Мост через вечность

 

 

Приятного чтения!

 

Ричард Бах

Мост через вечность

 

Бах –

 

Ричард Бах

Мост через вечность

Порой нам кажется, что не осталось на земле ни одного дракона. Ни одного храброго рыцаря, ни единой принцессы, пробирающейся тайными лесными… Нам кажется, что наш век отделяет от тех сказочных времен какая-то граница, и… Как замечательно, что это не так! Принцессы, рыцари, драконы, очарованность, тайны и приключения: они не просто рядом…

Два

 

То, что очаровывает нас, также ведет и защищает. Страстная одержимость, чем-нибудь, что мы любим – парусами, самолетами, идеями – и неудержимый магический поток прокладывает нам путь вперед, низводя до нуля значительность правил, здравый смысл и разногласия, перенося нас через глубочайшие ущелья различий во мнениях. Без силы этой любви:

 

– Что это вы пишете? – она смотрела на меня с таким изумлением, словно никогда не видела, чтобы кто-то писал в блокноте ручкой по дороге на юг в автобусе, направляющемся во Флориду.

Когда кто-либо врывается в мое уединение, разрушая его своими вопросами, я имею обыкновение иногда отвечать без объяснений, чтобы напугать человека и заставить его помолчать.

– Пишу письмо самому себе – тому, кем я был двадцать лет назад. Называется «Жаль, Что Я Этого Не Знал, Когда Был Тобой».

Несмотря на мое раздражение, ее глаза – весьма приятно было это видеть – загорелись любопытством и храбрым намерением это любопытство удовлетворить. Глубина карих глаз, темный водопад гладко зачесанных волос.

– Почитайте его мне, – ничуть не испугавшись, попросила она.

Я прочел – последний абзац до того места, на котором она меня прервала.

– Это правда?

– Назовите что-нибудь одно, что вы любили, – предложил я. – Привязанность не считается. Только то, что внушало вам всепобеждающую неуправляемую страсть:

– Лошади, – мгновенно отозвалась она. – Я любила лошадей.

– Когда вы были с вашими лошадьми, мир приобретал иную расцветку, чем имел все остальное время. Да?

Она улыбнулась:

– Точно. Я была королевой Огайо. Маме приходилось вылавливать меня с помощью лассо, чтобы выдернуть из седла и заставить идти домой. Бояться? Только не я! Я скакала на большом жеребце – его звали Сэнди – и он был моим другом, и пока я была с ним, никому бы и в голову не пришло меня обидеть. Я любила Сэнди.

Мне показалось, что она высказалась до конца. Но она добавила:

– А сейчас нет ничего, к чему я относилась бы таким же образом.

Я промолчал. Она погрузилась в свои собственные воспоминания, в те времена, когда Сэнди был с ней. Я вернулся к письму.

 

Без силы этой любви, мы становимся лодками, увязшими в штиле на море беспросветной скуки, а это смертельно:

 

– А как вы собираетесь отсылать письмо туда – в то время, которое прошло двадцать лет назад? – поинтересовалась она.

– Не знаю, – ответил я, заканчивая последнее на странице предложение. – Но разве не будет ужасно, если в тот день, когда я узнаю, как отправлять послания в прошлое, мне нечего будет послать? Так, что, пожалуй, прежде всего следует приготовить пакет. А потом уже подумать о пересылке.

Сколько раз я говорил себе о чем-то: «Как плохо, что я этого не знал, когда мне было десять; если бы я понял это в двенадцать; сколько времени ушло попусту, пока я понял; я опоздал на двадцать лет!»

– А куда вы направляетесь?

– Географически?

– Да.

– Подальше от зимы, – ответил я. – На Юг. В самую середину Флориды.

– Куда именно во Флориде?

– Трудно сказать. Я собираюсь встретиться со своей подругой, но где она – я в общем-то не знаю.

Похоже, она наилучшим образом поняла, что скрывалось за этой моей фразой.

– Вы отыщете ее.

Я замялся в ответ и взглянул на нее:

– Вы понимаете, что вы только что сказали? «Вы отыщете ее»?

– Понимаю.

– Будьте добры, объясните.

– Нет, – сказала она, загадочно улыбаясь. Ее глаза мерцали темным сиянием, отчего казались почти черными. Гладкая кожа, покрытая ореховым загаром, ни единой складки или морщинки, ничего, что указывало бы на то, кто она такая. Настолько молода, что лицо выглядит неоформившимся.

– «Нет». То-то и оно, – сказал я, улыбаясь в ответ.

Автобус с гудением мчался по магистральному шоссе, мимо проносились фермы, дорожные знаки цвета осенней листвы вдоль обочины. Биплан мог бы приземлиться на это поле. Правда, столбы по краю дороги высоковаты, но Флайт вполне прошел бы под проводами:

Кто эта незнакомка, сидящая рядом? Улыбка космоса по поводу моих страхов? Стечение обстоятельств, посланное мне, дабы развеять сомнения? Возможно. Все может быть. Может быть – Шимода в маске.

– А вы летаете на самолетах? – как бы между прочим поинтересовался я.

– Сидела бы я тогда в этом автобусе?! От одной только мысли об этом у меня сдают нервы, – сказала она. – На самолетах!

Она передернула плечами и тряхнула головой:

– Ненавижу летать.

Она открыла сумочку и начала что-то в ней искать.

– Я закурю, не возражаете?

Я отпрянул, рефлекторно съежившись.

– Не возражаю?! Сигарета?! Мадам, пожалуйста!.. – я попытался было объясниться, не задев ее самолюбия. – Вы не: вы намереваетесь напустить дыму в крохотный объем воздуха между нами? Что дурного я вам сделал? За что же тогда вы хотите заставить меня дышать дымом?

Если бы она была Шимодой, она мгновенно вычислила бы, что я думаю по поводу сигарет.

От моих слов она застыла.

– Ладно, извините, я сожалею, – произнесла она наконец и, взяв с собой ac,.g*c пересела на сиденье подальше от меня. Она сожалела, и была задета, и разозлилась.

Плохо, очень плохо. Такие темные глаза.

Я снова взялся за ручку – писать письмо мальчишке из прошлого. Что рассказать ему о поисках родной души? Ручка в ожидании застыла над бумагой.

Я вырос в доме, окруженном изгородью. В изгороди была белая калитка из гладкого дерева. В нижней части калитки – две круглые дырочки, чтобы собаке было видно, что делается снаружи. Однажды я возвращался домой со школьного вечера очень поздно. Высоко в небе висела луна. Помню, я остановился, рука на калитке, и заговорил, обращаясь к себе и к женщине, которую полюблю, так тихо, что даже собаке не было слышно.

– Не знаю, где ты, но где-то ты живешь сейчас на этой земле, и однажды мы вместе – ты и я – дотронемся до этой калитки там, где касаюсь ее сейчас я. Твоя рука коснется вот этого самого дерева вот здесь! Затем мы войдем, и будущее и прошлое будут переполнять нас, и мы будем значить друг для друга так много, как еще никто никогда ни для кого не значил. Встретиться сейчас мы не можем, я не знаю, почему. Однако придет день, и наши вопросы станут ответами, и мы окажемся в чем-то таком светлом: и каждый мой шаг – это шаг к тебе по мосту, который нам предстоит перейти, чтобы встретиться. Но ведь прежде, чем ожидание станет слишком долгим? Пожалуйста, а?

Я столько всего забыл из своего детства, но этот момент возле калитки и все сказанное тогда – слово в слово – остались в памяти.

Что я могу рассказать ему о ней? Дорогой Дик, знаешь, прошло двадцать лет, а я все так же одинок.

Я опустил блокнот и невидящим взглядом посмотрел в окно. Несомненно, к настоящему моменту мое неутомимое подсознание уже нашло ответы для него. Для меня.

Но то, что в нем есть – это всего лишь оправдания. Трудно найти ту самую женщину, Ричард! Ты уже не столь податлив, как раньше, – ты уже прошел фазу открытости ума. Почему так – то, во что ты веришь, за что готов умереть, большинство людей находит смехотворным, а то и попросту безумным.

– А та единственная моя женщина, – думал я, – она должна сама прийти к тем же ответам, к которым пришел я: мир этот в действительности даже отдаленно не напоминает то, чем он кажется, все, скрытое в наших мыслях, осуществляется в нашей жизни, чудеса на самом деле вовсе не чудо. Она и я – мы никогда не сможем быть вместе, если: Я моргнул. Она должна быть в точности такой же, как я!

Конечно, физически намного красивее меня. Ведь я так люблю красоту. Но все мои предубеждения она должна разделять, как и все мои страсти. И я не могу представить себя, влипшего в жизнь с женщиной, за которой повсюду тянется след из дыма и пепла. Если для счастья ей нужны вечеринки и коктейли или наркотики, если она боится самолетов, если она вообще чего-то боится, или если она не абсолютно самодостаточна и не обладает тягой к приключениям, если она не смеется над глупостями, которые я называю юмором, – ничего не получится. Если она не захочет делиться деньгами, когда они у нас будут, и фантазиями, когда денег не будет, если ей не нравятся еноты: ох, Ричард, это так непросто. Без всего, что уже перечислено, и многого другого, – тебе лучше оставаться в одиночестве!

На оборотной стороне блокнота я принялся составлять список под названием Совершенная женщина. На исходе сил автобус утомленно катился по трехсотмильному участку магистрали номер 65 между Луисвиллем и Бирмингемом. К девятой странице своего списка я почувствовал, что несколько обескуражен. Каждая из написанных мною строк была очень важна. Ни без одной нельзя было обойтись. Но этих требований не мог удовлетворить никто: им не соответствовал даже я сам!

Вспышка объективного отношения – жестокое конфетти, роящееся, вокруг #.+."k: я несостоятелен в качестве партии для продвинутой души, причем чем она более продвинута, тем хуже обстоят дела.

 

Чем более просветленными становимся мы, тем менее возможно для нас жить в согласии с кем-либо где бы то ни было. Чем больше мы узнаем, тем лучше для нас жить самим по себе.

 

Я написал это так быстро, как только мог. На свободном месте в нижней части страницы я, сам почти того не замечая, приписал: Даже для меня.

Видоизменить список? Могу ли я сказать, что список неверен? Нормально, если она курит, или ненавидит самолеты, или не может удержаться от того, чтобы время от времени не тяпнуть склянку кокаину?

Нет – это ненормально.

С той стороны автобуса, где я сидел, зашло солнце. В темноте за окнами, я знал это, были маленькие фермы с треугольными крышами, крохотные поля, на которых даже Флайт не смог бы приземлиться.

 

Ни одно желание не дается тебе отдельно от силы, позволяющей его осуществить.

 

А-а, Справочник Мессии, – подумал я, – где, интересно, он теперь?

Вероятнее всего, где-нибудь в земле среди трав, случайно зарытый плугом на том самом месте, где я выбросил его в день смерти Шимоды. Страницы его открывались всегда на том месте, которое было более всего необходимо читавшему. Однажды я назвал справочник волшебной книгой, и это не понравилось Шимоде. Он недовольно сказал тогда:

– Ты можешь найти ответ где угодно, даже на страницах прошлогодней газеты. Закрой глаза, немного подумай о вопросе и дотронься до любого текста. И там ты найдешь ответ.

Ближе всего под рукой в этом автобусе у меня был печатный текст моего собственного потрепанного сигнального экземпляра той книги, которую я написал о нем – своего рода последний шанс, который издатель дает автору на то, чтобы тот вспомнил, что в слове «дизель» после "з" пишется "е" а не "э". Я был уверен, что это – единственная в англоязычной литературе книга, в конце которой я хотел бы увидеть не точку, а запятую.

Я положил книгу на колени, закрыл глаза и сформулировал вопрос:

– Как мне найти самую дорогую, самую совершенную, самую подходящую для меня женщину?

Не давая яркости формулировки померкнуть, я открыл книгу, коснулся страницы пальцем и закрыл глаза.

Страница 114. Мой палец остановился на слове «привлечь»: Чтобы привлечь что-либо в свою жизнь, представь, будто оно уже там есть.

Ледяной холод прокатился вниз по спине. Я так давно не прибегал к этому методу, я забыл, как хорошо он работает.

Я взглянул в окно и повернул отражатель светильника над сиденьем, пытаясь рассмотреть в нем ее отражение – такой, какой она могла бы быть. Стекло оставалось пустым. Я не увидел родной души. Я не мог вообразить себе, как ее вообразить. Должна ли это быть физическая картина, которую нужно мысленно создать, как будто она – некая вещь? Роста примерно вот такого – довольно высокая, да? Длинные волосы, темные, глаза – цвета морской волны с очарованием небесной синевы, неуловимая, ежечасно изменяющаяся прелесть?

Или качества – представлять себе их? Радужное воображение, интуиция сотни прошлых жизней, которые она помнит, кристальная честность и абсолютное бесстрашие? Как все это вообразить наглядно?

Это очень просто сегодня, но было очень непросто тогда. Образы мерцали и таяли, несмотря на то, что я знал: образы воплотятся в действительность, лишь если я смогу придать им ясность и устойчивость.

Я пытался увидеть ее еще раз и еще раз, но результатом были только тени, призраки, безостановочно проносившиеся по «зебре», проложенной поперек проезжей части моего мышления. Я – тот, кто мог визуализировать в мельчайших подробностях все, на что способно воображение – не мог даже смутно изобразить в сознании ту, которая должна была стать самым важным человеком в моей жизни. Я попытался еще раз. Представить. Вообразить. Увидеть.

Ничего. Только блики, отраженные от разбитого стекла светильника, мятущиеся тени. Ничего.

Я не вижу, кто она!

Через некоторое время я оставил эту затею.

Да, психические силы – можно держать пари – когда в них возникает наибольшая потребность, они непременно куда-нибудь отлучаются, скажем, пообедать.

Едва я, до смерти устав от поездки и от изнурительных попыток что-либо увидеть, заснул, как меня разбудил внутренний голос. Он встряхнул меня так, что я испугался, и сказал:

– ЭЙ! РИЧАРД! Послушай, если тебе станет от этого легче! Эта твоя единственная в мире женщина? Родная душа? Ты ее уже знаешь!

 

Три

В 8:40 утра я сошел с автобуса в самой середине Флориды. Я был голоден.

Деньги – не проблема, особенно для того, у кого завернуто в скатку столько наличных, сколько было у меня. Проблема была в другом: что теперь? Вот она – теплая Флорида. На автостанции меня не ждет никто – не только не родная душа, но никто вообще – ни друг, ни дом, ни даже ничто.

Вывеска кафе, куда я зашел, гласила, что администрация имеет право по собственному усмотрению отказывать клиенту в обслуживании.

– Каждый имеет право делать по собственному усмотрению то, что хочет, – подумал я. – Зачем об этом писать на стенах? Похоже, вы чего-то боитесь. Чего вы боитесь? Сюда что, приходят хулиганы и устраивают погромы? Или организованные преступники? В это маленькое кафе?

Официант оглядел меня и свернутую подстилку. Моя синяя джинсовая куртка была слегка порвана в одном месте на рукаве, там, где нитка выбилась из-под латки, на свертке – несколько небольших пятен солидола и чистого масла от двигателя Флайта. Я понял, что он задался вопросом: а не настал ли тот самый миг, когда следует отказать в обслуживании. Я приветливо улыбнулся.

– Привет, ну как тут у вас? – сказал я.

– Да нормально.

В кафе было пусто. Он решил, что я для обслуживания сойду:

– Кофе?

Кофе на завтрак? Фу: Эта горькая труха, наверняка из какой-нибудь дряни типа хинной коры.

– Нет, благодарю вас, – ответил я. – Наверное лучше кусок лимонного пирога – подогрейте с полминуты в микроволновке, а? И стакан молока.

– Ясненько, – сказал он.

Раньше я заказал бы в этом случае ветчину или сосиску. Но не в последнее время. Чем больше я верил в неразрушимость жизни, тем меньше мне хотелось хоть как-то участвовать даже в иллюзорном убийстве. И если хоть у одной свиньи из миллиона благодаря этому появится шанс провести жизнь в созерцании вместо того, чтобы быть заколотой мне на завтрак, то я готов напрочь отказаться от мяса. Подогретый лимонный пирог. В любой день. Я – a+ $ +ao пирогом и через окно смотрел на городок. Похоже ли на то, что я встречу свою любовь здесь? Не похоже. И нигде не похоже. Пара шансов на миллиард.

И как это может быть – «я уже ее знаю»?

Ну, если верить мудрейшим, мы знаем всех всегда и повсюду – не встречаясь лично – не слишком удобно, когда намереваешься ограничить поле поиска.

– Эй, мисс, привет? Помнишь меня? Сознание не ограничено пространством и временем, ты несомненно вспомнишь, что мы – старые друзья:

– Не то, неправильное вступление, – подумал я. – Большинство мисс отдают себе отчет в том, что в мире есть некоторое количество парней, с которыми следует держать ухо востро. А такое вступление определенно выдаст парня со странностями.

Я попытался вспомнить всех женщин, с которыми встречался за многие годы. Они были замужем за карьерами, мужчинами или образцами мышления, отличными от моего.

Впрочем, замужние женщины иногда разводятся, люди меняются. Можно созвониться со всеми знакомыми женщинами:

– Алло? – скажет она.

– Алло.

– Кто говорит?

– Ричард Бах.

– Кто?

– Мы познакомились в супермаркете. Помните? Вы читали книгу, а я сказал, что это – ужасная книга, а вы спросили, откуда я знаю, а я ответил, что сам ее написал?

– А-а-а, привет!

– Привет. Вы по-прежнему замужем?

– Да.

– Было приятно с вами побеседовать. Желаю вам удачного дня, о'кей?

– Э-э-э: да, конечно:

– Пока.

Но есть более удачный вариант – должен быть – чем такой вот телефонный разговор с каждой женщиной. Просто когда наступит нужный момент, я ее найду. Но ни секундой раньше.

Завтрак обошелся мне в семьдесят пять центов. Я заплатил и вышел на солнышко. День обещал быть жарким. А вечером, вероятно, будут тучи комаров Но какое мне дело? Ведь сегодня я буду ночевать в помещении!

И тут я вспомнил, что забыл сверток с постелью и своими деньгами на стуле возле стойки в ресторане.

А здесь, на земле, совсем другая жизнь. Не то, что просто поутру собирать пожитки, увязывая их в узел на сиденье передней кабины и отправляться в дневной полет. Здесь вещи носят в руках или находят себе крышу и остаются под ней. Без Флайта, без моего Альфа-альфа Хилтона, мне больше нечего делать в скошенных полях.

В кафе был новый клиент – женщина. Она расположилась у стойки, там где недавно сидел я. Когда я подошел, она слегка испугалась.

– Прошу прощения, – сказал я, взяв сверток, лежавший на соседнем месте. – Я пару минут назад был здесь. Я бы и душу собственную мог где-нибудь позабыть, если бы она не была привязана ко мне веревочкой.

Она усмехнулась и снова углубилась в изучение меню.

– Поосторожнее с лимонным пирогом, добавил я. Но, если, конечно, вам по вкусу лимонный пирог, в котором лимоны отнюдь не в избытке, то он вам определенно понравится.

Я вышел обратно на солнышко, помахивая свертком, который нес в руке, и тут вспомнил, что в ВВС Соединенных Штатов меня учили: размахивать рукой, в которой что-либо несешь, не положено. На военной службе руками не размахивают, даже если в руках всего лишь десятицентовик.

Телефон в стеклянной будочке. Автоматически возникло решение позвонить по делу кое-кому, с кем я уже довольно давно не общался. Компания, занимавшаяся изданием моей книги, находится в Нью-Йорке. Но мне-то какое дело до того, что это – дальний междугородний разговор? Позвоню, а оплату переведу на них. В каждом деле есть свои преимущества. Бродячий пилот получает плату за полеты вместо того, чтобы за них платить, писатель звонит издателю за счет вызываемого абонента, то есть издателя.

Я позвонил.

– Элеонора? Привет!

– Ричард! – воскликнула она. – Ты где был?

– Надо подумать – сказал я. – С тех пор, как мы говорили в последний раз? Висконсин, Айова, Небраска, Канзас, Миссури, потом через Индиану и Огайо обратно в Айову и Иллинойс. Я продал биплан. А теперь вот во Флориде. Давай я попробую угадать, какая у вас там погода, значит так: стратус – это облака – тонкий слой, рваные, высота шесть тысяч футов, над ними – плотная облачность, видимость – три мили в неплотном смоге.

– Мы тут на уши встали, чтобы тебя разыскать. Ты знаешь, что тут творится?

– Две мили в смоге?

– Книга! Твоя книга, – сказала она, – ее покупают! Ее раскупают! Ее расхватывают!

– Я понимаю, что это кажется придурью – сказал я, – но меня заклинило. Ты можешь посмотреть в окно?

– Могу, Ричард, могу. Разумеется, я могу посмотреть в окно.

– И далеко видно?

– Смог. Кварталов десять-пятнадцать. Послушай, до тебя дошло, что я говорю? Твоя книга стала бестселлером! Телевидение за тобой охотится, чтобы ты у них выступил. Из газет звонят – жаждут интервью, с радио – тоже. Владельцы магазинов хотят, чтобы ты приходил и давал автографы. Мы продаем сотни тысяч экземпляров! По всему миру! Заключены контракты в Японии, Англии, Германии, Франции. С правом издания в мягком переплете. А сегодня – контракт с испанцами:

Что обычно говорят, когда слышат такое по телефону? – Прекрасные новости, поздравляю!

– Да это я тебя поздравляю! – сказала она. – Ты что, до сих пор ничего не слыхал? Я знаю, ты там где-то в лесах обитаешь. Однако теперь твое имя – во всех списках бестселлеров. В еженедельниках, в Нью-Йорк Таймс, везде. Все твои чеки мы отсылаем в твой банк. Ты проверял свой счет?

– Нет.

– Проверь обязательно. Плохо слышно, как будто ты очень далеко, ты меня хорошо слышишь?

– Хорошо. Здесь вовсе не леса. Отнюдь не все, что находится на западе от Манхэттена, поросло лесами.

– Из столовой для служащих мне видна река и Нью-Джерси за ней. И, как мне кажется, там одни сплошные леса.

Столовая для служащих. Она живет совсем на другой земле!

– Продал биплан? – вдруг спросила она, словно только что об этом услыхала. – Но ты же не собираешься бросить летать?

– Нет, конечно, нет, – согласился я.

– Хорошо. А то я и представить тебя не могу без чего-нибудь летающего. Какая жуткая мысль: никогда больше не летать!

– Ладно, – сказала она, возвращаясь к делу. – Так когда ты сможешь заняться телевидением?

– Трудно сказать, – ответил я. – Не уверен, что мне хочется этим заниматься.

– Ты подумай, Ричард. Книге это пойдет на пользу, у тебя будет возможность рассказать обо всем довольно многим, рассказать историю книги.

Телецентры находятся в больших городах. Что же касается городов, по *` )-%) мере, большинства, то я предпочитаю держаться от них подальше.

– Мне нужно подумать, я позвоню.

– Пожалуйста, позвони. Говорят, что ты – явление, и все хотят на тебя взглянуть. Будь паинькой и сообщи мне о своем решении как можно скорее.

– О'кей.

– Мои поздравления, Ричард!

– Спасибо.

– Ты что, не рад?

– Рад! Просто не знаю, что сказать.

– Подумай насчет телевидения. Я надеюсь, ты согласишься выступить хотя бы в некоторых программах. Основных.

– О'кей. Я позвоню.

Я повесил трубку и сквозь стекло телефонной будки посмотрел на улицу. Как будто тот же городок, что и раньше, но как все изменилось.

– Ты только погляди, – думал я, – дневник, просто листки, отправленные в Нью-Йорк почти из прихоти, и вот на тебе – бестселлер! Ура!

Города, однако? Интервью? Телевидение? Не знаю, не знаю:

Я чувствовал себя бабочкой в люстре, среди множества свечей. В одно мгновение передо мной открылось столько замечательных возможностей выбора, но я не мог решить, куда лететь.

Автоматически я снял трубку и принялся усердно пробиваться сквозь массу кодов и номеров, пока, наконец, не достиг своего банка в Нью-Йорке и не убедил служащую, что звоню именно я и что мне необходимо справиться о балансе моего банковского счета.

– Минутку, – сказала она, – мне нужно найти его в компьютере.

Интересно, сколько там? Двадцать тысяч, пятьдесят тысяч долларов? Сто тысяч долларов? Если там их двадцать тысяч, да плюс еще одиннадцать в моей «постели» – я могу чувствовать себя богачом!

– Мистер Бах? – голос служащей банка.

– Да, мэм.

– Баланс этого счета составляет один миллион триста девяносто семь тысяч триста пятьдесят пять долларов шестьдесят восемь центов.

Долгая пауза.

– Вы уверены? – переспросил я.

– Да, сэр.

Еще одна пауза, теперь уже короткая.

– Это все, сэр?

– М-м-м: – сказал я, – ой, да, спасибо:

В кино, когда звонят и на том конце вешают трубку, слышны сигналы «занято». Но в жизни, когда на том конце вешают трубку, телефон просто хранит тишину. Жуткую тишину. Мы стоим там и слушаем ее долгое время.

 

Четыре

Немного постояв, я повесил трубку, взял свой сверток и куда-то пошел.

Приходилось ли вам когда-либо, выйдя из кино после какого-нибудь поразительного фильма, прекрасно снятого по прекрасному сценарию с прекрасной парой замечательных актеров, ощутить радость от того, что вы – человек, и сказать самому себе: надеюсь, этот фильм принесет его создателям уйму денег, надеюсь, актеры, режиссер заработают миллион долларов за то, что они сделали, за то, что они дали мне сегодня? И вы возвращаетесь и смотрите фильм еще раз, и вы счастливы быть крохотной частичкой системы, которая каждым билетом вознаграждает этих людей: актерам, которых я видел на экране, достанется двадцать центов из вот этого самого доллара, который я сейчас плачу за билет! Только за те $%-l#(, которые им достанутся от меня, они смогут купить себе порцию мороженого с каким угодно десертом!

Славные мгновения в искусстве, в литературе, кино и балете – они восхитительны тем, что мы видим самих себя в зеркале славы. Покупка книг, покупка билетов – это все способы аплодировать, благодарить за хорошую работу. И нам радостно, когда любимый фильм или книга попадает в список бестселлеров.

Но миллион долларов мне лично? И тут я вдруг понял, что это – обратная сторона дара, полученного мною от многих и многих писателей, книги которых я прочел с того дня, когда произнес: «Фе-ликс Сол-тен. Бэмби».

Я ощущал себя подобно спортсмену на доске для серфинга. Неподвижность, и вдруг – чудовищная энергия вспучивает поверхность моря, подхватывает, не спрашивая готов ли ты, и брызги рассыпаются от носа доски, от краев, за кормой, – человек во власти могучей глубинной силы, и только поток встречного ветра растягивает в улыбку уголки его рта.

Это здорово, когда твою книгу читает множество людей. Однако иногда, мчась вниз по склону гигантской волны со скоростью мили в минуту, случается позабыть, что при отсутствии высочайшего мастерства вслед за этим возможен сюрприз, о котором иногда говорят: смыло волной.

 

Пять

Я перешел улицу и в аптеке узнал, как пройти в место, где может быть то, что мне необходимо. Следом за забегаловкой типа «не-проходи-мимо» – на улице Лэйк Робертс Роуд, под ветвями, заросшими испанским мхом – библиотека имени Глэдис Хатчинсон.

В книгах можно отыскать все, что нас интересует, – почитай, тщательно изучи, немного практики – и вот мы уже мастерски метаем ножи, выполняем капитальный ремонт двигателей, говорим на эсперанто как на родном.

Взять хотя бы книги Нэвила Шута – закодированные голограммы порядочного человека. Опекун из мастерской, Радуга и роза. Писатель впечатывает личность, которой он является, в каждую страницу каждой своей книги, и в тиши библиотек мы можем вычитать его в свою собственную жизнь, если захотим.

Прохладный шорох большой комнаты, книги, обреченные жить на полках, я ощущаю, как они дрожат, предвкушая возможность чему-нибудь меня научить. Я с нетерпением ожидаю момента, когда с головой окунусь в книгу Итак, вы получили миллион долларов!

Как это ни странно, в каталоге такое не значилось. Я просмотрел карточки на Итак, на Миллион. Ничего. На тот случай, если название звучит иначе, скажем. Что делать, если вы внезапно стали богатым, я посмотрел также Что, Богатый и Внезапно.

Я попытался действовать иначе. И каталог «В печати» разъяснил мне, что моя проблема состоит не в том, что интересующей меня книги нет в данной библиотеке, а в том, что она вообще никогда не издавалась.

– Невозможно, – подумал я.

Я разбогател. Это происходило и со многими другими. Должен же был один из них написать книгу. Не по поводу бирж, вкладов и банков – меня интересовало не это – но о том, на что это может быть похоже, какие возможности открываются, какие мелкие напасти рычат, норовя ухватить вас за икры, какие крупные неприятности могут, подобно хищным птицам, свалиться на меня с неба в этот момент. Пожалуйста, хоть кто-нибудь, научите меня, как быть.

В библиотечном каталоге – никакого ответа.

– Простите, мэм, – сказал я.

– Да, сэр?

С улыбкой я обратился к ней за помощью. С четвертого класса мне не приходилось видеть штампик с датой, прикрепленный к деревянному карандашу, и вот теперь в ее руках я вижу его с сегодняшней датой на нем.

– Мне нужна книга о том, как быть богатым. Не о том, как добывать деньги. А что делать, если получил кучу денег. Вы бы не могли порекомендовать:

Было ясно, что к странным просьбам ей не привыкать. Да моя просьба и не была, наверное, странной: Флорида кишит цитрусовыми королями, земельными баронессами, внезапно возникшими миллионерами.

Высокие скулы, каштановые глаза, волосы до плеч волнами цвета темного шоколада. Деловая и сдержанная с теми, кого не знает как следует.

Она смотрела на меня, когда я задавал свой вопрос. Потом отвела глаза влево-вверх – направление, в котором мы обычно смотрим, когда стараемся вспомнить что-то, что знали раньше. Вправо-вверх (я где-то читал) – туда мы бросаем взгляд, когда подыскиваем что-нибудь новое.

– Что-то не припомню: – произнесла она. – Как насчет биографии богатых людей? У нас масса книг о Кеннеди, книга о Рокфеллере, я знаю. Еще у нас есть Богатые и сверх-богатые.

– Не совсем то. Не думаю. Мне бы что-нибудь типа Как справиться со внезапно возникшим богатством.

Она покачала головой, с серьезным видом, задумчиво. Интересно, все задумчивые люди красивы?

Она нажала кнопку селектора на столе и мягко проговорила в микрофон:

– Сара-Джин? Как справиться со внезапно возникшим богатством. У нас есть экземпляр?

– Никогда о таком не слышала. Есть Как я сделал миллионы на торговле недвижимостью, три экземпляра:

Неудача.

– Я посижу здесь у вас немного, подумаю. Трудно поверить. Должна же гдето быть такая книга.

Она взглянула на мой сверток, на который в этот миг падал грязноватопятнистый свет, потом опять – на меня.

– Если вы не возражаете, – спокойно сказала она, – мы могли бы положить вашу бельевую сумку на пол. У нас знаете, везде новые чехлы на стульях и креслах:

– Да, мэм.

– Наверняка – думал я, – здесь на заставленных книгами полках должно быть что-то, где написано то, что мне, вероятно, следовало бы теперь знать. – Дураки очень быстро расстаются со своими деньгами. Это было единственным, что я знал доподлинно без каких бы то ни было книг.

Мало кто способен посадить Флайта на скошенном поле так, как это делаю я. Но в тот миг в библиотеке имени Глэдис Хатчинсон я подумал, что с точки зрения обуздания фортуны я, возможно – единственный в своем роде несравненный заведомый неудачник. Бумажная работа всегда была для моего ума неподъемным грузом, и у меня были весьма серьезные сомнения относительно того, что все произойдет гладко, когда нужно будет распорядиться деньгами.

– Ладно, – подумал я, – я себя знаю, и мне известно в точности – мои слабые места и сильные стороны останутся при мне неизменно. И такая мелочь, как счет в банке, вряд ли способна переделать меня из обычного простого летчика, каким мне всегда нравилось быть, во что-нибудь иное.

Еще минут десять я изучал каталог, в итоге меня привлекли карточки, обозначенные словами Везение и Невезение. Потом я оставил эту затею. Невероятно! Такой книги, как та, которая была мне нужна, не существовало!

В растерянности и сомнении я вышел на солнышко, ощутив фотоны, бетачастицы и космические лучи, которые роились и отскакивали от всего, в тишине со скоростью света вжикая сквозь утро и сквозь меня.

Я уже почти дошел до той части городка, где находилось мое утреннее кафе, когда обнаружил исчезновение своего злополучного свертка. Вздохнув, я развернулся и отправился обратно в библиотеку по солнышку, ставшему еще теплее, за своей постелью, оставшейся лежать возле шкафа с каталогами.

– Простите, – еще раз извинился я перед библиотекаршей.

Сколько у нас книг, и сколь многим еще предстоит быть написанными! Как свежие темные сливы на самой верхушке. Не слишком большое удовольствие – карабкаться по хлипкой лесенке, извиваться среди ветвей, превосходя самого себя в попытках до них дотянуться. Но сколь восхитительны они, когда работа закончена!

А телевидение, это – восхитительно!? Или работа по рекламе моей книги усилит мою боязнь толпы? Как мне удастся ускользнуть, если у меня не будет биплана, в который можно вскочить и улететь на нем над деревьями прочь?

Я направился в аэропорт – единственное место в любом незнакомом городе, где летчик чувствует себя в своей тарелке. Я определил, где он находится по посадочной сетке – незаметным следам, которые большие самолеты оставляют, заходя на посадку. Я находился практически под участком между третьим и четвертым поворотами перед посадкой, так что до аэропорта было совсем недалеко.

Деньги – это одно, а вот толпы, и когда тебя узнают, а ты хочешь тишины и одиночества – это совсем другое. Честь и слава? В малых дозах – может быть, даже приятно, ну а если ты уже не в состоянии все это пресечь? Если после всех этих телевизионных штучек повсюду, куда только ни пойдешь, кто-нибудь обязательно говорит: «Я знаю вас! Ничего не говорите: а-а, вы тот самый парень, который написал эту книгу!»

Мимо в предполуденном свете, не глядя, проезжали и проходили люди. Я был практически невидим. Они не знали меня, я был всего лишь прохожим, направляющимся в сторону аэропорта с аккуратно свернутой подстилкой в руках, некто, имеющий право свободно ходить по улицам, не привлекая к себе всеобщего внимания.

Приняв решение сделаться знаменитостью, мы лишаемся этой привилегии. Но писателю это вовсе не обязательно. Писатель может оставаться неузнаваемым где угодно, даже когда множество людей читает его книги и знает его имя. Актеры так не могут. И ведущие телепередач не могут. А писатели – могут!

Если мне предстоит стать Личностью – буду ли я об этом сожалеть? Я всегда знал – да. Вероятно, в каком-то прошлом воплощении я старался приобрести известность. Это – не захватывающе, не привлекательно, – предупреждало то воплощение, – иди на телевидение – и ты об этом пожалеешь.

Маячок. Мигалка с зелено-белым вращающимся стеклянным колпаком – ночная отметка аэропорта. Задрав нос, на посадку заходил «Аэронка-Чемпион» – двухместный тренировочный самолет с тканево-лаковой обшивкой и задним колесом под килем вместо носового спереди. Мне заочно понравился аэропорт, – только по «Чемпиону», заходящему на посадку.

А как некоторая известность отразиться на моем поиске любви? Первый ответ возник мгновенно, без малейшей тени колебания: это смертельно! Ты никогда не узнаешь, Ричард, любит она тебя или твои деньги. Послушай, если ты вообще намерен ее отыскать, – ни в коем случае никогда не становись знаменитостью. Ни в каком виде.

Все это – на одном дыхании. И тут же забылось.

Второй ответ был настолько толковым, что стал единственным, к которому я прислушался. Родная душа – светлая и милая – она ведь не путешествует из города в город в поисках некоего парня, который катает пассажирок над пастбищами. И не повысятся ли мои шансы с ней встретиться, когда она узнает, что я существую? Редкая возможность, специальное стечение обстоятельств в тот самый момент, когда мне так необходимо ее встретить!

И, несомненно, стечение обстоятельств приведет мою подругу прямо к b%+%"('.`c как раз во время демонстрации нужной программы и подскажет, как нам встретиться. А публичное признание постепенно рассеется. Спрячусь на недельку в Ред Оук, штат Айова, или и Эстрелла Сэйлпорте, в пустыне к югу от Феникса, и таким образом верну себе уединение, но найду ее! Разве это так уж плохо?

Я открыл дверь конторы аэропорта.

– Привет, – сказала она, – чем могу быть вам полезна?

Она заполняла бланки счетов за конторкой, и улыбка ее была ослепительна.

Мой «привет» увяз где-то между ее улыбкой и вопросом. Я не знал, что сказать.

Как ей объяснить, что я – свой, что аэропорт, и маячок, и ангар, и «Аэронка», и даже традиция дружески говорить «привет» тому, кто приземлился – это все часть моей жизни, что все это было моим так долго, а теперь вот ускользает и меняется из-за того, что я сделал, и что я вовсе не уверен, что хочу перемен, так как знаю: все это – мой единственный дом на земле?

И что могла сделать она? Напомнить мне, что дом – это все известное нам и нами любимое и что домом становится все, что мы выбираем в качестве дома? Сказать мне, что она знает ту, которую я ищу? Или что парень на белозолотистом «Тревл Эйр» приземлялся час назад и оставил для меня записку с именем женщины и адресом? Или предложить план, сообразно которому я мог бы мудро распорядиться миллионом четырьмястами тысячами долларов? Чем она могла быть мне полезна?

– Да я, в общем-то, не знаю, чем вы можете быть мне полезны, – сказал я. – Я в некоторой растерянности, похоже. А у вас в ангаре есть старые аэропланы?

– «Потерфилд» – довольно старый – он принадлежит Джилл Хэндли. «Тигровый мотылек» Чета Дэвидсона. У Морриса Джексона – «Уэко», но он запирает машину в отдельном Т-образном ангаре:

Она засмеялась, – «Чемпионы» уже довольно старые. Вы ищете «Чемпион»?

– Это – один из лучших аэропланов в мировой истории, – сказал я.

Ее глаза сузились:

– Нет, я шучу! Не думаю, что мисс Рид когда-нибудь станет продавать свои «Чемпионы».

Наверное, я был похож на покупателя. Как люди чувствуют, что у незнакомца есть миллион?

Она вновь занялась счетами, и я заметил обручальное кольцо витого золота.

– А можно заглянуть в ангар на минутку? О'кей?

– Конечно, – она улыбнулась. – Чет – механик, он должен быть где-то там, если только не вышел пообедать в кафе напротив.

– Спасибо.

Я прошел через зал и открыл дверь, ведущую в ангар. Я был дома. Хорошо. Кремово-красная «Цессна-172» на техосмотре – колпаки двигателей открыты свечи сняты, замена масла проведена наполовину. «Бич Бонанза» – серебристый с голубой полосой на борту – аккуратно установлен на желточерных полосатых стойках – проверка механизма выпуска шасси. Самые разные легкие самолеты – я знал их все. В тишине ангара зависла напряженность того же типа, что чувствуется на лесной поляне: незнакомец ощущает на себе взгляды, замершее действие, затаенное дыхание.

Там стоял большой гидросамолет «Груммэн Виджен» с двумя трехсотсильными радиальными двигателями, новым цельным лобовым стеклом, зеркалами на концах крыльев, позволяющими летчику проверить, убраны ли колеса шасси при посадке на воду. Если на такой машине сесть на воду с выпущенными колесами, то от брызг у пилотов в глазах скачут мириады солнечных зайчиков.

Я стоял возле «Виджа» и смотрел на его кабину, почтительно держа руки ' спиной. В авиации никому не нравится, когда незнакомый человек без разрешения трогает самолет. Не столько по причине возможных повреждений, сколько потому, что такое действие является неправомерной фамильярностью. Это – примерно то же самое, что, проходя мимо, потрогать жену незнакомого человека, чтобы посмотреть на его реакцию.

Позади меня, у двери ангара, – виднелся «Тигровый мотылек». Его верхнее крыло возвышалось над всеми остальными аэропланами как платок, которым друг машет вам над толпой. Крыло было раскрашено в те же цвета, что и самолет Шимоды – белый и золотистый! Чем ближе я подходил, пробираясь сквозь путаницу крыльев, хвостов, станков и приспособлений, тем в большей степени я был поражен цветом этой машины.

«Мотыльки» из Хэвилэнда! Целый пласт живой истории! Для меня всегда были героями мужчины и женщины, совершившие на «Тигровых мотыльках», «Мотыльках» и «Лисах-мотыльках» кругосветный перелет из Англии. Эми Джонсон, Дэвид Гарнетт, Фрэнсис Шайчестер, Констэнтайн Шэк Лин и сам Нэвил Шут – имена и приключения этих людей неудержимо влекли меня к борту «Мотылька». Какой милый маленький биплан! Белый с золотистыми шевронами шириной в десять дюймов, направленными остриями вперед, похожими на наконечники стрел на золотых полосах, протянувшихся до самых концов крыльев и горизонтального стабилизатора.

Выключатели зажигания – снаружи, верно, и если самолет восстановлен точно, то: да, на полу кабины – огромный английский военный компас! Я с трудом удержал руки за спиной, настолько красивой была эта машина. Так, теперь педали руля поворота – на них должны быть:

– Нравится самолет, да?

Я чуть не вскрикнул от неожиданности. Человек уже, вероятно, с полминуты стоял рядом, вытирая руки от масла ветошью и наблюдая за тем, как я разглядываю «Мотылька».

– Нравится? – сказал я. – Да она просто прелестна!

– Спасибо. Я закончил ее год назад. Восстановил, начиная с самых колес.

Я присмотрелся к обшивке: Сквозь краску слабо проступала фактура ткани.

– Похоже на секонит, – сказал я, – хорошо сработано.

Это было сказано в качестве необходимого вступления. За один день не научишься отличать хлопок класса А от секонитовой обшивки старых аэропланов.

– А компас? Его ты где нашел?

Он улыбнулся, довольный тем, что я заметил:

– Ты не поверишь: в комиссионном магазине в Дотхэне, Алабама! Прекрасный компас королевских ВВС выпуска 1942 года. Семь долларов с полтиной. Как он там оказался? Это я у тебя могу спросить. Но я его оттуда извлек, можешь не сомневаться!

Мы обошли вокруг Мотылька. Он говорил, я слушал. И знал, что цепляюсь за свое прошлое, за известную и потому простую жизнь в полете. Может быть, я поступил чересчур импульсивно, продав Флайта и обрубив все концы, связывавшие меня со вчерашним днем, чтобы отправиться на поиски неведомой любви? Там, в ангаре, у меня возникло ощущение, что мой мир как бы превратился в музей или старое фото. Отвязанный плот, который легко уплывает прочь, медленно уходя в историю:

Я тряхнул головой, нахмурился и перебил механика:

– Чет, Мотылек продается?

Он не отнесся к вопросу серьезно:

– Любой самолет продается. Как говорится, все дело в цене. Я скорее самолетостроитель, чем летчик, но за Мотылька запрошу уйму денег, это уж точно.

Я присел на корточки и заглянул под самолет. Ни единого следа масла на обтекателе двигателя.

Год назад восстановлена авиамехаником и с тех пор так и стоит в

– # `%. Этот Мотылек – действительно особая находка. Я никогда ни на минуту не допускал и мысли, что перестану летать. На Мотыльке я могу пересечь страну. Летая на телевизионные интервью и всюду, куда потребуется, я, может быть, найду родную душу!

Я положил на пол свою сложенную подстилку и сел на нее. Она хрустнула.

– Уйма денег – это сколько, если наличными?

Чет Дэвидсон ушел обедать с полуторачасовым опозданием. С формулярами и техническими инструкциями на Мотылька я направился в контору.

– Простите, мэм, у вас тут есть телефон, да?

– Разумеется. Местный звонок?

– Нет.

– Автомат на улице возле выхода, сэр.

– Спасибо вам. У вас замечательная улыбка.

– Вам спасибо, сэр.

Хороший обычай – обручальные кольца. Я позвонил в Нью-Йорк Элеоноре и сообщил ей, что согласен появиться на телевидении.

 

Шесть

Сон под крылом в полях порождает безмятежность познания. Звезды и дождь, и ветер раскрашивают сны в реальность. В гостиницах же, как я обнаружил, нет ни познания, ни безмятежности.

Наилучшим образом сбалансированное питание – блинная мука, замешанная на воде из ручья среди цивилизованной дикой природы фермерской Америки. Запихивание в себя жареного арахиса в такси, галопирующем в направлении телецентра, – не столь сбалансировано.

Гордое «ура» пассажира, целым и невредимым сошедшего на землю со старого биплана, страх высоты, сменившийся чувством победы. Вымученное телеинтервью в промежутке между коммерческой рекламой и тиканьем секундной стрелки – ему не хватает этого духа совместного триумфа.

Но она стоит гостиниц, арахиса, интервью в жестком режиме текущего времени, она – моя иллюзорная родственная душа, и встретить ее мне доведется, если я буду продолжать – движение, наблюдение, поиск в телестудиях по городам и весям.

Я ни на мгновение не усомнился в ее существовании, потому что почти-ее я встречал повсюду. Немало постранствовав, я знал, что Америку осваивали удивительно привлекательные женщины, ведь миллионы их дочерей населяют эту страну сегодня. Проходящий мимо бродяга, я знал их лишь в роли клиентов, наблюдать за которыми в перерывах между полетами – такое наслаждение.

Мои беседы с ними имели практический характер. Аэроплан гораздо более надежен, чем кажется на первый взгляд. Если вы завяжете волосы лентой, мэм, прежде, чем мы поднимемся в воздух, то после приземления вам гораздо легче будет их расчесать, Да, там очень ветрено – как-никак десять минут в открытой кабине на скорости в восемьдесят миль в час. Спасибо. С вас три доллара, пожалуйста. К вашим услугам! Мне тоже полет доставил удовольствие.

Телепередачи, успех книги, новый счет в банке, или просто я перестал безостановочно летать? Я вдруг начал относиться к встречам с привлекательными женщинами совсем не так, как раньше. Намеренный поиск – я смотрел на каждую из них теперь сквозь призму надежды. Каждая была той самой единственной до тех пор, пока не доказывала мне обратное.

Шарлен – телеведущая – могла бы быть родственной мне душой, если бы не была слишком хорошенькой. Невидимые недостатки, которые видела лишь она, глядя на себя в зеркало, напоминали ей, что Бизнес жесток, что у нее осталось всего несколько лет на то, чтобы заработать пенсию и скопить кое**(% деньги. С ней можно было беседовать и о других вещах но недолго. Она неизменно возвращалась к Бизнесу. Контракты, переезды, деньги, агенты. Это было ее способом говорить, что она испугана и не может придумать, как ей выбраться из-под убийственного зеркального колпака.

У Джейни страх отсутствовал. Джейни любила вечеринки, ей нравилось пить. Очаровательная, как восходящее солнце, она хмурилась и вздыхала, когда обнаруживала, что я не знаю, где будет какое-нибудь мероприятие подобного рода.

Жаклин не пила и не увлекалась вечеринками. Быстрая и смышленая, она не могла поверить в собственный ум.

– Осечка средней школы. Исключили, – говорила она, – не нашлось на мое имя диплома. Без диплома человек не может быть образованным. Ведь правда, не может. И без научной степени. Вот и приходится болтаться, полагаясь на надежность ремесла официантки коктейль-холла. И не важно, насколько это задевает за живое. Деньги хорошие. Нет образования. Из школы пришлось уйти, понимаешь.

Лиэнн ни капельки не беспокоили ни степени, ни работа. Она хотела выйти замуж, и лучший способ выйти замуж видела в том, чтобы почаще появляться со мной на людях. Ее экс-муж, видя это, должен был, по ее замыслу, захотеть, чтобы она к нему вернулась. Из ревности возникнет счастье.

Тамара любила деньги. В своем роде она была просто ослепительна – женщина вполне достойная высокой цены. Лицо натурщицы, ум, просчитывавший все даже тогда, когда она смеялась. Хорошо начитанная, много путешествовавшая, владеющая множеством языков. Ее бывший муж был биржевым брокером, и Тамара теперь хотела открыть собственную брокерскую контору. На то, чтобы поднять свой бизнес, ей хватило бы ста тысяч долларов. Всего сто тысяч, Ричард, ты мне не поможешь?

– Если бы я мог, – думал я, – если бы я мог найти женщину с лицом Шарлен и телом Лиэнн, способностями Жаклин. обаянием Джейни и холодным равновесием Тамары – тогда передо мной была бы родственная душа, правда?

Но дело в том, что лицо Шарлен было неотделимо от ее страхов, а тело Лиэнн – от проблем Лиэнн. Каждая новая встреча была интригующей, но проходили дни, и цвета тускнели, загадочность, заблудившись, исчезала в лесу идей, которые мы не разделяли. Мы Все были друг для друга ломтями пирога, неполными и незавершенными.

Неужели не существует женщины, – подумал я наконец, – которая не способна в первый же день доказать, что она – не та, кого я ищу? У большинства тех, кого я встречал, было трудное прошлое, большинству нужно было больше денег, чем у них было. Мы были готовы принять уловки и недостатки друг друга, и, едва познакомившись, тут же начинали называть себя друзьями. Это был бесцветный калейдоскоп, и в нем каждый был настолько же изменчивым и серым, насколько шумным.

К тому времени, когда на телевидении от меня устали, я купил короткокрылый биплан с мощным двигателем, который составил компанию Мотыльку. Я очень много тренировался и через некоторое время начал за плату давать шоу по высшему пилотажу.

На летных авиационных представлениях собираются многотысячные толпы, и если я не могу найти ее на телевидении, я, наверное, найду ее на летном празднике.

С Кэтрин я познакомился после своего третьего выступления. Это было в Лэйк Уэльс, Флорида. Она возникла из толпы, собравшейся вокруг самолета, словно была старой знакомой. Улыбнувшись нежной интимной улыбкой, прохладной и одновременно близкой, насколько это было возможно.

Неизменно спокойный взгляд, даже в сиянии яркого полудня. Длинные темные волосы, темно-зеленые глаза. Чем темнее глаза, тем, говорят, легче переносить яркое солнце.

– Забавный, – сказала она, кивая на биплан, не обращая внимания на шум ( толпу.

– Не дает с тоски помереть, – ответил я. – Если самолет подходящий, можно улизнуть от самой жуткой скуки.

– А как ощущение, когда носишься там вверх ногами? Вы катаете пассажиров или только выступаете?

– В основном выступаю. Немного катаю. Иногда. Если поверишь, что не вывалишься из самолета, то даже приятно так носиться.

– А меня вы не покатаете, – спросила она, – если я как следует попрошу?

– Вас – можно, когда представление закончится. – Я никогда не видел таких зеленых глаз. – А как следует – это как?

Она невинно улыбнулась,

– Пожалуйста?

Оставшуюся часть дня она постоянно крутилась поблизости, время от времени исчезала в толпе, опять появлялась, улыбаясь и делая заговорщицкие знаки. Когда солнце уже почти зашло, возле аэроплана не осталось никого, кроме нее. Я помог ей забраться в переднюю кабину маленькой машины.

– Два привязных ремня, не забудьте, – сказал я. – Одного в общем-то вполне достаточно, чтобы удержать вас в аэроплане, какие бы трюки мы ни проделывали, однако нам все же нравится, когда их два.

Я рассказал ей, как пользоваться парашютом, если придется прыгать, подтянул мягкие ремни, чтобы они плотно облегали ее плечи и пристегнул их внизу замком, укрепленным на поясном ремне. У вас красивая грудь. Я чуть было не сказал это в качестве комплимента. Но вместо этого произнес:

– Нужно всегда проверять – все должно быть затянуто как можно туже. Когда аэроплан перевернется вверх колесами, вам покажется, что все ремни держат намного слабее, чем сейчас.

Она усмехнулась мне с таким видом, будто я остановил свой выбор на комплименте.

Гул двигателя – кособокое солнце пылает на краю мира, вверх колесами над облаками – невесомость тройной петли между небом и землей. Она была прирожденным летчиком, она была в восхищении от полета.

Мы приземлились в сумерках, и к тому времени, когда я заглушил двигатель, она уже выскочила из своей кабины, обхватила мою шею руками и поцеловала меня, воскликнув:

– ЭТО – ТО, ЧТО Я ЛЮБЛЮ!

– О, Господи: – проговорил я, – я вовсе не это имел в виду.

– Вы потрясающий пилот!

Я привязал аэроплан к кабелям, протянувшимся в траве.

– Лесть, мисс, откроет перед вами все двери.

Она настояла на том, чтобы мы поужинали за ее счет в уплату за полет. Она рассказала мне, что разведена и работает старшей официанткой в ресторане неподалеку от домика на сваях, который я купил. Заработок и алименты – денег ей вполне хватало. Она теперь подумывала о том, чтобы вернуться в институт изучать физику:

– Физику?! А что привело вас к физике, расскажите: Такая притягательная личность – положительная, прямая, с «царем в голове».

– Она открыла сумочку.

– Не возражаете, если я закурю?

Ее вопрос меня ошарашил. Но мой собственный ответ – вообще лишил дара речи:

– Что вы, конечно не возражаю.

Она закурила и принялась рассуждать о физике, не замечая, какой кавардак творился по ее милости в моем уме. РИЧАРД! ТЫ ЧТО? ЧТО ТЫ ИМЕЛ В ВИДУ КОГДА СКАЗАЛ, ЧТО НЕ ВОЗРАЖАЕШЬ? Дама курит СИГАРЕТУ! Ты знаешь, о чем это говорит? Каковы ее ценности и ее будущее в твоей жизни? Это говорит о том, что путь закрыт, о том:

– Заткнитесь! – сказал я своим принципам. Яркая личность, не похожа на других, прекрасна, как зеленоглазая молния, ее приятно слушать, она /`%+%ab-, тепла, возбуждает, а я так устал думать в одиночестве и спать с хорошенькими чужими. Потом когда-нибудь, я поговорю с ней насчет курения. Но не сегодня.

Мои принципы исчезли так быстро, что я даже испугался.

– : конечно, богатой я не стану, но позволить себе это смогу, – между тем говорила она, – собираюсь купить собственный аэроплан, пусть старый и потрепанный! Я пожалею?

Дым вился и тянулся, как и положено любому табачному дыму, прямо ко мне. Я выставил против него ментальный экран стеклянной мыслеформы, и тут же обрел над собой контроль.

– Вы хотите сначала купить аэроплан, а потом – научиться на нем летать? – спросил я.

– Да. Тогда мне придется платить только за обучение, а не за аренду аэроплана с инструктором. При длительном обучении так будет дешевле? Вам не кажется, что это – мудро?

Мы поговорили об этом и через некоторое время я предложил ей время от времени летать со мной на одном из моих самолетов.

– Новая «Озерная амфибия», – подумал я, – с ее сглаженными обводами словно специально предназначенная для полетов сквозь будущие и прошлые времена – вот та машина, которая ей понравится.

Через два часа я уже растянулся на кровати, представляя себе, как она будет выглядеть, когда я встречусь с ней в следующий раз.

Долго ждать мне не пришлось. Она была восхитительна – гибкое загорелое тело, прикрытое махровой тканью.

Потом полотенце упало, она скользнула под одеяло и прильнула ко мне в поцелуе. Но это не был поцелуй, говоривший: Я-знаю-кто-ты-и-я-тебя-люблю. Он означал: давай займемся любовью сегодня, а там будет видно.

Как приятно было просто наслаждаться, а не желать кого-то, кого невозможно отыскать!

 

Семь

– Ты бы лучше не курила в доме, Кэти.

Она удивленно взглянула на меня, зажигалка замерла в дюйме от сигареты.

– Ночью ты не возражал.

Я поставил тарелки в мойку, прошелся губкой по кухонной стойке. Снаружи было уже тепло, только немного белых пушистых клочьев в утренней вышине. Редкие облака на высоте шесть тысяч футов, видимость – пятнадцать миль в легкой дымке. Никакого ветра:

Она была так же притягательна, как и день назад. Мне хотелось бы узнать ее получше. Неужели из-за сигарет мне придется прогнать женщину, к которой я могу прикасаться и с которой я могу разговаривать больше минуты?

– Разреши мне объяснить, что я думаю про сигареты, – сказал я.

Времени у меня было предостаточно, и я объяснил.

– : и говорит всем окружающим, – закончил я, – говорит: «Ты для меня значишь так немного, что мне нет никакого дела, что тебе дышать нечем. Умирай, если хочешь, а я буду курить!» Не очень уважительная привычка – курение. Это не то, что нужно делать для людей, которые тебе нравятся.

Вместо того, чтобы в раздражении гордо хлопнуть дверью, она еще и добавила:

– Ужасная привычка. Я знаю. Мне нужно подумать, как с ней разделаться. Она бросила сигареты и зажигалку в сумочку. : В какой-то момент физика себя исчерпала – захотелось прославиться в качестве фотомодели. Потом пение. У нее был прелестный голос, подобный '."c сирен из туманного моря. Но каким-то образом проходя мимо своих желаний, она стала делать карьеру, ее стремление посвятить себя чему-то было утрачено, и она уцепилась за новую мечту. В результате это обратилось уже в мою сторону – не помогу ли я ей открыть маленький модный магазинчик?

Кэти была беззаботной и сообразительной, ей нравилась амфибия, она тут же выучилась ею управлять, – и была непоправимо чужой. Как бы ни была она хороша, она была чужеродным телом в моей системе, и система быстренько заработала на то, чтоб вытеснить ее как можно мягче. Мы никогда не смогли бы быть родственными душами. Мы были двумя кораблями, которые встретились посреди океана. Каждый из них изменил на какое-то время курс и мы пошли в одном направлении по пустынному морю. Различные суда на своем пути в разные порты, – и мы это знали.

У меня было странное чувство, что я толкусь на месте, что я жду, чтобы случилось нечто, после чего моя жизнь сможет снова обрести свой странный и прекрасный путь, свою цель и направление.

Пока я – половинка пары, отделенная от своей любви, – думал я, – я должен надеяться, что она пытается делать все, что может без меня, чтобы мы каким-то образом обнаружили друг друга. В то же время, мой ненайденный близнец, ждешь ли от меня того же? Насколько мы можем быть близки, отдавая тепло чужим?

Дружба с Кэти приятна как нечто временное, но это не должно стать ловушкой, вмешаться, стать на дороге моей любви, когда бы она ни пришла.

Это был чувственный, вечно новый поиск замечательной женщины. Почему так угнетающе это чувство, что зима пришла слишком рано? Не имеет значения, с какой скоростью река времени перекатила через свои скалы и омуты, – мой плот налетел на оснеженные пороги. Это не смертельно – быть остановленным на какое-то время. Несмотря на грохот, я надеюсь, что это не смертельно. Но я выбрал эту планету и это время, чтоб выучить какой-то трансцендентный урок, не знаю какой, встретить женщину, не такую, как все. Вопреки этой надежде внутренний голос предостерегает, что зима может превратить меня в лед еще до того, как я вырвусь на свободу и найду ее.

 

Восемь

Я чувствовал себя в самолете на высоте двух миль так, как будто меня распластали на кухонном столе и затем вышвырнули за дверь. Одно мгновение самолет во всей красе в дюймах от моих пальцев: я падал, но я мог бы ухватиться и вернуться на борт, если бы в этом была отчаянная необходимость.

В следующее мгновение уже поздно, ближайшая вещь, за которую я мог бы ухватиться, – на высоте пятидесяти футов надо мной, улетает со скоростью сто футов в секунду. Я беспрерывно падаю, падаю вниз. Только стремительный полет вниз.

О, Бог мой, – думаю я. – Я уверен, что хочу это делать?

Если вы в нем одно мгновение, то свободное падение дает много впечатлений. Но если вы начинаете заботиться о следующем мгновении, они сильно тускнеют.

Я падаю в широком вихре, наблюдая за землей, – какая она большая, какая тяжелая и плоская, и ощущая себя ужасно маленьким. Никакой кабины, не за что ухватиться.

Не волнуйся так, Ричард, – подумал я. – Здесь справа на груди кольцо, ты можешь потянуть за него в любой момент, когда захочешь, и раскроется парашют. Существует еще одно запасное кольцо, на случай, если основной парашют подведет. Ты можешь потянуть сейчас, если хочешь, но тогда ты должен отказаться испытать радость свободного падения.

Я взглянул на высотомер на запястье. Восемь тысяч футов, семь тысяч пять: Дорога внизу на земле была мишенью из белого гравия, в которую я попаду через несколько минут. Но посмотри на все это пустое небо между сейчас и тогда! О, мой:

Какая-то часть в нас всегда является наблюдателем, и не имеет значения, за чем она наблюдает. Следит за нами. Не заботится, счастливы мы или несчастливы, хорошо нам или плохо, живы мы или мертвы. Его единственная работа – сидеть у нас на плечах и выносить приговор: стоящие мы человеческие особи или нет.

В данный момент наблюдатель уселся на мои резервные доспехи, одетый в свою собственную куртку для прыжков и парашют, и комментирует мое поведение.

 

Больше нервов, чем следует при такой сцене. Глаза слишком широко раскрыты, слишком учащенное сердцебиение. Приятное возбуждение смешано со слишком большой дозой испуга. Степень качества весьма далекая от прыжка 29: С-минус.

 

Мой наблюдатель оценивает жестко. Высота пять тысяч двести: четыре тысячи восемьсот. Выброшу руки перед собой в штормовой ветер – и я приземлюсь на ноги; руки назад – и я нырну головой в землю. Именно так, должно быть, и летают, – думал я, – без самолета, только нет безнадежного желания подниматься так же быстро, как и спускаться. Лететь вверх было бы чудесно даже на третьей скорости.

 

Витание в облаках во время свободного падения. Мысли бесцельно блуждают. Изменение качества: D-плюс.

 

Высота три тысячи семьсот футов. Еще высоко, но моя рука потянулась к кольцу, я подцепил его правым большим пальцем, резко дернул. Фал свободно выскользнул; я слышал дребезжание за спиной, – и это должно было означать, что вытяжной парашютик открылся.

 

Рано дернул. Слишком рано лезть под купол. D.

 

Дребезжание продолжалось. Но сейчас я мог получить шок от рывка при открывании основного купола. Вместо этого я безудержно падал. Без всяких причин мое тело стало вращаться.

Что-то:, – думал я, – что-то не так? Я посмотрел через плечо туда, где дребезжание. Вытяжной парашют бился и распластывался, пойманный стропами. Там, где должен быть основной парашют, был узел спутанного нейлона, красное, и голубое, и желтое шумело радостным водоворотом.

Шестнадцать секунд – пятнадцать – фиксировать, пока я не ударил землю.

Она, вращаясь, смотрела на меня, а я собирался ударить это сияние оранжевой рощицы. Может, в деревья, но скорее нет.

Срезать, – я должен выучиться этому на практике. Меня осенило, что нужно сейчас срезать основной парашют и развернуть резервный из укладки на груди. Хорошо ли это – неудача с парашютом на моем двадцать девятом прыжке? Не думаю, что это хорошо.

 

Сознание вышло из-под контроля. Никакой дисциплины. D-минус.

 

Было редкостной удачей, что время шло так медленно. Секунда проходила как минута.

И, вообще, почему это так трудно поднять руки к защелкам и отделаться от развалин купола?

Мои руки весили тонны, и я по дюйму, медленно, с невероятными усилиями тянулся к застежкам на плечах.

И чего стоит это племя? Они не объяснили мне, как это будет трудно – дотянуться до защелок!

В дикой ярости на своих инструкторов я, преодолев последних полдюйма, внезапно ухватился за защелки и, рванув, открыл.

 

Медленно, медленно. Слишком медленный путь.

 

Я прекратил вращаться, перевернулся спиной вниз, чтобы развернуть резерв, и к своему немалому удивлению обнаружил, что спутанный нейлон остался при мне.

Я был стремительно летящей падающей римской свечой, уставшей от яркого горения, падающей материей, горящей ракетой, летящей с неба.

– Курсанты, послушайте, – сказал инструктор. – Такого с вами случиться не может, но не забудьте: никогда не раскрывайте резервный в несработавший основной, потому что он тоже не сработает. Будет что-то вроде вывески парикмахерской, украшенной вымпелами, и это даже не замедлит вашего падения! ВСЕГДА СБРАСЫВАЙТЕ ЕГО!

Но я действительно сбросил, но вот он – спутанный основной продолжает болтаться на стропах.

Мой наблюдатель со своего места фыркнул от отвращения.

 

Теряет рациональность под давлением обстоятельств. F. Это может привести и поражению.

 

Я почувствовал землю, падающую на меня. Трава могла бы врезаться мне в шею со скоростью 125 миль в час. Быстрый способ умереть. Почему я не вижу свою жизнь, как тряпку перед глазами, почему я не покинул тело перед тем, как брякнусь, так, как об этом сказано в книге? ДЕРНИ РЕЗЕРВНЫЙ!!!

 

Действие запоздало. Вопросы не имеют отношения к ответам. В общем, – жалкое существо.

 

Я дернул аварийное кольцо, и немедленно перед лицом взорвался запасной, вверх из укладки в виде шелковой снежной раковины, выгнутой в небо. Он устремился вверх, мимо тряпки основного; не сомневайтесь, – усталости во мне было на две сгоревшие римские свечки.

Потом, как белый оглушительный выстрел, – эта штука открылась, раскрылась полностью, я дернулся, остановившись в воздухе на высоте всего четырехсот футов над оранжевой рощей, поломанная марионетка, в последнюю секунду подхваченная на свою нитку.

Время снова сжалось, переключившись на высокую передачу; отхлестанный деревьями, я ударил землю ботинками и оказался на траве не мертвым, а только тяжело дышащим.

Может быть, я уже упал вниз головой и разбился насмерть, думал я, а затем запасной парашют смог оттащить меня во времени на две секунды назад и таким образом спас меня?

Мне едва удалось избежать выбора такого альтернативного будущего, где меня ожидала смерть от удара о землю. И теперь, когда это будущее удалялось от меня, мне захотелось помахать ему на прощанье. Помахать почти с грустью. В том будущем, которое уже стало для меня альтернативным прошлым, я внезапно получил ответ на давно интересовавший меня вопрос об умирании.

 

Пережил прыжок. Кое-как справился благодаря удаче и действиям ангелов-хранителей. Ангелы-хранители: А. Ричард: F.

 

Я подтащил к себе резервный парашют, собрал его в аккуратную пышную груду, с признательностью обнял его и положил рядом с основным. Потом я a($%+ на земле возле деревьев, снова переживал последние минуты, записывая в карманную записную книжку все, что случилось, все, что я увидел и подумал, все, что сказал маленький наблюдатель, грустное прощание со смертью, все, что я помнил. Когда я писал, рука не дрожала. Или я не получил шока от прыжка, или беспощадно подавил его.

И вот я снова дома. Нет никого, с кем бы я мог поделиться своим приключением, никто не задаст мне вопросов, которые помогли бы мне выявить те интересные стороны происшедшего, которых я не заметил сам. Кэти ушла куда-то с кем-то, чтобы провести свободный вечер. У детей Бриджит в школе спектакль. Джилл устала после работы.

Лучшее, до чего я смог додуматься, – это междугородний звонок Рейчел в Южную Каролину. Ей было приятно поговорить со мной, сказала она, и я могу приехать к ней погостить, как только смогу. Я не упомянул прыжок. нераскрывшийся парашют и другое будущее – свою смерть в оранжевой роще.

Чтобы отпраздновать этот вечер, я приготовил себе картофельную запеканку точно в соответствии с рецептом своей бабушки: картофель и пахта, яйца и мускатный орех, ваниль – все это потом охлаждают до заиндевения и покрывают шоколадной глазурью. В одиночестве я съел третью часть еще теплой запеканки.

Я подумал о прыжке и в конце концов пришел в выводу, что я не должен им рассказывать о случившемся, не должен рассказывать о нем вообще никому. Боюсь, это было бы с моей стороны просто хвастовством, – рассказывать, что я избежал смерти. И что бы они сказали мне в ответ? «Боже мой, это были жуткие минуты!» «Ты должен быть более внимательным!»

Наблюдатель появился снова и начал писать. Я скосил глаза и наблюдал.

 

Он изменяется. С каждым днем он все сильнее защищается, становится все более одиноким, отдаленным от других. Он выдумывает испытания для родственной души, которую еще не нашел, строит стены, лабиринты и огромные крепости на пути той, что отважится искать его в центре всей этой путаницы. Он получает оценку "А" по самозащите от той единственной в мире, которую мог бы любить и, которая однажды могла бы полюбить его. Он не находит себе места сейчас: Найдет ли она его до того, как, он покончит с собой?

 

Убить себя? Самоубийство? Даже наши наблюдатели не знают нас. Нераскрывшийся парашют не был моим недосмотром. Случайная неудача, которая больше не повторится!

Тогда я не потрудился вспомнить, что парашют укладывал я сам.

Неделю спустя я приземлялся для заправки во второй половине дня. На этот раз большие неприятности случились с моим большим скоростным Мустангом Р-51. Отказала радиосвязь, не сработал левый тормоз, сгорел генератор, датчики температуры непонятно почему зашкалили до красной черты, а затем неожиданно снова заработали нормально. Определенно это был не лучший день, и было ясно, что это худший самолет из всех тех, на которых я когда-либо летал.

Мне нравятся почти все самолеты, но с некоторыми я просто никогда не смогу ужиться.

Посадка и заправка, подтягивание тормозов и снова как можно скорее на взлет. Длительный полет, и вот я замечаю по датчикам состояния двигателя, что сразу же за этим огромным винтом творится что-то не то. Многие детали самолета стоят не меньше ста долларов, а если учесть, что они ломаются как спички, – они стоят тысячи.

Шасси большого военного самолета плыли в футе над посадочной полосой в Мидленде, Техас; потом они коснулись земли. В то же мгновение левая покрышка лопнула, и самолет отбросило в направлении бровки, которая в один миг превратилась в пыль.

Время остановилось. Самолет продолжал двигаться достаточно быстро, gb.!k оторваться от земли, и я выжал газ до отказа, стараясь поднять машину в воздух.

Неправильный выбор. Скорости не достаточно для взлета.

Самолет на секунду или что-то около этого задрал нос, но это было последнее, что он смог сделать.

Под нами волновалась полынь; самолет ударился о землю и левая стойка шасси немедленно сломалась. Огромный винт взрыхлил землю, и, как только он согнулся, двигатель внутри заклинило, он заревел и разорвался внутри своего капота.

Это было так знакомо – вялотекущее время. И смотри-ка кто здесь! Мой наблюдатель, с бортовым журналом и карандашом.

Как поживаешь, приятель, давно не виделись.

 

Болтает с наблюдателем в то время, как самолет разваливается на куски среди полыни. Похоже, что хуже тебя пилота я не видел.

 

Я хорошо знал, что аварии Мустангов – это вам не обычная будничная авария самолета. Эти машины так велики, быстроходны и опасны. Они сметают все на своем пути и взрываются красочными фейерверками желтого и оранжевого пламени, как динамит, превращаясь в роковой черный дым и разлетающиеся в радиусе полмили от эпицентра болты и обломки. Пилот при этом ничего не успевает почувствовать.

Взрыв приближался ко мне со скоростью восемьдесят миль в час: Оранжевобелый клетчатый корпус дизель-генератора, находящегося в самом центре всего этого хаоса, подумал, что он сможет уцелеть во время аварии сверхскоростного самолета. И был не прав.

Еще несколько ударов о землю, и другое шасси тоже было потеряно, половина правого крыла и капот развеялись без следа. Почему я не покидаю свою тело? Во всех книгах говорится:

Меня бросило вперед на привязных ремнях, когда мы врезались, и мир потемнел в моих глазах.

Несколько секунд я ничего не видел. Полное отсутствие боли.

Очень спокойно здесь на небесах, думал я, тряся головой, распрямляясь.

Совсем не больно. Спокойное, тихое шипение: Что там может на небесах шипеть, Ричард?

Я открыл глаза и обнаружил, что небеса выглядят как списанный правительством Соединенных Штатов корпус дизель-генератора, сокрушенный обломками крушения очень большого самолета.

 

Происходящее доходит до него, как до жирафа.

 

Одну минуту! Может: это не Тот Свет? Я не мертв! Я сижу внутри того, что осталось от этой кабины, а самолет все еще не взорвался! Он собирается Р-Р-РАЗОРВАТЬСЯ через две секунды, а я сижу в нем как в ловушке: Не собираясь погибать в результате взрыва, я явно собрался сгореть!!!

Спустя десять секунд я бежал со скоростью чемпиона по спринту на двести ярдов от дымящихся обломков, которые когда-то были если не надежным, дешевым и удобным, то по крайней мере красивым самолетом. Я споткнулся и бросился лицом вниз в песок, как это делают пилоты в кино перед тем, как на экране произойдет взрыв. Лицом вниз, в ожидании удара прикрыть руками голову.

 

Способен передвигаться с замечательной скоростью, когда наконец до него доходит.

 

Полминуты. Ничего не случилось. Еще полминуты.

Я поднял голову и осторожно оглянулся.

Потом встал на ноги, небрежно отряхнул песок и полынь с одежды. Mепонятно почему, старый рок-н-ролльный мотив забарабанил у меня в ушах. Я почти не обратил на него внимания. Попытка быть бесстрастным?

Вот паршивец! Я никогда не слышал, чтобы '51 не взорвался, как полная бочка с порохом, но он не взорвался, и единственным исключением из общего правила было то, что катастрофа произошла с машиной, пилотом которой был я. Теперь придется долго давать объяснения, заполнять бумажки, которые пойдут в архив: Пройдет много времени, прежде чем я смогу взять билет на самолет, летящий на запад. Мелодия продолжала звучать.

 

Достаточно быстро оправился от шока. "В" с плюсом за хладнокровие, когда все закончилось.

 

Польщенный, насвистывая мелодию, я подошел к останкам того, что осталось от Мустанга, нашел саквояж, сумку и бритвенный прибор и бережно отложил их в сторону.

Крепкая кабина, можно сказать после случившегося.

И естественно! Самолет не взорвался потому, что когда я садился, в баках уже почти не было горючего.

В это время наблюдатель, покачав головой, покинул меня, а в поле зрения появилось пять пожарных машин. Их совсем не интересовало все, что я им говорил об отсутствии топлива. Они залили обломки пеной безо всяких причин для этого.

Мне было жаль радиоаппаратуру, часть которой осталась целой в кабине и стоила дороже золота. «Постарайтесь не залить пеной кабину, парни, пожалуйста! Там аппаратура:»

Слишком поздно. Боясь, что может начаться пожар, они. заполнили кабину пеной до самого верха.

И что теперь делать, – беспомощно думал я. Что-теперь, что-теперь, чтотеперь?

Я прошел милю до аэропорта, купил билет на ближайший рейс, как можно короче описал в рапорте происшедшее, объяснил аварийщикам куда стаскивать обломки безнадежно искореженной машины.

В этот момент, когда я писал для них свой адрес, сидя за столом в ангаре, мне припомнилась мелодия, которая бубнила в моей голове с момента аварии.

Ш-бум, ш-бум: и множество йя-т-та, йя-т-та.

Почему я напеваю эту песню? Удивительно. Через двадцать лет, почему бы и нет?

Песне не было дела до этого, она продолжала звучать: жизнь только сон! Ш-бу-ум! И я возьму тебя в рай выше всех! Ш-бу-ум:

Эта песня! Это пел призрак Мустанга, со всеми соответствующими звуковыми эффектами.

 

Жизнь – это только сон, любовь моя:

 

Конечно жизнь – это сон, ты, жестяное помело! И ты чуть не забрал меня в свой рай выше всех! Ш-бу-ум; ты, разорванный на куски увалень!

Нет ничего такого, что, появившись в нашем уме, не имело бы смысла. Этот самолет, я никогда не принимал его всерьез.

Рейсовый самолет выруливал на взлетную полосу мимо полыни. Я наблюдал со своего места через иллюминатор.

Залитое пеной тело Мустанга возлежало на платформе, как на ложе, кран поднимал кусок крыла.

Ты захотел поиграть, самолет? Тебе нравилось что-нибудь ломать при каждом полете, теперь ты захотел и вовсе пойти против моей воли?

Ты проиграл! Может, ты и найдешь кого-нибудь, кто забудет твое прошлое и сколотит тебя когда-нибудь, лет через сто после сегодняшнего дня. Может, ты вспомнишь этот день и будешь в нему добр!

Клянусь тебе, машина, – сколачивать тебя буду не я.

Сначала случай с парашютом, теперь еще и авиакатастрофа. Я думал об этом, улетая на Запад, и через какое-то время решил, что меня вели Свыше, и я вышел невредимым из ситуации, которая оказалась немного более опасной, чем я мог предположить.

Кто-нибудь другой мог бы увидеть в этом что-то иное. Катастрофа не была проявлением моей защиты в действии, этот случай был скорее свидетельством того, что она иногда бывает ненадежной.

 

Девять

Я тонул в деньгах. Люди в окружающем мире читали книги, покупали экземпляры книг, которые я написал. Деньги от продажи каждой книги приходили ко мне из издательств.

«Самолетами я могу управлять, – думал я, – но деньги действуют мне на нервы. Может ли быть с деньгами авария?»

Пальмы покачивали листьями перед окном его офиса, солнечный свет нагрел рапорты на столе.

– Я могу управлять этим для тебя, Ричард. В этом нет проблем. Я могу это сделать, если ты очень хочешь.

Он возвышался на дюйм над пятью футами; его волосы и борода переливались от рыжего к седине вокруг глаз, меняющихся от эльфийской озаренности до всезнания Святого.

Он был другом из дней моей журналистской работы, возглавлял консалтинговое бюро по вкладам. Мне он понравился сразу после первой же истории с передачей имущества, в которой он мне помог, продемонстрировав спокойное знание бизнеса с первых дней нашей встречи. Я полностью ему доверял, и ничто из того, что он говорил сегодня, этого доверия не поколебало.

– Стэн, я даже не могу тебе передать, как я рад, – сказал я. – Все было бы как надо, но я не знаю, что делать с деньгами. И еще бумажная возня, и тарифные налоги. Я в этом ничего не понимаю, мне все это не нравится. Сейчас все в порядке. Финансовый менеджер, – это полностью твои дела, – и я свободен.

– Ты даже не хочешь в этом разобраться, Ричард?

Я снова посмотрел на графики инвестиций, которые он контролировал. Все линии шли резко вверх.

– Ни малейшего, – сказал я. – Ну ладно, если я захочу разобраться, то спрошу, – а это для тебя дополнительная нагрузка к тому, чем ты занимаешься. Но все это от меня так далеко:

– Мне бы не хотелось, чтобы ты так говорил, – сказал он. – Это не волшебство, это простой технический анализ конъюнктуры рынка. Большинство людей теряют прибыль по той причине, что у них нет капитала, чтобы покрыть дополнительные расходы, когда рынок двинется на них. Ты – такие как ты – не имеют проблем. Мы начинаем инвестиционную деятельность осторожно, с большим капиталом в резерве. Если мы начнем зарабатывать деньги по такой системе, то больше выиграем потом. Когда мы пройдемся по тому, что и является основным в получении прибыли, мы сможем пустить в оборот большие деньги и сделать состояние. Но мы не должны нигде задерживаться, множество людей об этом забывают. И поэтому так много денег, количество которых уменьшилось! – он улыбнулся, заметив, что я совсем растерялся.

Он прикоснулся к графику.

– Сейчас обрати внимание на эту таблицу, на которой указаны цены на фанеру на Чикагской бирже. Справа ты видишь начальное вложение, выигрыш в том, что настоящая цена завышена вдвое, это прошедший апрель. Мы начинаем /`.$ " bl фанеру, продавать много фанеры. Прежде, чем цена опустится, мы сможем много купить. Продавать по высоким и покупать по низким – это то же, что покупать по низким и продавать по высоким: Понимаешь?

Как мы сможем продавать: – Как это возможно – продавать до того, как купим? Мы разве не покупаем перед тем, как продавать?

– Нет. – Объясняя, он был спокоен, как декан колледжа. – Это фьючерсные товары. Мы обещаем продать позже по этой цене, зная, что до того, как настанет момент, когда мы должны продавать, мы уже купим фанеру, – или сахар, или медь, или зерно – по гораздо меньшей цене!

– Ох!?..

– Потом мы реинвестируем капитал. И вложим деньги. Офшорные инвестиции. Неплохая идея – открыть офшорную компанию. Но Чикагская Биржа это только место старта. Я бы предложил купить брокерское место на Восточной Финансовой, чтобы не платить за участие в торгах. Позже, мудрым поступком было бы получить контрольный пакет в какой-нибудь небольшой компании. Я проведу анализ. Но с той суммой денег, которой мы располагаем, и при осторожной стратегии на рынке, провал практически исключен.

Я возвращался успокоенный. Какая картина! И никоим образом мое финансовое будущее не может не раскрыться, как парашют.

Я никогда не сумею так обращаться с деньгами, как Стэн. Столько терпения, столько мудрости – и у меня не будет никаких финансовых потрясений.

Какая мудрость – осознавая собственную слабость в этом вопросе, найти старого надежного друга и отдать свои деньги под его контроль.

 

Десять

Мы загорали на палубе. Донна и я, вдвоем, на моей спокойной яхте, дрейфующей вместе с течением в трехстах милях севернее Ки Уэст.

– Ни одна женщина в моей жизни не была моей, – рассказывал я ей неспешно, доверительно, – и я не принадлежал ни одной из них. Это для меня очень важно. Я обещаю: никаких посягательств на меня – никакой ревности с моей стороны.

– Это хороший обмен, – сказала она. У нее были короткие черные волосы, карие глаза прикрыты от солнца. Она загорела до цвета покрытого лаком тикового дерева, за годы лета, приобретенного благодаря разводу с далеким севером. – Большинство мужчин не могу понять. Я живу как хочу. Я остаюсь, если я захочу. И я уйду, если не захочу. Это тебя не пугает?

Она передвинула бретельки бикини, чтобы загар был сплошным.

– Пугает? Это меня утешает! Никаких цепей, или канатов, или узлов, никаких дискуссий, никакой скуки. Сердечный подарок: я здесь не потому, что должен быть здесь, или потому, что меня заманили в ловушку, но лишь потому, что мне лучше быть с тобой, чем, где-нибудь еще в мире.

Вода мягко плескалась о борта. Вместо теней по кораблю разбегались яркие солнечные пятна.

– Ты найдешь во мне самого защищающего друга из тех, что были у тебя, – сказал я.

– Защищающего?

– Так как я лелею собственную свободу, я буду лелеять также и твою. Я очень чувствителен. Если вдруг я только коснусь тебя, склоняя к тому, чего тебе скорее не хотелось бы делать, тебе достаточно еле слышно прошептать « нет». Я не выношу вторжения и покушения на личное. Тебе достаточно мне намекнуть, и я буду уже готов, – до того, как ты закончишь свой намек.

Она перекатилась на бок, головой на руку, и открыла глаза.

– Это не похоже на предложение руки и сердца, Ричард.

– Это и не оно.

– Спасибо.

– Ты много получила от этого? – спросил я.

– Чуть-чуть – это слишком много, – сказала она. – Одного замужества достаточно. В моем случае одного замужества вполне хватило. Некоторым людям это нужно, мне – нет.

Я кое-что рассказал ей про брак, к чему я пришел, о счастливых годах, которые могут превращаться в тягостные и мрачные. Я внимательно изучил и те уроки, которые получила она.

Я нарушил хрупкую стеклянную гладь залива рябью. Море было ровным, как теплый лед.

– Какая досада, Донна, что мы не во всем друг с другом согласны.

Мы дрейфовали еще час перед тем, как ветер поймал паруса и яхта рванулась вперед. Через какое-то время мы снова ступили на сушу, уже хорошими знакомыми, крепко обнялись на прощание, пообещав друг другу увидеться на днях.

Так, как было с Донной, было и с другими женщинами в моей жизни. Уважение к отдельности, к личностному, к полной независимости. Вежливые связи от одиночества, они были холодным подобием любовных отношений без любви.

Некоторые из моих подруг так никогда и не были замужем, но в большинстве все они были в разводе. Едва уцелевшие после несчастливых – отношений, покалеченные грубыми мужчинами, доведенные постоянным стрессом до бесконечной депрессии. Для них любовь была чем-то вроде магического недоразумения, любовь была пустой оболочкой, из которой вышибли смысл все эти супруг-как-владыка-любовник-становится-ревнивцем.

Если б я заставил себя мысленно просмотреть пройденный путь, я должен был бы обнаружить головоломку: любовь между мужчиной и женщиной – это слово, которое больше не работает. Но, Ричард, разве в этом суть?

Я не собирался получить ответ.

Летели месяцы, и так как я потерял интерес к любви, есть она там или нет, то потерял интерес и к родственной душе. Львиная доля ее места была отдана различным идеям разбогатеть, идеям настолько рациональным и безупречным, насколько они опирались на представление, что мои деловые отношения никогда не изменятся.

Если совершенный партнер, – думал я, – это тот, кто всегда принимает все твои пожелания, и если одно из твоих пожеланий безумно по своей природе, следовательно, никто никогда не может быть, совершенным партнером!

Единственная истинно родственная душа может быть собрана из многих людей. Моя совершенная женщина обладает интеллектом и яркостью этой подруги; она обладает красотой, разбивающей сердца, – такой, как у другой, частично – черт-знает-какими достоинствами третьей.

Если ни одна из этих женщин не в состоянии отвечать этим требованиям на сегодняшний день, стало быть моя родная душа искрится в других телах, где-нибудь еще; быть замечательной – не означает быть несуществующей.

– Ричард, вся эта идея совершенно фантастична! Она не сработает!

Если бы тот, что внутри меня, выкрикнул это, то я точно заткнул бы ему рот кляпом.

– Докажи, что моя идея ошибочна! – сказал бы я. – Покажи, в каком месте! И делай это, не прибегая к словам любовь, брак, единение. Сделай это решительно и ошеломляюще, пока я не заорал во все горло, что лучше тебя знаю, как я должен управлять своей жизнью!

Что ты знаешь? Совершенная женщина-во-многих-женщинах, – решено, она победила, – и закончим дискуссию.

Неограниченное количество денег. Самолетов столько, сколько я хочу. Моя совершенная женщина. Это счастье!

 

Одиннадцать

Ошибок не бывает. События, которые мы притягиваем в нашу жизнь, какими бы неприятными для нас они ни были, необходимы для того, чтобы мы научились тому, чему должны научиться. Каким бы ни был наш следующий шаг, он нужен для того, чтобы достичь того места, куда мы выбрали идти.

Я лежал на полу, развалившись на толстом светло-коричневого цвета ковре, и думал обо всем этом. Эти три года не были ошибкой. Принимая миллионы решений, каждый год я тщательно наполнил аэропланами, журналами, встречами, кораблями, путешествиями, фильмами, деловой деятельностью, лекциями, телешоу, рукописями, банковскими счетами и мечтами о сияющем будущем. Дневной свет являет мне новый маленький самолет, а ночь дарит беседы и прикосновения многих женщин, каждая из которых привлекательна, но ни одна из них не была ею.

Я был убежден, что она не существует, но ее образ по-прежнему преследовал меня.

Была ли она так же уверена в том, что и меня не существует? Беспокоит ли мой призрак ее убеждения? Существует ли где-нибудь женщина, которая сейчас лежит на плюшевом ковре в доме, построенном на крутом берегу, рядом с которым находится ангар с пятью аэропланами, еще три стоят под открытым небом и, пришвартованный у самого берега, покачивается на воде гидросамолет?

Я сомневался, что это возможно. Но разве не может где-то жить одинокая женщина среди новых книг, телевизионных программ, чувствующая тоску среди любовников и всего, что можно приобрести за деньги, окруженная неискренними примелькавшимися приятелями, агентами, юристами, менеджерами и, счетоводами? Это а вполне могло быть.

Ее ковер может быть другого цвета, но все остальное: она могла бы оказаться по другую сторону моего зеркала, ведущая поиск совершенного мужчины в пятидесяти любовниках, но по-прежнему одинокая.

Я посмеялся над собой. Как трудно умирает старый миф о единственной любви!

Мотор аэроплана завелся внизу на поляне. Это, наверное, Слим, который собирается полетать на Твин Цессне. Компрессор протекает с правой стороны. Эти компрессоры старого образца всегда портятся, думал я. Зачем их только вставляют в отличные современные моторы!

Рэпид и моторный планер приземлялись где-то там, поднимая за собой пыль. Рэпид вскоре потребует переоборудования, и это будет очень трудоемкая работа для биплана с кабиной такого размера. Лучше продать его. Я не очень много летаю на нем. Я вообще не очень много летаю и на других самолетах. Они стали чужды мне, как и все остальное в моей жизни. Чему я сейчас пытаюсь научиться? Тому, что чем дальше, тем больше машины начинают овладевать нами?

Нет, думал я, вот чему я учусь: получить много денег – это то же самое, что получить острием вперед стеклянный меч. Будьте очень осторожны в обращении с ним, сэр, не спешите, пока не знаете точно, зачем он вам.

Загудел другой мотор. Наземная проверка, должно быть, закончилась успешно, и он решил подняться в воздух и проверить его в полете. Ветер волнами доносил гул, когда он выруливал на взлетную полосу, а затем, когда он начал разгон, милый моему сердцу рокот моторов стал удаляться.

Чему еще я научился? Тому, что став известным, я больше не могу полностью оставаться самим собой. Я бы никогда раньше не поверил, что каждый сможет удовлетворить свое любопытство и узнать, что я думаю и говорю, как я выгляжу, где живу, как использую свое время и деньги. Или что все это будет оказывать на меня такое влияние, толкая меня назад в сторону пещерной жизни.

Те, кто попадает в кадр или начинает публиковаться, думал я, не выбирают легкий путь. Сознательно или нет, но они предлагают себя в качестве примера для остальных, чего-то вроде образца для подражания. У одного жизнь складывается замечательно, а у другого – полный крах и -%.!e.$(,.abl начинать все сначала. Одна женщина встречается с опасностью лицом к лицу, отвергает посягательства на свой талант и проявляет мудрую рассудительность; другая становится истеричкой. Одному суждено умереть, другому – смеяться.

Каждый день знаменитости оказываются перед лицом испытаний, и мы, как зачарованные, наблюдаем за ними, не отводя глаз. Они привлекают наше внимание потому, что наши кумиры проходят те же испытания, какие предстоят нам всем. Они любят, вступают в брак, обучаются, разоряются, уходят и возвращаются вновь. Они влияют на нас своим поведением на экране и своими словами на бумаге, а мы в свою очередь воздействуем на них.

Единственное испытание, с которым сталкиваются только они, – это испытание самой известностью. И даже это нам интересно. Мы думаем, что когда-нибудь тоже окажемся в центре внимания, и примеры такого рода всегда интересуют нас.

Что же случилось, думал я, с пилотом аэроплана, летавшим над просторами Среднего Запада? Неужели он так быстро из простого летчика превратился расфуфыренного плейбоя?

Я встал, прошел через пустые комнаты своего дома на кухню и нашел там пакет с постепенно теряющими свежесть кукурузными чипсами. Вернувшись назад и развалившись в роскошном кресле возле фигурного окна, я посмотрел на озеро.

Я стал плейбоем? Это смешно. Внутренне я не изменился, ни капельки не изменился.

А может быть, все современные плейбои говорят так, Ричард?

«Пайпер Каб», принадлежащий находившейся поблизости школе водного планеризма, отрабатывал мягкие посадки на воду: медленное длительное снижение, сброс оборотов двигателя и мягкое прикосновение к блистающей поверхности озера Тереза. Затем разворот – обратно на взлет.

Известность научила меня прятаться, строить вокруг себя стены. У каждого есть железная броня и ряды острых шипов там, где он говорит: это только до тех пор, пока нам по пути.

Вначале популярность забавляет. Вы не возражаете против телекамер, за этими линзами – целый круг очень милых и приятных людей. Я могу быть милым с ними до тех пор, пока они милы со мной, и еще две минуты потом.

Таковой была высота моих стен тогда во Флориде. Большинство из тех, кто знал меня из телепрограмм, по журнальным обложкам или случайной газетной заметке, были людьми, которые даже не догадывались, как я признателен им за их учтивость и уважение моего права на личную жизнь.

Меня очень радовала почта, приходившая на мой адрес. Мне было приятно, что существует множество читателей, для которых те странные идеи, которые я любил, имели смысл. В мире существовало много людей из разных стран, мужчин и женщин любого возраста и любой профессии, которые искали и обучались новому. Этот круг был больше, чем я когда-либо раньше мог себе вообразить.

Вместе с восторженными письмами иногда приходили несколько посланий другого типа: используйте мою идею, помогите мне напечататься, дайте мне денег, или вас ждут адские муки.

По отношению к своим почитателям я ощущал теплую симпатию и посылал им в ответ открытки, а против других возводил новые тяжелые железные стены и ковал мечи, убирая на время гостеприимный коврик у своей двери.

Я был более скрытным, чем когда-либо раньше мог предположить. Я просто плохо знал себя раньше, или изменился? Все чаще и чаще в те дни, месяцы и годы я предпочитал оставаться дома в одиночестве. Обремененный своим большим домом, десятью аэропланами и целой паутиной предрассудков, я мог так никогда и не проснуться.

Я посмотрел с пола на фотографии на стене. Это были изображения аэропланов, которые значили для меня все. Там не было ни одного человека, – ни одного. Что случилось со мной? Раньше я нравился себе. Почему же я b* не нравлюсь себе сейчас?

Я спустился по лестнице в ангар, толчком открыл дверцу кабины и вскочил в нее. Летая в этом аэроплане, я встретил Кэти, подумал я.

Привязные ремни для плеч, поясной ремень, открыть топливный кран, подкачать топлива, зажигание – ПУСК! Не выполнила моих условий и пытается заставить меня жениться. Будто бы я никогда не объяснял ей всех отрицательных сторон вступления в брак и не показывал, что я только частично похож на того мужчину, который бы идеально соответствовал ей.

– От винта!, – крикнул я по привычке в пустое пространство и включил стартер.

Через полминуты после взлета я быстро набрал высоту, поднимаясь на две тысячи футов в минуту, а ветер бил по моему шлему и перчаткам. Как я люблю это! Очень медленный переворот, за ним другой, и так до шестнадцати. Небо чисто? Готово? Вот это да!

Зеленая равнинная местность во Флориде. Озера и болота величественно поднимаются справа от меня, становятся огромными и широкими над головой и исчезают из виду слева.

Горизонтальный полет. Затем – РАЗ! РАЗ! РАЗ! РАЗ! – внезапными рывками земля делает шестнадцать оборотов. Вытягиваю самолет вверх до полной остановки, нажимаю на левую педаль, ныряю отвесно вниз, тогда как ветер завывает в расчалках между пластинчатыми крыльями. Затем отвожу рычаг вперед и лечу вверх ногами, пока скорость не достигнет 160 миль в час. Я откидывают голову назад и смотрю вверх на землю. Резко отвожу рычаг назад, сильно жму на правую педаль, и биплан начинает переворачиваться обратно. Его правое крыло замедляется, он дважды оборачивается вокруг своей оси, а зеленое небо и голубая земля делают двойное сальто. Рычаг вперед, левая педаль и – ФИТЬ! – аэроплан замирает, крылья опять поменялись местами.

В течение доли секунды пять земных тяжестей вдавливают меня в сидение. Панорама передо мной сужается до маленькой светлой точки на сером фоне, я ныряю вниз до высоты ста футов над летным полем, а затем после набора высоты снова перехожу на горизонтальный парадный полет.

Это проясняет ум. Зеленые мхи, с ревом приближающиеся к лобовому стеклу, и болото, заросшее кипарисами и кишащее аллигаторами, вращающееся со скоростью один оборот в секунду вокруг головы.

Но сердце по-прежнему одиноко.

 

Двенадцать

Некоторое время мы играли, не проронив ни слова. Лесли Парриш спокойно сидела со своей стороны орехово-сосновой шахматной доски, я – со своей. На протяжении девяти ходов в захватывающем дух миттельшпиле в комнате стояла тишина, нарушаемая лишь тихим звуком передвигаемых с места на место коня или ферзя да изредка – приглушенно-резким «гм» или «эх», когда, делая ход фигурами, шахматисты рисуют собственный портрет. Г-жа Парриш не блефовала и не была обманута сама. Она играла прямо и открыто и была сильным шахматистом.

Я украдкой наблюдал за ней и улыбался, хотя она как раз захватила моего слона и грозилась на следующем ходу взять коня, – такую потерю я вряд ли мог себе позволить.

Я впервые увидел это лицо за много лет до того, как мы встретились – самым важным из способов. Случайно.

– Вверх? – окликнула она и перебежала через вестибюль к лифту.

– Да. – Я держал дверь открытой, пока она не вошла. – Вам – какой?

– Третий, пожалуйста, – ответила она.

– Мне тоже на третий.

После секундной паузы дверь с грохотом закрылась.

Серо-голубые глаза ответили мне благодарным взглядом.

Я встретил этот взгляд, задержавшись не более чем на четверть секунды, говоря этим, что мне было приятно подождать, затем вежливо отвел глаза. Проклятая вежливость, подумал я. Какое прекрасное лицо! Где я видел ее – в кино, по телевизору? Я не осмеливался спросить.

Мы поднимались молча. Она была мне по плечо; золотые волосы вьются и подобраны под шапку цвета корицы. Одета не как кинозвезда: выцветшая рабочая блуза под курткой от военно-морской формы, голубые джинсы, кожаные ботинки. Какое милое лицо!

Она здесь на натурных съемках, подумал я. Может, она – в составе съемочной группы. Какое это было бы удовольствие – познакомиться с нею. Но она так далека: Разве это не интересно, Ричард, как бесконечно она далека? Вы стоите, разделяемые тридцатою дюймами, но нет способа преодолеть пропасть и сказать: «привет».

Если б только мы могли изобрести способ, думал я, если бы только это был мир, в котором незнакомые люди могли бы сказать друг другу: «Ты мне нравишься» и «Я бы хотел знать, кто ты». С кодом: «Нет, спасибо», если симпатия не окажется обоюдной.

Но такой мир еще не создан. Полуминутный подъем завершился в молчании. С тихим шумом дверь открылась.

– Спасибо, – сказала она. Поспешно, почти бегом, она прошла по холлу к своему номеру, открыла дверь, вошла, закрыла ее за собой, оставив меня в коридоре одного.

Мне бы так хотелось, чтобы ты не уходила, думал я, заходя в свой номер, через две двери от нее. Мне бы так хотелось, чтобы тебе не нужно было убегать.

Делая ход конем, я мог изменить направление угрозы на доске, смягчить ее атаку. Преимущество было у нее, но она не выиграла, – пока еще.

Конечно, думал я. N-QN5! Угроза NхР, NхR!

Я сделал ход и снова наблюдал за ее глазами, любуясь красотой, удивительно невозмутимой перед моей контратакой.

Через год после нашей встречи в лифте я предъявил иск режиссеру фильма по поводу сделанных им без моего одобрения изменений в сценарии. Хотя суд потребовал от него убрать некоторые худшие изменения, я едва мог удержаться, чтобы не крушить мебель, когда обсуждал с ним этот вопрос. Необходимо было найти посредника, через которого каждый из нас мог бы говорить.

Посредником оказалась актриса Лесли Парриш, женщина, которая поднималась вместе со мной из вестибюля на третий этаж.

Рейдж таял, разговаривая с ней. Она была спокойна и рассудительна, – я ей сразу доверился.

На сей раз в Голливуде хотели экранизировать мою последнюю книгу. Я поклялся, что скорее готов увидеть повесть сожженной, чем позволить исковеркать ее в экранном варианте. Если это должно было осуществиться, то не будет ли лучше сделать это моей собственной компании? Лесли была единственным человеком, которому я доверял в Голливуде, и я вылетел в ЛосАнжелес переговорить с нею еще раз.

На приставном столике в ее офисе стояла шахматная доска.

Шахматы для офиса – это чаще всего каприз дизайнеров, – созданные прихотливой фантазией ферзи, слоны, пешки разбросаны наобум по доске. Это были деревянные шахматы с 3,5-дюймовым королем на 14-дюймовой доске, развернутой углом к правой руке игрока, и с обращенными вперед фигурами коней.

– Сыграем партию? – спросил я, когда встреча подошла к концу. Я не был лучшим игроком в городе, но не был и плохим. Я играл с семи лет и был довольно самонадеян за шахматной доской.

Она взглянула на часы. «О'кей», – сказала она.

Ее победа ошеломила меня. То, как она выиграла, рисунок ее мыслей на шахматной доске вновь и вновь очаровывали меня.

Во время следующей встречи мы играли на две лучшие партии из трех.

В следующем месяце мы создали корпорацию. Она усадила меня за решение вопроса о том, как сделать фильм с наименьшей вероятностью провала, и мы сыграли на шесть лучших партий из одиннадцати.

После этого не требовалось встреч. Я бы примчался в своем новоприобретенном самолете, 8-тонном реактивном, бывшей собственностью ВВС, из Флориды в Лос-Анжелес, чтобы провести с Лесли день за игрой в шахматы.

Наши партии стали менее состязательными, допускался разговор, на столе – печенье и молоко.

– Ричард, вы зверь, – нахмурившись, она склонилась над фигурами. На ее части доски ситуация была угрожающей.

– Да, – ответил я самодовольно. – Я умный зверь.

– Только: шах конем, – произнесла она, – и шах слоном, и защищайте ферзя! Прелестный ход, не правда ли?

Кровь отхлынула у меня от лица. Шах, – я ожидал его. ферзь был сюрпризом.

– Действительно прелестный, – сказал я, подстегиваемый годами тренировок на случай непредвиденной ситуации.

Вот те на: Хм: Ход найти можно и очень симпатичный. Но я ускользну, как тень. Зверь, г-жа Парриш, этак, словно тень, ускользнет:

Иногда зверь выкручивался, иной раз его отправляли в загон и наносили полное поражение только затем, чтобы позже подать кусочек пряника; и новая его попытка увлечь ее в свои силки.

Какая странная алхимия наших отношений! Я предполагал, что у нее есть множество мужчин для романов, так же, как у меня – женщин. Предположения было достаточно: никто из нас не любопытствовал, каждый с глубочайшим уважением относился к личной жизни другого.

Как-то посреди партии она сказала: «Сегодня в Академии – фильм, который мне надо посмотреть. Режиссер был бы доволен. Пойдемте со мной?»

– С удовольствием, – рассеянно ответил я, занятый ведением обороны в ответ на атаку в сторону короля.

Я никогда не бывал в театре Академии. Я ощущал некий романтический ореол, проезжая мимо здания. И вот я был внутри, на новом фильме со множеством кинозвезд. Как странно, думал я, моя простая летная жизнь вдруг оказалась тесно связанной с миром Голливуда, – благодаря книге и другу, который почти всегда меня побеждает в любимой игре.

После фильма, когда сквозь сумерки она вела машину на восток, к проспекту Санта Моники, меня внезапно осенило вдохновение:

– Лесли, не хотите ли:

Молчание было таким мучительным.

– Лесли, не хотите ли: хот-фадж с мороженым?

Она отшатнулась. – Горячего: чего?

– Горячего: мороженого. И партию в шахматы?

– Какая нелепая мысль! – ответила она. – Мороженое, я имею в виду. Вы не заметили, что я сижу на крупах, сырых овощах и йогурте и даже печенье только изредка во время партии в шахматы?

– Заметил. Поэтому вам нужно свежее мороженое. Как давно вы его ели? Только честно. Если это было на прошлой неделе, так и скажите – на прошлой неделе.

– На прошлой неделе? В прошлом году! Похоже на то, что я ем мороженое? Посмотрите на меня!

Впервые я посмотрел. Я откинулся на сиденье; я был поражен, обнаружив то, что самый тупой мужчина замечал сразу, – передо мной была чрезвычайно привлекательная женщина, и мысль творца, создавшего совершенное лицо, в полной гармонии с ним создала и тело.

За эти месяцы моего знакомства с нею я видел очаровательную бестелесную фею, ум, в котором были танцевальные па, справочник по кинопродукции, классическая музыка, политика, балет.

– Ну что? Можно сказать, что я питаюсь мороженым?

– Восхитительно! Нельзя сказать! Это определенно НЕ такое тело, какое бывает от мороженого! Позвольте вас заверить: – Я сгорал от смущения. Какая глупость, – подумал я, – взрослому мужчине: Ричард, смени-ка тему поскорее!

– Одно маленькое мороженое, – поспешно сказал я, – не повредит; это было бы счастье. Если вы сможете там свернуть, мы бы получили прямо в руки, горячее, маленькое, прямо сейчас:

Она посмотрела на меня и улыбнулась, давая понять, что наша дружба осталась невредимой; она поняла, что я впервые обратил внимание на ее тело, и она не возражала. Но ее мужчины, подумал я, возразили бы наверняка, и это создало бы проблемы.

Без обсуждений, не произнеся ни слова, я выбросил мысли о ее теле из головы. Для романа у меня была великолепная женщина; чтобы иметь друга и партнера по бизнесу, мне нужно было поддерживать отношения с такой Лесли Парриш, какой она и была со мной.

 

Тринадцать

– Это не конец света, – спокойно сказал Стэн еще до того, как я сел по другую сторону его стола. – Это то, что у нас называется небольшая потеря. Товарная биржа Западного побережья вчера потерпела крах. Они застрахованы на случай банкротства. Ты потерял немного денег.

Мой финансовый менеджер всегда имел заниженные данные, потому, как только он это произнес, мои губы сжались. – Насколько «немного» мы потеряли, Стэн?

– Около шестисот тысяч долларов, – ответил он, – Пятьсот девяносто с чем-то тысяч.

– Совсем?

– О, позже ты должен получить по несколько центов на доллар согласно решению отдела по делам о несостоятельности, – сказал он. – Но я бы считал их потерянными.

Я сглотнул. – Хорошо, что есть другие вложения. Как дела в торговой палате в Чикаго?

– Там у тебя тоже есть определенные потери. Я уверен, временные. У тебя сейчас самый длинный ряд убытков, который мне когда-либо приходилось регистрировать. Так не может продолжаться все время, но пока ситуация не из лучших. Ты потерял около 800 тысяч долларов.

Он называл большую сумму, чем та, которая у меня была! Как мог я потерять больше, чем имел? На бумаге! Он, должно быть, имеет в виду бумажные потери. Невозможно утратить больше денег, чем имеешь.

Если бы я был способен что-нибудь изучить о деньгах, возможно, было бы хорошо уделить этому более пристальное внимание. Но мне пришлось бы учиться на протяжении месяцев; обращение с деньгами – это не полеты, это удушающе тоскливое дело; трудно разобраться даже в схемах.

– Все не так плохо, как кажется, – сказал он. – Убыток в миллион долларов сократит твои налоги до нуля; ты потерял больше этой суммы и, таким образом, ты не заплатишь ни цента подоходного налога в этом году. Но если бы у меня был выбор, я бы предпочел не терять.

Я не ощутил ни злости, ни отчаяния, словно очутился в комедийной ситуации, достаточно быстро повернуть стул, на котором я сидел, – и я увижу телевизионные камеры и людей в студии вместо стен этого офиса.

Неизвестный писатель зарабатывает миллион и теряет его за одну ночь. Не банальна ли такая ситуация? Неужели это действительно моя жизнь? – размышлял я, пока Стэн рассказывал мне обо всех этих бедах.

Люди с миллионными доходами, – они всегда были кем-то еще. Я же всегда был самим собой. Я авиапилот, посредственный актер, продающий проулки на самолете со скошенных полей. Я писатель, пишущий как можно реже, разве что – вдохновляемый слишком привлекательной идеей, чтобы оставить ее не изложенной на бумаге: Какой мне интерес иметь дело с банковским счетом на более чем сто долларов, который все равно вряд ли кому-нибудь понадобится сразу?

– Должен также сообщить тебе, пока ты здесь, – продолжал спокойно говорить Стэн. – Относительно вклада, который ты сделал через Тамару, – этот государственный заем под высокие проценты на развитие за рубежом? Ее клиент исчез вместе с деньгами. Там было только пятьдесят тысяч долларов, но тебе следует знать.

Я не мог в это поверить. – Он ее друг, Стэн! Она доверяла ему! И он исчез?

– Как говорится, и адрес не оставил. – Он внимательно посмотрел мне в лицо. – Ты доверяешь Тамаре?

Вот тебе на. Пожалуйста, только не столь избитое клише! Хорошенькая женщина накалывает богатого дурака на пятьдесят тысяч.

– Стэн, ты хочешь сказать, что Тамара могла что-то сделать:?

– Возможно. Мне кажется, это ее почерк на обратной стороне чека. Другое имя, но тот же почерк.

– Ты шутишь.

Он раскрыл папку, достал конверт и дал мне погашенный чек. На обороте была подпись Sea Кау Limited, by Wenly Smithe. Высокие стремительные прописные буквы, изящные окончания букв "у". Увидев их на конверте, я готов был поклясться, что это было написано Тамарой.

– Это может быть чей угодно почерк, – сказал я, и протянул конверт обратно через стол.

Стэн ничего больше не сказал. Он был уверен, что деньги у нее. Но Тамара была в моем ведении; никакого расследования не могло быть, пока я его не потребовал. Я никогда не спрошу и никогда не скажу ей об этом ни слова. Но я никогда ей не доверюсь.

– У тебя на самом деле остались кое-какие деньги, – сказал он. – И разумеется, – новые поступления, каждый месяц. После долгой полосы неудач должен произойти поворот в нашу пользу. Сейчас ты мог бы перевести оставшиеся средства в иностранную валюту. У меня есть предчувствие, что курс доллара относительно немецкой марки может упасть сейчас в любой момент, и ты смог бы за ночь вернуть себе утраченное.

– Это без меня, – сказал я. – Поступай так, как будет лучше по твоему мнению, Стэн.

Судя по вспышкам сигнальных огней и звону колоколов, возвещающих об опасности, мои владения, похоже, оказались атомной станцией за три минуты от катастрофы. Наконец я встал, взял с тахты свою летную куртку.

– Когда-нибудь мы оглянемся на все это как на отправную точку, – сказал я ему. – С этого момента дела могут идти только лучше, не так ли?

Словно не услышав этого, он произнес:

– Я хотел сказать тебе еще одну вещь. Это непросто. Знаешь, говорят: «Власть коррумпирует, но при абсолютной власти – и коррупция абсолютная». И это так. Я думаю, это должно быть верно и для меня тоже.

Я не знал, что он имеет в виду, но я боялся спрашивать. Его лицо было невозмутимо. Стэн продажен? Это невозможно. Я уважал его много лет, я не мог сомневаться в его, честности. «Это должно быть верно и для меня» могло означать только то, что когда-то он, должно быть перекрыл по ошибке расходный счет. Это положение он, конечно, исправил, но тем не менее чувствует себя виноватым, обязанным сообщить мне. И, ясное дело, – если он #.".`(b мне об этом сейчас, – он намерен не допускать впредь таких ошибок.

– Ладно, Стэн. Сейчас важно выйти из этого положения.

– Хорошо, – ответил он.

Я забыл об этом разговоре. Оставшимися деньгами распоряжался Стэн и люди, которых он знал и которым доверял, – мы им хорошо платили за услуги. Хотелось ли им бросить все эти сложные денежные дела, запустить их куданибудь в небо? Конечно, нет, особенно сейчас, когда все шло не так плохо.

Неудачи случаются со всеми, но мои менеджеры хорошо соображают, – думал я, – и скоро найдут решение – быстро и правильно.

 

Четырнадцать

– Здесь реактивный Один Пять Пять Икс-рей, – сказал я, нажав на кнопку выхода в эфир, – я снижаюсь для посадки с эшелона три-пять-ноль на эшелон два-семь-ноль.

Я смотрел поверх своей кислородной маски с высоты семи миль на пустыни Южной Калифорнии, инспектируя голубизну неба внизу с помощью длительной замедленной бочки.

Фактически я летел на запад, чтобы провести беседу в университете ЛосАнжелеса, которая должна была продолжаться целый день. Я был рад, однако, что в запасе было еще несколько дней.

– Внимание, Роджер Пять Пять Икс, – ответил центр в Лос-Анжелесе. – Есть свободное место на эшелоне два-пять-ноль. Снижайтесь медленнее.

Снижение со скоростью четыреста миль в час не казалось мне слишком быстрым. Я хотел посадить свой аппарат и повидаться с Лесли скорее, чем мог позволить самолет.

– Внимание, Пять Пять Икс, вы снизились до ноль-шесть-тысяча.

Я подтвердил это и направил нос своего самолета в сторону земли еще быстрее. Стрелка указателя высоты устремилась вниз.

– Пять Пять Икс-рей находится на высоте один-восемь-ноль, – сказал я, – конец связи.

– Роджер Пять Икс, конец связи на высоте ноль-пять. Удачной посадки!

Следы от кислородной маски еще не сошли с моего лица, когда я постучал в дверь ее дома на окраине Беверли-Хиллз. Я нажал на кнопку дверного звонка. Музыка стала тише. И вот она выходит, глаза сияют, как свет солнца на морской волне, звучит радостное приветствие. Ни одного прикосновения, никаких рукопожатий, и ни один из нас не подумал, что это странно.

– У меня есть для тебя сюрприз, – сказала она, таинственно улыбнувшись при упоминании о нем.

– Лесли, я ненавижу сюрпризы. Извини, что я никогда не говорил тебе об этом, но я полностью и всецело ненавижу сюрпризы, даже если это подарки. Все, что мне нужно, я покупаю сам. Если у меня чего-то нет, – значит оно мне не нужно. Так что, по определению, – сказал я ей ловко и решительно, – когда ты делаешь мне подарок, ты даешь мне то, чего я не хочу. Поэтому ты не обидишься, если я верну его, правда?

Она пошла на кухню. Ее волосы легко рассыпались по плечам и вниз по спине. Навстречу ей важной походкой вышел ее старый кот, очевидно, считая, что пришло время ужинать.

– Еще рано, – сказала она ласково. – Ужинов пушистостям пока не дают.

– Меня удивляет, что ты еще не купил себе этого, – сказала она, оборачиваясь ко мне и улыбаясь, чтобы показать, что я не обидел ее. – Тебе явно следовало купить себе это, но если тебе не понравится, можешь выбросить. Вот.

Подарок был без упаковки. Это была обычная большая чашка из магазина дешевой распродажи, из самого дешевого магазина, и внутри нее был – `(a." – поросенок.

– Лесли! Если бы я это увидел, я бы сразу купил! Это сногсшибательно! Что это за прекрасная: штука?

– Я знала, что тебе понравится! Это чашка для поросенка. А вот: ложечка для поросенка! – И сразу у меня в руке – восьмидесятивосьмицентовая столовая ложка с портретом какой-то анонимной свиной морды. – А если ты заглянешь в холодильник:

Я быстро открыл толстую дверцу и увидел, что там стоит двухгаллонный барабан сливочного мороженого и банка объемом в кварту, на которой написано «FUDGE FOR НОТ». Обе емкости были запечатаны и перевязаны красными ленточками. Холодный туман медленно плыл вниз с цилиндра и неторопливо, как в замедленном фильме опускался к полу.

– Лесли!

– Что, поросенок?

– Ты: я: Ты хочешь сказать, что:

Она засмеялась как от того, что затеяла такой забавный розыгрыш, так и от звуков, которые издавал мой ум, когда его колесики проскальзывали по льду.

Я стал заикаться не от подарка, а от непредсказуемости того, что она, питавшаяся только зернышками и салатом, поставит в свой холодильник такие экстравагантные сласти лишь для того, чтобы посмотреть, как я наткнусь на них и потеряю дар речи.

Я вытащил цилиндр из холодильника на кухонный стол и открыл крышку. Полный до краев. Мороженое, посыпанное шоколадной крошкой.

– Надеюсь, что ложка для тебя найдется, – сказал я строго, погружая свою ложку для поросенка в густую массу. – Ты совершила немыслимый поступок, но сейчас все позади, и нам нечего делать – придется избавляться от улик. Вот тебе. Ешь.

Она достала маленькую ложечку из выдвижного ящика.

– А хот-фаджа не хочешь? Разве он тебе больше не нравится?

– Я просто обожаю его. Но думаю, что после сегодняшнего застолья ни ты, ни я не захотим больше слышать слово «хот-фадж» до конца жизни.

Никто не способен сделать ничего такого, что бы было для него не характерно, думал я, накладывая ложкой куски фаджа на сковородку, чтобы нагреть его. Может ли быть так, чтобы для нее была характерна непредсказуемость? Как я был глуп, когда думал, что знаю ее!

Я повернулся, а она смотрела на меня с ложечкой в руке и улыбалась.

– Действительно ли ты умеешь ходить по воде? – спросила она. – Так, как ты ходил в книге с Дональдом Шимодой?

– Конечно. И ты тоже можешь. Я и сам еще не делал этого в этом пространстве-времени. Точнее, в том, что я считаю этим пространствомвременем. Видишь, вопрос становится все более запутанным. Но я работаю над ним постоянно.

Я помешал фадж, который окружил мою ложку одной сплошной массой в полфунта весом.

– Ты выходила когда-нибудь из тела?

Она даже не моргнула, услышав мой вопрос, и не потребовала от меня объяснений.

– Дважды. Однажды в Мексике. А однажды – в Долине Смерти, на вершине холма ночью под звездным небом. Я наклонилась назад, чтобы посмотреть, и свалилась вверх, оказавшись среди звезд: – Вдруг у нее на глазах появились слезы.

Я тихо сказал:

– Ты помнишь как легко было, когда ты была свободной от тела среди звезд, как там все естественно, просто, правильно, реально-как-повозвращении-домой?

– Да.

– Когда ходишь по воде, чувствуешь себя точно так же. Это сила, которая c нас это одно из проявлений силы, которая у нас есть. Все легко и естественно. Нам следует усердно заниматься и остерегаться использовать эту силу, а то ограничения земной жизни станут совсем запутанными и выйдут из-под контроля, и мы не сможем больше ничему научиться. Наша беда в том, что так мы привыкли говорить себе, что мы не будем пользоваться нашей реальной силой, что теперь мы думаем, что не можем этого делать. Когда я был там с Шимодой, никто не задавал никаких вопросов. Когда его не оказалось рядом, я прекратил занятия. Я считаю, что даже небольшие достижения в этом деле уже очень много значат.

– Как хот-фадж.

Я пристально посмотрел на нее. Она насмехается надо мной?

Шоколад начал пузыриться в сковородке.

– Нет. Хот-фадж значит не так много, как усвоение основных принципов духовной реальности. Хот-фадж ЗДЕСЬ! Хот-фадж не угрожает нашему удобному мировоззрению. Хот-фадж СЕЙЧАС! Ты уже готова для хот-фаджа?

– Только самую маленькую капельку, – сказала она.

К тому времени, когда мы покончили с нашим десертом, было уже поздно и нам пришлось стоять в очереди длиной в два квартала, чтобы купить себе билеты в кино.

Дул ветер с моря, вечер был прохладным и, не желая, чтобы она замерзла, я обнял ее.

– Спасибо, – сказала она. – Я не ожидала, что мы будем стоять на улице так долго. Тебе не холодно?

– Нет, – ответил я, – совсем не холодно.

Мы заговорили о фильме, который собирались посмотреть. Она больше говорила, а я слушал: на что обратить внимание в этом фильме, как определить то место, где было угрохано больше всего денег, и те сцены, на которых сэкономили. Она не любила, когда деньгами разбрасываются. В очереди мы также начали разговаривать и о другом.

– Легко ли быть актрисой, Лесли? Я никогда не спрашивал ни у одной из них об этом, но всегда желал узнать.

– А! Мэри Кинозвезда? – спросила она, посмеиваясь над своими словами. – Действительно ли тебя это интересует?

– Да. Для меня действительно загадка, что это за жизнь.

– Когда как. Иногда это прекрасно – когда хороший сценарий и хорошие люди, и они по-настоящему хотят сделать что-то стоящее. Но это редкий случай. Все остальное – просто труд. Но боюсь, что большая его часть не делает вклада в общечеловеческий прогресс. – Она вопросительно взглянула на меня. – Разве ты не знаешь, на что это похоже? Разве ты никогда не участвовал в съемках?

– Только вне помещений, на открытой местности. Но на сцене никогда.

– В следующий раз, когда я буду сниматься, ты придешь, чтобы посмотреть?

– Конечно, приду! Спасибо!

Как много всего у нее можно узнать, думал я. Все, чему она научилась, когда стала знаменитостью: изменило ли оно ее, испортило ли, заставило ли окружать себя стенами тоже? Вокруг нее чувствовалось какое-то поле уверенности, ее положительное отношение к жизни было притягивающим, неуловимо привлекательным. Она стояла на той вершине, которая была видна мне лишь издали; она видела свет, она знала секрет, который никогда не был мне доступен.

– Но ты мне не ответила, – сказал я. – Помимо съемок фильмов – какова твоя жизнь, как ты себя чувствуешь в качестве Мэри Кинозвезды?

Она взглянула на меня, некоторое время поколебавшись, а затем решила, что мне можно доверять.

– Вначале это захватывающе. Ты думаешь, что ты отличаешься от других, что в тебе есть что-то особенное, и это даже может быть правдой. Затем ты вспоминаешь, что ты такой же человек, каким был всегда: единственное .b+(g(% в том, что внезапно твой фильм начинают смотреть везде, о тебе пишут статьи, где рассказывают, кто ты, что ты говоришь и куда отправишься вскоре, и люди останавливаются на улицах, чтобы посмотреть на тебя. Ты теперь знаменитость. Пожалуй, точнее будет сказать, что ты оказываешься в центре внимания. И говоришь себе: Я не заслуживаю такого внимания!

Она подумала и добавила:

– И дело не в том, что люди превращают тебя в знаменитость. Это что-то другое. Это то, что ты символизируешь для них.

Когда разговор становится важным, пробегает волна возбуждения, и мы ощущаем быстрый рост новых сил. Слушай внимательно, Ричард, она права!

– Другие люди думают, что знают, кто ты: слава, секс, деньги, власть, любовь. Все это может быть сновидением газетчика, которое не имеет к тебе никакого отношения. Может быть, это нечто, что тебе совсем не нравится, но это то, что они думают о тебе. Люди бросаются к тебе со всех сторон, они думают, что получат все это, если прикоснутся к тебе. Это пугает, и ты возводишь вокруг себя стены, толстые стеклянные стены, и в то же время ты пытаешься думать, пытаешься не падать духом. Ты знаешь, кто ты внутри, но люди снаружи видят что-то другое.

Ты можешь сделать выбор в пользу образа, но тогда ты отказываешься от себя какой ты есть, или же ты продолжаешь быть собой, но чувствуешь, что твой образ становится фальшивым.

И еще ты можешь выйти из игры. Я думала, если быть кинозвездой так великолепно, почему в Городе Знаменитостей живет столько пьяниц и наркоманов, почему там так много разводов и самоубийств? – Она взглянула на меня открыто, беззащитно. – И я решила, что игра не стоит свеч. Я уже почти полностью прекратила сниматься.

Мне захотелось обнять и прижать ее к себе за то, что она была так откровенна со мной.

– Ты – Знаменитый Автор. – сказала она. – Ты тоже так себя чувствуешь? Имеет ли это какой-то смысл для тебя?

– Очень большой. Мне совсем невредно было бы побольше узнать обо всей этой дряни. Газеты, например, они с тобой так поступали? Печатали то, что ты никогда не говорила?

Она засмеялась.

– Не только то, что я никогда не говорила, но и то, что я никогда не думала, чему никогда не верила и чего никогда бы не подумала делать. Однажды обо мне напечатали фиктивную историю, с прямой речью, где все «дословно». И все выдумка. Я никогда не встречалась с этим репортером: он даже никогда не звонил мне. И вот, пожалуйста, напечатали! И ты молишься, чтобы зрители не поверили тому, что пишут о тебе в таких газетах.

– Со мной так не бывало, у меня есть теория.

– Какая теория? – спросила она.

Я рассказал ей о том, что знаменитости являются примером для всех нас, подвергаясь в мире всевозможным испытаниям. Моя теория не прозвучала так убедительно, как то, что сказала она.

Она наклонила голову ко мне и улыбнулась. Когда солнце зашло, я заметил, что ее глаза изменили свой оттенок и приобрели цвет лунного света на морской волне.

– Хорошая у тебя теория, о примерах, – сказала она. – Но ведь каждый человек является примером, разве не так? Разве каждый не воплощает в себе то, что он думает, все те решения, которые он принял до этого времени?

– Правда. Однако я не знаю ничего об обычном человеке; такие люди ничего не значат для меня до тех пор, пока я не встречусь с ними лично, или не прочитаю о них, или не увижу их на экране. Когда-то по телевизору была передача о каком-то ученом, который проводит исследования, почему скрипка звучит так, как она звучит. Я подумал сначала, зачем все это нужно миру? Когда миллионы людей умирают от голода, кому нужны исследования звуков скрипки?

Но затем я изменил свое мнение. Миру нужны примеры людей, которые живут интересной жизнью, проводят исследования и меняют характер современной музыки. Что делают со своими жизнями те люди, которые не страдают от бедности, не пали жертвой преступного мира или войны? Мы должны знать людей, которые сделали в жизни такой выбор, какой мы тоже можем сделать, чтобы стать людьми по праву. В противном случае у нас может быть вся пища в мире, но зачем она нам? Нам нужны модели! Мы любим их! Как ты думаешь?

– Наверное, так же, – сказала она. – Но мне не нравится это слово, модель.

– Почему? – спросил я, и сразу же понял сам. – Ты была когда-то моделью?

– В Нью-Йорке, – ответила она так, будто это был постыдный секрет.

– А что в этом плохого? Модель – это общественный пример особой красоты!

– Это-то и плохо. Трудно соответствовать такому уровню в жизни. Это пугает Мэри Кинозвезду.

– Почему? Чего она боится?

– Мэри стала актрисой, потому что в студии решили, что она хороша собой. И с тех пор она боится, что миру станет известно, что она не так уж красива и никогда не была красивой. Быть моделью довольно непрестижно. Когда ты называешь ее общественным примером красоты, это ухудшает ее репутацию.

– Но Лесли, ведь ты действительно прекрасна! – Я покраснел. – Я имею в виду, что ни у кого не может быть сомнений в том, что ты: что ты: очень привлекательна:

– Спасибо, но то, что ты говоришь, не относится к делу. Что бы ты ей ни говорил, Мэри считает, что красота – это образ, который другие создают для нее. И она находится в плену у этого образа. Даже когда она идет за продуктами, она должна выглядеть идеально – вот что это значит. Если чтото будет не так, найдется кто-то, кто узнает ее, и скажет своим друзьям: «Вам нужно получше присмотреться к ней! Она даже наполовину не так красива, как о ней думают!» И тогда все разочаруются в Мэри. – Она снова улыбалась, на этот раз немножко грустно. – Каждая актриса в Голливуде, каждая красивая женщина, которую я знаю, притворяется красивой и боится, что мир откроет секрет ее привлекательности рано или поздно. Это касается и меня.

Я покачал головой.

– Сумасшедшая. Ты совсем сумасшедшая.

– Мир сходит с ума, когда речь идет о красоте.

– Я думаю, что ты красива.

– А я думаю, что это ты сошел с ума.

Мы засмеялись, но она не шутила.

– Верно ли то, – спросил я ее, – что у красивых женщин трагически складывается жизнь? – Это был вывод, который я сделал, общаясь со своей Совершенной Женщиной во многих лицах. Возможно, правильнее было бы говорить не о трагичности, а о сложности. Незавидности. Тягостности.

Она немного подумала.

– Если они считают, что их красота – это они сами, – сказала она, тогда они стремятся к бессмысленной жизни. Когда все зависит от того, как ты выглядишь, – ты полностью теряешь себя, глядя в зеркало, и никогда не находишь вновь.

– Кажется, ты все же нашла себя.

– Все, что я нашла, я нашла не благодаря красоте.

– Расскажи мне.

Она рассказывала, а я слушал и мое удивление переходило в восхищение. Лесли, которую она в себе нашла, была найдена не на съемочной площадке, а в антивоенном движении, комитете обозревателей, который она организовала и ".'#+ "+o+. Подлинная Лесли Парриш провозглашала речи, боролась на политических митингах, выступала против американского правительства, которое поддерживало войну во Вьетнаме.

Пока я летал на истребителях Военно-Воздушных сил, она организовывала антивоенные выступления на Западном Побережье.

За смелость выступить против войны она подвергалась судебным преследованиям, ее травили слезоточивым газом во время демонстраций, ей угрожали расправой банды правых экстремистов. Но она продолжала деятельность, организуя все большие выступления, собирая средства у общественности.

Она помогала демократически настроенным конгрессменам-сепараторам и новому мэру Лос-Анжелеса победить в выборах, она была делегатом на президентских собраниях.

Она стала одним из основателей телеканала KVST на телестанции ЛосАнжелеса. Этот канал был льготным для беднейших меньшинств города. Она стала его президентом, когда он оказался в неблагоприятном положении. У него было много долгов, и кредиторы не желали больше ждать. Некоторые счета она оплатила своими деньгами, полученными за съемки фильмов с ее участием. В итоге канал выжил и стал процветать. Люди видели это и по всей стране заговорили о благородном начинании. Вслед за успехом пришла борьба с властью. Ее называли богатой расисткой; в нее стреляли. KVST лопнул в тот же день, когда она ушла с него. Он никогда не возродился вновь.

– Даже теперь, – сказала она мне, – я не могу спокойно смотреть на пустой экран телевизора по каналу номер шестьдесят восемь.

Мэри Кинозвезда оплатила путь до Лесли Парриш. Убежденный борец за справедливость и перестройщик миров, Лесли ходила в одиночку на вечерние политические митинги в тех частях города, куда у меня не хватило бы смелости пойти даже средь бела дня. Она участвовала в пикетировании вместе с рабочими, ходила с ними на демонстрации, собирала для них средства. Она – сторонник ненасильственного сопротивления – посвятила себя самым яростным баталиям в современной Америке.

Она отказывалась играть в фильмах эротические сцены.

– Я не буду сидеть в своей гостиной в обнаженном виде вместе со своими друзьями в воскресенье вечером. Почему я должна это делать с группой незнакомцев на съемочной площадке? С моей точки зрения, если бы я согласилась на нечто столь для меня противоестественное, это была бы проституция.

Когда каждая роль в фильмах стала требовать участия в эротических сценах, она отказалась от карьеры актрисы и перешла на телевидение.

Я слушал ее так, будто это был невинный фавн, которого я встретил на поляне и который, тем не менее, вырос на самом дне преисподней.

– Однажды в Торрансе была манифестация, мирная манифестация, – рассказывала она. – Она была запланирована, и мы получили разрешение на ее проведение. За несколько дней мы получили предупреждение от экстремистов из правого крыла, что они убьют одного из наших лидеров, если мы отважимся выйти. Было уже слишком поздно, чтоб отменить:

– Отменить никогда не поздно! – воскликнул я. – Зачем вам это?!

– Слишком много людей уже собралось, и кого можно было оповестить в последний момент? И к тому же, если только несколько человек выйдут на митинг, тогда экстремистам будет легко совершить убийство, не так ли? Поэтому мы позвали репортеров, телевизионщиков. Мы сказали им, чтобы они пришли и посмотрели как нас убивают в Торрансе! Затем манифестация началась; мы окружили со всех сторон человека, которого они собирались убить; мы шли с ним рука об руку. Им пришлось бы перестрелять всех, чтобы добраться до него.

– Ты: они стреляли?

– Нет. Убийство одного из нас перед телекамерой, мне кажется, не входило в их планы. – Она вздохнула, припомнив все это. – Это были плохие "`%,%-, не так ли?

Я не знал, что ей сказать. В этот момент мы стояли в очереди за билетами, и я обнимал своими руками редкого человека в моей жизни – человека, который восхищал меня.

Я, который всегда уходил от столкновений, потерял дар речи, осознавая контраст между нами. Если другие желают воевать, погибать на войне или выступать против войны, считал я, то в этом проявляется их свобода выбора. Для меня имеет значение лишь один мир – субъективный мир человека, который каждый создает для себя сам. Я бы скорее начал по-другому истолковывать историческое прошлое, но не стал бы политиком, не стал бы убеждать людей писать письма, голосовать, выступать или делать то, к чему они сами не чувствуют расположенности.

Она так сильно отличалась от меня. Откуда же это благоговейное уважение по отношению к ней?

– Ты думаешь о чем-то очень важном, – сказала она мне серьезным тоном.

– Да. Ты права. Ты полностью права. – Я так хорошо понял ее в этот момент, она мне так сильно понравилась, что я сказал ей все, что думал. – Я подумал, что именно это различие между нами делает тебя моим лучшим другом.

– Да?

– У нас очень мало общего – шахматы, хот-фадж, фильм, который мы хотим посмотреть – и в то же время мы так сильно отличаемся во всех других отношениях, что ты не кажешься мне такой опасной, как другие женщины. У них часто есть надежда выйти замуж. Но для меня одного брака уже достаточно. Никогда больше.

Очередь медленно ползла вперед. Мы будем в зале не раньше, чем через двадцать минут.

– Все это относится и ко мне, – сказала она и засмеялась. – Я не хочу показаться тебе опасной, но это еще одна наша общая черта. Я уже давно разведена. Едва ли я вообще встречалась с кем-то до свадьбы, поэтому, когда я получила развод, я начала встречаться, встречаться, встречаться! Но ведь так невозможно узнать человека, как ты думаешь?

Мы можем отчасти узнать его, думал я, но лучше было послушать, что она думает об этом.

– Встречалась с некоторыми из самых выдающихся, самых пресловутых, знаменитых людей этого мира, – сказала она, – но никто из них не сделал меня счастливой. Большинство из них подкатывают к твоей двери в машине, которая больше, чем твой дом. Они одеваются изысканно, они едут с тобой в фешенебельный ресторан, где все собравшиеся – знаменитости. Затем ты получаешь фотографию и видишь, что все выглядит так пышно, весело и изысканно! Я продолжала думать, что лучше мне ходить в хороший, а не в фешенебельный ресторан, носить ту одежду, которая мне нравится, а не ту, которую модельеры считают в этот год последним криком моды. А чаще всего я бы предпочла спокойно побеседовать или прогуляться в лесу. Мне кажется, что это другая система ценностей.

Мы должны иметь дело с той валютой, которая представляет для нас ценность, – продолжила она, – в противном случае любой успех в этом мире не покажется нам удовлетворительным, не принесет счастья. Если кто-то пообещает, что тебе заплатят миллион скрунчей за то, что ты перейдешь через улицу, а скрунчи не представляют для тебя никакой ценности, – ты будешь переходить через улицу? А если тебе пообещают сто миллионов скрунчей, что тогда?

Я чувствовала такое отношение к большей части того, что высоко ценилось в Голливуде, будто я имею дело со скрунчами. У меня было все, чего требовало мое положение, но я чувствовала себя как-бы в пустоте. Казалось, что я не могу уделять много внимания всему, что меня окружало. Зачем это все, если это лишь скрунчи? – спрашивала я себя. А между тем я боялась, что если буду продолжать встречи, то рано или поздно я сорву банк ab.(,.abln в миллион скрунчей.

– Как это могло случиться?

– Если бы я вышла замуж за мистера Выдающегося, я бы до конца жизни носила изысканную одежду, была бы хозяйкой дома для выдающихся людей на аристократических застольях в его кругу. Он бы стал моей гордостью, а я – его завоеванием. Вскоре бы мы стали жаловаться, что наш брак утратил всякий смысл, что мы не так близки друг другу, как нам следовало бы быть – когда о смысле и близости говорить было бы уже слишком поздно.

Я очень ценю две вещи – душевную близость и способность доставлять радость. Кажется, их нет в списке ни одного другого человека. Я чувствовала себя как чужой человек в чужой стране, и решила, что лучше мне не выходить замуж за туземцев.

Я отказалась еще от одной вещи. От встреч. А сейчас: – сказала она, – хочешь узнать секрет?

– Скажи.

– Сейчас я бы предпочла быть со своим другом Ричардом, чем встречаться с кем угодно другим!

– Аууу: – сказал я. Я обнял ее за это, неловко обнял одном рукой.

Лесли была уникумом в моей жизни: красивая сестра. кому я доверял и кем восхищался, с которой я проводил ночь за ночью за шахматной доской, но ни одной минуты в постели.

Я рассказал ей о своей совершенной женщине, как хорошо эта идея работает. Я чувствовал, что она не согласна, но слушает с интересом. Прежде чем она успела ответить, мы уже были в кинотеатре.

В фойе, где уже не было холодно, я перестал обнимать ее и не прикасался к ней больше.

Фильм, который мы увидели в этот вечер, нам суждено было посмотреть еще одиннадцать раз до конца этого года. В этом фильме было большое, пушистое, голубоглазое существо с другой планеты, которое попало к нам в результате крушения космического корабля. Это существо называлось вуки. Мы полюбили его так, будто мы сами были двумя вуки, а на экране видели своего представителя.

В следующий раз, когда я прилетел в Лос-Анжелес, Лесли встретила меня в аэропорту. Когда я вылез из кабины, она вручила мне коробку, перевязанную ленточкой с бантиком.

– Я знаю, что ты не любишь подарков, – сказала она, – поэтому я принесла тебе это.

– Я никогда не делаю тебе подарков, – прохрипел я польщенно. – Это мой тебе подарок: никогда не делать тебе подарков. Почему?:

– Открой коробку, – попросила она.

– Хорошо, еще один раз. Я открою ее, но:

– Открывай же, – сказала она нетерпеливо.

Подарком оказалась эластичная и пушистая маска вуки, которая надевалась на голову и доходила до шеи. В ней были сделаны дырки для глаз, а зубы были отчасти обнажены – полное подобие героя нашего любимого фильма.

– Лесли! – воскликнул я.

Маска мне очень понравилась.

– Теперь ты сможешь позабавить всех своих подруг своим мягким пушистым лицом. Надень ее.

– Ты хочешь, чтобы я прямо здесь на аэродроме у всех на виду?:

– Да, надень! Для меня. Надень ее.

Под влиянием ее обаяния весь мой лед растаял. Я надел маску, чтобы позабавиться, немножко порычал, как вуки, а она смеялась до слез. Я тоже смеялся под маской и думал о том, как много она для меня значит.

– Пошли, вуки, – сказала она, вытирая слезы и внезапно взяв меня за руку. – Мы можем опоздать.

Верная своему обещанию, она поехала со мной из аэропорта в киностудию LGМ, где заканчивались съемки фильма с ее участием. По пути я заметил, что люди с ужасом смотрят на меня в машине, и я снял маску.

Для того, кто никогда не был в звуковом киносъемочном павильоне, это было похоже на приглашение в царство Запутанности, где везде проведена Запретная Черта. Кабели, стойки, операторские пульты, камеры, тележки для камер, направляющие, лестницы, подвесные леса, прожекторы: Потолок был прямо увешан огромными тяжелыми прожекторами, и я мог поклясться, что арматура над головой вот-вот не выдержит. Люди были везде, перетаскивая аппаратуру с места на место, настраивая ее или сидя в окружении разных установок, ожидая следующего звонка или светового сигнала.

Она появилась из своей гримерной в золотистого цвета мантии из парчовой ткани или в чем-то похожем на мантию. Затем она проскользнула ко мне через все кабели и препятствия на полу, будто это были узоры на коврике.

– Тебе хорошо видно отсюда?

– Конечно. – Я корчился от взглядов всех служащих, которые следили за ней, но она, казалось, не замечала их. Я был раздражен, скован и чувствовал себя, как мустанг из прерий, который оказался в тропических джунглях, но она вела себя как дома. Мне казалось, что стоит неимоверная жара, а она выглядела отдохнувшей, свежей и сияющей.

– Как тебе это удается? Как ты можешь играть роль, когда все это происходит вокруг, когда все мы смотрим? Я думал, что исполнение роли – это что-то уединенное, каким-то образом:

– ОСТОРОЖНО! ДАЙТЕ ДОРОГУ! – Два человека волокли на сцену дерево, и если бы она не прикоснулась к моему плечу, чтобы я отошел в сторону, я бы не избежал столкновения с ветками и декорацией, на которой изображалась улица.

Она посмотрела на меня и на то, что было, как мне казалось, окружающим нас хаосом.

– Нам еще придется ужасно долго ждать, пока они настроят все эти специальные эффекты, – сказала она. – Надеюсь, что тебе не будет скучно.

– Скучно? Это все захватывает! Как ты можешь смотреть на это спокойно? Разве ты нисколечко не волнуешься, хорошо ли сыграешь роль?

Электрик на подвесных лесах над нами посмотрел вниз на Лесли и закричал сверху:

– Джордж! Не правда ли, сегодня те горы хорошо видны? Какая красота! О! Здравствуйте, мисс Парриш, как дела у вас там внизу?

Она посмотрела вверх и прижала рукой золотистую мантию к своей груди.

– Работайте, ребята! – засмеялась она. – Или вам делать нечего?

Электрик покосился на меня и покачал головой:

– Это компенсация за нашу высотную работу!

Она продолжила разговор со мной, как будто ничего и не произошло:

– Режиссер беспокоится. Мы отстаем на полтора дня от расписания. Наверное сегодня придется работать поздно вечером, чтобы догнать график. Если ты устанешь, а я буду как раз задействована в съемке в это время, возвращайся в гостиницу сам. Я тебе позвоню, когда мы закончим, если не будет очень поздно.

– Сомневаюсь, чтобы я устал. Не разговаривай со мной, если я здесь тебе мешаю, если хочешь повторить свои слова перед выходом:

Она улыбнулась.

– Это не проблема, – сказала она и посмотрела быстро в сторону съемочной площадки. – Мне уже пора идти туда. Желаю тебе хорошо провести время.

Парень, стоящий рядом с камерой, закричал:

– Первая группа! Займите, пожалуйста, свои места!

Почему она совсем не переживала о том, чтобы не забыть свои слова? Я чувствовал, что мне повезло, когда мне удавалось, не перечитывая много раз, запомнить те слова, которые я написал сам. Но почему она не ".+-c%bao, когда нужно помнить так много чужих слов?

Начались съемки. Сначала одна сцена, затем другая, а потом еще одна. Она ни разу не посмотрела в текст. Я чувствовал себя привидением, которое наблюдает за своими собратьями, когда видел ее игру в снимаемой драме. Она ни разу не сбилась. Когда я наблюдал за ней, мне казалось, что я вижу друга, который в то же время – незнакомец для меня. У меня было странное теплое настроение – моя сестра сейчас находится в окружении прожекторов и камер!

Изменилось ли мое отношение к ней, подумал я, когда я увидел ее здесь?

Да. Здесь происходит нечто магическое. У нее есть способности и навыки, которым я никогда не мог научиться до сих пор и никогда не смогу в будущем. Если бы она не была актрисой, она бы нравилась мне не меньше. Но она оказалась актрисой, и поэтому стала еще более привлекательна для меня.

Мне всегда нравилось встречаться с людьми, которые могли делать то, что было недоступно мне. Это всегда было очень увлекательно. То, что Лесли оказалась одной из таких моих знакомых, доставляло мне большое удовольствие.

На следующий день в ее офисе я попросил об одном одолжении.

– Можно мне воспользоваться твоим телефоном? Я хочу позвонить в Общество писателей:

– Пять-пять-ноль и тысяча, – сказала она с отсутствующим видом, перемещая телефон поближе ко мне и не отрывая глаз от финансовых сводок, которые поступили из Нью-Йорка.

– Что это?

Она посмотрела на меня.

– Это телефон Общества писателей.

– Откуда ты знаешь этот номер?

– Гм-м.

– Как ты можешь его знать?

– Я знаю много номеров. – И она снова вернулась к своим бумагам.

– Что это значит: «Я знаю много номеров»?

– Просто я помню много телефонных номеров, – ласково ответила она.

– А что если я захочу позвонить в: Парамаунт-фильм? – спросил я с подозрением.

– Четыре-шесть-три, ноль и сто.

Я с недоверием покосился на нее.

– А хороший ресторан?

– «Волшебная сковородка» – довольно хороший. В нем есть зал для некурящих. Два-семь-четыре, пять-два-два-два.

Я взял телефонный справочник и принялся листать его.

– Общество актеров, – сказал я.

– Восемь-семь-шесть, три-ноль-три-ноль. – Она сказала правильно. Я начал понимать.

– У тебя вчера не было текста сценария, Лесли: неужели у тебя фотографическая память? Неужели ты запомнила наизусть: весь телефонный справочник?

– Нет. Это не фотографическая память, – сказала она. – Я не вижу перед собой напечатанной страницы, я просто помню. Мои руки запоминают телефонные номера. Спроси у меня какой-нибудь номер и посмотри на мои руки.

Я открыл толстую книгу и перевернул несколько страниц.

– Город Лос-Анжелес. Приемная мэра?

– Два-три-три, один-четыре-пять-пять.

Пальцы ее правой руки двигались так, будто набирала на кнопочном телефонном аппарате. Только теперь шел обратный процесс: она вспоминала цифры, а не набирала их.

– Дэннис Вивер, актер.

– Один из приятнейших людей в Голливуде. Его домашний телефон?

– Да.

– Я пообещала, что никогда никому не буду его давать. Может быть, назвать тебе вместо него номер телефона магазина здоровой пищи «Гуд лайф», в котором работает его жена?

– Давай.

– Девять-восемь-шесть, восемь-семь-пять-ноль.

Я проверил номер по справочнику. Конечно, снова она была права.

– Лесли! Ты пугаешь меня!

– Не бойся, вуки. Это просто одна из забавных вещей, которые происходят со мной. Когда я была маленькой, я запоминала музыку и знала номерные знаки всех машин в городе. Когда я пришла в Голливуд, я запоминала сценарии, последовательность движений в танце, телефонные номера, расписания, разговоры и все, что угодно. Номер твоего красивого желтого самолетика N Один Пять Пять Х. Номер твоего телефона в гостинице два-семьвосемь, три-три-четыре-четыре, а остановился ты в комнате номер двести восемь. Когда мы вышли из студии вчера вечером, ты сказал: « Напомни мне, чтобы я рассказал тебе о моей сестре, которая работает в шоу-бизнесе». Я сказала: «А может, мне напомнить тебе об этом прямо сейчас?» И ты сказал: «Вполне можно и сейчас, потому что я в самом деле хочу тебе рассказать о ней». Я сказала: «Тогда я напоминаю:» – Она прекратила вспоминать и засмеялась, видя мое удивление.

– Ты смотришь на меня так, Ричард, будто я ненормальная.

– Это так и есть. Но ты мне нравишься в любом случае.

– И ты мне нравишься тоже, – сказала она.

 

 

***

Ближе к вечеру в этот день я работал над телесценарием, переделывая последние несколько страниц и выстукивая их на леслиной пишущей машинке. Она в это время улизнула в сад, чтобы поухаживать за своими цветами. Даже сейчас, думал я, как сильно мы отличаемся друг от друга. Цветы – прелестные маленькие создания, это ясно, но уделять им столько времени, сажать их для того, чтобы они зависели от меня, который должен их поливать, подкармливать, полоть и делать все то, что для них нужно: Нет, зависимость не для меня. Я никогда не буду садовником, а она никогда не будет какой-то другой.

Среди комнатных растений в ее офисе были полки с книгами, которые отражали все цвета той радуги, которой она была. Над столом были выписаны цитаты и идеи, которые нравились ей: Наша страна может поступать правильно или неправильно. КОГДА ОНА ПОСТУПАЕТ

 

НЕПРАВИЛЬНО, ИСПРАВЛЯЙТЕ ЕЕ ОШИБКИ.

(Кари Шурц) Не курить: ни здесь, ни где-нибудь еще! Гедонизм – плохое развлечение. Я опасаюсь за свою страну, когда я думаю, что Бог справедлив. (Томас Джефферсон) Предположим, что войну объявили, а никто не идет воевать.… Последнее было ее собственным высказыванием. Она предложила его в качестве лозунга, а потом его подхватили все…

СПРАШИВАЕТ?

Он подошел к телефону, а затем крикнул мне: – ЛЕСЛИ ПАРРИШ! – СКАЖИ ЕЙ, ЧТО Я СЕЙЧАС ПОДОЙДУ! – Я оставил шлем и кислородную маску висеть там, где они были, и побежал к…

СВЕТ!

 

Я безмолвно плавал в сиянии. Это не свет, осознавал я, это необъятное непрекращающееся великолепие, пронизывающее собой то, что когда-то было мной – это не свет. Этот свет просто олицетворяет нечто, он выражает собой что-то другое, более яркое, чем свет, – он выражает Любовь! Причем такую сильную, что сама идея о силе кажется смешным перышком мысли, если ее рассматривать в свете той грандиозной любви, которая поглотила меня.

 

 

Я ЕСТЬ!

 

ТЫ ЕСТЬ!

 

И ЛЮБОВЬ: ЭТО ВСЕ: В ЭТОМ ВЕСЬ СМЫСЛ!

Как только я попросил, Любовь отступила, померкла и превратилась в ночь, которая была солнечным полуднем на Беверли-Хиллз в северном полушарии… Я проснулся сидя в Банте, мое сердце стучало, а по лицу текли слезы. – АЙ! – громко произнес я. – АЙ-ай-ай!

БЫ СДЕЛАТЬ НАМНОГО ТИШЕ?

Она не расслышала слов, но поняла смысл и уменьшила громкость. – Спасибо, – сказал я. – вуки, это: ты что, серьезно считаешь, что это –… Присмотрись я внимательней, и помимо очаровательной фигурки в цветастом купальном халате, волос, упрятанных для…

ЧИТАЙ ЭТОГО, ПОЖАЛУЙСТА!

– Слишком поздно, – ответил я достаточно тихо для того, чтобы она не услышала. Порой нам интересно, сможем ли мы когда-либо узнать своих самых близких… А потом нам вдруг попадается на глаза секретный листок бумаги, где они передали чистоту своего сердца, подобную весне…

СКОЛЬКО ДЕНЕГ Я ПОЛУЧИЛ, МНЕ БЕЗРАЗЛИЧНО ТО, СКОЛЬКО Я ПОЛУЧИЛ ДЕНЕГ! У

 

 

МЕНЯ ЕСТЬ: У МЕНЯ БЫЛИ ЛЮДИ, КОТОРЫХ Я СПЕЦИАЛЬНО НАНЯЛ, ПОТОМУ ЧТО ОНИ

 

РАЗБИРАЛИСЬ В ЭТОМ БАРАХЛЕ, Я ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ ВСЕ ЭТИ ЗАПИСИ, Я НЕ ЗНАЮ,

 

СКОЛЬКО!

Она коснулась резинкой уголка своего рта, посмотрела на меня и после $+(b%+l-.#. молчания спросила: – Ты и в самом деле не знаешь? – Нет. – Я ощутил себя подавленным, непонятым, одиноким. – Я верю тебе, – мягко сказала она. – Но как тебе удается не ориентироваться в пределах миллиона долларов?

ВВОДНЫЕ ПРАВИЛА И ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЯ

Поздравляю с тем, что Вы сделали, чтобы заработать все эти деньги. Хотя Вам кажется, что они Ваши, и Вы думаете, что они – Ваша собственность,… – лишь около десятой части из них будут принадлежать Вам непосредственно, ЕСЛИ ВЫ В СОВЕРШЕНСТВЕ ВЛАДЕЕТЕ ВЕДЕНИЕМ…

Среда, вечер, 21/12 Дорогой Ричард!

Я не знаю, как и с чего начать. В поисках пути я долго и трудно думала, и мне приходили в голову самые разные идеи: В конце концов, меня посетила одна мысль, музыкальная метафора, которая… Наиболее распространенной формой больших классических произведений является сонатная форма. Это – основа почти всех…

БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ ВИДЕЛА! Я ЛЕЖУ (ШМЯК!) НА ПОЛУ, ОН, ПРОКЛЯТЬЕ, ПРОХОДИТ

 

 

МИМО. Я ЧУТЬ НЕ УМЕРЛА ОТ ТЕПЛОВОГО УДАРА, РАБОТАЯ С ТВОИМ ДУРАЦКИМ

 

ПЛАНЕРОМ! А ТЫ ОСТАВИЛ МЕНЯ ЛЕЖАТЬ НА ПОЛУ, А САМ ЧИТАЛ КНИГУ! ЕСЛИ БЫ Я

 

УМЕРЛА, ТЫ БЫ ДАЖЕ НЕ ЗАМЕТИЛ! (ШЛЕП!) ЛАДНО! МНЕ ТОЖЕ НАПЛЕВАТЬ НА ТЕБЯ

 

РИЧАРД ИДИОТСКИЙ БАХ!! ПРОВАЛИВАЙ, ИДИ К ЧЕРТЯМ ОТСЮДА. Я ХОЧУ БЫТЬ САМА!

ТЫ СЕБЯЛЮБИВАЯ: СВИНЬЯ! (ХРЯСЬ!) Никогда: никто; за всю; мою; жизнь; не; говорил; так; со; мной. И никогда я не… Исполненный отвращения и ярости, я выскочил из трейлера, хлопнув дверью, и подбежал к Майерсу, стоящему на солнце.…

ВСЕ!

 

В тот момент, когда я отстегнулся, кабина исчезла. Я ухватился за фал парашюта, дернул его, перевернулся, чтобы увидеть землю до того, как парашют раскроется: слишком поздно. Мне очень жаль, вук. Так жа:

Чернота.

 

Очнувшись на полу трейлера, я моргнул глазами, открыл их и уставился в темноту.

– Лесли:

Я лежал на полу, тяжело дыша, мое лицо было влажным от слез. Она сидела там же, на кровати.

– С тобой все хорошо? – спросила она. – С тобой все в порядке?

Я поднялся с пола, устроился рядом с ней, придвинувшись как можно ближе, и крепко ее обнял.

– Я не хочу покидать тебя, маленькая вуки, я никогда не покину тебя, – сказал я. – Я люблю тебя.

Она едва заметно пошевелилась. Наступила тишина, и казалось, что навсегда.

– Ты: что? – переспросила она.

 

Тридцать четыре

Уже после двух часов ночи, позабыв о разногласиях, мы лежали на нашей двуспальной кровати и разговаривали о цветах, изобретениях и о том, какой могла бы быть наша идеальная жизнь. Я вздохнул и сказал:

– Помнишь мое старое определение? Что родная душа – это тот, кто всегда соответствует всем нашим потребностям?

– Да.

– Тогда я полагаю, что мы – не родные души.

– Почему? – спросила она.

– Потому что у меня нет потребности спорить, – сказал я, – у меня нет потребности бороться.

– Откуда ты знаешь? – сказала она мягко. – Откуда ты знаешь, может, это единственный способ для тебя чему-нибудь научиться? Если бы борьба не была нужна тебе для того, чтобы извлечь урок, ты бы не создавал так много проблем! Иногда я не понимаю тебя, пока ты не рассердишься: и разве не бывает так, что ты не знаешь, что я имею в виду, пока я не начинаю кричать? Всегда ли соблюдается правило, что мы можем учиться только с помощью приятных слов и поцелуев?

Я удивленно заморгал:

– Я думал, что общение родных душ совершенно в любой момент, поэтому как же они могут ссориться? Ты хочешь сказать, вуки, что в этом совершенство? Ты хочешь сказать, что даже когда мы сталкиваемся, – это волшебство? Что столкновение материализует понимание между нами, которого не было раньше?

– Да-а, – сказала она в золотистых сумерках, – жизнь с философом:

 

Тридцать пять

На следующий день в полетном списке мой планер оказался двадцать третьим в очереди на взлет, предпоследним. Крылья заполнены водой для балласта, спасательное снаряжение на борту, опознавательные знаки установлены и поворотные устройства проверены. Лесли передала мне карты, список радиочастот, поцеловала меня, пожелала удачи и опустила вниз фонарь кабины. Я зафиксировал ее изнутри. Я откинулся в полулежачее кресло пилота, проверил рычаги управления, утвердительно кивнул, послал ей последний воздушный поцелуй, покачал рулевые педали из стороны в сторону. Теперь вперед, буксирный самолет, вперед!

Каждый взлет отличается от других, но в то же время каждый является таким же замедленным катапультным взлетом с самолетом в качестве буксира. Сильный поток мелкого мусора и рев от самолета впереди, когда он натягивает буксирный трос. Мы сдвигаемся вперед на несколько футов, затем быстрее, быстрее. Скорость дает возможность управлять с помощью элеронов, педали, подъемных устройств, и вот планер отрывается колесами от земли и ждет, пока буксир закончит разгон и начнет подниматься вверх.

Лесли проказничала сегодня утром, щедро окатывая меня ледяной водой, когда я меньше всего этого ожидал. Она была счастлива, и я тоже. Какая это была бы трагическая ошибка – стремиться к тому, чтобы покинуть ее!

Через пять минут подъем закончился, я спикировал, чтобы ослабить натяжение троса, и, потянув за рычаг, легко освободился от буксира.

Вблизи аэродрома был один хороший восходящий поток теплого воздуха, густо заполненный планерами. Я изнемогал от жары в кабине. Впереди был целый вихрь планеров. Но я был одним из последних на взлете и не мог целый день ожидать подъема. Я был нетерпелив, но внимателен. Смотри по сторонам, думал я, будь начеку!

Крутой разворот. Быстрый разворот. Я оказался в центре потока воздуха и начал быстро подниматься вверх: пятьсот футов в минуту, семьсот. Смотри по сторонам.

Моя шея ныла от быстрых поворотов то влево, то вправо, высматривания, рассчитывания. Швейцер скользнул ниже меня, круто повернув.

Она права. Я действительно создаю проблемы. У нас были неприятные мгновения, но разве у кого-то их нет? Приятные мгновения великолепны, они просто: Смотри по сторонам!

Циррус вверху слишком резко повернул и круто пошел вниз, приблизился ко мне на тридцать футов, его крыло как гигантское лезвие устремилось к моей голове. Я рванул рычаг вперед, уходя вниз и в то же время уклоняясь от планирующего подо мной.

– Вот как ты собрался летать! – сдавленно пробормотал я. – Ты собираешься меня потеснить!

Я снова вернулся в круговорот поднимающихся планеров и посмотрел на верхнюю часть этого цилиндра диаметром с полмили. Немногие пилоты, думал я, когда-либо видят такое. Когда я смотрел, вверху началось какое-то странное движение. Это был планер, идущий штопором! вниз среди других планеров! Я видел и не мог поверить своим глазам: как это глупо и опасно – делать штопор! среди такого большого числа аэропланов!

Я прищурился от солнца. Планер не пикировал для развлечения, он падал, потому что потерял крыло.

Смотри! Не один падает – два! Два планера, потеряв управление, опускались прямо вниз по направлению к моей кабине.

Я дернул рычаг влево, нажал до отказа на левую педаль и устремился прочь, подальше от опасности.

Дальше за моим правым крылом пронеслись, беспорядочно кувыркаясь, два столкнувшихся планера. Вслед за ними пролетело целое облако обломков, ленивых осенних листьев, кружащихся на лету.

Радио, которое молчало минутами, вдруг закричало:

– Воздух! Внимание, воздух! Прыгайте! Прыгайте!

И что пользы им говорить, – думал я, – по радио, чтобы они прыгали? Когда твой аэроплан развалился на куски, разве мысль о парашюте не приходит в голову довольно быстро?

Среди обломков падающих планеров было тело человека, неуклюже падающее вниз. Оно падало довольно долго, затем нейлон замелькал за ним, наполняясь воздухом. Он был жив; он потянул за кольцо раскрытия парашюта. Хорошо сработано, парень!

Парашют раскрылся и беззвучно поплыл в направлении скал.

– Появилось два парашюта! – сказало радио. – Внимание, земля, появилось два парашюта! Опускаются за три мили к северу. Можете отправить туда джип?

Я не мог увидеть другой парашют. Тот, который я видел, скомкался, когда пилот достиг земли.

Все еще летели части разбитых планеров, среди них один обломок с половиной крыла все кружился и кружился медленно вокруг своей оси.

Никогда я не видел столкновения в воздухе. На расстоянии оно выглядело мирным и тихим. Это мог быть новый спорт, изобретенный скучающими плотами, если бы только не эти куски аэропланов, несущиеся вниз. Ни один пилот не станет заниматься таким спортом, при котором для забавы нужно разбивать аэропланы.

Радио снова затрещало:

– Кто-нибудь видит пилотов?

– Да. Оба в поле зрения.

– Как они? Вы можете сказать, что с ними все о'кей?

– Да. С ними обоими все в порядке. Кажется, что все в порядке. Оба на земле, машут руками.

– Слава Богу!

– Хорошо, парни, давайте будем повнимательнее здесь, наверху. Здесь много аэропланов в малом пространстве:

Четыре пилота в нашей группе, думал я, – женщины. Каково оно быть женщиной, летать здесь, на высоте, и слышать, как к тебе обращаются «парни»?

Вдруг мороз пробежал у меня по коже в жаркой кабине. Я видел это "g%`! Какое стечение обстоятельств: единственное воздушное столкновение, которое я видел, случилось на следующий день после того, как я лежал на полу в трейлере и наперед воображал его!

Нет, я не воображал, это был я, потерявший в полете крыло! Это мог быть я, лежащий сейчас где-то в пустыне, и не такой удачливый, как те двое, влезающие в джип и мечтающие о том, чтобы описать свои увлекательные приключения.

Если бы Лесли покинула меня прошлой ночью, если бы я был перед взлетом уставшим и расстроенным сегодня, а не отдохнувшим и спокойным, – это вполне мог быть я.

Я изменил курс, хотя вокруг небо было необычайно пустынно. После всего случившегося планеристы не будут летать большими группами, если воздушных потоков хватает на всех.

Уйдя носом вниз, мой тихий самолетик устремился на полной скорости по направлению к горной гряде. Возле самих скал мы попадали в новый поток восходящего воздуха и кружились, быстро набирая высоту.

Это вчерашнее видение, думал я, оно ли спасло меня?

Теперь я в безопасности, конечно.

Сделав выбор в пользу любви, не избрал ли я при этом жизнь вместо смерти?

 

Тридцать шесть

Она свернулась кольцом в колее дороги, свернулась и приготовилась укусить наш пикап, который приближался к ней по ухабам со скоростью десять миль в час. Я остановил машину и потянулся за микрофоном.

– Привет, вук, слышишь меня?

Последовала небольшая пауза, и она ответила мне по радио из трейлера.

– Да. Почему ты остановился?

– Здесь змея, перегородила дорогу. Можешь найти книги по змеям? Я тебе ее опишу.

– Минутку, солнышко.

Я подал автомобиль вперед, свернув в сторону, чтобы быть рядом с животным. Змея лизала воздух своим черным языком, выражая недовольство. Когда я заводил мотор, она сместила положение своих колец и зашипела, как в пустую банку: Я предупреждаю тебя:

Какая смелая змея! Мне бы такую смелость. Я бы стоял, сжав кулаки, один на один с танком в три дома высотой и шесть шириной, хмурился и говорил: Не смей двигаться дальше, я предупреждаю тебя:

– Нашла книги по змеям, – сказала она по радио. – Теперь будь осторожен. Сиди в кабине и не открывай дверь, о'кей?

Да, сказала змея. Слушай ее и будь внимателен. Это моя пустыня. Ты заигрываешь со мной, и я убью твой автомобиль. Я не хочу этого, но если ты меня заставишь, мне ничего другого не останется делать. Желтые глаза не мигая смотрели на меня, язык словно пробовал воздух.

Лесли не могла сдерживать любопытство:

– Я выхожу, чтобы посмотреть.

– Нет! Лучше оставайся там у себя. Здесь в песке может быть целое гнездо. Хорошо?

Молчание.

– Лесли?

Молчание.

В зеркальце задасто обзора я увидел фигуру, выходящую из трейлера и направляющуюся ко мне. Одного не хватает нам в этих современных отношениях мужчины и женщины, думал я, – послушания.

– Извини меня, – сказал я змее. – Я сейчас вернусь.

Я отъехал назад по дороге и остановился перед ней. Она села в кабину справа с книгами Полевой справочник по пресмыкающимся и земноводным Северной Америки и Справочник натуралиста клуба Сьерры. Пустыни ЮгоЗапада.

– Где змея?

– Ждет нас, – сказал я. – Слушай, я хочу, чтобы ты оставалась в кабине. Я не хочу, чтобы ты выглядывала из машины, слышишь?

– Я не буду, если ты не будешь.

Мы почувствовали, что приближается какое-то приключение.

Змея не сдвинулась с места и шипением снова остановила пикап.

Снова вернулись? Хорошо, но дальше вы не поедете, ни на дюйм дальше, чем в прошлый раз.

Лесли наклонилась надо мной, чтобы посмотреть.

– Привет! – сказала она весело и оживленно, – здравствуй; змейка! Как дела у тебя сегодня?

Нет ответа. Что вы обычно говорите, когда вы – это шероховатая хитрая жесткая ядовитая пустынная гремучая змея, а ласковый голос симпатичной девушки спрашивает у вас что-то типа «Как у тебя дела?» Вы не знаете, что ответить. Вы моргаете глазами и молчите.

Лесли села на свое место и открыла первую книгу.

– Какого цвета, как бы ты сказал?

– Хорошо, – сказал я. – Она зеленоватого песочного цвета, грязно-бледнооливкового. Темные овальные горошины на спине, более темный оливковый цвет внутри горошин, почти белый сразу же вне их. У нее широкая плоская треугольная голова, короткий нос.

Звук листаемых страниц.

– Милый, здесь все какие-то неподходящие кандидатуры! – сказала она. – А она большая?

Я улыбнулся. Каждый из нас как-то относится к вопросам пола в настоящее время. Бывает, что изменишь свою точку зрения, если надо, после намека или замечания. Лесли явно намекала.

– Она – не маленькая змея, – сказал я. – Если ее растянуть во всю длину: будет, наверное, четыре фута?

– Ты бы сказала так: овальные отметины часто переходят в невыразительные поперечные полоски вблизи хвоста?

– Похоже. Но нет. Черные и белые полосы вокруг хвоста. Узкие черные, широкие белые.

Змея распустила кольца и направилась к зарослям полыни возле дороги. Я завел машину и нажал на газ, чтобы разогнать мотор, и тут она сразу же снова свернулась в кольца, глаза заблестели, хвост задвигался. Я предупредила тебя, и я не шучу! Если хочешь иметь мертвый автомобиль, ты его получишь! Стой там, не шевелись, а то я: – Чешуйка рельефная, по двадцать пять рядов? – спросила Лесли. – Черные и белые кольца окаймляют хвост! Посмотри на это: Тонкие полоски от глаз тянутся назад над уголками рта.

Видишь эту небольшую полоску возле глаза? – сказала змея. Что еще мне тебе сказать? Только протяни свою руку поближе к ним и медленно назад:

– Точно как ты говоришь! – сказал я. – Это она! Как ее называют?

– Гремучая змея Мохава, – прочла она. – Crotalus scutellatus. Хочешь увидеть ее на картинке?

Змея на фотографии не улыбалась.

Лесли открыла «Справочник натуралиста», стала листать страницы. «Доктор Лоув утверждает, что Мохава обладает „уникальным“ ядом с токсическими веществами парализующего действия, для которых еще не разработано эффективных противоядий, и что укус этой змеи намного более опасен, чем укус западной гремучей, с ромбовидным рисунком на спине, с которой ее иногда путают».

Тишина. Поскольку поблизости не было западной гремучей с ромбовидным рисунком на спине, эту змею не с кем было путать.

Мы смотрели друг на друга, Лесли и я.

– Наверное, будет лучше, если мы останемся в кабине, – сказала она.

– У меня нет сильного желания выходить, если это то, что тебя беспокоит.

Да, – зашипела Мохава, гордая и свирепая. – Вы ничего не спешите делать сейчас:

Лесли выглянула снова.

– Что она делает?

– Она говорит мне, что я не спешу ничего делать сейчас.

Через некоторое время змея раздернула кольца, посмотрела нам в глаза, ожидая от нас любой уловки. Но уловки не последовало.

Если бы она укусила меня, – думал я, – умер бы я или нет? Конечно, нет. Я бы использовал всю свою психическую защиту, превратил бы яд в воду или шипучий напиток, не говоря уже о возможности изменить систему представлений, которая бытует в мире, о том, что от укусов змей умирают. Я могу сделать это, думал я. Но не нужно проверять свои способности прямо сейчас.

Мы рассматривали змею, восхищаясь ею.

Да, вздохнул я про себя. Я почувствовал тогда обычную бестолковую предсказуемую реакцию: убей ее. Что, если она залезет в трейлер и перекусает нас всех; лучше возьми лопату сейчас и прикончи ее сразу, до того как она сделает это. Это – самая смертельно опасная змея в пустыне, возьми ружье и застрели ее прежде, чем она укусит Лесли!

О, Ричард, как неприятно, что в тебе существует кто-то, думающий так грубо, так жестоко. Убить. Когда ты перейдешь на такой уровень, где нет никакого страха?

Я обвиняю себя напрасно! Мысль о том, чтобы ее убить, была случайным испуганным невежественным безумным намеком. Я не отвечаю за этот намек, а только за свои действия, за то, что избрал в конце концов. Мой выбор состоит в том, чтобы ценить эту змею. Она – такое же подлинное и такое же притворное выражение жизни, как и этот человек, который видит себя двуногим, пользующимся техническими средствами, управляющим машиной, полужестоким, обучающимся существом. В этот момент я бы использовал лопату против каждого, кто осмелился бы напасть на нашу смелую гремучую змею Мохава.

– Давай дадим ей послушать немножко музыки по радио. – Лесли щелкнула переключателем, нашла канал с классической музыкой, где как раз передавали что-то в духе Рахманинова, и увеличила громкость настолько, насколько позволял регулятор. – Змеи ведь могут слышать не очень хорошо, – объяснила она.

Через некоторое время гремучая змея смягчилась и расслабилась: на месте защитной стены осталось лишь одно кольцо. По истечении еще нескольких минут она лизнула воздух в нашем направлении последний раз. Хорошо справились. Вы выдержали испытание. Поздравляю. Ваша музыка слишком громкая.

– Вон она уползает, вук! Видишь?

До свидания.

И миссис Г. З. Мохава, мягко выгибаясь, повилась прочь и вскоре исчезла среди полыни.

– Пока! – сказала Лесли и помахала ей, почти что с грустью.

Я отпустил тормоза, вернул машину обратно к трейлеру, высадил своего дорогого пассажира с его книгами о змеях.

– Как ты думаешь, – сказал я, – мы вообразили все, что она нам говорила? А может быть, она была воплощенным духом, который на час принял вид змеи, чтобы узнать, как мы справимся со своим страхом и желанием убивать? Может, это был ангел в шкуре змеи, явившийся нам здесь, на $.`.#%, чтобы проверить нас?

– Я не собираюсь этого отрицать, – сказала Лесли, – только на всякий случай, если это было не так, давай с этого времени будем громко включать музыку, когда выходим из трейлера, чтобы мы не застали ее врасплох, хорошо?

 

Тридцать семь

Достаточно было измениться нашим мыслям – и мир вокруг нас тоже изменился. Аризона летом стала несколько слишком жарким местом для нас, и пришло время изменить панораму. Может быть, поехать севернее, туда, где холоднее? Как насчет Невады? Перегнать трейлер с планером в Неваду?

Здесь было прохладнее, довольно ощутимо. Вместо 115 градусов снаружи было 110. Вместо малых гор на горизонте – большие.

В трейлере испортился электрический генератор: три дня поиска неисправности, пайки, и он снова заработал. Как только генератор починили, испортились водяные насосы. К счастью, перспектива жизни без воды в центре миллионов квадратных акров песков и выбеленных костей животных помогла нам отремонтировать насосы с помощью перочинного ножика и куска картона.

Вернувшись после шестидесятимильного пробега за водой и почтой, она стояла я кухне и читала вслух письмо из Лос-Анжелеса. Жизнь в пустыне изменила наши взгляды. Мегаполис стал таким нереальным, и теперь нам трудно было вообразить, что он все еще там, что люди по-прежнему живут в городах. Письмо напомнило нам об этом.

«Дорогой Ричард! Мне очень жаль, что я вынужден сообщить тебе о том, что Департамент по налогообложению отклонил твое предложение и требует немедленной выплаты одного миллиона долларов. Как ты знаешь, у него есть право удержания имущества до уплаты долга, которое распространяется на всю твою собственность. Он имеет юридические основания завладеть ею в любое время. Предлагаю тебе встретиться как можно скорее. Искренне твой, Джон Маркворт».

– Почему они отклонили предложение? – спросил я. – Я же предлагал уплатить им всю сумму!

– Кто-то кого-то не так понял, – сказала Лесли. – Будет лучше, если мы съездим и разберемся сами, что к чему.

Мы поехали через пустыню к бензозаправке, где находился платный телефон-автомат, и назначили встречу на девять часов утра на следующий день. Мы забросили в Майерс часть одежды и погнали на большой скорости по пересеченной местности, оказавшись в Лос-Анжелесе к закату.

– Трудности не с твоим предложением, – сказал Маркворт на следующее утро. – Трудности с тем, что ты известен.

– Что? Трудности с чем?

– Тебе будет трудно поверить, и я сам никогда раньше о таком не слышал. Департамент придерживается политики не принимать компромиссные предложения от знаменитостей.

– Что: заставляет их считать меня знаменитостью?

Он повернулся в своем кресле.

– Об этом я тоже спросил. Агент сказал мне, что он вышел в коридор своего офиса и начал спрашивать всех людей подряд, слышали ли они чтонибудь о Ричарде Бахе. Большинство из них слышали.

Мертвая тишина в комнате. Я не мог поверить в то, что услышал.

– Можно, я повторю все сначала, – сказала наконец Лесли. – Департамент по налогообложению; не желает принимать предложение Ричарда: потому что люди; в каком-то коридоре; слышали о нем. Ты это серьезно?

Юрист развел руками, не в силах изменить то, что произошло.

– Они согласны лишь на полную одноразовую выплату. Они не принимают выплат в рассрочку от известных людей.

– Если бы он был Барри Бизнесменом, они бы приняли предложение, – сказала она, – но поскольку он – Ричард Бах, они не пойдут на это?

– В точности так, – сказал он.

– Но ведь это дискриминация!

– Вы можете выдвинуть это обвинение в судебном порядке. Вероятно, вы выиграете дело. Но на это уйдет около десяти лет.

– Подождите! Кто босс этого типа? – сказал я. – Ведь должен же быть там кто-то:

– Тип, который занимается твоим делом сейчас, он же и есть босс. Это он сочинил Правило о Знаменитостях. Я посмотрел на Лесли.

– Что нам остается делать сейчас? – обратилась она к Маркворту. – У Ричарда есть деньги, чтобы расплатиться с ними. Мы продали почти все, что у него было для того, чтобы заплатить наличными! Он мог бы выписать им чек почти на половину этой суммы сегодня же, если бы они приняли его, не забирая то, что остается. Я думаю, он мог бы выплатить задолженность в течение года, особенно если он снова вернется к работе. Но он не сможет продолжить работу над фильмом, он не сможет даже писать, если эти люди набросятся и заберут его книгу прямо со стола:

Мое возмущение породило идею.

– Другой агент, – сказал я. – Наверное, существует какая-то возможность передать дело в руки другого человека?

Он порылся в бумагах на своем столе.

– Давайте посмотрим. Вашим делом уже занимались семь агентов: Булли, Парсейт, Гун, Сэйдайст, Блюцукер, Фрадиквот и Бист. Никто из них не желает брать на себя ответственность, никто не хочет связываться.

Терпение Лесли лопнуло.

– Они спятили? Разве им не нужны деньги? Неужели они не понимают, что этот человек пытается заплатить им, он не собирается убегать или заключать сделку, чтобы получить доход по тридцать центов на каждый доллар? Он пытается заплатить им полностью! ЧТО ЗА ГЛУПЫЕ ПРОКЛЯТЫЕ ИДИОТЫ, – завопила она, слезы отчаяния появились у нее на глазах.

Маркворт оставался таким же спокойным, будто он разыгрывал эту сцену уже много раз.

– Лесли. Лесли? Лесли! Слушай. Тебе важно понять вот что. Департамент по налогообложению сколочен из наименее разумных, самых боязливых, злобных, мстительных людей, которые когда-либо скрывались за стенами государственных учреждений. Я знаю это. Я работал там в течение трех лет. Каждый чиновник по налогам работает сначала на государство, чтобы изучить своего врага. Если ты не поработаешь в департаменте по налогообложению, ты не сможешь быть хорошим юристом в области налогов; ты не сможешь поверить тому, с чем имеешь дело.

Я чувствовал, что бледнею, а он продолжал.

– Если только ДН не думает, что ты собираешься улизнуть из страны, он не отвечает на письма, телефонные звонки, и мы порой не можем связаться с ними в течение месяца. Никто там не желает быть ответственным за дело такого рода, такого масштаба. Сделай ошибку – и о тебе напишут: Он выселяет сгорбленных старушек из их лачуг, но разрешает Ричарду Баху выплачивать долги в рассрочку!

– Но почему тогда они не хватают все прямо сейчас? Почему не возьмут все, что у меня есть?

– Это тоже будет ошибкой с их стороны: Ричард Бах пообещал уплатить полностью, если бы он позволил ему, но он конфисковал всю его собственность, которая оказалась не стоящей и половины того, что можно было бы от него получить: Разве ты не видишь? Ведь отсутствие решения намного лучше, чем неправильное решение.

– Вот почему мы перепробовали стольких агентов, – сказал он. – Каждый -."k) агент начинает затягивать рассмотрение этого неприятного вопроса в надежде, что ему дадут другую работу и появится еще один агент до того, как первому придется вплотную заняться работой с ним.

– Но наверняка кто-то вверху, – сказала Лесли, – директор всего заведения, если мы обратимся к нему: Маркворт кивнул.

– Я встречался с ним раньше. Сначала я долго добирался до него, потом пробился. Он говорит, что не может сделать исключение, и ты должен пройти через все инстанции, как полагается. Он говорит, что мы должны иметь дело с назначенным агентом, а затем со следующим и так далее.

Лесли подходила к проблеме, как к шахматной задаче:

– Они не хотят принимать его предложение, но он не может заплатить сразу миллион долларов. Если они конфискуют его имущество, он не сможет работать. Если они не решат этот вопрос, – он тоже не сможет работать, потому что они могут конфисковать все завтра, и работа пойдет насмарку. Если он не будет работать, он не сможет заработать денег, чтобы уплатить им долг. Мы находимся в преддверии ада уже почти год! Будет ли это продолжаться до конца времен?

Впервые за всю нашу встречу юрист просиял.

– В некотором смысле время работает в пользу Ричарда. Если это дело протянется три года без решения, он получит право оправдать невыплату долга своим банкротством.

Я чувствовал себя присутствующим на Безумном Чаепитии с Сумасшедшим Болванщиком.

– Но если я разорюсь, им ведь тоже не заплатят! Разве они этого не понимают?

– Конечно, понимают. Но думаю, они хотят затянуть время. Думаю, они предпочитают сделать тебя банкротом.

– Почему? – спросил я. – Что за ненормальные: они бы получили миллион долларов, если бы дали мне выплатить долги.

Он грустно взглянул на меня.

– Ты по-прежнему забываешь, Ричард. Если ты обанкротишься, это не будет решением ДН, это будет твоим решением – и правительство не будет виновато! Никому не придется за это отвечать. Никого не будут критиковать. Долг в юридическом порядке будет погашен. До тех пор все будет идти не так уж плохо. Если они не примут решение о конфискации, ты свободен тратить деньги. Почему бы тебе не объехать вокруг света, не пожить в самых фешенебельных гостиницах, не позванивать мне иногда из Парижа, Рима, Токио?

– Три года? – спросила Лесли. – Банкротство? – Она посмотрела на меня с жалостью по поводу нашей судьбы, а затем запротестовала. – Нет! Этого не случится! Мы уладим это дело! – Ее глаза сверкали. – Знаменитость или нет, повышай ставки и вноси новое предложение. Сделай его таким выгодным, чтобы они не могли отклонить его. Ради Бога, найди там одного неслабонервного человека, который согласится пойти навстречу!

Маркворт вздохнул и сказал, что новое предложение не поможет, но согласился попробовать.

Для консультации вызвали бухгалтера и других юристов. Калькуляторы снова пропускали через себя столбцы цифр, снова бумаги шуршали по столу, предлагались и отвергались стратегии действий, и новая встреча была назначена на следующий день. Так мы пытались выработать предложение, которое было бы столь безопасным, чтобы правительство не смогло отказаться от него.

Я смотрел в окно на небо, пока они работали. Как пилот потерпевшего аварию аэроплана, я знал, что падение неизбежно, но не боялся его. Мы пойдем на это; мы начнем все сначала. Было бы большим облегчением, если бы оно случилось.

– Помнишь гремучую змею? – сказала Лесли после того, как заседание было отложено, и мы спускались в лифте к стоянке автомобилей.

– Конечно. Croandelphilis scootamorphulus. Противоядий не известно, – сказал я. – Конечно, помню. Это была смелая змея.

– Теперь-то, после денька, подобного этому, когда пытаешься справиться с этими улитками из ДН, ты понимаешь, наверное, как здорово сидеть в пустыне и иметь дело с подлинно честной откровенной гремучей змеей.

Мы устремились назад в Неваду измотанными и обнаружили по прибытии к нашему трейлеру в пустыне, что он ограблен: дверь взломана, книжные полки пусты, содержимого выдвижных ящиков нет; все, что мы оставили в нашем маленьком домике на колесах, пропало.

 

Тридцать восемь

Лесли была ошеломлена. Она ходила вокруг и искала наши любимые вещи, с которыми мы жили, – своих дорогих попутчиков. Будто бы они могли внезапно появиться на своих местах. Книги, одежда, деревянные кухонные ложки, которые означали для нее домашний уют, даже ее щетки для волос – все исчезло.

– Не беспокойся, вук, – успокаивал я ее. – Ведь мы потеряли лишь вещи. До тех пор, пока ДН не соберется принять решение, у нас есть много денег, которые можно тратить. Одна поездка в город, и мы купим все это снова.

Она почти не слышала меня, осматривая пустые выдвижные ящики стола.

– Ричард, они забрали даже моток веревки:

Я отчаялся утешать ее:

– А мы думали, что являемся самыми экономными в мире по расходу веревок! Подумай, как счастлив благодаря нам тот: у него теперь целый моток веревки! А выжженные деревянные ложки! А тарелки с рисуночками на них!

– Наши тарелки были без рисунков, – сказала она. – Мы ведь покупали их вместе, неужели не помнишь?

– Ладно, мы купим еще тарелок. Как насчет того, чтобы на этот раз обзавестись красивой оранжевой или желтой посудой? И чашки чтобы были побольше, чем те, что были у нас. Мы можем дать себе волю в книжном магазине, да и новую одежду тоже можно приобрести:

– Дело не в вещах, Ричи, дело в смысле вещей. Неужели тебя не задевает то, что незнакомцы вломились в твой дом и забрали какое-то количество смысла из твоей жизни?

– Это задевает только тогда, когда мы позволяем ему, – сказал я. – Сейчас мы уже не можем избежать того, что случилось; оно произошло, и чем скорее мы дадим ему уйти в прошлое, тем лучше. Если бы чувство досады могло что-нибудь изменить, я бы досадовал. Но изменение может наступить только тогда, когда мы выбросим это из головы, купим новые вещи и дадим какому-то времени пройти между нами в будущем и этим днем. Пусть они забрали все, что было в трейлере, ну и что? Ведь мы – это главное, не так ли? Лучше, когда мы счастливы вместе в пустыне, чем когда мы живем отдельно во дворцах, заполненных тарелочками и веревочками!

Она вытерла слезы.

– Да, ты прав, – сказала она. – Мне кажется, я изменяю свое отношение. Я часто говорила, что если кто-то вломится в мой дом, он может брать все, что хочет, и я никогда не буду ничего предпринимать для защиты своей собственности или себя. Но теперь я скажу так. Меня грабили уже три раза, нас с тобой ограбили сегодня, и я решила, что с меня грабежей достаточно. Если мы будем жить в пустыне и дальше, будет нехорошо, если только ты один будешь защищать нас. Я собираюсь внести свою лепту. Я куплю себе оружие!

Через два дня одним страхом в ее жизни стало меньше. Совершенно неожиданно Лесли, которая не могла выносить одного вида пистолета, стала ' `o bl огнестрельное оружие с легкостью заправского боевика в дозоре.

Она усердно занималась стрельбой, час за часом; и пустыня звучала как поле последней битвы за Эль-Аламейн. Я подбрасывал консервные банки над зарослями полыни, и она попадала в нее один раз из пяти из пистолета Магнум 0.357 калибра, – затем три раза из пяти, затем четыре раза из пяти.

Пока она заряжала винчестер, я устанавливал в песке в качестве мишеней ряд пустых ракушек, затем отходил в сторону и наблюдал, как она целится и нажимает на курок. Теперь выстрел едва ли заставлял ее глазом моргнуть, и ее мишени исчезали одна за другой слева направо под аккомпанемент резких свистящих раскатов и сверкающих желтизной струй свинца и песка.

Мне было трудно понять, что случилось с ней после этого ограбления.

– Ты хочешь сказать, – начал я, – что если кто-то ворвется в наш трейлер, ты:

– Если кто-то ворвется куда угодно, где есть я, он об этом очень пожалеет! Если они не хотят получить пулю, то пусть знают, что грабить нас – не самое лучшее занятие! – Она рассмеялась, когда увидела выражение моего лица. – Не смотри на меня так! Ты скажешь то же самое, я ведь знаю это.

– Нет, это не так! Я скажу по-другому.

– Что ты имеешь в виду?

– Я скажу, что никто не может умереть. Не Убий – это не приказ, это обещание: Ты Не Сможешь Убить, Даже Если Захочешь, потому что жизнь неуничтожима. Но ты свободна в том, что можешь верить в смерть, если тебе так хочется.

Если мы пытаемся ограбить чей-то дом, и этот человек ждет нас с заряженным пистолетом, – сказал я, – что ж, мы говорим тем самым этому человеку, что мы устали от веры в жизнь на том, во что мы верим как в нашу планету. Мы просим его оказать нам услугу и переместить наше сознание с этого на другой уровень с помощью пули, которую он выпустит, защищая себя. Вот как я скажу об этом. Разве это не так, как ты думаешь?

Она засмеялась и вставила новую обойму в патронник своего ружья.

– Я не знаю, кто из нас более хладнокровен, Ричард, ты или я.

Затем она задержала дыхание, прицелилась и нажала на спусковой крючок. Еще одна пуля взвизгнула и исчезла в пустыне.

После грабежа, поломки генератора и водяных насосов, после того, как вышел из строя холодильник и лопнула труба подачи распыленного топлива в печь, в результате чего трейлер заполнился взрывоопасной смесью – после этого пришел пыльный дьявол.

Пыльные дьяволы – это малыши-торнадо в пустыне. Они прогуливаются в летнее время, нюхают песчаные дюны здесь, несколько стеблей полыни там, и забрасывают их на тысячу футов в небеса: пыльные дьяволы могут идти туда, куда они пожелают, и делать то, что им заблагорассудится.

После того как генератор заработал снова, Лесли закончила уборку трейлера, уложила пылесос и выглянула в окошко.

– Вуки, погляди-ка на этого громадного пыльного дьявола!

Я выпрямился из-под нагревателя воды, который отказывался выполнять свои функции.

– А он действительно большой, моя дорогая!

– Дай-ка мне фотоаппарат, пожалуйста, я хочу его снять.

– Фотоаппарат украли, – сказал я. – Мне очень жаль.

– На нижней полке есть маленькая новая камера. Быстро, пока он не ушел!

Я подал ей аппарат, и она сделала кадр из окна трейлера.

– Он растет!

– В действительности не растет, – сказал я. – Он кажется нам все больше, потому что приближается.

– Мы попадем в него?

– Лесли, все складывается не в пользу пыльного дьявола, у которого для перемещений в распоряжении вся пустыня Невада, все складывается не в его /.+l'c, если он пожелает столкнуться с этим крохотным трейлером, затерявшимся на этих просторах. У него приблизительно один шанс из нескольких сотен тысяч, что:

И тут мир закачался, солнце исчезло, наш навес рванул вверх за стойки и разразился хлопаньем ткани на крыше, дверь трейлера внезапно распахнулась, окна завыли от ветра. Песок и мельчайшая пыль посыпались внутрь как от разорвавшейся мины. Занавески прямо влетели в комнату, трейлер задрожал и начал взлетать. Это очень знакомо – поломка аэроплана без высотной панорамы.

Затем солнце снова замигало, завывание прекратилось, вырванный навес свалился на кучу, покрывая собой часть трейлера.

– : но, кажется, у него: чтобы столкнуться с нами: приблизительно один шанс из двух!

Лесли была недовольна.

– Я только что закончила уборку, закончила пылесосить весь наш трейлер!

Если бы она могла достать своими руками шею этого торнадо, она бы показала ему, где раки зимуют.

Случилось так, что дьявол поработал с трейлером какие-то десять секунд, но за это время ему удалось через перегородки, окна и двери забросить в него сорок фунтов песка. Этой земли хватило бы на несколько квадратных футов – мы могли бы посадить картошку на таком огороде!

– Вуки, – сказала она беспомощно, – у тебя возникает иногда чувство, что нам не следует больше жить здесь? Что для нас настало время двигаться дальше?

Я положил на пол гаечный ключ, который сжимал в течение всего налета, и мое сердце наполнилось теплым согласием.

– Я как раз собирался тебя спросить то же самое. Я так устал жить в маленьком ящичке на колесиках! Это продолжается уже больше года! Может, уже хватит? Может, нам найти дом, настоящий дом где-нибудь, который не сделан из пластика?

Она с удивлением посмотрела на меня.

– Неужели я слышу, как Ричард Бах говорит о том, чтобы поселиться на одном постоянном месте?

– Да.

Она смахнула песок с одной части стула и спокойно села.

– Нет, – сказала она. – Я не хочу вкладывать свою душу в приобретение дома, обустройство всего, чтобы затем стать посреди него и понять, что тебе это надоело, и эксперимент не сработал. Если ты еще убежден в том, что нас рано или поздно может охватить скука, мы все еще не готовы для дома, не правда ли?

Я подумал об этом.

– Я не знаю.

Лесли считала, что мы открывали внутренние горизонты, возможности нашего ума; она знала, что мы находимся на пути к открытию радостей, которые ни она, ни я сами не могли бы найти. Была ли она права, или просто надеялась?

Мы были женаты уже больше года, и не важно, была ли у нас свадебная церемония или нет. По-прежнему ли я поклоняюсь своим старым страхам? Неужели я предал биплан и пустился в поиски родной души для того, чтобы учиться бояться? Неужели я никак не изменился в итоге всего, что мы сделали вместе, и ничему не научился?

Она сидела неподвижно и думала о своем.

Я вспомнил дни, проведенные во Флориде, когда я всматривался в свою жизнь и видел, что она мертвеет – уйма денег, аэропланов и женщин, но никакого продвижения вперед. Сейчас нет и малой части тех денег, и скоро их может уже не быть вообще. Большая часть аэропланов продана. Есть лишь одна женщина, единственная. И жизнь моя движется плавно, как гоночная лодка – так сильно я изменился и вырос вместе с ней.

Присутствие друг друга было для нас единственным образованием и развлечением. Наша совместная жизнь разрасталась, как летние облака. Спросите у женщины и мужчины, которые плавают на яхте по океанам, скучно ли им? Как они действительно проводят время? Они улыбнутся. Не хватает часов в году, чтобы сделать то, что нужно!

То же и с нами. Мы восхищались, иногда смеялись до упаду, время от времени пугались, были ласковыми, отчаянными, радостными, исследующими, страстными: но ни секунды не скучали.

Какая бы история из этого получилась! Как много мужчин и женщин проходят по тем же рекам, подвергаясь угрозе со стороны тех же самых жестких стереотипов, тех же самых коварных опасностей, которые нависали над нами! Если идея оправдывает себя, думал я, стоило бы снова взяться за пишущую машинку! Как бы Ричард-из-прошлого хотел узнать ответ на вопрос: «Что случается, когда мы отправляемся на поиски родной души, которой не существует, и находим ее?»

– Неправильно говорить «Я не знаю», вук, – сказал я после паузы. – На самом деле я знаю. Я хочу, чтобы мы нашли дом, где мы сможем в спокойствии и тишине долго-долго жить вместе.

Она снова повернулась ко мне.

– Ты считаешь, что это обязательно?

– Да.

Она поднялась со своего стула, села рядом со мной на дюйм пустыни, рассыпанной у нас на полу, и нежно поцеловала меня.

После продолжительного молчания она заговорила.

– Ты знаешь уже какое-то конкретное место?

Я кивнул.

– Если ты не будешь сильно возражать, вук, я надеюсь, что мы найдем такое место, где будет намного больше воды и намного меньше песка.

 

Тридцать девять

Три месяца ушло на то, чтобы тонуть в потоках каталогов торговцев недвижимостью, географических карт и провинциальных газет; целые недели ушли на полеты и осмотры с высоты из нашего Майерса в поисках идеального места для жизни в городах с названиями типа Сладкий Дом, Счастливый Лагерь и Рододендрон. Но наконец настал день, когда окна трейлера представили нашим взорам панораму не полыни, скал и иссохшейся земли, а усыпанных цветами весенних лугов, крутых холмов, покрытых зелеными лесами, и целой рекой воды.

Это была Долина Малых Яблочных Ворот, Орегон. С высоты нашего холма мы могли видеть на двадцать миль вокруг, и нужно было долго всматриваться, чтобы заметить другие дома. Они были, но спрятались среди деревьев и холмов. Здесь мы почувствовали себя наедине и в блаженном покое; здесь мы построим наш дом.

Сначала маленький домик; одну комнату с мансардой, пока будут продолжаться переговоры с ДН. Позже, когда все проблемы решатся, мы построим здесь рядом настоящий дом, а маленький будем называть домиком для гостей.

Департамент порыкивал про себя, пытаясь разделаться с моим новым предложением, а тем временем месяцы складывались в годы. Такое предложение мог бы сделать ребенок – я ни от чего не отказывался. Я чувствовал себя как турист из другой страны, который не знает местных денег. У меня был счет, по которому я не знал, как платить, а поэтому представил все, что у меня было, и попросил ДН взять все, что ему хочется.

Мое предложение перешло на стол еще одного агента в Лос-Анжелесе, *.b.`k) запросил отчет о текущем финансовом состоянии. Он его получил. Затем мы ничего не слышали в течение месяцев. Дело было передано в другие руки. Новый агент потребовал новый отчет о финансовом положении. Он его получил. Снова прошли месяцы. Еще отчет, еще отчет. Агенты сменяли друг друга как листки перекидного календаря.

Сидя в трейлере, Лесли грустила после получения очередного требования дать отчет о новом финансовом положении. Я услышал тот же самый тихий голос, который я слышал далеко отсюда, в Мадриде, двумя с половиной годами раньше.

– О, Ричи, если бы только я познакомилась с тобой до того, как ты влип в эту историю! Этого бы не произошло:

– Мы не могли встретиться раньше, – сказал я. – Если бы это случилось еще раньше, ты ведь знаешь, – я бы погубил тебя или убежал от тебя, или у тебя не хватило бы терпения, ты бы бросила меня, – и было бы за что. Ничего бы не сработало; мне нужно было самому выпутываться из этой истории. Я бы теперь ни за что этого не делал, но ведь сейчас я уже совсем другой человек.

– Спасибо Создателю, – сказала она. – Ну что ж, а сейчас уже есть я. Если мы переживем это, то, обещаю тебе, наше будущее никогда не будет похоже на твое прошлое!

Часы тикали, а ДН не замечал и не заботился о том, что наши жизни поставлены на карту.

Банкротство, сказал юрист. Вполне возможно, причудливая теория Джона Маркворта правильна. Не самое лучшее завершение, думал я, но все же лучше, чем эта мертвая точка, лучше, чем эти вечные повторяющиеся снова и снова запросы.

Мы пытались придумать что-то, но в конце концов ничего не сумели. Банкротство. Такая ужасная вещь. Никогда! Вместо путешествия по Парижу, Риму и Токио мы начали стройку на вершине холма.

На следующий день после того, как мы залили фундамент, делая покупки в бакалейной лавке городка, я обратил внимание на новый магазин, появившийся на улице: «Домашние компьютеры»

Я зашел внутрь.

– Лесли, я знаю, что ты будешь называть меня глупым гусем, – сказал я, когда вернулся назад к трейлеру.

Она была испачкана грязью, потому что закапывала канавки с трубами для подвода воды к солнечным батареям на вершине холма, взрыхляла почву своим ручным культиватором «Бобкэт», создавая огород, и щедро отдавала свою заботу и любовь этому месту, где мы наконец решили поселиться.

Такая красивая, думал я, будто целый отдел гримеров накладывал пыль аккуратными полосками, чтобы подчеркнуть черты ее лица. Она не обращала внимания. Она как раз собиралась принять душ.

– Я знаю, что ехал в город, чтобы купить для нас хлеба, – сказал я, – а еще молока, салата и помидоров, если я найду хорошие помидоры. Но знаешь, что я купил вместо них?

Она села, прежде чем начать говорить.

– О, только не это, Ричард. Ты ведь, не собираешься мне сказать, что купил: волшебный горшочек?

– Подарок для моей любимой! – сказал я.

– Помилуй, Ричард! Что ты купил? Ведь у нас нет места! может, еще не поздно вернуть назад?

– Мы вернем его, если он тебе не понравится. Но он тебе понравится, ты полюбишь его. Я предрекаю: твой ум и эта машина:

– Ты купил машину? В бакалее? Она большая?

– Это в каком-то смысле продукт. Это – «Apple».

– Ричард, твой замысел очень приятен мне, но уверен ли ты, что мне нужно: яблоко: сейчас?

– Как только ты покажешься из душа, вук, ты увидишь чудо, прямо здесь в b`%)+%`%. Я обещаю тебе.

– Нам еще очень много нужно сделать, и к тому же не хватает пространства. Оно большое?

Но я больше ничего не сказал, и она, наконец рассмеявшись, ушла в душ.

Я втащил ящики через узкую прихожую, убрал печатную машинку с откидного столика, положил книги на пол, затем вынул компьютер из пенопластовой упаковки и поставил его на месте машинки. Я перенес тостер и миксер в хозяйственный шкаф, чтобы освободить место для принтера на кухонном столе. Через пару минут два дисковода были подключены, и экран дисплея бледно засиял.

Я вставил диск с программой обработки слов и включил компьютер. Дисковод зажужжал, в течение минуты издавал негромкие звуки, как при вздохах, а затем смолк. Я напечатал сообщение и вывел его за пределы видимых строк на экране, так что один лишь маленький мигающий квадратик света остался на экране.

Она вернулась из ванной свежая и чистая, с волосами, завернутыми для сушки на голове в полотенце.

– Ну, Ричи, я не могу больше терпеть! Где оно?

Я сдернул с компьютера посудное полотенце.

– А вот!

– Ричард? – сказала она. – Что это?

– Твой самый персональный: компьютер!

Она взглянула на меня без слов.

– Садись здесь, – посоветовал я, – а затем нажми клавишу, обозначенную «Ctrl», и одновременно с ней нажми "В". Это называют «Соntrol+В».

– Так? – спросила она.

Светящийся квадрат исчез, и на его месте на экране возникли слова:

 

Доброе утро, Лесли!

Я – твой новый компьютер.

Я рад этой возможности познакомиться с тобой и помогать тебе.

Я тебе понравлюсь, вот увидишь.

Твой новый

Apple.

Может быть, ты попробуешь написать что-нибудь в следующих за этой строках?

 

Разве он не прелесть, – сказала она.

Она попробовала набрать предложение: Сейчас пришло время всем хорошим людям начи

– Я ошиблась.

– Переведи курсор на место, где ошибка, а затем нажми вот эту клавишу со стрелкой влево.

Она сделала это, и ошибка исчезла.

– А можно его что-нибудь попросить сделать?

– Он сам научит тебя. Нажми на «Escape» дважды и на "М" несколько раз, а затем сделай то, что будет написано на экране:

Это были мои последние слова, которые я сказал Лесли за следующие десять часов. Она, как в трансе, сидела перед экраном и изучала систему команд. Затем она стала набирать на компьютере файлы с разнообразной информацией: график постройки дома, списки идей, деловую переписку.

Компьютер не требовал бумаги до того, пока текст не набит и не готов к печати. Деревьям не нужно было умирать, чтобы стать бумагой, которую потом выбрасывают из-за опечаток.

– Вуки, – сказала она после полуночи, – извини меня. Я была не права.

– Все в порядке, – сказал я. – В чем ты была не права?

– Я думала, что ты – глупый гусенок, который купил как раз то, что нам -c -., большую электронную игрушку, и она займет весь трейлер, а мы останемся под дождем. Я не сказала тебе этого, потому что это был твой искренний подарок. Я ошибалась! Этот компьютер такой: – Она взглянула на меня, затем поискала его на экране и навела на него курсор, -: организованный! Он изменит нашу жизнь!

Она была так очарована возможностями компьютера, что больше чем по разу в каждый из последовавших дней я должен был очень вежливо спрашивать, можно ли мне тоже посидеть несколько минут перед экраном. Я тоже хотел учиться.

– Бедный мой, – говорила она с отсутствующим видом, набирая что-то на клавиатуре. – Конечно, ты хочешь учиться. Через несколько минуточек:

Минуточки обращались часами, днями; я не мог ее оторвать. Вскоре я вновь побывал в эппловском магазине и приволок на буксире второй компьютер. Для него нам пришлось установить разборный чертежный столик в самом свободном углу трейлера, превратив его тем самым в самый заваленный.

Компьютеры были очень увлекательны, но это не все. Они стали также нашим компасом в лесу идей, расписаний и стратегий, которые требовали к себе внимания. Впридачу к этому они могли выдавать финансовые отчеты быстрее, чем ДН успевал моргнуть глазом; нажимая одну клавишу, мы могли похоронить их в кипе бумаг.

Ко времени окончания строительства нашего маленького домика мы оба стали приличными экспертами в общении с нашими небольшими смышлеными машинками. Мы приспособили их для наших персональных нужд: выключатели установлены в точности там, где нужно, дополнительные платы с оперативной памятью вставлены, налажена связь по проводам с телефонной линией для получения доступа к гигантским компьютерам на расстоянии.

Через неделю после нашего переезда в новый дом компьютеры работали по шесть часов в день, стоя рядом друг с другом на столе в углу нашей спальни, который мы превратили в офис.

Наш лексикон тоже изменился.

– Моя новая примочка повисла, вуки! – И она показала мне экран, заполненный вереницами замерзших муравьев. – С тобой так часто бывает?

Я понимающе кивнул.

– Да. Это что-то с диском или с драйвером, – сказал я. – Ведь у тебя 80символьная клавиатура. Перезагрузись, если можешь, и попробуй войти с моего дисковода. Если с моего сработает, тогда, значит, виновата не твоя клавиатура, а твой диск. Может быть, упала скорость вращения твоего дисковода, и твой диск заедает в нем. Надеюсь, что это не так, но мы починим его в любом случае.

– Дело не в диске, ведь я бы тогда получила ошибку на вводе, – сказала она, нахмурившись. – Мне нужно внимательно разобраться и найти причину, изза которой вылетает вся программа и мой компьютер зависает. Вот смотри, я нажимаю, например:

Вдруг мы услышали с улицы невозможный звук, шуршание шин по гравию. По нашему крутому подъему на холм, вопреки пяти предупреждающим знакам – Проезда нет. Любой ценой держись подальше отсюда, говорят тебе! – поднимался автомобиль.

Из него вышла женщина с пачкой бумаг в руках. Она осмелилась вторгнуться в наше драгоценное уединение.

Я вскочил из-за моего компьютера, выбежал на улицу и встретил ее в пяти шагах от дома.

– Доброе утро, – сказала она вежливо с приятным британским акцентом. – Я надеюсь, я вас не сильно побеспокоила:

– Побеспокоили, – рявкнул я. – Неужели вы не заметили знаков? Знаков Проезда нет?!

Она замерла, как лань, глядящая в упор в дуло охотничьего ружья.

– Я хотела лишь сказать вам – они собираются срубить все деревья, которые больше никогда не вырастут!

– И она устремилась подальше от опасности назад к своей машине.

Лесли выбежала из дома, чтобы задержать ее.

– Они: кто они? – спросила она. – Кто собирается рубить деревья?

– Правительство, – сказала леди, поглядывая нервно на меня через плечо Лесли, – Комитет по земельным ресурсам. Это незаконно, но они сделают это, потому что никто не останавливает их!

– Заходите, – сказала ей Лесли, кивнув мне без слов: Свои, Кинг!, как будто я был семейной сторожевой собакой, – пожалуйста, заходите, и давайте поговорим об этом.

Вот так, с поднятой шерстью на загривке, я начал заниматься общественной деятельностью – хотя я и сопротивлялся этому началу приблизительно с того времени, когда научился ходить.

 

Сорок

Дениз Финдлейсан оставила нам пачку документов, развеивающийся шлейф пыли на дороге и тяжелое чувство подавленности. Не достаточно ли для меня моих собственных хлопот с правительством, чтобы мне теперь беспокоиться, как бы оно не уничтожило саму местность, окружающую нас?

Я обложился подушками на кровати и прочел первые несколько страниц. Сообщения о масштабах заготовки лесоматериалов местными властями. Я вздохнул и сказал:

– Все это выглядит очень официально, вуки; кажется, мы выбрали плохое место для постройки дома. Как ты относишься к тому, чтобы продать его и двинуться дальше на север, в Айдахо, например, или Монтану?

– А разве не в Айдахо они занимаются добычей полезных ископаемых открытым способом? – сказала она, почти не отрываясь от документов, которые держала в руках. – И разве не в Монтане находятся урановые рудники и радиоактивные полевые цветочки?

– Вижу, что ты хочешь мне что-то сказать, – ответил я. – Почему бы нам не развернуть наши карты прямо здесь, на кровати, и не посмотреть на все то, о чем мы сейчас говорим?

Она отложила страницу с государственным петитом.

– Давай не будем убегать до тех пор, пока обстоятельства не вынудят нас окончательно. Узнаем прежде всего, что здесь происходит. Ты когда-нибудь вступал в борьбу с несправедливостью?

– Никогда! Ты ведь знаешь. Я не верю в несправедливость. Мы сами создаем для себя все события, все: разве ты не согласна с этим?

– Возможно, – сказала она. – Зачем же тогда ты создал эту проблему? Ты считаешь, что для того, чтобы правительство вырубило лес на следующий день после того, как мы отсюда уедем? Для того, чтобы было от чего убегать? Или для того, чтобы чему-то научиться?

Если любимая очень сообразительна, думал я, это радость, но иногда она колется.

– И чему же следует учиться?

– Если мы захотим этого, мы можем изменять события, – сказала она, – ведь какими могущественными мы можем быть вместе, как много хорошего можем мы сделать.

Я загрустил. Она была готова умереть для того, чтобы изменить обстоятельства, закончить войну, исправить ошибки, которые она замечала в окружающем мире. И то, что она решила изменить, менялось.

– Разве ты не исчерпала еще свою социальную активность? Разве ты не говорила уже раньше: «Никогда впредь!»?

– Это было, – сказала она. – Думаю, что я уплатила все долги обществу на следующие десять жизней вперед, и после кампании с КVSТ я поклялась $%` blao подальше от этих мероприятий до конца дней этой. Но бывают моменты, когда:

Я чувствовал, что она не хочет говорить то, что собиралась сказать, и что она ищет слова, чтобы выразить никогда-невыразимое.

– Я могу поделиться с тобой тем, чему я научилась, – сказала она, – а не тем, что я знаю. Если ты хочешь узнать, можешь ли ты делать добро, вместо того, чтобы отступать, я бы на твоем месте вышла из уединения. Я ничуть не сомневаюсь: если мы захотим предотвратить вырубку правительством леса, который больше не вырастет, мы сможем это сделать. Если вырубка незаконна, мы добьемся своего. Если законна, мы всегда успеем уехать в Айдахо.

Ничего не было для меня более неинтересным, чем убеждать правительство в необходимости изменить его решение. Люди попусту тратят свои жизни, пытаясь сделать это. Если мы в конце концов победим, это будет победа над бюрократией, которая в этом случае не сделает того, что она с самого начала и не должна была пытаться делать. Нет ли более утомительного занятия, чем удерживать чиновников в пределах закона?

– Прежде чем мы уедем, – сказал я, – можно было бы быстро убедиться в том, что они делают все правильно. Пустим в дело наши компьютеры. Но уверяю тебя, мой маленький олененок, мы не заставим правительство Соединенных Штатов изменить его собственные законы!

Была ее улыбка ласковой или горькой?

– Я уверена, – сказала она.

После обеда в этот день наши компьютеры в лесу со скоростью света посылали мерцающие вопросы компьютеру в Огайо, который мгновенно переправлял их компьютеру в Сан-Франциско, который засыпал ответами наши экраны: федеральное законодательство запрещает продажу и вырубку невосстанавливающихся лесных насаждений, находящихся на землях общественного пользования. Вслед за этим приводились сведения о восьмидесяти двух связанных с этим судебных делах. Переехав в беззащитные леса южного Орегона, неужели нам довелось попасть сюда в последнюю минуту перед началом безжалостного насилия и убийств?

Я взглянул на Лесли и согласился с ее безмолвным выводом. Не было никакой возможности не обратить внимания на преступление, которое вот-вот должно было свершиться.

– Когда у тебя появится минутка, – сказал я на следующий день, когда мы работали за нашими сияющими экранами. Это была условная фраза у нас, когда мы работали с компьютерами: просьба обратить внимание и в то же время слова: «Пожалуйста, не отвечай сейчас, если одно ошибочное нажатие клавиши погубит всю твою сегодняшнюю работу».

Через некоторое время она оторвала глаза от экрана.

– Да!

– Не кажется ли тебе, что сам лес позвал нас сюда? – сказал я. – Может быть, он на ментальном уровне взывал о помощи? И феи деревьев, духи растений и эльфы диких животных построили вместе сотню совпадений, чтобы мы остановились здесь и вступили в борьбу за них?

– Это очень поэтично, – сказала она. – Возможно, так оно несть. – Она повернулась и продолжила работу.

Через час я снова не вытерпел:

– Когда у тебя появится минутка:

Через несколько секунд дисковод ее компьютера зажужжал, сохраняя данные.

– Да!

– Как они могут сделать это? – сказал я. – Ведь КЗР уничтожает ту же самую землю, которую он согласно закону должен защищать! Это похоже на: медвежонка Смоуки, который убивает деревья!

– Обещаю, что скоро ты выучишь одно, вуки, – сказала она. – Что у правительства почти отсутствует способность предвидеть будущее и почти !%a*.-%g-k% возможности делать глупости, применять силу и разрушать. Не совсем бесконечные возможности, но почти. Это «почти» проявляется, когда люди становятся достаточно решительными, чтобы противостоять.

– Я не хочу этого выучивать, – сказал я. – Пожалуйста, послушай, я хочу научиться видеть, что правительство дальновидно и прекрасно, и что граждане не должны тратить свое личное время на защиту себя от избранных ими политических лидеров.

– Не правда ли, мы хотим:, – сказала она, далеко опережая меня своей мыслью. Затем она вернулась опять ко мне. – Это будет нелегко сделать. Это не просто лесок вон там, это большие деньги, большая власть.

Она положила федеральный документ мне на стол.

– КЗР получает солидные доходы от компаний по продаже лесоматериалов. Комитету платят за то, что он продает, а не за то, что он сохраняет. Поэтому не думай, что мы сходим к местному директору, укажем ему на нарушение закона и он скажет нам: «Конечно, мы виноваты и больше не будем этого делать!» Это будет длительная, упорная борьба. По шестнадцать часов в день и семь дней в неделю – вот чего потребует победа. Но давай не начинать действовать, если мы не намереваемся победить. Если хочешь выйти из игры, давай сделаем это сейчас.

– В любом случае мы не можем проиграть, – сказал я, вставляя новую дискету с данными в дисковод своей машины. – До тех пор, пока ДН может наброситься и отобрать первую копию любой рукописи из моего компьютера, не имеет смысла писать. Но я же могу написать целый вагон протестов против вырубки леса! Правительство не конфискует то, что я напишу: мы будем посылать его прямо ему. Столкновение Комитетов – вот как я сейчас это вижу. Прежде чем ДН решится отобрать мои деньги, я расходую их на борьбу с

 

КЗР!

 

Она засмеялась.

– Иногда я верю тебе. Возможно, действительно не существует несправедливости.

Наши приоритеты изменились. Наша работа остановилась, когда мы усердно принялись за изучение материалов. На нашем рабочем столе, на кухонном столе и на кровати были свалены тысячи страниц данных о лесных ресурсах, системе вырубки-восстановления насаждений, эрозии почв, восстановлении почв, сохранении грунтовых вод, изменениях в климате, угрозе исчезновения видов, социоэкономических аспектах лесной промышленности в их связи с преимуществами от анадромного разведения рыбы на прилегающих к лесу участках, защите прибрежных зон водоемов, коэффициентах теплопроводности гранитных почв и законах, законах, законах. Книги законов. Национальная программа по защите окружающей среды, Федеральная земельная политика и Закон об использовании земельных ресурсов. Постановление о защите исчезающих видов растений и животных, НАТЛП (Национальная ассоциация торговцев лошадиными подковами), ФАКЗВ (Федеральная администрация по контролю за загрязнением воды), АА (Автомобильная ассоциация), СЧВ (Стандарты на чистоту воды). Постановление N516 М ДП (Департамента по промышленности). Законы выпрыгивали со страниц и через наши пальцы попадали в компьютеры; записывались с помощью электронов, кодов и ссылок на ячейки памяти, заполняли дискету за дискетой, которые дублировались в сетевых банках данных на случай, если с нами или с домом, где мы работали, что-то произойдет.

Когда мы собрали достаточно убедительной информации, мы начали встречаться с соседями. Присоединившись к Дениз Финдлейсан и Чанту Томасу, которые сражались в одиночку до того, как мы пришли на помощь, все вместе мы стали требовать содействия от других.

Большинство жителей долины не хотели впутываться: и как хорошо я понимал их позицию!

– Никому никогда не удавалось остановить правительственную лесоторговлю, – говорили они. – Ничто не может остановить КЗР от заготовки +%a., b%`( +." там, где он захочет их заготавливать.

Но когда они узнавали то, что узнали мы, что превращение лесов в пустыни противозаконно, мы обнаружили себя среди членов движения за сохранение леса, которых насчитывалось более семисот человек. Наше домашнее укрытие на природе стало штаб-квартирой, а наш маленький пригорок – муравейником, куда наши союзники приходили и уходили в любое время суток, чтобы получать и давать данные для компьютеров.

Я познакомился с Лесли, которой раньше никогда не видел: полная сосредоточенность на сегодняшних делах; никаких улыбок, никаких личных вопросов; однонаправленная полная концентрация ума.

Снова и снова она говорила нам:

– Эмоциональные воззвания не помогут: «Пожалуйста, не рубите прелестных деревьев, не надо портить ландшафт, не давайте животным гибнуть». Все это ничего не значит для Комитета по земельным ресурсам. Но и не угрожайте тоже: «Мы защитим деревья броней, мы застрелим вас, если вы попытаетесь убить лес». Это приведет к тому, что они будут заготавливать лес под защитой Армии. Единственное, что может остановить правительство, – это юридические действия. Когда мы будем знать законы лучше, чем они, когда они поймут, что мы подадим в суд и выиграем дело, когда мы докажем, что они нарушают федеральное постановление, – только тогда рубка леса прекратится.

Мы пытались вести переговоры с КЗР.

– Не надейтесь на понимание с их стороны, – сказала она. – Ждите от них оговорок, уловок, обещаний типа мы-не-будем-этого-больше-делать. Но диалог с ними нам следует поддерживать. – Она была права в каждом своем слове.

– Лесли, я не могу поверить в эти слова! Ты читала их? Директор медфордского КЗР сидел и разговаривал с нами!

Все это записано, слушай:

Ричард: Вы хотите сказать, что вам нужно убедиться в массовости протеста против вырубки, или же для вас совсем не важно, что говорят люди?

Директор: Если вы спрашиваете это у меня лично, я отвечаю, что скорее всего число людей не играет роли.

Ричард: А если бы там было сорок тысяч подписей, если бы все население Медфорда, штат Орегон, запротестовало против продажи леса, это бы тоже ничего не значило?

Директор: Для меня – ничего.

Ричард: Если бы возражения выдвигали специалисты по лесному хозяйству, вы бы прислушались к ним?

Директор: Нет. Меня не волнуют выкрики из толпы.

Ричард: Нам бы хотелось узнать, что заставляет вас с такой уверенностью продолжать свое дело, не обращая внимания на общественный протест?

Директор: Ведь это же наша работа.

Ричард: Изменилось ли что-либо в продаже леса в связи с недовольством людей?

Директор: Нет. Никогда.

Она почти не мигая смотрела на дисплей своего компьютера.

– Хорошо. Запиши это под названием Недостаточно правильные убеждения. На диск номер двадцать два, после файла Торговля нарушает Национальный закон о защите окружающей среды.

Редко когда у нее возникала злоба на наших недоброжелателей. Она собирала такие свидетельства в файлах как документы для передачи дела в суд.

– А что, если бы мы были медиумами, – сказал я ей однажды, – и точно знали как и когда директор закончит свою жизнь? Если бы мы знали, что ему осталось жить два дня – а послезавтра несколько тонн колод скатится с грузовика и раздавит его? Отразилось бы это на том, как мы сейчас думаем о нем?

– Нет, – сказала она.

Те деньги, которые ДН не согласился принять, пошли на публикацию брошюр по специальным вопросам: «Предварительный обзор качества воды речек Грауз и Мьюл, а также ручьев, протекающих в ущельях Уотерз и Хэнли, которые являются притоками реки Малых Яблочных Ворот, относящейся к бассейну реки Бивер в округе Джексон, штат Орегон», «Отчет о предполагаемых последствиях действий, намеченных в плане по заготовке лесоматериалов в промышленной зоне реки Грауз, в связи с их опасностью для животных и растений леса и водоемов», «Экономический обзор продажи леса из зоны реки Грауз». И еще восемь трудов с такими же бросающимися в глаза заглавиями.

Бывало, мы стояли на нашем небольшом холме и смотрели на лес. Он бессмертен, как горы, думали мы раньше. Теперь мы видели, что это – уязвимая семья растений и животных, которые живут вместе согласованно и гармонично, находясь под угрозой лезвия бензопилы на грани исчезновения вследствие нелепой вырубки.

– Держитесь, деревья! – кричали мы лесу – Держитесь! И не беспокойтесь! Мы обещаем, что остановим их.

Иной раз, когда нам приходилось туго, мы просто бросали беглый взгляд в окно, отводя глаза от наших компьютеров.

– Мы делаем все, что в наших силах, деревья, – бормотали мы.

Эпплы стали для нас тем, чем кольты являются для боевиков. КЗР дает общественности тридцать дней для того, чтобы опротестовать каждый новый проект по заготовке леса, а затем колеса начинают вращаться, и лес погибает. Он ожидает получить от двух до десяти страниц возмущенных заявлений от граждан, умоляющих о снисхождении к окружающей среде.

От нас – от нашей организации и ее персональных компьютеров – они получили шестьсот страниц фактических материалов, подтвержденных с самых разных сторон. Это были сведения о подобных делах и примеры восторжествовавшего правосудия – всего три тома. Копии были отправлены сенаторам, представителям президента и печатным изданиям.

Постоянная, поглощающая все время борьба продолжалась двенадцать месяцев. Это был поединок с Комитетом по земельным ресурсам.

Все мои аэропланы были проданы. Впервые за всю мою взрослую жизнь проходили недели, а потом месяцы, в течение которых я ни разу не летал на аэроплане, ни разу не отрывался от земли. Вместо того, чтобы взирать на все сверху из красивых, свободных самолетов, я поднимал глаза вверх, чтобы посмотреть на них, вспоминая, как много для меня когда-то значило – летать. Вот как себя чувствует земное пресмыкающееся! Бр-р-р!

Вдруг однажды в среду в подтверждение упрямой уверенности Лесли и к моему величайшему удивлению правительство прекратило заготавливать лес.

– Продажа лесоматериалов связана с такими серьезными нарушениями юридических основ деятельностью КЗР, что ее нельзя допустить в законном порядке, – прокомментировал в прессе орегонский представитель государственного директора КЗР. – Для того, чтобы наши действия соответствовали всем постановлениям, мы можем лишь прекратить заготовку и отказать всем заказчикам.

Местный директор КЗР не погиб в результате падения колод. Он и его ближайший менеджер были переведены из нашего штата на другие административные должности.

Празднование нашей победы выразилось в двух предложениях.

– Пожалуйста, не забывай этого, – сказала мне Лесли, тогда как ее компьютер остывал впервые за все время с начала нашей кампании. – Правительственная пропаганда говорит: «Ты не можешь протестовать против государственных учреждений». Но когда люди решаются на борьбу с государственными учреждениями, всего лишь несколько маленьких людей против чего-то огромного, которое поступает неправильно, ничто – ничто! – не может помешать им победить!

Затем она упала на кровать и проспала три дня.

 

Сорок один

Где-то в середине нашей схватки с КЗР часы ДН пробили полночь, но их никто не услышал. Департамент по налогообложению затягивал принятие решения около четырех лет, и прошел уже год с тех пор, как я получил законную возможность отказаться от выплаты долга в миллион долларов в связи с банкротством.

Пока длилась битва с КЗР, мы не могли найти свободного времени, чтобы рассмотреть возможность согласия на мое банкротство; когда она закончилась, мы едва ли могли думать о чем-то другом.

– Это будет не очень весело, маленький вук, – сказал я, мужественно решаясь на четвертую попытку испечь лимонный пирог по рецепту моей матери. – Все будет потеряно. Мне придется начать все с нуля.

Она накрывала стол для обеда.

– Нет, тебе не придется, – сказала она. – Законы о банкротстве говорят, что тебе разрешается оставить себе «инструменты, необходимые для твоего ремесла». И есть еще крайний минимум средств, который ты можешь взять себе для того, чтобы не умереть от голода слишком скоро.

– Серьезно? Можно содержать дом? Жилище? – Я раскатал тесто тонким слоем, поместил его на противень и призвал на помощь фею хрустящей корочки.

– Дом содержать нельзя. Даже трейлер.

– Мы можем пойти жить среди деревьев.

– Это будет не так уж плохо. Мэри Кинозвезда имеет сбережения, не забывай; и она не разорится. Но что ты скажешь о правах на свои книги! Ведь ты же потеряешь их! Что ты скажешь, если кто-то купит права и распорядится ими по своему усмотрению, если он снимет дешевые фильмы по твоим прекрасным книгам?

Я поставил противень с пирогом в печь.

– Я переживу это.

– Ты не ответил на мой вопрос, – сказала она. – Но можешь не отвечать. Что бы ты ни сказал, я знаю как ты себя чувствуешь. Нам придется быть очень бережливыми, экономить каждый цент и думать о том, как выкупить права.

Перспектива потери авторских прав на книги преследовала нас обоих подобно необходимости продать своих детей с аукциона тому, кто даст самую высокую цену. И они будут потеряны, и аукцион состоится, если я соглашусь на банкротство.

– Если я пойду на это, правительство получит по тридцать или сорок центов вместо каждого доллара, который я ему должен и мог бы уплатить полностью. КЗР пытался затевать незаконную торговлю лесом и потерпел неудачу, которая влетела правительству в копеечку. Если это случилось снами, вуки, если мы просто наблюдаем свою крохотную часть происходящего, сколько миллионов они выбрасывают везде в других местах? Как правительство может быть таким процветающим и делать так много ошибок?

– Я удивлялась этому тоже, – сказала она, – и думала об этом. В конце концов я пришла к единственному возможному ответу.

– И каков же он?

– Практика, – сказала она. – Неустанная, безжалостная практика.

Мы полетели в Лос-Анжелес и встретились с юристами и счетоводами на последнем оборонительном рубеже наших попыток прийти к согласию.

– Я сожалею, – сказал Джон Маркворт, – но мы не можем получить доступ к их компьютеру. Ни один человек нам не отвечает на письма и на телефонные '".-*(. Компьютер время от времени посылает сообщения. Не так давно мы получили информацию, что дело ведет новый агент, миссис Фомпир. Она двенадцатая. Держу пари, что она собирается запросить у нас отчет о финансовом состоянии.

Все ясно, думал я. Они вынуждают меня пойти на банкротство. И все же я уверен, что несправедливости нет; я знаю, что наши жизни даются нам для обучения и развлечений. Мы создаем себе проблемы, чтобы проверить на них свои силы: если бы у меня не было этих проблем, появились бы другие – такие же настоятельные проблемы. Никто не может учиться в школе без контрольных вопросов. Но эти вопросы часто имеют неожиданные ответы, а иногда бывает и так, что можно дать только один, чрезвычайно категоричный ответ.

Один из консультантов нахмурился.

– Я работал в ДН в Вашингтоне тогда, когда Конгресс принимал голосованием закон о погашении путем банкротства задолженности при невыплате федеральных налогов, которым вы хотите воспользоваться, – сказал он. – ДН очень не нравился этот законопроект, и когда он вступил в юридическую силу как закон, мы поклялись, что если кто-то попытается воспользоваться им, мы сделаем так, что он пожалеет об этом!

– Но если это закон, – сказала Лесли, – как они могут помешать людям пользоваться:

Он покачал головой.

– Я просто честно предупреждаю вас. Есть закон или его нет, а ДН не даст вам покоя; они будут досаждать вам всеми возможными способами.

– Но ведь они хотят, чтобы я стал банкротом, – сказал я, – поэтому какие у них могут быть возражения!

– Возможно, это так. Я посмотрел на Лесли, на ее уставшее лицо.

– К чертям ДН, – сказал я.

Она кивнула.

– Достаточно четырех потерянных лет. Давай снова вернем себе наши жизни.

К юристу, который оформляет документы при банкротстве, я принес список всего, что имел: дом, джип с трейлером, банковские счета, компьютер, одежду, легковой автомобиль и авторские права на все книги, которые я написал. Я потеряю все это.

Юрист прочитал список молча, а затем сказал:

– Суд не будет интересоваться тем, сколько у него пар носков, Лесли.

– В моей книге о банкротстве сказано включить в список все, – ответила она.

– Носки можно было не перечислять, – сказал он.

Оказавшись в преддверии ада, благодаря тучным циклопам из ДН с одной стороны и отбивая атаки пилильщиков из КЗР с другой, мы боролись то с одним монстром, то с двумя сразу в течение четырех лет без перерыва.

Никаких приключений, книг, постановок, кинокартин, телевидения, никакой продуктивной деятельности – ничего из жизни, которой мы жили до того, как сражение с правительством стало нашим основным занятием.

И во всем этом, несмотря на то, что это были самые напряженные и трудные времена из всех, которые мы когда-либо переживали – и это было самое странное -: мы становились все более счастливы, живя вместе.

После испытания с ограблением трейлера мы неторопливо жили в маленьком домике, который мы построили на холме. Ни разу не разлучались на большее время, нежели было необходимо для того, чтобы съездить в город за продуктами.

Я знал, что она это знает, но ловил себя на том, что снова и снова говорю ей, что люблю ее. Мы ходили под руку как влюбленные по городским тротуарам, гуляли, взявшись за руки, в лесу. Поверил ли бы я в прежние годы, что буду несчастным, если буду идти, не прикасаясь к ней?

Было похоже на то, что наш брак сработал вопреки ожидаемому – вместо b.#., чтобы стать холоднее и отдаленнее друг от друга, мы сближались, и наши отношения становились все более теплыми.

– Ты предрекал скуку, – иногда серьезно произносила она.

– А где наша взаимная потеря уважения? – настаивал я.

– Скоро уже воцарится тоска, – говорили мы друг другу. То, что раньше вызывало у нас благоговейный страх, стало темой для бесхитростных шуток, которые вызывали у нас веселый смех.

С каждым днем мы узнавали друг друга лучше, и наш восторг и радость от совместной жизни тоже возрастали.

Мы фактически жили совместно уже четыре года со времени начала нашего эксперимента, принадлежа исключительно лица, друг другу, когда рискнули предположить, что мы и есть родные души.

Юридически, тем не менее, мы были холостяком и незамужней женщиной. Никакого законного брака, пока не разберетесь с ДН, предупредил нас Маркворт. Не вступайте в брак, пожалуйста. Пусть Лесли не впутывается в это дело, в противном случае ее посадят на мель вместе с тобой.

Когда банкротство было оформлено, мое дело в ДН закончилось, и мы получили наконец возможность заключить законный брак.

Контору по заключению браков я вычислил по телефонному справочнику между «Ботаническим салом» и «Бюро заказов», и это событие стало на повестку дня в нашем списке «Что нужно сделать в субботу в Лос-Анжелесе»:

9:00 Упаковаться и все проверить.

10:00 Аптека – светозащитные очки; записные книжки, карандаши.

10:30 Свадьба.

В убогой комнатке мы отвечали на вопросы, которые задавала служащая. Когда она услышала имя Лесли, она подозрительно взглянула на нее.

– Лесли Парриш. Это знакомое имя. Кто вы?

– Никто, – сказала Лесли.

Леди снова прищурилась, пожала плечами и стала впечатывать имя в бланк.

К каретке ее ручной печатной машинки была приколота надпись: Христиане не совершенны, им просто прощают. К стене был прибит еще один плакатик: ЗДЕСЬ МОЖНО КУРИТЬ. Контора была насквозь прокурена, пепел валялся на столе и на полу.

Я взглянул на Лесли, затем быстро перевел глаза на потолок и вздохнул. В телефонном справочнике, сказал я ей без слов, не было предупреждения, что здесь окажется гадко.

– Вот, у нас есть простые свидетельства о браке, – сказала служащая, – по три доллара. Есть специальные с золотыми буквами – по шесть. Или же есть еще роскошные с золотыми буквами и сверкающим покрытием на них. Эти по двенадцать долларов. Какие вы хотите? – Образцы были пришпилены к рыхлой доске объявлений.

Мы посмотрели друг на друга и вместо того, чтобы покатиться со смеху, важно покивали головой. Вот где нами совершался юридически важный шаг. Мы произнесли одновременно одно и тоже слово: простое.

– Простое нам подойдет, – сказал я. Женщина не обратила внимания. Она вставила скромное свидетельство в печатную машинку, постучала по клавишам, подписала его, крикнула, приглашая войти из коридора свидетелей, и повернулась к нам.

– Теперь если вы оба распишетесь вот здесь:

Мы расписались.

– Фотограф обойдется в пятнадцать долларов:

– Это мы пропустим, – сказал я. – Нам не нужны фотографы.

– Церковный взнос – пятнадцать долларов:

– Мы бы также обошлись без церемонии. Не нужно никакой.

– Без церемонии? – Она вопросительно уставилась на нас, но мы не ответили, и она пожала плечами. – О'кей. Я объявляю вас мужем и женой.

Она вполголоса складывала цифры.

– За свидетелей: окружной сбор: стоимость регистрации: всего тридцать восемь долларов, мистер Бах. А вот конверт для пожертвований, которые вы захотите сделать.

Лесли достала из кошелька наличные, тридцать восемь долларов и пять долларов для конверта. Она подала их мне, а я передал их служащей конторы. Подписи закончились, со свидетельством в руках мы с женой вышли оттуда как можно быстрее.

Сидя в машине среди городского транспорта, мы надели друг другу обручальные кольца и открыли окна, чтобы из нашей одежды выветрился дым.

Затем в течение первых полутора минут нашей жизни в законном браке мы смеялись.

Ее первыми словами в качестве моей законной супруги были:

– Да, ты явно умеешь вскружить голову девушке!

– Давай взглянем на дело так, миссис Парриш-Бах, – сказал я. – Это все было запоминающимся, не правда ли? Неужели мы скоро забудем день нашей свадьбы?

– К несчастью, не скоро, – засмеялась она. – О, Ричард, ты – самый романтичный:

– За сорок три доллара романтики не купишь, моя козочка. Романтика – это когда ты получаешь роскошное свидетельство; а за сверкающее покрытие на буквах нужно дополнительно платить. Но ты ведь знаешь, нам нужно считать копейки.

Ведя машину, я повернулся к Лесли на секунду и сказал:

– Ты чувствуешь какие-то изменения сейчас? Ты чувствуешь себя более замужем, чем раньше?

– Нет. А ты?

– Чуть-чуть. Что-то изменилось. Минуту назад в этом прокуренном домике мы сделали то, что наше общество считает Подлинной Вещью. Все, что мы делали до этого, не играло никакой роли, это были просто наши совместные радости и горести. Подписать бумагу – вот что важно. Возможно, теперь я чувствую, что одной областью, куда правительство могло бы сунуть свой нос, стало меньше. И знаешь, что мне кажется? Чем более я обучаюсь, вук, тем меньше мне нравится правительство. Или это только наше такое?

– Присоединяйся к толпе, дорогой мой. Бывало, у меня выступали слезы на глазах, когда я видела государственный флаг, так я любила свою страну. Я была счастлива, что живу здесь, я думала, я не должна лишь пользоваться этим, я должна тоже что-то делать – участвовать в выборах, поддерживать демократические процессы!

Я многому научилась и постепенно начала понимать, что вещи не совсем похожи на то, что мы о них узнаем внешне: американцы – не всегда самые лучшие ребята; наше правительство не всегда поддерживает свободу и справедливость!

Война во Вьетнаме подогрела меня, и чем больше я занималась: я просто не могла поверить, что Соединенные Штаты выступают против выборов в чужой стране потому, что мы знаем, что результат будет не в нашу пользу Америка поддерживает марионеточного диктатора; американский президент публично заявляет, что мы ведем войну не потому, что добиваемся справедливости во Вьетнаме, а потому что хотим получить его олово и вольфрам!

Я свободна протестовать, думала я. Поэтому я присоединилась к мирной манифестации, законной ненасильственной демонстрации протеста. Мы не были безумцами, мы не были грабителями, которые сбрасывали зажигательные бомбы, мы были самыми честными людьми Лос-Анжелеса: юристами, врачами, родителями, учителями, бизнесменами.

Полиция преследовала нас, будто мы были бешеными собаками, до крови избивая нас дубинками. Я видела, как они били матерей, которые держали на руках младенцев, я видела, как они вышибли дубинками человека из инвалидной коляски, и как кровь текла по тротуару! И это Город ЛосАнжелес!

Этого не может быть, продолжала думать я! Мы – американцы, и нас атакует наша собственная полиция! Я убежала, когда они начали бить меня, и я не знаю, что там происходило дальше. Какие-то друзья взяли меня к себе домой.

«Хорошо, что меня не было там, – подумал я. – Моя несдержанность так хорошо спрятана во мне, но я бы там озверел от ярости».

– Когда я видела фотографию в газете, где полиция расправляется с толпой, я обычно думала, что они сделали нечто ужасное и заслужили такого обращения, – продолжала она. – В тот вечер я поняла, что даже в нашей стране для того, чтобы провиниться, достаточно не согласиться с правительством. Они хотели войны, а мы нет. Поэтому они нас поколотили!

Я сидел в напряжении и дрожал, это ощущалось в руках, которые управляли машиной.

– Вы представляли серьезную опасность для них, – сказал я, – тысячи законопослушных граждан, говорящих «нет» войне.

– Война. Мы расходуем так много денег для того, чтобы убивать и разрушать! Мы оправдываем это тем, что называем это обороноспособностью, запугивая другие народы и вызывая ненависть у жителей тех стран, которые мы не любим. Когда они хотят, чтобы у них было лучшее правительство, мы не поддерживаем их, а когда они слишком слабы, мы порабощаем их. Самоопределение у нас, а не у них.

Разве это хороший пример? Многое ли мы делаем из сострадания или понимания других людей? Сколько мы расходуем на мир?

– Половину того, что идет на войну? – спросил я.

– Если бы так! Нам мешает наш лицемерный склад ума, который говорит: «Бог заботится о нашей стране». Она является препятствием для согласия во всем мире. Она натравливает людей друг на друга! «Бог заботится о нашей стране», «закон на страже порядка» – вот откуда разгон демонстраций в Городе века.

Если бы в мире была какая-то другая страна, куда бы я могла уехать, думала я раньше, я бы все равно не уехала. И какой бы она ни была бандитской, руководимой страхом, – это лучшая страна из всех, что я знаю.

Я решила остаться и попытаться помочь ей расти.

«И ты ее по-прежнему любишь, хотел было сказать я».

– Знаешь, чего мне больше всего не хватает? – спросила она.

– Чего?

– Смотреть на флаг и гордиться им.

Она пересела в машине на сидение рядом со мной и решила переменить тему разговора.

– Теперь, когда мы отбросили с нашего пути правительство, о чем ты еще хочешь поговорить в день своей свадьбы, мистер Бах?

– О чем угодно, – сказал я. – Я хочу быть с тобой. – Но какая-то часть меня никогда не забудет. Они избивали. дубинками эту прелестную женщину, когда она убегала прочь!

Регистрация брака стала еще одним крупным шагом в сторону от того человека, которым я был раньше. Ричард, ненавидевший обязательства, был теперь обязанным по закону. Тот, кто презирал брачные узы, теперь юридически вступил в брак.

Я примерял к себе эти ярлыки, которые четыре года назад показались бы мне колючим воротником или шляпой, испачканной пеплом. Ты теперь муж, Ричард. Ты женат. Ты проведешь остаток своих дней только с одной женщиной, вот этой, которая рядом с тобой. Ты не сможешь больше жить так, как тебе захочется. Ты потерял свою независимость. Ты потерял свою свободу. Ты вступил в Законный Брак. Как чувствуешь себя теперь?

Каждый из этих фактов раньше был бы язвой в моей душе, острием стальной стрелы, которое прямо пробивает все мои доспехи. Начиная с этого дня все они стали реальностью моей жизни, и я чувствовал, будто отбиваюсь от сливочного мороженого.

Мы съездили в дом моих родителей в пригороде, где я жил с самых ранних лет до того дня, когда сбежал, чтобы научиться летать. Я сбавил скорость и припарковал машину на обочине дороги, которая была знакома мне-из-прошлого с того времени, как он вообще мог что-либо помнить.

Вот те же самые темно-зеленые облака листвы эвкалиптов над головой; а вот лужайка, которую я когда-то косил в том возрасте, когда это едва возможно. Вот гараж с плоской крышей, с которой я направил на луну свой первый домашний телескоп; вот плющ, вьющийся по забору вокруг двора; а вот та же самая гладкая белая деревянная калитка, в которой просверлены дырки для глаз собаки, которая умерла давным-давно.

– Вот это сюрприз будет для них! – И Лесли протянула вперед руку, касаясь пальцами калитки.

В этот момент я замер, и время остановилось. Ее рука на фоне дерева и новое кольцо, блистающее золотом. Его вид пронзил мой ум до самых глубин и развеял тридцать лет в мгновение ока.

Мальчик тогда уже знал! Мальчик, который стоял когда-то рядом с этой калиткой, знал, что в будущем сюда придет женщина, для любви к которой он родился. В этот момент я стоял возле белого дерева калитки во времена, а не калитки в пространстве. Как при вспышке молнии, я увидел его, стоящего в темной глубине прошлого и внимающего с открытым ртом видению Лесли в ярких лучах солнца. Мальчик уже знал!

Моя жена толчком открыла калитку и побежала навстречу объятиям моего отца и мачехи.

Через мгновенье мальчик стал прозрачным и исчез. Он унес с собой исполненные удивления глаза и все еще полуоткрытый рот.

Не забывай! Кричал я без слов через десятилетия. Никогда не забывай этот миг!

 

Сорок два

Когда мы раздевались в этот вечер в номере гостиницы, я рассказал ей о калитке и о том, как ее легчайшее прикосновение потрясло мою жизнь много лет назад. Она слушала, аккуратно разглаживая свою блузку на вешалке.

– Почему ты мне не рассказал этого раньше? – спросила она. – Чего ты боялся?

Я положил на время свою рубашку на стул, чуть не забыв о том, чтобы быть таким же аккуратным, как она, и потянулся за вешалкой.

– Я боялся измениться, конечно. Я защищал свое привычное, почти безупречное положение.

– Это твои доспехи? – спросила она.

– Да, конечно, эта защита.

– Защита. Почти каждый мужчина, которого я знала, погребен под защитным слоем, – сказала она. – Вот почему даже самые красивые из них так чертовски непривлекательны!

– Они отталкивали тебя от себя. И я когда-то отталкивал тоже.

– Ты нет, – сказала она, а когда я напомнил ей факты, она заметила:

– Ты почти оттолкнул меня. Но я знала, что то холодное существо, которое я вижу, это не ты.

Я увлек ее за собой в постель, дышал ее золотыми волосами.

– Какое прелестное тело! Ты так: невероятно прекрасна; и ты – моя жена! Как это может быть одновременно?

Я очень нежно поцеловал уголок ее рта.

– Прощай, моя гипотеза!

– Прощай?

– У меня была в ходу гипотеза, почти теория, до того как ты прекратила ,.( поиски. Вот она: красивые женщины почти равнодушны к сексу.

Она засмеялась от удивления.

– О, Ричард, ты шутишь! Правда?

– Правда. – Меня охватили противоположные желания. Я собрался рассказать ей, но в то же время я хотел продолжать ощущать ее прикосновение. Всему свое время, думал я, всему свое время.

– Знаешь, что неверно в твоей гипотезе? – спросила она.

– Думаю, что в ней все верно. Но есть исключения, и ты – спасибо Творцу – одно из них. А в общем случае дело обстоит так: красивые женщины устают от того, что их рассматривают в качестве сексуальных объектов. В то же время они знают, что их достоинства этим исчерпываются, поэтому их переключатели срабатывают на выключение.

– Занятно, но неправильно, – сказала она.

– Почему?

– Детская наивность. Переверни наоборот. Согласно моей теории, Ричард, привлекательные мужчины почти равнодушны к сексу.

– Чепуха! Что ты хочешь этим сказать?

– Слушай: «Я защищена от привлекательных мужчин как крепость, я холодна к ним, я не подпускаю их к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки, не отвожу им никакой роли в моей жизни, и после этого всего начинает почему-то казаться, что они не получают такого удовольствия от секса, как мне бы хотелось:»

– Неудивительно, – сказал я и при виде разлетающихся обломков моего разгромленного предположения понял, что она имеет в виду. – Неудивительно! Если бы ты не была так холодна к ним, вукнесс, если бы ты чуть-чуть открылась, дала им понять, как ты себя чувствуешь, что ты думаешь, – ведь в конце концов ни один из нас, по-настоящему привлекательных мужчин, не хочет, чтобы к нему относились как к секс-машине! Вот и получается, что если женщина дает нам почувствовать чуть-чуть человеческого тепла, выходит совсем другая история!

Она переместила свое тело очень близко к моему.

– Класс? – сказала она. – И какова мораль этой басни, Ричард?

– Там, где отсутствует душевная близость, идеального секса быть не может, – сказал я. – Такова мораль, учитель?

– Каким мудрым философом ты становишься!

– И если кто-то постигает это, и если он находит того, кем восторгается, кого любит, уважает и искал всю свою жизнь, разве не может оказаться, что он находит тем самым самую уютную постель для себя? И даже если тот, кого он нашел, оказывается прекрасной женщиной, не может ли оказаться, что она будет уделять очень много внимания сексуальному общению с ним и будет наслаждаться радостями физической близости в той же мере, что и он сам?

– Вполне возможно, что в той же мере, – засмеялась она. – А может быть, даже больше!

– Учитель! – воскликнул я – Не может быть!

– Если бы ты мог побыть женщиной, ты бы многому удивился.

Мы – молодожены – касались друг друга и разговаривали в течение всей ночи, так что разрушающиеся стены, закаты империй, столкновения с правительством и банкротство – все это просто утратило всякий смысл. Это была одна ночь из многих, поднимающаяся из прошлого, возвышающаяся над настоящим и устремляющаяся в мерцающее будущее.

«Что самое важное в любой выбранной нами жизни? – думал я. – Может ли все быть таким простым и сводиться к близости с тем, кого мы любим?»

За исключением тех часов, когда мы ссорились друг с другом в пустыне или умирали от усталости, сидя за компьютерами, все, что мы делали, было окружено слабо сияющей аурой эротичности. Короткий быстрый взгляд, едва заметная улыбка, легкое прикосновение – все это доставляло нам радость на протяжении всего дня.

Одной из причин, по которой я годами раньше стремился завязать новые отношения, была моя нелюбовь к продолжению встреч, когда утонченная эротическая аура развеивалась. Я восхищался, что в отношениях с этой женщиной электризующий эффект не прекращался. Постепенно моя жена становилась все более прекрасной, выглядела все более привлекательной и нежной.

– Все это субъективно, не так ли? – спросил я, теряясь в плавных очертаниях и золотистом сиянии.

– Да, это так, – ответила она, зная, о чем я думаю. Наша телепатия не была основана на методах, она случалась спонтанно, и каждый из нас нередко знал, что на уме у другого.

– Кто-то другой посмотрел бы на нас и отметил, что мы не изменились, – сказала она, – что мы те же самые, что и раньше. Но в тебе есть что-то, что кажется мне все более и более привлекательным!

Так и есть, думал я. Если бы мы друг для друга не менялись, нам с вами давно стало скучно!

– Мы уже закончили наше вступление? – спросил я. – Или так будет продолжаться всегда?

– Помнишь, что в твоей книге сказала чайка? Может быть, ты сейчас находишься как раз там же: «Теперь ты готов к тому, чтобы лететь вверх и начать познавать смысл добра и любви».

– Он не говорил этого. Это было сказано ему.

Она улыбнулась.

– А сейчас это было сказано тебе.

 

Сорок три

Согласно решению суда, который признал мое банкротство, нам на некоторое время разрешили остаться в нашем маленьком домике на правах временно-ответственных за него, пока мы не найдем себе другое место для жизни. Какое-то другое более дешевое место подальше на север. Затем наступило время покинуть Долину Малых Яблочных Ворот.

Мы вместе ходили по дому и двору, прощаясь. До свидания, стол и протест против лесоторговли. До свидания, кровать под открытым небом, где мы смотрели на звезды, прежде чем уснуть. До свидания, камин, камни для которого мы таскали сами один за другим. До свидания, теплый маленький домик. До свидания, сад, который Лесли мечтала превратить в цветочный мир, когда она взрыхляла, вскапывала, сажала и полола. До свидания, леса и животные, которых мы любили и за спасение которых боролись. До свидания, говорили мы,

– Когда пришло время отправляться, она спрятала лицо на моей груди, и ее храбрость изошла слезами.

– Наш сад! – рыдала она. – Я люблю наш сад! И я – люблю наш маленький домик, и наши растения, и нашу семью оленей, и солнце, поднимающееся ввысь над лесом: Она плакала так, что, казалось, ничто ее не может утешить.

Я обнял ее и гладил ее волосы.

– Не страшно, вуки, – бормотал я. – Все в порядке. Это – всего лишь дом. А домашний уют – это мы. Где бы мы ни были: когда-нибудь мы построим другой дом, еще лучше, чем этот, а вокруг будет твой сад с фруктовыми деревьями, огородами, цветами и еще многим, о чем мы здесь и не мечтали. И мы снова будем жить среди полевых растений, и новая пара оленей поселится рядом с нами. Место, куда мы направляемся, будет даже более прекрасным, я обещаю тебе!

– Но, Ричи, я люблю это место!

Ее рыдания становились все тише и тише, а затем я помог ей сесть в , h(-c, и мы уехали. Долина, где мы жили, скрылась из виду позади нас.

Я не плакал, потому что у нас был негласный договор – только один из нас может на время выбыть из строя, мы не можем одновременно уставать, болеть, ранить себя, быть убитыми горем, ожидающими решения суда. Я вел машину в тишине, и Лесли плакала до тех пор, пока наконец не уснула на моем плече.

Вот мы и свободны, думал я, направляясь в северные штаты. Мы можем начать все сначала и не с нуля. Мы можем начать все сначала, зная все то, чему мы научились на пути! Принципы любви и поддержки, взаимопомощи и исцеления помогали нам постоянно, даже сейчас.

Банкротство, потеря прав на книги – все это может показаться незаслуженной катастрофой, Ричард, но разве мы не знаем ничего более глубокого, чем то, что на поверхности, ведь правда? Настало время прочно обосноваться в том, что есть, вопреки тому, что кажется.

Чистая грифельная доска, ничто не связывает, ничто не держит – это просто подаренный мне шанс доказать могущество моего Духовного Мира, которому я так доверяю! Есть нерушимый Космический закон, думал я, Жизнь никогда не покидает жизнь.

Выход из руин богатства подобен вылету из темницы на легком воздушном шаре. Грубые темные стены больше не окружали нас; самые трудные и суровые годы, время испытаний и проверок, подошли к концу. Но в этих стенах выросло нечто золотое и радужное, что так долго искал странник: Я нашел человека, который значил для меня больше, чем кто-либо другой во всем мире. Беспокойный поиск, который длился десятилетиями, наконец увенчался успехом.

В этот момент, прямо здесь, где орегонские холмы исчезают в сумерках, любой хороший писатель прошептал бы:

 

«Конец»

 

Сорок четыре

Мы переехали дальше на север и начали жить в доме, снятом на деньги Мэри Кинозвезды, которые Лесли теперь настоятельно предлагала считать нашими общими деньгами. Как непривычно чувствовать, что у тебя нет ни одной собственной монеты!

Она была в такой же мере бережливой и предусмотрительной, в какой я был когда-то расточительным. Расчетливость и экономность – эти качества никогда не присутствовали в моем списке качеств родной души. Но от вселенной можно было ожидать такого предвидения: кто-то один из магической пары должен восполнять то, чего может не хвать другому.

С самого первого момента, когда на меня свалились большие доходы, мне очень не хватало непритязательной обстановки. Если человек не готов заранее к такому переходу, неожиданное благополучие окружает его многообразной запутанной паутиной вещей, хитросплетение которых перегружено изощренными усложненностями. Простота, как ртуть, исчезает сразу же, как только ее начинают выдавливать.

Теперь же простота застенчиво постучала по косяку, там, где раньше была дверь. «Привет, Ричард! Я никак не могла заметить, что твои деньги сплыли. Посмотри-ка на это небо теперь! И на эти облака! Взгляни, как красиво Лесли сажает цветы, даже если это не ее сад! А разве не прекрасно наблюдать, как твоя жена снова начала работать с компьютером?»

Все это было прекрасно. В теплые дни Лесли одевала самую простую одежду – белые парусиновые брюки и легкую блузку – и садилась работать `o$., со мной в нашем маленьком кабинете. Какое тонкое это было удовольствие – повернуться к ней и спросить, как правильно пишется слово «совмистимый»! Как я люблю простоту!

Не все, неприятности закончились, однако. Наступило наконец время, когда поверенный в делах моего банкротства, которому было поручено распродать все мое бывшее имущество, прислал нам извещение, что он объявил о продаже моих авторских прав на книги. Все семь из них теперь можно было купить. Как и всякий другой человек, мы могли бы участвовать в покупке, если бы пожелали.

Мы поменялись ролями. Я стал осмотрительным, а Лесли после месяцев ожидания внезапно была готова раскошелиться.

– Давай не будем предлагать большую сумму, – сказал я. – Три книги в последнее время не публиковались. Кто даст за них много денег?

– Не знаю, – сказала она. – Я не хочу рисковать. Мне кажется, что мы должны предложить все что у нас есть, до последнего цента.

Я замер.

– Все до последнего цента? А как же мы будем платить за жилье, как мы будем жить?

– Мои родители сказали, что одолжат нам деньги, – сказала она, – до тех пор, пока мы сами не поднимемся на ноги. – Лесли была исполнена решительности.

– Давай, пожалуйста, не будем одалживать денег. Я могу теперь вернуться к работе. Кажется, уже можно писать новую книгу.

Она улыбнулась.

– Я тоже так считаю. А помнишь, как ты сказал, что твоя миссия закончена? Помнишь, как ты говорил мне, что можешь умереть в любой момент, потому что написал уже все то, для чего пришел?

– Я был глупым гусем. Мне тогда не было зачем дальше жить.

– А теперь есть?

– Да.

– В таком случае не забывай об этом, – сказала она. – Ведь если ты умрешь, будет два трупа! Я не собираюсь оставаться здесь, когда ты уйдешь.

– Ладно, но ведь два трупа будет еще раньше, если ты потратишь все деньги на старые авторские права, и не с чем будет сходить за продуктами!

– Переживем. Мы ведь не можем позволить всем нашим книгам уйти, так и не пытаясь спасти их.

Около полуночи мы пришли к компромиссу. Мы предложим все, что у нас есть, до последнего цента, и одолжим денег на жизнь у родителей Лесли. На следующее утро, прежде чем я успел убедить ее в том, что это слишком много, она послала заявку поверенному.

Поверенный разослал другим претендентам вопрос: Дадите ли вы за авторские права больше?

В доме, который мы снимали, воцарилась такая осязаемая тревога, что, казалось, ее можно было рубить топором.

Через неделю зазвонил телефон.

Она не дыша побежала вверх по лестнице.

– Вуки! – закричала она. – Они у нас! Они у нас! Книги снова наши!

Я сжал ее в своих объятиях. Мы визжали, кричали, прыгали и смеялись. Я не знал, что возвращение домой наших бумажных детей будет значить так много для меня.

– А сколько дал самый богатый претендент? – сказал я.

Она сонно посмотрела на меня.

– Претендентов больше не было? Никто даже не послал заявку? Вообще?

– Никто.

– Не было даже заявок! Ура!

– Не ура, – сказала она.

– Почему?

– Ты был прав! Нам не следовало предлагать такую большую сумму. Я /`.,.b + наши деньги на продукты на следующие сто лет!

Я снова обнял ее.

– Совсем нет, маленький вук. Твое предложение оказалось таким устрашающим, что никто другой даже не рискнул послать заявку. Вот и случилось! Если бы ты предложила меньше, они бы тоже вступили в борьбу и дали бы на десять центов больше, чем ты!

Она засияла так же, как и странное свечение над нашим будущим.

 

Сорок пять

В те месяцы авиация переживала революцию понижения цен на небольшие самолеты, и первый же рассказ, который я написал, принес нам денег ровно столько, чтобы купить себе чего-нибудь поесть и приобрести сверхлегкий аэроплан – летающую машину фирмы, называемой Птеродактиль, Ltd. Как только я услышал это название, фирма мне понравилась, к оказалось, что она производит самые лучшие сверхлегкие аппараты для моих целей: снова взлетать с сенокосов и пастбищ, смотреть из воздуха вниз на облака, и все это просто для удовольствия.

Как приятно снова работать своими руками, собирая аэроплан! Алюминиевый корпус и стальные тросы, болты, заклепки и ткань, мотор размером с четвертую часть старого киннеровского двигателя моего Флайта. Я справился с работой за месяц, читая инструкцию страница за страницей и следуя фотографиям и чертежам, которые я получил с завода вместе с упаковкой.

– Какая милая машина! – сказала Лесли, когда увидела впервые фотографию Птеродактиля.

Она сказала это снова, большими буквами, когда наш герой стоял готовый на траве. Это была увеличенная копия детской модели аэроплана, красующаяся, как стрекоза из шелка и металла на широком листе кувшинки.

Это же просто, думал я, почему этот самолет не был спроектирован сорок лет назад? Но какая разница? Он создан сейчас как раз вовремя и предназначен для людей, стесненных в средствах, но жаждущих снова оторваться от земли.

С большим уважением к незнакомой вещице и после многих испытаний рулей управления во время десятисекундных полетов у самой поверхности одолженного пастбища я в конце концов выжал газ до упора, и мой мощный воздушный змей пошел вверх, оставляя траву внизу и играя на солнце яркими красками, как Ангел Полета, возвращающийся домой. Директор фирмы Птеродактиль подарил мне снегозащитный костюм, который очень здорово гармонировал с аэропланом – летать в это время года в открытой кабине было довольно прохладно.

Ну и воздух же на высоте! Ветер и затишье, горы и долины, трава и земля снова окружали меня; дождь и сладкий ледяной воздух вновь пронизывали меня, как в былые времена! Я перестал отсчитывать часы, проведенные в воздухе, на отметке 8000, и типы аэропланов, в которых летал, на числе 125. Но в этом я получал такое чистое удовольствие от парения в воздухе, какое мне было недоступно ни в одном из всех тех самолетов, в которых я поднимался в небо когда-либо раньше.

Этот аэроплан требовал соблюдения особых мер предосторожности – в нем ни в коем случае нельзя было, например, летать в плохую погоду. Но в спокойный день ничто не могло сравниться с восторгом пребывания в воздухе. Когда полеты на этот день заканчивались, Птеродактиль складывал крылья, проскальзывал в длинный чехол, который размещался на крыше автомобиля, и ехал домой, чтобы переночевать во дворе.

Одно в нем было неправильно – аэроплан мог взять с собой только одного g%+."%*, и я не мог поделиться полетом с Лесли.

– Не беда, – говорила она. – Я тоже там, в небе, когда ты летишь. Я могу даже посмотреть оттуда вниз и увидеть себя, когда я машу тебе с земли!

Она садилась в закругленную кабину, заводила мотор, прятала свои волосы в защитный шлем и для развлечения каталась по пастбищу в маленьком самолетике, обещая научиться летать в нем, когда у нее будет достаточно времени.

Наверное, благодаря приятному возбуждению, которое владело мной в течение первого месяца возобновившихся полетов, однажды вскоре после этого ночью мне приснился самый необычный сон.

 

На Птеродактиле, в котором вместо одного было два места, я пролетел высоко над туманным серебристым мостиком и приземлился на холме, покрытом зеленой травой, возле громадного места для собраний – аудитории под открытым небом. Войдя внутрь, все еще одетый в свой яркий комбинезон, я сел и ждал, упираясь подбородком себе в колени.

Мне никогда раньше не снилось, подумал я, что я прихожу раньше туда, где что-то еще не вполне готово. Через минуту или две я услышал звук у себя за спиной.

Я обернулся и сразу узнал его. Он узнал меня. Это был я-из-прошлого, выглядевший несчастным. Это был я-пять-лет-назад, закованный в скорлупу своих желаний, которые стали броней, и пытающийся понять, куда он попал.

Почему-то было приятно увидеть этого человека, и меня охватил порыв любви к нему. Но мне с разу же стало жаль его; он был одиноким на грани отчаяния, и это было заметно. Он так много хотел спросить, но так мало отваживался понять. Я встал и улыбнулся ему, вспоминая это время в прошлом. Он боялся встреч за пределами обычного времени, но никогда не опаздывал.

– Привет, Ричард, – сказал я как можно развязнее. – Ты не просто пунктуален, ты пришел раньше, не так ли?

Он чувствовал себя не в своей тарелке, сомневаясь, кто я. Если ты не уверен, думал я, почему бы тебе не спросить?

Я вышел с ним наружу, зная, что он будет чувствовать себя более по домашнему возле аэроплана.

У меня были все ответы на его вопросы, я мог указать ему причину его страданий и одиночества, мог объяснить ему все его ошибки. Однако эти ключи, которые творили волшебство в моих руках, были для его рук подобны раскаленному докрасна железу. Что мне оставалось сказать?

Я показал ему самолет, рассказал об управлении им. Забавно, подумал я. О полетах рассказывает ему тот, кто сам годами уже не летал ни на чем, кроме сверхлегких машин. Возможно, он одинок, но несомненно, что он – намного лучше управляет аэропланом, чем я.

Когда он уселся на свое место, я крикнул «От винта!» и завел мотор.

Это произошло так спокойно и так не похоже на то, что было раньше, что на мгновенье он забыл, зачем решил встретиться со мной, забыл, что аэроплан – это декорация, а не цель нашего сновидения.

– Готов? – спросил я, направляясь на взлет.

– Пошел!

Как мне описать его жизнь? Игра, думал я. Парень пережигает соблазнительную эпопею внезапного приобретения денег и наблюдает последствия того, что происходит с невинным ее героем и его друзьями, когда все это раздувается вокруг него, а его мир разваливается на куски. Однако в эту минуту он, как ребенок с игрушкой, ведь он так сильно любит аэропланы. Как легко быть сострадательным, думал я, когда ты видишь, что неприятности не у кого-нибудь другого, а у тебя.

На высоте тысяча футов я отпустил рычаги управления.

– Теперь твоя очередь.

Он летал с легкостью, осторожно и мягко в машине, всей прелести которой даже не мог себе вообразить.

Я знал, что эти события во сне – как бы мое шоу, и что он ждет, чтобы я что-то рассказал ему. И все же этот человек был так уверен в том, что понял все, что мог когда-либо понять! Я чувствовал, что в нем будто скрыта сжатая пружина, которая отталкивает от него все знания, которые освободили бы его.

– Давай выключим мотор? – спросил он против ветра.

В ответ я прикоснулся к кнопке глушения на рычаге газа. Винт завращался медленнее, остановился, и мы стали планеристами.

Урокам управления аэропланом он не оказывал сопротивления.

– Какой отличный маленький самолет! – воскликнул он. – Как бы мне достать такой?

Несколько минут полета – и он был готов побежать и купить

Птеродактиль. У него было для этого достаточно денег; он мог приобрести сотню Птеродактилей, если не принимать во внимание то, что в его время это было невозможно, не было даже чертежа на бумаге.

Купить этот аэроплан не было никакой возможности, и это было хорошим поводом для того, чтобы я мог начать разговор о его сопротивлении изменениям.

Я попросил его сказать мне все, что он знает об этом аэроплане и об этом парне, который сидит в нем в снегозащитном костюме. Я не был удивлен, когда он ответил на этот вопрос. Он знал, и только ждал, пока его спросят.

Через некоторое время по ходу нашего полета я сказал ему прямо, что знаю ответы на все его вопросы и что не сомневаюсь в том, что он не будет слушать их.

– Ты уверен, что я не буду слушать? – спросил он.

– Неужто будешь?

– Кому же мне доверять больше, чем тебе? Лесли, – подумал я, но он бы рассмеялся в ответ и не понял бы меня.

– Вот то, чему ты пришел сюда научиться. Это то, что ты сделаешь, – сказал я ему. – Ответ, который ты ищешь, состоит в том, чтобы отказаться от своей Свободы и Независимости и жениться на Лесли

Парриш. При этом ты получишь совсем другую свободу, которая так прекрасна, что ты даже не можешь себе вообразить:

Он не слышал ничего, что я сказал после слов «жениться на Лесли»; он едва не вывалился из кабины – так он был удивлен.

Какой долгий путь предстоит ему пройти, думал я, тогда как он глотал воздух и переводил дыхание. И он пройдет его всего лишь за пять лет.

Упрямый, замкнутый сукин сын, но в общем мне нравился этот парень. Он справится с трудностями, и все будет хорошо, думал я или нет? Может быть, это голос того, кто разбился на планере, или того, кто сбежал в

Монтану? Предстоит ли ему в будущем потерпеть неудачу?

Его одиночество, которое было так хорошо защищено, стало моей надеждой. Когда я говорил о Лесли, он внимательно слушал и даже соглашался и принимал некоторые истины о своем будущем. Знание о ней может сделать его выживание более вероятным, думал я, даже если он забудет слова и сцены. Я повернул самолет на север.

Она ждала нас, когда мы приземлились. Она была одета по-домашнему, как в будние дни. Один взгляд на нее заставил его вздрогнуть: ее вид испарил тонну железа его брони меньше чем за секунду. Какой, силой наделена красота!

Она хотела сказать ему что-то наедине, поэтому я зашевелился во сне, отстранился и проснулся годами позже после того, как он проснется после того же самого сна.

 

Вскоре после того, как я открыл глаза, история начала таять, рассеиваться, как пар в воздухе. Мимолетный сон, думал я. Как счастлив я, что вижу так много мимолетных снов! Но в этом было что-то особенное, хотя: что это было? Я вложил деньги в нешлифованные алмазы, так кажется. И летел куда-то с коробкой алмазов, семян или чего-то еще, а они выпали из самолета? Это был сон о вкладывании денег. Какая-то часть моего подсознания все еще считает, что у меня есть деньги? Возможно, она знает что-то, чего не знаю я.

В ночном блокноте я записал: Почему бы не пользоваться снами по собственному желанию для путешествий, исследований и обучения всему тому, чему мы желаем научиться?

Я лежал спокойно, наблюдая как Лесли спит, а утренняя заря начинает сиять на ее золотистых волосах, рассыпавшихся по ее подушке. Какое-то время она была полностью неподвижна– а что, если она умерла? Она дышит так легонько, что я не могу заметить этого. А дышит ли она? Не дышит!

Я знал, что придумываю, но какое я испытал облегчение, какую неожиданную радость, когда она в этот момент, не просыпаясь, чуть-чуть зашевелилась и улыбнулась самой незаметной из своих улыбок во сне!

Я прожил жизнь в поисках этой женщины, думал я. Я говорил себе, что мое призвание в том, чтобы быть вместе с ней снова.

Я ошибался. Найти ее не было целью моей жизни, это было начало начал. Только когда я нашел ее, моя жизнь приобрела смысл.

И вот вопрос: «А что теперь? Что вы вдвоем собираетесь изучать в мире любви?» Я так сильно изменился, думал я, и это лишь самые первые шаги.

Подлинные истории любви не заканчиваются никогда. Единственная возможность узнать, что случается в «жили-долго-и-счастливо-потом» с идеальным супругом, состоит в том, чтобы прожить ее самому. Вначале, конечно, завязывается роман, и главную роль в нем играет эротический восторг влюбленности.

А что потом?

Затем дни и месяцы непрекращающихся разговоров, радость встречи после стольких столетий жизни вдали друг от друга. Что ты делал тогда? Что ты подумал? Чему ты научился? Как ты изменился?

А что потом?

Каковы твои самые сокровенные надежды, мечты, желания, твои самые настоятельные если-только, которые должны осуществиться? Каковы твои самые до невозможности прекрасные представления об этой жизни, какие только ты можешь себе вообразить? А вот мои, и они соответствуют друг другу как солнце и луна в нашем небе, и вместе мы сможем воплотить их в жизнь!

А что потом?

Как много всего можно познать вместе! Как много всего можно передать друг другу! Иностранные языки и искусство перевоплощения; поэзия, драматургия и программирование компьютера; физика и метафизика; парапсихология, география, приготовление пищи, история, изобразительное искусство, экономика, резьба по дереву, музыка и ее происхождение; самолеты, корабли и история парусного мореходства; политическая деятельность и геология; смелость и домашний уют, и полевые растения, и лесные животные; умирание и смерть; археология, палеонтология, астрономия и космология; гнев и раскаяние; писательство, металлургия, прицельная стрельба, фотографирование и защита, от солнца; уход за лошадьми, инвестирование, книгопечатание, щедрость и благодарность, винд-серфинг и дружба с детьми; старение, уход за землей, борьба против войны, духовное и психическое исцеление; культурный обмен и кинорежиссура; солнечные батареи, микроскопы и переменный ток; как играть, спорить, пользоваться косметикой, удивлять, восхищать, одеваться и плакать; как играть на пианино, флейте и гитаре; как видеть скрытый смысл, вспоминать другие жизни, прошлое и будущее; как получать ответы на любые вопросы, исследовать и изучать; как собирать данные, анализировать и делать выводы; ** служить и помогать, читать лекции и быть слушателем; как смотреть и касаться, путешествовать во времени и встречать себя в других измерениях; как создавать миры из мечты и жить в них, изменяясь.

Лесли улыбнулась во сне.

А что потом? Думал я. А потом еще больше, все время больше и больше постигать тому, кто любит жизнь. Учиться, заниматься, отдавать приобретенное другим любителям жизни и напоминать им, что мы не одиноки.

А что потом, когда мы прожили наши мечты до конца, когда мы устали от времени?

А потом: Жизнь есть!

Помнишь? Помни, что Я ЕСТЬ! И ТЫ ЕСТЬ! И ЛЮБОВЬ! ЭТО ВСЕ, – И ЭТО

 

САМОЕ ГЛАВНОЕ!

Это и есть то-что-потом! Вот почему истории любви не кончаются! Они не кончаются потому, что не… В то утро, совершенно внезапно на протяжении ста секунд я знал как просто соединяется Все-Что-Есть. Я схватил блокнот,…

Единственное, что не заканчивается, – это любовь!

 

Слова вырывались так быстро, что чернила едва поспевали за ними.

 

 

Перед возникновением вселенной: До Большого взрыва были мы!

  Мы – МОСТ ЧЕРЕЗ ВЕЧНОСТЬ, возвышающийся над морем времени, где мы радуемся…