74. Очевидно, Сад – или Рай – был задуман таким образом, чтобы содержать все необходимое для удовлетворения нужд и желаний человека, и впоследствии он стал восприниматься как идиллическое место, где царит само совершенство, – «парадиз» (это слово, пришедшее в греческий язык из древнеиранского, означает «парк» или «сад»).
В легендах и мифах очень распространена тема золотого века, якобы имевшего место в далекой древности, – времени, когда люди не знали никаких забот, а еды было такое изобилие, что ее можно было снимать с деревьев безо всякого труда. А почему бы и нет? Каждый человек при определенных обстоятельствах может вспомнить и свой собственный золотой век – пору юности. Даже если это был не совсем золотой век, тем не менее именно таковым временем молодость воспринимается в старости, когда все хорошее всплывает в памяти в первую очередь, а все плохое подергивается дымкой странной привлекательности.
Как правило, социумы тоже возвращаются памятью ко временам золотого века. Я уже упоминал ранее, как в шумерском обществе зрело недовольство, вызванное ростом населения, что привело к междоусобным войнам. Затем, около 2500 года до нашей эры, страной завладел Аккад, и в Двуречье возникла империя, где уже сами шумеры занимали подчиненное положение. Как же было шумерам, преисполненным ностальгии и тоски, не обращаться к той поре, когда они жили свободно и счастливо, – к великой поре золотого века «в Едеме» («на равнине»)?
В течение многих столетий предания о саде Едемском переходили от поколения к поколению; легенда о рае в Шумере, где все было хорошо и замечательно, жила еще долго после того, как сами шумеры – люди, которые впервые ее поведали, – сошли с исторической сцены, их культура угасла и исчезла, а язык был забыт, и наконец достигла израильтян, которые пересказали ее на свой манер и распространили по всему свету.
75. Как видно, дерево жизни – это такое дерево, плоды которого, будучи съедены, даруют бессмертие. С подобной бесхитростной концепцией мы часто сталкиваемся в древних мифах.
Человеку трудно жить с осознанием собственной смертности. Насколько можно судить, мы – единственные живые существа, которые осознают неизбежность смерти; неизбежность не только смерти вообще, но и – главное – персональной смерти. (Может быть, наша вера в бессмертие души и загробную жизнь – это способ перехитрить, обойти совершенно неприемлемый факт неизбежности смерти.)
В мифах же боги почти всегда бессмертны. Видимо, здесь тоже есть определенная хитрость: боги знают какой‑то секрет, но не сообщают смертным. У многих культур есть легенды, герои которых ищут секрет бессмертия – увы, безуспешно: мы все еще смертны.
В Древнем Шумере была легенда о Гильгамеше, правителе Урука (один из шумерских городов‑государств), который стремился к вечной жизни. Это самая старая эпическая поэма из всех, что мы знаем, и в свое время она конечно же была очень популярна. Сказание о Гильгамеше, видимо, оказало воздействие на греческую легенду о Геракле, да и само дерево жизни в саду Едема, скорее всего, появилось не без влияния Гильгамеша и его поисков.
76. Следует, очевидно, заключить, что дерево познания добра и зла – это дерево, плоды которого, будучи съедены, даруют знание. Принято считать, что под этим знанием подразумевается нечто конкретное, а именно моральная ответственность, способность отличить добро от зла. Между тем «добро и зло» – это еврейская идиома, обозначающая буквально «все на свете» (поскольку любая вещь несет в себе либо добро, либо зло; знать и то и другое, – значит, знать все), таким образом, плод этого дерева дарует знание вообще.