Сон о городе

Во время то ли одной из медитаций, то ли сна я открыл новую страну.

В ней живут человоки. Они мало чем отличаются от людей на­шей цивилизации, а тамошние порядки, хотя и кажутся на первый взгляд несколько необычными, все-таки...

*

Передо мной лежал город. Он лежал на склоне холма и был по­хож на муравейник. Множество двухэтажных домиков, розовых, го­лубых, желтых, зеленых, тонущих в экзотических зарослях, взбега­ло вверх по склону. От меня врассыпную разбежались улицы, улоч­ки, переулки. Они оборачивались, дразнились и ныряли в живопис­ные чащи акаций, где и исчезали бесследно. Я направился по одной из них. Но через несколько десятков метров полоска из серого бу­лыжника круто завернула, потом еще несколько раз — наподобие пружины от часов. В конце концов я дошел до конца и понял, что попал в тупик.

Надо возвращаться. Но как?

... ибо в замешательство меня привела табличка, прибитая к де­реву в стороне от дороги:

 

ВОЗВРАЩАЙСЯ ОБРАТНО, ИБО ТЫ ПРИШЕЛ НЕ ТУДА, КУДА НАДО. НО ИДИ ЗАДОМ НАПЕРЕД.

И я попятился назад. И вышел совсем не туда, откуда начал свой путь.

«Начинается», — подумал я.

— Чинается — ся — ся, — кто-то повторил гулко. «Что такое»? — я оглянулся с опаской.

— Такое... кое... кое...

Слева от себя, шагах в пяти, я увидел колодец. Краснокирпич-ный цилиндр с черепичной крышей.

«Ну что ж, попью водички прохладной», — обрадовался я.

— Дички... ички... чки... ки... ки-ки-ки... ладной. — Эхом отозва­лось рядом.

— Что такое?! — уже воскликнул я.

А вокруг не было ни души. Лишь колодец, пальма да я.

Взглянул я на пальму — может попугай там сидит и дразнит меня? Но нет... вместо птицы увидел прибитую табличку: «Эхо-колодец, чудо природы и рук человеческих. Улавливает мысли и отражает».

«Так вот и вся разгадка», — подумал я.

— гадко, гадко, гадко, — отозвался колодец. Я обиделся.

— А зачем же мысли-то перевирать?

— ать-ать-ать.

— Надо убираться отсюда поскорей.

— ей-ей.

— Но куда?

— Да!

*

Тут я приметил тропинку и решился пойти по ней, и пошел. Мы вместе с нею петляли, крутились. Словно веселили друг друга. Но недолго веселье наше длилось. Первым загрустил я, уставший и раз­драженный.

Я присел возле кустика. Рядом камень лежал. Я задрал на него ноги, сам же улегся под кустиком. Но и тут я табличку увидел:

КАМЕНЬ ПРЕТКНОВЕНИЯ. И ВООБЩЕ, УНОСИ ОТСЮДА НОГИ.

Я решил последовать совету, но тут же встал перед пробле­мой. И проблема стояла передо мной, насупившись, упершись руками в бока и, словно безмолвно о чем-то меня вопрошала. И вот о чем вопрошала: «Ежели уносить ноги, то как самому-то идти?»

Проблема грозно надвигалась на меня, и я рисковал быть ею опрокинутым. Чтобы этого не допустить, я принялся активно соображать. И тут осенило меня... «Чтобы унести ноги, надо сде­лать их в руки, или — руки в ноги». Так я и поступил. И успеш­но. И снова оказался у колодца. «Ну вот и хорошо», — мыслен­но воскликнул я.

— шо... — отозвался колодец.

— О, опять этот колодец!

— ц...ц...ц...

— Надоедливая бестолочь.

— Сам такой! — вдруг рявкнул колодец.

Я подошел к нему и заглянул внутрь, надеясь увидеть там ос­корбителя, но только ведерко на цепочке постукивало о темные стены, да чернела где-то в глубине, поблескивая, вода. На меня повеяло холодом. Дрожь пробежала по телу. Надо убираться из этого места. Но по тропинке идти я больше не захотел.

Внезапно послышались голоса.

Человоки рядом! Я крикнул, но никто не отозвался. Может, это вовсе не человеки, а обман слуха?

— Обман уха, — высказался колодец. Я озлобился.

— Если ты еще хоть слово скажешь, я тебя землей завалю, кам­нями закидаю. Я расколочу твою кирпичную глотку.

— Нельзя, — простодушно отозвался колодец, — не имеешь пра­ва. Я чудо.

Некоторое время я обдумывал свое положение. Потом залез на пальму с целью просмотра окрестностей.

И я увидел человоков.

*

Они пришли к колодцу, дабы поведать друг другу мысли свои. Это была пара влюбленных. Они смотрели на меня круглыми, редко мигающими глазами.

— Человоки! — обратился я к ним, — как мне отсюда выбраться и попасть в Город?

Они поцыкали зубом, он покачал головой наподобие китайского болванчика и сказал ей:

— Кукиш.

— Да, милый, — ответила она.

Потом они взялись за руки и закружили вокруг дерева, постепен­но набирая темп.

*

Уже со свистом проносились тела их, едва различимые от скорости.

Вместо влюбленной парочки возле пальмы вовсю бушевал смерч. Он все ближе подбирался ко мне, и в вихре его повисло очертание не то кукиша, не то вопросительного знака.

С каждым новым оборотом смерча дело также обещало принять серьезный оборот.

«Прыгай! — пронеслось в голове. — В колодец!» Некогда великий писатель сказал: «Все смешалось в доме Об­лонских». Так вот — все смешалось тогда в голове моей. Внутрен­ний голос вопил: «В колодец! В колодец»! А смерч уже касался моих пяток. Я лихорадочно принялся раздвигать густые ветви, чтобы за­лезть повыше, что психологически понятно, но нерационально. Хотя у сна своя логика... Что толку от выигранного мига? А вот и неправ­да. А вот и есть толк. Да еще какой. На одной из веток я увидел табличку:

ПУТНИК, ЕСЛИ ТЫ С КАКОЙ-ЛИБО ЦЕЛЬЮ,

НАПРИМЕР, ПРОСМОТРА ОКРЕСТНОСТЕЙ, ЗАБРАЛСЯ

НА ПАЛЬМУ И ЕСЛИ ТЕБЯ ВО ВРЕМЯ НАХОЖДЕНИЯ

НА ОНОЙ ЗАСТИГЛО СТИХИЙНОЕ БЕДСТВИЕ,

НАПРИМЕР, СМЕРЧ, ТО НЕМЕДЛЯ ПОВИНУЙСЯ

СВОЕМУ ВНУТРЕННЕМУ ГОЛОСУ.

Я в последний раз спросил у голоса, не ошибся ли он, но он во­обще обиженно замолчал.

И зажмурив крепко глаза, и затаив дыхание, прыгнул я с дерева и вошел в вертикальный коридор мрака, проломив черепичный навес. Глаза мои открылись сами собой и как раз напротив таблички:

 

ПАДАЮЩИЙ ТЕЛОМ, НЕ ПАДАЙ ДУХОМ.

 

Мне вспомнилось, что возле самого колодца я видел столбик с надписью:

 

ПАДАЮЩИЙ ДУХОМ, НЕ ПАДАЙ ТЕЛОМ.

 

И горько улыбнулся я. И раздался всплеск потревоженной воды. И вошел я в пучину. И предстала пред взором моим вся моя жизнь. И... тут я увидел свет. Неужели?., нет-нет, не мир это загробный. Это дно в свете прожекторов, встроенных в специальные углубления.

Колодец книзу расширялся. На дне лежали три аккуратных ка­мушка. Между ними маска и акваланг, и рядом табличка:

 

ПАДШИЙ НА ДНО, СПАСЕНЬЕ ОБРЕТИ, ПРИОБРЕТЯ.

 

В стене я заметил дверцу и кнопку. Как водится, кнопку я нажал, дверца медленно открылась, и я шагнул в шлюзовую камеру.

Я очутился в канализационной системе Города.

По прошествии некоторого времени я благополучно вылез из канализации и оказался на главной площади. Тут же я направился в Городское Учреждение, несмотря на свой немножечко нелепый вид. Но я непременно хотел засвидетельствовать свое почтение как пред­ставитель далеких земель.

В дверях меня встретил швейцар. У него зеленые усы, каждый примерно с полметра. Они воинственно топорщились.

— Куды? — рявкнул он.

— Засвидетельствовать свое почтение, — ответил я учтиво и не без гордости, показывая визитную карточку, на которой значилось:

 

ПОДАТЕЛЬ СЕЙ КАРТОЧКИ ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК ЗЕМЛИ — ЕЗДОК В НЕИЗВЕДАННОЕ.

 

Швейцар с почтением посмотрел на меня, щелкнул усом и про­пустил.

Я очутился в царстве лабиринтов. Нагроможденье ходов, лазе­ек, коридорчиков обступило меня. Соответственно таблички, ука­затели, знаки — висели там и тут и на каждом шагу. В глазах моих запестрело, как в калейдоскопе. А вокруг по лестницам, коридор­чикам, лабиринтам сновали человочки. Сделав несколько шагов, я остановился в растерянности, так как внезапно возник передо мною яркий плакат:

 

ВОШЕДШИЙ СЮДА, ПЛАТИ ВЗНОС В РАЗМЕРЕ 2 УСЛОВНЫХ ЕДИНИЦ (УЕ)

 

Тут же появился передо мною человочек и заверещал:

— Добро пожаловать, добро пожаловать, уважаемый вы наш. Пожалуйте две условных единички.

И стал он превращаться у меня на глазах. Теперь на нем я узрел фрак, белоснежные кружевные манжеты, за ухом перо.

— Пожалуйте две условных единицы, — прогнусавил чиновни­чек, подобострастно раскланиваясь.

Верно, я крепко задумался и отключился от внешнего, и голос его как бы из глубины донесся до меня:

— Голубчик, а две условных единички-то пожалуйте. Вы как, нашими или валютой?

Я заплатил, он выписал квиточек и, раскланиваясь, удалился, а затем и вовсе исчез, растворившись в одном из коридорчиков.

А я же решил непременно найти кого-нибудь из представителей здешней власти, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Наугад свернув в один из коридоров, я обнаружил дверь с табличкой:

 

ПОСТОРОННИМ ВХОД РАЗРЕШЕН. НО ПРЕЖДЕ ЧЕМ ВОЙТИ, ПОДУМАЙ, ПОСТОРОННИЙ ЛИ ТЫ ЗДЕСЬ.

 

Ясно было, что надпись эта обращалась и ко мне в том числе. Я смело толкнул дверь и вошел в маленькую комнату без окон. Сви- -сая с потолка на черенке провода, тускло, но с каким-то нудным упор­ством светила грушеобразная лампочка. В углу письменный стол, а за столом крыса. А на крысе фрак, фуражка, а на фуражке ярлычок с надписью:

 

КАНЦЕЛЯРСКАЯ.

Крыса ехидно осклабилась, шевельнула щетинистыми усиками и вперила в меня черные бусинки глаз. Она потянула мочкой и голосом, словно во рту у нее закипала слюна, спросила гнусаво:

— Что угодно?

— Видите ли, я просто так зашел. Прочитал надпись и зашел.

— Вы посторонний?

— Да, — несколько растерянно произнес я.

— Заполните анкету.

— Какую анкету?

— А вот эту анкеточку и половину условной единицы за мароч­ку, пожалуйста.

— Какую марочку?

— Послушайте, вы посторонний?

— Да, вроде бы.

— Тьфу ты, уже сомневается. Вы посторонний или нет?

— Видите ли, я иностранец в некотором роде. И почтение при­шел свое засвидетельствовать.

— Послушайте, гражданин, вы мне мозги не пудрите, зубы не заговаривайте. Ты мне пыль в глаза не пускай, а говори по существу. А то ишь, лапшу на уши вешает.

— А вы бы не могли повежливей?

— Ишь, ишь, ишь, обидчивый нашелся. Ну иди и жалуйся. Дели­катный какой. И не тронь его.

За столом теперь уже и не крыса сидела, а дородная женщина с красным лицом и вздувшейся шеей. Она брызгалась слюной и ярос­тно вращала круглыми глазами. Она вращала ими все быстрей и быстрей, так, что казалось, будто они сейчас из орбит выскочат и пойдут скакать по полу.

Через несколько секунд дама уже сидела молча, вращала глаза­ми, а изо рта у нее торчала детская соска. Но вскоре соска округли­лась в розовый пятачок, а вместо дамы оказался передо мною розо­вый поросеночек в белоснежном чепце. Поросеночек хрюкнул и удалился прочь, весело помахивая хвостиком, а на том месте, где он сидел я увидел табличку:

 

ГРАЖДАНЕ ПОСТОРОННИЕ, НЕ ПУДРИТЕ МОЗГИ, А ПЛАТИТЕ ПОЛ УСЛОВНОЙ ЕДИНИЦЫ ВЗНОСА.

 

Я достал две помятые бумажки. За столом снова восседала кры­са. Она выписала квиточек, и мы молча расстались.

Когда я вышел из комнаты, то понял, что заблудился. Во все сто­роны тянулись мрачные коридоры, откуда тянуло сыростью, запа­хом залежавшейся бумаги и чернилами. То место, где я стоял, преж­де чем войти в комнатку, бесследно исчезло.

Выручила летучая мышь. Она как раз пролетала мимо, и, видя мое замешательство, приземлилась рядом и спросила участливо.

— Заплутал, милок?

— Заплутал, бабушка.

— Это у нас всегда так. Явления такие тут обычными почита­ются. А я вот уже сколько годков здесь прожила, а все никак при­выкнуть не могу. Тут надо держать ухи востро. Бывало, залетишь к подруге на чердак поболтать малешко, а через пять минут гля­нешь — и не чердак вроде, а заместо подруги самый что ни на есть враждебный тебе элемент сидит. Я уж и так, бедная, изве­лась за временем-то гоняться. Утром встанешь в девять. Не успе­ешь причесаться, уже пять вечера. А бывает тянется и тянется день, а на часах и пяти минут не прошло. Вот и думай, то ли вре­мя врет, то ли часы.

— Простите, — вежливо перебил я ее монолог, — а вы не под­скажете, как мне почтение засвидетельствовать. Я приезжий, и с ва­шими обычаями еще не совсем знаком, и потому мне трудновато приходится на первых порах...

— К чему столько слов? — строго перебила мышь. — А почтение можешь мне засвидетельствовать, так как самого главного все равно не найдешь, затеряешься и не выберешься. Здесь и околеешь, милок.

— Неужели у вас здесь все так запутано, перепутано, что даже двух шагов не сделаешь без того, чтобы не заблудиться?

— Ой, милок, и не говори. Все относительно.

— Что относительно?

— Все.

— В каком смысле, бабуля?

— В переносном, голубчик, в переносном.

— Что значит, в переносном?

— А то и значит. Чтобы не творилось тут, наш брат все перене­сет. Ему не впервой. И вынесет на плечах своих. Или его вынесут.

— Тогда проводили бы вы меня, бабуля.

— Конечно, милок, провожу я тебя до швейцара, а уж он тебя и выпроводит, а то я не могу дальше темноты податься.

— Спасибо.

— Ну давай, милок, иди за мной, я медленно полечу.

*

Выбравшись из этого странного здания, я первым делом решил подыскать себе место для ночлега. Неизвестно, сколько бы я времени потерял в бесплодных поисках, но по счастью мне чуть ли не на каждом шагу попадались указатели.

 

УВАЖАЕМЫЙ ЧУЖЕСТРАНЕЦ, ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ПОПАСТЬ В ГОСТИНИЦУ,

НЕ ИДИ ПО ЭТОЙ УЛИЦЕ, А В КОНЦЕ ЕЕ НЕ СВОРАЧИВАЙ НАЛЕВО.

 

Я мысленно поблагодарил благожелательных горожан и не по­шел по этой улице, и не свернул в конце ее налево. Но пошел я по другому переулку и вообще никуда не сворачивал. И тут тоже попа­дались мне подобные объявления. Через пару часов, растерянный и вымотавшийся, я наизусть знал, куда не надо идти и куда не следует сворачивать.

В конце концов, я догадался спросить у прохожего. Тот равно­душно посмотрел на часы и вяло произнес:

— Без десяти пять.

— Простите, но зачем мне время? — однако, я говорил уже в пустоту. А прохожий явно спешил, причем двигаясь в обратном на­правлении.

Больше прохожих не было. Я бессознательно посмотрел на часы. Без пятнадцати пять. К тому же у него еще и часы спешат. Расстро­енный, я присел на скамеечку с витыми фигурными ножками, и дре­ма обволокла меня соблазнительно расслабляющей дымкой. Но тре­вожные мысли одолевали меня: надо искать, надо искать. Я некото­рое время посидел в расслабленном состоянии. Потом открыл резко глаза, готовый броситься в битву со строптивым пространством. Но никуда бросаться не пришлось. Напротив меня стояла гостиница. Огромные часы у входа показывали без десяти пять. Скорее обрадо­ванный, чем изумленный, а скорее изумленно обрадованный, бро­сился я к зданию. Встретил меня портье в гигантской фуражке и с бородой до пояса. Борода была седая, а фуражка синяя. Показал я ему свою визитную карточку. Вскинулись его мохнатые брови, по­чтительно взглянул он на меня, сразу подал ключ и сказал:

— Номер пятьдесят шестой, на второй этаж, уважаемый ездок.

Благодарно кивнув, взлетел я на второй этаж, не чувствуя ног под собой. И вот я у себя в номере, в окружении комфорта и уюта. Я принял душ, после чего уселся в кресло, сразу принявшее очерта­ние моего тела. Неслышно, на цыпочках сон подкрался ко мне, и ласково сомкнул веки мои, и доброй рукой коснулся лба. И я уснул. (Прямо во сне).

*

Проснулся я (прямо во сне) в бодром и добром расположении духа и тела. Вчерашние злоключения показались мне далекими и незначительными. Умывшись, я собрался было поискать буфет или ресторан, но на столике увидел дымящийся завтрак и записку:

«Уважаемый ездок, приятного аппетита. О гиде не беспокойтесь. Будет вам гид».

Честно говоря, о гиде я и не думал. В планы мои, напротив, входи­ло самостоятельное обследование местных достопримечательностей. Но раз уж здесь такой любезный народ, то и неудобно как-то отказы­ваться. Позавтракав, я уселся в кресло с газетой в ожидании гида.

Через полчаса возник передо мною средних лет мужчина в стро­гом костюме, коренастый, с энергичным лицом, обрамленным акку­ратной шкиперской бородкой. Он несколько секунд смотрел на меня изучающе, потом зычно произнес:

— Гид.

— Рад, — ответил я.

— Ближе к делу. Начнем разговор с главного, — покачиваясь на мысочках и в упор глядя на меня, сказал он, — без гида вам не обой­тись, хоть это и не входило в ваши планы. Слишком много впечатле­ний. Впечатлений многовато. М-да. Многовато впечатлений.

— Заело что ли у него? — подумал я.

— Нет, не заело, — несколько обиженным тоном произнес он.

— Интересно, они здесь все мысли читают?

— Нет, не все — смягчившись, улыбнулся гид.

— Но это очень грустно, — сказал я.

— Что именно?

— То, что вы читаете их.

— В чем же грусть?

— Сковывается свобода мысли.

— Так расковывайте речь.

— Странные у вас умозаключения.

— Зато остроумные. А насчет мыслей не беспокойтесь. Думайте, что угодно. Никакого чтения тут нет. Простое умение наблюдать. Ну да ладно, — он посмотрел на часы, — пойдемте скорей, там уже Цурибубык проснулся.

*

Цурибубык сидел на облаке и говорил:

— Пространство криво.

— Криво и иначе быть не может, — вторили подданные.

— А позвать-ка сюда Тимтюню! — завизжал внезапно Цурибу­бык.

Двое подданных исчезли, но почти тут же возникли с бородатым мужиком.

— Тимтюня, как ты думаешь, пространство криво?

— Я не думаю, светлейший, что...

— Что?! — взревел Цурибубык. — Я не спрашиваю того, что ты не думаешь, а спрашиваю о том, что думаешь. Эй охрана, привязать его бородой к дереву и заставить петь песни. Двести пятнадцать штук.

Тимтюню увели.

— А позвать-ка мне теперь Елену.

Елена явилась совершенно голая и по Цурибубыку разлилось розовое смущение. Но тут же опомнился он и вспомнил, что не по­добает ему, главе мыслителей, смущаться, изрек он тогда:

— Две банки малинового варенья ей.

— За что? — заплакала красавица.

Но Цурибубык уже не слушал. Он отправился со свитой в акаде­мию экстраординарных случаев в поисках истины. Первым отделом заведовал там Иван Дурашкин. Но кабинет его пустовал. А на двери табличка:

ВСЕ НА СОБРАНИЕ. ПОВЕСТКА:

1. ШТАНЫ КАК ОТРАЖЕНИЕ ПОЗНАВАТЕЛЬНОГО

ЛОГИЧЕСКОГО АППАРАТА В СЕНСОРНОЙ СИСТЕМЕ

НИЖНИХ КОНЕЧНОСТЕЙ.

2. КРИВИЗНА ПРОСТРАНСТВА КАК ОТРАЖЕНИЕ

ВОПРОСА О СООТНОШЕНИИ ПРАВДЫ И ЛЖИ

И НАОБОРОТ.

 

Цурибубык поморщился и завопил:

— А подать-ка мне сюда бублика. Да с маком!

Один из подопечных принес поднос, на котором лежал румяный

ароматный бублик.

— Что это?— спросил глава, указывая на бублик нервным паль­чиком.

— Бублик, мэтр.

— А это что? — указывая на поднос, спросил глава. Подчинен­ный знал, что должно последовать дальше (это было хорошо видно по его обреченному виду) и не слишком охотно ответил:

— Поднос, мэтр.

— Под нос? Ну вот и получишь под нос, а не в нос. — И доволь­ный своим каламбуром, глава захихикал.

*

В зале бушевали страсти. Человоки в предвкушении актуаль­ной полемики кричали, размахивали руками, топали ногами, сви­стели. В воздухе плавал насущный вопрос. Он не давал покоя ни одному из присутствующих. Он, серебристо переливаясь, плавно колыхался, плавая между рядами. Великий сумбур царил на со­брании до тех пор, пока на кафедру не взобрался оратор. Он рез­ко выбросил вперед руку, призывая к порядку публику, но рука нечаянно оторвалась. Вероятно, никто бы не смог с увереннос­тью сказать, какой путь ей суждено проделать, пока чей-то лоб не остановил ее.

*

— Что все это значит? — спросил я у гида, когда мы вышли из аудитории. — И почему мы до конца не досидели?

Гид тонко улыбнулся и, взметнув правую бровь, вдруг сказал просто:

— А я почем знаю?

— Но вы же гид и говорили, что мне необходимы.

— Да, я ГИД — городской инспектор дверей. Я вхож в любые двери. Я показываю, но ничего не объясняю. Я узкий специалист. Я могу войти в любые двери совершенно официально. Здесь я вир­туоз. Но на этом моя функция заканчивается. И не расстраивайтесь, милейший. Здесь вам никто ничего не объяснит; кстати, мы можем зайти еще на одно собрание. Хотя... — он посмотрел на часы, — собрания уже не будет. Подождите меня здесь. — Он мгновенно ис­чез и также мгновенно появился, словно и не исчезал никуда. В руке он держал мелко исписанные листочки, другой же рукой любовно поглаживал бородку.

— Заметки нашего летописца, — пояснил он.

И вот, что значилось в записках.

В аудитории занимались, кто чем. У каждого свои мысли, и они заняты. И докладчику в них места не осталось. А докладчик приво­дил цифры, доказывающие идею под-пространства. Все это было не ново, и знатокам успело наскучить, а дилетантам было непонятно. И от нечего делать сосед стал читать мысли соседа. Хоть какое-то да занятие. Вон, давеча Бесов провел три миллисекунды с Бабаеговой в третьм секторе под-пространства. В пересчете на наше время это без малого составит трое суток. Спрашивается, чем они там занима­лись. Не на кофейной же гуще гадали. Пакостничали, стало быть.

Но Бесов вовремя и умело провел психологическое экранирова­ние, и секретарь отдела заготовки зелья, Вийский, не смог выяснить, что же было дальше. А в ответ на эту акцию Бесов залез Вийскому в душу и натворил бы там немало бед, если бы тот не перекинул ее в пятый сектор, где происходит очищение души от сгустков темной энергии, являющихся своеобразным психическим шлаком.

Но вот докладчик сменил докладчика. Теперь кафедру занял мо­лодой, подающий надежды вампир, жена которого недавно получи­ла люциферовскую премию за выдающиеся заслуги в области во­рожбы. Он долго и нудно говорил о новых методах вытягивания энер­гии из окружающих. При этом он краснел, смущался, запинался, а под конец стал икать.

Первая ведьма с короткой стрижкой, в ультрамодном пиджачке с укоризной посмотрела на него, и тот совсем стушевался. Он не знал, куда деть свой взгляд, а в аудитории все опустили глаза, так как ни у кого не было большого желания испытать пагубного влияния взора вампирского во избежание утраты энергии.

Вампира убрали. Слово взял Кащеенко-Бессмертнюк. Он заго­ворил о гигиене, не приводя цифр, и цитировал Мечникова, указы­вая на пользу кисломолочных продуктов, предотвращающих про­цессы гниения в кишечнике.

Это несколько оживило аудиторию. Сосед перестал лезть в мыс­ли соседа. Многих заинтересовала концепция Бессмертнюка, вид­ного геронтолога. Однако скука притаилась уже в каждом уголке этого зала. Зады сидящих одеревенели и разогрелись, рождая реактивную тягу вскочить и помчаться прочь. Но тут из президиума поступило предложение выслушать еще два доклада и на этом закончить.

Доклады посвящались проблемам демонизма, затрагивались воп­росы поиска новых путей распространения сплетен. После чего пер­вая ведьма встала и объявила о закрытии заседания. В зале погас свет. Раздался легкий щелчок, напоминающий звук вылетающей пробки из бутылки с шампанским. Аудитория рассеялась.

*

— Мягко говоря, не совсем понятно. Какие-то вампиры, первые ведьмы, чужие мысли, зады. Магия...

— Ну и что же? — певческим баском протянул гид. — А жизнь наша не магия, если вглядеться повнимательнее? Но, впрочем, это уже философия. Не буду вас загружать. И задерживать вас не смею. Прощайте.

— Прощайте.

И в сей же момент я вылетел из своего сна.

*

... В последующий год я не получал о себе никаких вестей...

*

А теперь уже которую ноябрьскую ночь я сижу на кухне за своим одиноким столом и мусолю останки иссохшихся, но ранее прокля­тых для меня вопросов.

Москва — Лондон -— Москва, 1995 —1996