Созвучно мысли о неделимости формы и содержания высказывался и А. Ф. Лосев, считавший, что художественная структура оказывается мироподобной, а целостность произведения возникает как «эстетическое выражение целостности самой действительности»[6].
В трудах литературоведа М. М. Гиршмана на материале художественных произведений выявлена взаимосвязь содержания и формы как идеи и ее воплощения. Тщательный, скрупулезный анализ отдельных творений конкретно взятого автора показывает единство художественных установок, вскрывает взаимосвязь части и целого, целого и целостности, обнаруживает диалогическую сопричастность языка и личности, автора и читателя.
Целостность произведения, по Гиршману, является предпосылкой и результатом художественного произведения. Она складывается из идеи, понятой почти в платоновском смысле, т.е. предшествующей воплощению, и выраженного посредством текстового построения итога. Иначе говоря, произведение есть целостность материально не выраженная, но тайно-постижимая, как постижим или не постижим скрытый в мире замысел, просвечивающий в осуществленной реальности. Мир доматериальный, не ставший еще словами, конструкциями, фразами, законами речи и т.д. – это целостность, исходящая из сознания автора. Материальность – всего лишь сторона этой целостности, а значит – ее выражение (в слове, речевых конструкциях, законах художественной речи и т.д.) есть результат доматериального бытийного единства. Реализация произведения как целого, согласно концепции Гиршмана, означает обособление структурных элементов (частей, представляющих собой разные целые), и преодоление их самостоятельной сущности и значимости в общем замысле.
Таким образом, существует понимание целостности вообще и целостности в частности (как целостности отдельных целостностей), т.е. разных целых.
Практически это выражается в следующем. К примеру, есть художественный мир А. С. Пушкина, коренящийся в его художественном сознании. Этот мир будет преломляться в малых целых, – например, в конкретно взятых произведениях «Анчар» и в повести «Капитанская дочка». То есть все произведения суть преломления одного художественного мира-сознания, у них будет общее онтологическое начало, общее бытие, точки пересечения двух дробных миров (в данном случае – отдельных пушкинских произведений, восходящих к единому миру автора с его установками, ценностями и т.д.). Далее будут разные материальные выражения двух дробностей целостности: языковые особенности, стих/проза, ритм, строфика и т.д. и т.п., но каждая художественная деталь того или иного мира – мира «Капитанской дочки» или «Анчара» будет отсылать к общему художественному миру автора, его мировоззрению, художественной идее, ценностной установке и т.д. С другой стороны, есть читатель, который диалогизирует с малыми целостностями, проникая посредством разных целых в мир произведения и далее (в мир автора), в итоге осознавая, что явления целостности (результата) есть явления того же самого мира (предпосылки). Таким образом, целостность сополагает автора и читателя, выводя их к бытию-общению.