М-р Генри Фокс был младшим отпрыском совсем незнатной семьи. Отец его, сэр Стивен Фокс, тем или иным способом сколотил себе большое состояние, и на долю младшего сына досталось немалое наследство, которое тот вскоре промотал, предаваясь обычным порокам молодых лет, в том числе и игре в карты. В связи с этим он какое-то время провел в путешествиях. За границей, он повстречался с очень распутной англичанкой, чья щедрость поправила его состояние при обстоятельствах, которые в большей степени делают честь его мужской силе, нежели его нравственным достоинствам.
Хоть по воспитанию своему он и был якобитом, вернувшись в Англию, он примкнул к сэру Роберту Уолполу и сделался одним из его самых способных élèves.а У него не было твердых принципов ни в религии, ни в морали, и он был настолько опрометчив, что открыто высмеивал ту и другую.
Он был человеком очень способным и совершенно неутомимым в делах, очень искусно возглавлял палату общин, иными словами, развращал ее, и обладал удивительным уменьем расположить к себе людей. Он поощрял в этих людях пороки, вдохновляя их и давая им себя проявить; он угождал человеческой жадности и поддерживал расточительность. Он разумно и точно исполнял все данные им обещания и самым щедрым образом вознаграждал людей за преданность и за покорность его воле. С помощью этих средств, а также других, которые можно себе представить, он приобрел много друзей и ревнителей своей политики.
Как парламентский оратор он был крайне неприятен, язык его не отличался изяществом, он сбивался и мямлил, и речи его были неуклюжи. Но он тонко разбирался в настроении палаты и хорошо знал, когда и как надо настоять на своем, когда и как — уступить.
Неизменно веселое расположение духа и видимость простосердечия располагали к нему в обществе; он был хорошим семьянином. С течением времени честолюбие его сделалось лишь слугою его жадности. Изобилие, которое он вкусил в молодые годы, и беспутный образ жизни дали ему ощутить, какие неудобства влечет за собой нужда, и, как то нередко бывает, привели его к противоположной и еще худшей крайности, к взяточничеству и вымогательству. Rem, quocunque modo rem b — стало его девизом, которому он следовал, не скажу свято и добросовестно, но неукоснительно и — постыдно.
У него не было ни малейшего представления о том, чтó такое общественное благо и конституция, и он не питал ни малейшего уважения ни к тому, ни к другому: напротив, он презирал все эти дела, видя в них заботы людей ограниченных или притязания заинтересованных; и он жил так, как Брут умирал: считая добродетель только словом.