СНОВА ЛОНДЭН

 

 

Узнав, что Четверг вернулась в Суиндон, я пришел в восторг. Я ведь так и не мог поверить, что она уехала навсегда. Я слышал, что в Лондоне у нее не все ладно, но я знал также, как она ведет себя в стрессовой ситуации. Все мы, вернувшиеся с полуострова, волей-неволей стали экспертами в этой области…

Лондэн Парк-Лейн. Воспоминания крымского ветерана

 

 

– Я передала мистеру Парк-Лейну, что у вас геморроическая лихорадка, но он мне не поверил, – сказала администраторша Лиз в вестибюле «Finis».

– Надо было сказать «грипп». Это правдоподобнее.

Лиз невозможно было смутить.

– Он оставил вам вот это.

Она протянула мне конверт. Меня так и подмывало сразу же бросить его в мусорное ведро, но я испытывала неловкость из-за того, что накануне устроила ему нелегкий вечерок. В конверте оказался билет на «Ричарда III», которого давали каждую пятницу в театре «Риц».

– Когда вы в последний раз куда-нибудь с ним ходили? – спросила Лиз, уловив мою нерешительность.

Я подняла взгляд.

– Десять лет назад.

– Десять лет? Идите, дорогая. Большинство моих парней через десять лет не вспомнили бы, как меня зовут.

Я посмотрела на билет. Представление начиналось через час.

– Поэтому вы и уехали из Суиндона? – спросила Лиз, жаждавшая хоть чем-то помочь.

Я кивнула.

– И все время хранили его фото?

Я снова кивнула.

– Понятно, – задумчиво протянула Лиз. – Пока будете переодеваться, я вызову такси.

Это был хороший совет, и я побрела к себе в номер, быстро приняла душ и перебрала все наряды в своем гардеробе. Собрала волосы, распустила, снова подобрала, пробормотала: «слишком по-мальчишески», сняла брюки и надела платье. Выбрала серьги, подаренные мне Лондэном, и заперла пистолет в комнатном сейфе. Едва успела провести по векам карандашиком, как водитель такси вызвал меня на улицу. Это был отставной моряк, который отвоевывал Балаклаву в 61-м. Мы поболтали о Крыме. Он тоже не знал, где будет произносить речь полковник Фелпс, но если узнает, сказал он, освищет оратора так, что мало не покажется.

«Риц» сильно обветшал. Вряд ли его красили хотя бы раз со времени моего последнего визита. Золоченая алебастровая лепнина вокруг сцены запылилась, занавес украшали потеки от просочившейся дождевой воды. В течение пятнадцати лет здесь не ставили ничего, кроме «Ричарда III», сам театр не имел труппы – только рабочие сцены да суфлер. Всех исполнителей выбирали из зрителей, которые столько раз видели постановку, что знали текст от корки до корки. Прослушивание проводилось за полчаса до начала спектакля.

Порой играли сезонные гастролирующие актеры и актрисы, правда, никогда по контракту. Если они в пятницу вечером бывали свободны – возможно, после представлений в трех других суиндонских театрах, – они могли прийти и обратиться к менеджеру, доставив нежданное удовольствие и зрителям, и участникам постановки. Всего неделю назад местный Ричард обнаружил, что играет в паре с Лолой Вавум, гастролировавшей соло в музыкальном переложении пьесы «Холостяк из Ладлоу» суиндонского розлива. Вот уж точно подарок судьбы: теперь парню месяц не надо будет платить за обед.

Лондэн ждал меня у театра. Оставалось пять минут до подъема занавеса, менеджер уже набрал нужных актеров и еще одного в запас, на случай если вдруг у кого от нервов случится медвежья болезнь.

– Спасибо, что пришла, – сказал Лондэн.

– Да, – ответила я, целуя его в щеку и вдыхая запах лосьона после бритья.

Это был «Бодмин» – я узнала резковатый букет.

– Как первый рабочий день? – спросил он.

– Похищения, вампиры, убийство подозреваемого, потеря свидетеля, меня пытался прикончить «Голиаф», да еще и шину пропорола. Обычное дерьмо.

– Шину? Правда?

– Ну, не совсем. Я немного преувеличила. Послушай, извини за вчерашнее. Наверное, я слишком серьезно отношусь к работе.

– Если бы было иначе, – кивнул Лондэн с понимающей улыбкой, – я бы начал беспокоиться. Пойдем, сейчас поднимут занавес.

Он привычно – я страшно любила этот жест – взял меня под руку и повел в зал. Театралы шумно болтали, яркие костюмы потерпевших неудачу конкурсантов придавали зрелищу привкус праздника. Я ощутила в воздухе электричество и поняла, как мне этого не хватало. Мы отыскали наши места.

– Когда ты был тут в последний раз? – спросила я, когда мы удобно устроились в креслах.

– С тобой, – ответил Лондэн.

В следующий миг он встал и с жаром зааплодировал, я последовала его примеру, а занавес с тяжелым скрипом раскрылся.

Ведущий в черном плаще с красным подбоем выплыл на сцену.

– Приветствуем всех фэнов «Ричарда Третьего», всех, кто любит Уилла, в театре «Риц» города Суиндона! – (Барабанная дробь). – Ради вашего УДОВОЛЬСТВИЯ, ради вашего НАСЛАЖДЕНИЯ, чтобы дать вам НАЗИДАНИЕ и доставить РАЗВЛЕЧЕНИЕ, ради ШЕКСПИРИФИКАЦИИ народонаселения мы представим перед вами уилловского «Ричарда Третьего» – для зрителей, перед зрителями, силами ЗРИТЕЛЕЙ!

Толпа радостно зааплодировала, и он поднял руки, успокаивая аудиторию.

– Но прежде, чем мы начнем… Поприветствуем Ральфа и Тэю Суонэйвон, которые пришли сюда в Двухсотый раз!

Толпа устроила овацию Ральфу и Тэе, вышедшим на авансцену в костюмах Ричарда и леди Анны. Они поклонились зрителям, которые засыпали их цветами.

– Ральф играл гадкого Дика двадцать семь раз, а Тэя тридцать один раз представала здесь леди Анной и восемь – Маргаритой!

Зрители топали ногами и свистели.

– Итак, в честь их двухсотого спектакля они впервые будут играть друг с другом на одной сцене!

Актеры почтительно раскланялись, и зрители снова зааплодировали, занавес закрылся, его заело, он поколыхался, чуть приоткрылся и закрылся окончательно.

Повисла недолгая пауза, а затем занавес явил нашему взору Ричарда, расположившегося в углу сцены. Он хромал взад-вперед вдоль рампы, злобно поглядывая на зрителей поверх мерзкого накладного носа.

– Переигрываешь! – крикнул кто-то с галерки. Ричард открыл было рот, чтобы начать монолог, и весь зал хором произнес:

– Когда же солнце зиму обратило?

– Сегодня, – ответил Ричард с жестокой улыбкой, – солнце Йорка превратило…

В канделябрах высоко над головой зазвенел смех. Спектакль начался. Мы с Лондэном веселились вместе с остальными. «Ричард III» – из тех пьес, которые не подчиняются закону всеобщей энтропии: ею можно наслаждаться вновь и вновь.

– …в сверкающее лето зиму распрей, – продолжал Ричард, хромая через сцену.

При словах «сверкающее лето» шесть сотен зрителей надели темные очки и посмотрели на воображаемое солнце.

– …И нависавшие над нами тучи нашли могилу в бездне океана…

– А что у нас с доспехами сегодня? – проскандировал зрительный зал.

– Сегодня, лавром увенчав чело, мы сбросили избитые доспехи… – продолжал Ричард, старательно игнорируя подсказки.

Мы были на этом представлении раз тридцать, и даже сейчас я невольно повторяла каждое слово, звучавшее со сцены.

– …под томный рокот сладострастной лютни… – вел свою роль Ричард, выкрикнув слово «лютня» изо всех сил, чтобы перекрыть альтернативные предложения отдельных зрителей.

– Пианино! – крикнул один.

– Волынки! – сказал другой.

Кто-то сзади, потеряв нить, громко крикнул: «Величавой стати!» – на середине следующей фразы. Его возглас потонул в дружном вопле зрительского зала:

– Играй в карты! – в ответ на ричардовскую фразу «Но я не создан для утех любовных».

Лондэн посмотрел на меня и улыбнулся. Я невольно ответила улыбкой. Все было так чудесно!

– Я недоделан при самом зачатье… – бормотал Ричард, а зрители, снова придя к единству, грубо топали по полу, и грохот эхом отдавался по всему залу.

Мы с Лондэном никогда не пытались выйти на сцену и не трудились сооружать себе костюмы. В «Рице» давали одну-единственную пьесу, по пятницам, все остальное время он стоял пустым. Актеры-любители и фэны Шекспира приезжали со всех концов Англии, чтобы поучаствовать в спектакле, и зал был всегда набит до отказа. Несколько лет назад представление давала французская труппа – под непрерывную овацию. Пару месяцев спустя она уехала в Совиньон [14], чтобы повторить представление.

– …Мне стоит выйти – и собаки лают…

Зрители громко залаяли, словно собаки на псарне перед кормежкой. Снаружи молодые коты немедленно убрались подальше, зато матерые котяры лишь насмешливо переглянулись.

Действие продолжалось, актеры работали безукоризненно, зрители сыпали колкими замечаниями – порой в точку, порой непонятными или просто вульгарными. Когда Кларенс стал жаловаться, что король «в азбуке не терпит буквы Г: ему волшебник нашептал, что некто, чье имя начинается на Г, лишит престола всех его потомков», зрители заорали:

– Глостер начинается с буквы «гэ», придурок!

Ричард упал перед леди Анной на колени, приставив клинок к своему горлу, – зрители дружно принялись подбадривать леди Анну, подсказывая, как лучше резать. Перед репликой племянника Ричарда – юный герцог Йоркский намекает на горб Ричарда: «Принц нас обоих высмеял, милорд: хоть легок я и мал, как обезьянка, вам на плечах не вынести меня!!!» – зрители взвыли:

– Не намекай на горб, парень! – а после того, как он все же произнес эту реплику, скандировали:

– Та-у-эр! Та-у-эр! Та-у-эр!

Пьеса шла в постановке Гаррика [15]и длилась всего два с половиной часа. В сцене битвы на Босуортском поле половина зрителей оказалась на сцене, помогая изображать сражение. Ричард, Кэтсби и Ричмонд были вынуждены драться в проходе между креслами, а вокруг кипела настоящая битва. Когда Ричард стал кричать «Корону за коня!», появилась розовая лошадь (на два исполнителя, как и положено в пантомиме), и представление выплеснулось в фойе. Ричмонд вытащил девушку из-за прилавка с мороженым, назначил ее своей Елизаветой и продолжил заключительный монолог с балкона. Зрительный зал приветствовал его в качестве нового короля Англии, а солдаты, сражавшиеся на стороне Ричарда, принесли новому королю присягу. Пьеса закончилась словами Ричмонда:

– Скажи «аминь», Творец!

– Аминь! – возопила толпа и радостно зааплодировала.

Это было славное зрелище. Актеры хорошо потрудились, и, по счастью, во время сражения на Босуортском поле никто серьезно не пострадал. Мы с Лондэном быстро покинули театр и нашли свободный столик в кафе напротив. Лондэн заказал два кофе, и мы уставились друг на друга.

– Хорошо выглядишь, Четверг. Годы милосерднее к тебе, чем ко мне.

– Чушь, – ответила я. – Посмотри на эти морщинки…

– Это мимические. От смеха, – заявил Лондэн.

– Ничего такого смешного не было.

– Ты сюда надолго? – вдруг спросил Лондэн.

– Не знаю, – ответила я и опустила взгляд. Я пообещала себе, что не буду винить себя за то, что уезжала, но… – Зависит от многого.

– А именно?

Я посмотрела на него и подняла брови.

– От ТИПА.

Принесли кофе, и я улыбнулась.

– Ладно, а ты как?

– Я-то ничего, – ответил он, затем добавил чуть потише. – Мне тоже было одиноко. Очень одиноко. И моложе я тоже не стал. А как ты жила?

Я хотела сказать ему, что тоже была одинока, но некоторые вещи не так-то просто произнести вслух, Я хотела сказать, что до сих пор меня ранит то, что он сделал. Простить и забыть – прекрасная идея, но никто не собирался прощать и забывать моего брата. Имя погибшего Антона было облито грязью – и все из-за Лондэна.

– Ничего. – Я подумала. – Вообще-то это неправда.

– Я слушаю.

– У меня сейчас тяжелое время. Я потеряла в Лондоне двух коллег. Я гоняюсь за чокнутым, которого большинство народу считает мертвым. Майкрофт и Полли похищены, мне в спину дышит «Голиаф», и начальство собирается отнять у меня бэдж. Как видишь, все просто замечательно.

– По сравнению с Крымом – мелочи, Четверг. Ты сильнее всего этого дерьма.

Лондэн размешал в кофе три кусочка сахара. Наши глаза встретились.

– Ты надеешься, что мы сможем снова быть вместе?

Он был ошарашен прямотой моего вопроса. Пожал плечами:

– Я не думаю, чтобы мы по-настоящему расставались.

Я абсолютно точно знала, о чем он говорит. Духовно мы были всегда вместе.

– Я не могу больше извиняться, Четверг. Ты потеряла брата, я – хороших друзей, весь мой взвод и ногу. Я знаю, что значил для тебя Антон, но я видел, что он указал полковнику Фробишеру не ту долину как раз перед тем, как двинулась бронеколонна! Это был безумный день, сплошное безумие, но это случилось, и я был обязан рассказать все, что видел!

Я посмотрела ему прямо в глаза.

– Перед отправкой в Крым я думала, что хуже смерти ничего не бывает. Вскоре я поняла, что так считают только сопляки. Антон погиб, я могу с этим смириться. Люди на войне неизбежно гибнут. Да, это был чудовищный разгром. Такое тоже время от времени случается. В Крыму такое не раз бывало и раньше.

– Четверг! – взмолился Лондэн. – То, что я сказал, это же правда!

Я озлилась:

– Кто знает, что есть правда? Правда – то, что нам кажется удобнее всего. Пыль, жара, шум! Что бы ни случилось в тот день, сейчас правда – то, что люди читают в книгах о войне. То, что ты рассказал военной следственной комиссии! Может, Антон и ошибся, но не только он один ошибся в тот день!

– Я видел, как он показал не на ту долину, Четверг.

– Он никогда не сделал бы такой ошибки!

Такого гнева я не испытывала десять лет. Военачальники умудрились уйти от ответственности, а мой брат останется в истории и народной памяти как человек, который погубил Третью Уэссекскую легкую танковую бригаду. Командир и Антон – оба погибли в сражении. И рассказать о случившемся мог один только Лондэн. Я встала.

– Опять убегаешь, Четверг? – сардонически произнес Лондэн. – И так будет всегда? Я надеялся, что ты стала мягче, что мы когда-нибудь сможем выпутаться из этого, что в нас еще осталось достаточно любви…

Мой взгляд должен был обжечь его – столько ярости вспыхнуло во мне.

– А верность, Лондэн? Он же был твоим лучшим другом!

– Я все равно сказал то, что сказал, – вздохнул Лондэн. – Однажды тебе придется смириться с тем фактом, что Антон прокололся. Такое бывает, Четверг. Такое бывает.

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.

– Сможем ли мы когда-нибудь справиться с этим, Четверг? Мне обязательно надо знать, и как можно скорее!

– Скорее? С чего такая срочность? Нет, – ответила я. – Нет, нет, никогда! Извини, что потратила впустую твое чертово драгоценное время!

Я выскочила из кафе вся в слезах, злая на себя, на Лондэна, на Антона. Я думала об Орешеке и Тэмворте. Нам всем надо было дождаться подкрепления; мы с Тэмвортом лопухнулись, когда полезли в это дело, а Орешек – когда отвлек на себя врага, куда более сильного и физически, и ментально, чем он сам. Все мы поддались возбуждению погони – импульсивный порыв, которому поддался бы и Антон. Однажды в Крыму я и себя возненавидела за эту импульсивность.

Я вернулась в «Finis» около часу ночи. Уикенд имени Джона Мильтона закончился дискотекой. В лифте грохот музыки слышался глухо, и под этот глухой ритм я поехала наверх, привалившись к зеркалу и ища утешение в прохладе стекла. Не надо было мне возвращаться в Суиндон, поняла я со всей очевидностью. Надо утром поговорить с Виктором и как можно скорее перевестись отсюда.

Я открыла дверь, сбросила туфли, рухнула на постель и уставилась на полистирольные плитки потолка, пытаясь смириться с выводом, который я всегда подразумевала, но с которым боялась столкнуться лицом к лицу. Мой брат прокололся. Никто никогда прежде вот так просто не ставил меня перед этим фактом. Военный трибунал говорил о «тактических ошибках в ходе сражения» и «общей некомпетентности». Почему-то это «прокололся» звучало убедительнее – все мы порой ошибаемся, одни чаще других. И лишь когда цена считается в человеческих жизнях, эти ошибки замечают. Будь Антон пекарем, который забыл положить в выпечку дрожжи, ему бы все сошло с рук, а ведь он бы точно так же – просто прокололся.

 

В размышлениях я постепенно задремала, и вскоре пришел сон, тревожный и болезненный. Я снова оказалась у дома Стикса, только на сей раз у черного входа, рядом с перевернутой машиной, и со мной были офицер Скользом и остальные следователи из ТИПА-1. Присутствовал и еще один человек – Орешек. Посредине его морщинистого лба зияла уродливая дыра, он стоял скрестив руки и смотрел на меня так, словно я отняла у него игрушку и он явился искать у Скользома хоть какого-то удовлетворения.

– Вы уверены, что не просили Орешека прикрыть вас? – спросил Скользом.

– Абсолютно, – ответила я, глядя на обоих.

– Просила-просила, не сомневайтесь, – бросил Ахерон, проходя мимо. – Я сам слышал.

Скользом остановил его.

– Да? Что именно она сказала?

Ахерон улыбнулся мне и кивнул Орешеку, который в ответ поздоровался.

– Стойте! – перебила я. – Как вы можете ему верить? Этот человек – лжец!

Ахерон принял оскорбленный вид, а Скользом принялся сверлить меня ледяным взглядом:

– Это всего лишь ваше голословное утверждение, Нонетот.

Я закипела от ярости и от несправедливости происходящего. Мне страшно хотелось заорать, и я чуть было не заорала – но вдруг проснулась оттого, что кто-то тронул меня за руку. Это был человек в темном плаще. У него были густые темные волосы, резкие черты сильного лица. Я сразу узнала его.

– Мистер Рочестер?

Он кивнул. Склады Ист-Энда куда-то исчезли. Мы стояли в хорошо обставленной комнате, тускло освещенной масляными лампами и неровным светом пламени в большом камине.

– Ваша рука зажила, мисс Нонетот? – спросил он.

– Да, спасибо, – ответила я, повертев для наглядности кистью.

– Не стоит из-за них беспокоиться, – он показал на Скользома, Ахерона и Орешека, которые о чем-то спорили в самом углу комнаты близ книжного шкафа. – Они вам снятся, так что они не настоящие, не обращайте внимания.

– А вы?

Рочестер мрачно, натянуто улыбнулся. Он стоял, облокотившись о каминную доску, и медленно крутил в руке стакан с мадерой.

– Начнем с того, что я никогда и не был настоящим.

Он поставил стакан на мраморную доску, щелкнул крышкой серебряных карманных часов и, посмотрев на циферблат, вернул их на место одним плавным движением.

– Время поджимает, я это чувствую. Я могу рассчитывать на вашу стойкость, когда настанет час?

– Что вы имеете в виду?

– Не могу сказать. Я не знаю, как я сумел сюда попасть и как вы сумели встретиться со мной тогда. Помните, вы были маленькой девочкой? Когда мы с вами случайно столкнулись в тот зимний вечер?

Много лет назад в Хэворте я вошла в книгу «Джен Эйр», и из-за меня поскользнулась лошадь Рочестера.

– Это было давно.

– Для меня – нет. Помните?

– Да.

– Ваше вмешательство улучшило сюжет.

– То есть?

– Прежде я просто натыкался на Джен, и мы перебрасывались несколькими незначащими словами. Если бы вы читали книгу до Того, как попали в сюжет, вы бы заметили. Когда лошадь шарахнулась от вас и поскользнулась, наша встреча с Джен стала более драматичной, вы согласны?

– Но ведь это уже случилось и без меня?

Рочестер улыбнулся:

– Не совсем. И вы были не первой нашей гостьей. И будете не последней, если не ошибаюсь.

– Что вы хотите сказать?

Он снова взял стакан.

– Вы скоро проснетесь, мисс Нонетот, так что мне пора прощаться. Еще раз: могу я положиться на вашу стойкость, когда настанет час?

Я не успела ответить или задать встречный вопрос. Меня разбудил будильник. Я лежала на постели, так и не раздевшись со вчерашнего вечера, свет и телевизор были включены.