Из главы 10

Во время тура 1975 года было множество опасных ситуаций. Арест в Фордайсе был самым страшным, грозящем мне гибелью. Я уже использовал все мои кошачьи жизни, которые я обычно не считал. Автомобили летели по дорогам, шальные пули свистели над головой. Каким-то чудом мне удалось уйти от погони. Но тучи сгущались, надвигалась буря. Я снова встретил Уши – она присоединилась к нашему туру в Сан-Франциско на неделю, а потом опять исчезла на много лет. Той осенью Rolling Stones провели некоторое время в Швейцарии, она тогда стала моим домом. Мы продолжали работу над Black and Blue. Мы работали над такими песнями, как "Cherry Oh Baby," "Fool to Cry" и "Hot Stuff". В Женеве в марте 1976 года Анита родила нашего третьего ребенка, мальчика, которого назвали Тара. Едва ему исполнился месяц, я уехал в длительный тур по Европе, который продолжался с апреля по июнь. Я взял с собой Марлона в качестве своего дорожного компаньона. Ему было семь лет. Мы с Анитой были двумя наркоманами, и каждый из нас жил своей независимой жизнью. Единственное, что нас связывало, это дети, которых мы пытались как-то воспитывать. Для меня это не представляло трудностей, я постоянно был в разъездах, и теперь Марлон почти всегда был со мной. Но атмосфера в нашей семье не была благоприятной. Очень трудно жить с женщиной, которая еще больше зависит от наркотиков, чем ты сам. Единственные слова, которые я в то время мог услышать от Аниты, были: “Ну что, привезли?” Наркотики стали самой важной вещью в ее жизни. У нее уже реально начинала ехать крыша. Однажды она устроила скандал среди ночи, и швырнула об стенку целую бутылку то ли клюквенного сока, то ли вина, а мы тогда только что въехали в новый арендованный дом. “О, тебе нужна доза, милая?” Я всё понимал, но ремонт этого грёбанного дома не входил в мои планы. Она тогда уже не ездила с нами на гастроли и не приходила на сессии звукозаписи, она стала всё больше отдаляться от всех. По мере этого, я старался держать сына при себе. Для меня было очень важно наблюдать, как он растет, я уже мог сказать ему: мне нужна твоя помощь, парень. Мы с Марлоном стали командой. Анджела в 1976 году была еще слишком мала, чтобы брать ее с собой в дорогу.
Мы ездили на концерты на моей большой машине. Марлон был моим навигатором. В то время Европа еще не была единой, между странами были границы. У нас была карта. Я дал ему задание – говорить мне, когда мы будем подъезжать к границе. Мы ехали из Швейцарии в Германию через Австрию. Чтобы доехать до Мюнхена, нужно было несколько раз пересечь границу. “Ты должен быть очень точным, особенно в снег и гололед”. Марлон быстро вошел в курс дела. Он говорил: “Пятнадцать километров до границы, папа”. Время от времени мне было необходимо съехать на обочину и уколоться, или принять еще какую-нибудь дрянь. Иногда он толкал меня в бок и говорил: “Папа, пора съезжать на обочину. Ты уже засыпаешь на ходу”. Он вел себя уже как взрослый. Что бы я делал без него? Особенно, когда нас останавливали полицейские. “Эй, папа!” - “Да?” (Он тряс меня за плечо, пытаясь разбудить). “Люди в синих костюмах стоят на дороге”.
Я не пропустил ни одного концерта, и редко опаздывал. Но уж если опаздывал, то очень надолго. Это всегда были большие шоу. Как показывает мой опыт, публика была готова ждать столько, сколько нужно, пока я приеду. Половину из них составляли хиппи, одурманенные наркотиками. В 70-х, время начала шоу означало время, когда я просыпался. А я мог проснуться на три часа позже, чем назначено, но для нашего шоу не было такого понятия, как “комендантский час”. Публика приходила на концерт, с расчетом остаться на всю ночь. Никто не говорил, что пора начинать. Если я опаздывал, извините, но значит, именно в это время и должно было начинаться шоу. Никто не расходился. Но я не хотел злоупотреблять этим. Я старался не опаздывать слишком надолго. Обычно я опаздывал из-за того, что крепко спал. Я помню, Марлону вменили в обязанность будить меня. Это вошло в привычку, на самом деле. Джим Каллагэн и охрана знали, что у меня пистолет под подушкой, и они не хотели будить меня. За полчаса до нашего выхода на сцену они посылали Марлона ко мне в комнату. “Папа…” Марлон быстро вошел в свою роль, он знал, что сказать. “Папа, уже на самом деле пора”. Что-то в этом роде. “Значит, у меня есть еще два часа, правда?” – “Папа, я скажу им, чтобы они подождали”. Он был очень сообразительным. Я был в какой-то степени непредсказуем в те дни, по крайней мере, они так думали. Я никогда ни в кого не стрелял, но всегда была опасность, что я проснусь в дурном расположении духа и схвачусь за пистолет, если мне спросонья покажется, что меня грабят. Мне было так было удобно. Я не хотел задерживать людей, но жесткий график был не по мне, я всю дорогу ездил с ребенком и сильно уставал. Но когда я выходил на сцену, я сразу просыпался. Встать с кровати, это одно, а проснуться, это другое. К тому же, мне нужно было натянуть на себя какие-нибудь шмотки. Я выходил на сцену, самое раннее, через час после назначенного времени. “Что на мне надето?” – “Пижама, папа”. – “О'кей, быстро, где мои грёбанные штаны?” Обычно я выскакивал на сцену, в чем был, ведь я должен был играть в любом случае. Через полчаса звучало: “Леди и джентльмены, Rolling Stones!” Это было сигналом к пробуждению.
Пусть Марлон расскажет об этом.

Марлон:
Тур 1976-го проходил в Европе, и я ездил с ними всё лето, последние концерты были в августе, в городе Knebworth, где они играли с Zeppelin. Они всегда просили меня разбудить Кейта, потому что он не любил, когда его будили, и мог проснуться в дурном настроении. Поэтому Мик, или кто-нибудь еще, шли ко мне и говорили: мы должны выезжать через несколько часов, почему бы тебе не пойти и не разбудить твоего папу? Только я мог сделать это без риска, что он оторвет мне голову. Я говорил: папа, вставай, пора собираться, нам нужно успеть на самолет; и он просыпался. Он был очень ласков со мной. Мы ехали на концерт, а потом возвращались обратно. Я не помню слишком больших скандалов, правда. Мы жили в одной комнате с двумя кроватями. Я будил его и заказывал завтрак в номер. Мороженое или торт. Официантки часто были очень снисходительны ко мне - ах, бедный мальчик, - а я говорил им: убирайтесь отсюда. Меня это на самом деле раздражало. Я довольно быстро распознавал всяких прихлебателей, а также тех, кто хотел сблизиться с Кейтом через меня. От них я тоже быстро научился избавляться, я говорил им: слушайте, я не хочу вас видеть, уходите. Когда Кейт хотел выпроводить кого-то, он говорил: Марлону пора спать, мне нужно уложить его. Некоторым девушкам и всяким назойливым типам я говорил: убирайтесь, папа спит, оставьте нас в покое. Они не могли ничего сказать ребенку, и повиновались. Я помню, во время этого тура, Мик был весьма любезен. Мы были в Германии, в Гамбурге, Кейт спал, и Мик пригласил меня в свою комнату. Он заказал мне гамбургер, я их никогда не ел до этого. “Ты никогда не пробовал гамбургер, Марлон? Ты обязательно должен съесть гамбургер в Гамбурге”. Так мы сидели с ним и обедали. Он был очень дружелюбный и очаровательный в то время. Он тоже был все время рядом с Кейтом, он заботился о нем и оберегал его, когда Кейт был в таком состоянии. Это замечали все.
Кейт всегда читал мне книги. Нам с ним особенно нравились рассказы про Тинтина и Астерикса, но он не умел читать по-французски, а у нас были только французские издания, и все эти увлекательные истории он сам сочинял на ходу, сопровождая свой рассказ разными жестами, изображая всех героев в лицах. Только много лет спустя, когда я сам прочел книгу про Тинтина, я понял, что Кейт вообще не представлял, о чем идет речь в этих чёртовых рассказах; он выдумывал всё от начала и до конца. Помню, у меня была всего одна пара обуви и одна пара брюк, и я изнашивал их до дыр за время всего тура. У нас было два телохранителя, Боб Бендер и Боб Ковальский, два Боба. По шесть футов ростом, здоровенные, как шкафы, один брюнет, другой блондин. Я часто играл с ними в шахматы в холле, это было их обычным занятием, чтобы скоротать время. Было очень весело. Мне никогда не было тяжело всё это время, для меня это было как развлечение, каждый день ездить на концерты в разные города. Иногда я не ложился до пяти утра, а потом спал до трех часов дня. Такой режим был у нас с Кейтом.
Мне никогда не хотелось попробовать наркотики, даже из любопытства. Эти люди казались мне ужасно смешными, я считал, что они на самом деле поступают глупо. Анита рассказывала мне, что когда мне было четыре года, я скурил множество косяков на Ямайке, но я в это совершенно не верю; наверное, Анита это выдумала. Я считал, что наркотики – это отвратительно, но я был приучен прибирать их, если они где-нибудь валялись. Если я находил их, я сразу убирал их подальше. Обычно я брал журнал или книгу и погружался в чтение, забывая обо всем. Кейт не был слишком сумасшедшим.
В конце этого тура с нами случилась автомобильная авария, когда мы возвращались из Knebworth. Кейт заснул за рулем и врезался в дерево. В машине нас было семеро, и никто из нас серьезно не пострадал, нам снова повезло, благодаря тому, что это был Бентли.
. . . . . . . . . .
Я был в Париже, на гастролях, вместе с Марлоном, когда мне сообщили, что наш маленький сын Тара был найден мертвым в своей кровати. Ему было чуть больше двух месяцев. Мне позвонили по телефону как раз в тот момент, когда я готовился к шоу. “С сожалением сообщаем вам…” Это прозвучало как выстрел. “Несомненно, вы захотите отменить шоу”. Я размышлял несколько секунд, а потом сказал: нет, мы не будем отменять шоу. Это было бы худшим решением, потому что мне некуда было идти. Что мне было делать, возвращаться в Швейцарию и выяснять, как всё произошло? Это уже случилось. Или сидеть на месте и хандрить, и мучительно думать: как? Почему? Я, конечно, позвонил Аните, она была в слезах, и ничего не смогла толком объяснить. Анита должна была оставаться там, чтобы позаботиться о кремации, а также побеседовать с местными следователями, прежде чем приехать ко мне в Париж. Всё, что я мог сделать, это уберечь Марлона, чтобы эта тяжесть не свалилась на него. Единственное, что меня тогда держало, это необходимость изо дня в день заботиться о семилетнем ребенке в дороге. У меня не было времени плакать, я должен был следить, чтобы с Марлоном было всё в порядке. Слава Богу, он был со мной. Он был еще слишком юным, чтобы в полной мере осознать это несчастье. Я должен был выйти на сцену в тот вечер. Мы с Марлоном должны были держаться, несмотря ни на что. Я потерял своего второго сына, и я не хотел потерять первого.
Что тогда произошло? Мне мало известно о тех обстоятельствах. Все, что я знал о Таре – это был красивый маленький мальчик, лежащий в своей колыбели. Эй, чертёнок, я еще увижу тебя, когда вернусь, ладно? Он казался совершенно здоровым. Он был похож на Марлона в миниатюре. Я почти не знал его. Кажется, раза два менял ему пеленки. Это была внезапная детская смерть от дыхательной недостаточности. Анита нашла его утром. Только она знает всю правду. Я тогда не стал задавать ей никаких вопросов. Не думаю, что это ее вина, это была случайная смерть. Но я не могу простить себе, что я оставил ее с новорожденным, это было как дезертирство с моей стороны. Мы с Анитой с тех пор ни разу не говорили об этом. Я закрыл эту тему, потому что не хотел бередить старые раны. Если бы Анита захотела рассказать мне об этом, то я бы поговорил с ней, но заставить ее я не мог. Это слишком болезненно. Это худшее, что случилось у нас с Анитой, и это послужило толчком к дальнейшему распаду наших отношений. Анита начала ещё больше погружаться в свои страхи и в паранойю. Когда у Эрика Клэптона умер сын, я написал ему письмо, понимая, что ему пришлось пережить. Я пережил смерть матери и смерть отца, но это в порядке вещей. Но потерять ребенка, это совсем другое дело. Это никогда не отпустит вас, и будет преследовать всю жизнь. Когда я работал над этой книгой, я записал в своей тетради: “Время от времени Тара приходит ко мне во сне. Мой сын. Ему было бы тридцать с лишним сейчас”. Тара живет во мне. Но я даже не знаю, где этот малыш похоронен, если он похоронен вообще.

В тот же месяц, когда умер Тара, я, глядя на Аниту, решил, что для нашей дочери Анджелы будет лучше, если ее заберет к себе моя мама. Дорис постоянно жила в Дартфорте, ей было за пятьдесят, и она была в состоянии воспитать еще одного ребенка. Взвесив все обстоятельства, она согласилась взять Анджелу к себе. Я знал, что я еще не раз попаду под арест, и какой смысл было держать дочь у себя, зная, что в любой момент ко мне в дверь могут постучать полицейские? По крайней мере, я знал, что в моем безумном мире есть надежное убежище для Анджелы. И Анджела осталась у Дорис на целых двадцать лет. Долгое время мы не могли даже подумать о том, чтобы забрать ее обратно. Марлон был со мной до конца тура, до августа.
. . . . . . . . . .
Мы с Анитой и с Марлоном переезжали с места на место, сначала остановились в отеле Blakes, потом арендовали дом в Челси, в котором раньше жил актер Дональд Сазерленд. Именно здесь, в этом доме, у нас с Анитой произошел окончательный разрыв. У нее начинался параноидальный бред. Это был самый мрачный ее период, и это было связано с допингом. Каждый раз, когда мы переезжали на новое место, она почему-то была убеждена, что кто-то спрятал там тайник, прежде чем выехать. Она обшаривала все места, пытаясь найти его. Ванная комната в отеле Риц, диваны, обои, панели. Помню, однажды я взял ее с собой в машину и сказал, чтобы она следила за номерными знаками, я хотел таким образом подключить ее к реальности, дать ей успокоиться. По ее просьбе, мы с ней заключили договор, что я никогда не отправлю ее в психушку. Я люблю женщин, сильных духом. В случае с Анитой, я имел дело с Валькирией, которая сама решает, кому погибать в бою. Но она сошла с рельсов, это становилось опасным для жизни. Она была зациклена на том, есть у нас допинг или нет, а если допинга не было, она сходила с ума. Мы с Марлоном жили в страхе, что она сделает что-нибудь с собой, не говоря уже о нас. Обычно мы с ним спускались по лестнице в кухню и сидели там на корточках, я говорил ему: подождем здесь, пока мама успокоится. Эта стерва вполне могла ударить ребенка. Когда мы возвращались домой, стены были облиты не то кровью, не то вином. Мы никогда не знали, чего ждать от нее в следующий раз. Она могла проснуться с криком среди ночи, и, выскочив на лестницу, в очередном припадке начать швырять в нас стеклянные предметы. Она превратилась в настоящую суку. Нет, жить с Анитой в то время было совсем не в кайф. Она стала невыносимой. Она вела себя как стерва по отношению ко мне и к Марлону, она стала врагом и самой себе. Она сама знает это, и я пишу это здесь, в этой книге. Я стал всё чаще задумываться, как бы мне свалить оттуда и забрать с собой детей. Я ее очень любил. Я не связываюсь с женщинами, если я не люблю их. И если мне не удается построить с ними нормальные отношения, я всегда считаю, что это моя вина. Я говорил себе: чёрт возьми, что я делаю? O’кей, она мать моих детей. Смирись с этим. У нее проблемы? Я буду решать их. Я буду ей помогать. Она была неудержима в своем саморазрушении. Подобно Гитлеру, она хотела погубить всех вместе с собой. Я много раз старался очиститься от наркотиков, но Анита даже не пыталась. Она пошла другим путем. Она категорически отвергала любые мои предложения. Она не хотела выполнять домашние обязанности. "Недобросовестная” – это было слишком мягкое слово для нее. Я мог бы высказать всё это ей в лицо, прямо сейчас, и она знает это. Жить с ней стало невозможно. Я просто сделал то, что должен был сделать. Анита должна сама себе задать вопрос: какого черта она всё испортила? Я мог бы до сих пор быть с ней! Я бы никогда не бросил ее, особенно с детьми. Теперь мы встречаемся с ней на Рождество, сидим вместе с нашими внуками, и подшучиваем друг над другом: эй, ты, старая глупая корова, как твои дела? Анита в хорошей форме. Она обрела душевное равновесие. Она замечательная бабушка. Она выжила. Но все могло бы быть лучше, детка…

Группа ждала меня в Торонто в начале 1977 г. Я задерживался на несколько дней. Они прислали мне телеграмму: “Где ты?” У нас было намечено выступление в Эль-Мокамбо, треки с этого концерта должны были войти в наш альбом “Love You Live”. Нам было нужно несколько дней для репетиций. Я всё никак не мог вырваться из дома. Я хотел взять с собой Аниту, а это было не так просто. В конце концов, мы полетели туда 24 февраля. Концерты – два вечера в клубе - были назначены на десять дней позже. Я вмазался в самолете, и каким-то образом ложка оказалась в кармане у Аниты. Они ничего не нашли у меня в аэропорту, но они нашли ложку у Аниты и арестовали ее. Они выжидали время. Готовился большой арест для меня в отеле Harbour Castle. Они надеялись, что обязательно что-нибудь найдут, это была просто охота за наркоманами. Они перехватили пакет с наркотой, который я послал туда заранее. Полиция задействовала огромные ресурсы, чтобы арестовать одного гитариста. Полицейские вошли прямо в нашу комнату. Марлон не впустил бы копов, но они переоделись официантами. Они никак не могли меня разбудить, это заняло у них целых сорок пять минут. По закону, они не имели права арестовывать человека, если он был без сознания. Перед этим я пять дней провел на ногах, а потом укололся и отключился. Это был мой последний репетиционный день, и я проспал примерно два часа. Помню, проснулся я от звука пощечин. Двое полицейских волокли меня через комнату и били меня по щекам. Так они пытались привести меня в “сознание”. “Кто вы? Как ваше имя? Вы знаете, где вы находитесь, и знаете ли вы, почему мы здесь?” - “Мое имя Кейт Ричардс, я нахожусь в отеле Harbour, а что вы здесь делаете, я понятия не имею”. К тому времени они нашли мой тайник, там была примерно унция. Это не мало, но не больше, чем нужно одному человеку. Я хочу сказать, это не так много, чтобы обеспечить весь город. Очевидно, они это понимали, и было ясно, что это не канадский героин. Я привез его из Англии в своем кейсе. Они забрали меня в полицейский участок. Это был явно не мой день. Принимая во внимание количество найденного у меня вещества, они решили предъявить мне обвинение в торговле наркотиками, а по канадским законам за это полагалось длительное тюремное заключение. Я сказал: о'кей, прекрасно. Отдайте мне обратно один грамм. “Нет, мы не можем это сделать”. Я сказал: ну, и что вы собираетесь теперь делать? Вы знаете, что я нуждаюсь в наркотиках, и я буду стараться достать их. Вы будете меня преследовать и арестуете меня снова? Это что, ваша игра? Каким будет ваш следующий ход? Отдайте мне какую-то часть, пока я это не понял. "О нет, нет". В тот же день меня навестил Билл Уаймен. Он был первым, кто тогда пришел ко мне и спросил, чем он может помочь. Я честно сказал: у меня забрали всю наркоту, и теперь мне нужно достать хоть немножко этой дряни. И хотя, конечно, это было совсем не по его части, Билл сказал: я посмотрю, что можно сделать. И он нашел кого-то. Мы совсем недавно играли в клубе El Mocambo, и у нас были кое-какие местные связи. Билл пошел туда и достал мне немножко наркоты, чтоб только снять меня с крючка. Это был большой риск для Билла, учитывая, что за мной постоянно следили. Я вспоминаю об этом с самыми теплыми чувствами, это лучшее воспоминание, связанное у меня с Биллом.

Снова кто-то решил всерьез взяться за меня, ситуация осложнялась тем, что Маргарет Трюдо, жена премьер-министра Пьера Трюдо, поселилась в отеле вместе со Stones, там намечалась двойная бульварная история. Заглядывая на три месяца вперед, это, возможно, сыграло в мою пользу, но в тот момент это было худшим стечением обстоятельств. Маргарет Трюдо было двадцать два года, а ее мужу пятьдесят один, когда они поженились. Как Синатра и Миа Ферроу, он воплощал собой власть, а она – дитя цветов. И вот, на шестом году брака, молодая жена премьер-министра была замечена разгуливающей в халате по нашему коридору. Тогда говорили, что она ушла от него. Фактически, так и было, она снимала комнату рядом с Ронни, и они очень хорошо проводили время вместе. Как пишет Ронни в своих мемуарах: “Нас связывало что-то особенное в тот короткий промежуток времени”. Она улетела в Нью-Йорк, чтобы избежать огласки, но одновременно с ней Мик вылетел в Нью-Йорк, так что все подумали, что они оба летели в одно место. Ситуация становилась всё хуже. Она была всего лишь групи, простая и чистая. Ничего плохого в этом нет. Но ты не должна быть женой премьер-министра, если хочешь быть групи.

Остальные участники группы покинули Канаду из осторожности, и это было вполне разумно. Я первый сказал им: чуваки, вам лучше уехать, а то они привлекут и вас. Это моя вина, и отвечать за это буду я сам. Наверное, мне придется сесть в тюрьму. Вероятно, года на два, как говорят мои адвокаты…
И снова мне на помощь пришел Билл Картер. Проблема была в том, что в 1975 году Картер уверял отдел выдачи виз, что у нас нет проблем с наркотиками. И вот теперь меня задержали в Торонто за торговлю наркотиками. Картер прилетел в Вашингтон. Его друзья в департаменте и в отдел иммиграции сказали ему, что меня больше никогда не пустят в Америку. И он пошел прямо в Белый Дом. Сначала он заверил канадский суд, что у меня были проблемы со здоровьем, и что я нуждаюсь в лечении от героиновой зависимости. У него были свои контакты в Белом Доме, где президентом был Джимми Картер. Билл поговорил с консулом, который был своим человеком в наркополиции, он сказал им, что у его клиента проблемы со здоровьем, и просил их разрешения выдать мне специальную визу в Соединенные Штаты. Почему США, а не Борнео? Ну, потому что в Америке есть врач, женщина по имени Мэг Паттерсон, и только она может меня вылечить; она изобрела прибор под названием “исцеляющий черный ящик”, основанный на действии электрических вибраций. И это сработало. Это было просто чудо, Белый Дом дал указание иммиграционному отделу выдать мне визу, мы получили разрешение от канадского суда, чтобы я мог лететь в Соединенные Штаты. Нам разрешили арендовать дом в Филадельфии, где Мэг Паттерсон лечила меня ежедневно в течение трех недель. Когда курс лечения закончился, мы переехали в Черри Хилл, Нью Джерси. Мне не разрешалось выезжать за пределы радиуса в двадцать пять миль вокруг Филадельфии, и Черри Хилл входил в эту зону.

Я проходил очистку у Мэг Паттерсон, и хотя лечение было утверждено властями, мне не хватало внутренней убежденности. Этот метод предполагал безболезненное отвыкание от наркотиков. Электроды, прикрепленные к уху, высвобождали эндорфины, и, теоретически, это должно было снимать боль. А еще Мэг верила в алкоголь, мне она, в частности, прописала Джек Даниэль, крепкий напиток, в качестве заместительной терапии, отвлекающий маневр, так сказать. Это лекарство пришлось мне по душе, и я пил его запоем, под заботливым присмотром Мэг. Её метод показался мне весьма интересным. Это, несомненно, помогло, но тогда мне было не очень-то весело. После того, как лечение было закончено, через две недели или около того, мне сообщили из иммиграционной службы, что они будут следить за мной еще месяц. Я уже чистый, ведь так? Мне уже порядком надоело торчать в этом городишке, я чувствовал себя там как в тюрьме. Мэг Паттерсон отправила отчет в госдепартамент и в иммиграционный отдел, она сообщала, что я прошел курс лечения, и теперь у меня восстановительный период, и заверила их, что я уже чистый. Времена тогда были другие, в то время было больше веры в выздоровление, чем сейчас. Моя медицинская виза дала мне широкие возможности. Мне продлили ее с трех месяцев до шести. Как я понимаю, я должен был перейти на другой уровень очистки, а потом на следующий, и так до полного очищения. Я всегда был очень благодарен правительству США за предоставленную мне возможность приехать в Америку и получить медицинскую помощь, чтобы слезть с иглы. После этого мы с Анитой и с Марлоном поехали в Нью Джерси и арендовали дом в Южном Салеме, Нью Йорк. Это был деревянный дом в классическом колониальном стиле, носивший название Frog Hollow. Аниту, как всегда преследовали призраки, она видела индейцев-могикан на вершине холма.
В то время я начал сотрудничать с Джейн Роуз, моим нынешним менеджером, тогда она неофициально занималась моими делами. Джейн работала в основном на Мика, но Мик попросил ее, чтобы она оставалась в Торонто и помогала мне, когда все уедут. И через тридцать лет, она до сих пор со мной, моё секретное оружие. Я должен сказать, во время моего ареста в Торонто, как и во время всех моих арестов, Мик проявлял нежную заботу обо мне, никогда не выражая недовольства при этом. Он направил все свои усилия на то, чтобы спасти меня. Мик относился ко мне как к брату. Джейн пишет, что в то время она чувствовала себя как мясо в сэндвиче, между мной и Миком. Она была свидетельницей первых признаков раскола между нами, когда я освободился от наркотического дурмана; моя голова прояснилась, и у меня возникло желание заняться делами, по крайней мере, теми делами, которые касались музыки. Мик приехал ко мне в Черри Хилл, и прослушал композиции, отобранные мной для нашего альбома “Love You Live”, над которым мы в то время работали. А потом он вернулся к себе и стал критиковать мой выбор в разговоре с Джейн. Сотрудничество уступило место борьбе и разногласиям. Этот альбом состоит из двух дисков, и в результате получилось, что один из них – диск Мика, а другой мой. Я начал обсуждать с ним наши дела, рассказывать, как я представляю себе наш альбом, но Мик не привык к этому, это его шокировало. Я вроде как воскрес их мертвых, когда завещание уже было прочитано. Это было первым сигналом к тому, что произошло в последующие годы.
. . . . . . . . . .
Прошло девятнадцать месяцев с момента моего ареста в Торонто в марте 1977-го до суда в октябре 1978-го. Всё это время я жил неподалеку от Нью-Йорка. Визы мне давали, конечно, не без условий. Я должен был время от времени ездить в Торонто на различные судебные слушания. Я должен был доказывать, что я чистый, что исправно прохожу курс реабилитации. И я был обязан посещать психиатрическую экспертизу и проходить лечение в Нью-Йорке. У меня была там одна женщина, доктор, она говорила: “Слава Богу, ты пришел”, и доставала из шкафчика бутылку водки. “Целый день я занималась чужими мозгами. Давай посидим здесь полчасика и выпьем. Ты нормально выглядишь”. Я говорил: “Я хорошо себя чувствую”. Но она делала свою работу, и она помогла мне. Она создавала уверенность, что программа работает.

Мы начали работать над альбомом Some Girls в студии Pathe Marconi в Париже. С самого начала работа шла гладко, мы как будто обрели вторую молодость, это было удивительно для того момента, когда я чуть не сел в тюрьму, а группа чуть не развалилась. Возможно, в этом была своя закономерность, сначала падение, потом взлет. Это было эхо Beggars Banquet, после долгой тишины вернувшееся с новой силой и с новым звучанием. Результат говорит сам за себя: семь миллионов проданных копий и две песни с этого альбома, попавшие в лучшую десятку - "Miss You" и "Beast of Burden". Мы не использовали никаких старых материалов, всё писалось в этой студии, день за днем. Всё было как в прежние времена, в студии RCA в Лос-Анджелесе, в середине 60-х, песни писались легко. В отличие от наших последних альбомов, на этот раз мы записывались без приглашенных музыкантов – не было труб, и не было Билли Престона. Дополнительные инструменты были записаны и наложены позже. Музыканты, которых раньше мы приглашали со стороны, так или иначе, иногда уводили нас сторону от нашего привычного пути, а в некоторых случаях не давали нам прислушаться к собственной интуиции. Новый альбом был чисто нашим, мы получили возможность работать более сосредоточенно и более интенсивно. А для Ронни Вуда это был первый альбом с нами, где звук двух гитар сплетался в один, на таких треках, как "Beast of Burden"… Для большинства песен на Some Girls я использовал маленькую зеленую коробку, эту педаль MXR для реверберации эха, и это придавало группе новое звучание. В каком-то смысле, звук стал несколько технологичным. Это было что-то вроде "Satisfaction", маленькая коробочка. На Some Girls я нашел способ, чтобы это приспособление работало, по крайней мере, на всех быстрых песнях. Чарли включился в это, и Билл Уаймен тоже, и мы все чувствовали какое-то обновление. Во многом, это был наш ответ панкам. Потому что они не могут играть, а мы можем. Всё, что они могли – это просто быть панками. Да, возможно, для кого-то они были как заноза в заднице. Джонни Роттенс, "эти проклятые дети". Мне нравится, когда появляются новые группы. Но если они ничего не играют, а только плюют на людей, то давайте покажем им, что мы можем делать нечто лучшее. Кроме того, у меня была своя сверхзадача: после всей этой шумихи и болтовни, после моего ареста и лечения, я должен был доказать, что есть что-то превыше этого, что я не зря прошел через эти страдания. И у нас очень хорошо получилось. Потому что мы давно не работали вместе, и вот теперь мы возвращались к своим старым формам творчества и сотрудничества – играть изо дня в день, сочиняя на ходу, здесь и сейчас. И это обращение к нашему старому опыту дало замечательные результаты. "Before They Make Me Run" и "Beast of Burden" были в основном плодами совместного творчества. Я сделал рифф "When the Whip Comes Down", а написал ее Мик. Я посмотрел на него и сказал: “Наконец-то ты сам написал рок-н-ролльную песню!” "Some Girls", это Мик. "Lies" тоже. Обычно он говорил: у меня есть песня, а я говорил: что, если мы сделаем ее так, или как-то иначе? Когда мы писали "Miss You", мы не придавали ей особенного значения. Мы шутили: “А-а, Мик сходил на дискотеку, и к нему прицепился этот мотив”. Мик провел всю ночь в Студии 54, и в результате придумал этот ритм, четыре на четыре. И он сказал: давайте добавим мелодию к этому ритму. Мы подумали, ну, раз уж Мику захотелось сделать песню в стиле диско, то давайте ему поможем, сделаем человеку приятно. Но, когда мы включились в работу, по ходу дела, песня стала приобретать весьма интересные очертания. Нам подумалось, то, что мы сделали, является квинтэссенцией стиля диско. В итоге она стала величайшим хитом. Остальные песни этого альбома не похожи по звучанию на "Miss You".
Потом у нас были проблемы с обложкой. На ней изображены портреты женщин, известных во всем мире, всех, кого мы могли представить. Некоторые из них подали на нас за это в суд, например Люсиль Болл. На оригинальной обложке карточки с портретами можно было вынимать и заменять их другими. Люсиль Болл? Вам это не нравится? Прекрасно! Феминисткам это не понравилось. А мы всегда не против подразнить их. Что бы вы делали без нас? В песне "Some Girls" есть такая провокационная строчка: “Черные девушки хотят, чтобы их трахали всю ночь”. Ну, во время гастролей у нас было столько черных девчонок, что мы знали это по себе. Впрочем, то же самое можно сказать и о желтых, и о белых девушках.

Моя попытка очиститься в 1977-м, с помощью “черного ящика” Мэг Паттерсон, оказалась чертовски удачной, только хватило этого ненадолго. Во время работы над "Some Girls", я время от времени уходил в сортир и кололся. Но это был мой метод работы. Я сидел там и медитировал, размышляя о том, что я буду делать дальше. Например, эта композиция очень хорошая, но она еще не закончена, она готова лишь наполовину, куда она может вырулить дальше, и в чем здесь проблема, почему мы сделали уже двадцать пять дублей, и каждый раз спотыкаемся на одном и том же месте. Когда я выходил из сортира, я уже знал, что делать. “Послушайте, этот кусок нужно играть чуть быстрее, и нужно вырезать клавишные в середине”. Иногда я был прав, иногда не прав, но мы должны были уложиться в сорок пять минут. А если все постараются, можно закончить и раньше. “Да, но эта песня, которую мы играем, о чем она?” Для меня это был убийственный вопрос… Нет песни, которую я бы понимал так хорошо, как "Before They Make Me Run". Я спел ее на этом альбоме, и это был крик души. Но она потребовала от всех нас таких больших усилий, как никакая другая. Я безвылазно просидел в студии пять дней.

Пока темнеет, работают бары и уличные шоу,
Только в толпе можно чувствовать себя таким одиноким,
И так тянет домой.
Выпивка, таблетки и порошки – выбирай себе лекарство.
Что ж, ещё одно прощание с еще одним хорошим другом.
Когда уже всё сказано и сделано,
Надо двигать, пока ещё весело.
Позвольте мне идти, пока меня не вынудят бежать.

Это шло от того, что мне пришлось пережить в Канаде, и что до сих пор приходится переживать. Позвольте мне уйти из этого проклятого места. А когда ты получаешь слишком мягкий приговор, они говорят: о, они его отпустили. “Почему ты так долго мучаешься с этой песней? Она никому не нравится”. - “Подождите, дайте мне ее закончить!” Пять дней без сна. У меня в студии было два инженера, одного из них звали Дэйв Джордан. Когда кто-то из них падал под стол от усталости, я вызывал второго, и мы продолжали работать. У всех нас уже были темные круги под глазами. Я сам не понимал, в чем дело, но что-то в этой песне было не так. Мои парни были со мной. Я стоял там с гитарой на шее, а все остальные валялись вокруг меня на полу. “Пожалуйста, Кейт, только не еще один дубль!” Люди приносили еду и кофе. Сменялись дни и ночи. Но я просто не мог никуда отойти. Это почти как на дегустации, ты только нюхаешь пищу, но не ешь ее. На четвертый день Дэйв выглядел так, будто ему дали в оба глаза. Пора было отправлять его домой. “Мы сделали это, Дэйв!” Кто-то посадил его в такси. Когда мы, наконец, закончили, я упал на пол прямо в кабинке, под стойку с оборудованием, и крепко заснул. Не знаю, сколько часов я проспал, но проснулся я от оглушающего звука духового оркестра, играющего Марсельезу. Это был оркестр Парижской полиции, который записывался в этой же студии. Они как раз прослушивали свою запись, и, лежа на полу, я мог видеть их брюки с красными полосками. Мне ужасно хотелось ссать, ситуация была не из приятных. В моих карманах были иглы и наркота, и со всех сторон я был окружен копами, которые даже не подозревали, что я здесь. Я мучительно размышлял, как же мне выбраться отсюда? Немножко подождав, я решил, что это надо сделать чисто по-английски. Я выполз из своего укрытия и воскликнул: “О, Боже! Я ужасно извиняюсь!” И, прежде чем они успели что-то сообразить, выскочил за дверь. Их было примерно семьдесят шесть человек. Я понял, что у нас с ними много общего! Они были так сосредоточены на том, чтобы сделать хорошую запись, что им было не до меня. Когда вы глубоко погружаетесь в это, вы можете где-то потерять драйв, но если вы уверены, что он там есть, значит, он там есть. Это мания, но это как Святой Грааль. Однажды начав поиск, вы будете вечно искать его. Потому что нет пути назад, это так. И, в конце концов, вы что-нибудь найдете…
. . . . . . . . . . .
Опять как всегда, всё вращалось вокруг наркотиков. Я не мог ничего делать, не мог чем-либо заниматься, если не получал очередной дозы. Достать ее становилось всё труднее и труднее. Приходилось придумывать разные способы, один из них был особенно комичным. У меня был один человек по имени Джеймс, с которым я познакомился, когда летел из Лондона в Нью-Йорк. Я всегда останавливался в отеле “Плаза”. Джеймс, очень вежливый молодой китаец, одетый в дорогой костюм, встречал меня и передавал товар, и я тут же расплачивался с ним наличными. В 70-е годы в Америке трудно было достать шприц. Поэтому, когда я путешествовал, я носил шляпу с маленьким перышком, которое я прикалывал к шляпной ленточке с помощью медицинской иглы, таким образом, она просто была у меня вместо булавки. У меня были красные, зеленые и золотые перышки. Я клал шляпу в сумку. Приходил Джеймс, и приносил то, что мне нужно. О’кей, но теперь мне нужен был шприц. У меня был отработанный трюк – я заказывал чашку кофе, потому что мне нужна была ещё и ложка, для приготовления раствора. А потом я шел в магазин игрушек на Пятой Авеню, напротив отеля “Плаза”. Там на третьем этаже продавался детский игрушечный набор для врача и медсестры, такая маленькая пластмассовая коробка с красным крестом на ней. В набор входил игрушечный шприц, к которому как раз подходила моя игла. Я обращался к продавцу: “Дайте мне трех плюшевых мишек, машинку с дистанционным управлением, и, пожалуй, ещё я возьму два набора для врача и медсестры! Знаете, моя племянница любит играть в доктора, нужно ее порадовать”. Магазин игрушек стал звеном в моей цепочке. Я бегом возвращался в свою комнату, вставлял иглу в шприц, и готовил себе дозу. Чайная ложка у меня уже была, ее принесли мне вместе с кофе, который я заказывал заранее. Я наполнял ложку и нагревал ее над пламенем зажигалки. Нужно было следить, чтобы пламя было равномерным, и порошок полностью превратился в патоку. Если она получается слишком темной, значит там много примесей. Джеймс никогда меня не накалывал, у него всегда был товар высшего качества. Я не гонюсь за количеством, мне нужно ровно столько, чтобы поддержать своё существование. Мне необходим допинг, но мне не нужно слишком много. Всего четверть унции. Потому что, кроме всего прочего, качество могло измениться в течение недели. Мне не нужен был целый мешок какой-нибудь бесполезной низкосортной дряни. Нужно было следить за рынком. Джеймс для меня был свой человек. “Смотрите, это лучшее из того, что мы получили на сегодняшний день. Я не советую вам сегодня брать много. На следующей неделе нам привезут кое-что самого лучшего качества”. Джеймс был очень надежным, он вел свой бизнес честно, у него были фиксированные цены. К тому же, у него было прекрасное чувство юмора. Он всё время подшучивал надо мной: “Ну как, вы еще не были сегодня в магазине игрушек?”

Если ты наркоман, то героин – это твой хлеб насущный, и тебе на самом деле больше ничего не нужно. Есть наркоманы, которые постоянно увеличивают свою дозу, и это становится причиной передозировки. Что касается меня, то мне нужно было ровно столько, чтобы поддерживать себя в рабочем состоянии. Для меня это стало неотъемлемой частью повседневной жизни. Бывали мучительные моменты, когда наркота у вас заканчивалась, а твоя старушка говорила: мне срочно нужна доза! Дорогая, нужно немножко подождать, пока придет человек. Иногда бывали перебои с поставками героина, и тогда наступала “засуха”. Это были тяжелые для нас дни. А они, пользуясь бедственным положением людей, безбожно взвинчивали цены. Их не волновало, есть у тебя такие деньги или нет. Я же не мог сказать им: “Да вы знаете, кто я такой?” Для них я был просто рядовым наркоманом. Когда мы оставались совсем без наркоты, мне приходилось самому идти по злачным местам, и ты как будто попадал в грёбанный бассейн с пираньями. Это было со мной пару раз на Ист-Сайде в Нью-Йорке и в Лос-Анджелесе. Мы знали их уловки - ты брал товар, рассчитывался, а когда выходил оттуда, тебя уже поджидала другая банда, и отбирала то, что ты только что купил. В таких случаях, выходить нужно было спокойно, и если видишь, что кто-то стоит за дверью, на всякий случай пнуть его по яйцам, потому что никогда не знаешь, чего от них ждать. Но пару раз было и такое – к черту, пойдем за наркотой! Стой здесь, ты прикроешь меня. Когда я выйду с товаром, я начну стрелять первым, они тоже начнут стрелять, тогда и ты стреляй, выпустишь несколько пуль во все стороны, а потом убегай как можно быстрее. У них мало шансов попасть в темноте по движущейся цели. Немного удачи, и мы благополучно выберемся оттуда. Вспышка, выстрел, удар, а нас уже и след простыл. Мне это нравилось. Это было настоящее приключение. Со мной такое случалось только дважды. А в основном жизнь состояла из повседневной рутины. Я просыпался утром, и первым делом шел в ванную, не для того, чтобы почистить зубы, а чтобы уколоться. Потом я вспоминал, чёрт, мне ведь нужно еще пойти на кухню за ложкой. Глупый ежедневный ритуал. Вот дерьмо, я ведь вчера вечером должен был принести сюда ложку, чтобы лишний раз не ходить за ней на кухню. С каждым разом это всё больше и больше напрягало. И всё сильнее становилось желание слезть с иглы. Всего одна доза, когда ты уже чистый – это убийственно. И самое главное, ты можешь завязать, но все твои друзья - наркоманы. Очиститься, значит вырваться из этого круга. Но они всегда будут пытаться затянуть тебя обратно, и не важно, любят они тебя или ненавидят. “Это классная вещь, попробуй”. Трудно противостоять их давлению. Сколько “холодных индеек” ты можешь выдержать? Это смешно, но ты никогда этого не знаешь, когда сидишь на игле. Сколько раз, во время ломки, я точно знал, что мое спасение рядом, за стеной, там полно этого дерьма, и ложка наготове, и всё остальное. В конце концов я вырубался, а когда просыпался, вся стена была в кровавых следах от моих ногтей, это я во сне царапался в стену, пытаясь добраться до туда. Неужели это того стоит? Я твердо решил, что да, стоит. Я бы мог быть таким же, как Мик, самовлюбленным, капризным, и всё такое, но ты не можешь быть таким, если ты наркоман. Есть определенные реалии, которые вступают в игру, ты все ниже опускаешь свою планку, и в конце концов оказываешься даже не на обочине, а в канаве. В тот период мы с Миком, можно сказать, развернулись друг от друга почти на 180 градусов. У него не было времени возиться со мной, он считал, что это бесполезно… С одной стороны, я был вроде как “номер один” в мире, а с другой, я понимал, как низко я опустился. Ты, сукин сын, ты готов пойти на всё ради наркоты. Но я сказал: я сам себе хозяин. Никто не может указывать мне, что я должен делать. Но вдруг понимаешь, что ты полностью в руках у дилера, и это отвратительно. Ждать этого му**ка, и упрашивать его? Ты начинаешь ненавидеть сам себя. Целый мир для тебя сужается и сводится к допингу. Ни о чем другом ты уже не можешь думать. Большинство наркоманов, в конце концов, становятся идиотами. Именно это заставило меня остановиться и задуматься. Смогу ли я быть немножко умнее? Что я делаю среди этих подонков? Они просто скучные люди. Хуже того, многие из них очень яркие личности, и они вроде бы знают, что их обманывают, но потом… почему бы нет? Всех остальных тоже кто-нибудь да обманывает, в конце концов, мы все обманываем сами себя. Не нужно быть героем, чтобы принимать наркотики. Ты можешь стать героем, если откажешься от них. Я любил это дерьмо. Это самая соблазнительная вещь в мире. Но если я решил – хватит, значит, хватит. Я должен был расширить свои горизонты…

Мое “канадское дело” имело свое продолжение. Я каждую неделю летал из Нью-Йорка в Торонто. При этом я не переставал время от времени принимать свою дрянь. В Торонто есть маленький аэропорт, оттуда я обычно летал обратно в Нью-Йорк на частном самолете. В одной из таких поездок, перед взлетом, я пошел в сортир, чтобы уколоться. Я сидел в кабинке, и только я приготовил ложку, как увидел снизу эти шпоры. Это был грёбанный полицейский во всем своем обмундировании. Он зашел туда поссать. А вдруг он унюхает запах героина, и что-то заподозрит?… Тогда мне конец. И мы все тогда окажемся в жопе. Бряк, бряк, и шпоры ушли. Сколько шансов у меня осталось? Всё это слишком затянулось. Черная туча нависала надо мной. Мне грозило тройное обвинение: торговля, хранение, и перевозка. Приближалось тяжелое для меня время. Мне было необходимо подготовиться к этому. Это было еще одной причиной, почему я решил очиститься. Я не хотел, чтобы холодная индейка застала меня в тюрьме. Я хотел подождать, пока мои ногти немножко подрастут, ведь когда ты попадаешь в тюрьму, это твое единственное оружие. Ко всему прочему, я мог лишиться возможности ездить по миру и работать. Через месяц, в июне 1978-го, должен был начаться наш тур в поддержку альбома “Some Girls”. Я знал, что я должен быть чистым перед туром. Джейн Роуз спрашивала меня: “Когда ты пойдешь на очистку?” Я говорил ей: завтра. За год до этого я уже очистился, но потом снова сорвался. И это был последний раз. Я больше не хотел слышать о наркотиках, не хотел иметь с ними дела. Для меня это был пройденный этап. У меня десять лет стажа, мне пора остановиться, получить медаль, и уйти на пенсию. И Джейн прошла вместе со мной через всё это, благослови Господь ее грёбанное сердце. Должно быть, ей было ужасно трудно, даже хуже, чем мне. Ей пришлось стать свидетелем того, как я лез на стены, срал под себя, и всё такое. Как она всё это выдержала? В это время наша группа репетировала перед предстоящим туром в студии Bearsville, в Вудстоке, штат Нью-Йорк. Я сидел дома с Анитой.
Джейн лучше расскажет о тех событиях.

Джейн Роуз:
Я превратилась в курьера – я привозила деньги или наркотики для Кейта из Нью-Йорка в Вестчестер Каунти. Он до сих пор не был очищен, никак не мог освободиться от своей дурной привычки. Но он не хотел в этом признаваться. Так больше продолжаться не могло. Я поехала к ним. Вместе с ними жили друзья Аниты, Анна-Мария и Антонио. Кейт ждал либо денег, либо наркотиков. Анита была с ним. Когда я вошла, они спросили: “Где деньги?” Я сказала: “У меня нет денег. Деньги в Нью-Йорке”. Анита села в машину, она была в ярости. И я сказала: “Кейт, сегодня уже наступило завтра”. Потому что он всегда говорил мне: завтра я пойду на очистку, а это было как раз перед туром, в мае. Кейт рассердился и ушел наверх. Анна-Мария и Антонио смотрели на меня так, как будто хотели убить. Затем наступила тишина. Я поднялась наверх, в спальню, и сказала ему: “привет”. Он скинул свою обувь и сказал: “O'кей, я решился. Я собираюсь завязать”. А я сказала: “Хочешь поехать в Вудсток? Там сегодня будет репетиция. Собирайся, я поеду с тобой”. Через три часа он сказал: о’кей. Пока мы собирались, вернулась Анита. Был большой скандал с дракой, кто-то полетел с лестницы вниз, но в конце концов мы с Кейтом сели в машину и поехали в Вудсток. У него началась ломка. Мик и Джерри [Холл] вместе со мной дежурили около него в течение двух суток. Я не отходила от него все двадцать четыре часа. У меня была твердая надежда, что ему станет лучше. Я просто верила в него.

Джейн провела со мной семьдесят два часа. Она видела, как я лез на стену. Поэтому я не люблю обои. Я не мог контролировать мышечные спазмы, и мне было на самом деле стыдно за себя. Джейн очистила меня. Это было в последний раз. После этого я больше не сделал ни одного укола. Я не собирался возвращаться к старому. Анита же, напротив, не помогала мне. Это нужно было делать вместе, но Анита не хотела. Я уже не мог жить с человеком, который до сих пор сидел на наркотиках. Эта химическая реакция происходит не только в теле, но и в отношениях с окружающими людьми. Наверное, я остался бы с Анитой навсегда, но в этот важный, переломный момент она не смогла остановиться. Когда мы вместе с ней пытались завязать в 1977, она тайком принимала наркотики. Я знал это, и я могу сказать ей это в глаза. После всего, я уже не мог ее видеть. И тогда я сказал: ну, ничего не поделаешь, это Анита… Тогда у нас с ней всё и закончилось.

Keith and Lil

Я был уже чистым, и мы репетировали в Вудстоке перед туром 1978-го. И вот, в один их этих безоблачных дней, я встретил Лил. Она была подругой Джо, невесты Ронни, они вместе пришли к нему на день рождения. Это было за десять дней до начала тура, и это было просто чудо, что как раз в тот момент я нашел себе новую подругу. Ее настоящее имя Лил Вергилис, но она всегда писала Лил “Венгласс”, или Лил Грин, свою фамилию по мужу. Она была шведкой, но, прожив десять лет в Лондоне, уже стала лондонской девушкой. Это была ослепительная блондинка в расцвете лет, красавица, похожая на Мерилин Монро. Розовые колготки с люрексом и светлые волосы. Но при этом, с острым умом и сильным характером. Она была милой девушкой, и прекрасной любовницей. В то время я только что завязал с наркотиками, и, хотя я бравировал этим, это было нелегко после десяти лет на игле и после пяти или шести “холодных индеек”. Но в моей жизни появилась Лил, и она заставила меня смеяться. Своим смехом она реально вытащила меня из бездны. Именно Лил, благослови Господь ее сердце, окончательно вытеснила наркотики из моего сознания. Мы просто упали в объятия друг друга, и провели вместе около года. Это было прекрасное время. Лил была для меня как глоток свежего воздуха. Беззаботная, веселая, очень остроумная. Её энергия била через край, и она заботилась обо мне – готовила мне завтрак, поднимала меня с утра пораньше. Именно это мне и нужно было тогда. Лил не была похожа на девушек Мика из Студии-54. Он даже не мог представить, что я делаю с ней. Это было беспокойное время для нас, время разводов и новых браков. Бьянка подала на развод. Мик тогда сошелся с Джерри Холл, и у меня с Джерри сложились хорошие отношения.
Я взял Лил с собой на гастроли, и с ней мы вместе пережили очередную опасную ситуацию, которых было слишком много в моей жизни, чтобы воспринимать их всерьез. На этот раз случился пожар в доме, который мы арендовали с ней в Лос-Анджелесе. Мы легли спать, и, как позже рассказывала Лил, она услышала какой-то отдаленный взрыв. Она встала и приоткрыла шторы. За окном она увидела странный яркий свет, хотя была ночь. Она открыла дверь в ванную, и пламя оттуда ворвалось прямо к нам в комнату. У нас было всего несколько секунд, чтобы выпрыгнуть из окна. Я был одет только в короткую майку, а Лил вообще была голой. И в таком виде мы предстали перед всеми – вокруг собрались люди, волнуются, бегают, пытаются потушить пожар. Приехала пресса и раздула из этого историю. Подкатил какой-то автомобиль, и мы с благодарностью сели в него. Удивительно, но за рулем сидел двоюродный брат Аниты! Мы были в состоянии шока. Едем к ней домой, берем какую-то одежду, и отправляемся в отель. На следующий день кто-то опять пошел на место происшествия, посмотреть, и увидел там огромный плакат с надписью, лежащий на выгоревшей траве. На нем было написано: “Спасибо, Кейт”.

Финальное слушание моего судебного дела в Торонто было назначено на октябрь 1978-го. Мы знали, это может закончиться для всех нас очень плохо, но некоторые из нас смотрели в будущее с оптимизмом. "Я не думаю, что все будет так плохо" - говорил Мик - "Надо сказать, если случится худшее, и Кейт сядет в тюрьму пожизненно, вместе с мадам Трюдо, то лично я всё равно поеду на гастроли. Может быть, мы совершим тур по канадским тюрьмам, ха-ха-ха''. Чем дольше тянулся процесс, тем яснее становилось, что канадское правительство хотело побыстрее закрыть это дело. Полиция думала: "Здорово! Замечательная работа! Мы сдали его прямо в руки канадского правительства с крючком во рту". А Трюдо думал: "Э-э-э-э, приятель, это последнее, что нам нужно". Каждый раз, когда я шел в суд, у входа стояли пятьсот-шестьсот человек и скандировали: "Свободу Кейту, свободу Кейту!"… Мои адвокаты написали отчет, который показал, что согласно подобным юридическим прецедентам, если бы я не был Кейтом Ричардсом, я, скорее всего, получил бы условный срок… В назначенный день я явился в суд. Зал заседаний напоминал Англию 50-х годов, на стене висел портрет королевы. У меня не было ни малейшего страха. Иногда вы интуитивно чувствуете, что победа будет за вами, даже если все пушки направлены против вас, и это был как раз такой случай. Приговор был вынесен, но судья объявил: “Я не буду сажать его в тюрьму за наркоманию и за богатство. Он должен пройти курс лечения. Мы даем ему свободу с одним условием – он сыграет бесплатный концерт для слепых''. Я подумал: это самое мудрое Соломоново решение из тех, что выносил суд за много лет. Я знал, в чем причина такого решения – это была заслуга одной слепой девушки, нашей поклонницы, которая следовала за Stones повсюду. Рита, мой слепой ангел. Несмотря на свою слепоту, она ездила автостопом на наши концерты. Эта девочка абсолютно ничего не боялась. Я услышал о ней за кулисами, и я не мог представить, как она будет ловить машину в темноте на дороге. Я попросил водителей нашего грузовика взять ее с собой, я следил, чтобы она благополучно доехала, и чтобы ее накормили. А когда меня арестовали, она как-то смогла найти дорогу к дому судьи, и рассказала ему всю эту историю. Тогда ему и пришла в голову мысль о концерте для слепых. Любовь и преданность таких людей, как Рита, до сих пор поражают меня.

После моего выступления в программе Saturday Night Live, мы вместе с Лил стали часто тусоваться с Дэном Эйкройдом, Биллом Мюррей и Джоном Белуши в их клубе Blues Bar, в Нью-Йорке, в 1979 году. Белуши был человеком крайностей. Я однажды сказал Джону, что, как говорил мой отец, есть большая разница – чесать задницу или порвать ее на куски. Джон был весельчаком и большим выдумщиком. Его проделки были экстремальными, даже по моим меркам. Например, был у нас такой случай. Как предыстория – когда мы были детьми, я иногда забегал в гости к Мику. Если вдруг захочешь чего-нибудь попить, открываешь его холодильник, а там ничего нет, разве что валяется половинка помидора. Большой холодильник. Через тридцать лет, приходишь к Мику в гости, в его апартаменты, открываешь холодильник, который уже гораздо больше, чем тот, и что ты в нем находишь? Половинку помидора и бутылку пива. И вот однажды, в один из тех вечеров, в 1979-м, после репетиции Мик пригласил нас с Ронни к себе домой. Вдруг раздался стук в дверь, и на пороге появился Белуши, одетый в униформу портье, и с тележкой, доверху нагруженной коробками с фаршированной рыбой. Двенадцать грёбанных коробок! Не обращая на нас внимания, он с тележкой направился прямо к холодильнику. Загрузив в холодильник все эти коробки, он сказал: “Ну вот, теперь он полный!”
. . . . . . . . . .
После успешного завершения тура Some Girls и окончания судебного процесса, мы отправились в Нассау, на Багамы, в студию Compass Point. Между Миком и мной периодически возникали споры, которые позже вылились в серьезные разногласия, но до этого было еще довольно далеко. Мы тогда сочиняли и играли песни для “Emotional Rescue”…
Со мной была Лил, хорошая девушка на все времена.
. . . . . . . . . . .
Однажды, когда мы были в Париже, я понял, что, наконец-то я распрощался с героином навсегда. Мы обедали в Париже, я, Мик, Линда Картер и еще несколько человек. Я не знаю причины, но Мик вел себя как-то странно. Он сказал мне: “Пойдем со мной в Булонский Лес. У меня там назначена встреча с одним парнем”. Мик надеялся, что этот парень принесет ему кокаин. Мы пошли в парк, и сделка состоялась. Когда вечеринка закончилась, мы пошли домой. Но вместо кокаина в пакете оказался героин. Это было типично для Мика Джаггера, он даже не понял, что ему подсунули не то. Это тебе не кокаин, Мик. Я стоял и смотрел на этот большой чудесный пакет с героином. Окна его апартаментов выходили на улицу Сент-Оноре, за окном шел дождь. Я еще раз взглянул на пакет, и, честно признаюсь, отложил один грамм себе в маленький пакетик, а потом просто взял и выбросил всё остальное в окно. И вот тогда я действительно понял, что я больше не наркоман. Хотя к тому времени я уже два или три года не употреблял наркотики, только в тот момент я почувствовал себя свободным от их власти.