Из главы 7

Наше горючее было на исходе. Я не думаю, что я понимал это тогда, но это был период, когда мы могли провалиться – естественный конец группы, делающей хиты. Это пришло вскоре после “Satanic Majesties”, который я в какой-то мере не воспринимал всерьез. И тогда на горизонте появился Джимми Миллер в качестве нашего нового продюсера. Началась большая совместная работа. Из всего материала, который у нас был к этому времени, мы отобрали лучшее для альбома “Beggars Banquet”, и помогли Stones выйти на другой уровень. Мы должны были тогда сделать хорошую вещь. И мы ее сделали…
Джимми Миллер много работал с черными парнями. Но главное, он был чертовски хорошим барабанщиком. Он знал толк в ритме. Он был барабанщиком в "Happy"; а также в оригинальной версии "You Can't Always Get What You Want." Он делал это так, что мне легко было с ним работать, задавать правильный ритм и темп. К тому же Мик и Джимми хорошо понимали друг друга. Мик решил, что с ним можно продолжать работать.
Мы играли Чикагский блюз, всё, что мы знали, мы брали оттуда, Чикаго был нашей отправной точкой. Посмотрите на реку Миссисипи. Где ее начало? Куда она течет? Плывите по течению этой реки до конца, и вы попадете в Чикаго. И пройдите до конца весь путь артистов, которые записали эту музыку. Там нет правил. Посмотрите на метод, которым были сделаны эти записи, все они были записаны совершенно неправильно. Но что правильно и что неправильно? Важно, как вы это слышите. Чикагский блюз был таким грубым, хриплым и энергичным. Если вы пытаетесь добиться чистоты записи, забудьте о ней. Почти в каждой записи Чикагского блюза вы слышите огромную перегрузку по звуку на всех уровнях. Когда вы слушаете записи Литтл Уолтера, звучит первая нота его губной гармошки, и группа исчезает, пока эта нота не смолкнет, потому что он заглушает всех. Когда вы делаете записи, вы в основном следите за искажениями. Это свобода записи дает вам возможность поиграть со звуком. И здесь не нужно прилагать особенных усилий, здесь важен эксперимент и игра. Эй, это хороший микрофон, но если мы положим его чуть ближе к усилителю, а затем возьмем усилитель меньшего размера вместо большого, и поставим микрофон прямо перед ним, накроем микрофон полотенцем, давайте посмотрим, что получится. Всё, что вы ищете, это момент, когда звуки просто сольются в один, и после зазвучит этот ритм, а дальше звук должен извиваться и катиться, и так до конца игры. Если у вас всё это раздельно, то это безвкусно и неинтересно. Всё, что вы ищете, это сила и энергия, но без громкости – это внутренняя сила. Вам нужно найти способ свести воедино то, что делает каждый из нас в этой комнате, сделать из этого один звук. Это ведь не две гитары, фортепиано, бас и барабаны, это одно целое, а не пять частей. Твоя задача здесь – создать цельное произведение.

 

Джимми продюсировал “Beggars Banquet”, “Let It Bleed”, “Sticky Fingers” – все записи Stones, включая “Goats Head Soup” в 1973 году, основную вещь. Но лучшая вещь из тех, которые мы сделали с Джимми Миллером, это "Jumpin' Jack Flash." Эта песня, как и "Street Fighting Man", была записана на самых первых сессиях с Джимми в студии Olympic, чтобы стать “Beggars Banquet” весной 1968, в мае, во время уличных боев в Париже. У нас вдруг начали возникать новые идеи, у группы открылось второе дыхание. Это становилось всё более и более интересным. Мик начал сочинять великолепные песни, такие как “Dear Doctor”, которую, вероятно, ему помогла написать Марианна, и "Sympathy for the Devil", хотя она получилась не такой, какой он задумывал ее в начале. Но это есть в фильме Годара, там вы можете увидеть и услышать, как трансформировалась эта песня. "Parachute Woman", песня со странным жужжащим звуком, вроде мухи или комара у вас под ухом, она написалась очень легко. Я думал, это будет трудно, потому что у меня была концепция песни, но я не был уверен, что это сработает, но Мик ухватился за идею, и запись заняла совсем немного времени. "Salt of the Earth", я придумал название, и это стало главным стимулом для песни, Мик сочинил весь текст. Это была наша вещь. Я высек первую искру: “Давайте выпьем за тружеников, давайте выпьем за соль земли”, а после, Мик, это всё твоё… На Beggars Banquet было много кантри и блюза: "No Expectations," "Dear Doctor," даже "Jigsaw Puzzle". "Parachute Woman," "Prodigal Son," "Stray Cat Blues," "Factory Girl," всё это либо блюз, либо фолк-музыка… Вы не можете сказать, кроме "Sympathy" или "Street Fighting Man", что Beggars Banquet, это всё рок-н-ролл. "Stray Cat", это немного фанка, но всё остальное, это народные песни… Работая над песнями "Jumpin' Jack Flash" и "Street Fighting Man" я открыл для себя новый звук, который можно извлекать из акустической гитары. Этот шероховатый, грязный звук пришел из каких-то вшивых мотелей, где для записи у вас была только одна магнитола, это тогда было новое изобретение. И это никому не мешало. Это была такая мини-студия. Играя на акустической гитаре, вы перегружали по звуку кассетный магнитофон Philips до той точки, когда начинались искажения, а при воспроизведении этой записи вы получали эффект электрогитары…

Когда у вас получается такой рифф, как "Flash", вы испытываете чувство огромного восторга, дикой радости. Конечно, потом приходит желание поделиться этим с другими, убедить их, чтобы они тоже поняли, что это великая вещь. Вам приходится пройти через “пух-пух”. "Flash" – это в основном "Satisfaction" наоборот. Почти все эти риффы тесно связаны. Но если кто-нибудь говорил: “Вы можете играть только один из ваших риффов, снова и снова”, я говорил: “О’кей, сыграйте мне Flash”. Я очень люблю "Satisfaction" и другие вещи, но эти аккорды, это в значительной степени хороший тон, конечно, насколько это возможно в написании песни. Но "Flash" особенно интересна. “Теперь всё отлично!..” ("It's allllll right now.") Это что-то почти арабское или очень старинное, архаичное, классическое, такую последовательность аккордов можно услышать лишь в григорианских песнопениях или что-то подобное. И эта странная смесь получилась из современного рок-н-ролла и ещё из этого странного эха очень, очень старинной музыки, о которой вы даже не знаете. Это намного старше меня, и это невероятно! Это как воспоминание, пришедшее неизвестно откуда. Но я знаю, откуда взялись эти стихи. Всё началось с одного серого рассвета в Редлансе. Мы с Миком не спали всю ночь. На улице шел дождь, и вдруг под нашим окном послышался топот тяжелых резиновых сапог – это был мой садовник, Джек Дайер, настоящий сельский житель из Сассекса. Этот звук разбудил Мика. Он сказал: “Что это?” Я сказал: “О, это Джек. Это прыгающий Джек” ("jumping Jack"). Я начал работать с этой фразой на гитаре с открытой настройкой, написав два слова - "Jumping Jack". Мик сказал: "Flash", и вдруг у нас получилась эта фраза с великолепным закольцованным ритмом. Так в процессе работы написалась эта песня. Каждый раз, когда я играю "Flash", я могу слышать, как вся группа повторяет его за мной. Ты прыгаешь на рифф, и он играет тобой. Мы зажигаем? О'кей, поехали! Дэррил Джонс будет играть, следуя за мной, на басу. “Что мы сейчас играем, ‘Flash’? Окей, поехали, раз-два-три…” И больше вы не смотрите друг на друга, потому что знаете, что вы сейчас на полном ходу. Это всегда будет сыграно по-разному, в зависимости от темпа, который вы задали. Левитация - вот, пожалуй, самая близкая аналогия с тем, что я чувствую, - будь то "Jumpin' Jack", "Satisfaction" или "All Down the Line" - когда я понимаю, что я задал верный темп и группа играет вслед за мной. Это как взлет на самолете Learjet. У меня возникает ощущение, что мои ноги не касаются земли. Я переношусь в другое пространство. Мне говорят: “Почему бы тебе не завязать с этим?” Я не уйду в отставку, пока не подохну. Думаю, они не вполне понимают, зачем мне это нужно. Я занимаюсь этим не просто ради денег, и не только для вас. Я делаю это для себя.
. . . . . . . . . .
Я написал "Gimme Shelter" во время грозы, сидя в апартаментах Роберта Фрезера на Mount Street. Анита в то время снималась в фильме “Performance”, это было недалеко, но я не приходил к ней на съемки. Бог знает, что там происходило. Но я не ходил туда, потому что на самом деле я не любил режиссера Дональда Кэммелла, пройдоху и манипулятора, у которого была одна настоящая страсть в жизни – делать гадости другим людям. Я не хотел вмешиваться в отношения Аниты и Дональда. Дональд был очень красив, с умом острым, как бритва, ядовитым и язвительным. Он был художником в Нью-Йорке, но у него вдруг от чего-то поехала крыша, это выражалось в том, что он не терпел других умных и талантливых людей, и всегда стремился их уничтожить. Это был самый вредный маленький м*дак из всех, кого я встречал. Он имел успех у женщин и манипулировал ими, многие из них были очарованы им. Иногда он издевался над Миком за его кентишский акцент, а иногда и надо мной, парнем из Дартфорда. Я умел резко ответить ему на это. Но унижать людей – для него это было почти что наркоманией. Всё, что вы делали при нем, становилось предметом его насмешек. Когда я впервые услышал о нем, у них было трио с Деборой Диксон и Анитой, и они вместе очень весело проводили время. Это было задолго до того, как мы сошлись с Анитой. Он был организатором оргий втроём в качестве сутенера, хотя я не думаю, что Анита смотрела на это так. Один из первых конфликтов между мной и Анитой произошел во время съемок “Performance”. Ему захотелось как-то навредить мне, потому что до Деборы Диксон он был с Анитой. Очевидно, он решил поссорить нас.

 

По сценарию, Мик и Анита снимались вместе. Я почувствовал что-то на расстоянии. Я знал Мишель Бретон, она играла в той сцене, где они втроем в ванне; я не был совсем безучастным в этой сцене – я был тем, кто когда-то заплатил за эту “роль”, вместе с ее бойфрендом. Анита говорила мне, что Мишель принимала валиум перед каждой съёмкой. В основном он снимал третьесортное порно… Дональда Кэммела больше интересовало манипулирование людьми, чем режиссура… Его возбуждали любовные измены, и он провоцировал их по мере своих возможностей, когда снимал “Performance”…
Я встретил Кэммелла позже, в Лос-Анджелесе, и я сказал ему: ты знаешь, Дональд, мне кажется, что ты никому в жизни не принес счастья, да и сам ты вряд ли был счастлив. И теперь ты никому не нужен, тебе некуда идти. Лучшее, что ты можешь сделать – это уйти как джентльмен. Это было примерно за два или три года до того, как он в конце концов покончил с собой.

Я не знал про Мика и Аниту до определенного времени, но я почуял это. В основном через Мика, который ничем не выдавал себя, именно поэтому я что-то заподозрил. Моя старая леди возвращается ночью, рассказывает мне о съёмках, о Дональде, и бла-бла-бла. Но случается, что она не приходит домой ночевать, и тогда я могу пойти куда-нибудь и встретиться с другой подружкой. Я никогда не строил никаких планов относительно Аниты. Я имею в виду, эй, я увел ее у Брайана. А вот теперь появился Мик, и что вы теперь думаете? Это было как в “Peyton Place”, обмен жёнами или подругами, и… о, он должен был быть с вами, ОК. А чего ты ожидал? Ты живешь с такой женщиной, как Анита Палленберг, и ты надеешься, что другие парни не будут приставать к ней? До меня доходили слухи, и я подумал, что если она собирается уйти от меня к Мику, то удачи ему; он должен был однажды принять это решение. А мне оставалось только жить с этим. Анита – это часть нашей работы. Она, наверное, чуть не сломала ему позвоночник! Я не ревнивый парень. Я знал, где Анита была раньше, я знал, что раньше она была с Марио Чифано, известным художником. И с тем другим парнем, который был арт-дилером в Нью-Йорке. Я не пытался удержать ее. Наверное, это стало главной причиной, из-за которой мы с Миком стали всё больше отдаляться друг от друга, но в основном это было со стороны Мика, а не с моей. И это, вероятно, навсегда. Я ничего не стал предпринимать в отношении Мика и Аниты. Я решил посмотреть, что из всего этого получится. Это был не первый раз, когда мы с Миком соперничали из-за какой-нибудь пташки, такое у нас бывало даже ночью на дороге. Кому она достанется? Кто из нас здесь Тарзан? Это было что-то вроде борьбы между двумя “альфа”. И всё было по-честному. Но это не способствует хорошим отношениям, не так ли? Я мог бы устроить скандал Аните, но какой в этом смысл? Мы были вместе. Я часто был в разъездах. К тому времени я стал настолько циничным по отношению к этим вещам. Я имею в виду, что если я увел ее у Брайана, то я не мог рассчитывать на то, что Мик не трахнет ее, согласно сценарию Дональда Кэммелла. Я сомневаюсь, что это произошло бы без Кэммелла. Но ты знаешь, мужик, пока вы там этим занимались, я в это время был с Марианной. В твое отсутствие я целовал её. На самом деле, мне пришлось внезапно покинуть помещение, когда кот вернулся. Это было лишь один раз, всё было горячо и торопливо. У нас был как раз тот момент, который Мик называет "Let Me Down Slow", момент блаженного расслабления после оргазма, моя голова лежала между двух таких прекрасных грудей. Мы услышали, как подъехала его машина, я рванулся к окну, обуваясь на ходу, выскочил из окна в сад, и тут я понял, что в спешке оставил там свои носки. Ну, он ведь не тот парень, который будет искать какие-то носки. Мы с Марианной до сих пор шутим по этому поводу. Она присылает мне сообщения: “Я до сих пор не могу найти твои носки”.


Marianne Faithfull

Анита - игрок. Но иногда игрок делает неправильные ставки. Идея статус-кво для Аниты была неосуществима в то время. Всё должно меняться. И мы не женаты, мы свободны, как угодно. Вы свободны до тех пор, пока вы даете мне знать, что происходит. Во всяком случае, ее не обрадовал крохотный пенис. Я знаю, у него есть пара огромных мячей, но ведь их размер не может в полной мере скомпенсировать этот недостаток, не так ли? Это не удивило меня. В каком-то смысле я даже как бы ожидал этого. Вот почему я написал, сидя в квартире Роберта Фрезера: “О, надвигается буря на саму мою жизнь сегодня”. Мы жили в его квартире, пока Анита снималась, но под конец он перестал появляться там, и когда Анита уходила на работу, я оставался с Бобом Strawberry и с Мухаммедом, вероятно, они были первыми людьми, которым я сыграл эту песню. “Война, дети, она всего лишь на расстоянии выстрела…” Это был ужасный, хреновый день, над Лондоном бушевала невероятная гроза. Я сидел на Маунт-стрит, и просто смотрел в окно на всех этих бегущих людей, я видел, как ветер вырывает зонтики у них из рук, это было как в аду. И ко мне пришла идея. Иногда вам везет. А тогда был дерьмовый день. Я не мог сделать ничего лучшего. Конечно, это становится гораздо более метафоричным во всех других контекстах, но в то время я не думал: “О, мой Бог, моя старая леди снимается в ванне вместе с Миком Джаггером”. Я думал о смятении в умах других людей, а не в моём. Просто так получилось, что я попал в цель в тот момент. Только позже я понял, что это будет значить больше, чем я думал в то время. “Надвигается на мою жизнь сегодня”. В этом есть угроза, это жуткая вещь.

В то время мы с Анитой подсели на героин. Мы просто нюхали его в сочетании с чистым кокаином в течение года или двух. Это называется спидбол. В то время, когда национальное здравоохранение только зарождалось, действовал прекрасный закон, согласно которому, если вы были наркоманом, вы должны были зарегистрироваться у своего доктора, и вас официально признавали наркозависимым, и вам выдавали маленькие пилюли, сделанные из чистого героина вместе с маленьким флаконом дистиллированной воды для инъекций. И конечно, любой наркоман мог прийти снова и попросить столько, сколько ему нужно. Теперь, хотели вы или нет, вы получали кокаиновый эквивалент. Теория заключалась в том, что кокаин нейтрализует героин, и, может быть, из наркоманов можно будет сделать полезных членов общества. Предполагалось, что если они будут употреблять только героин, они будут лежать, медитировать, и читать мантры, а потом совсем превратятся в дерьмо. И конечно, наркоманы продавали свой кокаин. Они завышали вдвое свою реальную норму героина, продавали лишнюю половину, плюс весь полученный кокаин. Прекрасная афера! И только когда эту программу свернули, у нас начались реальные проблемы с наркотиками в Великобритании. Но наркоманы не могли в это поверить. Все наркоманы жили за счет продажи своего кокаина. Очень немногим нужен был только кокаин, а если такие были, то они откладывали его про запас. Тогда я в первый раз попробовал кокаин, чистый May & Baker, прямо из бутылки. Прямо на этикетке было написано: “чистые пушистые кристаллы”. А еще череп со скрещенными костями с надписью “яд”. Это смотрелось красиво и двусмысленно. Вот с чего я начал. Меня втянули в это испанец Тони и Роберт Фрезер. Потому что у них были связи со всеми этими наркоманами. Вероятно, я всё ещё здесь потому, что мы употребляли наркоту только высшего качества, насколько это было возможно. Кокаин я употреблял только потому, что это был чистый фармацевтический препарат.
Когда я познакомился с допингом, он был чистый-чистый. Вы не беспокоились о том, что туда намешано, и шли через всё это уличное дерьмо. Иногда приходилось залечь на дно – когда допинг попадал вам за шиворот. С Грэмом Парсоном я реально опустился до мексиканской подножной дряни. Но в основном, в период моего знакомства с наркотиками, я употреблял самое лучшее. В конце концов у каждого был свой собственный посредник…
Это была золотая эра. По крайней мере, до 73 – 74 года это было совершенно легально. После героин начали заменять на метадон, который был еще хуже, во всяком случае не лучше. Синтетика. Однажды наркоманы проснулись, и получили по своим рецептам только половину героина, и половину метадона. Это способствовало сдвигу в сторону рынка, и настала эра круглосуточной аптеки на Пикадилли. Я обычно парковался за углом. Но там всегда была очередь из людей, которые стояли снаружи в ожидании своих посредников, выходящих с товаром, а потом распределяли его. Система больше не могла реально удовлетворить эти ненасытные запросы. Мы создавали нацию наркоманов! У меня не сохранилось ясного воспоминания о моем первом приеме героина. Вероятно, оно исчезло вместе с дорожкой из кокаина или спидбола – смеси кокаина и героина. Привычные люди делали из них одну дорожку, а вы и не знали этого. Вы понимали это уже позже. “Это было очень интересно прошлой ночью. Что это было? Ох.” Так незаметно оно подкрадывается к тебе. Потому что ты это не помнишь. В этом весь смысл. Это приходит внезапно. Они ни за что не назовут это “героин”. Это соблазнители. Вы можете принимать этот препарат в течение месяца или около того, и остановиться. Или вы можете пойти туда, где нет ничего, и реально вы в этом не заинтересованы; это просто то, что вы принимаете. И вы можете чувствовать себя так, как будто подхватили грипп на один день, но на следующий день вы встаете и чувствуете себя прекрасно. А затем вы опять идете на контакт, и принимаете еще немножко. Так может пройти месяц. А в следующий раз вы болеете гриппом уже два дня. Ничего страшного, что они об этом говорят? Это ломка? Я особо не задумывался об этом, пока действительно не оказался на крючке. Это очень коварная вещь. Она захватывает вас постепенно. После третьего или четвертого раза ты получаешь сигнал. И тогда ты начинаешь колоться, ради экономии. Но я никогда не кололся в вену. Нет, все эти тонкости внутривенного введения, это всегда было не для меня. Я никогда не искал эту “вспышку”; я искал что-то, что могло поддерживать меня. Если вы колете это в вену, вы получаете невероятный кайф, но тогда через два часа вам хочется еще. К тому же от уколов остаются следы на руках, которые нельзя показывать. Кроме того, я никогда не мог найти у себя вену. Мои вены жесткие, и даже врачи не могут их найти. Поэтому я делал внутримышечные уколы. Я мог всадить себе иглу и ничего не почувствовать. Если героин вколоть правильно, то это вызывает больший шок, чем настоящая инъекция. Потому что реципиент реагирует на это, а тем временем игла входит и выходит. Особенно интересно, когда колют в ягодицу. Правда, это не политкорректно.

Это был очень продуктивный творческий период, “Beggars Banquet”, “Let It Bleed” – было написано несколько хороших песен, но я не думаю, что наркотики как-то повлияли на мою продуктивность. Это, возможно, изменило несколько аккордов, несколько стихотворных строчек тут и там, но я не испытывал ни особого подъема, ни упадка от того, что я их принимал. Я не считал, что героин может помочь или помешать мне в работе. Я, наверное, написал бы "Gimme Shelter" независимо от того, принял я что-то тогда или нет. Это не влияет на ваше мышление, но в некоторых случаях помогает быть внимательнее, и помогает пойти дальше, там, где вы обычно просто развели бы руками и сказали: я не могу понять, что здесь не так. Иногда в этом состоянии вы можете пилить и пилить, пока не добьетесь результата. Я никогда не верил, что какой-нибудь бездарный саксофонист благодаря приему допинга может стать великим, как Чарли Паркер. Как и всё в этом мире, это либо хорошо для вас, либо плохо. Или, наконец, может принести вам пользу. Пачка героина, лежащая на столе абсолютно безопасна. Вопрос лишь в том, будете ли вы его принимать. Я нагружался и другими наркотиками, которые мне реально не понравились, и больше к ним не возвращался. Я полагаю, героин помогал мне лучше сосредоточиться на чем-то, или завершить что-то успешнее, чем в нормальном состоянии. Это не рекомендация. Быть наркоманом не рекомендуется никому. Я был на самой вершине, и это было довольно низко. Эта дорожка, конечно, не приведет вас к гениальности в музыке или в чем-то еще. Это было балансирование. Если мне нужно было сделать эту песню интересной, и я должен был уложиться в пять дней, я принимал эти препараты, соблюдая совершенный баланс между кокаином и героином. Но дело в том, что примерно через шесть-семь дней я забывал про баланс. Я начинал отклоняться от равновесия в ту или другую сторону. Потому что я всегда должен был думать о пополнении запасов. Ключ к моему выживанию в том, что я сам задавал себе темп. Я никогда не превышал свою дозу. Ну, не то чтоб совсем никогда; иногда я бывал абсолютно долбаным коматозником. Но я думаю, это реально стало для меня инструментом. Я понял, что в отличие от других, для меня наркотики - это топливо. Они пытаются не отставать от меня, а я просто горю. Я до сих пор бегаю, потому что всегда употреблял только чистый кокаин, а не какое-нибудь дерьмо, моё топливо самой высокой марки, и если я чувствую, что немножко перебрал кокаина, то нужно расслабиться, приняв немного героина. Сейчас, спустя столько времени, это звучит смешно, но это действительно так – спидбол был моим топливом. Но я повторяю для тех, кто это читает, что это был самый лучший кокаин и очень чистый героин, это не была дрянь, которую продают на улицах, и не мексиканские отбросы. Это были реально качественные препараты. Я чувствовал себя прямо-таки Шерлоком Холмсом в этих делах…

В то время я ближе познакомился с Джоном Ленноном и узнал его получше. Мы зависали с ним на довольно долгое время, он и Йоко были популярны. Но дело в том, что Джон, несмотря на его браваду, не мог продержаться долго. Он старался, принимал всё то же, что и я, но у него не было такой хорошей тренировки, как у меня. Немножко того, немножко этого, парочка успокоительных таблеток, парочка стимулирующих, кокаин и героин, и после этого я иду работать. А для Джона это неизбежно заканчивалось в моем туалете, где он сидел в обнимку с унитазом. Йоко не переставала повторять одно и то же: “Он не должен был этого делать”, а я отвечал ей: “Я знаю, но я его не заставлял”. Но он делал это опять и опять, где бы мы ни были. Я помню одну ночь в отеле Плаза, он зашел в мою комнату, а потом исчез. Я сижу, болтаю с девчонками, а сам удивляюсь: куда подевался Джон? Потом иду в туалет, а он там разлегся на кафельном полу. Перебрал красного вина с героином. “Не двигай меня, эти плитки так прекрасны”. Его лицо было ужасно зеленым. Кажется, Джон всегда покидал мой дом исключительно в горизонтальном положении. Или опираясь на кого-нибудь. Быть может, это всё из-за бешеного темпа жизни.
Я принимал барбитураты, чтоб проснуться, они лучше восстанавливают силы по сравнению с героином, хотя тоже опасны по-своему. Это был мой завтрак. Вкалывал себе Tuinal, так он действовал быстрее. Потом я выпивал чашку горячего чая, а затем размышлял, вставать мне или нет. Позже я мог принять мандракс или Quaalude. В противном случае, внутренняя энергия, которой у меня было слишком много, сожгла бы меня. А так ты просыпался медленно, и у тебя было время на это. А когда через два часа эффект ослабевает, ты чувствуешь, что пора вставать, немножко завтракаешь, и ты уже готов к работе. Иногда я принимал снотворное, чтобы продолжать работать. Когда я бодрствовал, я знал, что снотворное меня не усыпит, потому что я, очевидно, уже выспался. Это облегчало мне работу на следующие три или четыре дня. Я не собирался спать какое-то время, я знал, что во мне достаточно энергии, и если я ее не замедлю, я сожгу ее до того, как закончил то, что решил закончить в студии, например. Я использовал наркотики как приводной механизм. Я очень редко принимал их ради удовольствия. По крайней мере, это моё оправдание.
. . . . . . . . . .
В декабре 1968 г. Анита, Мик, Марианна и я отправились на корабле из Лиссабона в Рио, примерно десять дней в море. Мы решили: махнем в Рио, и сделаем это в старом стиле. Если бы кто-то из нас к тому времени серьезно подсел бы на наркотики, мы не поплыли бы этим транспортом. Мы до сих пор были любителями, возможно, кроме Аниты, которая время от времени ходила к судовому врачу и просила морфий. На корабле было нечего делать, и мы все время снимались на любительскую кинокамеру – эта пленка до сих пор существует. Я думаю, там можно даже увидеть Женщину-Паука, как мы ее назвали. Это был корабль-рефрижератор, который также возил и пассажиров. Всё было сделано в стиле 30-х годов, вам так и казалось, что на палубу выйдет Noel Coward. Женщина-Паук была одета в дорогое платье, вся в браслетах, с химической завивкой, и курила сигареты в мундштуке. Мы обычно спускались вниз, и смотрели, что она делает в баре. Она заказывала выпивку снова и снова. “Очаровательно, милый”. Она была похожа на Сташа в женском обличье, полное дерьмо. В баре собирались англичане из высшего класса, все пили розовый джин и розовое шампанское, как сумасшедшие, и вели довоенные разговоры. Я был одет в прозрачное джеллабе, мексиканские мокасины, армейскую тропическую шляпу, в общем, оделся сознательно причудливо. Через какое-то время они разузнали, кто мы такие, и стали возмущаться. Они начали задавать вопросы. “Что вы пытаетесь сделать? Постарайтесь объяснить нам, что всё это значит”. Мы никогда им не отвечали, и вот однажды Женщина-Паук вышла вперед и сказала: “О, дайте нам подсказку, просто просветите нас (give us a glimmer)”. Мик повернулся ко мне и сказал: “Мы с тобой Мерцающие Близнецы (Glimmer Twins)”. Так на экваторе нас окрестили Glimmer Twins, это имя мы использовали позже, когда сами стали продюсировать свои записи.

Мы уже знали Руперта Левенштайна, который вскоре начал вести наши дела, он поселил нас в лучший отель в Рио. И вдруг Анита начала загадочно листать телефонную книгу. Я спросил: “Что ты ищешь?” Она сказала: “Я ищу доктора”. – “Доктора?” – “Да” – “Зачем?” – “Ты не волнуйся об этом”. Когда в тот день она вернулась, она сказала: я беременна. И это был Марлон. О, хорошо… прекрасно! Я был очень счастлив, но мы не собирались прерывать наше путешествие. Мы поехали в Mato Grosso. Мы несколько дней жили на ранчо, где Мик и я написали "Country Honk", сидя на веранде как ковбои, в ботинках с железными набойками, воображая, что мы в Техасе. Это стало кантри версией сингла "Honky Tonk Women", когда мы вернулись к цивилизации.
. . . . . . . . . .
"Gimme Shelter" и "You Got the Silver" были первыми треками, записанными нами в студии Олимпик, для альбома “Let It Bleed”. Этот альбом мы записывали в течении всего лета 1969, лета, когда умер Брайан. "You Got the Silver" не была первой песней, где я выступил как солист в Stones – первой была "Connection". Но это была первая песня, которую я написал сам. И я спел ее соло, просто потому что мы должны были распределять на двоих наши нагрузки. Но, как и с другими моими песнями, я не чувствовал, что это плод моего творчества. Просто я чертовски хорошая антенна, которая улавливает песни, витающие в воздухе в этой комнате, вот и всё. Откуда взялся "Midnight Rambler"? Я не знаю. С давних времен, как будто кто-то постоянно долбил мне в затылок: “Эй, не забудь про нас, приятель. Напиши чертовски хороший блюз. Сделай его немного по-другому, в другой форме”. "Midnight Rambler", это Чикагский блюз. Последовательность аккордов другая, но саунд чисто Чикагский. Я знал, как должен звучать этот ритм. Аккорды там идут в жесткой последовательности, сначала D, потом А, потом Е. Из этого получился не обычный, тяжелый блюз. Это один из самых оригинальных блюзов, которые вы можете услышать у Stones. Названием песни стала фраза из заголовка в газете, из серии сенсаций на один день. Вы просто случайно заглянули в газету: "Полуночный Бродяга снова на свободе". О, я повстречаю его. Это факт, в наших песнях могли смешаться современные истории, заголовки, статьи в газетах, всё то, что далеко от поп-музыки. “Я видел её сегодня на вечеринке” Это было совсем просто. Нет динамики, и непонятно, где это происходит. Я думаю, Мик и я посмотрели друг на друга и сказали: “Ну, если Джон и Пол это могут…” "You Can't Always Get What You Want" в основном написал Мик. Я помню, он пришел в студию и сказал: у меня есть песня. Я спросил: у тебя есть какие-то стихи? Он сказал, есть, но как они будут звучать? Потому что он написал их на гитаре, это было похоже на народную музыку. Моя задача была придумать ритм и идею…
. . . . . . . . . .
В июне, когда мы каждый день работали в студии Олимпик над этими треками, я перевернул Мерседес, в котором сидела Анита, она была на седьмом месяце беременности. Анита сломала ключицу. На углу, поблизости от Редланс, загорелся красный свет, и ничего нельзя было сделать. Отказала гидравлика. Тормоза не работали, рулевое управление не работало, машина просто скатилась на скользкий газон, а затем перевернулась. Это был автомобиль с откидным верхом, три тонны проката на ветровом стекле, и на стойках, которые держат брезент. Это чудо, что ветровое стекло выдержало. Я уже потом узнал, что эта машина была сделана в 1947 году, сразу после войны, из броневой стали и частей танков, из всего, что немцам удалось подобрать на полях сражений. Это была высокопрочная сталь. По сути, я ездил на танке с брезентовой крышей. Не удивительно, что они завоевали Францию за шесть недель. Не удивительно, что они чуть не захватили Россию. Танковая броня спасла мою жизнь. Я вылетел из автомобиля. Я наблюдал всё это сверху, с высоты двенадцати-пятнадцати футов. Вы можете выйти из своего тела, поверьте мне. Я всю жизнь пытался это сделать, но тогда это был мой первый реальный опыт. Я видел, как перевернулась машина, это было как в киносъёмке, замедленной в три раза. Я смотрел на это совершенно бесстрастно и равнодушно. Я был наблюдателем. Никакой эмоциональной вовлеченности. Ты уже умер; забудь об этом. Но между тем, пока свет не совсем еще погас… Я смог заглянуть под машину, я рассмотрел эти диагональные стойки, прикованные снизу. Они выглядели очень солидно. Все происходило в замедленном темпе. Ты мог надолго задержать дыхание. И я знал, что Анита находится в машине, а другой частью своего ума я задавался вопросом: а что, если Анита тоже смотрит на всё это сверху? Я больше беспокоился о ней, чем о себе, потому что я уже был не в машине. Эти мысли пронеслись в моей голове за доли секунды. Но потом раздался удар, когда машина врезалась в преграду после трех переворотов. И вдруг я снова оказался за рулем. Таким образом, Марлон в первый раз попал в автомобильную аварию за два месяца до своего рождения. Не удивительно, что он никогда не водил машину, и даже не получал водительские права. Его полное имя Марлон Леон Сандип.
Брандо позвонил Аните, когда она лежала в больнице, чтобы похвалить ее за роль в “Performance”. “Марлон – хорошее имя, почему бы нам не назвать его Марлон?” Бедный ребенок вынужден был пройти через эту религиозную церемонию, когда мы приехали домой в Чейн Уолк, рис, лепестки цветов, песнопения, и всё это дерьмо. Ну, Анита мать, правильно? Кто я такой, чтобы сказать “нет”? Всё, что захочешь, Мать. Ведь ты только что дала жизнь нашему сыну. Итак, его полное имя Марлон Леон Сандип Ричардс. Это самое главное. Остальное не важно.


В начале 1969 года Брайан всё ещё принимал участие в наших записях. Это было странно, учитывая тот факт, что мы махнули на него рукой еще три года назад, когда он лежал в коме рядом с гудящим усилителем. Губная гармошка в "You Got the Silver," перкуссии в "Midnight Rambler". Последний сигнал с тонущего корабля. В мае в студии Олимпик его заменил Мик Тейлор – наложение его игры можно услышать на "Honky Tonk Women". Для нас не было сюрпризом, что он очень хороший гитарист. Его приход в нашу группу казался тогда естественным. Мы все слышали Мика, потому что он играл с Джоном Мэйоллом и Bluesbreakers. Все ждали моего решения, потому что в группе я был гитаристом, но я был согласен играть с кем угодно. Только играя вместе, мы могли понять, подходит ли он нам. И мы сделали вместе самые блестящие вещи из всех, которые Stones когда-либо делали. Всё было в его игре – умение извлекать мелодичные звуки, особый способ прочтения песни. У него был восхитительный звук, в котором слышалось что-то очень душевное. Он раньше меня достигал того, к чему я стремился. Иногда я с благоговейным трепетом слушал Мика Тейлора, особенно в "Love in Vain". Иногда мы просто по-дружески джемовали с ним. Я думаю, он давал выход своим эмоциям, когда играл. Я любил этого парня, любил работать с ним, но он был очень застенчивым и очень сдержанным. Когда мы работали с ним над какими-нибудь вещами или играли вместе, то это сближало нас. Когда он отрастил волосы, он был очень смешным. Но для меня всегда было очень трудно узнать о Мике Тейлоре больше, чем я знал о нем в начале нашего знакомства. Вы можете увидеть его в фильме “Gimme Shelter”, его лицо не выражает никаких эмоций. В нем шла какая-то внутренняя борьба. Вы ничего не можете поделать с такими парнями, как он, вы не можете вызвать их на откровенность. Они борются со своими демонами. Вы могли вывести его из состояния задумчивости на час или на два, на один день, на один вечер, но на следующий день он снова уходил в себя. Ну, таким людям необходимо своё пространство. Вы понимаете, с некоторыми парнями можно провести весь день, и узнать о них почти всё, что ты хотел узнать. Как Мик Джаггер с точностью наоборот.

 

Мы уволили Брайана за две или три недели до того, как он умер. Мы с Миком вместе поехали в дом Вини-Пуха (дом, ранее принадлежавший писателю А.А.Милну, который купил Брайан). Мы сказали ему: “Эй, Брайан… Всё кончено, приятель.” Мы были в студии, когда раздался телефонный звонок. Существует запись, на полторы минуты, где мы играем песню Стива Уандера "I Don't Know Why", которая прерывается телефонным звонком о смерти Брайана.
Я знал Фрэнка Торогуда, который сделал “признание на смертном одре”, что он убил Брайана Джонса, утопив его в бассейне. Но я всегда настороженно относился к подобным признаниям, потому что неизвестно, кому он это сказал, какому-то дяде, дочери или кому-то еще. “Перед смертью он признался, что убил Брайана”. Правда это или нет, я не знаю. Брайан страдал астмой, и он принимал quaaludes и Tuinals, а это не лучшая вещь, когда ныряешь в воду. Приняв это, можно легко задохнуться. У него была высокая устойчивость к наркотикам, я признаю это. Но согласно докладу следователя, у него был плеврит, увеличенное сердце и больная печень. Тем не менее, я могу представить сценарий, как Брайан поссорился с Торогудом и с его строительной бригадой, и как они издевались над ним. Он нырнул в бассейн и не вынырнул обратно. Но когда кто-то говорит: “Я сделал Брайана”, то в лучшем случае я бы приписал ему непредумышленное убийство. Хорошо, вы могли толкнуть его в воду, но вы не сбирались убивать его. Были там строители или нет, это не имеет значения; в тот момент его жизни рядом не было никого.

 

Три дня спустя, 5 июля, мы дали бесплатный концерт в Гайд-парке, первый наш концерт за последние два года, собравший около полумиллиона зрителей, и это было потрясающее шоу. Главным для нас было то, что мы впервые появились на публике в обновленном составе. Это было первое выступление Мика Тейлора. В любом случае мы собирались это сделать. Так или иначе, мы должны были заявить об этом, и мы посвятили этот концерт памяти Брайана. Мы хотели сделать это с большим размахом. Мы через многое прошли с этим парнем, у него были взлеты и падения, но когда его время закончилось, пришло время выпускать голубей, или в данном случае, полный мешок белых бабочек.

 

***
Мы поехали на гастроли в США в ноябре 1969 года с Миком Тейлором… В начале декабря мы закончили тур в Muscle Shoals Sound Studios в Шеффелде, Aлабама, (ну, не совсем закончили, пока шоссе Альтамонта светилось огнями на расстоянии нескольких дней езды)…
Альтамонт был чужим для нас, в частности потому что нам пришлось вернуться обратно после гастролей и монтажа треков. Конечно, мы дадим бесплатный концерт, почему нет? Всем большое спасибо. А потом были приглашены Grateful Dead, мы пригласили их, потому что они всегда делали это. Мы просто доверились их источнику информации, и сказали: как вы считаете, мы сможем поработать вместе в следующие две или три недели? Этот концерт мог бы состояться совсем не в Альтамонте, если бы не абсолютная глупость сотрудников совета Сан-Франциско. Мы собирались провести концерт в местном Центральном Парке. Они построили сцену, а потом отозвали лицензию и отменили разрешение. Мы уже были где-то в Алабаме, монтировали записи, поэтому мы сказали, хорошо, мы оставим это вам, парни, мы приедем и сыграем. Закончилось это тем, что выступать пришлось на окраине Альтамонта, рядом со скоростным шоссе. Без секьюрити, кроме Ангелов Ада, если их можно назвать секьюрити. Но это был 69-й, и там царила анархия, привычная для того времени. Полицейских на поле было очень мало. Я увидел всего трех копов на полмиллиона человек. Я не сомневаюсь, что их было несколько больше, но их присутствие было минимальным. В основном это была одна большая коммуна, возникшая как будто из-под земли за два дня. От всего этого веяло средневековьем, парни с в колпаках с бубенчиками, скандирующие: “Гашиш, пейот”. Вы можете видеть все это в фильме “Gimme Shelter”. Кульминация коммуны хиппи, пример того, что может произойти, если что-то пойдет не так. Я еще удивляюсь, что в тот раз не случилось чего-то худшего. Мередит Хантер был убит. Трое других погибли случайно. В шоу такого масштаба иногда бывают человеческие жертвы, три-четыре затоптанных или задавленных. Посмотрите на Who, во время их совершенно легального концерта умерли одиннадцать человек. Но в Альтамонте проявились темные стороны человеческой натуры, что случалось в сердце тьмы, люди опускались на пещерный уровень за несколько часов, в этом им помог Сонни Баргер со своей кучкой Ангелов. И плохое красное вино. Это было Thunderbird и Ripple, самое дрянное ядовитое пойло, и плохая кислота. Для меня это был конец мечты. Было такое понятие, как власть цветов, не то, чтобы мы видели много, но там был этот драйв. И я не сомневаюсь, что жить в Хейт-Эшбери с '66 по '70, и даже после, было классно. Все жили вместе, все ладили, и это был совсем другой образ жизни. Но Америка впадала в крайности, она колебалась между квакерами и свободной любовью в следующую минуту, и это до сих пор так. А тогда настроение было в основном антивоенным: оставьте нас в покое, мы просто хотим получать кайф. После того, как мы прошлись по полю Альтамонта накануне концерта, Стенли Бут и Мик вернулись в отель, а я остался. Там собралась интересная публика. Я не собирался ехать в отель Шератон, а завтра опять возвращаться. Я здесь на время, это мой способ восприятия. У меня было несколько часов, чтобы настроиться на происходящее. Это было увлекательно. Что-то должно было случиться, это витало в воздухе. Как это обычно бывает в Калифорнии, день был прекрасным, но как только зашло солнце, стало по-настоящему холодно. И тогда Дантовский Ад зашевелился. Хиппи делали отчаянные попытки претворить в жизнь идеи любви, чтобы чувствовать себя хорошо. Ангелы, конечно, никому не помогали. У них были свои цели, они старались извлечь из всего этого наибольшую выгоду для себя. Они не были похожи на организованную охрану. Некоторые из этих парней стояли с глазами навыкат, жуя губами. Они устроили стоянку своих вертолетов напротив сцены, это была преднамеренная провокация. Потому что вы не можете тронуть вертолет ангела, это очевидно. Это абсолютно запрещено. Они поставили заслон из своих харлеев, и предупредили людей, чтобы их не трогали. Но толпа напирала вперед, это было неизбежно. Если вы видели Gimme Shelter, лицо одного ангела красноречиво говорит само за себя. С пеной у рта, весь в татуировках, в коже, с конским хвостом, он только и ждет, что кто-то прикоснется к его вертолету, и тогда он приступит к работе. Они были очень хорошо вооружены – заточенными палками, и у всех были ножи, конечно, но у меня тоже был нож. Но вытащить нож и пустить его в ход – это уже другое дело. Это последнее средство.

 

 

Когда стемнело, и мы вышли на сцену, атмосфера стала зловещей и устрашающей. Как сказал Стю, который присутствовал там: “Стало страшновато, Кейт”. Я сказал: “Нам нужно быть смелее, Стю”. Такая большая толпа, мы могли видеть только ее малую часть, которая непосредственно окружала нас. Свет бил нам в глаза, потому что сцена, как всегда, была ярко освещена. Практически вы наполовину были ослеплены и не могли толком увидеть и оценить происходящее. Вы просто держали ваши пальцы скрещенными. Ну, а что вы могли сделать? Stones играют, чем я могу вам пригрозить? “Мы не будем играть”. Я сказал: “Успокойтесь, иначе мы прекратим играть”. Какой был смысл в том, чтобы притащить сюда свою задницу в такую даль, и ничего здесь не увидеть? Но к тому времени вещи начали принимать определенные очертания. Вскоре после этого дерьмо ударило в голову одному фанату. В фильме вы можете увидеть Меридита Хантера, размахивающего пистолетом, и можете увидеть, как его ударили ножом. Он в светло-зеленом костюме и в шляпе. С пеной у рта, такой же чокнутый, как все остальные. А махать пистолетом перед носом у Ангелов, это было как, ну, в общем, они только этого и ждали! Это стало для них сигналом. Я сомневаюсь, что пистолет был заряжен, но он просто хотел привлечь к себе внимание. Неподходящее для этого место, и неподходящее время. Когда это случилось, никто не знал, что удар ножом оказался смертельным. Шоу продолжалось… Мы все влезли в этот перегруженный вертолет. Это было похоже на возвращение с любого другого концерта. Слава Богу, мы выбрались оттуда. Это было очень страшно, хотя мы уже привыкли удирать, это было для нас обычным делом. Просто в незнакомом месте это было в большем масштабе. Но всё же это было не так страшно, как тогда, когда мы убегали из Empress Ballroom в Блэкпуле. На самом деле, если бы в этот раз не произошло убийство, мы бы считали, что это выступление прошло гладко. Тогда мы в первый раз сыграли на публике "Brown Sugar" – получивший крещение в аду, в беспорядке Калифорнийской ночи. Никто не знал, что случилось, пока мы не вернулись в отель следующим утром.
. . . . . . . . . .

 

Мик Тейлор ездил с нами на гастроли в 69-м, что безусловно сплотило группу снова. Поэтому Sticky Fingers мы делали с ним. И музыка изменилась - почти непроизвольно. Когда вы пишете с Миком Тейлором, вы, возможно не осознавая этого, предполагаете, что он может придумать что-то другое. Вы должны были дать ему то, что действительно ему понравится. Не просто какую-нибудь однообразную долбежку – которых он переиграл уже много в Bluesbreakers, у Джона Майалза. Поэтому вы всегда были в поиске. Можно было надеяться, что вкусы нашей аудитории будут изменяться вместе с нашей музыкой. Некоторые из композиций Sticky Fingers, появились только потому, что я знал, что Тейлор сможет вытянуть их.
К нашему возвращению в Англию у нас были "Sugar," "Wild Horses" и "You Gotta Move". Остальное записали в доме Мика, на Старгроув, в нашей новой студии звукозаписи "Mighty Mobile", а некоторые в студии Олимпик в марте и апреле 1970-го. "Can't You Hear Me Knocking" пришла к нам во время перелета, я просто нашел звук и рифф, и начал его наигрывать, и Чарли легко подхватил его, и мы решили, что это классно… Песня "Sister Morphine" своим появлением во многом обязана Марианне. Я знал, как пишет Мик, а он в то время жил с Марианной, и я догадался по стилю, что некоторые строчки в этой песне принадлежат ей. "Moonlight Mile" целиком написал Мик. Насколько я помню, Мик пришел ко мне уже с законченной идеей этой песни, а группа только придумала, как ее сыграть. А Мик мог писать! Это невероятно, каким он был плодотворным… Это не просто поэзия, не просто стихи. Это должно соответствовать тому, что уже создано. Поэт-песенник – это парень, которому дают музыкальное произведение, а он придумывает соответствующий текст для вокала. Мик делал это блестяще.
Примерно в то время мы начали набирать музыкантов на стороне для записи отдельных треков, это так называемые супер-сайдмены, некоторые из которых до сих пор работают с нами.
. . . . . . . . . .

 

Я пару раз прошел курс лечения по очистке организма вместе с Грэмом Парсонсом, и оба раза безрезультатно. У меня были такие “холодные индейки”, холоднее, чем в морозильных камерах. [“Холодная индейка” (cold turkey) – наркотическая “ломка” (прим. перев.)] Я пережил эту гребаную адскую неделю как что-то само собой разумеющееся. Я принял это как должное, это было частью моего существования. Но одной "холодной индейки" бывает достаточно, и она должна была наступить, если честно. В то же самое время я чувствовал себя абсолютно неуязвимым. А кроме того, меня уже достали люди, которые говорили мне, что я должен делать с моим телом. Я всегда считал, что не имеет значения, насколько я был обдолбанным, и что касается меня, то я мог отдавать себе отчет в том, что я делаю. Я самонадеянно считал, что я могу контролировать героин. Я думал, что я могу поступать как захочу – могу принимать его, а могу и бросить. Но это гораздо более соблазнительно, чем вы думаете. Вы можете то принимать его, то бросать на какое-то время, но с каждым разом бросать становится всё труднее. К сожалению, вы не можете по своей воле решить, что в какой-то определенный момент вы должны это бросить. Принимать его легко, а бросить трудно, и ты никогда не захотел бы оказаться в таком положении, когда кто-то врывается к тебе и говорит: пойдем со мной, а ты не в состоянии идти в полицейский участок, ты понимаешь, что вынужден будешь прекратить принимать это, и у тебя начинается ломка. Вам нужно задуматься об этом и сказать: эй, я знаю один простой способ никогда не попадать в такое положение. Не принимай это. Но ты продолжаешь принимать, и для этого, наверное, есть множество разных причин. Возможно, это связано с работой на сцене. Высокий уровень энергии и потребность в адреналине, если вы можете найти источник этого, может служить своего рода противоядием. Я смотрю на героин как на часть всего этого. Почему ты сам это делаешь? Мне никогда особо не нравилось быть знаменитым. Наркотики помогали мне легче общаться с людьми, но с тем же успехом помогала и выпивка. На самом деле, это не дает исчерпывающего ответа. Я также чувствовал, что я делаю это не для того, чтобы быть “поп-звездой”. На самом деле, я не хотел завязывать с этим, бла, бла, бла. Это была очень тяжелая ноша, и с героином мне было легче нести ее. Мик выбрал лесть, которая очень похожа на наркотик, это тоже способ ухода от реальности. Я выбрал наркотики. К тому же я был со своей старой леди Анитой, которая была такой же жадной до ощущений, как и я. Я думаю, мы просто хотели исследовать этот путь. Мы собирались изучить только первые несколько этапов, но получилось так, что мы прошли весь путь до конца.

Билл Берроуз прописал мне апоморфин, и приставил ко мне Смитти, злобную медсестру из Корнуэла. Лечение, которое назначили мне и Грэму Парсонсу, заключалось в том, чтобы вызвать отвращение к героину. И Смитти находила удовольствие в том, чтобы командовать нами. “Время, мальчики”. Мы с Парсонсом лежали на моей кровати. “О нет, сюда идет Смитти”. Грэм и я должны были вылечиться перед прощальным турне 1971 года, когда он приехал в Англию со своей будущей женой Гретхен, и мы отправились по привычному для нас маршруту. Билл Берроуз рекомендовал эту отвратительную женщину, чтобы она делала нам уколы апоморфина, о котором Берроуз бесконечно говорил, хотя эта терапия была довольно бесполезной. Но Берроуз клялся, что это поможет. Я знал его не очень хорошо – только по его разговорам о допинге – как избавиться, и как поддерживать свое самочувствие после. Смитти была любимой медсестрой Берроуза, она была садисткой, и её лечение состояло в том, что она вкалывала вам эту дрянь, а потом стояла у вас над душой. Вы делаете то, что вам говорят. Вы не спорите. “Перестань хныкать, мальчик. Ты не лежал бы здесь, если бы ты не был пьян”. Мы проходили лечение в Cheyne Walk, мы с Грэмом лежали на моей кровати с балдахином, он единственный парень, с которым я когда-либо спал. Кроме того, мы постоянно падали с кровати, потому что у нас были сильные конвульсии из-за этого лечения. Там стояло ведро для отбросов, и если вам удавалось перестать дергаться на несколько секунд, вы успевали добраться до него. “У тебя ведро, Грэм?” Когда мы могли встать, единственным нашим занятием было спуститься вниз и поиграть на пианино, и немножко попеть, мы убивали время как могли. Я бы никому не рекомендовал такое лечение. Я удивлялся, что такое бывает. Вероятно, Билл Берроуз пошутил, направив меня на самое худшее лечение из тех, что были в его арсенале. Оно не помогало. Этот курс продолжался семьдесят два часа, и вы начинали ссать и срать под себя, и у вас начинались судороги и спазмы. И после этого ваш организм промывают. Когда вы принимаете какой-то препарат, этим вы усыпляете все остальные вещества в организме – ваши эндорфины. Они думают: о, мы ему не нужны, потому что он принял что-то еще. А через 72 часа они просыпаются и начинают действовать. Но обычно, когда вы заканчиваете, вы опять возвращаетесь к этому. В конце концов, после недели этого дерьма, мне нужно было принять дозу. И я шел туда, несчетное число раз я переживал ломку, только чтобы вернутся прямиком обратно. Потому что ломка - это очень тяжело.

Силы, которые не смогли раздавить бабочку на колесе, пытались сделать это снова и снова в моем доме в Чейн Уолк в конце 60-х и начале 70-х. Обычно меня высаживали около моей двери, когда я возвращался из клуба в три часа ночи. Как только я подходил к моим воротам, из кустов выскакивали эти люди с дубинками. О, о’кей, мы снова здесь, займите позицию. "К стенке, Кит". Эта фальшивая фамильярность раздражала меня. Они хотели видеть страх в ваших глазах, но я побывал там, приятель. “О, это Летучий Эскадрон!” “Мы не летаем так высоко, как ты, Кит”, и прочая чушь в этом роде. У них не было ордера, но они играли в свою собственную игру. “На этот раз ты попался, мой мальчик”. Они радовались, думая, что прижали меня. “Ну, что у нас здесь есть, Кит?” А я знаю, что у меня с собой ничего нет. Они ведут себя нагло, потому что хотят заставить трепетать большую рок-звезду. Но ты должен поступить лучше. Давайте посмотрим, как далеко вы зайдете. Офицеры ходили туда-сюда, разглядывали клочки рваной бумаги; когда они услышали, что я опять стал рвать газеты, они были в недоумении, зачем я это делаю. У них возникло сомнение, а правильно ли действовал сегодня Детектив Констебль в своем рвении очистить мир от наркоманов-гитаристов.
Было по-настоящему тяжко каждый день просыпаться от стука в дверь этих синих полицейских, этих бобби, просыпаться, чувствуя себя преступником. И ты начинаешь мыслить как они. Есть разница, когда, просыпаясь утром, ты говоришь: “Какой хороший день”, или когда смотришь сквозь шторы, чтобы проверить, стоят ли еще возле дома эти немаркированные авто. Или проснуться с благодарностью, что за всю ночь в дверь ни разу не постучали. Это какое-то галлюциногенное безумие.
Мы не подрываем моральные устои нации, но они считают, что именно это мы и делаем, и в конечном итоге, мы были втянуты в эту войну.

Когда нам стало ясно, что мы должны попытаться освободиться от Алена Клейна и от его козней, Мик обратился к Руперту Левенштейну, с которым его познакомила Крисси Гиббс. Руперт был преуспевающим коммерсантом, заслуживающим доверия, и хотя мне не довелось разговаривать с ним в течение года, после того как он начал работать на нас, мы с ним до сих пор в хороших отношениях. Руперт не любил рок-н-ролл, он представлял себе сочинение музыки чем-то таким, что делал Моцарт, сидя с пером и бумагой. Он даже никогда не слышал о Мике Джаггере, когда Крисси впервые заговорила о нем. Мы подали семь судебных исков против Алена Клейна за семнадцать лет, в конце концов это превратилось в фарс, для обеих сторон переговоры в зале суда стали обычным делом…
Клейн был несостоявшимся адвокатом, он уважал букву закона, он понимал, что справедливость и закон не имеют ничего общего друг с другом, и он играл на этом. В итоге, ему принадлежали авторские права на наши песни, написанные и записанные в период нашего контракта с Decca, который заканчивался в 1971 году. Но фактически он закончился с записью 'Get Yer Ya-Ya's Out!' в 1970 году. Таким образом, Клейну принадлежали незавершенные песни до конца 1971 года, и это был спорный вопрос. Борьба шла за песни, написанные между той записью и 1971-м годом. В конце концов мы уступили ему две песни "Angie" и "Wild Horses". Он также до сих пор владеет правом на публикацию "Satisfaction", или может быть, его наследники, сам он умер в 2009 году. Но я ничего не потерял от этого. Это меня кое-чему научило. Что бы он ни делал, он заставлял нас плыть против течения вверх по реке. Я заработал гораздо больше денег, отказавшись от прав на публикацию "Satisfaction", да я никогда и не стремился делать деньги. Первоначально нас заботило то, хватит ли заработанных нами денег на гитарные струны. Позже мы думали, хватит ли нам денег, чтобы устроить шоу, какое нам хочется. То же самое я могу сказать про Чарли, и про Мика тоже. Особенно вначале, эй, мы не против того, чтобы делать деньги, но основную их часть мы опять же вкладывали в дело, которым занимались. Аллен Клейн сделал нас, и в то же время он выжимал из нас всё, что мог.
Маршалл Чесс, который прошел путь от почтового служащего до президента “Chess” после смерти его отца, только что продал компанию и собирался создать новую торговую марку. Вместе мы основали “Rolling Stones Records” в 1971 году и заключили сделку с “Atlantic Records” на распространение записей…

Но в 1970-м у нас начались проблемы. Мы попали в нелепую ситуацию, из-за того, что Клейн одалживал нам деньги, которые мы не могли вернуть, потому что он не заплатил с них налог. В любом случае, эти деньги мы уже потратили. Налоговая ставка в начале 70-х на самые высокие доходы составляла 83 процента, и возрастала до 98 процентов для инвестиций и так называемых нетрудовых доходов. В связи с этим у нас начались разговоры о том, чтобы уехать из страны. И я снимаю шляпу перед Рупертом за то, что он нашел для нас выход из этого тяжелого положения. Он посоветовал нам переехать жить за границу и стать нерезидентами – единственный для нас способ опять встать на ноги, в финансовом смысле. Я думаю, единственное, что нам оставалось, когда они стали душить нас сверх-налогами, это сказать: что ж, прекрасно, мы уедем отсюда. Мы станем одними из тех, кто не платит вам налоги.
Тогда мы сделали больше, чем когда-либо, мы выпустили Exile on Main St., возможно, лучший наш альбом. Они не верили, что мы сможем продолжать работать, если будем жить за пределами Англии. И если быть совсем честными, мы и сами очень в этом сомневались. Мы не знали, сможем ли мы что-то сделать, но если бы мы не пытались, то что бы мы сделали? Сидеть в Англии, а они будут отдавать нам пенни с каждого заработанного нами фунта? У нас не было желания прекращать работать. И поэтому мы собрались и уехали во Францию.


Когда я впервые увидел Nellcote, то я подумал, что неплохо было бы скоротать здесь время нашего изгнания . Это был самый великолепный дом, стоящий рядом с базой Кап-Ферре, с видом на гавань Вилльфранш. Он был построен примерно в 1890 году английским банкиром. Внушительных размеров, с большим садом, немного заросшим, за большими железными воротами. Если вы чувствовали себя разбитым с утра, вы могли пройтись по этому прекрасному дворцу и почувствовать, как ваши силы восстанавливаются. Это было похоже на зеркальный зал, с потолками высотой 20 футов, с мраморными колоннами и широкими лестницами. Я просыпался с мыслью: неужели это мой дом? Мы считали, что мы заслуживали этого великолепия, после того скромного жилища, которое у нас было в Британии. А так как мы взяли на себя обязательства для проживающих за границей, то трудно ли было нам сидеть в Nellcote? Мы всё время были в дороге, и Nellcote была намного лучше, чем Holiday Inn! Я думаю, каждый испытывал чувство освобождения, когда покидал пределы Англии.
У нас никогда не было намерения записывать нашу музыку в Nellcote. Мы собирались поискать студию в Ницце или в Каннах, хотя ездить туда для нас было бы неудобно. Чарли Уоттс арендовал дом в Vaucluse, в нескольких часах езды. Билл Уайман поселился в горах, недалеко от Грасса. Он вскоре подружился с Марком Шагалом. Мне было трудно представить вместе двух таких разных людей – Билла Уаймена и Марка Шагала. К Биллу без конца заходили соседи, на чашку его ужасного чая. Мик жил сначала в отеле Byblos в Сен-Тропе, до дня его свадьбы, потом он арендовал дом, принадлежавший дяде князя Ренье, а еще позже дом, которым владела некая мадам Толстая. Их можно было назвать отбросами европейской культуры, или белыми отбросами. Но, в конце концов, они приняли нас с распростертыми объятиями.

Одной из особенностей Nellcote была маленькая лестница, ведущая вниз к пристани, к которой я вскоре пришвартовал “Мандракс-2”, очень мощный моторный катер, длиной в двадцать футов, Рива, сделанная из красного дерева, лучшая модель из итальянских скоростных катеров. “Мандракс” – это анаграмма его первоначального названия, всё, что мне потребовалось сделать, это оторвать пару букв, и пару передвинуть. Лучшего названия для него нельзя было представить. Я купил его у одного парня, переименовал, сел за руль, завел мотор и отправился в плавание. Без каких-либо водительских прав. Даже без всяких формальностей, типа: “Приходилось ли вам когда-либо плавать?” Мне говорили, что я должен сдать экзамен и получить права на управление судном, и я сделал это несколько позже.

 

Главным событием тех дней стала свадьба Мика и его никарагуанской невесты Бьянки, которая состоялась в мае, через четыре недели после нашего приезда. Марианна исчезла из его жизни в конце 1970 года. Мик хотел, чтобы это была скромная, тихая свадьба, для которой он выбрал Сен-Тропе в разгар сезона. Ни один журналист не остался дома. В этот день молодожены вместе с гостями прокладывали себе дорогу через улицы, отбиваясь от фотографов и туристов, от церкви до мэрии. Со стороны это было похоже на попытку пробраться к бару через толпу в шумном клубе. Я потихоньку свалил оттуда, оставив Бобби Киза, который в то время был близким другом Мика, на свадьбе он выступал в роли помощника свидетеля, или что-то в этом роде. Свидетелем был Роже Вадим.
. . . . . . . . . .
Только позже я узнал Бьянку получше. Мик никогда не хотел, чтобы я разговаривал с его женщинами. Все они рано или поздно приходили поплакать у меня на плече, когда узнавали, что он в очередной раз изменил им. А что я мог сделать? Ну, это долгая дорога в аэропорт, милая, дай мне подумать об этом. На этом плече плакали Джерри Холл, Бьянка, Марианна, Крисси Шримптон… Как много моих рубашек были испорчены из-за этих слез. И они спрашивали меня, что им делать! Какого чёрта мне знать, что делать? Я ведь не трахаюсь с ним! Однажды ко мне пришла Джерри Холл с запиской от какой-то другой девчонки, написанной наоборот, справа налево – реально хороший код, Мик! – “Я стану твоей возлюбленной навсегда”. Чтобы прочесть эту записку, нужно было всего лишь поднести ее к зеркалу. "Ах, какой мерзавец этот парень". Я выступал в самой неблагодарной роли утешителя, “Дядя Кит”. Мало кто знает меня с этой стороны.
Сначала я думал, что Бьянка обычная “пустышка”. Первое время она держала себя довольно высокомерно, и за это ее невзлюбили все в нашем окружении. Но когда я лучше узнал ее, я увидел, что она яркая, и что по-настоящему впечатлило меня позже, очень сильная женщина. Она стала рупором "Международной амнистии" и послом по специальным поручениям в организации по правам человека, которую она создала сама, а это немалое достижение. Очень красивая, и всё такое, но в то же время с очень сильным характером. Не удивительно, что Мик не мог это перенести. Единственным ее недостатком было то, что она никогда не понимала шуток. Я до сих пор пытаюсь что-нибудь придумать, чтобы рассмешить ее. Если бы у нее было чувство юмора, я бы женился на ней! Отношения Мика и Бьянки начались, когда мы уехали из Англии. Тогда, уже на месте, между ним и группой наметилась линия разлома. Бьянка привезла с собой весь груз своего багажа и свое общество, которое пришлось принять Мику, и которое было совсем не интересно всем нам. Но даже тогда я ничего не имел против нее лично, мне просто не нравилось, как она и ее окружение влияли на Мика. Между ним и группой возникла дистанция, Мик всегда искал возможность отделиться от остальных. Он исчезал на две недели в отпуск, часто ездил в Париж. Бьянка была беременна, и их дочь, Джейд, родилась осенью, когда Бьянка была в Париже. Бьянка не любила жизнь в Nellcote, и я не виню ее. Поэтому Мик разрывался на части.

 

В те ранние дни в Nellcote мы совершали наши прогулки вниз к гавани, или в кафе “Albert” в Вилльфранш, где Анита пила свой пастис. Мы явно выделялись из толпы в тех краях, но мы были уже закаленными в этом плане, нам было всё равно, что о нас думают люди. Опасность приходит, когда ее меньше всего ждешь. Испанец Тони, который приехал туда раньше, пару раз спасал мне жизнь – буквально или нет – и в городке Балье, на одной из загородных поездок недалеко от Nellcote, он спас мою шкуру. У меня был Ягуар, на котором я поехал в гавань Балье, взяв с собой Марлона и Тони в качестве пассажиров, и припарковал его в неположенном месте – как нам сказали появившиеся тут как тут двое служащих гавани. Один из них подошел к нам и сказал: “Ici”, сделав нам знак, чтобы мы прошли в офис. Мы с Тони потащились туда, оставив Марлона в машине, мы думали, это займет всего пару минут, и мы сможем видеть его. Тони раньше меня почуял что-то неладное. Двое французских рыбаков, уже немолодых. Один из них стоял спиной к нам. Он запирал за нами дверь, и Тони посмотрел на меня. Он только успел сказать: “Прикрой меня сзади”. Его движения были молниеносны, он сунул мне в руки стул, вскочил на стол с другим стулом в руках и бросился на них. Обломки полетели во все стороны, на головы этих парней. У них в это время был обед, и некоторые еще сидели за столом. Я просто наступил на шею одному из них, а Тони в это время сделал то же самое с другим. Затем Тони повернулся к моему, напуганному до смерти, и еще надавал ему по башке. “Бежим отсюда”. Одним пинком выбили дверь. Всё произошло в считанные секунды. Они валялись на полу и стонали, повсюду были лужи крови и сломанная мебель. Эти здоровенные моряки меньше всего ожидали, что мы первыми нападем на них, и поэтому потеряли всякую осторожность. Они намеривались поиздеваться над нами, поиметь нас. Им видимо хотелось просто поразвлечься, и они решили надавать пи***лей “этим длинноволосым”. Марлон всё это время сидел в Ягуаре. “Где ты был, папа?” - “Не волнуйся, всё нормально”. “Поехали”. В тот день Тони проявил себя с наилучшей стороны, как он двигался – это был просто балет! Сам Дуглас Фербенкс мог бы позавидовать ему. Я усвоил кое-какой урок из книги Тони в тот день – если чувствуешь, что тебе грозит беда, не жди, когда она случится, действуй первым.
Через три дня