Из главы 12

 

В начале 80-х Мик начал становиться всё более и более невыносимым. Тогда-то я и стал называть его Бренда, или Её Величество, или просто Мадам. В ноябре и декабре 1982-го мы были в Париже, работали на студии Pathe Marconi над песнями для альбома “Undercover”. Я зашел в “WHSmith”, английский книжный магазин на улице Риволи. Там мне на глаза попалась книга, какой-то детективный роман, название я не помню, но моё внимание привлекло имя автора - Бренда Джаггер. Попался, приятель! Теперь ты у нас будешь Бренда, нравится тебе это или нет. Ему, конечно, это не понравилось. Правда, он не сразу это понял. Если мы при нем говорили: “Эта сука Бренда”, он даже не догадывался, что речь идет о нем. И тогда мы начали издеваться над Миком, так же, как раньше мы с ним издевались над Брайаном. Стоит только пролить кислоту, как она начнет всё разъедать. Эта ситуация назревала уже несколько лет, и вот теперь она достигла пика. Главная проблема была в том, что Мик хотел держать всё под своим контролем. Он считал себя “номером один”. Это не способствовало нормальной работе группы, и хорошим отношениям между нами. Боже мой, после стольких лет, он возомнил себя таким великим, что уже едва проходил в дверной проём. Все в группе, включая меня, теперь, в основном, были всего лишь наемными работниками. Раньше он так относился к кому угодно, но только не к нам. Чьё-то раздутое эго, это всегда большая проблема, особенно для группы, существующей много лет, и которая в большой степени обязана своим успехом единству и сплоченности ее членов. Группа – это команда. Внутри нее всё должно быть демократично. Мы должны решать все вопросы между собой – это относится в равной мере и к левой ноге, и к яйцам. Любой, кто пытается возвыситься над другими, прежде всего, вредит самому себе. Чарли и я поднимали глаза к потолку. Возможно ли в это поверить? Какое-то время мы мирились с тем, что Мик пытается всё прибрать к рукам. Подумать только, мы вместе уже почти двадцать пять лет, и надо ж случиться такому дерьму. Впрочем, рано или поздно это должно было случиться. Это, в конце концов, случается со всеми группами, и теперь нам выпало такое испытание. Сможем ли мы и дальше держаться вместе? Должно быть, это неблагоприятно влияло на всех, кто был вокруг нас, кто работал на Undercover. Работать приходилось в напряженной, враждебной атмосфере. Мы мало общались между собой, а если и заговаривали друг с другом, то сразу начинали спорить и пререкаться. Мик наезжал на Ронни, я его защищал. В конце концов, мы договорились, что Мик будет находиться в студии с полудня до пяти вечера, а я с полуночи до пяти утра. Сама по себе работа была не плохая, так или иначе, в результате получился хороший альбом. Ну, Мик много возомнил о себе. Это характерно для всех ведущих певцов. Эта известная болезнь называется LVS, синдром ведущего вокалиста. Он развивался постепенно, но теперь принял угрожающие масштабы. Stones выступали на стадионе в Темпе, штат Аризона. Хэл Эшби снимал о нас документальный фильм “Let's Spend the Night Together”. На сцене стоял огромный видеоэкран, и надпись на нем гласила: “Мик Джаггер и Rolling Stones”. С каких это пор? Мик контролировал каждую деталь, и это не могло быть ошибкой продюсера. Эти кадры потом вырезали. Если у вас врожденный синдром ведущего вокалиста, и вдобавок к этому, каждую минуту вы слышите лесть в свой адрес, из года в год, вы начинаете верить в то, что вам говорят. Даже если вы не очень-то обольщаетесь, это откладывается в подсознании, и, так или иначе, влияет на вас. Вы говорите себе: ну, если все так считают, значит так и есть. Вы забываете, что это просто часть работы. Удивительно, что даже такие вполне здравомыслящие люди, как Мик Джаггер, могут повестись на это, поверить в свою исключительность. У меня эта проблема возникла, когда мне было девятнадцать. Люди говорили мне: ты необыкновенный, фантастический, а я знал, что это не так. Если поддаться этому, можно низко упасть. Я видел, как другие легко ломались в таких ситуациях; я стал пуританином в этом отношении. Меня на это не возьмешь. Я намеренно портил себе имидж, например, демонстративно ходил со сломанным зубом. Я не играю в эти игры. Я вне шоу-бизнеса. Играть на гитаре и сочинять музыку, вот лучшее, что я умею, и я знаю, это стоит послушать.

Мик стал каким-то неуверенным, он начал сомневаться в собственном таланте, казалось, по иронии судьбы, что он в корне себя недооценивает. Много лет, начиная с 60-х, Мик был невероятно обаятельным и остроумным. Он был естественным. Он мог работать на маленьких сценах как певец и танцор, он заряжал своей энергией весь зал. Было очень интересно работать с ним и наблюдать за его движениями со спины. Он никогда над этим не задумывался. Всё представление держалось на нем, публика ждала, когда он появится и начнет что-то делать. Он до сих пор хорош, хотя, на мой взгляд, на больших сценах эта энергетика рассеивается. Публика хочет зрелища. В чем-то он утратил свою естественность. Он забыл, как он был хорош на маленьких площадках, он отошел от своего внутреннего ритма. Я знаю, он со мной не согласен. То, что делает кто-то другой, ему казалось гораздо интереснее, чем то, что делает он. Он даже начал делать всё так, как будто хотел быть кем-то другим. В нем очень развито чувство соперничества, он как будто соревновался с другими. Он смотрел на Дэвида Боуи, и ему хотелось делать то же, что и он. Боуи был очень ярким артистом. Мик восхищался его необычными костюмами. Но на самом деле, Мик был в десять раз круче, чем Боуи, когда просто выходил на сцену в футболке и в джинсах, и напевал: "I'm a Man". Почему ты хочешь быть кем-то еще, если ты Мик Джаггер? Ты и так величайший артист в шоу-бизнесе, разве этого мало? Он забыл, что он сам был законодателем мод на сцене в течение многих лет. Я не могу этого понять. Это, как если бы Мик стремился быть Миком Джаггером, преследуя свой собственный призрак. Он еще и нанимал консультантов, которые должны были помочь ему в этом. Никто не учил его танцевать до того, как он стал брать уроки танцев. Чарли, Ронни и я, мы частенько посмеивались над ним, когда он пытался делать танцевальные движения, которым его научил инструктор, вместо того, чтобы просто быть самим собой. Мы уже хорошо изучили его пластику. Чёрт, мы с Чарли смотрим на эту задницу уже более сорока лет, и мы знаем, когда он делает это ради денег.

 

Возвращаясь через несколько месяцев после своего отсутствия, я понимал, что вкусы Мика в музыке часто менялись, и довольно резко. Он хотел, чтобы я сделал модный хит, подобный тем, что он слышал на дискотеке. Но для нас это уже был пройденный этап. В то время, когда мы записывали Undercover в 1983-м, ему хотелось сделать все песни в стиле диско. Для меня это звучало просто как перепевы модной тогда музыки. Ещё пять лет назад, на альбоме Some Girls, мы уже сделали "Miss You", один из лучших хитов всех времен в стиле диско. Но Мик не хотел отставать от музыкальной моды. Он пытался предугадать вкусы аудитории, и у меня было с ним много проблем из-за этого. Допустим, в этом году они хотят слышать это. Да, но как насчет следующего года, приятель? Ты просто станешь одним из толпы. И вообще, мы никогда так не работали. Давай работать так, как мы привыкли, делать то, что нам нравится. Разве этот путь не прошел проверку временем? Ведь нашу первую песню мы с Миком написали на кухне, и она стала хитом. Если бы мы тогда думали о том, как будет реагировать публика, мы бы не записали ни одного альбома. Я, конечно, понимал, что волнует Мика - это соревнование с другими ведущими певцами: что делает Род, что делает Элтон Джон, что делает Дэвид Боуи, и чем он может им ответить? Он, как губка, впитывал всё, что происходило в музыке. Стоило ему услышать что-то в клубе, и уже через неделю он хотел сам написать что-то подобное. А я говорил, нет, это на самом деле настоящий плагиат. Я должен был проверить его на этот счет. Я показывал ему песни, которые я сочинил, делился с ним своими идеями… Он говорил: это неплохо, мы играли мою песню какое-то время, а потом бросали. А через неделю он приходил и говорил: послушайте, я только что написал вот это. Я знал, это было совершенно невинно с его стороны, ведь не мог же он быть таким тупым. В песне "Anybody Seen My Baby?" в качестве соавторов указаны К.Д. Ланг и Бен Минк. Моя дочь Анджела со своим другом сидели в Redlands, я поставил им эту запись, и они заметили, что ее мелодия похожа на другую песню, которую они слышали, "Constant Craving", певицы К.Д. Ланг. До выхода нашего альбома оставалась всего одна неделя. Вот дерьмо, он опять присвоил чью-то мелодию! Не думаю, что он делал это сознательно, просто он впитывал музыкальные идеи, как губка. Мне пришлось звонить Руперту и другим адвокатам, нужно было срочно это уладить, иначе на нас могли бы подать в суд. Через двадцать четыре часа мне позвонили, и сказали: вы правы, мы должны включить К.Д. Ланг в список авторов песни.
Я всегда любил общаться с Миком, но я не заходил в его гримерку уже лет двадцать. Иногда я скучаю по своему другу. Куда, чёрт возьми, он подевался? Я гарантирую, если что-то случится, он сделает для меня всё, как и я для него, это выше любых наших ссор и разногласий. Я думаю, с годами Мик становится всё более изолированным. В чем-то я его понимаю. Я, например, избегаю изоляции, но иногда и мне нужно отгородиться от внешнего мира. В последние годы, когда я смотрю интервью с Миком, то замечаю, что он обычно занимает оборонительную позицию, мол, что вы от меня хотите? Что они хотят от тебя? Очевидно, они хотят, чтобы ты ответил на некоторые их вопросы. Но почему ты так боишься отвечать на них? Или тебе не хочется ничего давать бесплатно? В прошлые годы, когда он был на пике популярности, каждый хотел урвать от него кусочек, и это его очень напрягало. Пытаясь бороться с этим, он стал потихоньку отгораживаться от всех. Не только от посторонних, но даже от своих лучших друзей. Дошло до того, что я говорю ему что-нибудь, а он смотрит на меня, и пытается понять: а какую выгоду Кейт хочет получить? И так было не только со мной! Он чувствует себя будто в осажденной крепости. Ты построил стены вокруг себя, но как ты сам оттуда выберешься? Я не могу сказать точно, с чего это началось. Он обычно был очень теплым в общении, но это было давно. Он как будто закрылся от всех в холодильнике. Начиналось так: чего эти люди хотят от меня? А потом он стал сужать свой круг общения, пока я тоже не оказался вне этого круга. Для меня это очень больно, потому что он до сих пор мне друг. Боже мой, он принес мне немало огорчений за всю мою жизнь. Но он один из моих близких товарищей, и это моя беда, что я не смог вернуть его с небес на землю, к радостям нашей старой дружбы. Мы были вместе в разные периоды нашей жизни, мы с ним прошли через многое. Я нежно люблю этого человека. Мы были очень близки, но те времена прошли. Я думаю, теперь у нас сохранилось уважение друг к другу, корни которого уходят в нашу старую дружбу. Вы знаете Мика Джаггера? Да, но какого именно? Он всегда разный. Ты сам не знаешь, каким он будет, когда ты встретишь его. Он может быть неприступным, или болтливым, или “моим другом”, он сам выбирает, кем ему быть сегодня, и это не всегда хорошо. И я думаю, может быть, в последние годы он понял, что находится в изоляции… Он всё усложняет, но если Мик не будет что-то усложнять, то все подумают, что он заболел. Просто однажды наступил критический момент, когда бомба была сброшена на наше общее дело.

В 1983 году мы представляли собой большой концерн. У нас было несколько контрактов на записи с CBS и его президентом Уолтером Yetnikoff, на двадцать с лишним миллионов долларов. А Мик в это же время, за спиной у группы, не сказав никому ни слова, заключил собственный контракт с CBS на выпуск трех сольных альбомов, на несколько миллионов. Мик считал, что он вправе сделать это. С его стороны это было абсолютным пренебрежением по отношению к группе. Я бы предпочел узнать об этом раньше, чем контракт вступит в силу. Я был взбешен. Мы не для того создавали группу, чтобы получать друг от друга удары в спину. Стало ясно, что он запланировал это давно. Мик был большой звездой, и руководство CBS полностью поддерживало его идею сделать сольную карьеру, это льстило Мику, и он начал вынашивать план захвата. Они считали, что Мик может стать звездой мировой величины, как Майкл Джексон, и активно продвигали его. Таким образом, предназначение Rolling Stones теперь состояло в том, чтобы помочь Мику подняться на вершину. Я думаю, это был глупый шаг, в принципе. Он не понимал, что этим он может разрушить свой образ, сложившийся в общественном сознании; его легко разрушить. У Мика была уникальная роль ведущего солиста Rolling Stones, видимо, он не вполне понимал, что это на самом деле значит. Каждый может самонадеянно полагать, что у него получится с любой группой. Но он со всей очевидностью доказал, что это не так. Я могу понять тех, кто хочет попробовать себя в других жанрах. Я и сам люблю играть с другими людьми, и делать что-то еще, но в его случае, он просто хотел быть Миком Джаггером без Rolling Stones. Я еще мог бы это понять, если бы Stones потеряли свою популярность, и он сбежал бы как крыса с тонущего корабля. Но это факт, Stones тогда выступали очень успешно, и нам необходимо было держаться вместе, вместо того, чтобы бездарно терять четыре, пять лет, а потом собирать всех заново. Мы все почувствовали, что нас предали. Что случилось с дружбой? Разве он не мог сказать мне с самого начала, что он собирается делать что-то другое? …

Был один редкий момент, в конце 1984 года, когда Чарли продемонстрировал свой фирменный прием – удар барабанщика; мне довелось видеть такое всего пару раз, и это был смертельный номер. Его нужно было очень сильно спровоцировать. Мик почувствовал это на себе. Мы тогда были в Амстердаме. Мы с Миком не очень-то ладили в то время, но я предложил ему прогуляться. Я одолжил ему свой свадебный пиджак. Мы вернулись в отель около пяти часов утра, и Мик позвонил Чарли. Я говорил: не надо ему звонить в такое время. Но он все-таки позвонил и сказал: “Где мой барабанщик?” В ответ молчание. Он положил трубку. Мы всё ещё сидели с Миком у него в номере, уже довольно пьяные – дай Мику парочку стаканов, и он готов – когда, примерно двадцать минут спустя, раздался стук в дверь. Я пошел открывать. На пороге стоял Чарли Уоттс, гладко выбритый, в парадном костюме, при галстуке. Я даже почувствовал запах одеколона! Даже не взглянув на меня, он направился прямо к Мику и сказал: “Никогда больше не называй меня своим барабанщиком”. Затем он схватил его за лацканы моего пиджака, и врезал ему прямым ударом в челюсть. Мик повалился назад, прямо на серебряное блюдо с копченым лососем, которое стояло на столе, и начал скользить в сторону открытого окна, выходящего на канал. И я подумал, что может оно и к лучшему, но вдруг я вспомнил, что на нем мой свадебный пиджак. Я успел схватить Мика как раз в тот момент, когда он чуть не улетел в Амстердамский канал. Я отвел Чарли наверх, в его комнату, а еще через двенадцать часов он сказал: “Чёрт, я пойду вниз и еще раз сделаю это”. Нужно было очень сильно постараться, чтобы разозлить такого человека, как Чарли. “Почему ты остановил его?” – Мой пиджак, Чарли, вот почему!

Некоторое время спустя мы собрались в Париже для записи альбома “Dirty Work”. Атмосфера была – хуже некуда. Сессии были отложены, потому что Мик работал над своим сольным альбомом, а потом был занят его продвижением. Почти все свои новые песни он использовал для своего альбома, а нам мало что приносил. Часто он просто не приходил в студию. Тогда я начал писать больше собственных вещей для Dirty Work, разные, не похожие друг на друга песни. Такая напряженная атмосфера угнетала всех в студии. Билл Уайман почти перестал появляться. Чарли улетел домой. Оглядываясь назад, я вижу, что наши песни тогда были наполнены жестокостью и угрозами: " Had It with You ", "One Hit (to the Body)", "Fight". Мы сделали видео "One Hit (to the Body)", которое примерно показывает, что у нас тогда происходило – мы почти буквально подрались в студии, это уже выходило за рамки актерской игры. "Fight" дает некоторое представление о “братской любви” между Glimmer Twins на данном этапе.

Я сделаю из тебя отбивную,
Ты ведь сам на это нарываешься.
Вместо носа у тебя будет вмятина,
я вышвырну тебя за дверь.
Придётся ввязаться в драку, без неё не обойдётся.
Придётся ввязаться в драку.

А еще была "Had It with You":

Я люблю тебя, грязный засранец.
Брат и сестра,
воющие на луну,
Поющие, чтобы заработать на ужин.
Ведь – всё, всё, всё, я с тобой завязал.
Всё, всё, всё, я с тобой завязал…

Это так грустно,
смотреть, как умирает наша любовь.
С меня хватит, бэби,
Я должен сказать тебе «прощай»…
Ведь – всё, всё, всё, я с тобой завязал.
И всё, всё, всё, я с тобой завязал.

В этой песне отразилось моё тогдашнее настроение. Я написал "Had It with You" в доме у Ронни, в Chiswick, на берегу Темзы. Кажется, до этого я еще не писал песен конкретно про Мика, кроме, разве что "All About You". Альбом Мика назывался “She's the Boss”, название говорило само за себя. Я ни разу не слушал эту вещь всю, до конца. А кто слушал? Это как “Майн Кампф”. У всех была эта пластинка, но никто ее не слушал. Последующие названия его альбомов были тщательно продуманы – “Primitive Cool”, “Goddess in the Doorway”, который я тут же переименовал в "Dogshit in the Doorway" (“Собачье дерьмо у дверей”). Он сказал, что у меня дурные манеры и злой язык. Он даже написал песню на эту тему. Но, что касается дурной манеры, этот его альбом был ниже всякой критики. Даже по выбору материала я мог судить о том, что он свернул с правильного пути. Это было очень грустно. Он не был готов к тому, что его альбом не произвел особого эффекта. Он был расстроен. Я не могу понять, почему он так рассчитывал на большой успех. Мне кажется, Мик потерял чувство реальности. Но, несмотря на всё это, я не сидел и не злорадствовал в его адрес.
Мне внезапно пришлось переключить свое внимание на очень печальную новость - в декабре 1985-го умер Ян Стюарт. Он умер от сердечного приступа, в возрасте сорока семи лет. Как раз в тот день я ждал его в полдень, в отеле “Blakes”. Он хотел встретиться со мной сразу после визита к врачу. Было около трех часов, когда мне позвонил Чарли. “Ты до сих пор ждешь Стю?” Я сказал: “Да”. - “Ну, он не придет”. Вот так, по-своему, Чарли сообщил мне эту новость. Мы дали концерт памяти Стю в Клубе 100, и это был первый раз за последние четыре года, когда мы собрались на сцене вместе. Он всегда шутил, что это единственно возможный повод, когда мы все придем к нему. Это была самая тяжелая потеря для меня, не считая смерти моего сына. Сначала ты как будто под наркозом, ты идешь туда, как будто он всё ещё там. И он будет там еще долгое время. Для меня он всё еще жив…
Чак Ливелл, из Dry Branch, Джорджия, который играл в “Allman Brothers”, был протеже Стю, он его рекомендовал нам. Сначала он играл на клавишных с нами во время тура 1982-го, а потом и во всех последующих турах. К тому времени, как умер Стю, Чак играл со Stones уже несколько лет. “Если я, не дай Бог, умру, - говорил Стю, - Ливелл, это тот человек, который вам нужен”. Может быть, когда он говорил это, он уже знал, что болен. Может, доктор сказал, что ему недолго осталось.

“Dirty Work” вышел в 1986-м, и я очень хотел, чтобы мы поехали в тур в поддержку альбома. И, конечно, другие члены группы, которые хотели работать, были согласны ехать, но Мик прислал нам письмо, в котором сообщал, что не поедет в тур. Он хотел заниматься своей собственной карьерой. Вскоре после того, как пришло письмо, я прочитал в одной из английских газет, что Мик назвал Rolling Stones камнем на его шее. Он прямо так и сказал. Я и не сомневался, что в последнее время он именно так и думал, но думать - это одно, а сказать вслух – это другое. С этого дня Третья Мировая Война была объявлена.
. . . . . . . . . .
В марте 1987-го Мик объявил, что он поедет в тур в поддержку своего второго альбома “Primitive Cool”. Это было настоящим предательством по отношению к Rolling Stones, непростительным, с моей точки зрения. Казалось, он намеренно хочет поставить крест на Stones. Я планировал, что мы поедем на гастроли в 1986 году, но Мик всё время оттягивал своё решение. А вот теперь всё стало ясно. Как выразился Чарли, он перечеркнул все свои двадцать пять лет в Rolling Stones. Именно так это можно было расценивать. Stones не ездили на гастроли с 1982-го по 1989-й, и не работали вместе в студии с 1985-го по 1989-й. Мик сказал: “Rolling Stones в моем возрасте, после стольких лет, проведенных с ними, уже не могут быть делом всей моей жизни…. Я, конечно, заслужил право выражать себя по-другому”. И он сделал это. Его способ самовыражения заключался в том, что он поехал на гастроли с другой группой, чтобы в их сопровождении петь песни Rolling Stones. Я, на самом деле, не верил, что Мик решится поехать в тур без Stones. Это была пощечина всем нам. Он заслуживал смертного приговора, до рассмотрения апелляции. И ради чего? Меня это взбесило. Я высказал ему всё, что я о нем думаю, в основном, на страницах прессы. Я начал дуэль с того, что сказал: если он не хочет выходить на сцену со Stones, а вместо этого выходит с группой “Schmuck and Ball’s band”, то за это я, на хрен, перережу ему горло. На что Мик высокомерно отвечал: “Я люблю Кейта, я восхищаюсь им… но не думаю, что мы сможем и дальше работать вместе”. Я уже не припомню всех насмешек и колкостей, которым я дал волю – Диско-бой, Группа Джаггера “Little Jerk Off ”. Я прикалывался над ним: почему бы ему не присоединиться к “Aerosmith”? Я щедро подкидывал пищу бульварной прессе, жадной до скандалов. Дело принимало серьёзный оборот. Однажды репортер спросил у меня: “Когда же вы оба прекратите лаять друг на друга?” – “Спросите у этой суки” – ответил я. А потом я решил: пусть парень играет в свою игру, пусть уходит. Я смирился с этим. Он показал свое полное пренебрежение к дружбе, к товариществу, он не сможет собрать новую группу и сплотить ее. Я думаю, Чарли переживал из-за всего этого еще больше, чем я.
Я посмотрел видеозапись с концерта Мика, я видел его гитаристов, которые выступали в тандеме, и оба изо всех сил старались быть похожими на “Кифа”, делая характерные движения. Журналисты спрашивали меня, что я о них думаю, и я сказал: это очень грустно, что их программа, по большей части, состоит из песен Rolling Stones. Если уж ты решил сделать собственный проект, то пой на концертах песни из своих двух сольных альбомов. Ты думаешь, если ты взял двух девчонок на подтанцовки, которые скачут по сцене во время исполнения "Tumbling Dice", то ты можешь называться сольным артистом? Rolling Stones потратили очень много времени, чтобы стать тем, кем они стали в мире музыкальной индустрии. А теперь Мик ставил всё это под угрозу, ради своей собственной карьеры, и меня это просто выводило из себя. Но Мик сильно просчитался. Он думал, что стоит только набрать хороших музыкантов, и у него с ними всё получится, не хуже, чем с Rolling Stones. Но это было уже не то звучание, он стал не похож на самого себя. У него в команде были хорошие игроки, но это можно сравнить с Чемпионатом Мира. Сборная Англии - это не “Челси” и не “Арсенал”. Это другая игра, и тебе приходится работать с другой командой. Ты нанял лучших профессионалов, и теперь ты должен построить с ними какие-то определенные отношения. А в этом Мик не силён. Он мог, конечно, ходить с важным видом и повесить звезду на дверь своей гримерки, он мог относиться к группе как к наемникам. Но с таким подходом, у вас никогда не получится хорошая музыка.

 

Неумолимое Эхо Войны»

Кит: «Моя мама решила, что сможет найти безопасное место, если мы переедем из Дартфорда в Уолтемстоу. Поэтому ей пришлось перевести нас на «Darent Valley». «Бомбовую Аллею»! На этой самой аллее находилось самое большое отделение инженерного конгломерата «Vickers-Armstrongs», по сути, ставшего главной мишенью бомбометания, а еще химическая фирма «The Burroughs Wellcome». И кроме всего прочего, все это располагалось недалеко от Дартфорда, где немецкие бомбардировщики уставали нести свой смертельный груз, просто сбрасывали бомбы, а потом разворачивались. «Что-то здесь тяжеловато». Ба-бах! Просто чудо, что нас не накрыло. От завывания сирен у меня до сих пор волосы шевелятся на затылке, должно быть все из-за того, что вместе с мамой и родными я прятался в бомбоубежище. Стоит только завыть сирене, все, автоматически срабатывает инстинкт. Я часто смотрю фильмы о войне и разные документальные ленты, поэтому слышу эти сирены постоянно, но эффект всегда неизменен».

«Страх «Цыганского Пирога»

«Кормили в школе просто ужасно. Я помню, как в первых классах всех заставляли есть «Цыганский Пирог», от которого меня просто выворачивало. Я отказывался его есть. Был такой пирог с какой-то пережженной гадостью внутри, то ли мармелад, то ли карамель. Любой школьник знал это угощение и кому-то оно даже нравилось. Но такой десерт был явно не для меня, но меня настырно им пичкали, угрожая наказанием или штрафом. Ну, прям как во времена Дикинсона. Меня заставили написать, моей то инфантильной рукой, триста раз одну и ту же фразу: «Я не буду отказываться от еды». После многократного повторения, слова начали смазываться: «Я, я, я, я… не буду, не буду, не буду…».

«Плита мостовой сформировала звучание рок-н-ролльной группы»

«У меня остался глубокий шрам из того времени. Плиты мостовой, большие и тяжелые, свободно лежали у дороги, так и не «утопленные» в бетон. И, конечно же, возомнив себя суперменом, я, на пару с другом, просто захотел выкопать одну из них, так как она мешала нам играть в футбол. Воспоминания – выдумка, и альтернативную сфабрикованную версию этого события представляет мой друг и товарищ по детским играм, Сандра Халл, рассказавшая об этом много лет спустя. Она помнит, что я галантно предложил убрать плиту ради нее т. к. ей было неудобно прыгать через широкую рытвину между плитами. А еще она помнит море кровищи, когда плита грохнулась и расплющила мне палец, а помчался промывать рану в раковине в доме, где все замарал своей кровью. А потом мне наложили несколько швов. В результате, через несколько лет, и я нисколько не преувеличиваю, возможно, это сказалось на моей игре на гитаре, да и как, скажите на милость, я мог перебирать струны таким реально плоским пальцем? Возможно, сия травма сказывается и на звучании. За счет такого пальца я получил «дополнительное сцепление» со струнами. Когда перебираю струны, использую этот палец как коготь, ведь целого куска не хватает. Получился такой плоский и к тому же более заостренный палец, которым, иной раз, сподручно орудовать. Да и ноготь на этом пальце толком так и не отрос, искривился».



Ivan Neville, Charley Drayton, Keith Richards, Waddy Wachtel, Steve Jordan

После всех этих событий, я решил, на х.., я хочу свою группу. Я буду делать музыку без Мика. Я написал много песен. Я начал петь по-другому, например, песню "Sleep Tonight". Звук стал более глубоким, какого раньше у меня не было. Я стал сочинять и петь баллады. Я пригласил в группу парней, с которыми всегда хотел работать, и я знал человека, который поможет мне в моем начинании. Наше сотрудничество со Стивом Джорданом началось еще в Париже, во время записи Dirty Work. Стив вдохновлял меня; он что-то услышал в моем голосе, и решил, что я должен записать свой альбом. Когда я работаю над песнями, мне нужна чья-то реакция со стороны, чтобы кто-то говорил мне, хорошо ли у меня получается. Вернувшись в Нью-Йорк, мы стали собираться вместе, и написали много песен. Потом, с его другом и коллегой Чарли Дрейтоном, который был бас-гитаристом, и к тому же великолепным барабанщиком, мы начали джемовать в доме у Ронни. Потом мы со Стивом поехали на Ямайку, и там очень с ним подружились. Мы сделали для себя открытие, что мы тоже можем вместе писать музыку! Если раньше было Джаггер/Ричардс, то теперь будет Джордан/Ричардс.
Стив расскажет о нашей совместной работе.

Стив Джордан:
Мы с Кейтом очень сблизились за время этой работы. Это было еще до того, как мы собрали группу, и пока нас было только двое. Студия 900, в которой мы работали, находилась прямо за углом от моего дома в Нью-Йорке, Кейт тоже жил неподалеку. Когда мы в первый раз вошли в студию, мы проторчали там двенадцать часов подряд. За всё это время Кейт даже не разу не вышел поссать! Это было невероятно. Нас с ним объединяла чистая любовь к музыке. Но для него это было еще и чистым освобождением. В то время он пребывал в сильном смятении, образно выражаясь, носил своё сердце на рукаве. Ему хотелось выразить в песнях свои мысли и чувства, которые переполняли его. По большей части, это были очень конкретные песни. В них шла речь о его бывшем партнере. Классический тому пример – "You Don't Move Me", песня, которая вошла в его первый сольный альбом “Talk Is Cheap”.

Вначале ко мне пришло название - "You don't move me anymore". Я даже не представлял, о чем будет эта песня. Это мог говорить парень своей девушке, или наоборот, девушка парню. Но потом, когда я дошел до первого четверостишия, я понял направление своих мыслей. Вдруг стало ясно, что речь идет о Мике. При этом я всё-таки старался быть милосердным. Но это было милосердие в моём понимании.

 


Что делает тебя таким жадным,
Делает тебя таким отвратительным

Мы со Стивом решили записать альбом, и для начала собрали ядро группы “X-Pensive Winos”, как я назвал ее позже, когда заметил в студии бутылку “Шато Лафит”, которое мы пили просто как освежающий напиток. Ну, ничто не казалось слишком хорошим для нашего прекрасного братства. Стив спросил меня, кого бы я хотел видеть в первую очередь в качестве гитариста, и я ответил: Вадди Ватчела. И Стив сказал: как скажешь, брат. Я знал Вадди еще с 70-х, и всегда хотел играть с ним. Он один из лучших гитаристов, которых я знал, с хорошим вкусом, с тонким музыкальным слухом. Он всё понимал с полуслова, ему не нужно было ничего объяснять. Я позвонил ему и просто сказал: “Я собираю группу, и ты уже в ней”. Мы со Стивом решили, что бас-гитаристом у нас будет Чарли Дрейтон, а пианистом Иван Невилл из Нью-Орлеана. Не было никаких прослушиваний или чего-то подобного. Мы просто собрались вместе. Почти каждый в группе мог сыграть на чем угодно. Они могли переключаться с одного инструмента на другой, и практически все умели петь. Стив хорошо пел. Иван вообще был фантастическим певцом. Это был основной состав группы, и мы имели большой успех после первых же нескольких выступлений. Мне невероятно повезло с этими парнями. Они вернули меня к жизни. Я чувствовал себя так, как будто только что освободился из тюремного заключения. Вадди был свидетелем того, как я совершенствовался в качестве певца.

Вадди Ватчелл:
Мы поехали в Канаду и записали там весь первый альбом, “Talk Is Cheap”. Кажется, второй трек, который мы смонтировали, был “Take It So Hard”, это великолепная композиция. Мы сыграли ее несколько раз. Я думаю, это можно было назвать репетицией. Мы сделали ее с первого дубля. Получилось чертовски хорошо. Это была самая забойная мелодия из тех, что мы записали в ту ночь. Я шел домой, и по дороге думал: мы уже покорили Эверест? Все другие вершины взять уже гораздо легче. Кейт не хотел в это верить, ему казалось, что можно сыграть лучше. Он заставил нас сделать ещё дубль. Я не знаю, почему. Я думаю, он сделал это, просто чтобы люди не расслаблялись. Но это уже не звучало так хорошо, как в первый раз. Когда мы обсуждали последовательность песен на альбоме, я настаивал, чтобы первой шла "Big Enough". Эта песня начинается с удивительных строчек, и голос Кейта звучит так красиво, он льётся легко и без усилий. Я сказал: когда люди будут слушать этот альбом в первый раз, они сначала даже не поверят, что это поет тот самый Кейт Ричардс. А следом пойдет забойный хит "Take It So Hard".

Фактически, “Talk Is Cheap”, это альбом не только нашей группы. Кто только не играл тогда с нами! Мы ездили в Мемфис, чтобы пригласить Вилли Митчелла, мы записали “Memphis Horns” на "Make No Mistake". Мы приглашали всех, кого хотели, и большинство из них приняли наше предложение: с нами играли Макео Паркер, Мик Тейлор, Уильям Коллинз, Джо Спампинато, Чак Ливелл, Джонни Джонсон, Берни Уоррелл, Стэнли Дюрал, Бобби Киз, Сара Даш. С нами гастролировал Бэби Флойд, замечательный певец с прекрасным голосом. Обычно он пел на "Pain in My Heart"…
Я никогда не писал песен на долгосрочной основе ни с кем, кроме Мика. Когда я начал работать вместе со Стивом Джорданом, я понял, как много я упустил. И как здесь важно совместное сотрудничество. Когда группа собиралась в студии, я часто сочинял песни прямо там, просто стоя и крича что-нибудь в микрофон. Поначалу это было непривычно для Вадди.

Вадди Ватчел:
Это было очень забавно. У Кейта была своя концепция написания песен. “Ставим микрофоны”. - “Сюда? О’кей”. Он продолжает: “О’кей, давайте споём это” - “Споём что?” А он опять: “Споём это” - “О чем ты говоришь? Что мы будем петь? У нас ничего нет!” А он: “Ну, правильно, давайте что-нибудь придумывать!” Вот так мы и работали.

Я начал писать и петь песни по-другому. Во-первых, я теперь не писал для Мика, мне не нужно было подстраиваться под него. Но главное, я учился петь сам. Прежде всего, я стал делать песни в нижнем ключе, что соответствовало моему голосу, в отличие от высокого звучания "Happy". Мелодии тоже отличались от мелодий “Stones”. Во-вторых, мне нужно было научиться стоять на месте и петь в микрофон, а не бегать с гитарой по сцене туда-сюда, как я обычно это делал. Дон Смит настраивал микрофоны так, что я слышал в моих наушниках любое превышение звука, и я уже не мог кричать так громко, как привык раньше. Я стал писать более тихие песни, баллады, песни о любви. Песни, которые идут от сердца. Мы поехали на гастроли. Неожиданно я стал фронтменом. О’кей, я взял на себя эту роль. Благодаря этому, я стал гораздо лучше понимать Мика, например, почему он иногда так психовал. Если тебе приходится петь каждую долбаную песню, тебе необходимо разрабатывать свои лёгкие. Шоу идет ежедневно, и продолжается час с лишним, и тебе приходится не только петь, но ещё и скакать по сцене, играя на гитаре. Мой голос окреп в процессе такой работы. Некоторым мой голос нравится, а некоторые его ненавидят. У меня необычный голос. Это, конечно, не Паваротти, но я не люблю голос Паваротти. Быть ведущим певцом в группе, это довольно тяжело. Когда поешь песню за песней, ты пропускаешь через своё дыхание невероятное количество кислорода. Когда шоу заканчивалось, и мы уходили со сцены, я сразу же шел спать!

Мы много гастролировали с “Winos”. Почти на каждом концерте публика устраивала нам овации. Атмосфера на сцене и в зале была удивительной, бешеная энергетика, сумасшедший музыкальный ритм. Мы просто летали, это была настоящая магия.
Но, в конце концов, ни Мик, ни я не смогли продать много своих сольных альбомов, потому что публика ничего не хотела слушать, кроме Stones, и с этим ничего нельзя было поделать. Но я, по крайней мере, за это время записал два отличных альбома, и поднял свой авторитет. А вот Мик потерпел неудачу, пытаясь самостоятельно стать поп-звездой. Ему пришлось спустить свой флаг. Я не злорадствую по этому поводу, но меня это не удивило. Рано или поздно он должен был вернуться в Stones, чтобы вновь обрести себя. Ну что ж, брат, пришел момент, когда твой “камень на шее” не даст тебе утонуть. В тот момент я не был очень уж заинтересован в том, чтобы вернуться в Stones. Я как раз работал над еще одним альбомом Winos. Был телефонный звонок; дело не обошлось без челночной дипломатии. Встречу, которая последовала за этим, было не так-то просто организовать. Слишком много было пролито крови. Мы должны были встретиться на нейтральной территории. Мик не мог приехать на Ямайку, где я был в то время – это было начало января 1989 года. Я не мог поехать в Mustique. Мы выбрали для встречи Барбадос, студию Эдди Гранта “Blue Wave”. Для начала, мы решили, что эту войну нужно прекратить. Я не использую Daily Mirror в качестве своей трибуны. Им это нравилось, они готовы были сожрать нас живьем. У нас возник небольшой спарринг, но потом мы начали смеяться, вспоминая, как мы обзывали друг друга на страницах прессы. Как я назвал тебя тогда? Это был момент исцеления, мы нашли с ним общий язык.

 

Мы с Миком уже не могли быть друзьями – наша дружба себя исчерпала – но мы с ним связаны тесными братскими узами, и эту связь не разорвать. Как описать отношения, которые длятся так долго? Лучшие друзья – это лучшие друзья. Но братья дерутся друг с другом. Я тогда считал, что он совершил настоящее предательство. Мик, конечно, знал, что я при этом чувствую, но он не подозревал, насколько глубоко он ранил меня. Но когда я пишу об этом сейчас, всё уже в прошлом, это было слишком давно. Я могу всё это искренне высказать. В то же время, я никому не позволю при мне сказать что-то против Мика. За такие слова я порву глотку кому угодно. Что бы ни случилось, наши с Миком отношения до сих пор в силе. Мы уже почти пятьдесят лет вместе, и снова вместе ездим на гастроли. (Хотя наши гримерки расположены теперь далеко друг от друга – он не выносит, когда я бренчу на гитаре, а я не могу слышать, как он поет гаммы). Мы любим своё дело. Когда мы снова встретились, мы забыли все наши былые противоречия и начали говорить о будущем. Когда мы сидим с ним вдвоём, мы всегда что-нибудь придумываем. Между нами как будто проскакивает электрическая искра. Она всегда возникает. Именно этого мы с нетерпением ждем, и именно это так привлекает к нам публику. Так было и во время нашей встречи в Барбадосе. Это стало началом разрядки напряженности 80-х. Пусть старая вода утекает под мост. Я могу быть непреклонным, но я не могу долго злиться. Когда у нас что-то получается, всё остальное становится не важным. Мы – группа, мы хорошо знаем друг друга, мы переосмыслили наши отношения. Потому что Stones – это больше, чем каждый из нас в отдельности. Можем ли мы собраться вместе и сделать хорошую музыку? В этом наш секрет. Ключ без права передачи. Когда мы с Миком остаемся наедине, мы ведем себя совершенно иначе, чем в присутствии посторонних. Даже если это просто горничная или повар, или кто угодно. Всё абсолютно по-другому. Когда мы одни, мы говорим о текущих делах. “А моя-то старушка выгнала меня из дома”, вдруг возникает какая-то фраза, и мы начинаем над ней работать. И как-то быстро она у нас ложится на музыку, мы пробуем ее на фортепиано, на гитаре, пробуем петь. И магия возвращается. Я вытягиваю что-то из него, он вытягивает что-то из меня. Он может придумать такое, чего я себе и не представлял. Это нельзя запланировать, это происходит само собой.
Вскоре все было забыто. Менее чем через две недели после той первой встречи, мы уже записывали наш новый альбом, первый за пять лет, “Steel Wheels”, в AIR Studios в Монтсеррат, с Крисом Кимси в качестве сопродюсера. Тур в поддержку “Steel Wheels”, который должен был стать грандиозным представлением, был запланирован на август 1989-го. После того, как Stones чуть было не распались, нам с Миком предстояло провести вместе в дороге следующие двадцать лет. Это значило начать всё заново. Это был вопрос выживания - либо мы потерпим крушение, и все наши колеса отвалятся, либо мы выйдем из этой гонки победителями. Другой возможности у нас уже не будет.

 

Мы готовились к этому туру очень тщательно. Репетиции шли полных два месяца. Это было новое массовое мероприятие. Проект, разработанный Марком Фишером, включал в себя огромную сцену, самую большую из всех, когда-либо сконструированных. Две сцены должны были поэтапно сменять друга по ходу всего тура. Вместе с нами на грузовиках возили передвижной городок, включающий в себя все необходимые помещения, от репетиционных комнат, до биллиардных, где мы с Ронни разогревались перед концертом. Время, когда мы были пиратской нацией, ушло в прошлое. Я тогда почувствовал себя участником необычного, грандиозного зрелища, это было для нас что-то новое. Только в 80-х годах Stones начали делать большие деньги за счет концертов, во время тура 81-82 годов мы начали выступать на больших стадионах, и тогда впервые выручка от продажи билетов превысила доходы от продажи пластинок. Билл Грэм был нашим промоутером. Он был королем рок-концертов в то время, большой сторонник контркультуры, он помогал неизвестным артистам, а также таким группам, как Grateful Dead и Jefferson Airplane. Но во время последнего тура начались какие-то махинации за нашей спиной – значительная часть выручки утекала неизвестно куда. Концы с концами не сходились, как показывал простейший арифметический подсчет. Короче говоря, мы нуждались в контроле над нашими финансами. Я очень любил Билла, он был замечательным парнем, но в последнее время он стал слишком много на себя брать, как и все они, когда занимаются этим очень долго. Деловые партнеры Билла, за его спиной, воровали наши деньги, и даже открыто хвастались этим – один из них рассказывал, как он купил на них себе дом. Получалось, что с билета стоимостью пятьдесят долларов нам доставалось только три. Мы поручили Руперту Левенштейну навести порядок в наших финансах, и в результате мы стали получать восемьдесят процентов от выручки, что было неплохо. Я никогда не имел отношения ни к каким махинациям. В конце концов, моё дело – это играть на сцене. Я делаю только то, что умею, мне нужно всего лишь место для этого. Поэтому я плачу деньги таким людям, как Руперт или Джейн, чья задача состоит в том, чтобы в конце дня правильное количество шекелей было переведено на правильный банковский счет.
. . . . . . . . . .
Мне удалось вернуть Бобби Киза в группу, чтобы он поехал с нами в тур Steel Wheels, хотя это было нелегко. Он не работал с нами уже около десяти лет, не считая одного-двух концертов за всё это время. Я потратил на это немало времени, и поначалу я никому об этом не говорил. Мы репетировали перед новым туром в Nassau Coliseum. Незадолго до генеральной репетиции, я был не очень-то доволен звучанием духовой секции, поэтому я позвонил Бобби и сказал: садись в самолет, но когда прилетишь сюда, не показывайся никому на глаза. Бобби приехал, но Мик не знал, что он здесь. Я сказал Бобби: “Спрячься за кулисами, а когда мы заиграем "Brown Sugar", выходи на сцену со своей сольной партией”. Наступил этот момент, и Бобби заиграл соло. Мик резко повернулся ко мне: “Что это такое, …твою мать?” Я ответил только: “А что я тебе говорю?”. Когда песня закончилась, Мик посмотрел на меня, как бы говоря: да, с этим не поспоришь. Вот это и есть рок-н-ролл. Как я уже говорил, некоторые мои друзья могут совершать ошибки, но это может случиться и со мной, и с Миком, с кем угодно. А если ты никогда не ошибаешься, то почему у тебя нет нимба над головой? Моя жизнь полна сломанных нимбов. Мик не сказал Бобби ни слова за время всего тура. Но главное, что он остался.
. . . . . . . . . .
Один раз, во время репетиций, мне пришлось пустить в ход нож. Это было в Montserrat. Мы записывали там песню под названием "Mixed Emotions". Один из инженеров присутствовал при этом, и он всё расскажет лучше меня. Я не хочу хвастаться тем, насколько точно я метаю нож (хотя в тот раз я удачно попал в цель), просто хотелось показать, что может вывести меня из себя. В данном случае это был какой-то тип, зашедший к нам в студию, который совсем не умел играть на музыкальных инструментах, но считал, что он лучше меня знает, что мне делать, и пытался диктовать мне, как записывать музыку.

Как это вспоминает очевидец:
Однажды к нам в студию зашел один человек, который был тогда большой фигурой в музыкальном бизнесе. Его пригласил Мик, чтобы обсудить некоторые пункты контракта, связанные с гастролями. Мы все стояли в студии и прослушивали в записи песню "Mixed Emotions", которая должна была стать первым синглом. Кейт стоял с гитарой, Мик тоже стоял рядом, и все слушали. Когда песня закончилась, этот парень сказал: “Прекрасная песня, Кейт, но я думаю, что если аранжировать ее немного по-другому, то она будет звучать гораздо лучше”. Тогда Кейт полез в свою докторскую сумку, достал оттуда нож и метнул его. Нож вонзился в пол аккурат между ног этого парня, бэмззз. Это было впечатляюще, прямо как Вильгельм Телль. Кейт говорит ему: “Слушай, сынок, я писал песни уже тогда, когда ты был еще только каплей на члене твоего отца. Не указывай мне, как писать песни”. И тот ушел. Потом Мику пришлось улаживать это дело. Но это было фантастично и незабываемо.

Когда всё было готово к большому туру Steel Wheels, ко мне пришел Руперт Левенштейн и сообщил, что Мик решил уволить Джейн Роуз. Джейн была и остается до сих пор моим менеджером, она была со мной в трудные минуты, когда меня арестовали в Канаде, она героически ухаживала за мной во время моей последней чистки. В 1986 году она занималась моими сольными проектами. Она невидимо присутствовала на всем протяжении моего повествования. А теперь Мик решил избавиться от нее, ничего не сказав мне. Когда я узнал об этом, я в тот же день восстановил ее на работе. Я не собирался бросать Джейн, я верил в нее.
Это была всё та же старая проблема – Мик не терпел, когда я слишком сближался с кем-то. Это нарушало его планы держать всё под контролем. Джейн была моим бульдогом, у нее была цепкая хватка. Она вела борьбу за то, чтобы со мной консультировались по всем важным делам, в которые Мик не хотел меня посвящать. Она не позволяла ему командовать. Ситуацию усугубляло еще и то, что при всём этом она в то время была ещё девчонкой. Она могла показаться кому-то мягкой и уступчивой, но когда доходило до дела, она становилась твердой, как кремень. Она много сделала для меня – начиная с Winos, и кончая моим участием в “Пиратах Карибского моря”, в которых я снялся именно благодаря ее упорству. Мик поставил мне ультиматум, он категорически не хотел, чтобы она ехала с нами в тур. Возможно, он хотел сделать мне назло – он до сих пор был возмущен тем, что я вернул в группу Бобби Киза без его ведома. Мой ответ на его ультиматум был предсказуем – или Джейн едет с нами, или не будет никакого тура…
Но он выбрал неправильную политику. Дело доходило до смешного. У Мика была патологическая неспособность посоветоваться со мной, прежде чем воплощать в жизнь его Великие Идеи. Ему казалось, что чем больше будет реквизита и спецэффектов, тем лучше. Чего стоил только огромный надувной член на сцене. Я считал, что гораздо лучше выступать без всякого реквизита, или, по крайней мере, свести его количество к минимуму. Не раз мне приходилось урезать лишний реквизит и отправлять домой лишних людей. У него возникла идея выйти на сцену на ходулях. К счастью, во время генеральной репетиции пошел дождь, и мы все с них попадали. В другой раз, мне пришлось уволить тридцать пять танцовщиц, которые должны были выйти на сцену на тридцать секунд во время исполнения "Honky Tonk Women". Незаметно для Мика, я отослал их всех домой. Извините, девочки, идите и скачите в другом месте. Сто тысяч долларов были выброшены на ветер. Мик думал, что ему удастся реализовать свои решения незаметно для меня, как это было в 70-х. Но теперь ничто не могло ускользнуть от моего внимания, особенно, если дело касалось музыки…

С 1989 по 2006 годы мы провели в непрерывных путешествиях с нашими грандиозными представлениями - Steel Wheels, Voodoo Lounge, Bridges to Babylon, Forty Licks, A Bigger Bang. Они приобрели такой большой размах благодаря спросу публики. Нас спрашивают: почему вы продолжаете это делать? Неужели вам мало денег? Конечно, каждый хочет заработать денег, но нам просто нравится выступать. Наш обычный сет-лист на две трети состоит из стандартных, классических номеров Stones. С годами наша аудитория выросла, и шоу стали длиться дольше…
Ездить на гастроли – это единственный способ выжить. Доходы от продажи пластинок покрывают только накладные расходы, так что мы не могли поехать в тур за счет выпуска альбома, как в старые времена. Мегатуры, в конце концов, это хлеб и масло, которые кормят всю эту махину. Stones одни из немногих, чьи шоу держатся на музыке, и больше ни на чем, и при этом мы собираем стадионы. Мы не работаем под фонограмму, у нас нет кордебалета. Мы просто выходим и поем свои песни…
В больших турах есть такие аспекты, которые были немыслимы в 70-х. Нам приходится сотрудничать со спонсорами, а как иначе финансировать тур? У нас бывают корпоративные мероприятия - “встречи и приветствия”. Люди приходят, жмут нам руки, фотографируются с нами, это тоже часть контракта. На самом деле, это довольно забавно. Толпа подвыпивших людей выстраивается к нам в очередь. “Как дела, детка?” “О, я вас люблю”. “Эй, братан”. Все эти люди работают в компаниях, которые нас спонсируют. И это тоже часть нашей работы…
Главная проблема на больших стадионах и открытых площадках - это звук. Как превратить стадион в клуб? Идеальным местом для рок-н-ролла мог бы стать огромный кирпичный гараж с баром в конце. Во всем мире нет специально построенных помещений для рок-концертов. Нам приходится работать на площадках, не предназначенных для этого. Когда мы играем на открытом пространстве, к нашей группе присоединяется еще один парень - Бог. Иногда он помогает нам, а иногда посылает нам ветер, который уносит звук в сторону, и тогда за две мили отсюда лучшее звучание Stones слышат те, кто этого вовсе не хочет. К счастью, у меня есть волшебная палочка. Когда перед началом шоу мы приходим на саунд-чек, я традиционно беру ее с собой, и рисую кое-какие каббалистические знаки на небе и на полу сцены. О’кей, теперь хорошая погода нам обеспечена. Это фетиш, но если я приду на открытую площадку без палочки, они подумают, что я заболел. Обычно погода меняется перед самым началом шоу. Некоторые из наших лучших концертов прошли в самых худших погодных условиях, какие только можно себе представить. В Бангалоре, на нашем самом первом выступлении в Индии, местный муссон начался в середине первой песни, и не стихал на протяжении всего шоу. Я не видел гриф своей гитары из-за дождя, который заливал всё вокруг. Но это было грандиозное шоу. Дождь, гроза, мокрый снег, что угодно, зрители ни за что не уйдут, пока вы на сцене. Они будут стоять до конца, забыв про непогоду. Хуже всего, когда сильно холодает. Когда пальцы мерзнут, становится очень трудно играть. Это бывает не так часто, мы стараемся этого избегать, но в таких случаях, у нас за кулисами стоят парни и держат наготове теплые мешочки, чтобы мы могли несколько минут погреть руки, пока не началась следующая песня.
Однажды я получил сильный ожог, у меня до сих пор на пальце остался шрам. Я сам был виноват, перед началом концерта на сцене устроили большой фейерверк, я сказал всем, чтобы отошли подальше, а сам забыл. Я подошел слишком близко, и кусочек белого фосфора попал мне на палец. Я не мог убрать его, иначе поверхность ожога увеличилась бы. Я в этот момент как раз играл "Start Me Up", ничего невозможно было сделать, и мой палец сгорел до кости. Следующие два часа, пока шел концерт, я смотрел на свою белую кость. Я помню шоу в Италии, в Милане, в 70-х. Была ужасная жара, воздух был неподвижен, было нечем дышать. Я едва стоял на ногах, я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание. Мик держался изо всех сил. Чарли обычно сидит в тени, а мне приходится стоять на самом солнцепеке. Подобные шоу случались пару раз. Иногда я просыпался с температурой сто три градуса, но я всё равно выходил на сцену. У меня бывала ужасная лихорадка, но к концу шоу всё как рукой снимало, я полностью излечивался. Так благотворно действует на меня моя работа. Были случаи, когда мне реально становилось плохо на сцене. Мне приходилось без конца забегать за усилители, потому что меня тошнило. Вы не поверите! Мик блюёт за сценой, Ронни тоже блюёт за сценой. Это бывает от жары: не хватает воздуха. Если тебя рвёт, это не так уж страшно, это приносит облегчение. “Куда подевался Мик?” – “Да он пошел за кулисы поблевать”. – “А, ну тогда я следующий!”
Когда вы выходите на сцену большого стадиона, вы думаете, что вот, сейчас, с первых аккордов звук заполнит всё пространство. Вчера, в маленькой репетиционной комнате, звук был фантастический, но здесь, на стадионе, это похоже на писк трех мышей, попавших в мышеловку. На больших стадионах никогда нельзя проверить звук заранее, пока трибуны не заполнены людьми. Когда Мик выходит вперед, к рампе, нельзя быть уверенным, что он слышит то же, что и мы, в глубине сцены. Разница может быть в доли секунды, но ритм сбивается. Мы должны подстраиваться под него, но публика этого не замечает. Это настоящее искусство. Чарли смотрит на Мика и ориентируется на его движения, а не на звук, потому что там звучит эхо, которому нельзя доверять…
Выступая на больших площадках, мы поняли, что лучше держаться вместе на одном пятачке, а не разбегаться в стороны по всей сцене. Теперь на большом экране зрители могут видеть четверых или пятерых парней, держащихся вместе, и это производит сильное впечатление. Издалека я кажусь маленьким, как спичка, и разглядеть меня можно, только глядя на экран.
Во время таких больших туров вы превращаетесь в машину. С момента пробуждения все ваши мысли направлены на то, чтобы подготовиться к шоу, даже если вы точно знаете, что будете делать на сцене. А после у вас будет несколько свободных часов, если вы к этому времени не выдохнетесь. В начале тура, мне нужно два или три концерта, чтобы войти в ритм, и после этого я уже могу работать бесконечно. У Мика и у меня разные подходы к этому. У него намного больше физической нагрузки, чем у меня, не считая того, что мне приходится таскать на шее гитару весом пять или шесть фунтов. Поэтому мы по-разному концентрируем энергию. Он много тренируется. А моя тренировка - это постоянно держать дыхание, чтобы сохранять энергию. Бесконечные переезды, еда в отелях – иногда всё это сильно выматывает. Но, как только я выхожу на сцену, всё это чудесным образом куда-то исчезает. Во время концерта мы не чувствуем, что делаем тяжелую работу. Я могу из года в год, снова и снова играть одну и ту же песню. Когда мы в очередной раз играем "Jumpin' Jack Flash", мы никогда не повторяемся, это всегда разные вариации. Всегда. Если я пойму, что из песни уже ничего нельзя выжать, то я перестану играть ее. Мы не можем просто тупо долбить всё время одно и тоже. Настоящую жизнь песня обретает только на сцене. Играть ее на публике – это для нас чистая радость и удовольствие. Длительные гастроли, конечно, отнимают много сил. И единственный для меня способ держать накал – это подпитываться энергией зала. Это моё топливо. Я сжигаю на сцене много энергии, особенно, если у меня в руках гитара. Я испытываю невероятный душевный подъем, когда люди вскакивают с мест и рвутся к сцене. Вперед, дайте волю вашим эмоциям, подарите мне свою энергию, и я верну ее вам вдвойне. Это неописуемо. Как будто работает огромный генератор, и я подключаюсь к нему; я использую эту энергию, чтобы поддерживать себя в рабочем состоянии. Если бы зал был пустой, я не смог бы это сделать. За время каждого шоу Мик пробегает по сцене около десяти миль, а я, с гитарой на шее, около пяти. Без их энергии у нас не было бы на это сил, об этом нельзя и мечтать. Они вдохновляют нас, нам хочется показать им всё, на что мы способны. Мы сделаем даже больше. Так происходит каждый вечер, когда мы выходим на сцену. В первую минуту мы перекидываемся парой фраз с парнями – ну что, какая песня пойдет первой? А следующую давайте споем все вместе, и вдруг мы попадаем в этот поток. Нельзя сказать, что это для нас неожиданно, мы к этому уже готовы. Но я ощущаю необыкновенный подъем всех моих физических сил. “Леди и джентльмены, Rolling Stones!” Я слышу эту фразу уже сорок с лишним лет, но в ту минуту, когда я выхожу на сцену и беру первую ноту, я чувствую себя так, как будто я ехал на Датсуне, и вдруг пересел на Феррари. Я играю первые аккорды, и я слышу, как Чарли входит в ритм, и Дэррил вот-вот ударит по струнам – как будто мы сидим в ракете, готовой взлететь.

После тура Steel Wheels прошло четыре года, прежде чем стартовал следующий тур, Voodoo Lounge. Этот перерыв дал всем нам возможность выпускать сольные альбомы, писать свою музыку, выступать с другими группами в качестве приглашенных музыкантов. В конце концов, я переиграл со всеми кумирами моего детства, которые на тот момент были живы - James Burton, “Everlys”, “Crickets”, Merle Haggard, John Lee Hooker и George Jones, с которым мы записали "Say It's Not You". В 1993 году мы с Миком были введены в Зал Славы Сочинителей Песен, и я очень гордился этим, потому что это решение принял Сэмми Канн, находясь на смертном одре.
. . . . . . . . . .
В любой группе вы постоянно учитесь играть вместе. Вы чувствуете, что отношения между вами становятся ближе и лучше. Это как дружная семья. Если кто-то уходит, это большая потеря для всех вас. Когда Билл Уаймен собрался уходить из группы в 1991 году, я очень разозлился на него. Я высказал ему всё, не стесняясь в выражениях. Он сказал, что больше не хочет летать в самолетах. На все концерты он стал ездить на машине, потому что у него развился какой-то страх перед полетами. Но это не причина, чтобы уйти из группы! Я не мог в это поверить. Мне довелось летать с этим парнем на самых раздолбанных самолетах в мире, и он никогда не смыкал глаз. Наверное, этот страх накапливался в нем постепенно. А может, он сделал компьютерный анализ. Билл очень увлекался компьютерами, у него была одна из самых первых моделей. Я думаю, это очень соответствовало его складу ума. Возможно, он высчитал на компьютере, что, по теории вероятности, все шансы были против него, учитывая, сколько миль он уже налетал. Не знаю, почему его так волновал вопрос о смерти. Так или иначе, ее не избежать. Вопрос только в том, где и как! И в результате, что он сделал? Благодаря своему таланту и счастливому стечению обстоятельств, ему удалось вырваться за пределы ограничений, накладываемых обществом; такая удача выпадает одному из десяти миллионов. И вот теперь он возвращался обратно в это общество, в сферу розничной торговли, направив свою энергию на открытие паба. Почему ты уходишь, на х.., из лучшей в мире группы, ради того, чтобы открыть рыбный магазин под названием “Sticky Fingers”? ... Так же необъяснимо желание Ронни открыть свой ресторан, и его вечные проблемы с работниками, которые воруют деньги из кассы. У Жозефины была мечта иметь свой спа-салон. Они открыли его, и это стало катастрофой, он не приносил дохода, и они на этом разорились.

До 1993 года мы скрывали от общественности, что Билл ушел из группы. Всё это время мы искали ему замену, и, слава Богу, нашли парня, который подходил нам по всем параметрам. Далеко ходить не пришлось. Дэррил Джонс был очень тесно связан с “Winos” – они были большими друзьями с Чарли Дрейтоном и Стивом Джорданом. Поэтому он всегда был в поле нашего зрения. Дэррил, по моему мнению, прекрасный и разносторонний человек. Дэррил в течение пяти лет играл с Майлзом Дэвисом, и это, конечно, помогло ему найти общий язык с Чарли Уоттсом, который сам учился играть у лучших джазовых барабанщиков. Дэррил быстро влился в группу. Для меня играть с Дэррилом – большое удовольствие; мне нравится в нем то, что он постоянно провоцирует меня. Мы с ним всегда веселимся на сцене. Ты хочешь сыграть это вот так? Прекрасно, а давай пойдем еще дальше. Чарли нам подыграет. Давайте подурачимся. И Дэррил никогда меня не подводил.

 

Несмотря на то, что “X-Pensive Winos” распались, их горячие гитары оставили свой дымный след в поп-культуре; они приняли участие в записи "Thru and Thru" вместе со Stones. Мы были готовы к возвращению на сцену, и для этой цели мы собрались в Нью-Йорке – мы немного пообтрепались за это время, и были уже не теми румяными музыкантами-новобранцами, которые первыми откликнулись на призыв к оружию пять лет назад. Вино уступило место Джеку Даниэлю, который теперь стал любимым напитком у нас в группе. Когда мы приехали в Канаду на первую запись, мы сидели там в деревне, в лесу, и к концу первой недели мы выпили весь “Джек Даниэль” в радиусе пятидесяти миль вокруг, весь до последней бутылки! Мы опустошили все местные магазины. Нам пришлось посылать гонца в Монреаль за добавкой. Теперь, когда мы собрались на вторую сессию, Джек опять лился рекой, и другие напитки тоже, казалось, этому не будет конца, и это уже начало мешать нашей работе. И тогда я, Кейт Ричардс, личным указом наложил запрет на “Джек Даниэль” во время сессий. С этого момента мы официально перешли с Джека на водку. Запрет возымел своё действие. Двое, или может, трое из нас бросили пить после этого и с тех пор не брали в рот ни капли.
Еще до того, как я посадил их на голодный паек, к нам в Нью-Йорк приехала Дорис, и посетила нашу студию. Она наблюдала за нами через стекло, и была очень возмущена тем, как мы медленно работаем. Дон Смит водил ее по студии. Он умер, когда я писал эту книгу. Вот как он вспоминал о визите Дорис.

Дон Смит:
Кейт с парнями зашел в студию, чтобы записать бэк-вокал, но, вместо того, чтобы работать, они просто стояли и болтали, наверное, минут двадцать. Дорис спросила меня, что здесь находится, и как она может поговорить с ними. Я показал ей нужную копку, она нажала ее, и начала кричать: “Эй, парни, хватит бездельничать, быстро за работу!... Эта студия стоит денег, а вы стоите там и болтаете ни о чем, всё равно никто не понимает, что вы там говорите, так что давайте лучше работать. Я не для того прилетела из Англии, чтобы сидеть тут с вами всю ночь и слушать вашу пустую болтовню”. На самом деле, ее речь была гораздо длиннее, и выражения крепче . В первую секунду они даже испугались, а потом начали смеяться, но всё-таки начали работать быстрее.

Мы с Winos совершили еще один тур, который прошел с большим успехом. Мы побывали в Аргентине, где нас встретило огромное столпотворение, невиданное со времен 60-х. Stones никогда там не бывали, и мы столкнулись там с настоящей битломанией, замороженной на время, и оттаявшей с нашим приездом. Мы играли наш первый концерт на стадионе перед сорокатысячной аудиторией - шум, шквал энергии был невероятным. Я убедился, что, безусловно, на Stones был очень большой спрос, множество людей по-настоящему любили нас. Я взял с собой Берта, и мы жили с ним в Буэнос-Айресе, в одном из моих любимых отелей в мире, “Mansion”, в прекрасных апартаментах. Каждое утро он просыпался от звуков под окнами: “Оле, оле, оле, Ричардс, Ричардс…” Когда он в первый раз услышал, как его имя звучит в сопровождении барабанного боя, он сказал: “А я подумал, что они поют для меня”.

Мы с Миком, в основном, научились жить, преодолевая наши разногласия, но в 1994 году нам снова потребовалась дипломатия. Мы опять приехали в Барбадос, с целью выяснить, достаточно ли мы готовы к тому, чтобы записать еще один альбом. Встреча прошла хорошо, как обычно, когда мы с ним одни. Я взял с собой только Пьера, который теперь работал со мной. Мы жили около лимонной плантации, там-то я и нашел себе компаньона, который дал название новому альбому и предстоящему туру – “Voodoo Lounge”. Надвигалась гроза, и я решил быстро сгонять за сигаретами, пока не начался тропический ливень. Вдруг я услышал, как кто-то мяукает. Сначала я подумал, что это большая жаба, из тех, что обитают в Барбадосе, которые издают звуки, похожие на кошачье мяуканье. Я пригляделся и увидел, что на дорожке, где кончалась канализационная труба, сидит совершенно мокрый маленький котенок. Я знал, там было полно этих кошек. О, ты вылез из этой трубы, и там, наверное, живет твоя мама? Я засунул его обратно в трубу, и уже собрался уходить, но тот час увидел, как он вылетел оттуда пулей. Судя по всему, его оттуда просто выгнали. Я сделал еще одну попытку. Я крикнул им: вы что, не понимаете, это же ваш родной детёныш! Но он опять выскочил оттуда. Он жалобно смотрел на меня, этот маленький зверёныш. И тогда я сказал: чёрт, навязался на мою голову, ну так и быть, пойдем со мной. Посадил его к себе в карман, и поспешил домой, я к тому времени уже промок насквозь, как крыса. Я появился на пороге, в своем длиннополом леопардовом халате, мокрый, как будто меня облили из пожарного шланга, с маленьким котенком на руках. “Пьер, мы только что проделали небольшое путешествие”. Было ясно, что если мы не позаботимся о нем, то к утру он умрет. В первую очередь, мы налили ему молока и ткнули носом в блюдце; он начал лакать. Мы с Пьером делали всё, чтобы выходить его. Благодаря нашим стараниям котенок стал подрастать. Мы назвали его Вуду, потому что всё происходило в Барбадосе, и он выжил вопреки всему – своей удачей он был обязан магии Вуду и своему обаянию. Этот маленький кот стал постоянно ходить за мной повсюду. Так как кота звали Вуду, то терраса у нас стала Спальней Вуду (Voodoo's Lounge), я развесил таблички с этой надписью по все