Служкин сидел в учительской и заполнял журнал. Кроме него, в учительской проверяли тетради еще четверо училок. Точнее, проверяла только одна красивая Кира Валерьевна — водила ручкой по кривым строчкам, что-то черкала, брезгливо морщилась, а три другие училки — старая, пожилая и молоденькая — болтали.
— Я вчера, Любовь Петровна, в очереди простояла и не посмотрела шестьдесят вторую серию «Надеждою жив человек», — пожаловалась пожилая. — Что там было? Урсула узнала, что дочь беременна?
— Нет, еще не узнала, — рассказала старая. — Письмо-то Фернанда из шкатулки выкрала. Аркадио в больницу попал, и, пока он был на операции, она его одежду обшарила и нашла ключ.
— Так ведь Хосе шкатулку забрал к себе...
— У него же эта... как ее?..
— Ребекка, которая Амаранту отравила, — подсказала молодая.
— Вот... Ребекка же у Хосе остановилась под чужим именем, а он ее так и не узнал после пластической операции.
— Почему? Он же подслушал ее разговор с Ремедиос...
— Он только про Аркадио успел услышать, а потом ему сеньор Монкада позвонил и отвлек его.
— Я бы на месте Аркадио этого сеньора на порог не пустила, — призналась пожилая.
— Это потому, что мы, русские, такие, — пояснила старенькая. — А они-то нас во сколько раз лучше живут? Там так не принято.
— А что — лучше? — возмутилась молодая училка. — Фернанда — простая медсестра, а у нее квартира какая?
— Она же на содержании у этого американца, — осуждающе заметила старенькая.
— Я бы и сама пошла на такое содержание, — мечтательно заметила молодая. — Кормит его одними обещаниями, и больше ничего...
Служкин закрыл журнал, поставил в секцию и начал одеваться.
На улице уже темнело, накрапывал дождь, палая листва плыла по канаве, как порванное в клочки письмо, в котором лето объясняло, почему оно убежало к другому полушарию. Служкин закурил под крышей крылечка, глядя на светящуюся мозаику окон за серой акварелью сумерек.
Сзади хлопнула дверь, и на крыльцо вышла Кира Валерьевна. В одной руке у нее была сумка, раздутая от тетрадей, в другой руке — сложенный зонтик.
— Подержите, пожалуйста, — попросила она, подавая Служкину сумку.
— Тяжелая, — заметил Служкин. — Может, вам помочь донести?
— Я близко живу.
— Это как понять?
— Как хотите, — хмыкнула Кира Валерьевна, выпалив зонтом.
— Хочу вас проводить. — Служкин выбросил окурок, и тот зашипел от досады. — Давайте мне и зонтик тоже, а сами возьмите меня под руку.
Кира Валерьевна, поджав губки, отдала зонтик и легко взяла Служкина под локоть. Они сошли с крыльца.
— Отгадайте загадку, — предложил Служкин. — Моя четырехлетняя дочка сочинила: открывается-закрывается, шляпа сломается. Что это?
— Зонтик, — сухо сказала Кира Валерьевна. — Я бы не подумала, что у вас уже такая взрослая дочь...
— Так что ж, человек-то я уже пожилой... — закряхтел Служкин. — А у вас кто-нибудь есть? Сын, дочка, внук, внучка?..
— То есть вам интересно, замужем я или нет?
— А разве найдется какой-нибудь мужчина, чтобы ему это было неинтересно, особенно если он красив и умен чертовски?
Кира Валерьевна снисходительно улыбнулась.
— Не замужем, — вызывающе сказала она и посмотрела на Служкина.
— Я так и надеялся. А какой предмет вы ведете?
— Немецкий.
— Когда-то и я изучал в университете немецкий, — вспомнил Служкин. — Но сейчас в голове осталось только «руссиш швайн» и «хенде хох». Не подскажете, как с немецкого переводится сонет: «Айне кляйне поросенок вдоль по штрассе шуровал»?
Кира Валерьевна засмеялась:
— Вы что, литературу ведете?
— Географию, прости господи.
— Точно-точно, припоминаю. — Она скептически кивнула. — Что-то про вас говорили на педсовете... Стихи вы какие-то, кажется, ученикам читали, да?
— Жег глаголом, да назвали балаболом, — согласился Служкин.
— В самокритичности вам не откажешь.
— Посмеяться над собой — значит лишить этой возможности других, — назидательно изрек Служкин. — Это не я сказал, а другой великий поэт.
Они остановились у подъезда высокого девятиэтажного дома.
— Мы пришли. — Кира Валерьевна забрала сумку и зонтик. — Спасибо.
— А мы еще, Кира, вот так же прогуляемся? — спросил Служкин.
— А разве мы пили на брудершафт?
— А разве это трудно? — улыбнулся Служкин.
— Что ж, дальше будет видно, — усмехнулась Кира. — Как хоть тебя?.. Витя? До свидания, Витя.
Она развернулась и вошла в подъезд.