Замок Шато де Казенев, Гасконь, Франция – май 1660 года
Людовик XIV Французский оказался на удивление невысоким молодым человеком с длинными и тяжелыми темными кудрями и угрюмым выражением лица. Над верхней губой у него виднелся нелепый намек на усы, которые выглядели так, словно мальчишка‑чистильщик башмаков прижал большие пальцы рук над его красными обиженно надутыми губами.
Король буквально утопал в ворохе одежды – пена кружев с многочисленных воротников стекала по рукавам. Голову венчала тяжелая шапочка, вышитая золотом. Его Величество казался поперек себя шире, так что оставалось только удивляться тому, как его тонкие ножки поддерживают столь внушительное тело. Его глазки‑бусинки обежали толпу, подмечая всех и вся, пока он нервно постукивал хлыстом по ноге. Наконец вперед протолкалась тучная леди в черном и положила отягощенную драгоценными камнями руку ему на плечо, словно успокаивая.
– Мадам, позвольте представить вам мою мать, королеву.
И вновь все стоявшие на ступеньках поклонились или присели в реверансе, и лишь одна я опять замешкалась. Король заметил меня. Темные брови сошлись на переносице. Он увидел Цезаря, прижавшегося к моей ноге, и в глазах его вспыхнуло узнавание. Взгляд его вновь метнулся ко мне, приметил раскрасневшееся лицо, влажные волосы и перекрученный пояс платья. Брови его взлетели на лоб, а губы искривились в едва заметной насмешливой улыбке. Кровь прилила у меня к щекам, и я опустила глаза, уставившись себе под ноги.
Затем был представлен брат короля, Филипп, герцог Орлеанский. Утонченный стройный молодой человек лет двадцати, он был накрашен и нарумянен ничуть не меньше дам, а в ухе у него покачивалась сережка. Рядом с ним вальяжно остановился еще один надутый и угрюмый молодой человек в бледно‑лиловом костюме, поднеся к лицу ароматический шарик, но его почему‑то не представили. Собственно, король делал вид, будто не замечает его.
Вместо этого он представил свою кузину, Анну‑Марию‑Луизу Орлеанскую, герцогиню де Монпансье. Она была очень высокой и носила самую большую шляпку, какую я когда‑либо видела, под вуалью которой скрывалась невзрачная дама лет тридцати с крупным носом и яркими добрыми глазами. Я поспешно спряталась за спину сестры, поскольку узнала в ней ту самую женщину из экипажа, которая смеясь показывала на меня пальцем.
Рядом с королевой стоял высокий мужчина с оливковой кожей, одетый в красную мантию. На его лице бросались в глаза нахмуренные брови и тщательно ухоженные усики с загнутыми кверху кончиками. Его представили как кардинала Мазарини,[91]первого министра.
– Мы благодарим вас за гостеприимство, мадам, – глубоким голосом с сильным акцентом произнес он, – равно как и за возможность принять ваши заверения в верности и лояльности Его Величеству королю.
Кровь бросилась матери в лицо. Все знали, что мои родители сражались против короля в Религиозных войнах, но я сочла бестактным упоминать об этом в такой момент. Судя по тому, как недовольно поджала губы мать, она придерживалась того же мнения.
– Разумеется, – все‑таки нашла в себе силы ответить maman. – Но что же мы стоим? Прошу вас, входите, а мы приложим все силы, чтобы вы смогли отдохнуть после долгой дороги.
Королева‑мать с обожанием улыбнулась кардиналу Мазарини и оперлась на его руку, чтобы он помог ей подняться по ступенькам. Король недовольно выпятил нижнюю губу, явно расстроенный тем, что его опередили. Его брат, герцог Орлеанский, неспешно последовал за ним, и его высокие каблуки застучали по старым каменным плитам. Войдя в большой зал, увешанный старинными гобеленами и оружием моего прадеда, он обратился к своему спутнику:
– Какое неприятное место. Совершенное средневековье. Мой дорогой Филипп, я совершенно уверен, что здесь имеются темницы.
– Естественно. А на цепях висят скелеты. – Филипп деланно содрогнулся.
– Здесь нет никаких темниц, – сердито вскричала я. – И скелетов тоже. У нас имеются лишь погреба и пещеры, причем замечательные, в одной из них жил отшельник.
Герцог Орлеанский выразительно приподнял бровь.
– Saperlipopette ![92]Погреба. И пещеры. Очаровательно.
– Пожалуй, нам стоит исследовать эти темные подземные пещеры, монсеньор, – странным вкрадчивым тоном произнес Филипп, словно бы шутя.
– Непременно, – тем же самым многозначительным манером отозвался герцог Орлеанский.
Я переводила взгляд с одного на другого, не поняв юмора.
– Там есть и подземный ход, – сообщила я им, желая, чтобы придворные короля полюбили замок Шато де Казенев столь же сильно, как любила его я.
Оба мужчины рассмеялись, но как‑то уж очень зло.
– Ты слышал, Филипп? Подземный ход. Теперь уж точно мы должны спуститься в него.
– Вам следует попросить управляющего моей мамы, чтобы он дал вам фонари, – сказала я. – Там очень темно.
Теперь они засмеялись в голос, поддерживая друг друга. Герцог Орлеанский даже прижал свой надушенный жасмином платочек к глазам.
– А я еще думал, что в этой глуши мне будет скучно! А здесь, оказывается, столько пещер и подземных ходов, которые стоит исследовать!
Я попятилась. Мне не понравилась злоба, которую я расслышала в их смехе, и еще я не понимала, что их так позабавило. Высматривая maman, я заметила ее прижавшейся к стене, пока мимо нее толпой валили придворные, оживленно болтающие, как сороки. Лицо у матери было бледным и напряженным.
– У меня есть для вас подарок, мадам, – обратился к ней король.
– Ваше Величество слишком добры, – пробормотала она в ответ.
Король щелкнул пальцами, и матери вручили небольшой портрет, на котором был изображен он сам в накидке из меха горностая и голубой парчи. В одной руке он держал жезл с навершием в виде геральдической лилии, а другой опирался на корону.
– Благодарю вас, – неловко улыбаясь, ответила мать, и я поняла, что она едва сдерживается, чтобы не съязвить.
Приняв портрет, она оглянулась по сторонам с таким видом, словно не знала, что с ним делать. Подошел Монтгомери и избавил ее от подарка, и до меня долетел их негромкий разговор:
– Куда мы его повесим? Что будем делать? Столько людей. Где они будут спать? У нас достаточно устриц? Лучше открыть еще вина!
И вновь я ощутила на себе пронзительный взгляд короля и поспешно отпрянула, положив руку на загривок Цезаря, но тут на меня налетела сестра Мари и принялась трясти и отчитывать.
– Мне очень жаль, но я забыла, – вскричала я.
– Забыть о приезде короля? Как ты могла?
– Он появился слишком рано…
– День выдался таким славным, что он решил поехать верхом, – сказала Мари.
– Как, должно быть, немилосердно трясло в экипажах этих бедных дам, которые старались не отстать от него, – заметила я. – Наверное, он скакал галопом всю дорогу, раз прибыл сюда в такую рань.
– Уже почти полдень, – сообщила мне сестра. – Если хочешь знать, maman в ярости. Мы видели, как ты бежала из конюшен буквально за несколько секунд до их появления и при этом выглядела, как какая‑нибудь дикарка, которую воспитали волки. Представляешь, что будет, если король видел тебя?
Я не рискнула признаться, что так оно и было.
* * *
В тот вечер короля и придворных ждало роскошное угощение. Слуги внесли в залу огромные супницы с супом‑пюре из каштанов с трюфелями и предложили его каждому гостю. В воздухе повис сочный аромат свежей земли. За супом последовали фрикадельки из фазанины, заливное из лобстера и морские устрицы, доставленные кораблем еще сегодня утром. После паштета из гусиной печенки, поданного на крохотных кусочках хлеба, наступила очередь margret de canard, утиных грудок, фаршированных домашними грушами с арманьяком.[93]Затем появилось рагу из белых бобов с зайчатиной, бедро оленины, приготовленное с корицей и вином, пироги с угрями и салат из садовых цветов и листьев, заправленный оливковым маслом и лимонным соком.
Королева Анна ела, ела и никак не могла наесться. Я еще никогда не видела, чтобы в женщину помещалось так много. Ничего удивительного, что она была такой тучной. Король, впрочем, не отставал от нее. Удобно устроившись в алькове у окна, я могла без помех наблюдать за происходящим за столом в щелочку между тяжелыми занавесками. Maman , разумеется, полагала, что я уже лежу в постели, но я прошмыгнула в зал, пока слуги накрывали на стол, и благополучно спряталась. Я не собиралась упустить ни единого мгновения королевского визита.
За едой королева Анна умудрялась еще и поддерживать разговор.
– Ах, мадам, – заявила она моей матери, – мне вас жаль. Две дочери! И ни одного супруга. Как же вы рассчитываете собрать для них приданое?
– Я буду стараться сделать все от меня зависящее, – с вежливой улыбкой просто ответила мать.
– Лучше всего отправить младшую в монастырь, – с утомленным видом заметил кардинал Мазарини.
Улыбка застыла на губах матери.
– Боюсь, она не создана для монастырской жизни.
– В таком случае монастырь – самое подходящее для нее место, – изрек кардинал, потягивая вино. – Он сломает ее нрав. Девицам подобает оставаться кроткими и смиренными, всегда готовыми слушать и молчать.
От негодования я скорчила рожицу, но мать лишь слабо улыбнулась.
– В наши дни выдать девицу за Христа стоит ничуть не дешевле, чем за обычного мужчину, – с ухмылкой заметил герцог Орлеанский.
Брат короля вырядился в розовый атлас, рукава его камзола щеголяли разрезами и разноцветными лентами, а пена кружев ниспадала с самого локтя, закрывая пальцы. В ухе у него покачивался огромный розовый бриллиант, а еще один сверкал на пальце. Его друг Филипп, который, как мне стало известно, оказался шевалье де Лорреном, выглядел столь же изысканно в костюме лиловато‑коричневого атласа. На обоих были исключительно мешковатые панталоны, которые походили, скорее, на юбки с ворохом лент на поясе и у колен.
– Бедная девочка, – сказала Анна‑Мария‑Луиза, герцогиня де Монпансье, откладывая вилку. – Но почему она непременно должна выходить замуж? Ведь она наверняка может принести пользу своей семье и без необходимости сочетаться браком с кем‑либо?
– Ты говоришь так, – язвительно высказался герцог Орлеанский, – чтобы скрыть тот факт, что сама ты никому не нужна. Тебе предлагали руку самые богатые женихи во всем христианском мире, но ты так и не сумела найти себе мужа.
Анна‑Мария‑Луиза залилась краской и поспешно уткнулась в свою тарелку.
– Ее Высочество могла выйти за кого угодно, – холодно заметила королева Анна. – Но король Карл Английский оказался для нее слишком уродлив, а король Португалии Альфонс – немощен…
– Да он же наполовину парализован, – запротестовала Анна‑Мария‑Луиза. – И слабоумен вдобавок.
– А герцог Савойский – слишком молод, – продолжала королева Анна.
– Он на семнадцать лет моложе меня. И до сих пор позволяет своей матери править вместо него.
Возникла неловкая пауза. Король выпятил подбородок, а на лице королевы‑матери отразилось замешательство. Она столько лет оставалась регентшей Франции, что до сих пор не могла отказаться от этой роли. Осушив кубок вина, королева‑мать, подкрепившись, возобновила нападение.
– А что ты скажешь об императоре Фердинанде? Выходить за него ты тоже не пожелала.
– Он на двадцать лет старше меня.
– Полагаю, ты сочла это достаточной причиной, чтобы отказать и моему брату, – заявила королева.
– Он же кардинал!
– Фи! Ну и что с того? Его так и не посвятили в духовный сан, ведь он был инфантом Испании. Здесь можно было что‑нибудь придумать. – И королева с неудовольствием встряхнула салфетку.
Анна‑Мария‑Луиза закусила губу, по‑прежнему не поднимая взгляда от тарелки.
– Они готовы были жениться на мне только ради денег. А я… я хочу, чтобы кто‑нибудь полюбил меня ради меня самой. – Голос у нее дрогнул.
– Ты рассуждаешь, как молочница, – голосом, в котором звучало нескрываемое презрение, заявил король. – Ты – внучка короля Франции. И твой брак – вопрос политический. Это должен быть союз, который принесет нашему трону богатство и влияние.
– Значит, меня можно продать, как корову, тому, кто больше заплатит? – отозвалась Анна‑Мария‑Луиза, судорожно сжав руки.
– Если я так велю, – был ответ. – Иной пользы от тебя быть не может.
И вновь за столом воцарилось долгое напряженное молчание. Анна‑Мария‑Луиза едва сдерживала слезы.
– Но ведь Франция наверняка располагает достаточными властью и влиянием? – сказала мать и улыбнулась королю. – Вся Европа только и говорит, что о роскошном дворе «короля‑солнце».
На его лице не дрогнул ни один мускул.
– Но такая роскошь стоит денег. И добыть их можно только на брачном рынке.
– Но если Ее Высочество не хочет выходить замуж, – продолжала мать с явным сочувствием в голосе, – то в этом нет насущной необходимости?
– Это – не вопрос выбора. Это – вопрос долга и приличия, – ответил король.
– Кроме того, женщине нужен мужчина, чтобы повелевать ею и защищать ее, – добавила королева Анна. – Мой супруг король скончался почти двадцать лет тому, и я не знаю, что бы делала без помощи и совета моего дорогого Жюля, – и она ласково улыбнулась кардиналу Мазарини, который, откинувшись на спинку стула, хмурил брови, не сводя глаз с лица моей матери.
– Но при этом вы многие годы были регентшей короля, – заметила maman. – Вы сами вырастили двух сыновей, как я воспитываю своих дочерей после смерти моего дорогого супруга.
– В самом деле, – согласилась королева Анна. – Это правда.
Кардинал Мазарини нахмурился, и королева поспешила добавить:
– Хотя у меня был самый лучший советчик и наставник.
Maman горячо продолжала:
– Хотя я очень скучаю о своем муже, я по праву владею титулом и поместьями, и моей обязанностью всегда было управлять ими ко всеобщему процветанию. К тому же у моего супруга хватало собственных забот. Замок Шато де Казенев принадлежит мне, а после меня он перейдет к моей дочери.
Анна‑Мария‑Луиза смотрела на нее блестящими от любопытства глазами.
– Выходит, мадам, вы полагаете возможным для женщины иметь свой собственный уголок мира и быть его хозяйкой?
– Разумеется, – ответила мать. – Женщины были святыми, воительницами и матерями. Они более чем способны сами позаботиться о себе. – И обе обменялись теплыми понимающими улыбками.
– А известно ли вам, что женщины несовершенны и зачаты в пороке, что они – искажение мужского начала? – с язвительным презрением осведомился кардинал Мазарини. – Святой Клемент говорил правду, когда сказал, что каждая женщина должна чувствовать себя раздавленной стыдом оттого, что она – женщина.
Женщины за столом, как по команде, уткнулись в свои тарелки. Герцог Орлеанский подмигнул своему конфиденту. Я же страшно разозлилась. Почему молчит maman? Почему не скажет ему, как неоднократно говорила нам: «Для чего Господь дал нам разум, если не хотел, чтобы мы воспользовались им?» Я с сомнением посмотрела на нее. Она сидела, выпрямив спину, лицо ее раскраснелось, а между бровей пролегла глубокая складка. Она явно рассердилась, но хранила молчание.
– Нынче вечером я вижу только одну из ваших дочерей, – вдруг заметил король. – А где же та, которая скакала так, словно за нею гнался сам дьявол?
– Не уверена, что понимаю, кого имеет в виду Ваше Величество, – прохладно отозвалась мать.
– Вы говорите о том маленьком создании, которое мы видели сегодня? – спросила Анна‑Мария‑Луиза. – Это, наверное, какая‑нибудь крестьянская девчонка?
– Маленькая девочка с большой собакой. – Король неотрывно смотрел на мать поверх края кубка.
– У нас здесь много маленьких девочек и еще больше охотничьих собак, Ваше Величество, – сухо прозвучал голос матери.
– Высокий серо‑голубой пес в черную крапинку, с высоким благородным носом, – не унимался король. – Эта собака принадлежит вашей дочери, не так ли?
– Если вас интересуют собаки, Ваше Величество, вы можете завтра осмотреть наши псарни. – Мать подала знак Монтгомери, и тот распорядился унести пустые тарелки и подать на оловянных тарелках яблочный пирог с хрустящей корочкой, взбитыми сливками и арманьяком.
– С удовольствием, – король неприятно улыбнулся. – Но где же ваша младшая дочь, мадам?
– Она уже спит, Ваше Величество. Она еще ребенок и слишком мала для подобных увеселений.
– Две дочери и ни одного сына, – с набитым ртом проговорила королева Анна, давясь медовыми сливками. – Какой позор. Мы должны взять одну из них ко двору, Людовик. Старшая, по‑моему, относительно смазлива. Давай пристроим ее ко двору и найдем ей мужа.
Сидящая за столом чуть поодаль, Мари отчаянно покраснела и опустила глаза. Я же гневно воззрилась на королеву. Как она смеет называть Мари «относительно смазливой»? Я, например, считала сестру самой красивой девушкой из всех, кого я когда‑либо видела. Правда, ее темные глаза и теплого оливкового цвета кожа были сейчас не в моде при дворе, но она, по крайней мере, не унаследовала от отца крупный нос с горбинкой, какое несчастье случилось со мною.
– Муж ей понадобится, если она намерена стать наследницей, – сказал король. – Поместье выглядит процветающим. Нужен кто‑нибудь, кто управлял бы им. – И он искоса взглянул на мою мать.
Мама нетерпеливо отмахнулась.
– Я неплохо управлялась со всеми поместьями и без помощи мужчины, Ваше Величество, и Мари готовили к этой роли с самого ее рождения. Так что она вполне способна взять бразды правления в свои руки.
– Женщина, управляющая большим поместьем, противна природе вещей, – изрек кардинал Мазарини. – Мужчина рожден повелевать, а женщина – подчиняться. В семье не может быть двух хозяев. Это все равно, что два солнца на небе.
– Или как слуга, отдающий приказания господину, – подхватила королева Анна.
– Или лошадь, едущая верхом на всаднике, – со смешком добавил герцог Орлеанский.
Кардинал Мазарини одарил его страдальческим взглядом.
– В конце концов, от женщин никогда не требовалось быть сильными. Не забывайте, Господь создал их из ребра Адама, так что они хрупки, слабы и покорны чужой воле.
Мать крепко сцепила ладони.
– Ваше Высокопреосвященство, вот чего я никогда не понимала и была бы вам очень обязана, если бы вы объяснили мне это. Если женщина и впрямь создана из ребра Адама, то разве не должны мужчины иметь на одно ребро меньше, чем женщины? Тем не менее все мои наблюдения свидетельствуют, что у мужчин и женщин одинаковое количество ребер с обеих сторон.
– Вы ошибаетесь, – нахмурившись, заявил кардинал. – У мужчин на одно ребро меньше.
– А вы никогда не пробовали сосчитать свои ребра? Могу сообщить вам, что у меня их по двенадцать с каждой стороны, и ровно столько же было у моего покойного супруга.
Кардинал оскалился, что, очевидно, должно было означать улыбку.
– Боюсь, вы ошиблись в подсчетах, мадам.
Мать сердито открыла рот, но потом опомнилась и явно проглотила гневную отповедь. Но на щеках у нее заалели два ярких пятнышка.
– Вы должны пересчитать свои ребра нынче же ночью, Ваше Высокопреосвященство, – насмешливо улыбаясь, сказал герцог Орлеанский. – А потом найти женщину, которая позволила бы сосчитать ее. Быть может… – Он повернулся к матери, которая густо покраснела и поспешила долить арманьяка в свои сливки, помешивая их. – Пожалуй, нет, так не годится. Только представьте, какой выйдет конфуз, если кардинала застанут за подсчетом ребер королевы! – Он перевел взгляд на брата, который, нахмурившись, внимал ему. – Знаю, Луи. Ты скоро женишься. Посему я поручаю тебе пересчитать ребра твоей новобрачной. Но ты обязательно должен сообщить нам о том, что обнаружишь. То есть, разумеется, если сумеешь отыскать ребра своей возлюбленной. Судя по всему, она – пухленькая премиленькая голубка. Держу пари, тебе будет нелегко нащупать их.
– Право, что за вздор ты несешь, – запротестовала королева Анна, но как‑то неискренне. – Умоляю вас, Луи, не обращайте внимания на Филиппа.
– Я никогда не обращаю на него внимания. – Король вперил свой мрачный пронизывающий взгляд в мою мать, которая сидела, словно аршин проглотив, и судорожно сжимала кулаки. – Вы отвергаете Писание, мадам ? Но разве там не сказано, что женщина должна хранить молчание и не пытаться обрести власть над мужчиной?
– Разумеется, я не отвергаю Писания, Ваше Величество.
– Вы ведь одна из этих реформаторов , не так ли?
Мать прямо встретила взгляд короля.
– Да, Ваше Величество. Но мы не отвергаем Писания. Мы верим, что в нем содержится все необходимое для служения Господу и нашего спасения.
Он нахмурился.
– Но вы выступаете против единой истинной Церкви, разве нет?
Мать ответила, осторожно подбирая слова.
– Единую истинную Церковь составляют те истинно верующие, кто согласен следовать слову Божию.
Король выпятил нижнюю губу и нахмурился еще сильнее, став похожим на обиженного ребенка, который колеблется, стоит или нет закатывать истерику.
– А что вы думаете о заступничестве всех святых? – пожелал узнать кардинал Мазарини. – И об исповеди, и о жертвенной мессе?
– Я думаю, что это слишком серьезные вопросы, чтобы говорить о них за обедом в честь посещения нашего дома Его Величеством, – ответила мать с улыбкой, которая выглядела несколько натянутой. – И уж, конечно, они не принадлежат к числу тех, которые я, простая женщина, осмелюсь обсуждать с миропомазанниками государства и церкви. – Отвесив легкий поклон королю и кардиналу, она, улыбаясь уже более естественно, добавила: – Скажу лишь, что если бы кто‑либо дерзнул собрать все частицы Честного и Животворящего Креста Господня, то у нас хватило бы дерева построить целый корабль.
За столом раздался дружный смех, но кардинал выглядел уязвленным, да и на лице короля застыло недовольство.
– Умоляю простить меня, Ваше Величество, – сказала мать. – Я ничуть не хотела показаться вам неучтивой. Но разве не свободны мы все в выборе веры в соответствии со своей совестью, как то следует из мудрого рескрипта вашего деда? Но прошу вас, давайте лучше поговорим о том, что мы можем сделать, дабы развлечь вас во время пребывания у нас. Желает ли Ваше Величество поохотиться?
Взгляд короля просветлел.
– И в самом деле, желаю. Ваши леса выглядят густыми и богатыми. Какая дичь в них водится?
– Леса Казенев славятся оленями, медведями, дикими кабанами и волками, если вы предпочитаете грубые развлечения.
– Чем грубее, тем лучше, – вкрадчиво пробормотал герцог Орлеанский, и его мать вновь покраснела, а король даже легонько шлепнул его перчатками по руке.