ГАНС ЗЕДЛЬМАЙР

VI проблемы интерпретации | 183

 

видении и стремится к своему воплощению. Определить это является проблемой из проблем для интерпретатора. То, что сущность произведения искусства состоит в во­площении наглядного характера, сам Вёльфлин доказал прямо-таки экспериментально своими наблюдениями о невозможности поменять местами правое и левое в кар­тине. Этот эксперимент есть классическое доказательство того, что сущность произведения не может заключаться в чем-то формальном. Ибо перемена правого и левого ни­чего не меняет в формах, цвете и самой композиции кар­тины. Однако "характер" ее становится совершенно иным в зависимости от того, есть ли справа что-нибудь или там ничего нет, поднимается линия слева направо или падает. Значение этого эксперимента не было осознано в пол­ной мере ни самим Вёльфлином, ни новейшими теорети­ками искусства. Универсальное его значение не было по­нято, видимо, потому, что лишь произведения определен­ных эпох и культур допускают перемену левого и право­го. Причем такая перемена не раскрывает непосредствен­но сущности произведения искусства, но указывает на ту зону, где следует искать его "центр". Существуют и дру­гие сходные эксперименты, где не действуют ограничения, значимые при перемене правого и левого. Например, изме­нение абсолютных размеров также оставляет в неприкос­новенности все "формальные" и "композиционные" мо­менты, изменяя лишь наглядный характер, когда размер превышает определенный порог, различный для каждого произведения.

По моему мнению, эксперимент Вёльфлина заслужива­ет того, чтобы стать знаменитым в теории искусства. Бу­дучи правильно понят, он открывает собой новую эпоху.

Приложение II О будущем

В изложении основных проблем, с которыми сталкивает­ся интерпретация, я — чтобы более ясно изложить свои мысли — оставил без внимания один пункт, чрезвычайно важный для верной интерпретации.

Если допустить, например, что в различных точках исторического процесса обнаруживаются художественные создания, внешне совершенно похожие друг на друга, то, рассматриваемые с точки зрения их наглядного харак­тера, они будут означать все же нечто совершенно раз­ное. Это обстоятельство также верно понял Вёльфлин. "Попробуем подставить данному произведению в качестве предшествующей ему иную форму, и оно получит совер­шенно иное значение." Форма классического греческого храма будет представлять собой нечто совершенно иное в зависимости от того, появляется ли она после архаиче­ских храмов или после позднего барокко.

На примере одного из элементов, участвующих в по­строении художественных произведений, а именно цвета, рассматриваемого с эстетической точки зрения, Г. Й. фон Аллеш исследовал факторы, благодаря которым один и тот же по своему объективному составу цвет может оказаться совершенно различным по своему наглядно­му характеру¹¹³. Он выделил при этом такие факторы, как пространственное восприятие цвета (цвет плоский, по­верхностный, объемный) и при том же пространственном восприятии — уровень, категорию и доминанту. Наблю­даемые им явления (я не касаюсь их подробнее) с соот­ветствующими видоизменениями несомненно имеют место и в произведениях искусства. Изучение пространственной структуры художественных произведений, которым дол­гое время по преимуществу занималась история искус­ства, переходит здесь в осмысление наглядного характе­ра. Я не касаюсь здесь проблем взаимоотношения про­странственного и непространственного, которыми пред­стоит много заниматься будущей истории искусства.

Особое значение среди этих явлений имеет уровень. "Первоначальный уровень" так же должен учитывать­ся верной интерпретацией, как и знание первоначального пространственного окружения или освещения. Кажется, что здесь как бы через заднюю дверь вновь проникает

¹¹³ Johannes von Allesch. Die asthetishe Erscheinungsweise der Far-ben. См. прим. 108.

184 I ГАНС ЗЕДЛЬМАЙР

историческое объяснение, которое мы сначала хотели ра­дикально исключить. Но это впечатление обманчиво. Не из предшествующих ему ступеней должно быть объясне­но произведение, но из его "центра" и несущей его "осно­вы". Необходимость учитывать уровень при интерпрета­ции свидетельствует лишь о том, что нельзя оторвать ху­дожественное произведение от его корней и почвы, на ко­торой оно выросло.

Трудные теоретические проблемы, которые ставит пе­ред интерпретацией явление уровня, еще не продуманы. И выводы, вытекающие отсюда для практики интерпрета­ции, осознаны лишь частично. Очевидно, это связано с тем обстоятельством, что, например, в области музыкально­го исполнительства интерпретация, строго соблюдающая нотную запись, восстанавливающая старые музыкальные инструменты, должна была бы привести к безжизненной историзации. Да, вполне можно представить себе таким образом, хотя бы приблизительно, как определенное про­изведение звучало "тогда" для телесного уха. Но чтобы вновь пережить сегодня тот смысл, который вкладывал художник "тогда" в свое произведение, и испытать то воз­действие, к которому он стремился, необходимо осуще­ствить известные изменения, ибо естественный уровень нашего восприятия произведений стал совсем иным, и это необходимо принимать во внимание.

Из этого следует, что как раз верное понимание интер­претации призвано покончить со всякой дурной историза-цией. Ибо историзирующая интерпретация — это сомни­тельное заклинание духов из потустороннего мира про­шлого, подлинная же интерпретация — это всегда вновь осуществленная актуализации вневременного.

VII

Два примера интерпретации

На примере двух произведений я хотел бы показать здесь, как изложенные выше на с. 134-171 принципы интерпре­тации могут быть применены к конкретному произведе­нию. При этом я больше не размышляю о самом про­цессе интерпретации¹¹⁴, но пытаюсь только представить результат — произведение искусства, понятое, исходя из него самого. "Последний, хотя и самый трудный шаг в лю­бом истолковании состоит в том, чтобы исчезнуть со свои­ми объяснениями перед чистым предстоянием поэтическо­го создания. Ибо это пребывающее в собственном законе создание само непосредственно проливает свет на другие поэтические создания."¹¹⁵

Для этого я выбрал два произведения, имеющие особен­но богатую и сложную структуру; в них переплетаются — на "переднем плане" — разные способы видеть произве­дение, а в "глубине" — разные значения одного и того же произведения, неизменно по-новому сочетающиеся с его наглядным обликом. То, что оба произведения взяты из одной и той оке эпохи — конца XVII—начала XVIII ве­ков, — можно оставить без внимания; для нашей задачи это не имеет никакого значения. Я выбрал их просто по­тому, что, как мне кажется, более всего продвинулся в их понимании.

¹¹⁴ На другом примере я попытался дать интерпретацию шедев­
ра живописи при одновременном осмыслении самого метода
интерпретации: Pieter Bruegel — Der Sturz der Blinden, см.
прим. 87.

¹¹⁵ Martin Heidegger. Erlauterungen zu Holderlins Dichtung. Frank­
furt a. M., 1944², 32.

186 | ГАНС ЗЕДЛЬМАЙР

Интерпретация художественных произведений не явля­ется привилегией историка искусства. Есть выдающиеся интерпретации, принадлежащие художникам, поэтам, фи­лософам. По существу, все они стремятся к одной и той же цели — достичь понимания именно этого и только это­го произведения. Однако перед историком искусства стоит задача осуществить интерпретацию не просто интуитивно, но по определенным критически выверяемым принципам, и время от времени он должен обновлять свой метод, исхо­дя из взаимодействия этих общих принципов с индивиду­альными особенностями данного произведения. Ему над­лежит воздерживаться от двух крайностей: он не должен следовать какому-то неизменному принципу и определять произведение согласно заранее установленной схеме, вро­де опросного листа. Это означало бы заранее умертвить все живое в произведении ради того, чтобы постигнуть его в понятии. Но он не должен также и полагаться исклю­чительно на свою интуицию, прежде же всего не должен перепроверять верность интуитивно схваченного некоей второй интуицией. Это означало бы сделать свою субъ­ективность судьей в собственном деле и разрушить объ­ективность художественного произведения. Однако выше (с. 140-158) об этих вещах уже было сказано все, что я мог бы сказать. Читатель пусть судит сам, насколько мне удалось провести корабль интерпретации между Сциллой и Харибдой, между скалой и водоворотом.

А) Ян Вермеер: "Прославление живописи"

Композиция. "Буквальный" смысл картины

Неглубокое пространство картины, которое почти прину­дительно сужается благодаря поразительно близкой точ­ке зрения¹¹⁶, разделено на три плана, параллельных кар-

¹¹⁶ О "ближнем пространстве" см.: Hans Jantzen. Das nieder-landische Architekturbild. Leipzig, 1910, 144-148; derselbe. Die Raumdarstellung bei kleiner Augendistanz (1922). — In: Uber den gotischen Kirchenraum und andere Aufsatze. Berlin, 1951, 41-48.

VII два примера интерпретации | 187

тинной плоскости. На третьем плане, сзади, господствуют плоскость и в ней — горизонтали и вертикали: большой прямой угол карты с его прямоугольными плоскостями, прямой угол спинки стула — справа. К этой зоне в из­вестном смысле относится и потолок: его балки, если их изъять из контекста картины, предстанут лишь плоским орнаментом из темных и светлых горизонтальных полос, подобным орнаменту обрамления географической карты. В эту сетку координат вписана фигура модели: тело в про­филь, лицо почти en face.

В среднем плане господствуют косые линии — горизон­тали и вертикали встречаются лишь в нескольких местах. Под косым углом перекрещиваются линии в рисунке ка­менных плит, под косым углом сходятся край стола и ко­сые линии вещей, лежащих на нем. Наискось стоит табу­рет художника, наискось — треножник мольберта и холст на нем, к холсту косо приставлен муштабель. Все разме­щено здесь более свободно, чем на заднем плане, где пра­вый край картины в точности согласуется с правым краем кресла, вертикальная граница карты находит продолже­ние в осевой линии лица, а горизонтальная — в кайме воротничка накидки у модели.

Однако у обоих пространств есть и соответствия, их свя­зующие: вертикальная граница карты находит в среднем плане точное продолжение в крае холста, а косой линии края стола соответствует на третьем плане косая линия книги в руке у модели.

И на переднем плане, образующем род просцениума, чуть наискось поставлен большой стул. Здесь, однако, в складках тяжелого занавеса, который, если бы висел ров­но, образовал бы поверхность, параллельную плоскости картины, господствуют впечатляющие своей пластично­стью завинчивающиеся кривые линии трубчатых складок, чем-то напоминающие барочные волюты.

Эта дифференциация планов, наблюдаемая сначала в выборе и пространственном расположении вещей, распро­страняется на все связи картины, каждый раз особым образом.

Так, например, в глубине господствует пара чистых до­полнительных цветов: синий и светлый лимонно-желтый,

188 | ГАНС ЗЕДЛЬМАЙР

VII два примера интерпретации 189

 

окруженные серыми тонами (стена), коричневыми (по­толок), желто-коричневыми (юбка) и составленными по­чти "пуантиллически" из мелких локальных цветовых пя­тен, создающими живой нейтральный тон (карта). — В среднем плане господствует пара черного и белого, окру­женная градациями серого: серо-желтый (маска), серо-голубой (платок), переливающийся перламутрово-серый (другой платок), серо-коричневый (мольберт), чистый се­рый (холст). — В просцениуме под приглушенным корич­невым цветом большого стула доминирует в целом ней­тральный теплый тон ковра, где снова в модифицирован­ном виде появляются все цвета двух других планов. Ак­цент сделан при этом на синем и желтом, более насыщен­ных, нежели соответствующие цвета заднего плана: глу­бокая светящаяся синева и приближающаяся к оранже­вому желтизна; наряду с этим группу небольших пятен образуют цвета среднего плана: черный, белый и немного красного, все три — более тусклые и блеклые, чем соот­ветствующие цвета второго плана.

В предметной сфере: на заднем плане господствует сто­ящая фигура, представляющая аллегорию Gloria* в "иде­альном" наряде с лавровым венком, тромбоном, книгой и драпирующим платком. На среднем плане — сидящий ху­дожник в "реальном" костюме того времени. В просцениу­ме — лишь безмолвные вещи: экзотический драгоценный занавес и пустой стул.

Краткое сравнение с "Пряхами" Веласкеса помога­ет уяснить своеобразное соотношение трех планов. Там контрастируют два "плана", резко противопоставленные друг другу: один — темный, другой — светлый; в од­ном — насыщенные, в другом — более приглушенные цве­та; один — широкий, другой — высокий; один — с плос­ким потолком, другой — со сводами; один — с (пятью) фигурами "низкого" происхождения, другой — с (пятью) фигурами "высокого"; один — в плоскости обыденной жизни, другой — театрально приподнятый; один — по­казывающий будничное событие, другой — выходящее

* славы (лат.)

за рамки повседневности. Этой противоположности в на­глядном характере планов соответствует противополож­ность их значений: под видом жанровой картины дана ал­легория artes majores и minores*¹¹⁷. У Веласкеса планы широко разведены между собой — перспективное сокра­щение второго плана намеренно преувеличено, и даже в расположении обеих сцен планы резко обособлены друг от друга. У Вермеера планы соединены в одной сцене, близко сдвинуты и тесно сплетены между собою. По своему смы­слу картина утверждает "близкую" противоположность двух форм созерцания: рассматривание и выставление се­бя на показ (художнику и нам), совершенно пассивное, с опущенным взглядом, обращенным вовнутрь, — покой при рассматривании и покой под взглядом других. И ря­дом, в просцениуме, — тихое присутствие неживых вещей. Примечательно, что у Веласкеса занавес располагается на первом плане и одна из работниц отодвигает его, явно обращаясь к зрителю, тогда как у Вермеера он занимает отдельный план и просто отодвинут в сторону.

Стремление сблизить противоположности, смягчить их и всякий раз дополнить двойное звучание не столь гром­ким третьим тоном прослеживается во всех слоях карти­ны и дает ключ ко множеству ее особенностей.

Так, например, противоположность: плоскость на зад­нем плане и фигуры на среднем, — смягчена тем, что в первую очередь привлекающая внимание фигура худож­ника, окруженная со всех сторон свободным простран­ством, передана поразительно плоскостно, черным и бе­лым, тогда как фигура Fama** моделирована более силь­но и несколько напоминает статую в одеянии. В пред­метной сфере противоположность между "идеальностью" дальнего плана и "реальностью" среднего смягчена тем, что модель хотя и соединяет в себе бросающийся в глаза наряд, яркие краски и чистый свет, но сама по себе не от­личается идеальной красотой — ее обыкновенное, простое

* больших и малых искусств (лат.) ¹¹⁷ Iniguez D. Angulo. Velazquez. Сото compuso sus principales

cuadros. Sevilla, 1947. ** Славы (лат.)