ЗА КОТОРОЕ СЛЕДУЕТ НАКАЗАНИЕ!

НОРБЕРТ КИН

ХОЗЯИН И МЕНЕДЖЕР

 

А худой мужчина в очках и белом халате, который смотрел на меня, почти наверняка и был этим самым мистером Кином. Выражение его лица отнюдь не призывало: «Заходи, незнакомец, присмотрись и купи что-нибудь, а то и выпей крем-соды». Эти его жесткие глаза и губы с опущенными книзу углами говорили: «Убирайся прочь, здесь ничего нет для таких, как ты». Отчасти я думал, что сам себе выдумал это; в целом же был уверен, что нет. Ради эксперимента я поднял руку в приветственном жесте.

Мужчина в белом халате мне в ответ и пальцем не пошевелил.

Я осознавал, что канал, который я видел, должен течь прямо под этим так оригинально утопленным в низине центром города, и я сейчас стою прямо над ним. Я чувствовал, как у меня под подошвами шумит скрытая под тротуаром вода. Ощущение было довольно неприятным, казалось, что этот небольшой кусочек мира полностью отощал.

В витрине магазина «Деррийская Одежда и Аксессуары» стоял мужской манекен в смокинге. В одном из его глаз торчал монокль, а в одной из пластмассовых рук он держал школьный вымпел. На вымпеле была надпись: ТИГРЫ ДЕРРИ ПРИБЬЮТ БАНГОРСКИХ БАРАНОВ! Хоть я считал себя почитателем школьного духа патриотизма, этот лозунг мне показался чересчур уж «безбашенным». Ладно бы побили «Бангорских Баранов»[159]— но прибить?

«Просто образное выражение», — проговорил я себе и вошел вовнутрь.

Ко мне подплыл продавец с измерительной лентой на шее. Костюм на нем был намного лучше моего, но тусклые лампы над головой предавали желтизны его лицу. Я почувствовал абсурдное желание спросить у него: «Вы можете продать мне хорошую летнюю соломенную шляпу, или мне уёбывать на хер?» Но тут он улыбнулся, спросил, чем может мне помочь, и все стало почти нормальным. В магазине была в наличии нужная вещь, и я овладел ей всего лишь за три доллара и семьдесят центов.

— Это просто позор, что у вас осталось так мало времени на ее ношение, до того, как погода повернется на холод, — заметил продавец.

Я нацепил шляпу и напротив зеркала над прилавком приладил ее у себя на голове.

— Возможно, нам еще выпадет хороший период бабьего лета.

Деликатно и даже как-то извиняясь, он поправил шляпу на другой манер. Сдвинув ее всего лишь на пару или меньше дюймов, но теперь у меня был вид не сельского растяпы, который посетил большой город, а... самого элегантного на весь Центральный Мэн путешественника во времени. Я его поблагодарил.

— Не за что, мистер…

— Эмберсон, — назвался я и протянул руку. Пожатие у него оказался коротким, мягким и шероховатым от чего-то, вероятно, на подобие тальковой присыпки. Освободив руку, я едва подавил острое желание вытереть ладонь об пиджак.

— В Дерри по делам?

— Да. А вы сам здешний?

— Всю жизнь живу здесь, — ответил он с едва ли не мученическим вздохом. Основываясь на моих первых впечатлениях, я подумал, что жизнь здесь действительно может быть страданием. — Что у вас за бизнес, мистер Эмберсон, если вы не против моего вопроса?

— Недвижимость. Но пока я здесь, я еще собирался увидеться со старым армейским приятелем. Его фамилия Даннинг. Вот только не могу припомнить его имени, мы обычно называли его просто Скип.

Кличка Скип была чистой выдумкой, но я и в самом деле не знал имени отца Гарри Даннинга. Гарри в своем сочинении упоминал имена своих братьев и сестры, но мужчина с молотком всегда оставался «моим отцом» или «моим папой».

— Боюсь, здесь я вам не в состоянии помочь, сэр.

Голос его теперь звучал отчужденно. Дело было сделано, и, хотя магазин оставался свободным от других клиентов, ему хотелось, чтобы я уже ушел.

— Возможно, вы сможете дать мне совет относительно кое-чего другого. Какой самый лучший отель в городе?

— Лучше всего, это «Дерри Таун Хаус». Вернитесь на Кендаскиг-авеню, поверните направо, а дальше вверх по Горбатому холму на Мэйн-стрит. Высматривайте фасад с каретными фонарями.

— Горбатый холм?

— Да, это мы здесь его так называем. Если у вас больше нет вопросов, я еще должен сделать здесь кое-какие перестановки.

Когда я вышел на улицу, с неба уже начал уплывать свет. Единственное, что я живо помню о времени, прожитом мной в Дерри в сентябре-октябре 1958 года, это то, как там всегда казалось, что вечер настает очень рано.

Через одну витрину от «Одежды и Аксессуаров» находился магазин спорттоваров Мехена, где происходила «ОСЕННЯЯ РАСПРОДАЖА ОРУЖИЯ». Внутри я увидел, как двое мужчин приценяются к ружьям, а на них одобрительно смотрит пожилой клерк с галстуком-шнурком (и с шеей, словно шнурок, если на то пошло). На противоположной стороне Канала тянулся ряд дешевых баров того типа, где ты можешь получить кружку пива и порцию виски за пятьдесят центов, а вся музыка в их джукбоксе «Рок-Ола»[160]окажется в стиле кантри-энд-вестерн. Названия у них были «Уютный уголок», «Источник благоволения» (который его завсегдатаи, как я об этом потом узнал, называли «Ведром крови»), «Два брата», «Золотая спица» и «Тусклый серебряный доллар».

Перед последним стоял квартет джентльменов пролетарского вида, которые дышали вечерним воздухом и рассматривали мой кабриолет. Все были экипированы кружками с пивом и сигаретами. Лица их прятались в тени плоских твидовых и хлопчатобумажных фуражек. Ноги их были обуты в большие, бесцветные рабочие берцы того типа, который мои ученики в 2011 году называли говнодавами. Трое из четырех имели на себе подтяжки. На меня они смотрели абсолютно невыразительно. На мгновение мне припомнилась та собака, которая гналась за моей машиной, придя в неистовство и, кусая колеса, тогда я пересек улицу.

— Джентльмены, — обратился я, — что здесь подают?

Какое-то мгновение все молчали. Когда я уже решил, что ответа не дождусь, тот, который был без подтяжек, наконец-то произнес:

— Бад и Мик, что же еще? Ты издалека?[161]

— Из Висконсина.

— Хорошо тебе, — буркнул один из них.

— Что-то поздновато, как для туриста, — заметил другой.

— Я по делам бизнеса, но подумал, пока я здесь, не разыскать ли моего старого знакомого по службе в армии. — Ни малейшей реакции, если не считать ответом то, что один из них бросил свой окурок на тротуар, а потом плюнул, погасив его в харкачках, размером со среднюю раковину. Но, тем не менее, я не сдался. — Скип Даннинг его имя. Кто-то из вас, парни, знает такого Даннинга?

— Смешнее было бы только какую-нибудь шалаву поцеловать, — бросил Безподтяжечник.

— Прошу прощения?

Он подкатил глаза под лоб и опустил уголки губ в выражении, которое демонстрирует тот, кто потерял всякое терпение перед тупицей, который не имеет ни малейшей перспективы когда-либо поумнеть.

— В Дерри полно Даннингов. Загляни, к черту, в телефонную книгу, — добавил он и отправился назад в бар. И его свита следом. Безподтяжечник приоткрыл для них дверь, а потом вновь обратился ко мне.

— Что там внутри («вну’ри»), в этом «Форде»? Восьмицилиндровый?

— Верхнеклапанный, — надеясь, что прозвучало это так, словно я сам понимаю, что оно означает.

— Путево бегает?

— Неплохо.

— Так, может, ты сядешь да и поедешь вон туда, на холм. Там есть порядочные забегаловки. Эти бары для фабричных. — Безподтяжечник окинул меня холодным взглядом, который уже не был новостью для меня в Дерри, но к которому я так никогда и не привык. — На тебя и так люди засматриваются. А их будет еще больше, когда вторая смена выроиться из фабрик Страяра и Бутильера.

— Благодарю. Очень любезно с вашей стороны.

Холодный взгляд не потеплел.

— А ты заднюю не включаешь, не так ли? — бросил он и исчез внутри.

Я двинулся к своему кабриолету. В то время как день поворачивался к вечеру, с той серой улицы, где запах индустриальных дымов висел в воздухе, центр Дерри казался, по меньшей мере — лишь немного более привлекательной, чем мертвая потаскуха на церковной скамье. Я сел в машину, нажал педаль сцепления, включил двигатель и почувствовал неудержимое желание прямо сейчас же уехать отсюда прочь. Поехать назад в Лисбон-Фолс, взойти по ступенькам в кроличью нору и сказать Элу Темплтону, чтобы поискал себе какого-нибудь другого придурка. Вот только он не способен более кого-то искать, разве не так? Лишенный силы, и почти без запаса времени. Я был, как это говорит новоанглийская пословица, последним зарядом зверолова.

Я выехал на Мэйн-стрит, увидел каретные фонари (они включились как раз тогда, когда я их заметил) и остановился на стоянке перед отелем «Дерри Таун Хаус». Через пять минут у меня уже была комната. Началась моя жизнь в Дерри.

 

 

К тому времени, когда мои новые приобретения были распакованы (часть денег перебралась в портмоне, а остальная за подкладку моего нового чемодана), я уже чувствовал себя хорошо, и вдобавок голодным, но прежде чем спуститься поужинать, я проверил телефонный справочник. От увиденного, у меня сжалось сердце. Пусть мистер Безподтяжечник и не проявил ни капельки любезности, тем не менее, что касается Даннингов, он был прав, их было, как на той собаке блох, как в Дерри, так и в четырех-пяти соседних поселениях, которые тоже были в справочнике. Почти целая страница одних лишь Даннингов. Не то чтобы это для меня оказалось большим сюрпризом, так как в маленьких городах некоторые фамилии, похоже, разрастаются, словно одуванчики в июне на лугу. За последние пять лет моего преподавания в ЛСШ, среди моих учеников было, вероятно, с две дюжины Старбердов и Лемке, некоторые из них близкие родственники, а большинство дво-, и четырехюродные братья и сестры. Они вступали в брак между собой и плодили новых.

Прежде чем отправляться в прошлое, я должен был бы найти минутку, чтобы позвонить по телефону Гарри Даннингу и спросить, как звали его отца — это же было так просто. Наверно я так бы и сделал, если бы не был целиком и полностью поглощен тем, что показал мне Эл, и тем, что он меня попросил сделать. «Тем не менее, — подумал я, — так ли уж это сложно?» Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы отыскать семью, где есть дети с именами Трой, Артур (по прозвище Тугга), Эллен и Гарри.

Взбодренный этой мыслью, я спустился в гостиничный ресторан, где заказал себе рыбный ужин, на который мне подали устриц и лобстера величиной едва ли не с подвесной лодочный двигатель. От десерта я отказался в пользу пива в местном баре. В детективных романах, которые я читал, бармены часто являются замечательными источниками информации. Конечно, если тот, что стоит за барной стойкой «Таун Хауса», такой же, как остальные люди, которых я успел встретить в этом зловещем городке, далеко с ним я зайти не смогу.

Он оказался не таким. Тот, который оторвался от своего занятия по полировке стаканов ради того, чтобы обслужить меня, был молодым, приземистым человеком с радушным, полноватым лицом под плоской стрижкой.

— Чем я могу вам помочь, приятель?

Последнее слово пришлось мне по душе, и я улыбнулся ему в ответ.

— «Миллер Лайт».

Он посмотрел смущенно.

— Никогда о таком не слышал, но есть «Хай Лайф».

Конечно, он и не мог слышать о светлом «Миллере»; его же пока еще не изобрели[162].

— И это прекрасно сгодится. Представьте, я на секунду совсем забыл, что нахожусь на Восточном побережье.

— А откуда вы? — он воспользовался ключом, моментально смахнул пробку с бутылки и поставил передо мной стакан.

— Из Висконсина, но какое-то время поживу здесь, — сказал я приглушенным голосом, хотя рядом с нами не было никого. Мне казалось, это предаст конфиденциальности. — Недвижимость и все такое. Хочу немного рассмотреть все вокруг.

Он с уважением кивнул и налил мне пиво раньше, чем я сам успел это сделать.

— Удачи вам. Видит Бог, недвижимости полно на продажу в этих местах, и большинство ее идет дешево. Я и сам собираюсь уехать отсюда. В конце месяца. Направлюсь в какой-нибудь другой город, где хоть немного радостней, чем здесь.

— Он и мне не показался очень уж приветливым, — сказал я, — но я подумал, что это просто такие манеры у янки. Мы у нас в Висконсине более дружелюбны, и чтобы вам это сейчас же доказать, я куплю вам пива.

— Никогда не употребляю алкоголя на работе, тем не менее, я радушно выпил бы кока-колы.

— Так угощайтесь.

— Искренне вас благодарю. Очень приятно встретить джентльмена в такой мрачный вечер.

Я смотрел, как он делает себе коку, накачивая в стакан сироп, добавляя туда содовой, а потом мешая. Он сделал глоток и почмокал губами.

— Люблю сладкое. — Меня это не привело в удивление, учитывая уже приобретенное им брюшко. — Так о янки, о том, что мы будто-бы недоброжелательные, это полное дерьмо, кстати, — сказал он. — Я вырос в Форк Кенте, так это самый приветливый городок из всех, которые вам только захотелось бы посетить. Конечно, когда туда к нам, на север, добираются туристы из Бостона или Мэна, мы встречаем их поцелуями. Я закончил там училище барменов, а потом отправился на юг навстречу судьбе. Это место показалось красивым сначала, и зарплата неплохая, но…— он осмотрелся вокруг, не увидел никого, но все равно тоже понизил голос. — Хотите правду, Джексон? Этот город воняет.

— Я понимаю, о чем вы говорите. Все эти фабрики.

— Нет, здесь кое-что большее. Оглядитесь вокруг. Что вы видите?

Я сделал, как он хотел. В уголке сидел одинокий парень, на вид похожий на коммивояжера, пил виски с лимонным соком, и больше не было никого.

— Немного, — сказал я.

— И так целую неделю. Зарплата хорошая, так как чаевых здесь нет. Пивнухи в пригороде делают успешный бизнес, а у нас случается чуток народа только вечером в пятницу и в субботу, а во все остальные дни точно так же, как сейчас. Вся «каретная», то есть более зажиточная, публика бухает у себя дома, я так думаю. — Дальше он заговорил еще тише. Так и до шепота дойдет скоро. — Плохое у нас тут лето было, приятель дорогой. Местные стараются держать это по возможности глубже под полой — даже пресса ничего не обсасывает, — но происходили тут довольно безобразные дела. Убийства. По крайней мере, полдюжины было убито. Детей. Одного только недавно нашли на Пустыре. Патрик Гокстеттер его звали. Весь разложился[163].

— Пустыре?

— Это та топь, которая полосой тянется прямо через центр города. Вы, несомненно, видели ее, когда сюда подлетали.

Я приехал на машине, но, тем не менее, понял, о чем он говорит. Глаза бармена выпятились.

— Вы же на самом деле не недвижимостью здесь интересуетесь, правда?

— Не могу сказать, — ответил я. — Если хоть слово где-то просочится, мне придется искать себе другую работу.

— Понимаю, понимаю, — он отпил половину стакана своей колы и подавил тыльным боком ладони отрыжку. — И надеюсь, что вы тот, о ком я думаю. Они должны были бы загатить эту проклятую местность. Что она такое, вонючая вода и москиты, и ничего более. Вы могли бы этому городу оказать услугу. Подсластить его хоть немножко.

— Другие дети тоже там были найдены? — спросил я. Существование здесь серийного убийцы могло бы по большей мере объяснить ту подавленность, которую я ощущал с того момента, как пересек границу этого города.

— Не то, чтобы я все знал, но люди говорят, что несколько исчезнувших попали именно туда, так как именно там находятся большие насосные станции. Я слышал, как люди говорили, что под Дерри так много канализационных коллекторов — большинство из них построены во времена Великой Депрессии, — что никто не знает, где именно какой из них построен. А вы же знаете, что такое дети.

— Искатели приключений.

Он одобрительно кивнул:

— Точно, словно эвершарпом[164]писано. Есть люди, которые говорят, что это был какой-то подзаборный бомж, который с того времени куда-то отсюда уехал. Другие говорят, что это был местный, который, чтобы его не узнали, наряжался, как клоун. Первую из его жертв — это было в прошлом году, еще до моего приезда, — нашли на перекрестке Витчем и Джексон-стрит с напрочь оторванной рукой. Денбро была его фамилия, Джордж Денбро. Бедный малыш. — Он бросил на меня многозначительный взгляд. — И найден он был непосредственно рядом с одной из тех сточных канав. Из тех, которые направляют стоки на Пустырь.

— Господи.

— Да-да.

— Я слышу, вы это формулируете в прошлом совершенном времени.

Я уже собирался объяснить, что имею в виду, но очевидно этот парень посещал не только училище барменов, но и внимательно прослушал курс английского языка.

— Кажется, что все это, в конце концов, прекратилось, постучим по дереву, — постучал он костяшками пальцев по барной стойке. — Возможно, тот, кто это делал, упаковал чемоданы, да и убрался прочь. Или, может, этот сукин сын убил себя, время от времени они так делают. Хорошо было бы, если бы так. Но вместе с тем отнюдь не маньяк в клоунском обличье убил младшего Коркорана. Клоуном, который совершил это убийство, был родной отец мальчика, если вы способны в такое поверить.

Это было уже так близко к тому, ради чего я здесь оказался, что я воспринял этот факт скорее сигналом судьбы, чем случайностью. Я сделал деликатный глоток пива.

— Что вы говорите?

— Не сомневайтесь. Дорси Коркоран, таково полное имя мальчика. Ему было всего четыре годика, и знаете, что сделал его отец? Забил его насмерть молотком.

«Молоток. Он сделал это молотком». Я сохранял на лице выражение вежливого любопытства — по крайней мере, надеялся, что сохраняю, — но сам почувствовал, как мурашки побежали вверх по моим рукам.

— Это ужасно.

— Да, и это не наиху…— он себя оборвал, глядя мне за спину. — Сделать вам еще, сэр?

Это было обращено к тому бизнесмену.

— Только не мне, — ответил тот и вручил бармену долларовую банкноту. — Я убираюсь в кровать, а завтра и вовсе прочь из этого ломбарда. Надеюсь, в Уотервиле и Огасте еще не забыли, как делается заказ на оборудование, так как здесь на это абсолютно не способны. Сдачи не надо, купишь себе Де-Сото[165]. — И он, наклонив голову, тяжело направился к выходу.

— Видите? Это идеальный пример того, что мы имеем в этом оазисе, — бармен печально смотрел вслед своему утраченному клиенту. — Одна порция выпивки, сразу в кровать, а завтра «прощай, аллигатор, до встречи, крокодил».[166]Если так и дальше пойдет, этот городок скоро превратится в призрак. — Он встал, выпрямился и попробовал расправить плечи — невозможный трюк, так как они у него были округлые, как и все остальное тело. — И кого это волнует? Как только настанет первое октября, и меня здесь не будет. Подамся в путь. Счастливого пути и вам, может, встретимся где-то вновь.

— Отец того мальчика, Дорси…он больше никого не убил?

— Нет, там у него алиби. Я вспомнил, кажется, он не родной ему, а отчим. По имени Дики Маклин. Джонни Кисон на рецепции — вероятно, и вас он регистрировал — мне рассказывал, что он иногда приходил сюда, выпивал, пока его не перестали пускать, так как всегда старался подцепить какую-нибудь горничную и начинал грязно ругаться, когда она ему говорила, чтобы шел куда-нибудь подальше и покупал там себе проституток. С того времени, я думаю, он напивался в «Ведре» или в «Спице». В тех пивнухах принимают кого-угодно.

Он наклонился вперед, приблизившись ко мне так, что я почувствовал запах «Аква Вельва» на его щеках[167].

— Хотите узнать самое плохое?

Не хотел, но подумал, что должен. И кивнул.

— В этой долбаной семье был еще и старший брат. Эдди. Он исчез в прошлом июне. Без следа. Пропал, никому ни о чем не сообщив, если вы понимаете, что у меня есть ввиду. Кое-кто говорит, что он слинял, только бы подальше от Маклина, но любой вменяемый человек понимает, что он должен был бы потом появиться в Портленде или в Касл-Роке — невозможно, чтобы десятилетний ребенок не попал на глаза никому так долго. Можете мне поверить, Эдди Коркоран погиб от молотка, как и его младший братец. Просто Маклин в этом не сознался. — Он вдруг улыбнулся, и так солнечно, что от этого его луноподобное лицо стало почти красивым. — Ну так что, я уже отговорил вас от приобретения недвижимости в Дерри, мистер?

— Это не для меня, — ответил я. К тому времени я уже летел на автопилоте. Разве не читал я или где-то когда-то слышал о серии убийств детей в этой части Мэна? Или, может, видел по телевизору с включенной четвертушкою мозга, тогда как остальная его часть ожидала услышать, как моя проблемная жена идет — или скорее чапает к дому после очередных «девичьих» посиделок? Вероятно, так, но единственное, что я помнил наверняка о Дерри, это то, что в середине восьмидесятых тут должен произойти потоп, который разрушит полгорода.

— Нет?

— Нет, я всего лишь посредник.

— Что же, тем лучше для вас. В городе сейчас не так гадко, как было — вот в июле люди были действительно сильно напряжены, как пояс целомудрия у Дорис Дей[168], — но до нормального состояния тут все равно еще ой как далеко. Я сам радушный человек, и мне нравятся радушные люди. Вот потому я отсюда и сваливаю.

— Счастливого вам пути — проговорил я, положив на барную стойку два доллара.

— Ого, сэр, это слишком много!

— Я всегда плачу сверху за хороший разговор.

В этот раз надбавка была за хорошее лицо. Разговор был тревожным.

— Премного благодарен! — расцвел он, и протянул мне свою руку. — Я забыл отрекомендоваться. Фрэд Туми.

— Приятно познакомиться, Фрэд. А я Джордж Эмберсон.

Рукопожатие у него также было хорошее. Без всякого талька.

— Хотите небольшой совет?

— Конечно.

— Пока будете находиться в этом городе, осторожнее относительно разговоров с детьми. После этого лета незнакомец, который говорит с детьми, обречен на визит полиции, то есть, если кто-то это увидит. Или его побьют. Это тоже вполне возможный вариант.

— Даже если на нем не будет клоунского костюма?

— Ну, с костюмами все не так просто, разве нет? — Улыбка исчезла с его лица. Оно посерело, помрачнело. Другими словами, он стал таким, как и остальные люди в Дерри. — Когда вы одеваетесь в костюм клоуна и цепляете себе резиновый нос, никто не имеет понятия, на что вы на самом деле похожи внутри.

 

 

Я думал об этом, пока старомодный лифт со скрипением полз вверх, на третий этаж. А если и остальное из того, о чем мне рассказал Фрэд Туми, тоже правда, удивится ли здесь кто-то, если и другой отец поработает молотком над своей семьей? Мне подумалось, что нет. Я подумал, люди будут говорить: это просто очередное доказательство того, что Дерри есть Дерри. И, вероятно, будут правы.

Уже спрятавшись в своем номере, я был поражен новой, подлинно ужасной мыслью: предположим, в течение следующих семи недель я изменю ход событий так, что отец Гарри сможет забить своего сына насмерть, вместо того, чтобы оставить его калекой с отчасти притупленным умом?

«Этого не случится, — уверил я себя. — Я не разрешу такому случиться. Как заявила в 2008 Хиллари Клинтон: я здесь, чтобы победить».

Вот только, конечно, она тогда проиграла[169].

 

 

На следующее утро я завтракал в гостиничном ресторане «Ривервью», где, кроме меня и вчерашнего торговца оборудованием, было пусто. Тот сидел, погруженный в местную газету. Когда он ушел, оставив газету на столике, ее взял я. Меня не интересовала первая страница, посвященная дежурным военным волнением на Филиппинах (хотя я и задумался на мгновение, а не где-то ли там поблизости сейчас находится Ли Освальд). На самом деле я хотел просмотреть местные новости. В 2011 я был читателем льюистонской газеты «Сан Джорнел», так там последня страница раздела «B» называлась «Школьные дела». На ней гордые родители могли найти напечатанными имена своих детей, если те выиграли какую-то награду, поехали в классную экскурсию или принимают участие в каком-то проекте, скажем, по соблюдению чистоты на территории общины. Если такая страница есть в «Дерри Ньюс», тогда нет ничего невероятного в предположении, что я смогу найти на ней имя кого-либо из детей Даннингов.

Впрочем, на последнем столбце «Ньюс» располагались только некрологи.

Я попробовал поискать на спортивных страницах, и прочитал о назначенной на уик-энд большой футбольной игре юношеской лиги: «Тигры Дерри» против «Бангорских Баранов». Трою Даннингу было пятнадцать лет, согласно сочинению уборщика. Пятнадцатилетний мальчик легко мог принадлежать к членам команды, хотя едва ли был стартером.

Его имени я там не нашел и, хотя внимательно, слово по слову, прочитал и менее короткую статью о футбольной команде малышни (клуб «Тигров»), не нашел также и Артура «Туггу» Даннинга.

Я заплатил за завтрак и возвратился в свой номер с подобранной газетой под подмышкой, с мыслью о себе, как о хреновом детективе. Сосчитав Даннингов в телефонном справочнике (девяносто шесть), я получил озарение: меня притормозило, вероятно, даже сделало калекой безраздельно зависимое от интернета общество, на возможности которого я полностью полагался, которые воспринимал самые собой разумеющимися. Насколько тяжело было бы локализовать семью Даннингов в 2011 году? Всего лишь напечатать Тугга Даннинг и Дерри в моей любимой поисковой машине, и, скорее всего, этого бы хватило; дальше надо только нажать клавишу enter и разрешить «Гуглу», этому Большому Брату 21-го столетия, позаботиться об остальном.

В Дерри 1958 года большинство современных ему компьютеров были величиной с небольшой квартал под жилую застройку, а местная газета оказалась беспомощной. Что мне оставалось? Я вспомнил своего профессора социологии из колледжа — такой саркастичный старый сукин сын, — который любил повторять: «Когда ничто другое не дает совета, вставайте и идите в библиотеку».

Туда-то я и пошел.

 

 

Позднее в тот же день, с разбитыми надеждами (по крайней мере, на то время) я шел по Горбатому холму, лишь немного задержавшись на перекрестке Джексон и Витчем-стрит, взглянуть на сточную канаву, где маленький мальчик по имени Джордж Денбро потерял руку и свою жизнь (по крайней мере, если верить Фрэду Туми). Когда я, в конце концов, добрался до верхушки холма, у меня стучало сердце, я закашлялся. Дело было не в потере физической формы; это все тот фабричный смрад.

Я подупал духом и был немного напуган. Это правда, у меня были достаточно времени на то, чтобы разыскать правильную семью Даннингов, и я был уверен, что смогу это сделать — если для этого понадобится позвонить каждому Даннингу из телефонного справочника, я и это сделаю, пусть даже рискуя изменить настройку бомбы с часовым механизмом в лице отца Гарри, — но я уже начал чувствовать то, что чувствовал Эл: что-то действует против меня.

Я шел по Канзас-стрит, так глубоко погруженный в свои мысли, что сначала даже не осознал, что по правую сторону от меня больше нет домов. Там теперь зиял крутой обрыв, который переходил во влажную почву, где изобиловали зеленые кусты, который Туми называл Пустырем. Тротуар от этой пропасти отделяла всего лишь чахлое белое заграждение. Я уперся в него ладонями, вглядываясь в дикую растительность там внизу. Увидел тусклые отблески застоявшейся воды, полосы камыша такого высокого, что он казался доисторическим, и волнистые плети ежевики. Деревья, которые стремятся к свету, там должны были быть чахлыми, так как там его недостаток. Там может расти ядовитый плющ, могут быть завалы мусора и, вполне вероятно, временный лагерь каких-то бомжей. Там также должны быть тропы, о которых знают только местные ребятишки. Искатели приключений.

Так я стоял там, смотрел и не видел, слышал, но едва осознавал негромкие звуки ритмичной музыки — что-то такое с медными трубами. Я думал о том, как мало я достиг этим утром. «Ты можешь изменить прошлое, — говорил мне Эл, — но это не так легко, как тебе может показаться».

Что же это за музыка? Что-то бодрое, с небольшим внутренним ускорением. От нее мои мысли повернулись к Кристи, туда, в более ранние наши дни, когда я был по-настоящему увлечен ею. Когда мы находились в восторге один от другого. Фа-ба-да…фа-ба-да-да-дам … Часом, не Глен Миллер?

Я сходил в библиотеку с надеждой пересмотреть статистические данные. Последняя национальная перепись была восемь лет тому назад, и, в ней должны были быть зафиксированы три из четырех детей Даннингов: Трой, Артура и Гарольд. Только Эллен, которой на момент убийства исполнилось семь, не была учтена в переписи 1950 года. Там также должен был обнаружиться и их адрес. Конечно, за эти восемь лет семья могла и переехать куда-нибудь, тем не менее, даже если так, кто-то из соседей мог бы мне подсказать, куда они подевались. Это же маленький город.

Вот только не оказалось там данных переписи. Библиотекарша, приятная женщина по имени миссис Старрет, поведала мне, что, по ее мнению, те бумаги действительно когда-то хранились в библиотеке, но городской совет неизвестно по какой причине решил, что они должны храниться в муниципалитете. Туда их и передали в 1954 году, сказала она.

— Не очень обнадеживающе, — улыбнулся я ей. — Знаете, как говорят: с горсоветом напрасно бороться.

Миссис Старрет не ответила на мою улыбку своей. Вела себя она учтиво, даже любезно, но имела тот самый запас настороженности, что и все, с кем я встречался в этом подозрительном городе — Фрэд Туми оставался тем исключением, которое подтверждает правило.

— Не говорите ерунды, мистер Эмберсон. Нет ничего секретного в данных переписи Соединенных Штатов. Идите прямо туда и скажите городской секретарше, что вас прислала Реджина Старрет. Ее зовут Марша Гей. Она вам поможет. Хотя, возможно, они положили те бумаги в подвал, где им отнюдь не место. Там сыро, и я не удивлюсь, если там живут мыши. Если у вас возникнут трудности — любые трудности — приходите, обращайтесь вновь ко мне.

И я пошел в городской совет, в фойе которого увидел плакат: РОДИТЕЛИ, НЕ ЗАБЫВАЙТЕ НАПОМИНАТЬ СВОИМ ДЕТЯМ, ЧТОБЫ НЕ ГОВОРИЛИ С НЕЗНАКОМЦАМИ И ГУЛЯЛИ ТОЛЬКО СО СВОИМИ ДРУЗЬЯМИ. В очередях к разным окошкам стояло несколько человек. Большинство из них курили. Конечно. Марша Гей приветствовала меня вымученной улыбкой. Миссис Старрет уже успела предупредить ее по телефону о моем визите и соответственно ужаснулась, когда мисс Гей сказала ей то, что сейчас сказала и мне: данные переписи 1950 года пропали вместе с другими документами, которые сохранялись в подвале городского совета.

— В прошлом году у нас были ужасные ливни, — объяснила она. — Лило целую неделю. Канал вышел из берегов, и все в Нижнем городе — так старожилы у нас называют центр, мистер Эмберсон, — все в Нижнем городе затопило. Наш подвал почти месяц оставался похожим на Гранд-Канал в Венеции. Миссис Старрет права, те бумаги нельзя было сюда передавать, и никто, кажется, теперь не знает, зачем и кто именно приказал это сделать. Мне ужасно жаль.

Невозможно было не почувствовать того, что чувствовал Эл, когда старался спасти Каролин Пулен: будто бы я нахожусь внутри какой-то тюрьмы с эластичными стенами. Неужели мне только и осталось, что шляться по местным школам, надеясь приметить мальчика, похожего на шестьдесят-с-чем-то-летнего уборщика, который недавно стал пенсионером? Искать семилетнюю девочку, которая заставляет хохотать до колик своих одноклассников? Прислушаться, не услышу ли где-то, как кто-то из детей кричит: «Эй, Тугга, подожди»?

Правильно. Чужак, который слоняется рядом со школами в городе, где первое, что бросается в глаза в городском совете, так это плакат, который предостерегает родителей в отношении опасных незнакомцев. Если существует такой способ действий, как лететь прямо на радар, так это именно тот случай.

Единственное было ясно — мне нужно выбираться из отеля «Таун Хаус». По ценам 1958 года я легко мог позволить себе жить там еще много недель, но такое порождает сплетни. Я решил просмотреть частные объявления и подыскать себе комнату в аренду на месяц. Я повернулся, чтобы уже возвратиться в центр города, но мгновенно застыл.

Фа-ба-да…фа-ба-да-да-дам …

А действительно это Глен Миллер. «В расположении духа», мелодия, которую у меня были причины хорошо знать. Мне стало интересно, и я пошел на звуки музыки.

 

 

В конце чахлого ограждения, которое отделяло тротуар Канзас-стрит от обрыва Пустыря, обнаружилась небольшая лужайка для пикников. На ней находился каменный мангал и два столика с ржавым баком для мусора между ними. На одном из этих столов для пикника стоял портативный проигрыватель. Крутилась большая черная пластинка из тех, что на 78 оборотов в минуту.

Там, на траве, танцевали чубатый парень в подмотанных изоляционной лентой очках и абсолютно роскошная рыжеволосая девушка. Младших старшеклассников мы называли в ЛСШ «твинэйджерами», и именно такими были эта парочка подростков. Но двигались они с грацией взрослых. Не просто дергались, а танцевали свингово. Меня они приворожили, но также... что? Мне стало страшно? Конечно, но разве что чуток. Мне было страшно почти все то время, которое я перебывал в Дерри. А впрочем, сейчас чувствовалось и кое-что другое, что-то большее. Что-то наподобие благоговейного трепета, словно я ухватился за нити какого-то бескрайнего знания. Или заглянул (через тусклое стекло, известное дело) вглубь часового механизма вселенной.

Вам следует знать, что я встретил Кристи на курсах свинга в Льюистоне, и именно под эту мелодию мы с ней учились танцевать. Позже — в наш самый лучший год: это шесть месяцев до брака и шесть месяцев после бракосочетания — мы принимали участие в танцевальных конкурсах и однажды на Чемпионате Новой Англии по свингу заняли четвертое место (Кристи тогда сказала — «чемпионский приз для неудачников»). Мы выступали под «Буги-башмачки», немного замедленную микс-версию старого хита «КейСи & Оркестра Солнечного Сияния»[170].

«Это не случайность», — подумал я, глядя на них. Мальчик был в синих джинсах и майке с вырезом «лодочкой»; на девушке была белая блузка, полы которой свисали на выцветшие красные бриджи. Те ее прекрасные волосы были собраны на затылке в такой же нахально-игривый лошадиный хвост, который всегда завязывала Кристи, когда мы выступали на соревнованиях. Это так подходило к ее белым носкам и расклешенной юбке[171].

Они проделывали тот из вариантов «линди», который мне был известен под названием «адские выбрыки»[172]. Этот танец должен был исполняться быстро — молниеносно быстро, — если танцоры имеют физическую выносливость и терпение довести его до финала…но эти дети танцевали его медленно, так как пока что разучивали свои движения. Каждое из них я знал загодя. Я знал их все, хотя ни разу не танцевал уже лет пять, а может, и больше. Сходятся, хлопают ладонями. Он чуточку наклоняется вперед и брыкает левой ступней, она делает то же самое, оба крутят талиями так, что кажется, что они двигаются в противоположных направлениях. Расходятся, ладони все еще сомкнуты, и тут она кружится, сначала влево, потом вправо...

Вот только они ошиблись в обратном кручении во время расхождения, и она распласталась на лужайке.

— Господи, Ричи, ты все никак не можешь это правильно сделать! Фух, ты безнадежный! — А впрочем, на самом деле она смеялась. Перевернулась на спину и засмотрелась в небо.

— Мне так жаль, миз Скавлет! — заскулил мальчик визгливым голосом маленького негритосика; в политкорректном двадцать первом столетии это прозвучало бы идиотским афронтом. — Моя всего лишь косолапый сельский парень, но я учит ваш этот танец, пока он моя не докончит![173]

— Скорее я сама тебя докончу, — грохнула она. — Заводи пластинку снова, пока я не потеряла терпе…— и тут они вместе заметили меня.

Это было странное мгновение. Дерри прятался за каким-то занавесом — я уже получил такой опыт с этим занавесом, что едва не глазами его видел. Местные находились по одну его сторону, приезжие (такие как Фрэд Туми, такие как я) по другую. Иногда здешние люди выглядывали из-за него, как эта миссис Старрет, когда она выказала раздражение по отношению забранных из библиотеки данных переписи населения, но только ты начинал задавать очень много вопросов — и, конечно, если их переполошить, — они прятались за него вновь.

И вот, я переполошил этих детей, а они не спрятались за занавес. Вместо того чтобы закрыться, их лица оставались настежь открытыми, преисполненными заинтригованного любопытства.

— Извините, извините, — проговорил я. — У меня не было намерения застать вас врасплох. Просто услышал музыку, и тогда увидел, как вы танцуете хоп.

— Пытаемся танцевать хоп, вы это имели в виду, — сказал мальчик. Он помог девушке подняться на ноги. И тогда поклонился. — Ричи Тозиер к вашим услугам. «Ричи-Ричи из канавы», как любят приговаривать мои друзья, но откуда бы им что-то знать?

— Приятно познакомиться, — кивнул я. — Джордж Эмберсон, — а следующее из меня само собой выскочило. — Мои друзья приговаривают «Джорджи-Джорджи стирает одежду в Норджи»[174], но они тоже ничего доподлинно не знают.

Девушка, хохоча, шлепнулась на пикниковую скамейку при столике. Мальчик поднял руки вверх, словно играет на горне, и протрубил:

— Странный взрослый выкинул забавную шутку! Вака-вака-вака! Чудо - чудное! Эд Мак-Мехон, что у нас есть для этого замечательного парня? Ну, Джонни, сегодняшний приз в программе «Кому ты доверяешь»[175]это многотомный комплект Британской энциклопедии плюс пылесос «Электоролюкс», чтобы все те тома вместе засо…

— Би-би, Ричи, — перебила его девушка. Не смотря на это, она вытирала себе уголки глаз.

И этим спровоцировала к возрождению тот злосчастный визг маленького негритосика:

— Мне так жаль, миз Скавлет, не лупить моя! В моя еще не зажило после последний раз!

— Кто вы, мисс? — спросил я.

— Беви-Беви, которая живет на плотине, — ответила она, вновь заливаясь смехом. — Извините, наш Ричи дурачок, но у меня нет оправдания. Беверли Марш. Вы же нездешний, правда?

Это каким-то образом здесь узнавали во мне моментально.

— Ну да, но вы двое тоже не похожи на здешних. Вы первые Деррийцы из всех, которых я встречал, которые не выглядят... унылыми.

— Да-да, это унылый-в-жопу город, — согласился Ричи, снимая с пластинки тонарм. Тот уже какое-то время вновь и вновь запинался на последней канавке.

— Я понимаю, здешний люд небезосновательно волнуется за детей, — произнес я. — Посмотрите, я держусь от вас на расстоянии. Вы, детки, на лужайке, а я на тротуаре.

— Что-то не очень они волновались, когда тут происходили убийства, — буркнул Ричи. — Вы знаете о тех убийствах?

Я кивнул.

— Я остановился в «Таун Хаусе». Один из тамошних работников мне рассказывал.

— Да, теперь, когда все позади, все ужасно начали переживать за детей. — Он сел рядом с Беви, которая живет на плотине. — А когда все это продолжалось, никто и сракой не шевельнул.

— Ричи, — закинула девушка. — Би-би.

На этот раз мальчик испытал на нас ужасную имитацию Хамфри Богарта[176]:

— Но это же правда, красотка. Ты и самая знаешь, что это правда.

— Все уже прошло, — обратилась ко мне Беви. С лицом серьезным, как у главы Торговой палаты. — Они об этом просто еще не знают.

— Они означает всех жителей города или только взрослых?

Она пожала плечами, словно говоря «какая разница».

— Однако вы знаете.

— Фактически так и есть, — подтвердил Ричи. Он смотрел на меня вызывающе, тем не менее, в его глазах за подремонтированными очками продолжал сиять тот же самый маниакальный юмор. Как я догадался, это выражение эти глаза никогда не покидало.

Я вступил на лужайку. Дети не кинулись с воплями врассыпную. Наоборот, Беви подвинулась на скамейке (толкнув локтем Ричи, чтобы и тот подвинулся), освободив место для меня. Они были или очень храбрыми, или недалекими, а впрочем, на дураков они похожи не были.

И тогда девушка проговорила кое-что такое, от чего меня словно молнией ударило.

— А я вас откуда-то знаю? Мы вас знаем?

Раньше, чем я успел что-то сказать, вклинился Ричи:

— Нет, это не то. Это... ну, я не знаю. Вы чего-то хотите, мистер Эмберсон? У вас есть к нам какое-то дело?

— Наверное, да. Хочу получить кое-какую информацию. Но как вы догадались? И откуда вы знаете, что я безопасен?

Они переглянулись, и что-то промелькнуло между ними. Невозможно было понять, что именно, тем не менее, у меня была уверенность, касаемая двух вещей: они чувствуют мое отличие от них, которое простирается намного дальше, чем просто то, что я являюсь чужеземцем в их городе... но, в отличие от мистера Желтая Карточка, оно их не пугает. Совсем наоборот: они ею приворожены. Я подумал, что эти двое радушных, бесстрашных детей могли бы и сами мне рассказать кое-что необыкновенное, если бы им захотелось. Я навсегда остался заинтригованным, что же это могли быть за истории.

— Просто вы не опасный, — сказал Ричи и взглянул на девушку, на что она одобрительно кивнула.

— И вы уверены, что... плохие времена... прошли?

— В целом, — сказала Беви, — я не думаю, чтобы в Дерри когда-нибудь плохие времена совсем уйдут, мистер Эмберсон, во многих смыслах это жестокое место. Но со временем все улучшится.

— Предположим, я скажу вам — сугубо гипотетически, — что на горизонте маячит еще одно плохое событие? Что-то подобное тому, что приключилось с малышом по имени Дорси Коркоран.

Они скривились, словно я ущипнул их обоих вместе за такие места, где нервы выходят едва ли не на самую поверхность. Беверли повернулась к Ричи и что-то прошептала ему в ухо. Я не уверен, что именно она ему сказала, сказано было быстро и тихо, но это могли быть слова «Клоун к этому не имел отношения». И тогда она вновь повернулась в мою сторону.

— Какое плохое событие? Как тогда, когда отец Дорси...

— Не переживайте. Вам до этого нет дела. — Настало время задать вопрос ребром. Эти двое знают. Сам не зная, откуда у меня такая уверенность, но у меня не было сомнений.

— Вы знаете кого-то из детей по фамилии Даннинг? — Я пересчитал по пальцам. — Трой, Артур, Гарри и Эллен. Только Артура также называют...

— Тугга, — мимолетом вставила Беви, — да, мы его знаем, он ходит в нашу школу. Мы разучивали линди, чтобы станцевать на школьном конкурсе талантов, он состоится перед самым Днем благодарения[177]…

— Миз Скавлет, она такой, она считать, что рано упражнения начинать хорошо, — пропищал Ричи.

Беверли Марш не обратила внимания.

— Тугга также записался на выступление. Он собирается «спеть» под фонограмму «Хрясь-брясь»[178], — и она закатила глаза себе под лоб. Выходило у нее это просто чудесно.

— Где он живет? Вы знаете?

Они знали, Конечно, но адреса не сказали. И не скажут, если я не поделюсь с ними дополнительной информацией. Я понял это по их глазам.

— Предположим, я скажу вам, что у Тугги большой шанс никогда не появиться на школьном конкурсе, если кто-то о нем не позаботится? И о его братьях и сестре также. Вы поверите в такое?

Дети посмотрели один на другого, говорили только их глаза. Это продолжалось довольно долго — секунд десять, вероятно. Это был того типа длинный взгляд, в который погружаются любовники, но эти твинэйджеры не могли быть любовниками. Хотя, конечно, они были друзьями. Близкими друзьями, которые вместе через что-то прошли.

— Тугга и его семья живут на Коссут-стрит, — в конце концов, сказал Ричи. По крайней мере, так это прозвучало.

— Коссут?

— Просто тамошние люди именно так проговаривают это название, — объяснила мне Беверли. — Коссут, вместо КОШУТ[179].

— Понял.

Теперь осталось одно, проговорятся ли эти дети о нашем призрачном разговоре на краю Пустыря.

Беверли смотрела на меня серьезными, неспокойными глазами.

— Но, мистер Эмберсон, я знакома с отцом Тугги. Он работает в маркете «Централ-стрит». Он приятный человек. Всегда улыбается. Он...

— Этот приятный человек больше не живет со своей семьей, — перебил Ричи. — Жена вытурила его ко всем чертям.

— Это тебе Туг рассказал? — вытаращилась она на Ричи.

— Да нет. Бен Хэнском. А ему сам Туг.

— И все равно он любезный, — проговорила Беверли поникшим тоном. — Всегда шутит, но никогда не цепляется, не лапает.

— И клоуны шутят направо и налево, — сказал я. Оба вздрогнули, словно я вновь ущипнул их за тот клубок нервов. — Это вовсе не делает их приятными.

— Мы знаем, — прошептала Беверли. Смотрела она себе на ладони. А потом подняла глаза на меня. — Вы знаете о Черепахе? — Слово Черепаха у нее прозвучало, словно чье-то имя[180].

Я чуть было не ответил «знаю о подростках-мутантах черепашках-ниндзя», и опомнился. Еще десятилетия должны были пройти до появления Леонардо, Донателло, Рафаэля и Микеланджело[181]. Поэтому я просто покачал головой.

Она с неуверенностью взглянула на Ричи. Он посмотрел на меня, потом вновь на нее.

— Но он же добрый. Я вполне уверена, что он добрый, — она дотронулась до моего запястья. Пальцы у нее были холодными. — Мистер Даннинг приятный человек. И то, что он больше не живет со своей семьей, не доказывает, что это не так.

Прямо в цель. Моя жена бросила меня, но не потому, что я был неприятным.

— Это я понимаю, — я встал на ноги. — Я собираюсь оставаться в Дерри еще некоторое время, и неплохо было бы не привлекать к себе чрезмерного внимания. Вы сумеете промолчать о нашем разговоре? Я понимаю, что прошу много, но...

Они переглянулись и взорвались хохотом.

Насилу, в конце концов, заговорив, Беви сказала:

— Мы умеем хранить тайну.

Я кивнул:

— Уверен, что умеете. Могу поспорить, этим летом вам было о чем хранить молчание.

На это они ничего не ответили.

Я кивнул пальцем на Пустырь:

— Гуляли когда-нибудь там?

— Бывало, — ответил Ричи. — Но больше нет. — Он встал и смахнул пыль со своих джинсов. — Приятно было с вами поболтать, мистер Эмберсон. Не воспринимайте все за чистую монету. — Он поколебался. — И будьте осторожны в Дерри. Сейчас здесь получше, но я не думаю, что тут хоть когда-нибудь будет, как это говорят, полностью хорошо.

— Благодарю. Благодарю вас обоих. Возможно, когда-нибудь у членов семейства Даннингов также будут основания быть вам признательными, тем не менее, если все пойдет так, как я надеюсь, они...

— … они никогда ни о чем не узнают, — закончила за меня Беверли.

— Точно, — а затем, вспомнив фразу, услышанную от Фрэда Туми, я прибавил: — это точно, как эвершарпом писано. И вы двое, тоже берегите себя.

— Будем, — ответила Беверли, и тут же вновь захохотала. — Не забывайте стирать одежду в «Норджи», Джордж.

Я отсалютовал им, дотронувшись до краешка моего новенькой летней шляпы из соломки, и отправился прочь. И вдруг совсем другая мысль заставила меня вновь обернуться к ним.

— А этот проигрыватель крутит пластинки, которые на тридцать три и одну треть оборотов?

— Те, долгоиграющие? — переспросил Ричи. — Нет. Дома у нас есть радиола, на ней можно, но это всего лишь детская машинка Беви, работает на батарейках.

— Осторожнее с моим проигрывателем, Тозиер, — завелась Беверли. — Я сама деньги на него собирала. — А потом ко мне. — Он крутит только такие диски, которые на семьдесят восемь и сорок пять оборотов. Правда, я потеряла ту пластиковую штучку, которую надо вставлять в дырки сорокапяток, поэтому теперь проигрываю только семьдесят восьмые.

— Сорок пять оборотов сгодится, — кивнул я. — Заведите пластинку вновь на этой скорости.

Усваивание свинговых танцевальных движений в замедленном темпе — это было то, чему мы с Кристи научились тогда на курсах.

— Не абы что, рябчик, — проговорил Ричи. Он переключил регулятор скорости сбоку на проигрывателе и вновь завел пластинку. Теперь она звучала так, словно все музыканты в оркестре Глена Миллера наглотались кваалуда[182].

— О'кей, — протянул я руки к Беверли. — Ричи, а ты смотри.

Она подала мне свои руки с полным доверием, глядя вверх на меня широко раскрытыми, удивленными синими глазами. Я задумался, где она и кто она в 2011 году. Если она вообще там еще жива. Если предположить, что да, то помнит ли она того странного мужчину, который задавал странные вопросы и однажды, в солнечный сентябрьский день, танцевал с ней под тягучую версию мелодии «В расположении духа».

Я объяснил:

— Вы, друзья, и так делали это медленно, а сейчас будете делать еще медленнее, но все равно будете придержаться ритма. Будете иметь на каждое движения кучу времени.

«Время. Кучу времени. Заведи пластинку вновь, но замедли ее».

Наши ладони сомкнуты, я притягиваю ее к себе. Отпускаю. Мы вместе наклоняемся, словно прячась под воду, и тут же вместе дергаем ногами в левую сторону, в то время как оркестр Глена Миллера тянет: фаааа…баааа…даааа…фаааа…баааа…даааа…диии…дааааммм. Дальше, так же не спеша, словно заводная игрушка, в которой почти закончился завод, она вертится влево под моими поднятыми руками.

— Стоп! — позвал я, и она застыла спиной ко мне, наши руки так и остались сцепленными. — Теперь пожми мне правую руку, чтобы предупредить о следующем движении.

Она пожала, а тогда плавно раскрутилась назад, и дальше кругом вправо.

— Классно! — сказала она. — Теперь мне нужно нырнуть под низ, а вы выдернете меня назад. И я сделаю кувырок. Вот потому мы и тренируемся на траве, чтобы я, если упаду, не свернула себе башку.

— Эту часть я оставляю тебе, — сказал я. — Я уже слишком древний, чтобы перебрасывать еще что-нибудь, кроме бифштексов.

Ричи в который раз сложил около рта дудку из ладоней:

— Вака-вака-вака! Странный взрослый выкинул дежурный …

— Би-би, Ричи, — перебил я. Это заставило его рассмеяться. — Теперь ты попробуй. И договоритесь между собой о сигналах пальцами для каждого последующего движения, которое превышает по сложности тот двухходовый джиттербаг[183], который танцуют в местных заведениях «воды-мороженое». Если вы даже не победите в том конкурсе, ваш танец все равно будет красиво смотреться.

Ричи взял Беверли за руки, и они начали. Туда-сюда, из стороны в сторону, кругом влево, кругом вправо. Прелестно. Она скользнула вперед ступнями между расставленных ног Ричи, гибкая, словно рыбка, и он выдернул ее назад. Закончила она образцовым кувырком, благодаря которому вновь оказалась на ногах. Ричи вновь взялся за ее руки, и они повторили всю серию. На этот раз вышло еще лучше.

— Мы выпадаем из ритма, когда это подныривание-вытягивание, — пожаловался Ричи.

— Все будет хорошо, когда пластинка будет играть на нормальной скорости. Поверь мне.

— Мне нравится, — сказала Беверли. — Это похоже, словно рассматриваешь что-то через линзу. — Она слегка крутнулась на носках кроссовок. — Я чувствую себя Лореттою Янг в начале собственного шоу, когда она входит в волнистом платье[184].

— Меня зовут Артур Мюри, лично я из Мис-СУУУ-ри, — завопил Ричи. Он тоже сиял от удовольствия[185].

— Сейчас поставлю пластинку на нормальной скорости, — предупредил их я. — Не забывайте о сигналах. И придерживайтесь ритма. Ритмичность — это главное.

Глен Миллер играл эту сладкую старинную тему, а дети танцевали. На лужайке, где их тени танцевали рядом с ними. Отдельно…наклон…хлоп…круть влево…круть вправо…поднырнула…вынырнула…и оборот. У них не получилось прекрасно на этот раз, и они напортачат еще много раз, прежде чем вычеканят все движения (если вообще смогут), но, в общем-то, станцевали они неплохо.

Ох, к черту, это. Они и так красивые. Впервые с того момента, как я выехал по шоссе №7 на пригорок и увидел город Дерри, который расположился на западном берегу реки Кендаскиг, я чувствовал себя счастливым. Замечательное ощущение, достойное того, чтобы его сохранить подольше, и потому я ушел оттуда, давая попутно себе классический совет: не оглядывайся, никогда не оглядывайся назад. Как часто люди говорят себе это после чрезвычайно хорошего (или чрезвычайно плохого) переживания? Очень часто, я думаю. Но совет этот по обыкновению остается не услышанным. Люди созданы так, чтобы оглядываться назад; именно для этого у нас есть тот специальный шарнир в шее.

Я прошел полквартала, и тогда обернулся, думая, что они будут смотреть на меня. Но они не смотрели. Они все еще танцевали. И это было хорошо.

 

 

В пару кварталах оттуда по Канзас-стрит находилась автозаправка «Ситис сервис», и я зашел туда расспросить, как пройти на Кошут-стрит, предусмотрительно проговорив название улицы как «коссут». Из ремонтного бокса слышалось завывание компрессора и жестяные звуки поп-музыки, но в офисе было пусто. Оно и к лучшему, так как я заметил кое-что полезное возле кассового аппарата: проволочную стойку с картами. В верхней корзине лежала общая карта города, на вид грязная, никому ненужная. На обложке было фото исключительно безобразной, сделанной из пластика статуи Поля Баньяна[186]. Закинув топор себе на плечо, Поль смотрит вверх на летнее солнце. «Только в Дерри, — подумалось мне, — могут принимать за памятник мифическому лесорубу его пластмассовую статую».

Сразу за бензоколонками стояла корзина с прессой. Чтобы компенсировать кражу, я извлек оттуда номер «Дерри Ньюс» и положил никель на пачку газет, где тот присоединился к уже накиданным туда другим монетам. Я не знал, были ли люди более честными в 1958 году, но более доверчивыми они, к черту, были.

Из карты следовало, что Кошут-стрит в том же районе города, что и Канзас-стрит, а дальше оказалось, что от заправки туда пролегает пятнадцать приятных минут прогулки. Я шел под вязами, которые еще долго не затронет болезнь увядания, которая в семидесятых поразила их почти все, здешние деревья оставались такими же зелеными, какими они были в июле. Мимо меня пролетали с шумом дети на велосипедах, другие на своих подъездных аллеях играли в «джекс»[187]. Возле перекрестков, на обозначенных белыми полосами на телефонных столбах автобусных остановках грудились небольшими кучками взрослые. Город Дерри занимался своими делами, а я своими - прямо такой себе парень в неприметном пиджаке и немного сдвинутой на затылок летней кепке, просто какой-то мужчина со скрученной газетой в руке. Может, он рассматривает, нет ли где-то надворной или гаражной распродажи; может, интересуется, нет ли где удобной недвижимости. Конечно же, он имеет здесь вид своего.

Это я так надеялся.

По улице Кошута тянулись живые изгороди, за которыми стояли присущие старой Новой Англии дома-сундуки[188]. На лужайках крутились разбрызгиватели. Мимо меня, перебрасывая друг другу футбольный мяч, пробежали двое пареньков. Женщина с повязанной шарфиком головой (и с неизменной сигаретой, приклеенной к нижней губе) мыла семейный автомобиль и изредка брызгала водой на семейную собаку, а та, пятясь, отгавкивалась. Всем своим видом Кошут-стрит походила на уличный эпизод из какого-то давнего, полузабытого телесериала.

Две девочки крутили скакалку, а третья проворно вскакивала и выскакивала, играясь, делала ногами «ножницы» и одновременно рифмовала: «Леди любят танцевать! Чарли Чаплин их снимать. Чарли двинулся в Париж! Салют капитану! Принцессе салют и перину! Мой старик водит суб-ма-рину!» Хлоп-хлоп-хлопала скакалка по тротуару. Я почувствовал на себе чей-то взгляд. Женщина в шарфике прервала свои труды, в одной руке большая намыленная губка, во второй шланг. Она наблюдала, как я приближаюсь к прыгающим девочкам. Я обошел их по широкой дуге и увидел, что она вернулась к своему занятию.

«Ты, к черту, сильно рисковал, говоря с теми детьми на Канзас-стрит», — сказал я себе мысленно. Но сам этому не поверил. Стоило немного ближе приблизиться к девочкам со скакалкой... это был бы риск. Ну а Ричи и Бев правильные личности. Я понял это почти в тоже мгновение, как их заметил, и они это поняли. Мы сразу, глазами объяснились.

«Мы вас откуда-то знаем?» — спросила девушка. Беви-Беви, которая живет на плотине.

Улица Кошута обрывалась, упираясь в большое здание под названием РЕКРЕАЦИОННЫЙ ЦЕНТР ЗАПАДНОГО БЕРЕГА. Здание стояло пустое, на поросшей сорняками лужайке торчал щит с надписью: ВЫСТАВЛЕНО НА ПРОДАЖУ ГОРОДОМ. Прекрасно, этот объект должен представлять интерес для любого уважающего себя охотника за недвижимостью. По правую сторону улицы в двух домах отсюда по асфальтовой подъездной аллее катилась сюда на велосипеде с дополнительными тренировочными колесиками маленькая девочка с морковного цвета волосами и полным лицом веснушек. При этом она вновь и вновь напевала одну и одну и ту же фразу:«Бим-бом, я увидел люда полный дом, дин-дон, я увидел люда полный дом, чим-чом, я увидел люда полный дом…»[189]

Я подошел ближе к Рекреационному центру, словно для меня в целом мире не существовало ничего более интересного, но краешком глаза продолжал наблюдать за Крошечной Морковной Головкой. Она качалась на велосипедном сидении со стороны в сторону, стараясь выяснить, насколько далеко сумеет отклониться, прежде чем перевернется. Судя по засохшим царапинам у нее на коленях, она не впервые играла в такую игру. На их почтовом ящике не было фамилии, лишь номер 379.

Я встал перед щитом НА ПРОДАЖУ и переписал информацию оттуда себе на газету. Потом развернулся, пошел назад, туда, откуда пришел. Когда я проходил мимо дома №379 (по противоположной стороне Кошут-стрит, и, прикидываясь, будто полностью погрузился в свою газету), там, на крыльце появилась женщина. И мальчик с ней. Он откусывал от чего-то, завернутого в салфетку, а в свободной руке держал игрушечное ружье «Дейзи», которым в скором времени будет стараться напугать своего взбешенного отца.

— Эллен! — позвала женщина. — Слезай быстрей с велосипеда, пока не упала! Иди в дом и возьми себе пирожок.

Эллен Даннинг слезла с сиденья, положила велосипед на бок посреди аллеи и побежала в дом, бубоня «пий-пом, я увидел люда полный дом!» во всю силу своих немалых легких. Ее рыжие (более прозаичного оттенка, чем у Беверли Марш) волосы подпрыгивали возмущенными матрасными пружинками.

И мальчик, который вырастет и напишет это мученическое сочинение, которое доведет меня до слез, побежал за ней вслед. Тот мальчик, которому судится стать единственным, кто выживет из этой семьи.

То есть если я ничего не изменю. И вот теперь, когда я их наконец-то увидел, настоящих людей, которые живут своими настоящими жизнями, выходило так, что никакого другого выбора у меня нет.