ПРИХОДИТЕ ВСЕ!

 

Сэйди сейчас в окружении друзей — некоторых из них, думаю, я еще мог бы узнать — я подхожу к ди-джейской платформе, установленной перед тем, что было когда-то «Вестерн Авто», а теперь стало «Уолгринс»[718]. Парню, который суетится с граммофонными пластинками и компакт-дисками, где-то лет шестьдесят с чем-то, у него редеющие седые волосы и дородное пузо, но я где бы то ни было узнал бы эти очки в квадратной розовой оправе.

— Привет, Доналд, — здороваюсь я. — Вижу, вы не расстаетесь со своим саунд-мавзолеем.

Доналд Белингем поднимает голову и улыбается.

— Никогда не выхожу из дома на выступление без полного комплекта. Я вас знаю?

— Нет, — отвечаю я. — Вы знали мою маму. Она танцевала на ваших вечеринках, давно, в начале шестидесятых. Рассказывала, как вы втайне таскали биг-бэндовые пластинки из коллекции вашего отца.

Он улыбается.

— Да, мне за это хорошенько тогда перепадало. А кто ваша мать?

— Эндрия Робертсон, — говорю я, выбрав имя наугад. Во втором полугодии Эндрия была моей лучшей ученицей по американской литературе.

— Конечно, я ее помню. — Его неуверенная улыбка подсказывает, что нет.

— Навряд ли, я так думаю, чтобы у вас сохранилось что-то из тех старых пластинок, или все-таки да?

— Боже, нет. Давно пропали. Но у меня есть записи любых биг-бэндов на компакт-дисках. Догадываюсь, что сейчас я услышу заказ?

— Правильно догадываетесь. Но это кое-что особенное.

Он рассмеялся.

— А разве они не все такие?

Я объясняю ему, что мне надо, и Доналд — как всегда, рад подарить удовольствие — соглашается. Когда я уже отправляюсь в направлении того конца квартала, где женщину, ради свидания с которой я сюда приехал, угощает пуншем мэр, Доналд кричит:

— Но я не расслышал вашего имени.

— Эмберсон, — бросаю я ему через плечо. — Джордж Эмберсон.

— И вы хотите, чтобы это было в восемь пятнадцать?

— Точь-в-точь. Это крайне важно, Доналд. Надеюсь, что все пройдет, как следует.

Уже через пять минут Доналд Белингем оглушает Джоди звуками песни «Вскачь» и освещенную техасской вечерней звездой улицу заполняют танцевальные пары.

 

 

Десять минут девятого, и Доналд включает медленную мелодию Алана Джексона, под которую могут танцевать даже взрослые[719]. С этого момента, когда закончились речи, Сэйди впервые остается в одиночестве, и я подхожу к ней. Сердце бьется так сильно, что мне кажется, будто я дрожу всем телом.

— Мисс Данхилл?

Она оборачивается, улыбаясь и смотря немного вверх. Она высокая, но я выше. Всегда был.

— Да?

— Мое имя Джордж Эмберсон. Я хотел вам сказать, в котором я восторге от вас и вашей работы, всех ваших добрых дел.

Ее улыбка становится сбитой с толку.

— Благодарю вас, сэр. Я вас не узнаю, хотя имя мне кажется знакомым. Вы из Джоди?

Я больше не могу путешествовать сквозь время, и конечно, я не могу читать мысли, но все равно я знаю, что она думает: «Я слышу это имя в своих снах».

— И да, и нет. — И прежде чем она успевает на это отреагировать: — Могу я спросить, что пробудило у вас любопытство к общественной работе?

Улыбка ее превращается в призрак, вянущий на губах.

— А узнать вы это хотите, так как…

— Это было покушение? Покушение на Кеннеди?

— Ну…думаю, что да, в каком-то смысле. Но, тем не менее, мне нравится думать, что я в любом случае включилась бы в круг дел, но наверно началось именно с того. На этой части Техаса тогда остался…— левая рука у нее поднимается к левой щеке, а падает снова, — …шрам. Мистер Эмберсон, откуда я вас знаю? Так как я вас действительно знаю, я уверена в этом.

— Можно мне задать вам еще один вопрос?

Она смотрит на меня с нарастающей растерянностью. Я бросаю взгляд на часы. Восемь четырнадцать. Почти время. Если Доналд не забыл, конечно... а я не верю, что он забудет. Как пелось в какой-то из песен в пятидесятых, есть кое-что, чего просто не может не произойти.

— Вечеринка Сэйди Хоукинс, давно в 1961-м. Кого вы тогда позвали дежурить с собой, когда мать тренера Бормана сломала себе бедро? Вы не припоминаете?

У нее приоткрылся рот, потом медленно закрылся. Приблизился мэр со своей женой, но, увидев нас глубоко погруженными в беседу, они изменяют курс. Мы тут заперты в собственной маленькой капсуле; только Джейк и Сэйди. Так, как это было когда-то в незапамятные времена.

— Дона Хегарти, — говорит она. — Это было дежурство, словно вместе с каким-то сельским идиотом. Мистер Эмберсон...

Но прежде чем она успевает договорить, из восьми высоких звуковых боксов звучит голос Дональда Белингема, точно своевременно:

— О'кей, Джоди, а теперь дыхание прошлого, пласт, который много значит, только на заказ классическая мелодия!

И она начинается, и интродукция духовой секции древнего биг-бэнда:

Фа-ба-да... фа-ба-да-да-дам...

— О, Боже мой, «В расположении духа», — говорит Сэйди. — Когда-то я умела танцевать хоп под эту мелодию.

Я протягиваю руку.

— Идем. Сделаем это сейчас.

Она смеется, мотает головой.

— Боюсь, времена моих свинг-танцев далеко позади, мистер Эмберсон.

— Но вы совсем не старая для вальса. Как говорил Доналд в те давние времена, «шевели ногами под бешеные гаммы». И называйте меня Джордж, пожалуйста. Прошу.

На улице весело скачут пары. Несколько даже стараются изобразить что-то на подобие линди-хопа, но никто из них не может свинговать, как это делали мы с Сэйди когда-то, в те давние дни. И рядом ничего похожего.

Она берется за мою руку, словно женщина во сне. Она и есть во сне, и я тоже. Как и все сладкие сновидения, это будет коротким…но ведь кратковременность и создает сладость, разве не так? Так, я думаю. Так как когда время прошло, его уже не вернуть никогда.

Праздничные фонари висят над улицей, желтые, красные, зеленые. Сэйди спотыкается об чей-то стул, но я к этому готов и легко ловлю ее за руку.

— Извините мою невнимательность, — говорит она.

— Вы всегда были такой, Сэйди. Одна из ваших милых черт.

Первые чем она успевает меня переспросить, я обхватываю рукой ее талию. Она обвивает меня своей, не отводя от меня взгляда. Свет скользит по ее щекам, отражается в ее глазах. Мы беремся рука в руку, пальцы смыкаются, и все те года для меня отлетают прочь, словно какое-то пальто, очень тяжелое, очень тесное. В то мгновение меня больше всего волнует всего лишь одна надежда: что она не жила очень поглощенной заботами, чтобы не встретить, по крайней мере, какого-нибудь одного мужчину, такого, который раз и навсегда избавил бы ее от той проклятой швабры Джона Клейтона.

Она говорит голосом таким тихим, что едва слышен среди музыки, но все-таки я ее слышу, я всегда ее слышал.

— Кто вы такой, Джордж?

— Тот, кого ты знала в другой жизни, сердце мое.

И тогда музыка захватывает нас, музыка откидывает прочь все те года, и мы танцуем.

 

2 января 2009-18 декабря 2010

Сарасота, Флорида

Ловелл, Мэн [720]