Реферат Курсовая Конспект
Внеречевое общение в жизни и в искусстве. Азбука молчания - раздел Искусство, Учебное Пособие Для Вузов А.я. Бродецкий...
|
УЧЕБНОЕ ПОСОБИЕ ДЛЯ ВУЗОВ
А.Я. БРОДЕЦКИЙ
ВНЕРЕЧЕВОЕ ОБЩЕНИЕ
В ЖИЗНИ И В ИСКУССТВЕ
АЗБУКА МОЛЧАНИЯ
Рекомендовано Международной педагогической академией качестве учебного пособия для творческих учебных заведений, факультетов педагогики и психологии
Москва
ВЛАДОС
ББК 88 Б88
Рецензенты:
доктор медицинских наук, профессор АЛ. Гройсман; доктор медицины и психологии, профессор В.В. Леей; профессор кафедры психологии МП ГУ, член-корреспондент Международной академии информатизации А.Н. Романин; кандидат педагогических наук М.К. Бурлакова
Бродецкий А.Я.
Б88 Внеречевое общение в жизни и в искусстве: Азбука молчания: Учеб. пособие для творческих учеб. заведений, фак. педагогики и психологии. — М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 2000. -192 с.
ISBN 5-691-00509-Х.
В пособии представлена универсальная знаковая система внеречевого общения. Автор показывает, что все многообразие форм визуальных неречевых сообщений — от мимики, жеста и до художественной композиции — состоит из своего рода элементарных частиц-знаков, которые он сводит в единую систему-алфавит; раскрывается поэтапное формирование этой системы как по мере развития ребенка, так и в русле культурно-исторического процесса.
Пособие предназначено для студентов творческих и педагогических учебных заведений; будет интересно широкому кругу читателей: деятелям различных видов искусства, психологам и педагогам.
ББК 88
ISBN 5-691-00509-Х
Бродецкий А.Я., 2000
Гуманитарный издательский
центр ВЛАДОС», 2000 Серийное оформление обложки.
«Гуманитарный издательский
центр ВЛАДОС», 2000
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие............................................................................................................................5
Вступление..............................................................................................................................8
Оневербальном языке..................................................................................................8
Что такое топонома итопономика........................................................................16
Перваячасть. ТОПОНОМИКА В ЖИЗНИ..........................................................25
Глава 1. Психологическая вертикаль.................................................................25
Первое знакомство с психологическим пространством.............25
Вертикальное мироощущение..............................................................28
Начало формирования внутреннего пространства.......................36
Некоторые итоги........................................................................................40
Вертикаль в речи........................................................................................42
Постоянная составляющая вертикали...............................................44
Вертикальная «пристройка».................................................................45
Глава 2. Психологическая сагитталь..................................................................51
Сагитталь — координата независимости..........................................56 ~
Закон эмоционального притяжения...................................................57
Достижение..................................................................................................60
Сагиттальный обзор.................................................................................64
Сагитталь в речи.........................................................................................66
Некоторые итоги........................................................................................67
Вертикально-сагиттальная плоскость...............................................69
Глава 3. Психологическая горизонталь............................................................71
Горизонтальная асимметрия.................................................................71
Горизонталь — координата выбора
и сравнительного анализа.......................................................................78
Правое и левое как активное и пассивное........................................84
Координационные конфликты.............................................................86
Постоянная составляющая горизонтали..........................................90
Горизонталь в речи....................................................................................91
Некоторые итоги........................................................................................94
Глава 4.Эгональ...........................................................................................................95
Эгональ как пространственный подтекст.........................................97
Овнимании.............................................................................................. 100
Овзгляде.....................................................................................................107
Глава 5.Трехмерное психологическое пространство..............................112
Сопряжение внутреннего пространства с внешним...................116
Точка зрения..............................................................................................118
Вторая часть. ТОПОНОМИКА В ИСКУССТВЕ..............................................122
Глава 6.Модальность психологического пространства..........................122
Периметр.....................................................................................................123
Масштаб................................................................................................,......127
Ракурс...........................................................................................................131
Глава 7.Топономика какхудожественный прием.....................................134
Н.Тарабукин о смысловом значении диагоналей.......................136
Топонома как знак ролевой функции..............................................143
Глава 8.Структура художественного пространства.................................145
О миза.. сценическом действии...........................................................145
Мизансценическая сетка.......................................................................149
Мизансценическое действие —
основа коллективной импровизации...............................................154
Оцвете.........................................................................................................160
Глава 9.Практическая топономика..................................................................161
Заключение........................................................................................................................169
Литература .........................................................................................................................175
Приложение........................................................................................................................177
предисловие
Работа А.Я. Бродецкого имеет двойное предназначение (эта двойственность в самом ее названии) и может быть отнесена к пока еще неширокому кругу учебных пособий в области пограничных видов деятельности. Говоря о науке, изучающей язык тeлa, ДЖ.ФЭСТ1 пишет: «Специалистов в этой области так мало, что их можно пересчитать по пальцам». Это действительно так, и одно это уже должно пробудить интерес читателей к лежащей перед ними книге.
«Азбука молчания» — это своего рода мост из азбуки визуально-го искусства в прикладную пcихoлoгию, особенно применительно к творческой деятельности. Нельзя не согласиться с B.Лeви, который справедливо считает, что топонимику Бродецкого будут изучать как изучают например, З.Фрейда и Л.Выготского».
«Азбука молчания» отражая современную тенденцию сближения гуманитарных наук и искусства, способна принести несомненную пользу как художникам, актерам, режиссерам, иcкyccтвoвeдaм, так и педагогам, практикующим психологам. Скорее литературный, чем научный стиль изложения делает этот книгу доступной для самого широкого круга читателей.
В данном учебном пособии выявлена единая знаковая система большинства визуальных и речевых коммуникативных процессов, изучению которых посвящают себя физиология и психология, социо-логия и лингвистика, информатика и искусствоведение. Этот труд яв-ляется убедительным примером методики того, как opгaничнo, например, лингвист может выйти на знание психологических аспектов общения, а психолог — на знакомство с профессией театрального режиссера. Художник найдет здесь проявленные в законах пространственной композиции возрастные особенности развития человека и т.д. При этом важно отметить, что подобные выходы на пограничные об-
1 Дж.Фаст. Язык тела. -M., 1997.С. 11.
ласти гуманитарных знаний, благодаря методу, предложенному АЯ. Бродецким, происходят самым естественным путем.
В части изучения знаковых систем внеречевого общения А.Я. Бродецкий — преемник С.М.Волконского, МАЧехова, С.М.Эйзенштейна. Все, кто занимается «искусством для глаз» найдут в ней алфавит пластической выразительности, зрительно-образного решения спектакля, кинофильма, композиционных построений в изобразительном искусстве. В основе работы А.Я.Бродецкого лежат исследования различных ученых. В рецензии на его книгу кандидат педагогических наук, доцент МГПУ М.КБурлакова пишет: «Автор очень удачно использует определение движения, данное И.М.Сеченовым, а именно, что все разнообразие проявлений мозговой деятельности сводится окончательно к одному лишь явлению — мышечному движению, включая мышечное движение мускулатуры лица, описание которых дал Ч.Дарвин. Так, можно сказать, что теория А.Я.Бродецкого, вместе с тем, является прямым продолжением идей И.М.Сеченова и Ч.Дарвина».
Работа А.Я.Бродецкого вызывает несомненный интерес целым рядом гипотез, большинство из которых достаточно убедительно подтверждаются автором. Среди выдвинутых им предположений особое внимание привлекают:
— теория последовательности формирования психологических координат по мере развития ребенка как стереотипного синтактического ассоциативного комплекса;
— теория закрепления данного комплекса в истории цивилизации как стереотипная семантика координат психологического пространства;
— теория сочетания объективности таких координат с субъективной прагматикой выбора визуального местоположения в них себя и объекта.
Анализ, проведенный автором, показывает, что действительно, при названных им условиях можно выделить «элементарную частицу» психологического пространства, пока еще не получившую своего терминологического оформления. А.Я.Бродецкий присвоил ей имя «топонома», которое может закрепиться в научной литературе.
Теория А.Я.Бродецкого во многом — это теория практики. Так, например, она дает возможность использовать ее в процессе обучения для целей художественно-творческого поведения актера в пространственных точках и как пластического эквивалента его духовности. Здесь уместно вспомнить мысль известного психолога М.К.Мамардашвили о том, что прерванное движение может породить нездоровье и что «точка упорядочивает движение в пространственном богатстве души человека, приобретающей в точке истинность душевного состояния». В этом смысле точка оздоровительна,
а в то же время всякое прерванное движение, нарушение пластического прикрепления к точке болезненно.
Несомненно, положения работы АЯ.Бродецкого могут лечь в основу разработки новых психологических тестов. Она может стать и основой нетрадиционного тренинга для тех, кто готовится не только диагностировать, но и приобрести действенное средство оздоровления психики, его духовной наполненности, создающей целостностное (геш-тальт) пластически непрерывное движение. Надо думать, что таким пространственно-координационным тренингом нужно учить не только актера, ибо указанный психопрофилактический смысл всей методологии А.Я.Бродецкого направлен на здоровую креативность, валеологи-ческую созидательность психических процессов и состояния человека.
Овладение теорией А.Я.Бродецкого может принести очевидную пользу педагогам различных уровней (от детского сада до преподавателей вузов). При этом возможно эффективнее осуществлять развивающую практику дошкольников, точнее выстраивать визуальную партитуру поведения преподавателя и учеников (студентов) и их общение. Раздел «Топономика в искусстве» может быть весьма полезен педагогам дополнительного школьного образования в таких дисциплинах, как изобразительное искусство, драматический театр, танцевальное искусство и пантомима.
В разделе «Эгональ», отмечая некоторое противоречие между внешним поведением человека и истинной векторностью его душевной устремленности, А.Я.Бродецкий проливает дополнительный свет на еще мало изученный процесс невербального мышления.
В книге приведен широкий спектр высказываний С.М.Волконского, М.А.Чехова, С.М.Эйзенштейна, Н.Тарабукина, позволяющий увидеть весь процесс становления отечественной школы изучения внеречевого общения.
Особо следует отметить данные А.Я.Бродецким определения таким понятиям, как «импровизация» и «экспромт», дефиниций которых до сих пор действительно не существует. Поэтому читателя наверняка заинтересует раздел книги, посвященный актуальной сегодня проблеме коллективной импровизации, а также, рассмотренная автором, ее основа — внеречевое общение.
Думается, что «Азбука молчания» А.Я.Бродецкого как самостоятельная дисциплина найдет свое продолжение в работах ее будущих сторонников.
Доктор медицинских наук,
академик Международной педагогической академии,
профессор РАТИ-ГИТИС А.Л.Гройсман
Посвящается моему брату Павлу
ВСТУПЛЕНИЕ
О невербальном Нет ничего более тайного, чем очевидное. языке Возможно поэтому бессловесный язык позы,
жеста и взгляда, пространственной композиции живописного полотна и кинокадра еще так мало изучен.
Как известно, наша речь — это только малая часть того, что включается в понятие «языка». Существует множество языков, например таких, как язык глухонемых, нотная грамота, запись математических формул, жесты спортивного судьи и т.д.
В последнее время, на фоне опосредованного обмена информацией (телефон, пейджер, Интернет и т.д.) все большее значение приобретает непосредственное общение между людьми. При этом, от деловых контактов до семейных отношений, мы, как правило, пользуемся небольшим набором привычных слов. Все же многообразие нюансов общения проявляется в мимике, жесте, позе, т.е. во вне-речевом компоненте взаимодействия людей. То, благодаря чему мы при непосредственном общении понимаем друг друга без слов, называют языком невербального (т.е. бессловесного, внеречевого) общения. Выяснилось, что он содержит значительно больше информации по сравнению с вербальным.
Для овладения любой знаковой системой, а внеречевой язык здесь не исключение, требуются обучение и тренировка. Но при этом очевидном факте все мы каждодневно сталкиваемся с, казалось бы, парадоксальной ситуацией: говорим на языке, знаковую систему которого мы специально не изучали — на языке внеречевого общения и при этом владеем им весьма уверенно. А когда на нем, представленном в поэтической форме, обращаются к нам художники и артисты, кинематографисты и архитекторы — все, кто занимается визуальными (зримыми) видами художественного творчества — даже в совершенстве.
Так где, когда и как учимся мы языку, благодаря которому взгляд, движение рук, положение корпуса собеседника — все открывает нам такой простор чувств и мыслей человека, который словами часто передать невозможно?
Владение языком внеречевого общения большинства из нас можно сравнить с устной речью необразованного человека. Она может быть яркой, верно построенной, но при этом грамота родного языка остается для него неведомой.
Все, кто обращается к визуальному искусству, редко признаются всвоей «невербальной» необразованности. Поэтому, например, искусствоведы очень любят представлять чуть ли не каждого художника или режиссера родоначальником нового языка, хотя на самом деле он является влучшем случае изобретателем его частной разновидности. Тем самым вискусствоведении игнорируется испытанный метод лингвистов, которые при сравнении между собой близких языков находят ихобщий источник: язык древней Индии.
Что же является первоисточником групп (живописные композиции, жестикуляции идр.) идиалектов (стиль конкретного художника, особенность жестикуляции в определенной местности ит.п.) языка внеречевого общения? В какой школе проходят азы этого языка? Что может дать осознание того, что впределах трех координат (вертикали, сагиттали игоризонтали), вкоторых находится тело человека, происходит особая форма мыслительного процесса исодержится вся гамма эмоций, представленные вформе психологического комплекса? Инаконец, вчем принципиальное отличие вне-речевого общения от устной иписьменной речи?
Словесный диалог строится на основе поочередного обмена информацией —«ты говоришь — яслушаю; я говорю —ты слушаешь». Внеречевое же общение, выраженное взримой пластике, содержит два одновременных встречных потока информации: «как я говорю и слушаю, икак ты говоришь ислушаешь». Причем эта одновременность, подобно пению дуэтом, сохраняется и вситуации обоюдного молчания. Иначе говоря, процесс визуального невербального общения постоянен, а речевого дискретен (прерывист).
Ясно, что невербальное общение как любой непрерывный процесс познавать труднее, чем дискретный, где каждый элемент имеет четкие границы. Поэтому при изучении невербальное™ вполне объяснима попытка разделения непрерывного на части. Однако принцип такого деления чаще всего произволен исводится к попыткам определения вкачестве самостоятельной алфавитной системы разновидности поз, движений рук идаже улыбок. Как станет видно далее, автор предлагает несколько иной способ впоиске отдельных элементов визуального невербального общения.
В результате пока не очень многочисленных исследований вданной области наметилась некоторая традиция и,если хотите, школа. Здесь, вольно или невольно, вкачестве постулата используется известное изречение И.М.Сеченова: «Все разнообразие внешних проявле-
ний мозговой деятельности сводится окончательно к одному лишь явлению — мышечному движению». Согласно И.М.Сеченову, даже самые сложные переживания находят, в конечном итоге, свое выражение в обычном сокращении мышц, постоянно информирующих окружающих обо всех нюансах душевнрго состояния. Ведь движения, продиктованные эмоциональным состоянием человека, это, одновременно, и знаки такого состояния, которые в своем большинстве одинаково понятны всем людям1. В данной работе мы и будем в основном рассматривать этот процесс, о котором С.М.Эйзенштейн говорил: «У нас, вернес, у наших прародичей была стадия развития, на которой мысль и непосредственное действие едины» [37]2.
Очень важные для всех наших дальнейших рассуждений положения сформулированы Ч.Дарвином. Описывая главные выразительные движения у человека, он объяснял происхождение или развитие знаковых движений, опираясь на три выявленные им принципа:
1. Если движения, полезные для удовлетворения какого-нибудь ощущения, повторяются часто, то они становятся настолько привычными, что выполняются всякий раз, когда мы испытываем то же самое желание или ощущение, хотя бы в очень слабой степени, независимо от того, полезны ли эти движения или нет.
2. Принцип антитезы. Привычка произвольно выполнять противоположные движения под влиянием противоположных импульсов прочно установилась у нас благодаря всей практике нашей жизни. Поэтому, если мы, согласно первому нашему принципу, неизменно выполняем определенные действия при определенном душевном состоянии, то при возникновении противоположного настроения мы должны обнаружить сильную и непроизвольную тенденцию к выполнению прямо противоположных действий независимо от того, полезны ли они или нет.
3. Возбужденная нервная система оказывает непосредственное воздействие на тело независимо от воли.
«Если движения какого бы то ни было рода, — считает Ч.Дар-вин, — неизменно сопровождают какие-либо душевные состояния, мы сразу же усматриваем в них выразительные движения» [13].
1 Безусловно, есть движения, которые мы понимаем неоднозначно. Например, отрицательное движение головой, принятое в России, существует как утвердительный жест у болгар. Но набор таких по-разному читаемых движений невелик, и мы их подробно рассматривать не будем. Отметим лишь, что понимание сути различий между этими знаками лежит в разном значении их координат. Т.е. различия заключаются не в движении головы, а в ином значении «да»: вертикально-иерархическом, иррациональном у русских и горизонтально-аналитическом, рациональном у болгар.
1 Здесь и далее указан порядковый номер издания в списке литературы (см. с. 175).
«Часто при общении принимается во внимание только вербальный его компонент, однако человек всегда, осознает он это или не осознает, говорит еще и телом. И именно этот "невербальный" язык может быть и информативнее и даже правдивее (в случаях, когда вербальные и невербальные проявления расходятся или противоречат друг другу). Представьте себе трех человек, каждый из которых говорит вам: "Я очень рад вас видеть". Первый из них говорит скороговоркой, пряча глаза и напряженно поднимая плечи. Второй — откинувшись на стуле, заложив ногу на ногу, скрестив руки на груди и с "каменным" выражением лица. Третий с улыбкой и "светящимися" глазами, с устремленным "навстречу" вам телом...» [3].
А вот что писал первый теоретик актерской техники ФЛанг почти 250 лет назад: «Игра должна предшествовать речи. Актер, прежде чем ответить на услышанные слова, должен игрою изобразить то, что он хочет сказать, чтобы зритель по одной игре мог тотчас понять, что происходит в душе актера и что он скажет вслед затем словами. Например, один просит у другого, чего тот не хочет или не может исполнить: отрицательным движением он должен ему показать это прежде, чем скажет на словах и т.п.
Это правило основано на требовании природы. Это видно из того, что во всяком разговоре слушатель замечает в себе естественное побуждение обнаружить, приятно или неприятно ему то, что он слышит, прежде, чем придут ему на ум слова, которыми он сможет высказать свое внутреннее чувство» [29].
В ситуации невизуального общения (например, при разговоре по телефону), произнося любое слово-понятие с той или иной интонацией, мы выражаем отношение к этому понятию, наделяя его тем самым определенным смыслом. При этом скрыть свое отношение достаточно легко — стоит просто промолчать.
Попытка же скрыть свои переживания не от ушей, но от глаз посторонних всегда обречена на борьбу с собственным телом, которому свойственна абсолютная искренность. Часто эта борьба бывает мучительной, изнуряющей и... безуспешной.
Допустим, кто-то хочет спрятать свою радость и выглядеть разочарованным и грустным. Для этого ему необходимо включить контроль над поведением уголков своих губ: сдержать их движение вверх и заставить опуститься вниз. Но даже такой простой двигательный акт многое может поведать о природе контроля над «высказываниями» своего телодвижения.
Во-первых, быстрая реакция человека на свое мышечное поведение говорит нам о том, что он хорошо знает какое именно движение может открыть другим его душевное состояние. Следовательно, ему известно одинаковое для всех значение движений.
Во-вторых, он также быстро решает: менять ли ему желаемое «радостное» движение на необходимое «грустное» или оставаться в покое, искусственно проявив тем самым равнодушие. Это напоминает случаи вынужденного подбора слов при деловом контакте.
И наконец, сделавшему свой выбор, для того, чтобы казаться естественным, необходимо подражать общеизвестному и общепонятному эталону, определив энергетический уровень «нарочного» движения, т.е. скорость его исполнения, амплитуду сокращения мышц, продолжительность их фиксации и т.п. Это похоже на то, как мы часто не только роемся в памяти в поисках нужного слова, но еще следим и за тем, с какой интонацией оно произнесено.
Когда непроизвольное движение перехвачено сознанием и не выполнено, а необходимая замена ему еще не найдена, мы говорим о растерянности, скованности движений подобно тому, как не зная что сказать, произносим популярное «ну вот..», «это самое..», «м-м-м..», «значит..», или, наоборот — о развязности движений, напоминающих в своих «высказываниях» моменты, когда от смущения впадаем в другую крайность: начинаем оживленно болтать всякую чушь.
Неумелая искусственность нашего поведения проявляется и в том случае, когда мы, контролируя какое-либо отчасти непроизвольное действие, например движение навстречу вошедшему в дом гостю, выполняем его с чуть меньшей или большей энергией, чем это требует искренность поступка. Т.е. не только само движение, но и его «градус» имеют определенное общепонятное значение.
Обладание способностью подмены непроизвольных движений произвольными, точный выбор количества затраченной на это движение энергии — признак актерского дарования, а сама замена желаемого и естественного для себя движения иным, свойственным другому человеку — основной материал театрального искусства перевоплощения, где на выбор некоторых движений-подмен тратятся многие месяцы напряженных поисков. Однако во время спектакля эти искусственные движения из произвольных должны стать, как говорят психологи, послепроизвольными, т.е. происходящими уже как бы сами собой, доведенными до уровня полной непосредственности. Как писал С.М.Волконский1: «Все сценическое искусство не в том ли состоит, чтобы нарочно делать нечаянно?» [6].
1Исследователь творчества С.М.Волконского Н.Е.Орехова пишет: «Творческое наследие князя Волконского (1860—1937) представляет для современного театра большую ценность. Автор многочисленных книг обискусстве актера, критических статей, театральных мемуаров, педагог, музыкант икомпозитор, театральный политик, светский человек, князь по
Сокращение мышц как отражение переживания — это, разумеется, только вершина айсберга. В глубине остаются сознательные и бессознательные процессы, вызывающие то или иное эмоциональное состояние. Спонтанные движения, управляемые подсознанием — сама откровенность. Чем лучше мы научимся читать эти подсознательные движения, тем глубже сможем постичь внутренний мир друг друга. Нужно ли нам это — каждый решит для себя сам. Однако людям, профессионально занимающимся, например, визуальным искусством или практической психологией, изучать ту еще мало исследованную область человекознания представляется необходимым.
Попытки узнать законы пространственно-знакового поведения предпринимались давно. Особенно пристальное внимание к постижению языка движений, выявлению алфавита знаковой системы поведения проявилось в России в начале XX в. преимущественно у деятелей сценического искусства. (С.М.Волконский, В.Э.Мейерхольд, С.М.Эйзенштейн, П.М.Ершов, Ю.А.Мочалов и др.). «Я знаю, как неприятно для некоторых должно звучать такое близкое сопоставление таких слов, как чувство и классификация, — писал С.М.Волконский. — Не будем смешивать понятия и сразу сговоримся, что не о чувствах речь, а об их внешнем выражении, о знаке чувства; а всякий знак, воспринимаемый внешними органами слуха и зрения, не только может, но и должен быть классифицирован, если мы хотим пользоваться им, как материалом искусства» [6].
Особое место в ряду исследователей занимает великий актер М.А.Чехов. Его учение о «психологическом жесте», об условно-образ-
происхождению и рыцарь по жизненному призванию, Сергей Михайлович Волконский никогда не упоминал об описанной им системе воспитания актера как о собственной, скромно относя себя к разряду собирателей знаний. Однако характер его литературного наследия позволяет утверждать, что Волконский, чрезвычайно чуткий и восприимчивый персонаж рубежа веков, уловил своим незаурядным профессиональным слухом звучание удивительной композиции под названием Философия актерского мастерства.
Один из первых театральных структуралистов, он встал у истоков режиссуры XX в. и, что самое главное, театральной лаборатории XX в., т.е. современного театрального эксперимента. Не случайно Станиславский, создатель одного из первых в мире режиссерских театров, называл Волконского своим учителем». {Н.Е.Орехова. С.М.Волконский. Версия актера в контексте рубежа веков // Прикладная психология и педагогика, материалы научной конференции к 120-летию РАТИ-ГИТИС. - М„ 1998.)
К высказыванию Н.Е.Ореховой следует добавить, что труды С.М.Волконского известны всем, кто занимается технологией театра. Так, кроме К.С.Станиславского, они оказали большое влияние на всю деятельность Е.Б.Вахтангова, М.А.Чехова, П.М.Ершова и других теоретиков и практиков технологии актерского мастерства.
ном «центре» совершило значительный прорыв в интересующей нас области. Собственно говоря, термин «психологический жест» введен у нас С.М.Волконским, который так охарактеризовал его: -«Этот жест не связан ни с какой потребностью в действии; он ничего не делает, не имеет намерения, он лишь выдает ту сторону нашего существа, которая наиболее задета тем, что мы видим или слышим». При этом разницу между психологическим и непсихологическим жестами С.М.Волконский блестяще иллюстрировал на таком примере: «Человек описывает потасовку, живописует словами и действием, согревая картину теми чувствами, которые вызываются описываемыми поступками: "Я его ударил (жест вперед), а он меня" (жест на себя). Теперь представьте себе, что тот же человек стоит перед судом за оскорбление действием: "Да, я его ударил (жест на себя), но ведь он меня ударил" (жест вперед). Почему же эти одинаковые по смыслу слова сопровождаются разными, даже противоположными, жестами? Потому, что жест иллюстрирует не факт, а наше к нему отношение. В первом случае отношение эпическое, рассказчик лицедействует, участвует в рисуемой им картине, но участвует нейтрально и, кроме изображения, кроме точного пересказа, не имеет другого нам зрения. Но как только является нам зрение помимо передачи фактов, так меняется отношение к событию, меняется и жест. И вот, во втором случае событие отступает на второй план, ум занят лишь одним — оправдаться, и перед этой целью факт перестает быть только фактом: первый факт — "я его ударил" — превращается в уступку, в признание, мысленно сопровождается словами "не спорю", тогда как второй факт — "но ведь он меня ударил" — превращается в довод, в кульминационный пункт оправдательной речи. В первом из разобранных примеров, В эпическом рассказе, — жест описательный, во втором, перед судом, — жест психологический» [8].
Сегодня тема поиска алфавита психологической пластики вновь стала привлекать особое внимание. Примеры тому, новое направление в психологии — нейро-лингвистическое программирование (НЛП) или популярная книга А.Пиза «Язык телодвижений» [25]. Но при изучении и описании невербальной знаковой системы многие исследователи до сих пор допускают принципиальную ошибку, которую невольно совершил, например, А. Пиз в своей книге. Поиск знаковой системы внеречевого общения у него (как и у других) ограничился изучением лишь статических жестов и поз, что представляется неверным, так как уводит от необходимых обобщений к частностям, порой случайным. С этой позиции невозможно отличить естественные жестовые движения от искусственных (изобретенных). В то время как такое различие между ними существует и является весьма значительным.
Придуманный (искусственный) жест-знак существует и воспринимается как статическая фиксация определенного сочетания позиции головы, корпуса, рук или ног. В связи с этим в искусственном жесте невозможна подмена, например положения руки, мимикой.
Однако необходимо согласиться с тем, что значение естественного знакового движения находится в связи со всем окружением человека и зависит от того, как это жестовое движение сориентировано в пространстве. Поэтому, при одном и том же направлении значение движения (от взгляда до перемещения всего тела) всегда будет одинаковым. Иными словами, особое значение для нас приобретает не то, какие мышцы сократились под влиянием душевного волнения и что изменилось, взгляд или поза. Важнее иное — направление этого сокращения. На это обратил внимание еще С.М.Волконский говоря, что «...все формы движения могут производиться или всей рукой, или рукой и указательным пальцем [по важности предмета или говорящего], но что направление выражает никогда не повлияет на изменение сущности».
Ощущение направленности движения как самостоятельного и общепонятного знака особенно хорошо известно в пластических видах искусства. Так например, профессор Е.П. Валукин, называя голову танцовщика «венчающей вершину вертикальной оси» его тела, отмечает: «Различные положения головы в сочетании с соответственно направленным взглядом способны разнообразить положения и позы классического танца... Создалась необходимость для определения положения головы, ввести понятия направленности взгляда» [5].
Естественный жест тяготеет к движению, а практически любой искусственный — к статике, к фиксации. Например, взаиморасположение флажков у моряка-сигнальщика, жесты уличного регулировщика и биржевого маклера строятся на статических жестах или знаковых движениях с весьма малой амплитудой и вариантов без потери своего значения не имеют. Их алфавит — результат изобретения и подобен искусственному языку эсперанто.
Перерождение жестовых движений в «окостенелые» штампы в театре периода зарождения системы К.С.Станиславского приводили в негодование ее создателя. Он ненавидел нарочито фиксированные и потому мертвые жесты (рука ко лбу — «задумчивость», хватание себя за волосы — «горе» и т.п.), считая их врагом номер один в искусстве театра.
Чем отличается статический жест от жестового движения легко понять, взяв в руки обычную куклу. Вы можете как угодно двигать ее головой или рукой, но красноречивой от этого кукольная «пластика» не станет. Все дело в том, что у человека в знаковом движе-
нии (а любое его движение всегда означает что-либо) задействованы практически все мышцы тела, только в разной степени. Даже прищуру глаз сопутствует чуть заметное движение плеч, шеи и, хотя и менее заметные, движения других частей тела. Чувство этой особенности человеческой пластики, кстати, отличает профессионального актера кукольного театра: движение руки куклы он сопровож-. дает акцентированными движениями кукольной головы и корпуса.
На участие в каждом жесте всего тела указывает и С.МВолконский: «Не тот жест интересен, которым человек показывает, что он хочет спать, а тот, который выдает его сонливость... По удивительно меткому замечанию г-жи Россел точнейшую и при том совершенно автоматическую картину "последовательности" движения дает нам зевание. Зевок начинается в центре лица, распространяется по всему телу, вытягивает оконечности; возвращение (то, что я назвал увяданием) совершается в обратном порядке»... «Богатство движений является последствием числа суставов, приводимых в действие; чем меньше суставов в действии, тем ближе человек приближается к кукле» [6].
Может последовать возражение, например та же улыбка разве не самодостаточна, и не красноречива ли сама по себе линия растянутых губ? Попробуйте растянуть губы как бы в улыбке и вы получите вместо нее просто оскал. Настоящая же улыбка начинается с того или иного изменения направления взгляда, а затем изменения положения головы, что делают ту же самую улыбку ироничной, снисходительной или доброжелательной. Взглянув на искренне улыбающегося человека, вы видите и сокращенные мышц глаз, и растянутые губы, и положение головы, т.е. спрессованные во времени все направления движения, а не только одно лишь растяжение рта. Профессиональный художник-портретист, учитывая это, обязательно сделает так, чтобы все векторы жестового движения были представлены зрителю. Это же правило обязательно присутствует и в художественной фотографии, что отличает ее от любительских снимков, на которых — застывшие люди с пластикой игрушечных кукол.
Что такое топонома и топономика
Знаковый характер движения, выраженный в направлении движения и чрезвычайно важны для понимания всех процессов, происходящих в сфере общения, зафиксирован в нашей речи, которая, если вслушаться, сводит все, даже самое сложное, к элементарным двигательным актам, чаще всего к простым перемещениям «пешехода».
Судите сами: мы идем по жизни тем или иным путем, можем заблуждаться, выбирать правильное направление в решении задачи или свернуть с него; мы можем встретиться с трудностями, после чего уйти от них или, наоборот, пойти напролом; наша жизнь полна
падений и подъемов; мы ходим вокруг да около; ведем других за собой или плетемся в хвосте; часто нам надо осмотреться, чтобы потом отступить и сделать решающий шаг вперед...
Но вот что особенно любопытно: существуют просто фантастические случаи, подобные поступку барона Мюнхгаузена, поднявшего самого себя за волосы. Так, мы оказывается способны поставить себя на место другого человека, и даже на его точку зрения; возвысить себя в собственных глазах и совершить иные, не менее удивительные поступки, например пройти мимо удачи или войти в чье-то положение.
Обилие понятий, связанных с движениями, говорит о древности приведенных выше словосочетаний и переносит нас в тот далекий период диких кочующих племен, когда все перечисленные здесь и подобные им образные «пешеходные» понятия понимались буквально. Можно предположить, что в начале человеческой цивилизации все нынешние «пространственные иносказания» имели буквальный смысл. Затем, не меняясь по существу, их стали относить к все более сложным жизненным процессам.
На отражение этих моментов в нашей речи обратил внимание еще МАЧехов, приводя такие примеры: «Прийти к заключению, коснуться проблемы, порвать отношение1, схватить идею, ускользнуть от ответственности, впасть в отчаяние, поставить вопрос и т.д. О чем говорят эти глаголы? О жестах, определенных и ясных. И мы совершаем в душе эти жесты, скрытые в словесных выражениях...» [32].
Доказательство тому, как прямое значение слов может приобретать статус психологического иносказания можно найти у К.Юнга: «У пациента, который, к примеру, столкнулся с непереносимой ситуацией, может развиться спазм при глотании: "он не может это проглотить". В сходных условиях психологического стресса другой пациент получает приступ астмы: он "не может дышать атмосферой дома". Третий страдает от паралича ног: "он не может ходить", т.е. "не может больше идти". Четвертый, которого рвет во время еды, "не может переварить" какой-то неприятный факт. Можно процитировать много примеров подобного рода» [34]. Обратите внимание, даже истерический паралич ног может иметь в своей основе пространственно координированное, «пешеходное» иносказание — «я больше не могу идти по жизни!».
Следует заметить, что М.А.Чехов еще не отличал друг от друга выражения, отразившие перемещения самого себя в пространстве и потому более архаичные («прийти к заключению»), от словосочетаний, отразивших операционную деятельность и потому более поздних по образованию («порвать отношения»).
Если вслушаться в нашу речь еще внимательней, то станет очевидно, что пространственно координированными для нас является не только большинство словосочетаний, и не только специальные слова, но и каждое слово, перед которым стоит предлог или в состав которого входит приставка — все эти «над» и «на», «за» и «перед», «из» и «из-за», «от», «к», «с»...
В данной работе поставлен вопрос о некоторых самостоятельных психологических значениях векторов (направлений). Иными словами, как мы уже отметили, предполагается, что основное значение имеет не та или иная форма жестового движения, но его конкретная координация по осям трехмерного пространства.
Человек существует одновременно как бы в двух пространствах: физическом и психологическом. Пространство физическое — безграничное реальное пространство, где человек существует как физическое тело. Пространство же психологическое — это пространство, в котором проходит та или иная деятельность человека, ограниченное пределами этой деятельности.
Определение второго вида пространства требует пояснения. В данном случае понимается конкретная жизнедеятельность, обычно какое-либо дело, происходящее в определенном пространстве. Возьмем крайние случаи. Психологическое пространство, например, лесника ограничено границей леса, а ювелира — крошечной границей поверхности кольца или серьги. Психологическое пространство, разумеется, включает в себя не только трудовую деятельность, но и досуг.
Психологическое пространство в сфере искусства — это сцена, киноэкран, арена цирка, полотно картины, декоративно украшенная стена здания и т.д. Его более сложная разновидность — художественное пространство1.
Любое психологическое пространство всегда ограничено (это один из его главных признаков), к примеру, пределами комнаты, студенческой аудитории, театральной сцены и т.д. Не случайно бытуют такие выражения как «круг деятельности», «границы деятельности», «пограничные дисциплины», «ограничение свободы» и т.п. Пусть часто это иносказания, но основа их — конкретные границы психологического пространства. Иначе говоря, превратить обычное пространство в психологическое достаточно просто. Для этого стоит только обозначить границы или, по крайней мере, условиться с кем-либо об их существовании.
1 Художественное пространство (разновидность психологического пространства) — пространство, ограниченное конкретной художестве!той деятельностью, например полотно картины или киноэкрана, сцена, арена цирка и т.д.
Очевидно, что если тот или иной процесс проходит вграницах психологического пространства, мыможем внутри них определить пространственные координаты такого процесса. Разумеется, границы и координаты психологического пространства также психологичны.
Иными словами, каждый из нас ивсе мывместе существуем как бы в двух сферах. Первая из них —обычная, земная, координаты которой (высота, широта, глубина) ничего кроме себя самих не значат; вторая: —тоже конкретная, наблюдаемая сфера имеет некоторую знаковую природу, ее координаты уже приобретают определенное смысловое значение, становятся знаками. Так, эта страница одновременно является илистом бумаги, неравномерно намазанным краской, итекстом, содержащим информацию.
Любой визуальный невербальный знак, например жест (условно изобразим его звездочкой), как илюбой наблюдаемый объект, может быть с достаточной точностью скоординирован потрем основным осям трехмерного психологического1 пространства (рис. 1и 2).Местом пересечения этих координат является субъект визуального невербального высказывания (субъект, в данный момент использующий знак).
«Каждый человек есть как бы центр воображаемой окружности. Он мыслит или от себя, или по отношению к себе. Он сам — отправная точка всех своих проявлений и конечная точка всех своих восприятий. Или от центра к окружности, или от окружности к центру, —другого направления нет ни вфизической, ни в душевной, ни вумственной деятельности человека. Между этих двух деятельных состояний есть третье, —спокойное равновесие, сосредоточие центра в самом себе», —писал С.М.Волконский.
1 Далее, говоря о пространстве, мы будем иметь в виду только его психологическую сферу.
Разумеется, направления различных по форме движений в пределах указанных координат могут совпадать (кпримеру, направление прогулки и направление взгляда), и наоборот, одинаковые по форме движения часто не совпадают (например указательные жесты в разных направлениях). Но в любом случае мы с уверенностью можем выделить «звездочку» — конечный пункт знакового движения, его значимую цель.
Эта цель знакового движения (значимое местоположение) и есть основной, базовый визуальный невербальный знак, который нуждается в самостоятельном терминологическом определении. Предлагается дать ему название — топонома1 (от греч. топикос, — место, местность). На рис. 2 звездочкой обозначена одна из топоном. Одна и та же топонома как конечный пункт знакового направления движения может принадлежать кому угодно и не зависит от того, каким образом на нее указывают (позой, жестом, взглядом и т.п.).
Приступив к изучению природы топоном, мы можем попытаться, во-первых, проанализировать общие законы взаимосвязей топоном, во-вторых, определить характер их самостоятельных значений и, наконец, с учетом первого и второго, рассмотреть процесс восприятия топоном человеком. Все это, по мнению автора, может являться предметом изучения самостоятельной дисциплины — «топономики».
Как морфема является элементарно значимой частицей речи, так топонома — элементарно значимая часть визуального невербального языка.
Если топонома — знак, то каково его значение? Значение топономы заключается в совокупности ассоциаций2, разного рода прошлых переживаний, связанных у человека с тем или иным локальным местом в пространстве.
В статье «Как я стал режиссером» (1945 г.) С.М.Эйзенштейн писал о том, что он «...усвоил то первое положение, что, собственно, научным подход становится с того момента, когда область исследования приобретает единицу измерения». Наш подход к структуре психологического пространства потому может быть близким к научному, что ему в этом помогает выбранная нами единица измерения — топонома.
Впервые догадку о существовании топоном высказал М. А.Чехов: «В воздухе остаются живые формы от движений моего тела... Еще
1 Термины «топонома» и «топономика» введены автором — А.Б.
2Ассоциация (в психологии) — связь, образующаяся между двумя или более ощущениями, а также между представлениями, восприятиями и т.д., объединяющая их в единый ассоциативный комплекс.
глубже и тоньше овладеете вы характерностью роли, если к созданному вами телу присоедините и воображаемый центр... Даже вне пределов тела можете вы вообразить центр. Для Гамлета, Просперо или Отелло, например, вы можете поместить его перед телом. Для Санчо Пансы — сзади, пониже спины, и т.п.
Найдя воображаемое тело и центр и вжившись в них, вы заметите, что они становятся подвижными и способными меняться в зависимости от сценического положения. Вы заметите, что не только вы играете созданными вами телом и центром, но и они играют вами, вызывая новые душевные и телесные нюансы в вашем исполнении...
Вы готовите роль Дон Кихота... [Его] центр — сияющий, маленький, беспокойный, горячий — вращается высоко-высоко над его головой...
[Враг приближается и] центр уходит все выше и выше...
[Дон Кихот нападает]. В мгновение ока центр падает вниз и застывает в верхней части груди, спирая дыхание!
Прыжок на врага, и центр, теперь маленький, темный как мяч на резинке, летает вправо и влево, вперед и назад. Вслед за ним мечется рыцарь, то пригибаясь всем телом к земле, ширясь в плечах, то на мгновение худея и устремляясь вверх на цыпочках...» [36].
Очевидно, что если бы мы захотели отобразить все возможные центры такого рода — топономы, то изображенное на рисунке 2 пространство было бы заполнено ими полностью, образуя континуум1 топоном. При этом мы бы обнаружили, что часть топоном континуума расположена непосредственно на каждой из трех осей, изображенных на рис. 3.
Рис.3
Иными словами, местоположение большинства топоном внутри пространства может быть определено по другим менее численным топономам, расположенным непосредственно на линии координат.
1 Континуум — совокупность всех точек.
Таким образом, одну часть топоном можно отнести к координируемым, а другую — к координирующим.
Мы встречаемся со следующими типами координирующих топоном: вертикальной, сагиттальной, горизонтальной и одной центральной. При этом координирующие топономы каждого типа подразделяют на шесть групп: верхние, нижние, передние, задние, правые и левые. Различие значений топоном внутри каждой группы определяется лишь степенью удаленности каждой из них от центральной топономы.
Координирующие топономы — это особые знаки, не имеющие формы. Они условны и невидимы точно так же, как и линии координат, которые они образуют. И подобно тому, как изображение осей координат — это фиксация некоторой общей договоренности об ориентирах окружающего человека пространства, так и изображение их составляющих топоном есть не более, чем условное изображение основных стереотипов психологии восприятия пространства, связанного у нас с такими понятиями как «вверху», «внизу», «сзади», «спереди», «справа» и «слева».
В отличие от координирующих топоном (назовем их основными), координируемые топономы (простые) всегда приобретают ту или иную конкретную форму визуального невербального знака: жеста, взгляда, архитектурной детали, живописной композиции и т.д. Очевидно, что в объемном пространстве каждой простой топономе могут соответствовать 3 основные (см. рис. 2).
В пределах коммуникационной плоскости простой топономе будут соответствовать всего 2 основные.
И наконец, если процесс общения происходит только по одной оси, то простой топономе будет соответствовать всего 1 основная. При этом они будут занимать одно общее для них место в коммуникационном пространстве, совпадая по своему значению. Иными словами, расположенный, например, в левом нижнем углу картины объект любой формы (фигура человека, цветок и т.п.) будет иметь стереотипное значение левого нижнего угла или значение тех, общих для всех людей ассоциаций и переживаний, связанных с понятием «левый нижний угол». К слову говоря, это место в картинах большинство профессиональных художников считают тяжелым, мрачным и т.п.
Простые топономы — это элементарные невербальные знаки, лежащие в основе всех видов и форм невербальной визуальной коммуникации. Их значение определяется по положению относительно основных топоном, а значение последних — направлением и степенью удаленности от центральной топономы.
Подводя итог сказанному, можно сделать два основных предположения.
/ 22
Первое: у одинаковых по форме невербальных знаков с разными топономами невербальное значение не совпадает.
Второе: у разных по форме невербальных знаков с одинаковыми топономами невербальное значение совпадает.
Язык, основанный на особых значениях координат трехмерного пространства, еще очень мало изучен, хотя к разгадке его в свое время уже приблизился великий художник Леонардо да Винчи, который указывал на принципиальную смысловую важность того, где именно (а не каким образом) на полотне картины изображены фигуры людей.
В начале нашего века решением проблемы знаковости пространства и динамики поведения человека занимался упомянутый нами ранее С.М.Волконский, предложивший свести структуру пространственно-знакового поведения человека к трем направлениям движения: концентрическому — к себе, эксцентрическому — от себя и нормальному — промежуточному.
В середине нашего века Н.Тарабукин путем статистического анализа пришел к выводу, что каждое из четырех направлений движения по двум диагоналям живописного полотна и сцены несут самостоятельную, отличную друг от друга знаковую нагрузку.
До сих пор единственной знаковой системой, лежащей в основе нашего мышления, считалась речь. Однако в последнее время все чаще можно встретить предположения и об иной, альтернативной форме мыслительных процессов. «Особенности компенсации дефекта пространственного восприятия подводят нас к обсуждению вопроса о существовании не только вербального мышления... но и возможности невербального, наглядного визуально-пространственного мышления...», — читаем мы у В.Корчажинской и Л.Поповой [17]. Об этом же еще раньше писал и С.МЭйзенштейн: «Думаешь всей полнотой своего "Я". Еще Золя кричал: "Кто сказал, что думают одним мозгом!.. — Всем телом думаешь"... Такое состояние мышления, когда содержанием его является только двигательный акт» [37].
Главную цель данной работы, как и других исследований в области топономики, можно свести к следующему: 1) изучение топо-номики позволит еще больше приоткрыть завесу над процессом мышления «без слов»; 2) изучение невербального пространственного языка поможет нам лучше понимать друг друга во всех сферах коллективной деятельности.
По мнению автора, знание алфавита невербального визуального общения как основы всех визуальных видов искусства, поможет раскрыть некоторые тайны художественного творчества и его восприятия.
Следуя мысли С.М.Эйзенштейна о том, что в конкретизации «недосказанных ощущений» всегда следует «обращение к закономер-
ности становления, течения и воздействия пространственных и пластических форм» [33], мы и будем рассматривать природу «очеловеченного» пространства этих трех фаз: становлении, течении и воздействии. При этом наша задача вывести эти фазы из области бессознательного, сделать их явными, определив их главные закономерности.
Важнейшее и основное предположение, на котором строится данная работа, заключается в том, что в своем становлении основа то-пономики — трехмерная система координат очеловеченного пространства — проникает в подсознание человека не сразу, но с определенной очередностью.
При этом топономный мир для новорожденного является одномерным. Для более старшего ребенка — двухмерным. И только психологический мир взрослого существует в полноценном, объемном трехмерном очеловеченном мире.
По современному толкованию, психика — это форма активного отображения субъектом объективной реальности, а точнее, каждого объекта этой реальности. Но все такие объекты существуют во времени и пространстве, которые есть ни что иное, как такие же объекты. О том, как отразилось в нашей душе пространство, в которое мы погружены, и рассказывает эта книга.
Первый этап любого творческого процесса — это ни что иное, как тот самый подсознательный процесс, который протекал в наших душах, когда мы были детьми.
М.А. Чехов
первая часть, топономика вжизни
Глава 1.ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ВЕРТИКАЛЬ
Первое
знакомство с
психологическим
пространством
Новорожденный человек почти слеп: острота зрения у него всего 0,01. Это означает, что все обозримое младенцем пространство имеет в диаметре не более 1 метра. Остальное — teггa incognita. К концу первого года острота зрения ребенка все еще мала — всего 0,1. Лишь к пяти годам она приближается к 1,0. Окружающее ребенка обозримое пространство по мере развития расширяется постепенно.
В самом начале жизни младенцу дано запоминать только тех людей и предметы, что приближены вплотную. В этот период он способен, согласно врожденным программам поведения, лишь пассивно реагировать на происходящее вокруг.
На этапе, когда о взаимодействии ребенка с внешним миром говорить еще не приходится, а есть только воздействие окружающей среды , его внимание и ожидания целиком направлены вверх.
Свет, утоление голода и жажды, ласковые интонации материнского голоса, избавление от мокрых пеленок — все является сверху. В это время понятия «МИР» и «Я» в восприятии младенца совпадают, а наблюдаемое им пространство является как бы точечным.
В первое же мгновение после рождения на ребенка обрушиваются три стихии — ослепляющий свет, обжигающий легкие воздух и тяжесть собственного тела. Если адаптация глаз и дыхания происходит быстро, то стремление хоть как-то преодолеть силу земного тяготения долго еще не сможет быть удовлетворено.
Достаточно большой отрезок времени ребенок не отделяет себя от взрослого. Перерезание пуповины — еще не окончательный акт отделения матери от младенца. Нельзя забывать, что материнское молоко есть одновременно часть двух тел: пища для ребенка одновременно неотделима от тела матери и от своего собственного. Даже при искусственном вскармливании бутылочка с соской воспринимается как связующее звено. Любой насильственный отрыв от
матери, от запаха и тепла ее тела переживается как катастрофа. Откуда ребенку знать, что эта разлука не вечна? Первое смутное ощущение, что в мире существую «Я сам по себе» начинает складываться с первым чувством дискомфорта, которое совпадает с понятием «низ». С первых попыток удержать в вертикальном положении голову, когда малыша впервые кладут на живот, начинается знакомство с низом и ощущение верха и низа как некоторых противоположностей. Осваиваются два направления движения: «к» и «от».
В данном случае, отстранение от низа отличается от устремления вверх тем, что внимание ребенка сосредоточено на преодолении силы тяготения, как бы ухода, избавления от нее. При этом младенец испытывает много неприятностей: некая «злая сила» утыкает его носом вниз, темнеет в глазах, становится трудно дышать, из поля зрения исчезают знакомые объекты... Короче говоря, здесь набор стрессов не меньше, чем при рождении.
Единственный путь избавления от этого кошмара направлен в сторону противоположную этой силе — вверх. Только здесь желанный свет и свободное дыхание, добытые тяжким трудом, обретаются вновь.
С этого момента верх и низ не только становятся в тот же ряд парных ощущений, что голод — сытость, боль — комфорт, но и обретают свои признаки: все хорошее вверху и все плохое внизу.
Известно, что для закрепления условных рефлексов ребенку в первые месяцы жизни нужно не менее ста повторяющихся связей. Совпадения во времени между сигналами от вестибулярного аппарата и ощущениями верх — комфорт и низ — дискомфорт как раз и относятся к тем повторениям, которые формируют устойчивую условно-рефлекторную вертикальнуо связь. При этом необходимая сотня таких повторений по вертикали набирается гораздо быстрее, чем в случаях контакта взрослого с ребенком по другим осям пространства.
Все основные функции (передвижение, питание, избавление от опасности и т.п.) у человеческого детеныша родители берут на себя, и потому решение всех этих проблем приходит к малышу сверху.
Для беспомощного главное — помощь. Это для нас, взрослых, все называющих и понимающих, помощь и верх — разные слова и вроде бы разные понятия. Для младенца же эти понятия соединены в одно.
Отстранение от низа как трудная и далеко не всегда успешная борьба с земным тяготением долго еще будет связано с большим напряжением мышц: сначала в удержании головы, затем при переворачивании со спины на живот и с живота на спину, в попытке самостоятельно сесть и сидеть без поддержки и, позднее, в желании встать и удерживаться на ногах. Этот нелегкий труд, который в начале ка-
ждого такого этапа часто оказывается безрезультатным, с этого момента и на всю жизнь остается в подсознании как путь борьбы «верха» (Рай) с «низом» (Ад). Характерно в этой связи меткое замечание С.М.Эйзенштейна: «Я думаю, что в нас глухо и не сформулирован-но, но очень интенсивно звучат отклики на то, что можно было бы назвать «пафосом истории нашего распрямления... Полюсом вертикального стояния, противоположным по отношению к ползающему на четвереньках, служим мы сами, когда тверды на ногах» [37].
Первое преодоление тяжести — удержание головы — предоставляет сразу же массу преимуществ: возможность повернуть ее в сторону прикосновения, хорошо определить направление звука в пространстве, проследить взглядом за движущимся в разные стороны предметом, т.е. сразу и уже без особых усилий удовлетворить свои инстинктивные ориентировочные потребности.
Первый успех в удержании головы в положении лежа на животе — это первый акт самоутверждения, победа над низом. Так образуется одна из важнейших ассоциативных вертикальных связей, сохраняющаяся у каждого из нас на всю жизнь. Как и прочнейшая ассоциативная связь низа с отрицательными эмоциями, а верха с положительными.
В раннем детстве всякая вещь являет собой не что иное, как совокупность лишь тех признаков, которые познаются малышом при непосредственном контакте. Так как ему ясны только утилитарные признаки предмета, совершается элементарный одномерный анализ: вкусный — невкусный, громкий — тихий, яркий — тусклый и т.п. Хотя впоследствии такой анализ и становится болес сложным и многомерным, реакция в своем пространственном выражении остается одномерной и сопровождается инстинктивным прямолинейным вертикальным движением к благоприятному объекту вверх или поиском с надеждой встретить его исключительно там.
Достаточно долгое время ребенок уверенно ориентируется лишь в одномерном ассоциативно-вертикальном мире своей зависимости от взрослых. Фатальная зависимость от верха, т.е. полная невозможность достичь его без посторонней помощи, получает свое дополнительное подтверждение. По верному наблюдению С.М.Волконского, угроза сознательная — от начальника к подчиненному — выражается движением головы сверху вниз. Угроза беспомощная направляет голову снизу вверх. Посмотрите на детей, когда они грозятся: «Я тебе задам!»[6].
Но вернемся к развитию ребенка. Вертикаль являет собой единственное пока измерение, в котором ребенок 6-месячного возраста соотносит свои ощущения с внешним миром.
Начиная с периода «гордо поднятой головы» формируются первые признаки будущего homo sapiens: ребенок различает некоторые голосовые интонации, формируется произвольнос управление своим го-
лосом (появляется звук «м»), начинает развиваться общение с помощью жестов, игры становятся более длительными и постоянными (манипуляция игрушками, поиск упавшей игрушки и т.д.).
Но не забудем, что для достижения всего этого богатства проявлений собственного Я, малышу вначале необходимо совершить тяжелую работу — отстраниться от низа. Продолжают крепнуть связи: верх — свет, низ — мрак, верх — комфорт, низ — дискомфорт, верх — помощь, низ — беспомощность и т.д.
Ощущение себя во внешнем мире на первом этапе после рождения доминирует по вертикали. Все жизненно важные явления закрепляются в подсознании на уровне ассоциаций и условных рефлексов, как бы размещаясь по этой координате. Не стоит забывать, что детство проходит при постоянном «задирании головы». Снисходительность (вниз схождение), при всем своем унижающем значении, остается ведущим вектором общения взрослых с ребенком в течение 14—16 лет.
Кресло, на которое так легко садится взрослый и так трудно забраться ребенку; стол, где лежат недоступные конфеты; шкаф, на крышку которого положен запретный предмет, — верх становится еще и зоной недоступности, зоной табу. «Весь мир в детской картине мира поделен на две неравные половины: с одной стороны, это мир взрослых, "больших" людей, обладающих всеми мыслимыми правами, с другой — мир детей, которым почти все нельзя, потому, что еще рано» [30].
Итак, первое представление о структуре про-
Вертикальное странства у ребенка начинается с момента воз-мироощущение никновения трех ощущений: верха, низа и, позднее, расположенного между ними, в центре, своего Я. Конечно, другие векторы тоже заявляют о себе, но пока в значительно меньшей степени. Подавляющее количество моментов взаимодействия внешнего мира с ребенком — вертикально.
Окружающий младенца мир в реальности многомерен, но значение двух других измерений так малб, что индивидуальное пространство ребенка можно представить как некоторое подобие вертикального цилиндра, внутри которого он находится и за пределы которого выйти не может.
Первое самостоятельное перемещение ползком... И вдруг — неожиданный полет вверх на руках взрослого. Так сверху приходит запрет на первое самостоятельное движение. Так приходит знание того, что если раньше сверху располагались помощь и кормило, то теперь там же расположилась все вобравшая в себя власть. К этому времени ребенок уже усвоил, что дискомфорт (темнота и затрудненное дыхание при лежании на животе, мокрые пеленки и т.п.) —
это низ, а комфорт — это верх. Теперь же ему приходится убедиться в том, что из места, из которого приходит благо, является и сила, управляющая им.
Таким образом формируется связка — управление сверху есть благо. Далеко не всем из нас удается в зрелости переоценить это значение вертикали.
Благо даруется сверху, и несмышленыш продолжает униженно устремляться вверх в поисках разрешения всех своих проблем.
Всем известен детский жест поднятых над головой обеих рук: «возьми меня на руки, возьми меня к себе наверх!». Не напоминает ли он жест отчаянной мольбы у взрослых?
Кто не знает, как сразу же успокаивается чем-нибудь обиженный или испуганный ребенок, после того как его перемещают вверх, взяв на руки, и рыдает — оставленной внизу. Одной сотни повторений такой ситуации, как уже отмечалось, достаточно, чтобы окончательно и на всю жизнь подсознательно усвоить, что счастье — это движение вверх, страдание — движение вниз. (Быть может поэтому мы называем «страдательным залогом» форму глагола, указывающую не на мучение, но на подчиненность?)
Все просьбы с этих пор всегда, всю жизнь будут устремлены вверх, а приказы — вниз. Включая и тот, о котором человек, ссылаясь на непреодолимое подчинение своему желанию, говорит: «Это выше меня!».
Известно, что многие жестовые движения — это незавершенные действия. Следует добавить, что множество из них — это действия, когда-то наполненные конкретными значениями, обретенными в младенчестве. Взрослые пользуются жестами своего детства в ритуальном действии или в момент аффекта. Вертикально-инфантильные жесты: поклоны, становление на колени, потупленный взор и близкий к нему по значению и по вектору взгляд исподлобья (т.е. жесты унижения) объединяет единое значение: «Я меньше тебя, я слабее тебя и прошу тебя о снисхождении» (т.е. о вниз схождении ко мне).
Подобные примитивные знаки существуют и в языке животных. Так, болес слабая собака, унижаясь перед более сильной, подворачивает хвост, опускает уши, подражая тем самым щенку, т.е. унижается в прямом смысле этого слова. «Лишь сейчас начинают разгадывать связь; между способами общения животных и способами общения людей. Понимание людьми бессловесного языка в значительной степени объясняется наблюдениями за животными», — справедливо утверждает Дж.Фаст [33].
В своем истоке знакомое всем занятие ребенка — методичное бросание игрушек из кроватки на пол, которое может продолжаться до
десятков минут подряд, есть освоение вертикали, осознание того, что нечто может быть и ниже самого ребенка, ниже моего Я. Всем известный жест — движение рук сверху вниз, удар рукой по столу или швыряние предметов на пол, битье посуды и у детей, и у взрослых — акт самоутверждения. То, что вертикальное движение руки сверху вниз — утверждение, отмечал и С.М.Волконский: «...воображению соответствует жест вверх... решимости — жест вниз... Тот факт, что иногда говорят: "Я не хочу" с вертикальным жестом (удар кулаком по столу), вовсе не противоречит теории. Это есть жест воли, каприза, а не отрицания: человек в этом случае не отрицает свое хотение, он утверждает свое нехотение».
В самом начале бросание и подкидывание игрушки есть акт подражания способу обращения с предметом взрослого. В своем, пока еще одномерном мире, ребенок как бы отфильтровывает из всех манипуляций с предметами взрослого только перемещения им предметов по вертикали. Но уже очень скоро в познании вертикали ребенок начинает осознавать, что в определенных ситуациях и он сам может быть тождественным верху. И наблюдая за падением брошенной им игрушки, он начинает выделять в вертикали отрезок, который можно определить как «мне подчиненность».
Таким образом, жест у взрослого, направленный сверху вниз и усиленный брошенным предметом, обозначает ни что иное, как выражение подсознательного стремления действовать на том отрезке вертикали, что ниже его, и тем самым обозначить подчинение себе человека или ситуации на том простом основании, что «я сверху, я выше!». Иначе говоря, детским предметным действием «бросания игрушки» взрослый указывает на свою устремленность вверх. Так, в контексте взрослого, детская сознательная «вертикальная» игра становится знаком самоутверждения.
Самоутверждение — вертикально.
До того как ребенок узнает сами слова «верх» и «низ», ему уже известна группа ассоциаций:
ВЕРХ: комфорт; помощь, сила и власть, подчинение; недоступность желаемого.
НИЗ: дискомфорт; беспомощность, слабость, подчиненность; доступность желаемого.
В течение всего детства ассоциативные связи верха и низа не только сохраняются, но и получают подтверждение. Например, ребенок второго года жизни, когда его попытки достать приглянувшийся предмет остаются безуспешными, часто прекращает их и обращается ко взрослому с просьбой достать привлекающий предмет. Т.е., пытаясь овладеть предметом через посредство взрослого, ребенок обращается за помощью опять-таки наверх.
В этот же период здесь, ввертикали, мывстречаем уже первые различия, которые ребенок проводит между своей зависимостью от верха в игре ив реальности. Если для удовлетворения своих непосредственных желаний он обращается ко взрослому снизу вверх, то, приглашая к игре взрослого, он просит его оснисхождении.
Так вертикаль закрепляет свое значение ведущего вектора изначальной социальной деятельности.
Позже, при постоянном лазании по деревьям изаборам, ребенок насладится инекоторым подобием самоутверждения» свободы исамостоятельности. Характерно, что врожденная готовность к подчинению у девочек не требует от них тех рискованных «вертикальных приключений», которыми так увлечены мальчики.
Со временем у ребенка представление овертикали становится структурным, и он уже четко определяет как бы две степени верха: первую — суперверх (т.е. высший верх), вотчину прежде всего родителей, где размещена власть над ним, возможность управления всей его деятельностью; вторую — просто верх, расположенный ниже суперверха, откуда уже можно самому управлять игрушками, мелкими домашними животными и,позднее, более младшими детьми.
Наиболее частое проявление своего верха у подросшего ребенка — это прямое проявление его представлений о верхе как о превосходстве над низом. Например, игра «А ну-ка, отними!». Играя внее, можно подолгу дразнить котенка, собачку или более младшего ребенка, поднимая над головой игрушку или лакомство. Встречая кого-нибудь меньше себя ростом, ребенок получает тем самым сигнал освоем статусе «взрослого» и овозможности подчинять, опотенциальной зависимости от себя того, кто внизу. Инаоборот, при встрече с кем-то более высоким, более взрослым —сигнал уже освоем возможном подчинении исвоей зависимости.
Этот набор вертикального «табеля орангах» прочно входит вподсознание иостается там на всю жизнь. Отражение таких детских ситуаций —одна из основ пантомимической знаковой системы общения между людьми.
Вот пример из упомянутой нами ранее книги Аллана Пиза «Язык телодвижений»: «Издавна сгремление уменьшить свой рост перед другими использовалось как средство установления отношений субординации. Мыобращаемся к членам Королевской династии как "Ваше высочество", а лица, совершающие непристойные деяния, называются "низкими". Оратор на митинге протеста встает на ящик, чтобы быть выше других, судья возвышается над остальными членами суда... В некоторых странах общество делится на два социальных класса —высшее общество инизшее общество.
Хотим мы этого или нет, но высокие люди пользуются большим влиянием, чем невысокие люди, однако высокий рост может навредить вам в беседе один на один, где вам необходимо говорить на равных.
Женщина присядет в реверансе, когда приветствует монарха, а мужчины склоняют голову, чтобы представить себя ростом ниже, чем царственная особа. В современном ритуале приветствия сохранились признаки старинного коленопреклонения» [25].
З.Фрейд отмечал, что люди не помнят события, которые были в их раннем детстве (до 5—6 лет). Он считал, что это вызвано вытеснением из памяти ранних инстинктивных желаний (прежде Bjceгo, сексуальных) разного рода запретами, которые устанавливают нормы культуры взрослых. Эти и другие спонтанные желания (украсть, прочитать чужое письмо, предать, совершить эгоистический поступок), на которые запрещение легло в процессе воспитания сверху (а запрет именно налагается!), в случае их проявления у взрослых называются низкими, подлыми («под» раньше было самостоятельным словом, означавшим «низ»), т.е. находящимися в противоречии с нормой у взрослого, но естественными для непосредственного поведения того, кто всегда внизу — для «подлого» (например «подлого» крестьянина при «отце»-помещике), для ребенка.
Иначе говоря, «низкое», «подлое* для взрослого — это примитивное, инфантильное.
Ассоциации как с верхом и низом в отдельности, так и с вертикалью целиком, сохраняются в течение всей жизни, где постоянно (в любом возрасте) находят себе дальнейшие подтверждения.
Современным, особенно городским, жителям трудно представить, какое огромное значение имел верх для древнего человека в течение всей его жизни. Но, тем не менее, значение верха прочно закрепилось в языке, где понятия «верх» (супер, гипер и др.) и «низ» — одни из ведущих определений в иерархии предметов и явлений, которые даже как бы «вросли» в слова, став их составной частью.
Процесс расширения объема вертикальных ассоциаций у наших праотцев проходил в те далекие времена, когда в первобытном мышлении осознания того, что в мире есть случайные явления, не было. Все, казалось, имело причинно-следственную связь и являлось закономерным.
Состыковка вертикальных ассоциаций ребенка с аналогичными, которые мы считаем «взрослыми», на протяжении многих веков проходила чрезвычайно быстро, но не из-за скорого вырастания, а из-за быстрого взросления. Человек в древности очень рано включался в трудовую, общественную и иную деятельность. Поэтому весь комплекс детских представлений о пространстве переходил в мир
*(
взрослых практически сразу, целиком и самым естественным образом. Он не только не менялся, но дополнялся новыми представлениями, очень похожими на детские.
Переход из детского во взрослое состояние в огромной мере определял сохранение непосредственного взгляда на окружающий мир в течение почти всего развития цивилизации. Это впрямую относится и к комплексу пространственных ассоциаций. Абсолютная причинно-следственная связь, пронизывающая весь мир, который окружал первобытного человека, предопределила отношение к вертикали как к оси зависимости или (и) управления. Во многом, если не во всем, подчиненный естественным проявлениям внешней среды первобытный человек чрезвычайно и, как ему казалось, закономерно зависел от верха. Закономерность эта в своем истоке есть не что иное, как комплекс детских ассоциаций, ставших затем аксиомой. «Человек переживает реальность мира только через собственное тело. Воздействие внешней среды связано с ее влиянием на тело и ощущения...» [20]. Добавим к этому высказыванию А. Лоуэна и факт памяти человека о былых переживаниях по поводу внешних воздействий.
Верх дарил солнечный свет, поливал дождем, осыпал снегом. Наконец, оттуда же, сверху, являлся в грозу огонь, от которого зажигался костер, согревающий тело и пищу. Когда человек научился добывать огонь трением и высеканием, тепло можно было получить или очень легко и комфортно (хотя и редко) сверху — «верхний» огонь (молния), или с большим трудом и дискомфортно (зато постоянно), где приходилось сгибаться в три погибели — «нижний» огонь. Чтобы убить огромного мамонта, его сначала надо унизить (вырыть яму-ловушку) и потом, когда он в нее попадет, закидать сверху вниз камнями.
Здесь уместно было бы привести следующее высказывание Л.Ле-ви-Брюля: «Для первобытного сознания нет чисто физического факта в том смысле, какой мы придаем этому слову. Текучая вода, дующий ветер, падающий дождь, любое явление природы, звук, цвет никогда не воспринимаются так, как они воспринимаются нами, т.е. как более или менее сложные движения, находящиеся в определенном отношении с другими системами предшествующих и последующих движений. Перемещение материальных масс улавливается, конечно, их органами чувств, как и нашими, знакомые предметы распознаются по предшествующему опыту... Однако продукт этого восприятия у первобытного человека немедленно обволакивается определенным сложным состоянием сознания, в котором господствуют коллективные представления... У него сложное представление является еще недифференцированным» [18].
Зап. 1085
По мере развития оседлого образа жизни (с появлением земледелия) значение суперверха все более укреплялось. «Моя зависимость» (напрямую продолженная детская ассоциация) проявлялась уже и в очевидной зависимости урожая от дарованного суперверхом обильного снега зимой, летом дождя или, к несчастью, засухи. «От меня зависимость» (т.е. от меня — вниз)— ассоциация, которая подтверждалась при главных занятиях земледельца: пахоте, севе и сборе урожая. Таким образом, значения верха и низа на заре цивилизации с детства и до старости всегда и полностью совпадали.
И наконец, самое главное. Взрослея, каждый ребенок убеждался тысячи лет назад и убеждается сегодня: верх главенствует над всеми так же, как и над ним. Господство верха абсолютно!
К слову говоря, мир детства окончательно и осознанно отделился от мира взрослых сравнительно недавно. «Одним из наиболее значительных достижений современной исторической психологии стал вывод о том, что привычные для современности жизненные этапы — такие как младенчество, детство, юность, зрелость и старость — не имеют универсального характера и присущи только немногим современным обществам. Так, европейскому средневековью ничего не было известно о детстве, как о социологическом, психологическом и педагогическом явлении. Практика целенаправленного воспитания ребенка появляется только в конце эпохи Возрождения, вузком кругу аристократии и гуманистов» [30]. Приметным знаком размежевания двух миров — взрослых и детей — стало шитье детской одежды, отличной по покрою от одежды взрослых. Это произошло в Европе лишь в конце XVIII в.,а точнее, после того как в 1762г. вышел всвет педагогический труд Ж.Руссо «Эмиль или О воспитании». (У некоторых современных намнародов подобного отличия водежде нет до сих пор). Примерно с этого жепериода родители стали так увлекаться воспитанием своих детей, что почти полностью уверовали всовершенное превосходство интеллекта взрослого над разумом ребенка. Насамом же деле влияние мира взрослых намир детей ненамного больше обратного воздействия.
Переход детских ассоциаций, связанных с эмоциональной значимостью окружающего пространства, вобласть подсознания у взрослого происходит втри этапа.
Первый этап —детство исвязанные с нимпространственные ассоциации, часть которых мырассмотрели.
Второй этап —постоянное закрепление этих ассоциаций впроцессе общения взрослых с детьми.
Третий этап —утверждение этих ассоциаций вобщении взрослых между собой, закрепление их вкультуре (этическая пантомимика, речь, обряд, искусство ит.д.).
Естественно, все это не могло не распространиться и на взаимоотношение мужчины (верх) и женщины (низ). Известно, что в древних культурах интимная близость строго подчинялась этому правилу. (Позволим себе предположить, что при матриархате дело обстояло противоположным образом).
Система верх—низ ярко проявляется в детском изобразительном творчестве. Отсутствие перспективы в рисунках ребенка доказывает, что он стремится передать на листе бумаги свои знания о мире, прежде всего, с сохранением своих представлений о вертикальных соответствиях объектов. Ведь если с удалением предмета уменьшить размер его изображения (по закону перепективы), то нарушится вся система вертикальных связей, где ребенок может стать выше взрослого (вот парадокс!) или, например, дома или дерева.
То, что перспектива в изобразительном искусстве появилась лишь относительно недавно, скорее всего, произошло не столько из-за неумения или недогадливости художников, сколько благодаря тотальной доминанте одномерного иерархического «вертикального» мышления над мышлением многомерным. Плавный переход из мира детских представлений о психологическом пространстве во взрослый мир и влияние первого на второй наглядно представлено в канонической пропорции, начиная от изобразительного искусства древних египтян и до советского плаката. Сравните египетские фрески и плакаты тоталитарных режимов с изображением вождей. Здесь очевидно значительное увеличение размеров лидера — «отца» по отношению к другим людям — «детям». Все это говорит не о случайном нарушении закона перспективы, но показывает, как инфантильная одномерность мышления может не только в течение одной жизни, но и веков сохраняться в мировоззрении людей.
Рассматривая процесс формирования вертикальных ассоциаций, мы употребляли слово иерархия. И это не случайно. Само это понятие содержит в себе явно выраженное вертикальное значение. Вот как пишет об этом словарь иностранных слов: «ИЕРАРХИЯ [гр. hieгaгchia < hieгos — священный + aгche — власть] 1) расположение частей или элементов целого от высшего к низшему; 2) расположение служебных званий, чинов в порядке их подчиненности».
Теперь нам уже стало достаточно ясно, стоит только вспомнить свое детство и детство цивилизации, почему именно вертикаль, именно это измерение нашего трехмерного мира служит человечеству обозначением и «священной власти», и многих других приведенных здесь понятий. Иерархичность психологической вертикали проявляется и по отношению к иным векторам физического пространства. Характерные примеры тому: в русской избе «сесть повыше» означало быть ближе к почетному месту, а «сесть пониже» —
противоложно ему, в терминологии балета «пойти вверх» означает движение от зрителей, а «пойти вниз», соответственно, к ним.
Таким образом, все сказанное подтверждает стойкое сохранение представлений раннего детства о вертикальных значениях в течение всей жизни. Но кроме того, и это очень важно, взрослея, ребенок находит подтверждение своим вертикальным представлениям у бывших детей — взрослых, особенно в иерархических ситуациях. При этом год за годом, век за веком, тысячелетие за тысячелетием эти представления как общие ориентиры, откладываясь в пластах цивилизации, стали элементами неявной культуры.
Следует заметить, что практически все элементы, составляющие язык искусства, относятся именно к неявной культуре. «По существу [производство творческого объекта], — пишет С.М.Эйзенштейн, — есть особый вид познавания, в котором процесс этот протекает с той специфической особенностью, что этапы познавания не откладываются формулировками в сознании, а предстают закономерностью сменяющихся форм произведения» [37]. Выявляя эти формы и размышляя об их природе, С.М.Эйзенштейн пишет: «Подавляющему большинству зрителей те вещи, о которых мы здесь толковали, совершенно неизвестны. Боюсь, что найдутся даже некоторые профессионалы нашего дела, тоже не знающие этого.
Как и почему именно эти сочетания окажут на зрителя наиболее убедительное воздействие? По той простой причине, что это входит в тот контингент "органических восприятий", которые эмоционально воздействуют и без регистрации их сознанием. ...Даже в восприятии профессионалом сознательный анализ того, чем именно произведен тот или иной эффект, может иногда прийти лишь со второго или третьего раза. И именно тогда, когда эмоционально эффект особенно силен, он воспринимается с минимальным осознаванием» [37].
В Ветхом Завете слово не есть вещь в себе, но акт изначального обращения к Хаосу. Так же и в начале каждой жизни: хаос внутреннего мира новорожденного как отражение внешнего мира первичен. И вторично обращение к нему через знак. Каким бы ни был первый акт знаковой деятельности, он всегда начало сотворения внутреннего мира человека. Но этот внутренний психологический мир, как и мир внешний, существует в своих собственных психологических пространстве и времени. Вот как образно и ярко о них писал М.АЛехов: «Наша душа по Природе своей склонна жить в нереальных пространстве и времени... Вспомните минуты, когда ваша душа была настроена счастливо и радостно. Не становилось ли для вас в эти минуты пространство шире, а время короче? И, наоборот, в часы тоски и душевной подавленности, не
Начало
формирования внутреннего пространства
замечали ли вы, как давило вас пространство и как медленно текло время?» [36].
Координаты этого пространства — те ассоциации, которые закладываются у человека под влиянием значений координат внешних. Несколько позднее мы увидим отражение их в слове.
Итак, первой среди ассоциативных координат пространства внутреннего мира становится вертикаль.
Все знают, как 2-летний ребенок «прячется» от нас, закрыв глаза ладошками. Погрузившись таким образом в темноту, он уверен, что его внешний мир исчез и для всех остальных. Два мира — внутренний и внешний для него еще неразделимы. И так же, как при формировании мышления речь ребенка постепенно разветвляется на направленную вовне и на себя, все пространственные ощущения раздваиваются на психологическое внешнее и на такое же внутреннее.
Как мы уже определили: для младенца в первое время после рождения существовало только внешнее психологическое пространство, а точнее, внешняя вертикаль, состоявшая из внешнего верха и внешнего низа, представляющих из себя комплекс ассоциаций: моя зависимость, от меня зависимость (верх-низ), и, наконец, обобщенная Зависимость (вертикаль). Затем комплекс вертикальных ассоциаций завершился формированием прочных установок, т.е., по определению психолога Узнадзе, «бессознательной направленностью к определенному содержанию сознания».
Вот подобного рода однозначные установки складьшаются у людей в первый период после рождения по отношению как к верху и низу по отдельности, так и ко всей вертикали целиком.
Человек, если он бодретвует, не думать не может. Так же постоянно, не прерываясь ни на секунду, он ориентируется в пространстве, его окружающем. Среда, т.е. комплекс внешних обстоятельств, в целях адекватного поведения диктует необходимость определения: отношения Я к этим обстоятельствам. Проходящее в знакомой среде квартиры, двора, дачного участка, рабочего кабинета или цеха незаметно для нас, но вполне осознается в обстоятельствах незнакомых или (как мы обычно говорим) «в новой обстановке».
В системе «Я— Все Остальное» определение местоположения своего Я среди окружающих объектов есть непременное условие, необходимое для ответа на вопрос «что есть сейчас Я?». Иными словами, «Я есмь» и «Я — в данном месте» — психологические синонимы.
На начальном этапе цивилизации у ведущего кочевой образ жизни человека понятия «где Я?» и «что есть Я?» практически полностью совпадали. Если ручей передо мной — значит, у меня не будет жажды, если же ручей позади меня — значит, у меня уже нет жажды. Если я увидел перед собой зверя — значит, буду с пищей, если
же я стою над убитым зверем — значит, я уже обеспечен пищей и т.п. Но это «где .# среди объектов?» для определения ситуации нуждается в контексте.
Под контекстом мы будем далее понимать совокупность необходимых условий для верного понимания смысла.
Например, если вокруг кого-то лес (его контекст: обиталище хищников, очень много деревьев, кустарников, не видно горизонта и т.д.) — это означает, что он в опасности; если некто внутри (контекста) пещеры — значит, он вне опасности и др. К слову говоря, это одновременное положение внутри и вне впрямую указывает на существование двух пространств — объектного и субъектного, о чем речь пойдет чуть позднее.
Такой процесс аналитической ориентации в пространстве, где обязательно учитывается контекст, мы будем называть психологической координацией (далее просто координацией). Он в разной степени присущ всему живому на Земле.
Важнейшие координации запоминаются и далее выступают как сложившиеся программы поведения. Эти программы имеют свою эволюцию. Так, даже одноклеточная инфузория, отделившись от своей прародительницы в квадратном аквариуме и помещенная через некоторое время в круглый, продолжает двигаться по прямым углам. Это указывает, что координация — исходная ступень в развитии аналитических способностей живого существа; она же основа первичной формы познания — имитации телом явлений окружающей действительности.
«Где я, как расположены окружающие меня объекты, по какому пути мне необходимо идти, чтобы удовлетворить голод, избежать опасности, охранить потомство?» — эти и подобные им элементарные координационные задачи постоянно и всю жизнь решают все представители мира животных и человека. С той только разницей, что для животных решение этих вопросов и есть предельный уровень думанья, выше которого они не поднимаются. Чем выше эволюционный вид, тем меньше инстинктивного автоматизма в его координациях. Именно этот постулат положен в основу экспериментов по определению уровня разумной деятельности животных.
Первый эволюционный этап пространственного думанья — это умение отвлечься от конкретного пространства, перевести его в сферу ожидания, в систему установок — т.е. создание образной, идеальной модели такого пространства. Важнейшее условие здесь — это приобретение и развитие пространственных ассоциаций, часть из которых мы рассмотрели в вертикальном периоде развития ребенка.
В примитивном подсознании животных тоже существует идеальная модель мира. Только у них (кроме приматов) эта модель прак-
тически одномерна и вертикальна. Вертикальны и основные программы поведения: забота о потомстве, питание у травоядных, поиск пищи по запаху следов, а затем нападение у хищников и т.д. Поэтому знаковая система языка животных, т.е. их выразительная пантомимика построена большей частью по вертикальной оси. Все остальные координационные действия в других измерениях, разумеется, тоже существуют. Но основной вектор жизнедеятельности — вертикаль. (Продолжение рода (спаривание) и желание быть сверху у самца и снизу у самки. Утоление голода при опущенной голове у травоядного и при таком же направлении — у хищника. Избежание опасности: не допустить нападение сверху или снизу.)
Наблюдение за миром животных уже давным-давно убедили человека в истинности его собственного «вертикального опыта».
Как известно, каждый знак в языке не только людей, но и животных — это обычное по форме действие, но в условиях иного контекста. Яркие примеры тому: имитация самкой сексуальных действий самца как знак презрения (свойственный, например, всему семейству псовых) или, например, дружелюбное покусывание руки хозяина, игровые движения: вверх — подпрыгивания («угроза») или вниз — прижатие к земле («затаивание») и т.п. Очень многое здесь по своей природе схоже и с главной психологической особенностью координаты внутреннего пространства взрослого человека как с установкой на эмоциональную сущность вертикали. Что же касается человеческих действий, которые становятся знаком, попадая в иной контекст, то, судя по всему, именно это имел в виду С.М.Эйзенштейн, когда отмечал: «Главное — в контекстной обусловленности целостного восприятия отдельного такого элемента, который может в ином контексте и в иных условиях читаться совсем иначе» [37].
Эта внутренняя координата, абстрагированная от реального пространства (помните, внутри укрытия — вне опасности), в отрыве от конкретных объектов, носит характер определенных ассоциаций, которые становятся пространственными понятиями. Иными словами, топономы «сверх», «высок[ий]», «вершина», «невысок[ий]», а также «низ», «низкий», «низость» и их центр — пространственное «Я» становятся обозначениями особых координационных переживаний.
Для младенца вертикаль существует только вне его. У более старшего ребенка образуется еще и ассоциативная, как бы внутренняя вертикаль, неотделимая пока от реальной внешней. В подсознании взрослого человека внутренняя вертикаль уже автономна от реальной и становится полноценной ассоциативной вертикалью внутреннего пространства.
Этот процесс формирования первой из трех координат внутреннего пространства напоминает процесс перехода внешней речи ре-
бенка во внутреннюю речь взрослого, что является, как известно, основой формирования словесного мышления.
Мы не можем с уверенностью определить границу, за которой речь становится внутренней. По мере развития ребенка она характеризуется все более свернутой артикуляцией, все менее слышной окружающим. Ее, пожалуй, с некоторой долей условности, можно было бы определить как беззвучную речь, артикулируемую с закрытым ртом.
Характеризуя особенность внутренней речи, Л.С.Выготский пишет: «Для письменной речи состоять из развернутых подлежащих и сказуемых есть закон, но такой же закон для внутренней речи — всегда опускать подлежащие и состоять из одних сказуемых» [9]. Сказуемое как знак действия, выраженное, как правило, в форме глагола — это одновременно и обозначение акта координации. Иначе говоря, чем более свернутый характер имеет речь, -тем большее значение приобретает топономика.
Внутреннее пространство, по аналогии с внутренней речью, также основано на «сворачивании» развернутых перемещений во внешнем пространстве. Или, перефразируя Л.С.Выготского, если для развернутых движений состоять из начальных, промежуточных и конечных фаз есть закон, то такой же закон для внутреннего пространства — всегда опускать промежуточные фазы, сохраняя лишь связь между исходной и конечной топономами.
Итак, нет четких границ не только .между развернутым и внутренним пространством, но и между развернутой и внутренней речью.
Рассмотренный нами процесс позволяет предположить, что, во-первых, наряду со словесным мышлением существует и вторая его форма — пространственно-ассоциативное мышление и, во-вторых, процессы образования обеих форм мышления (словесного и телесного) схожи между собой.
Некоторые итоги
Итак, в подсознании каждого из нас существует некоторая совокупность общих (стереотипных) ассоциаций, связанных с конкретным и ограниченным набором однотипных по содержанию проявлений внешнего мира. Часть этих ассоциаций относится к набору под условным названием «верх», другая — «низ», и все вместе они объединены тем, что можно назвать «вертикалью нашего подсознания».
Эти ассоциации возникают с первых дней жизни, находят свое подкрепление по мере взросления как в проявлениях внешней среды, так и в сфере культуры и являются отражением таких же процессов подкреплений, появившихся у наших предков во времена предшествующих цивилизаций.
Такие ассоциации совершенно стереотипны для любого человека и в любую эпоху. Причем, стереотипны до такой степени и так
очевидны и явны, что практически до недавнего времени не выделялись в самостоятельный объект изучения. Они — данность, такая же как воздух, о наличии которого мы вспоминаем только при его нехватке и затрудненном дыхании.
Итак, мы определили здесь три основные этапа.
Первый этап включает период от рождения до момента, когда ребенок начинает ползать. В это время вертикальные ассоциации формируются на уровне условных рефлексов, в образовании которых участвуют проявления внешнего мира. Хотя сила земного тяготения в данном случае действует вдоль туловища, но положение головы вертикальное и состояние вестибулярного аппарата соответствующее ему.
Второй этап начинается, когда ребенок самостоятельно встает на ноги. Он проходит в процессе активного общения со взрослыми, а затем со сверстниками и младшими детьми. Верх и низ окружающего пространства остаются на своих местах, но вертикальные ассоциации переходят в другой («стоячий») контекст. При этом уместно еще раз вспомнить о том, что врожденные или приобретенные формы поведения, проявляясь не по прямому назначению, т.е. в ином контексте, становятся знаками. Следуя этому правилу, у человека вертикальные ассоциации, заложенные в «лежачий» период, с первых моментов перехода в «стоячий» период (т.е. в ином контексте тела) также начинают обретать знаковый характер.
Все знают известный период «Ваньки-Встаньки», когда уложив ребенка, мы через десяток секунд обнаруживаем его опять стоящим в кроватке. При этом в его глазах обычно читаются и хитрость, и вызов. Это его «хулиганское» вертикальное действие носит уже ярко выраженное заявление — «Яесмь» и находится вне прежних примитивных вертикальных устремлений—желаний (еды, тепла и т.п.), т.е. за пределами вертикального контекста первых координации инстинктивных потребностей и поэтому носит очевидный знаковый характер.
Таким образом, если первый этап можно определить как эмоционально-физиологический, то второй — как социально-психологический. При этом второй этап является не заменой первого, но дополнением к нему. Все сложившееся на первом этапе не теряется, но остается на всю жизнь, уходя в самые глубины подсознания.
И наконец, третий, вобравший в себя два предыдущих, этап — комплекс вертикальных ассоциаций, характерный для взаимоотношений не только родителей с детьми, но и взрослых между собой. На этом этапе интеллектуальное значение вертикали проявляется в так называемой координации — аналитической ориентации, связанной с реализацией конкретных потребностей взрослого человека. И главная из них — способность отвлечься от себя и выявить
иерархическую связь между элементами такой системы, в которых свое собственное Я уже отсутствует.
Разумеется, полноценная человеческая деятельность происходит во всех трех измерениях психологического пространства, о которых мы будем говорить позднее. Сейчас же важно отметить: вертикаль как установление иерархической связи между элементами в любой рассматриваемой системе — исходная координата интеллектуального процесса, его экспозиция.
Без комплекса детских вертикальных ассоциаций, о которых мы говорили, ни о каких иерархических построениях в гуманитарных и точных науках, равно как в искусстве и в быту, не могло бы быть и речи: они были бы лишены основного, общего для всех нас значения: подчинения, управления — сверху вниз и подчиненности, управляемости — снизу вверх.
С.М.Волконский пишет: «Обратите внимание на то, какой оттенок радости сообщается слову Здравствуйте!, когда оно сопровождается движением назад; какой сердечностью, интимностью, окрашивается приветствие высшего к низшему, когда корпус откидывается назад. Как сильные мира сего знают это свойство своего привета, исколько маленьких людей, во время какой-нибудь церемонии затерянных втолпе, чувствовали себя поднятыми на седьмое небо только потому, что проходившее высокопоставленное лицо, откинувшись назад, произносило такие значительные слова, как "Здравствуйте, любезнейший"» 6.
Отметим, что откидывание назад выражает то, чего всловах пет: «Кого явижу!, Выли это!, Вот приятная неожиданность!».. Т.е. то жесамое «нет», но взначении «да» как радостно-кокетливого «Неможет быть! Нет, неверю!».
отражение того периода, когда, благодаря развитию собственной активности, у ребенка развивается ощущение своей независимости от взрослых, от вертикали.
«Если отказ есть пластическое "нет!", то легко догадаться, что будет пластическое "да!", — пишет об этом сагиттальном феномене Ю.А.Мочалов. — Театральная практика не выработала наименования этой реакции. Инет, к сожалению, для нее более точного определения, чем устремление. В некоторых случаях может подойти более короткое слово "выпад", но лишь тогда, когда искомый характер движения рывкообразен исродни выпаду фехтовальному.
Чаще всего мгновенное "да!" есть, по существу, реакция хищника.
Сравним прыжок кошки на внезапно упавшую птицу или бросок чайки на воду с реакцией коровы или лошади на появление пищи. Человека флегматичного справедливо будет уподобить травоядному, тогда как жизненно активного человека — в невульгарном значении слова — хищнику. В самомделе, что есть так называемая хорошая физическая реакция? Например, спортсмена на мяч? Нечто иное, как способность хищного зверя переступить через предполагаемое торможение: "Как? Мяч летит мимо меня...".
Что есть хорошая психологическая реакция? Например, умение раньше других сказать: "Я решаюсь!" По существу то же самое.
Осознанное устремление предполагает готовность.
Неосознанное — непосредственность. Это еще один случай реакции устремления: "Ты любишь меня? Да".
Это может быть сказано словом, мощным броском всего тела или даже стремительным перебегом (как это гениально делала Джульетта Улановой), а может быть —едва заметным движением глаз. Но в любом случае это ответное движение к партнеру с подтекстом: "да!"...» [21].
В жизни каждого ребенка, когда он начинает делать первые самостоятельные перемещения в пространстве, например, активно ползает, наступает период, когда само по себе независимое от взрослого движение доставляет огромное наслаждение. Это ощущение настолько сильно, что сохраняется до глубокой старости, особенно у тех, кто постоянно испытывает охоту к перемене мест. Для них, любителей прогулок, туристов-пешеходов ипутешественников, сам факт перемещения дает то самое наслаждение, окотором Ф.М.Достоевский писал: «Колумб был счастлив не когда открыл Америку, а когда открывал ее».
Мысохраняем вместе с подсознательной радостью от своей способности ходить имышечные ощущения, которые очень точно
охарактеризовал пианист Г.Коган: «Ребенок, совершая свои первые шаги, "ходит" не только ногами, но и руками, губами, глазами и т.д». Однако о том, как мы «ходим глазами» — речь позднее.
Сагитталь – координата независимости
В самом начале вертикального периода собственно целенаправленной устремленности к чему-либо еще нет. Ребенок пока и не подозревает, что ему будет доступно самостоятельное приближение к удаленной цели хотя бы потому, что, во-первых, разглядеть далекий предмет не позволяет слабое еще зрение, а, во-вторых, врожденный инстинкт обладания находит свое удовлетворение лишь в пассивном ожидании, так как предметы с помощью взрослых сами попадают к нему в руки.
К слову говоря, осознает ли дитя, что игрушка, которую дал ему взрослый, — предмет самостоятельный и не является пищей? Первичные прообразы сагиттали: «да, хочу съесть, вкусно» (притягивание предмета ко рту) и «нет, не хочу съесть, невкусно» (движение в обратном направлении). Понять, что не каждый предмет служит для того, чтобы его съели, ребенку дано не сразу. Еще и поэтому устремления к объектам внешнего мира, даже у повзрослевшего малыша, поначалу носят еще неустойчивый характер и часто переходят в вертикальную направленность (просьбу, а порой и требование). Эти объекты еще существуют в восприятии ребенка как элементы связи между его телом и телом взрослого.
Со временем, благодаря развитию собственной активности и возможности воздействовать на тот или иной предмет (бросить, сломать, порвать и т.п.), развивается смутное ощущение не только зависимости предмета от себя, но и своей собственной, пока эпизодической, независимости от взрослых в ином, отличном от вертикали, измерении.
Самостоятельное воздействие на какой-либо предмет сродни перерезанию некоторой «социальной» пуповины — прерывание былой нерушимой связи двух тел: взрослого и ребенка.
Очень важный поступок — желание вырваться из рук взрослого. Это означает, что ребенку уже известно и желанно другое измерение нашего пространства, где он гораздо более самостоятелен и деятелен.
Четыре потенции выделил Леонардо: тяжесть, сила, движение и удар. И если первые две потенции уже освоены в вертикали, то вторая пара только начинает постигаться.
Познание ребенком сагиттали как образование второго ансамбля ассоциаций в первое время связано с узнаванием того, что мир неодномерен. Еще движение вдоль понимается как движение в буквальном смысле поперек (вертикали), вопреки (взрослому). Про-
сто в данном случае ребенку хочется тратить избыток энергии. Но куда? Вверх невозможно, так как малыш еще не умеет вставать. Вниз, но он и так внизу. Поэтому — только вперед. Как часто, пытаясь избавиться от гнетущей тяжести депрессии (от лат. depгessio — подавление!), мы говорим себе: «Вперед!», не имея в виду никакой конкретно цели. В возврате в тот далекий возраст пусть бесцельных, но свободных от вертикальной власти перемещений, мы часто находим отдохновение.
Первые движения ребенка вперед бесцельны, но не бессмысленны. Главный их смысл заключается в освоении второго измерения как такового, в удовольствии просто поползать. И только некоторое время спустя движение ребенка становится устремленным к объекту.
Первичное достижение цели связано с тратой энергии на преодоление расстояния до объекта. Количество затраченной энергии в этот период зависит как от степени умения передвигаться, так и от сложности препятствий, которые приходится преодолевать, включая длину пути и тормозящую, депрессивную вертикальную силу тяжести собственного тела. Здесь важно учитывать различия в ощущении ребенком получаемой энергии от затрачиваемой.
Закон эмоционального притяжения
Всем и в любом возрасте известно, что энергия, получаемая нами с пищей, в первый период воспринимается как подавляющее активность чувство сытости, но лишь в просвещенном сознании взрослого соотносится с количеством белков, жиров и углеводов. Взрослый способен уставать и мечтать об отдыхе. Ребенок воспринимает усталость как расходование энергии стимула и ищет не отдых, а другой стимул. Ему кажется, что он лишь растратчик энергии притяжения, излучаемой объектом, который стал стимулом его поведения, и может бесконечно тратить ее — было бы стимулов побольше. Интерес к тому или иному объекту продолжается столько, на сколько хватает энергии, как бы этим объектом в нас порожденной. Такое состояние чаще характеризуется фразой «не замечать усталости», реже — «вдохновением».
С этим связано одно из самых характерных проявлений состояния сознания где субъект не отделяет себя от объектов внешнего мира и потому еще, что ощущает свое Я носителем, растратчиком энергии объектов, которые в силу своей притягательности, кажется, излучают ее именно на него.
Здесь действует своеобразный закон силы эмоционального притяжения, принцип которого гласит: «Насколько мне интересен и желателен объект, настолько и я интересен и желателен
объекту». Признакисуществования этого закона можно найти внашей речи, когда мыговорим очем-то притягательном, зовущем, манящем и т.п.
Обращение запомощью ко взрослому при достижении сагиттальной цели это не только прообраз инструментальной деятельности, но иобращение к источнику потенциальной энергии движения.
Вертикальный период характеризуется практически полной пассивностью ребенка, иколичество полученной имэнергии значительно больше ееактивной траты. Если к этому добавить «кандальное» пеленание, то вообще не понятно куда, кроме как на переваривание пищи, рост икрик, эта энергия тратится.
Иное дело — сагиттальный период. Если вертикаль функционирует здесь как физиологический источник двигательной энергии, то сагитталь есть вектор тратыэтой энергии.
Поднятый на руки взрослым, уже достаточно хорошо умеющий ходить ребенок, когда «с высоты своего положения» замечает нечто привлекательное внизу, начинает активно вырываться из плена, требуя, чтобы егоотпустили. И чем дольше длится противодействие взрослого, тем «запретный плод» начинает манить к себе все более и более, накапливая в душе свою притягательную силу. Ассоциация с верхом как источником физиологической энергии дополняется ассоциацией с источником энергии психологической. Верх в этом случае служит местом, где копятся силы перед решительным броском по сагиттали.
Но вот ребенка спустили на пол, ипочти истерическая его потенциальная энергия становится в буквальном смысле кинетической (т.е. двигательной).
Низ в этом случае начало перехода потенциальной энергии в кинетическую, реализуемую в силе эмоционального притяжения — ребенок наконец устремляется к вожделенному объекту. И чем дольше удерживали его на руках, тем активнее будет это устремление. Можно предположить, что проявление земного тяготения, познанного ребенком в вертикальном периоде, связывается ассоциативно и с «притягательностью» объекта. Однако, если физическое тяготение, как мы отмечали, связано с отрицательными эмоциями, то тяготение по сагиттали, т.е. по вектору независимости, ассоциировано с эмоциями положительными.
Чем дальше расположен по сагиттали объект, чем он притягательней, тем большую энергию для его достижения надо получить сверху. Отмечается энергетическая двухмерность: получаю по вертикали, трачу по сагиттали. Таким образом, вертикаль отражает потенцию, сагитталь — кинетику.
Думается, что этим объясняется непонятная, с первого взгляда, игра, заключающаяся в,постоянном «Возьми меня на руки!» (или заползание на колени взрослого) и, почти тут же, требование свободы. Отпущенный с рук ребенок стремглав бежит до первого попавшегося на сагиттали объекта — и все повторяется вновь.
На начальном этапе развития получение итрата энергии носят импульсивный характер. В этом проявляется как бы атавизм вертикального периода. Вспомните эпизоды осознания своего Ячерез бросание предмета вниз. В начале сагиттального периода трата энергии также весьма импульсивна, так как энергия расходуется лишь на кратковременные прямолинейные движения понаправлению к вожделенному объекту.
Здесь уместно различить два сагиттальных характера движения к объекту или от него: повнешнему приказу и пособственному желанию, т.е. приказу внутреннему. Это объясняется тем, что приказы взрослых на начальном этапе развития ребенка носят односложный характер, рассчитанный на импульсивное выполнение: «подойди, положи, возьми, принеси...», но, увы, чаще: «не ходи, вернись, не смей, нельзя, отдай, не бери, стой..» ит.п.
Однако со временем взрослому всевластию приходит конец. Тому пример непослушание, связанное с активным сагиттальным контрвертикальным действием, которое проявляется вимпульсивном бунте убегающего ребенка, протестующего против запретов взрослого. Причем, чем сильнее запрет, тем активнее реакция.
Искусственное сдерживание извне непроизвольных устремлений ребенка через некоторое время сменяют самозапреты — усвоенные нормы поведения. Эти волевые усилия ни у ребенка, ни у взрослого, как известно, не отменяют желаний. «Запретный плод» —самый потенциально заряженный объект.
Очевидно, что первое волевое усилие есть отказ от траты, излучае-мой вожделенным объектом энергии, на которую наложено вертикальное вето.
Где находится источник этой энергии? Ищите наверху.
Идействительно, у ребенка импульс энергии, полученный от желанного, но запретного объекта, сохраняется уже как бы вотрыве от самого этого объекта и выходит из непосредственного поля зрения.
Со временем наступает момент, когда ребенок отказывается от немедленной траты энергии, полученной от запрещенного объекта. Но разве запрет способен отменить притягательность? Она, эта притягательность, может уйти глубоко в подсознание, но не исчезнуть. Встает вопрос, что с этим, отделенным от источника, запасом энер-
гии делать? Приходится потратить его на другой объект. Поэтому очень часто энергия тратится на совершение поступка, с точки зрения взрослого, абсурдного. Но в данном случае происходит замещение не столько одного действия другим, сколько замещение одних объектов внимания на другие1.
Стоит только вспомнить поведение каждого из нас, как станет ясно, что сублимированные объекты внимания встречаются нам на каждом шагу. Всем известно то, что мы называем «отвести глаза», дабы скрыть свою заинтересованность чем-либо. (Это особенно знакомо мужчинам-пассажирам метро в летнее время). В самом деле, нельзя отвести глаза от одного объекта внимания и при этом не перевести взгляд на другой объект — объект сублимации. Но об этом дальше.
А сейчас нам важно обратиться к поведению ребенка в сагиттальной системе «близко—далеко». Очевидно, что чем дальше объект, тем большее усилие необходимо для того, чтобы приблизиться к нему.
Достижение
Мы не случайно называем так успех. В этом прослеживается память о знаменательном моменте в жизни каждого из нас, когда он, пусть ползком, но уже самостоятельно, без чьей-либо помощи успел приблизиться к желанному предмету, пока тот не изменил своего местоположения. С первым успехом бесцельные броски по сагиттали сменяются достижением цели, а перемещения в пространстве — целенаправленными движениями.
Здесь же обнаруживаются и первые ощущения своей, пока неполной, раздельности со взрослым. Если по вертикали, чтобы избежать неприятного чувства отторгнутости от главного объекта внимания — взрослого, ребенок просится на руки, но уже по сагиттали он самостоятельно устремлен к воссоединению с объектом в единое целое. Т.е. теперь былое унизительное упрашивание сменила возможность действовать автономно и на одном иерархическом уровне с объектом: самостоятельно выбирать движение во имя единения к объекту или нет.
«Дети во всем зависят от взрослых и материально и в иных отношениях — взрослые позволяют или не позволяют делать то-то и то-то. Позади у детей очень мало воспоминаний, а впереди необъятно много, так, что будущее теряется за горизонтом и выглядит смутным, неопределенным и несколько фантастичным» [30]. На первых этапах освоения сагиттали ребенок проявляет себя как максималист. Интерес к предмету вызывает полную амплитуду движения к нему:
1 Более подробно это будет рассмотрено в разделе, посвященном топоном-ному вниманию.
малыша пока может удовлетворить лишь то, что можно потрогать. Итолько когда будет, наконец, усвоено это знаменитое вертикальное «нельзя!», наступит момент свертывания передвижения сначала вимпульсивную первую фазу движения к объекту, потом лишь внаклон корпуса, затем втолько устремленный (часто с грустью итоской) взгляд.
Свертывание сагиттальных движений происходит, разумеется, не только в результате запретов. Окакой-то предмет ребенок обжегся или поранился, к другому просто ослаб интерес. Но стоит только кому-то из них попасть в поле зрения, как совершается микросагиттальное движение. Например, импульсивное отстранение от опасного предмета.
Отстранение —движение обратное достижению, получается умалыша не сразу, так как отползти гораздо труднее, чем приползти. Но при умении ходить, отстранение совершается так же легко, как идостижение.
Первые заранее продуманные действия-гипотезы также начинают совершаться посагиттали. С этого момента:
— во-первых, расстояние до объекта само посебе информирует отом, сколько энергии потратится на проползание, а потом прохождение ипробегание;
— во-вторых, любое препятствие требует заранее обдуманного способа его преодоления;
— и, в-третьих, необходимо ответить себе на вопрос: стоит ли данный объект того, чтобы к нему приближаться, с учетом первого и второго.
Следует отметить, что еще очень долго у детей сохраняется самоценность движений посагиттали как полноценного вида деятельности. «Куда пойдем?» и«Что будем делать?» у подростков часто означает одно и то же.
С механизмом проектирования собственных устремлений к объекту тесно связаны первые понятия о времени:
будет —предощущение движения к объекту;
есть — эмпатическое слияние с объектом;
было —память опроделанном пути.
Мыбылое называем прошедшим. Будущее —предстоящим. Что же есть настоящее?
Это Я и подчиненный мне или властный объект. На-стоящее (над-стоящее) вертикально. Смотря, кто над кем над-стоит. Если объект надо мной, значит я коплю энергию перед достижением, иэту энергию надо потратить.
Если Янад объектом, значит достижение свершилось, иэнергия уже потрачена. Итеперь надо, ожидая благосклонного (благо-свер-
ху-вниз-наклонного) дозволения от более высокого «Некто», накопить и потратить энергию на что-нибудь еще. Здесь одна из причин частой переключаемости внимания у детей с одного объекта на другой. И чем чаще этот «Некто» возникает над ребенком, тем более переключаемость внимания и тем менее ребенок сосредоточен на чем-нибудь одном. (Это знают все родители).
С возрастом «Некто» замещается на «Нечто», сохраняя свое вертикальное топонимическое значение. К этому «Нечто» и устремляем мы свой взор, закатывая глаза, в извечном вопросе «Что делать?», т.е. по какому пути пойти?
Отсутствие перспективы в детских рисунках, кроме сохранения вертикальной иерархической зависимости объектов, о чем мы уже говорили, означает еще и то, что все изображенные объекты воспринимаются ребенком как реально достигнутые и им обладае-мые. При соблюдении одной из важнейших отличительных черт са-гиттали — уменьшение предмета с его удалением и наоборот, для ребенка возник бы пока неразрешимый для негр парадокс: объект и достигнут и, одновременно, отдален. И как можно уже обладать тем, что расположено еще далеко?
Иными словами, до тех пор пока для ребенка (равно как и для взрослых художников многих прошлых эпох) изображаемый предмет неотделим в сознании от его реального прототипа, закон перспективы соблюдаться не может в силу первичного значения са-гиттали как комплекса ассоциаций вокруг понятий «устремленности к цели» (или просто «устремленности»), «достигнутости», «обладания».
В давние времена при кочевом образе жизни перемещения в пространстве были основой основ существования человека. И комплекс детских ассоциаций из сагиттального периода так же легко, как и из вертикального переходил без помех в мир взрослых. Долго — длинно, скоро — коротко. Психологическое время — сагиттально.
Нас не смущает, что близкие нам люди могут быть от нас далеко (даже в другой стране), а далекие совсем рядом, за одним обеденным столом. Эта образность нашей речи — отражение уже не внешней сагиттали, но тождественного ей комплекса сагиттальных ассоциаций, т.е. сагиттали внутреннего пространства.
В визуальных видах искусства сагитталь внутреннего пространства переводится в реальный план пространства внешнего. Так, Леонардо да Винчи говорил, что на картине наиболее значимые фигуры должны быть приближены к зрителю, а менее значимые — отдалены. Поэтому композиция картины ААИванова «Явление Христа народу», где фигура Христа впервые была отодвинута на самый дальний план, — это акт прощания Художника с многовековым пе-
риодом в живописи, связанным со скрупулезно точным воспроизведением во внешнем пространстве пространства внутреннего.
К слову говоря, в силу «инфантильной сагиттальное™» все обрядовые рисунки не только не могут, но и не должны соблюдать закон прямой перспективы, должны стремиться к обратной перспективе с ее пространственно-философским утверждением: все доступное — далеко, все недоступное — близко.
По мере взросления в жизнь ребенка, дополняя вертикальный период общения со взрослыми, входит сагиттальный период общения со сверстниками. Одновременно к комплексу вертикальных ассоциаций взаимодействия с властными людьми добавляется сагиттальный комплекс ассоциаций общения с равными себе.
Чтобы лучше понять структуру этого периода, необходимо согласиться с тем, что до сих пор мы, по существу, рассматривали только одну часть сагиттали — фронт, т.е. то, что находится перед человеком.
Теперь же мы обратимся к сагиттали целиком, включая и то, что находится сзади, т.е. тыл.
Раньше мы определили, что зона видимого недоступного «высоко» являлась миром, в котором обитали взрослые. В сагиттальном периоде, особенно в те моменты, когда внимание и движение ребенка направлено исключительно к тому или иному фронтальному объекту, тормозящая (останавливающая) его сила взрослого приходит из зоны, расположенной вне видимости — сзади.
Когда рука взрослого останавливает малыша, готового погладить облезлую бродячую собаку или шагнуть в лужу, то самый момент остановки ребенок воспринимает как дидактический импульс, пришедший сзади. При этом часто сила, пришедшая с тыла, привычно переносит его по вертикали на руки взрослого.
Так, первые табу при самостоятельном вхождении в мир приходят к нам с тыла. Прошлое — это опыт «нет», будущее — это априорное «да». Э.Хемингуэй говорил, что никакой старческой мудрости не существует, но есть осторожность.
Условнорефлекторная природа связывает табу с ощущением его прихода сзади. Это случается в возрасте, когда уже не ста, а всего лишь десятка повторений достаточно для возникновения устойчивой условнорефлекторной связи, которая в глубинах подсознания останется на всю жизнь. И здесь, как и в вертикали, «Некто» замещается, сохраняя свое значение, на «Нечто».
Итак, фронт ассоциируется с притяжением, тыл — с отторжением.
Но вертикальное «нет» отличается от сагиттального. Если в первом случае оно связано с отниманием предмета взрослым, часто с полным исчезновением его из поля зрения, то сагиттальное «нет» —
это запрет на движение к объекту, который, тем не менее, продолжает оставаться зримым.
Движение взгляда ребенка по сагиттали двухмерно, так как одновременно сопровождается взглядом по вертикали. В этом легко убедиться и взрослому. Перенесите взгляд с этой строки на противоположную от вас стену комнаты и обратите внимание на движение ваших век.
Характерно, что при переносе взгляда по сагиттали с одновременным переносом его по вертикали, у ребенка все вертикальные ассоциации подкрепляются. Так, во время игры с предметами он от более доступного, более «своего» предмета переносит взгляд к дальнему, болес «чужому» снизу вверх, поднимая веки или голову (точно так, как это сделали сейчас и вы) и наоборот. А в том случае, когда надо получить разрешение на движение к удаленному объекту, переносит взгляд с лица взрослого на этот объект сверху вниз и наоборот.
Все это очень существенно и пригодится нам, когда мы позднее будем рассматривать вопросы, связанные с пространственной композицией в визуальном искусстве.
Сагиттальный обзор
Как известно, угол зрения человека равен 120°. Стрелки часов, например, расположены под таким углом ровно в 4 часа. Это означает, что в каждый момент времени любой из нас видит только 1/3 окружающего пространства. Два собеседника, стоящих лицом друг к другу, соответственно видят вместе только 2/3 этого же пространства. Если представить часы с четырьмя стрелками, то одна пара их в этом случае укажет на 4 часа, а другая — на 8 часов 20 минут. И только для трех человек пространство их непосредственного общения (угол третьего — 11 часов 40 минут) в совокупности лишено terra incognita. При этом должно быть выполнено одно условие: все должны стоять лицом друг к другу так, чтобы их плечи совпадали со сторонами воображаемого равностороннего треугольника.
Мы не будем здесь обращаться к ситуации, когда:
«Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье».
(Здесь все, сказанное С.А.Есениным, замечательно афористично и верно. Разве только третья строка не имеет никакого отношения к первым двум.)
Не в этом ли атоме объективно-всесторонней информированности при общении кроется тяга интеллекта к философской триаде? Не потому ли Дон Кихот и Санчо Панса, Дон Гуан и Лепорелло,
Остап Бендер и Воробьянинов, Пантагрюэль и Панург, Хлестаков и Осип, и многие, многие другие все время находятся в поисках третьего переонажа, а когда находят — «все тут и начинается»? Именно на треугольнике базируется композиционное ядро и во всех визуальных видах искусства.
Рассмотрим самый распространенный случай непосредственного общения людей, обращенных друг к другу.
«Когда я созерцаю цельного человека, находящегося вне и против меня, наши конкретные действительно переживаемые кругозоры не совпадают. Ведь в каждый момент... я всегда буду видеть и знать нечто, чего он [созерцаемый мной человек] со своего места вне и против меня видеть не может... мир за его спиной, целый ряд предметов и отношений, которые при том или ином взаимоотношении нашем доступны мне и не доступны ему. Когда мы глядим друг на друга, два разных мира отражаются в зрачках наших глаз. Можно, приняв соответствующее положение, свести к минимуму это различие кругозоров, но нужно слиться воедино, стать одним человеком, чтобы вовсе его уничтожить.
Этот всегда наличный по отношению ко всякому другому человеку избыток моего видения, Знания, обладания обусловлен единственностью и незаместимостью моего месТа в мире: ведь на этом месте в это время в данной совокупности обстоятельств я единственный нахожусь — все другие люди вне меня» [2].
Итак, фронт при общении — это область общих объектов. Тыл — это мое прошлое и в то же самое время будущее того, с кем я нахожусь в контакте (если там, у меня за спиной, есть интересующий его объект, о котором или я только помню, или не ведаю вовсе). Благодаря тому, что часть меня, т.е. часть моей сагиттали более доступна в восприятии не мне, но другому, происходит наше психологическое взаимопроникновение.
Но то, что будущее одного кажется в прошлом другого (фронт и тыл каждого противоположны друг другу), то что у него будет, то у меня как бы уже было — источник инфантильного консерватизма и апломба каждого из нас. Чтобы не отрицать, а, наоборот, согласиться с планами собеседника, достаточно оглянуться, и его будущее станет нашим общим.
Тыл — область моей незащищенности. Я, как и древний человек, не могу увидеть опасности сзади. Мой дозорный — передо мной. Да простит меня читатель за сравнение, которое я сейчас приведу. Акт высшего дружелюбия у обезьян состоит в поиске блох на спине у соплеменника, т.е. в недоступной для него зоне.
Тыл — невидимая для каждого из нас область, принадлежащая в то же время каждому из нас. То, что мы доверяем эту зону нашему
собеседнику — это и надежда на помощь другого, и наша открытость ему, и важное условие общественности человека.
Стоит только оглянуться.
«Любовь — это когда смотрят не друг на друга, но в одну сторону» (ГЛорка).
В том, что тыл — это прошлое (т.е. уже пройденная часть пути) и, одновременно, область нашей незащищенности, нет противоречия. Ведь все наши сокровенные и часто греховные тайны находятся в прошлом. Именно на выявлении давних эпизодов жизни каждого из нас основан психоанализ. В нем, в нашем прошлом, где столько ошибок и разочарований, — источник уныния, угрызений совести и раскаяния.
Каждому из нас есть что таить. И в угрозе разоблачения, т.е. в переносе этого из тыла на фронт, на всеобщее обозрение — наша психологическая незащищенность.
Известно, какое огромное значение имеет в визуальном искусстве фон, т.е. тыл из представленных зрителю объектов. Фон — это изображение окружающей среды героев. Но он же образ их прошлого, всего пережитого (т.е. оставленного позади) ими. Всего того, что сейчас мы ведаем о них лучше и полнее, чем они сами о себе. Фон — это художественный образ психоанализа героя, совершаемый зрителем. При этом очень важно, что в роли фона может оказаться и другой человек, расположенный за спиной стоящего впереди. И тогда он, стоящий за спиной, являет нам не только себя, но и персонифицирует в себе прошлое того, кто находится перед ним и лицом обращен к нам, зрителям.
Сагитталь в речи Приведем слова и выражения, обозначающие сагиттальные действия и ассоциации.
ФРОНТ или ДВИЖЕНИЕ ВПЕРЕД: будущее, будет; предстоять; притягательно; привлекательно; возможность, можно, да; быстро, коротко; долго, длинно; вперед; идти, стремиться к намеченной цели; близость; доступно; достижимо.
ДВИЖЕНИЕ НАЗАД или ОТСУТСТВИЕ ДВИЖЕНИЯ: отстраненность; нельзя, постой; воротить, вернуть, возвратить; отступить [от намеченной цели]; попятиться [отказаться]; отталкивающе [безобразно]; недоступно; недостижимо.
ТЫЛ: прошлое; былое; прошедшее; оглянуться [сверить с личным опытом]; обернуться (1) [превратиться]; незащищенность [возможность нападения сзади]; оглянуться, обернуться (2), вернуться назад [пересмотреть свое решение].
Очевидно, что круг ассоциаций со вторым вектором психологического пространства приведенным перечислением не ограничивается.
Вот совершенно сагиттальное стихотворение Ф.И.Тютчева.
Из края в край, из града в град
Судьба, как вихрь, людей метет.
И рад ли ты или не рад,
Что нужды ей?.. Вперед, вперед!
Знакомый звук нам ветр принес:
Любовь последняя прости...
За нами много, много слез,
Туман, безвестность впереди!
«О, оглянися, о, постой,
Куда бежать, зачем бежать?...
Любовь осталась за тобой,
Где ж в мире лучшего сыскать?
Любовь осталась за тобой,
В слезах, с отчаяньем в груди...
О, сжалься над своей тоской,
Свое блаженство пощади!
Блаженство стольких, стольких дней
Себе на память приведи...
Все милое душе твоей
Ты покидаешь на пути!».
Не время выкликать теней:
И так уж мрачен этот час.
Усопших образ тем страшней,
Чем в жизни был милей для нас.
Из края в край, из града в град
Могучий вихрь людей метет,
И рад ли ты или не рад,
Не спросит он... Вперед, вперед!
Некоторые итоги
В сагиттальный период, так же как и в вертикальный, в подсознании каждого из нас формируется некоторая совокупность общих (стереотипных) ассоциаций, связанных с конкретным иограниченным набором однотипных посодержанию проявлений внешнего мира.
Часть этих ассоциаций относится к набору под условным названием «фронт», другая —«тыл». Вместе они объединены тем, что можно назвать сагиттально-ассоциативным комплексом, т.е. подсознательной сагитталыо.
Этот комплекс начинает возникать с первых дней самостоятельных, целенаправленных движений ребенка инаходит свое подкрепление со временем в его партнерских взаимоотношениях с предме-
тами, со взрослыми и, особенно, со сверстниками, а позднее со всеми элементами внешней среды, включая сферу культуры.
Мы определили здесь три основные этапа.
Первый этап начинается с периода активного ползанья и ощущения своей все возрастающей независимости от взрослого, заканчиваясь началом самостоятельного и уверенного прямохожде-ния. К этому моменту все ассоциации, связанные с вертикалью, уже вошли «в плоть и кровь», а сагиттальные только начинают формироваться. Поэтому естественно, что некоторые формы приобретения пространственного опыта переносятся из вертикального в сагиттальный период.
Главная из них — импульсивность поступков и иерархический принцип значимости: далеко — близко, доступно — недоступно, достижимо или недостижимо и т.д.
В сагиттали, так же как и в вертикали, иерархичность значений тесно связана с количеством затраченной энергии. Разница заключается в том, что если в вертикальном периоде энергия — это конкретная физическая сила воздействия, то в сагиттали — это внутренняя, эмоционально-образная сила действия.
На втором этапе сагиттальные ассоциации закладываются на уровне спонтанного неориентированного маршрута и потому есть не более, чем ощущение своего иррационального сагиттально-динамического Я (в отличие от социального вертикально-статического).
«Освобождение от родительского влияния становится возможным только тогда, когда человек достигает независимости, т.е. приобретает умение жить "включенным" в настоящее, действовать спонтанно и достигать близости с другими людьми. Некоторые счастливые люди обладают свойством, которое выходит за пределы всех классификаций поведения. Это свойство "включенности" в настоящее. Другое их свойство, гораздо более важное, чем любое предварительное планирование, — спонтанность», — пишет Э.Берн [4].
Значение сагиттали как абстрактной независимости вступает в конфликт «борьбы за свободу» с вертикалью, успех которой визуально проявляется в диагональном векторе: чем меньше угол этого вектора по отношению к сагиттали, тем выше степень свободы. Это обстоятельство, кроме всего прочего, еще более закрепляет весь вертикальный комплекс ассоциаций.
Третий этап наступает с момента самостоятельного достижения объекта и до начала аналитической манипуляции с двумя объектами, т.е. до того момента, когда происходит начало овладения горизонталью, о чем будет сказано позднее.
Как и во время овладения вертикалью ребенок сначала методично бросает предметы вниз, а затем, подражая взрослым — вверх, так и в
сагиттальном периоде происходит нечто подобное: казалось бы, бессмысленное методичное перемещение игрушки от себя и к себе на самом деле есть овладение вторым измерением, т.е. объективизация психологической сагиттали.
Вертикально- сагиттальная плоскость
Как мыопределили ранее, вертикаль ассоциативных пространств (внешнего ивнутреннего) представляет из себя систему, где сверху вниз происходит подчиненность,
управление одного объекта другим исуществуют иерархические связи: маленький ребенок —игрушка, подросток —меньший ребенок, взрослый — ребенок ит.д. Кроме того, вабстрагировании от своего Я здесь же по вертикали существует подобная ей иерархия: небо (стихия) —люди, начальник —подчиненный, государство — город ит.п.
Мыусловились также каждую значимую точку на вертикали называть «топономой», например, отеци старший брат — этодве то-пономы, первая из которых расположена выше второй.
Рассматривая вторую координату внешнего и внутреннего пространств — сагитталь, мытакже определили еекак координату личной независимости, свободы движения, состоящую из топоном, каждая из которых пофронту обозначает степень близости к объекту и, тем самым, количество энергии, которую необходимо затратить на преодоление пути при достижении цели.
Отмечен был ифеномен сложившейся враннем, детстве иллюзии энергетического воздействия объекта как его некоторая «притягательность», «привлекательность» (вертикальный опыт силы земного притяжения), что по существу есть стимул движения к объекту.
Таким образом, как ив конкретном физическом пространстве, здесь между двумя топономными координатами лежит топономная плоскость. Это некоторая ассоциативная плоскость, континуум двухмерных топоном, каждая из которых скоординирована попаре одномерных топоном — вертикальной исагиттальной.
Рассмотрим поговорку: «Плох тот солдат, который немечтает стать генералом». Безусловно, здесь топонома внутренней вертикали солдата —«генерал» —расположена значительно выше топоно-мы«рядовой», и мыможем определить две сагиттальные топоно-мы: где субъект —«рядовой», а объект-цель —«генерал»..
Носо словом «генерал» может быть связана идругая ассоциация, например у сына генерала. Рассмотрим условное графическое изображение вертикально-сагиттальной плоскости внутреннего пространства относительно каждой ассоциации (рис. 4).
Поодномерным (вертикальной исагиттальной) топономам рядового на условном изображении вертикально-сагиттальной плоскости
Рис.4
внутреннего пространства скоординирована двухмерная топонома «генерал-1», по упомянутой пословице о мечте солдата. Это то, что называется «высокая цель». Здесь видно сочетание образовавшейся топо-номы на плоскости как чего-то буквально иерархически высокого и одновременно требующего долгого пути к желанной цели.
Топонома «генерал-2» — это, очевидно, комплекс ассоциаций сына генерала, для которого обладатель большого .чина не более чем близкий человек (сагитталь) и глава семьи (вертикаль).
Таким образом, мы видим, что обнаружив, Где на приведенной ассоциативной плоскости расположена двухмерная топонома, мы можем определить комплекс ассоциаций субъекта, связанных с тем или иным объектом, и даже догадаться к кому из названных персонажей эти выраженные графически ассоциации относятся.
Иначе говоря, для передачи сообщения о своем отношении к объекту достаточно указать его место на ассоциативной плоскости психологического пространства.
Как это сделать? Так же, как мы это делаем постоянно: сопровождая произнесенные слова жестом или взглядом и указывая тем самым во внешнем пространстве, как в пространстве внутреннем скоординирована наша ассоциация. А так как координаты внутреннего пространства у всех нас по своему ассоциативному значению общие, то отношение каждого из нас к тому или иному объекту, факту, событию выявляется со всей очевидностью в конкретной топо-номе, на которую указывает направление тогосамого простого сокращения мышц, о котором говорил И.М.Сеченов.
Таким образом происходит как бы проекция внутреннего пространства во внешнее, т.е. процесс обратный формированию комплекса ассоциаций внутреннего пространства, его вертикали и сагиттали.
Это «перекачивание» топоном из внешнего пространства во внутреннее и наоборот, по мере накопления жизненного опыта, происходит у нас постоянно. Для тех же чья профессия — пространственные виды искусства, этот процесс является основным при создании композиций в живописи, пластического и мизансценического решения в театре. Вот почему не все равно где и как относительно друг
друга расположены предметы, например, в натюрморте. Эти предметы, будь то цветы или фрукты, есть знаки топоном внутреннего пространства художника, намеки на те ассоциации, которые несут всебе эти топономьК
Однако с более полной картиной сопряжения внутреннего и внешнего пространства мыможем встретиться, имея представление уже не одвух, но отрех координатах, последняя из которых горизонталь, т.е. когда в сфере восприятия ребенка ассоциативнос пространство становится полностью адекватно обычному, т.е. трехмерным.
В заключение этого раздела позволим себе сделать следующий вывод. Движения по сагиттали изначально носят импульсивный, спонтанный характер, а затем полностью подчинены, прежде всего, эмпатическому желанию слиться с объектом водно целое. Потому мыможем говорить оней как об иррациональной сйязи в структуре непосредственного общения, равно как ив сфере внутреннего пространства.
Необходимо также иуказать на горизонтальную зону ближайшего развития всагиттальный период развития ребенка. Совместные «тихие» игры взрослого и ребенка (конструирование из предметов, обучение обращению с куклой ит.п.) подготавливают почву для овладения третьим измерением психологического пространства.
Глава 3. ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ГОРИЗОНТАЛЬ
Формирование горизонтального комплекса ассоциаций происходит после образования вертикального исагиттального. Причем этот ансамбль ассоциаций также имеет свою принципиальную особенность.
Если комплексы ассоциаций двух других измерений формируются практически одинаково у всех людей, то впоследнем случае — втесной связи с индивидуальными особенностями конкретного человека.
Главное, что отличает горизонталь от вертикали и сагиттали —это то, что она не является вектором движения. Мыможем подняться иопуститься, пойти вперед или попятиться, но переместить свое тело в ширину невозможно, идти же боком противоестественно и нецелесообразно. Индивидуальная горизонталь каждого из нас ив сфере нашего же субъективного восприятия —вектор статичности.
Горизонтальная асимметрия
Различие ассоциаций между понятиями «лево» и "право" вплотную связано с функциональной асимметрией двух полушарий головного мозга. Причем эта зависимость обнаружена благодаря догадке врача П.Брока совсем недавно — чуть более 150 лет тому назад. Но исегодня основная причина преобладания правой руки над левой нам практичес-
ки неизвестна. Поэтому здесь мы будем говорить не столько о причине горизонтальной асимметрии, сколько о ее следствии.
Намек на асимметричность как на художественно-выразительное средство сделал еще ФЛанг (1727 г.): «Правой рукой в сценическом действии должно пользоваться главным образом. Делать жесты следует преимущественно правой рукой. Я говорю это не в том смысле, что левая должна быть все время неподвижна, но что для пластического выражения того, что требует существо речи, она должна только помогать правой руке, однако, порою левая должна оставаться в полном покое и действовать должна одна только правая рука» [29].
Тем не менее, то, что система «право-лево» еще относительно недавно в необходимой полноте обратила на себя внимание в искусстве, иллюстрирует следующее высказывание Е.П.Валукина: «Необходимо соразмерно и точно, в едином темпе с движениями всего тела владеть своими руками. Важное значение в этом смысле имеют новые определения "ведущей" и "ведомой" руки.
В работах многих авторов, посвященных методике преподавания классического танца, не было определения "ведущей" и "ведомой" руки. Однако сама практика педагогической и репетиционной работы, которая требует бережного сохранения классического наследия и сравнимая с работой реставратора, потребовала введения этих понятий. Научный анализ движений классического танца позволил точно определить закономерности построения поз, переводарук из позиции в позицию относительно "ведущей" или "ведомой" руки» [5]_-
Разумеется, асимметричность, ассоциативно связанная у нас с различием «ведущей» (чаще всего правой) руки и «ведомой» (обычно левой), проявляет себя не только в этом. Рассмотрим ее психологические аспекты подробнее.
Очевидно, что симметричность двух объектов можно рассматривать относительно оси симметрии, расположенной в любом направлении. Но в повседневности мы чаще пользуемся осью, по которой расположено наше тело, и рассматриваем предметы в их естественном положении, т.е. так, как мы их привыкли видеть.
Рассмотреть симметрию по сагиттали, где осью являешься ты сам, невозможно. Остаются две основные координаты, относительно которых возможно рассмотрение симметричности объектов. Это вертикаль и горизонталь.
Очевидно, что из всех вариантов расположения симметрии (рис. 5 и 6), естественней выглядит горизонтальная. Попробуем разобраться, почему это так.
Наиболее актуальными для человека в подавляющем количестве случаев (на заре цивилизации и сейчас) остаются именно горизонтальные симметрии и асимметрии.
Тело человека практически симметрично, когда расположено лицом или спиной по отношению к другому человеку. Таким образом, симметрия человека, повернутого в фас, стала как бы знаком встречи, прихода, а симметрия со спины — прощания, ухода. И наоборот, асимметрия фигуры, расположенной в профиль, знак «мимо» — ни встреча, ни разлука.
Оставаясь многие тысячелетия «мерилом всех вещей», человек в отношении естественного и рукотворного миров, созерцая или искусственно создавая горизонтальную симметричность, не следовал эстетической потребности. Симметрия для него была, прежде всего, этична. Именно в силу этих сложившихся исторически установок все объекты имеющие симметрию (или почти симметрию) своих правых и левых сторон кажутся напрямую обращенными к нам. Вот почему даже практически асимметричные (прежде всего, горизонтально) объекты: части пейзажа (холмы, горы или растительность — деревья, кустарники, цветы), животных и, разумеется, людей, мы склонны воспринимать как симметричные.
Многовековая этическая установка на симметричность человеческого лица так прочна, что его эстетическая асимметричность даже сегодня воспринимается чуть ли ни сенсацией.
«Человек, между прочим, абсолютно несимметричен. Художники попытались сложить в отдельные портреты две левые и две правые половинки лин,а Гельмута Коля. Получились как бы два разных человека: один приветливее, другой суровее реального канцлера» [ 16]. К изображению максимальной асимметричности лица на портрете как основному средству выражения характера, так заинтересовавшему немецких художников, классики мировой портретной живописи стремились всегда. В этом проявилось главное в любом виде искусства: переоценка знака в своем собственном поэтическом контексте.
Иными словами, существуют два основные этапа на пути формирования знака в структуре «художественного образа»:
1) переход конкретного объекта, явления, ситуации и т.д. в иной контекст, где происходит замена прямого смысла на иной — этичес-
кий, а все перешедшее меняет свое прямое назначение и становится знаком;
2) переход знака в следующий контекст, где опять, уже второй раз, происходит замена этического предназначения на эстетическое. (В народном искусстве результат каждого такого перехода не окончателен, так как в новом содержании знака всегда содержатся признаки предыдущих этапов).
Манипуляции с портретом Г.Коля — это типичная модель второго этапа. Асимметрия лица была подмечена как знак характера конкретной личности (этика). Этот знак перешел в иной контекст, и образовались два фотопортрета (эстетика), на которых каждый зритель может узнать канцлера Г.Коля. Но это уже его образ, о степени художественности которого мы здесь судить не будем.
Кто сказал, что круг симметричен? Тот, кто навязал всем его точкам одну общую «симпатию» — точку центра. В реальности одна и та же совокупность элементов одновременно быть симметричной и асимметричной, разумеется, не может. Психологически поместив, например, симметрию каких-то элементов в прошлое (т.е. ассоциативно позади себя), нам трудно сравнить ее с асимметрией тех же элементов, представшей перед нами в настоящий момент во внешнем пространстве. Еще более ясным это станет, когда мы несколько позднее рассмотрим специфику объектов прямого и косвенного внимания.
Итак, симметричность в быту обычно ассоциирована с горизонталью и понятиями «право», «лево». «Похоже, но не то же самое» (рис. 7).
Этот принцип характеризует суть восприятия асимметрии правой и левой сторон большинства одиночных природных визуальных объектов: силуэтов гор и холмов, берегов реки (для плывущего в лодке), деревьев, кустарников и других растений, строений, животных, людей.
Рис. 7.Древнеегипетская фреска
Всему здесь сказанному мы находим подтверждение и в своей собственной природе. «У девочек и женщин асимметрия рук выражена менее отчетливо, а левшей среди них в 1,5—2 раза меньше, чем в среде представителей "сильного" пола. Совершенствование функций мозга девочек растягивается на значительный срок и соверша-
ется медленно. У мальчиков уже в шесть лет многие функции выполняются раздельно правым и левым полушариями мозга, а у девочек в 2 раза старше специализация мозга часто еще только начинается. Левое полушарие не только заведует устной речью, оно же руководит чтением и письмом...
Мышление и речь связаны неразрывными узами. С утратой функций левого полушария, приводящих к расстройству речи, человек [во многом] утрачивает и способность к абстрактному мышлению... Непонятно лишь, почему с утратой абстрактного мышления человек теряет и хорошее настроение...
Человек как бы обладает двумя слуховыми системами и двумя формами мышления. Одна слуховая система предназначена исключительно для анализа звуков речи, другая — главным образом, для восприятия всех остальных звуков окружающего нас мира...
Места для второй звуковой системы в левом полушарии не нашлось. Неспособно оно оказалось и к образному мышлению, эти функции взяло на себя правое полушарие...
Одна из первых специализированных функций, обнаруженных у правого полушария, была функция сдерживания своего собрата — доминантного [левого] полушария...
Задача по сдерживанию своего логически мыслящего и потому несколько оторванного от реальной действительности левого собрата является, очевидно, одной из важнейших обязанностей правого полушария.
Правое полушарие отнюдь не мешает правильному восприятию речи, а просто регулирует его уровень в соответствии с потребностями данного момента [например]: узнавание людей по голосу и защита от звуковых помех, а также понимание интонации; кроме того — восприятие всех звуков природы, [кроме речи]... Мир музыки доступен только правому полушарию [включая узнавание мелодии, способность и желание петь]...
После выключения правого полушария человек как бы забывает, где у него руки и ноги... Трудно вспомнить, где правая, а где левая рука, и еще труднее показать правую руку у любого из присутствующих...
При выключении правого полушария у испытуемых иногда возникает очень необычное состояние, они перестают замечать то, что находится слева. Если испытуемого попросить рассказать, что он видит на картине,., он расскажет только о том, что находится в ее центре и справа. О том, что нарисовано в левой части, не будет сказано ни слова. Рисуя сам, испытуемый займет только правую часть бумаги. Левые части изображенных предметов окажутся недорисованными. В раскрытой книге испытуемый прочтет только правую
страницу. Звук, раздавшийся слева, он воспримет как звук, прозвучавший справа. Услышать звук слева он совершенно не в состоя- -нии. [Аналогичная и зеркальная ситуация возникает при выключении левого полушария у левшей]...
Кроме того, правое полушарие в некоторой степени обладает способностью к абстрактным представлениям.
Слежение за движущимся предметом, также обязанность правого полушария.
Это же полушарие ответственно за распознавание цветов.
Правое полушарие заведует образным видением мира. Вот почему в отсутствие функций левого полушария, при полном или, во всяком случае, значительном нарушении речи и связанных с нею дефектах мыслительных процессов больных, сохраняются музыкальные, артистические и художественные способности...
Повреждение... правого полушария приводит к полному нарушению письменной речи, имеющей иероглифический характер, при сохранении способности читать и писать на европейских языках...
В отличие от письменной речи, которой заведует левое полушарие, музыкальное письмо — запись музыки с помощью нотных знаков [иерархическое письмо] находится в правом полушарии...
[.Правое полушарие имеет дело с конкретными образными впечатлениями и с ориентацией в пространстве, особенно слева от каждого из нас].
Вместе с нарушением ориентировки в окружающем мире испытуемый утрачивает способность производить оценку времени...
[Правое полушарие способно к мыслительной деятельности и к абстрагированию].
...Только его абстракции не связаны с логическими построениями, не облечены в слова... Они носят образный характер. Если нам необходимо создать обобщенный образ предмета, имеющего настолько сложную форму, что для нее не подобрать словесных обозначений, эта операция совершается в правом полушарии... Абстракция и обобщения правого полушария чрезвычайно плохо поддаются оречевлению. Вот почему, мы о них знаем так мало и так трудно о них рассказать.
Правое полушарие — пессимист, левое — оптимист. Образное мышление не только менее плодотворно для аналитического восприятия мира и его логического осмысления, оно имеет еще один недостаток — тенденцию видеть мир в черных красках...
При правостороннем поражении мозга нарушается восприятие и узнавание отдельных деталей рассматриваемых предметов. Поэтому трудно узнать и сами предметы...
[Функциональная асимметрия мозга существует у всех животных, обладающих мозгом.] ...Не трудовая деятельность первобыт-
ного человека и не возникновение речи дали толчок к развитию асимметрии нашего мозга. Она существовала уже у нашего весьма далекого обезьяноподобного предка, задолго до того, как ему пришло в голову спуститься на землю и взять в руку камень или палку. Не труд и речь виновники асимметрии человеческого мозга, а глубокая асимметрия мозга наших человекообразных предков явилась той необходимой предпосылкой, без которой развитие трудовых навыков и речи было бы крайне затруднено» [27].
Ко всему сказанному Б.Ф.Сергеевым добавим, что из-за перекрещивания нервных волокон левое полушарие регулирует деятельность правой половиной тела, а правое полушарие — левой.
Однако этот перекрест не полный, поэтому оба полушария получают информацию от каждого глаза. При этом левая часть изображения на сетчатке каждого глаза в основном обрабатывается правым полушарием, а правая часть — левым.
Такое подробное изложение в функциональном различии обоих полушарий необходимо было сделать потому, что ощутить это различие в полном объеме на своем собственном опыте дано не каждому, но только абсолютным правшам, диктующим всем остальным свой собственный принцип обустройства мира по горизонтали. Левшей по разным подсчетам от 5 до 20%, а «симметричных» амбидекстеров совсем немного. Поэтому со всеми дальнейшими рассуждениями, как показал опыт автора, легче всего согласятся правши. Все остальные соглашаются только после специального «посвящения» в структуру во многом чуждого для них правостороннего мира.
Иными словами, всех людей можно разделить на три группы:
1) правши, формирующие правосторонний мир;
2) амбидекстры, наученные правшами;
3) левши, переученные правшами.
Все сказанное — это перечисление того, что включает в себя комплекс стереотипных ассоциаций, связанных у человека с понятиями «право» и «лево». Это в сфере бессознательного. Но стоит только задуматься, как мы останавливаемся в нерешительности: где правая, а где левая сторона своя и того, кто перед нами.
Попробуйте проделать над своим собеседником следующий эксперимент. Скажите ему «смахни здесь соринку!» и при этом потрите правой рукой свою правую щеку. Вы увидите, как ваш собеседник проделает то же самое, но только зеркально, т.е. потрет левой рукой левую щеку.
Понять, что там, где у тебя право, у другого лево, оказывается не так легко. Это зависит от умения отделить себя от всех объектов окружающей среды, включая людей. Казалось бы, мы это делаем великолепно, а, наоборот, раствориться в окружающем мире не по-
лучается. Но простенький эксперимент с «соринкой» должен нас убедить в том, что неотделимость от внешнего мира так же прочно вошла в наше подсознание, как и гордость за свое независимое Я.
Подобного рода зеркальность поведения с постоянными ошибками в системе «право—лево» вызвана следующим. Мы живем при общих для всех верхе и низе. При достижении общей цели (объекта) мы различаем общие длянас фронт и тыл.
Но то,что во время общенияс другим человеком его система право—лево противоположна нам, до некоторого исторического этапа было непонятно, малозначительно и редко привлекало ксебе внимание.
Для чуть более подробного анализа подобной ситуации обратимся к явлению эмпатии, о котором мы уже упоминали ранее. Очевидно, что для минимум двух людей эмпатия по вертикальной оси как бы постоянно готова к своему осуществлению, по сагиттальной оси, с ее вариабельной1 общностью, она предрасположена к своему возникновению. Горизонталь с ее тотальным противостоянием (пра-во—лево) требует для достижения эмпатии преодоления этого противоречия путем компромисса, т.е. через приятие чьего-либо «права на право». Вроде случая с соринкой на щеке собеседника. Иными словами, эмпатия берет свое начало с того далекого исторического периода, когда понятия «Я» практически не существовало, а было лишь осознание своего «Мы». К этому понятию как к особой категории мы еще вернемся. Однако подробный разбор феномена эмпатии лежит за пределами настоящей работы. Всем, кто интересуется этой темой, можно порекомендовать фундаментальный труд Е.Я.Басина «Двуликий Янус» [1].
Горизонталь — координата выбора и сравнительного анализа
«Асимметрия необходима нам как стимул к поиску нового. Абсолютная симметрия всегда статична. Произведения искусства, в которых чересчур много симметрии, безжизненны и скучны...» [16]. Иными словами, «стимул к поиску нового» рождается, прежде всего, в противопоставлении «правых» и «левых» объектов. Т.е. сагиттальной целеустремленности предшествует горизонтальное аналитическое сравнение или то, что мы называем осмотрительностью. Характерно, что этой самой осмотрительности как раз и не хватает тем, для кого асимметричность мира не очевидна.
В основе самых простых коллективных действий лежит горизонтальная симметричность — пространственная форма общения в ше-
1Вариабельны й —изменчивый, неустойчивый.
ренге (облава на охоте, рыбная ловля сетью, коллективная работа на земле: сев, сбор урожая, сенокос и т.д.). В познавательной сфере горизонталь, и мы, кажется, в этом начали уже убеждаться, — это, прежде всего, координата операций сравнения, сопоставления иерархически равных объектов при равной их целевой значимости. В самом простом, одномерном варианте — сравнение с одинаково координированными топономами по вертикали и сагиттали и разными по горизонтали.
Иными словами, дилемма «симметрично — несимметрично», которую в буквальном смысле на ходу не решишь, — это чисто аналитическая деятельность и, быть может, одна из первых форм по-настоящему познавательной деятельности. По образному определению актрисы Н.Васильевой, горизонталь как система право—лево, — это своего рода «весы» в процессе аналитического сравнения. К этому меткому сравнению можно добавить разве только то, что на этих весах сравнивается не масса и не количество, а качество.
Но вернемся к уже привычной последовательности в изложении формирования психологического пространства, т.е. к первым годам жизни каждого из нас.
Раньше, рассматривая ассоциативные координаты, мы в основном говорили об освоении их в детстве через перемещение собственного тела, через примитивные манипуляции (бросание, подкидывание, наложение) с предметами, а также о связанных с такими перемещениями комплексами ассоциаций. Мы затронули также тему сагиттальных отношений с предметами во время детских игр, сагиттального общения между людьми и стереотипных вертикальных и сагиттальных ассоциаций.
Нами было отмечено, что в процессе овладения сначала вертикалью, а затем и сагитталыо, ребенок совершал методические произвольные действия с предметом, объективизируя каждый усвоенный вектор внутреннего пространства в одноименном внешнем. Теперь настал черед горизонтали и связанных с ней первичных подсознательных ассоциаций.
«У новорожденных детей обе руки равноценны. Если в первые годы жизни и возникают предпочтения в их использовании, то они не бывают продолжительными и могут многократно меняться. Толь-кола пятом году жизни правая рука у будущих правшей постепенно начинает брать на себя всю сложную деятельность. Процесс ее совершенствования продолжается долго и кончается в зрелом возрасте, но когда конкретно, ученые не могут сказать...» [27J. Еще не достигнув этана полной асимметрии мозга, ребенок очень скоро переходит от катания игрушки от себя — к себе (по сагиттали) к горизонтальному катанию (перед собой). Манипуляции с предметами
становятся более сложными. Во время игр ребенок ставит их друг на друга, и здесь к понятию вертикальной иерархии добавляется понимание устойчивости конструкции. При этом на опыте познается, что стоит взять из составленных предметов тот, что ниже других, как и конструкция разрушается.
Реже предметы располагаются по сагиттали друг перед другом, так как если потянуться к дальнему предмету, то мешает ближний. А вот расположение по горизонтали нескольких предметов позволяет выбирать из них самый необходимый без затруднений. Иными словами, выбор легче всего осуществлять из предметов, расположенных по горизонтали, а не по сагиттали или вертикали.
Но чем внешне различаются левая и правая половины тела? Руки, например, отличаются друг от друга не более, чем любая из них от своего отражения в зеркале. Короче говоря, из-за практически полной симметричности обеих половин головы и туловища, определить, что есть «право», а что — -«лево» без специального обучения нелегко.
Если расположенные объекты по вертикали воспринимаются по критерию иерархической значимости, а расположение объектов по сагиттали воспринимается с точки зрения трудности их достижения, то расположение по горизонтали предполагает выбор из равных по иерархии и трудности достижения (точнее, доступности) предметов. Результат выбора здесь зависит, прежде всего, от сравнительного анализа и умения разглядеть признаки асимметричности. Так начинает формироваться первая и, пожалуй, самая главная -«право-левая»- ассоциация — горизонталь как совокупность топоном аналитической деятельности. «Знаменитый "мистический" творческий процесс, — пишет С.М.Эйзенштейн, — тоже в основном и главном все время состоит в отборе, в выборе» [37]. И добавим, связанный у нас в ассоциации, прежде всего, с горизонтальной осью психологического пространства.
По мере развития доминанты правой руки (левого полушария), выбор из двух равных по значимости предметов начинает диктоваться разными значениями «право» и «лево». Если у буриданово-го осла доминировало бы левое полушарие мозга, он бы не умер от голода, стоя между двумя охапками сена, но наверняка съел бы сначала левую охапку, а на десерт — правую.
Все, конечно же, замечали, что в игре маленькие «двухмерные» дети, чтобы передвинуть предмет вбок как бы заходят (чаще заползают) за этот предмет со стороны его тыла и соединяют свою сагит-таль с сагитталью предмета в одно целое. При этом в подавляющем большинстве случаев ребенок с хорошо развитой праворукостью заходит в сагитталь предмета (ориентируясь по выраженной его на-
правленности: нос куклы, мотор машины и т.п.), двигаясь против часовой стрелки (справа налево). Уже эта операция содержит все-бе форму, которая в будущем станет доминировать в визуальном проявлении аналитической деятельности. Однакана начальном этапе овладения горизонталью, ориентация по этой координате носит эпизодический и кратковременный характер. Причина тому в доминанте первичной формы мышления ребенка как имитации явлений окружающей действительности собственным телом, иначе говоря, мышление не просто движением, но перемещением. А переместить себя вбок, как мы отмечали, невозможно. Следовательно, и пространственно думать подобным образом затруднительно.
Первичный горизонтальный анализ (выбор) поначалу сводится к предпочтению того объекта, с сагитталью которого ребенку особенно хочется соединить свою сагитталь в единое целое. Тому пример знаменательное событие в изобразительном творчестве каждого ребенка — появление на его рисунках уже не одного, но как минимум двух объектов. Это означает, что его «пешеходно»-мысли-тельный процесс отражает не движение, но остановку. Желание, объединив сагиттали с каким-либо предметом, двигаться, толкая его впереди себя, думается, есть проявление еще достаточно сильного инстинкта следования. Иначе как «последователем», бредущим за лидером, ребенок себя еще не представляет.
Поэтому, наверное, ощущение своей независимости и самостоятельности даже у взрослых начинается с избавления от навязчивого желания быть не более чем чьим-то последователем, т.е. перейти, наконец, из сагиттальной в горизонтальную форму своего поведения.
Нам хорошо известны два пожелания «Пойди, подумай!» и «Остановись, подумай!». Первое из них, обращенное к самому себе, звучит и как выражение «Ишьты!» (сокращенное «Пойди-шь ты!»), а второе как «Стой! Что-то здесь не то» или просто «Стой!». Когда мы говорим ребенку: «Пойди и подумай..», то, как правило, рассчитываем на осознание им его какого-либо нехорошего поступка, проявленного в действии, т.е. имеем в виду первичную форму мышления, где «идти» и «думать» почти одно и то же, равно как «стоять» и «недоумевать».
Когда мы встречаемся с трудностями, то в недоумении говорим себе «Стой!», т.е. вынуждаем сами себя войти в статику горизонтали из «пешеходного» мышления по сагиттали.
Именно горизонталь со временем в буквальном смысле заставляет остановиться и задуматься, абетрагируя мышление от развернутой формы движения в пространстве. Когда это впервые случается в детстве, начинает пониматься разница между тем, что называется наставить предметы (отсюда вертикальное наставление, назидание, т.е.
поучение), с тем, что такое сагиттальное составить предметы (сравните, поезд как состав, т.е. сагиттальная череда вагонов) и, наконец, горизонтальное сопоставить, т.е. сравнить между собой..Наиболее наглядно это проявляется в привычной всем нам схеме какого-либо учреждения (рис. 8).
Здесь отражены и легко прослеживаются все три последовательных этапа формирования ассоциативных координат трехмерного психологического пространства. Во-первых, подчиненность, выраженная в наставлении по вертикали. Во-вторых, сагитталь рядовых (т.е. буквально составленных в ряд) сотрудников. И, наконец, в-третьих, сопоставление заведующих отделами, а также рядовых сотрудников разных отделов по горизонтали. Характерно, что тот же принцип построения лежит в основе одного из канонов христианской иконописи (рис. 9).
Рис. 8
Рис.9
Мы ранее отмечали, что движение по горизонтали возможно при одном условии — в случае превращения горизонтали в сагитталь. Такое движение иногда становится круговым, но воспринимается как движение по прямой. Это нередко становится печально очевидным для тех, кому случалось блуждать по лесу. Пытаясь выйти из леса и поплутав некоторое время, они, как правило, возвращаются в то же место, из которого начали движение. Объясняется это тем, что правая нога совершает шаг несколько больший, чем левая. В результате, получается движение по кругу против часовой стрелки (у левшей наоборот).
Когда мы совершаем движение в таком направлении, то складывается ощущение, что оно более естественно и происходит с меньшей тратой энергии, чем при устремлении в противоположную сторону. Поэтому, например, в этом же направлении бегут спортсмены по стадиону, двигаются лошади в цирке и т.д.
Движение справа налево можно смело назвать зачином.
То же происходит при письме и чтении. Казалось бы, если семит пишет справа налево, а европеец — в обратном направлении, то начальное движение руки к началу строки у них должно быть разным. Но на самом деле, когда европеец еще переносит перо к началу строки, то семит уже пишет. Начальное движение у них одно и то же, лишь при письме движение противоположно. Но движение зачина то же самое, справа налево и относительно корпуса по диагонали. Только европеец совершает это движение перед тем, как начать писать строку, а семит — во время написания.
Что же касается письма иероглифами, за которое «отвечает» не левое полушарие, а правое (с доминантой левой руки), то сути это не меняет, так как движение к месту, где будет написан иероглиф, проходит по той же траектории, что и при буквенной письменности.
Тот же процесс происходит и при чтении. Дело в том, что при чтении, как и при письме, направление взгляда полностью совпадает с направлением движения руки. А ее движение, в свою очередь, всегда сопровождается у нас микродвижениями мышц спины. Что вместе составляет микроповорот всего тела справа налево, включая и правую ногу. Это движение «иноходца» сходно с движением фехтовальщика при уколе противника.
В европейской письменности, при доминанте прямого расположения частей предложения (подлежащее, сказуемое и т.д.), мы каждый раз как бы сначала, обогнув все предложение, доходим до подлежащего, заходим за него и начинаем путь по всей фразе.
При семитском письме — путь естественней и короче. Читающий сразу же, при вхождении в пространство написанной фразы, идет вдоль нее.
Но, так или иначе, в обоих случаях мы имеем дело не с горизонтальной, как это кажется на первый взгляд, а с сагиттальной письменностью. (Сравните принцип состава предложения с игрой ребенка, который выбрав из горизонтали игрушку, заползает за нее и начинает толкать по сагиттали, уже от себя.)
Проверьте себя. Раскройте любую книгу и убедитесь, что перед чтением первого же предложения все оно промелькнет перед вами подобно мимо проходящему поезду с вагонами-словами. Это говорит о том, что с еще не прочитанной строкой для европейца уже состоялось мимолетное знакомство, а у семита — нет. Как знать, может быть ради такого начального обзора, дающего возможность иметь некоторую самую общую предварительную информацию о предложении, и сложились существующие векторы европейского письма и чтения. С собственно горизонтальным проявлением письменности, как и с лишним доказательством того, что направление письма
тесно связано с движением, мы можем судить и по написанию имен героев рядом с их изображением на древнегреческих гончарных изделиях. Характерно, что имя переонажа, чье движение направлено справа налево от зрителя, писалось в том же самом направлении и было тем схоже с семитским письмом. Т.е. процесс письма справа налево для древнего грека в определенных (зеркально-горизонтальных) случаях был так же правомочен, как и нынешний (слева направо) и еще не абстрагировался от двигательного акта.
Похожее явление, связанное с естественностью движения против часовой стрелки, проявляется и в других случаях наблюдения человеком пространств, предназначенных для визуального творчества: сцены, полотна картины, киноэкрана... В каждое из них мы на микроуровне еле заметного сокращения мышц устремляемся, как бы «входим» справа налево. Еще В.Э.Мейерхольд заметил, что если поднять занавес, за которым открывается совершенно пустая сцена, то все зрители дружно начинают смотреть в левую от них кулису. Поэтому можно предположить, что в правом от нас и ближайшем к нам углу авансцены, картины или экрана — условный «вход» зрителя, а в левом ближайшем углу — наш «выход», т.е. зритель не только смотрит в левую кулису при пустой сцене, но как бы входит в сценическое пространство справа налево навстречу ожидаемому им здесь сценическому персонажу, чей вход соответственно в противоположном левом дальнем углу от зрителя.
Часто можно встретить мнение, что естественность движения в визуальной композиции максимально проявляется в направлении слева направо. Обычно это привязывают к традиции европейского письма. Но с учетом уже сказанного, становится ясно, что такое направление движения строится как встречное по отношению к зрителю, и его траектория в пространстве визуального искусства у араба и китайца та же, что и у нас. Подтверждение сказанному можно будет найти далее в конспекте работы Н.Тарабукина о значении диагоналей в изобразительном искусстве, особенно в той его части, где рассказывается о диагонали входа. Теперь же проследим цепочку формирования у взрослых комплекса ассоциаций, связанных с понятиями право и лево.
Правое и левое как активное и пассивное
Как мы уже определили, у каждого человека существует генетически предопределенная разная функция двух полушарий мозга и, как следствие, значительное различие в работе правой и левой частей тела и, прежде всего, конечностей (главным образом рук).
Большая часть детей, особенно мальчиков, примерно к 6-му году жизни начинает в полном объеме обнаруживать в своем поведении
естественное для себя доминирование правой руки и ноги. Остальная часть детей, хоть и не ощущают у себя в той же мере преобладание правосторонней активности, приспосабливаются к «правору-кой» среде взрослых.
Феномен праворукости ощущается особенно мальчиками еще и потому, что именно они склонны к активной орудийной деятельности и, подобно нашим далеким предкам, — к «рукопашным боям» со своими сверстниками. Их праотцы с дубинкой в правой руке очень хорошо знали, что такая же дубинка противника находится в противоположной, левой от них стороне. «В правой руке наши предки держали топоры и другие орудия труда. "Главной" эта рука считалась у египтян, живших 5 тысячелетий назад. Древние греки и римляне связывали с ней представление о добре, честности, силе, возлагая на левую руку ответственность за все несчастья» [16].
Короче говоря, в дальнейшем все это свелось к формуле: «У всего, что обращено ко мне, активность находится в левой от меня зоне».
Если вертикаль — вектор воздействия, сагитталь — действия, то горизонталь — вектор взаимодействия.
Как мы уже отмечали, мир правшей заявляет о себе еще в вертикальном периоде, когда наиболее сильные прикосновения правшей-взрослых (пеленание, одевание, кормление и т.п.) приходятся на левую часть младенческого тела. В сагиттали все запретительные и ограничительные действия чаще приходятся на левую сторону. Так — строгое «Дай сюда руку!» имеет в виду обычно левую руку ребенка. Поэтому к ожиданию активности слева от себя взрослый человек уже достаточно хорошо подготовлен. Он заранее знает, где вне его находится зона внешней потенциальной активности. Теперь нам уже понятно, почему зритель в первые мгновения смотрит именно в левую кулису.
Итак, первая и важнейшая горизонтальная ассоциация — активность другого находится слева. Вот и решайте, где вам выгоднее сесть, когда вас вызвал ваш руководитель — слева или справа от него.
Интересно, что пространственные стереотипы, связанные с понятием «мужское» ассоциируются с левой (с точки зрения наблюдателя) стороной, а с понятием «женское» — с правой (рис. 10).
(право объективного пространства) МУЖСКОЕ НАЧАЛО | (лево объективного пространства) ЖЕНСКОЕ НАЧАЛО |
НАБЛЮДАТЕЛЬ | |
(лево субъективного пространства) | (право субъективного пространства) |
РИС10
«У многих народов левое ассоциировалось с нежным женским началом, правое — с сильным мужским. В античные времена вообще верили, что девочки рождаются от левого яйца, мальчики — от правого. Как бы то ни было, а в католическом храме до сих пор женщины преклоняют левое колено, мужчины — правое» [16]. Сегодня подтверждением той же прочной установке служит, например, расположение смешанной пары ведущих в концерте или рядом сидящих дикторов информационных программ на телевидении, взаиморасположение изображений мужчины и женщины практически на всех тоталитарных плакатах, и, наконец, знаменитая пара «Рабочий и колхозница» В.И.Мухиной — везде мужчина находится слева от нас и справа для себя, а женщина — наоборот. Известно, что в некоторых древних поверьях с женским началом даже ассоциировался восток (право), а с мужским — запад (лево).
Не забудем и о том, что информацию о левой(от нас) части пространства сетчатка глаз передает вправое полушарие.
Наука еще только приступает к изучению бесконечных возможностей исюрпризов асимметрии головного мозга. Но достаточно многое нам уже известно. Во всяком случае, мыуверены вправоте своих догадок ну хотя бы потому, что говорим о«правоте», а не о«левоте».
Координационные конфликты
Для каждого из нас верх иниз общие. Верх – там где небо, крыша, потолок. Общность верха и низа —абсолютная данность.
Характерно, что любая религия, подчеркивая тотальную общность значения своего главного божества, стремится именно к вертикальной композиции всвоем мифе, то же в архитектуре, скульптуре иживописи. Вспомним хотя бы роспись внутренней части купола в православном храме.
Когда два человека расположены лицом друг к другу при общей сагиттали, тыл ифронт у них противоположны.
Трудности в координации издесь не наступает, если цель, лежащая на сагиттали, для них общая, т.е. находится для всех спереди. Таким образом, если верх и низявляются длявсех нас общими всегда, то тыл ифронт становятся общими только после «выяснения отношения друг к другу». Выяснение отношений —это, в конечном итоге, иесть поиск общего фронта.
Там, где находится общий объект внимания, там иобщий психологический фронт.
Нобез предварительного условия, т.е. стоя лицом друг к другу, определить где общие право и лево нельзя. Каждый раз, говоря «справа» или «слева», мывынуждены оговаривать относительно кого происходит ориентация.
Для определения общего фронта или тыла слова нужны как желательное дополнение к координации, которая проходит достаточно наглядно. Здесь все зависит от степени явности лидера, чей фронт (цель) становится главной и общей для остальных. Чем ниже значение лидера, тем больше слов надо для определения общей цели.
Но очень трудно обойтись без слов, определяя где правая, а где левая сторона, для тех, кто обращен лицом друг к другу, кто находится в общении и уже во взаимодействии, если цель лежит на общей для них сагиттали (перед каждым из них), т.е. когда общий фронт между ними. Где общие право и лево для соперников в спортивной игре, когда мяч находится в центре игровой площадки? Где право и лево на шахматной доске? Где право и лево у загонщиков зверя? Где общие право и лево у сидящих вокруг обеденного стола?..
Необходимость слова в координации именно по горизонтали указывает на то, что именно она является как бы мостом между жестом и словом.
В данных ситуациях критерий координации необходимо согласовывать друг с другом. Хотя это очень часто не имеет принципиального значения. Рассказывая о чьем-либо движении, мы можем говорить о том, что «кто-то присел или что-то упало (низ)», «что-то взлетело или поднялось (верх)», «кто-то подошел или отошел», «нечто подъехало или отъехало» (все это сагитталь). Но описание горизонтальных положений гораздо менее конкретно и активно, так как мы можем лишь уточнять, что некто оказался сбоку, но с какого именно боку чаще всего неважно. Это действительно самая несущественная деталь в пересказе ситуации, но важнейшая при непосредственном общении или изображении ситуации.
Даже мысленным взором охватывая сравниваемые объекты, мы размещаем их по горизонтали. При этом более значимый объект представляем в левой от нас части зрительного поля, т.е. происходит уже известный нам «феномен Мейерхольда».
«Где правая и где левая сторона» — очень важный и постоянный предмет внеречевой дискуссии, заключительная фаза, где между собеседниками определяется, кто же из них лидер.
Вот как это происходит. Сначала на микроуровне взглядов проходит «борьба за верх» (за «взгляд свысока»). Затем необходимо навязать свою цель (объект) и отвергнуть аналогичную цель (объект) другого. Т.е. в самом примитивном случае взять себе (захватить, урвать) интересующий предмет, расположенный между людьми по сагиттали. В более сложной ситуации можно как бы захватить своего собеседника и повести, увлекая за собой. Наблюдается та же сагиттальная ситуация. И наконец, конечном результатом становится приобретенное лидером «право па право».
Иными словами, алгоритм предварительного этапа любого непосредственного общения состоит из трех фаз:
— вертикальной (установка иерархии);
— сагиттальной (определение направления цели);
— горизонтальной (определение «права на право»). Знакомая всем фраза «быть правым» или «обладать правотой»
(есть и такое выражение) буквально означает совершить полный оборот через левое плечо, обратив к партнеру правое плечо, а с ним и наиболее сильную, активную правую руку, и повести его за собой к намеченной цели, интерес к которой возник у главного (головного, т.е. вершителя поступка), у того, кто выше (ростом или чином).
Горизонтальные движения, в свою очередь, также содержат свои последовательные фазы. Рассматривая их, необходимо учесть, что они указаны с нашей точки зрения на другого человека, т.е. это не наши, а его движения.
Правый поворот:
первая фаза — первая половина поворота; обращение к нам правым плечоМ, в максимуме, протягивание правой руки. В самом простом случае (чаще всего в раннем детстве) это передача предмета, выражается в движении «На, получай!». Однако это же движение может быть связано и с не случайным ударом по телу противника, и именно поэтому часто удар сопровождается тем же восклицанием: «На, получай!». Эта фаза — движение получения предмета или его захвата, принадлежащего обоим. В этом случае, не дожидаясь того самого «На!», партнер идет на «опережение», т.е. делает вид, будто это «На!» было нами произнесено, и он не захватил предмет, но с чистой совестью получил его в дар. Какой смысл вкладывается в «Получай!» или в «На!» зависит от контекста ситуации, но значение движения во всех случаях сохраняется.
вторая фаза — вторая половина поворота. Так взрослый или просто лидер совершает движение «Иди за мной!» после первой фазы «На, мою руку!», взяв своей правой рукой руку ребенка или любого подвластного собе, и, поворачиваясь на 180°, увлекает за собой, заставляя идти по сагиттали следом. Эту фазу условно можно назвать «уводом», а при захвате предмета — «уносом». Впрочем, «унос» мало чем отличается от «увода». Вспомните, что про украденный предмет часто говорят «увели».
Обратное направление движения через правое плечо, при котором обращают к нам свою слабую левую сторону, свое сердце, свою беззащитность, имеет иное значение и тоже состоит из двух значимых фаз.
Левый поворот:
первая фаза — первая половина поворота; обращение к нам левым плечом, очень редко, в максимуме, протягивание левой руки. Здесь, следуя значению «лево», явный, демонстративный отказ от «На, получай!», что равно по смыслу: «Я не дам» или «Я ударять, обижать тебя не буду!». Иными словами, здесь явная демонстрация или отказ от одарения или от агрессии, т.е. в обоих случаях демонстративный отказ от активности, отдачи «права на право».
Смену «правой» первой фазы на такую же «левую» при захвате предмета уместно определить как демонстративный и, чаще всего, динамичный пронос мимо. И действительно, если при «захвате» предмет сразу же удаляется в сторону максимальной недосягаемости, то в данном случае он проносится мимо партнера, как бы дразня его.
вторая фаза — отворачивание от себя кого-то другого его левой стороной; означает в максимуме, что некто, взяв кого-то из нас правой рукой за левое плечо, дал понять: «Уходи, я тебя прогоняю!». Обычно же это вынужденный, пассивный (обиженный) уход, означающий «Меня прогнали!». Сразу же необходимо оговорить, что подобные ситуации соответствуют достаточно примитивной, но и, безусловно, весьма выразительной форме пространственного общения.
В ситуациях непосредственного общения между двумя людьми, как и в речи, мы можем выделить две основные формы: диалог и монолог. В диалоге право на право попеременно переходит от одного собеседника к другому. В монологе же право на право принадлежит полностью говорящему.
В определенный период, благодаря освоению ребенком горизонтали, среда обитания людей наконец воспринимается трехмерной. Обратимся к некоторым особенностям в восприятии перемещений объекта относительно человека и переноса объекта из одного места в другое, которые совершает сам человек.
Все передвижения относительно кого-либо мы можем условно разделить на три группы:
1) на меня (В1) и под меня (В2) [В-вертикаль];
2) ко мне (С1) и от меня (С2) [С-сагитталь];
3) мимо справа налево (Г1) и мимо слева направо (Г2) [Г-гори-зонталь].
Точно так же можно подразделить на три группы и перемещения объекта человеком. Отличие заключается в том, кому принадлежит активность: объекту [О] или человеку [Ч].
В случае, когда и объект, и человек активны, например некрасовская женщина, которая, как известно, «коня на скаку остановит»,
мы имеем дело с конфликтной ситуацией, которую в данном случае условно можно обозначить как «С1 — Г2», т.е. «Конь Мимо Женщины (допустим, слева направо) — К Женщине».
Легко подсчитать, что подобного рода конфликтов всего 36, и каждый может получить свой условный номер (см. таблицу 1).
Координационныеконфликты
Таблица 1
Субъект/ объект | Верх | Низ | Фронт | Тыл | Право | Лево |
Верх | ||||||
Низ | ||||||
Фронт | ||||||
Тыл | ||||||
Право | ||||||
Лево |
Характерно, что число 36 — это также и подсчитанное количество сюжетов, которые охватывают всю историю литературы от античности до наших дней. Не является ли частичным тому объяснением то же самое количество внеречевых визуальных конфликтов? Автору видится в этом определенная взаимосвязь.
Постоянная
составляющая
горизонтали
Ранее мы отметили, что в вертикальный и сагиттальный периоды исходная точка отсчета находится у кончика носа. Скорее всего, это обусловлено «четвероногим» происхождением человека, где самой выдвинутой частью тела является нос. (Вспомним о важнейшей роли обоняния в жизни животных).
В горизонтали, анализ которой складывается в период уже хорошо освоенного прямохождения, такой жесткой «носовой» зависимости нет. Однако мы можем предположить, что «ассоциативная геометрия» требует соединить центр горизонтали с точкой пересечения других координат, и ее постоянная составляющая, судя по всему, находится также у кончика носа. Возможно, тому причиной и симметричное расположение относительно носа глаз и ушей.
Если вертикаль статично-коммуникационна, сагитталь динамично-коммуникационна, то горизонталь ориентировочно-коммуникационна. Иными словами, главнейшее в горизонтали — не только где (справа или слева) расположен относительно нас объект зрения, слуха, источник запаха, но и анализ того, чем один объект внимания, с одной стороны, отличается от аналогичного — с другой.
Только горизонтальное расположение объектов при их сравнении между собой дает возможность отвлечься от вероятной иерархичности, от степени их удаленности (или, если хотите, актуальности) и сосредоточиться на принципиальном отличии, по возможности бесстрастном.
«Животные без сознавания бродят здесь и там, и это не является существенным, — пишет М.Фельденкрайз. — Когда на эволюционной лестнице появляется сознавание в человеке, просто движение в одном направлении оказывается поворотом направо, а в другом — налево.
Нам трудно оценить важность этого факта. Он кажется столь же простым, как способность видеть глазами. Но если подумать, то способность различать правое и левое не менее сложна, чем видение. Различая правое и левое, человек разделяет пространство по отношению к себе, принимая себя за центр, от которого расходится пространство. Это далее развивается в понятие "правого" и "левого", которые уже могут быть выражены в словах» [34].
Горизонталь
в речи
Теперь обратим свое внимание на то, какие общие для всех нас горизонтальные ассоциации зафиксировала наша речь.
ПРАВО: самоуправно, самоуправление, правда, правдашний, правдиво, праведник, правило, правильно, правитель, правительство, править, право, правомерный, праведно.
ЛЕВО: левачить (халтурить), левый (незаконный, неправомерный, противоправный. Последнее значение лево как противо-право очень важно).
Из количественного соотношения примеров очевидно, насколько важнее для нас активность и лидирующее положение «право», чем находящегося в его тени «лево».
Но на самом деле, словосочетаний, связанных с семантикой «лево» не меньше, чем с «право». Дело в том, что в нашем языке вместо лево повсеместно употребляются его синонимы: противо-правно, неправо и т.д. Т.е. антонимом для слова «право» в нашей речи чаще всего становится не слово «лево» (слов с этим корнем практически нет), а обозначение области симметричной правой стороне. Напрашивается предположение, что древние, обнаружив разницу этих двух понятий, назвали сначала только одно из них, а второе им бы-, ло существенно лишь как «не оно».
Лево выполняет роль отрицания того, что справа.
Теперь, пожалуй, мы лучше поймем смысл поговорок «не с того бока подойти», «встать не с той ноги» и т.д. (все про лево).
Слово «другой» отражает в языке и процесс перехода от сагитта-ли в горизонталь.
Судите сами: первое значение слова «другой» — не тот, иной; второе значение — противоположный.
Это значение совершенно сагиттально. Но вот однокоренное слово «друг» имеет синоним — слово «сторонник», т.е. тот, кто на одной со мной стороне или последователь (идущий за мной).
Так из цепочки: другой (противоположный) — друг (сторонник, идущий за мной) складывается уже известная ситуация завоеванного «права на право» как переход от сагиттального противостояния в совместное перемещение с другим (другом), идущим сзади. Пространственно-координационные конфликтные значения этих слов очевидны.
Все это было бы абстрактно, если не было бы так конкретно. Тысячи раз мы слышим выражение «быть неправым» и подсознательно на своем опыте понимаем все аспекты его значения. Встретив дружескую пару, также подсознательно примем за лидера этой микрогруппы того, кто находится слева от нас. Быть может потому так важно было в старинных ритуальных церемониях, кто и по какую руку сидит или стоит рядом с государем. По определению С.М.Вол-коиского, даже «...вся область нравственная перерезана тою чертой, которая отделяет "тех, кто направо", от "тех, кто налево"...» [6].
Итак ясно, что «лево» по комплексу ассоциаций — некоторая противоположность «право». Однако неверно искать горизонтальную противоположность, например, властелину в слове подвластный, а законности в слове подзаконный. Ведь мы уже знаем, что приставка «под» указывает на вертикально-иерархическую связь, а не на горизонтально-аналитическую. В нашей речи противоположность всему правому существует часто на грани философского отрицания «право»: безвластье, незаконность. Или по парам: право—лево, самовольно — безвольно, справедливость — несправедливость, откровенно — скрытно (неоткровенно), обоснованный — необоснованный и т.п.
По отношению к сочетанию не-право (т.е. лево), наша речь зафиксировала еще следующие ассоциации: непоправимо (необратимо), неправдашний (искусственный, ненастоящий), неправдоподобие (невероятность), неправедно (нечестно), неправильно (ложно).
«Слова "правый" и "левый" в английском языке восходят к англосаксонскому корню, обозначающему "прямой", "правильный", "честный", а "левый" — к слову "слабый".
Во всех языках мира, как установили лингвисты, слова "левый", "леворукий" имеют, по крайней мере, одно отрицательное значение, относящееся к поведению, характеру, психическому складу личности леворуких. Разброс значений широк. С одной стороны — "неуклюжесть", "неловкость", и с другой — "злой", "зловещий"...
Французское cnoBogauch — левый, означает еще "неуклюжий", "неловкий", "нечестный". Итальянское слово тапса — "левый" — означает "утомленный", "испорченный", "дефектный", "лживый". Испанское слово zuгd — "левая рука", zuгda — "ложный путь"; по zeгzuгdo — "быть очень умным", а буквально — "не быть леворуким". Слово sinisteг, происходящее от латинского, обозначает еще "нечто злое и разрушительное". Немецкое link — "левый", a linkish — "неловкий"...» [14].
Из приведенных примеров становится ясно, что сопоставление «право» и «лево» (как с не-право) есть, по существу, сопоставление тезы и антитезы.
И действительно, разве между этими отвлеченными понятиями существует иерархическая зависимость, или они по-разному удалены от нас во времени и пространстве? Нет, они представлены перед нами в полном равноправии. Разве что, теза — наше право, а право другого — слева от нас, а антитеза — наше лево и чужое право от нас. Именно эта, так сказать, пространственно-философская композиция и лежит в основе всех визуальных искусств, где действие разворачивается в основном по горизонтали. Слева от зрителя — теза. Справа от зрителя — антитеза.
В словах и выражениях, приведенных здесь, все правши черпают для себя подтверждение, а неправши — дополнительные знания о характере топоном, которые размещены справа и слева по горизонтали внутреннего пространства.
Эти зафиксированные в речи «лево-правые» ассоциации находят свое буквальное выражение в изобразительном искусстве и на сцене. Следуя им, образы, обладающие независимостью, справедливостью, откровенностью, а также лидирующие объекты чаще всего, что естественно, располагаются слева от зрителя как имеющие «право на право».
Ситуация «право-лево» сама по себе наталкивает художника на сопоставления. Это видно на примере приведенных далее отрывков из поэмы А.Т.Твардовского «Василий Теркин».
Сопоставление левого и правого берегов как обобщенная категория топономики (лево — право) в главе «Переправа» (буквально «через право») невольно определили целый ряд сопоставлений поэтического мироощущения поэта. (Горизонтальные сопоставления отмечены: объект буквой «А», а сопоставленное ему буквой «В»).
«Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый, (А1 — В1)
Снег шершавый, кромка льда...
Кому память, кому слава, (А2)
Кому темная вода, — (В2)
Ни приметы, ни следа...
...И совсем свои ребята (А3)
Сразу — будто не они, (В3)
Сразу будто не похожи (В3)
На своих, на тех ребят... (A3)
...И покамест неизвестно,
Кто там робкий, кто герой, (А4 — В4)
Кто там парень расчудесный, (В4)
А наверно был такой.
Переправа, переправа...
Темень, холод. Ночь как год.
Но вцепился в берег правый,
Там остался первый взвод. (А5)
И о нем молчат ребята
В боевом родном кругу,
Словно чем-то виноваты,
Кто на левом берегу.-- (В5)
Может — так, а может — чудо?.. (А6 — В6)
То ли снится, то ли мнится, (А7 — В7)
Показалось что невесть,
То ли иней на ресницах, (А8)
То ли вправду что-то есть?... (В8)
То ли чурка, то ли бочка проплывает по реке?.. (А9)
— А не фриц? Не к нам ли в тыл? (А9)
— Нет. А может, это Теркин?... (В9)
...Смертный бой не ради славы, (А0)
Ради жизни на земле».... (В0)
Так ивидится сквозь эти строки поэтическая асимметрия-сопоставление: «Берег левый, берег правый...». Так ислышится в каждой, по-гамлетовски трагическое: «То ли, то ли...». Весы судьбы.
Некоторые
итоги
Во внутреннем пространстве каждого из нас существует некоторый набор топоном —стереотипных ассоциаций, связанных с понятиями «право» и «лево», которые в свою очередь объединены тем, что можно назвать «горизонталью нашего подсознания».
Образование топоном тесно связано с природной асимметрией мозга.
Горизонтальные топономы формируются впоследнюю очередь, после вертикальных исагиттальных как по мере эволюции каждого ребенка с началом его пространственно-аналитической деятельности, так ивсего человечества. На историческую иконкретно биографическую молодость горизонтальных топоном указывает, в част ности, и то, что многие люди до сих пор плохо ориентируются по горизонтали, часто путая право илево.
Так же, как вертикальные и сагиттальные, индивидуальные горизонтальные ассоциации обнаруживают свою стереотипность при вхождении в мир взрослых, в общечеловеческую сферу культуры.
Горизонталь, вмещая в себя ассоциации, связанные с деятельностью аналитического сравнения, есть координата рациональных связей.
При этом уместно напомнить, что вертикаль — социальна, а са-гитталь — иррациональна.
Глава 4.ЭГОНАЛЬ1
Как мы выяснили, начиная с периода исходного овладения то-пономическим пространством и далее, направление движения человека, абстрагированное от конкретной потребности, приобретает статус знака. Т.е. утилитарное движение к конкретному объекту становится знаковым. При этом направление движения выполняет роль указания на ту или иную топоному.
Из всех форм подобных знаков-указаний, самая развернутая форма — переход человека в рамках психологического пространства из одного места в другое.
У ребенка знаковое движение всегда носит такой развернутый характер и лишь позднее все более свернутый: смещение корпуса, движение руки и т.д. вплоть до микродвижения взгляда. Этот процесс свертывания движения, при котором изменяется не значение, но лишь мощность знака, напоминает процесс перехода от инфантильной формы мышления вслух к форме, когда речь с возрастом как бы уходит вовнутрь и начинает носить свернутый характер микродвижений мышц артикуляционного аппарата.
В дальнейшем, у взрослых, выбор степени развернутости знакового движения (перемещение или смещение) будет зависеть одновременно от эмоционального состояния и способности «держать себя в руках». Иными словами, чем более развернуто в пространстве знаковое движение, тем более оно эмоционально. Очень точны в связи с этим замечания С.М.Волконского: «Страсть развязывает мускулы (посмотрите на несдерживаемый гнев); мысль сокращает мускулы (посмотрите на погруженного в чтение)... Пока разум владеет вами, вы будете только "сокращаться".., и это будет длиться, пока разум будит сильные страсти, — как только он сдастся, — так внезапный порыв телодвижения»... «Возбуждение, страсть, развертывают движение. Мысль, раздумье — свертывают» [6].
1 Термин «эгональ» введен автором — А.Б.
Переход движения от своего прямого назначения в знак касается и предметной деятельности. В этом случае перемещение объекта также трансформируется из функционального (если явная целесообразность действия с предметом отсутствует) в знаковое (к примеру, бросание в гневе телефонной трубки на рычаг).
Часто перемещение предмета в пределах психологического пространства может носить характер не самостоятельного знака, но его окраски, усиления мощности значения движения. Это отмечал К.С.Станиславский, когда говорил о таких элементах актерского мастерства, как владение предметом и умение носить сценический костюм. Он отмечал, что любой предмет или часть костюма (шпага, пола плаща, шляпа), которыми манипулирует актер, способны усилить выразительность движения, сделать его как бы подчеркнутым, особо акцентированным. Вершиной демонстрации такого владения костюмом на сцене был пролог «Принцессы Турандот» в постановке Е.Б.Вахтангова.
Рассматривая формирование ассоциативных координат внутреннего пространства и их проекцию вовне, мы делали акцент на топо-номном движении вдоль каждой из трех осей: вертикали, сагиттали и горизонтали. При этом топономы, расположенные непосредственно на психологических координатах, предстали в фиксированном, статическом виде, что является одним из основных свойств топономы как некоторой ассоциативной пространственной ниши. Значения топономы, лежащие непосредственно на координатах, являются определяющими в силу того, что они стереотипны. Иными словами, общепонятное значение каждой субъектной топономы в пределах психологического пространства (т.е. многомерной топономА) определяется общими для всех и каждого топономами его координат.
Теперь нам необходимо рассмотреть некоторые формы топоном-ной динамики: особенности движения в сфере внутреннего пространства и проекцию такого движения вовне.
Для того чтобы соединить между собой хотя бы две топономы, т.е. создать «топономный текст», нам необходимо совершить движение от одной из них к другой. Ведь топоному как фиксированную область пространства, а точнее ее конкретное оформление, не переместишь подобно предмету, так как она сразу же станет другой топономой и изменит свое значение. (Топонома «верх» не может быть «низом», так как вестибулярный аппарат не обманешь, даже если встать на руки. Даже в условиях невесомости перемена психологического верха на такой же низ невозможна, потому что все надписи, установка приборов и т.д. в кабине космического корабля для космонавта, оказавшегося в положении вверх ногами, оставят тем самым все топономы на своих местах).
Движение от одной топономы к другой может совершаться в двух вариантах: вдоль той или иной координаты и между ними по диагонали. При этом как словесное высказывание не всегда совпадает с внутренним, а иногда и полностью ему противоположно, так и вектор желаемого знакового движения не всегда совпадает с выполненным.
Эгональ как
пространственный
подтекст
Чтобы не уточнять каждый раз соответствует ли совершенное знаковое движение действительно желаемому или нет, появилась необходимость в специальном термине, обобщающем
в себе не всегда точно выполненное, но при этом желаемое знаковое устремление. С этой целью вектор перехода от одной топономы к другой предлагается назвать эгональю (от лат. ego — Я), подчеркнув тем самым, что свое значение движение приобретает только в контексте конкретной ситуации и местоположения того, кто это движение совершает.
Любое зримое движение может совпадать, но может и весьма значительно отличаться от желаемого. Так, в движении глаз собеседника нам предстает эгональ, означающая, например, его отношение к нам, а в перемещении актера по сцене — эгональ его персонажа как знак отношения к другому персонажу.
Таким образом, эгональ — это психологическая устремленность к объекту (или от него), которая в раннем детстве, как мы отмечали, носит полностью развернутый, совершенно «искренний» характер и еще внешне неотделима от реального движения. Эгональ — это желаемое, но не всегда выполняемое направление движения. Подобное нам знакомо, когда мы говорим вслух далеко не всегда то, что хотелось бы на самом деле.
Некоторый свет на формирование эгонали и ее главную особенность проливает следующий пример. Ребенок 2—3 лет не в состоянии выполнить экспериментальное задание, описанное КЛевиным, где малыш может получить шоколад, обогнув препятствие только таким образом, чтобы первое движение было поворотом спиной к вожделенному предмету (рис. 11).
Шоколад
Рис. 11
Комментируя свершившуюся наконец удачную попытку ребенка, К.Левин пишет: «При этом восприятие целой ситуации таково, что путь к цели начинает выступать как единое целое. Первоначальная часть пути, которая объективно является все же движением от цели, психологически становится первой фазой общего движения к цели... Здесь можно отметить обстоятельство чрезвычайной важности: направление в психологическом поле не обязательно совпадает с физическим направлением» [19].
В данном случае психологическая направленность к цели прямо противоположна движению к ней, т.е. это уже не смещение и тем более не перемещение к цели, это — устремленность. Разобраться во всем этом и помогает введенный термин «эгональ», обозначающий направленность в психологическом пространстве, которая может значительно отличаться от реального вектора движения.
Если нам неизвестны условия задачи, которые в данном случае выполняет ребенок, и мы наблюдаем только направление его шагов в первой фазе движения, спиной к цели, то не сможем назвать со всей определенностью его действие целенаправленным, так как его переход будет проходить при неизвестном нам контексте.
Иное дело, когда с условиями задачи мы ознакомлены. Тогда движение от цели станет для нас знаком движения к ней. И опять, возвращаясь к началу работы, мы сталкиваемся с ситуацией, когда обычное действие становится знаковым, если совершается в условиях иного контекста.
Итак, если перемещение тела ребенка происходит от цели, то как мы определяем его целенаправленность? По вектору направления внимания, отличному от вектора движения, т.е. по направлению эгонали к объекту внимания, который в данный момент в непосредственном поле зрения может и отсутствовать. Это то, что иногда называют «движением души». Вот почему такой вектор далеко не всегда совпадает с реальной направленностью перемещения в пространстве.
Иначе говоря, в обычном пространстве ребенок, справившись с заданием, идет по сагиттали от цели, а в психологическом пространстве по сагиттальной же эгонали — к цели.
Размышления на тему особенности эгональных движений, указывающих на психологическую направленность человека, мы можем найти у М.А.Чехова, который уже полвека назад вплотную приблизился к решению проблемы стереотипной знаковости координат внутреннего и внешнего пространств и их эгоналей: «Существует ряд движений, жестов, отличных от натуралистических и относящихся к ним, как ОБЩЕЕ к ЧАСТНОМУ. Из них, как из источника, вытекают все натуралистические, характерные, частные жесты.
Существуют, например, жесты отталкивания, притяжения, раскрытия, закрытия вообще. Из них возникают все индивидуальные жесты отталкивания, притяжения, раскрытия и т.д., которые вы будете делать по-своему, я — по-своему. Общие жесты мы, не замечая этого, всегда производим в нашей душе... Мы совершаем в душе эти жесты, скрытые в словесных выражениях... В них, невидимо, жестикулирует наша душа. Это - ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ЖЕСТЫ (ПЖ)» [36].
Здесь явно угадывается различие, которое проводил М.А.Чехов между незнаковым движением и знаковым, эгональным. Прикладывая наши рассуждения к Теории психологических жестов М.А.Чехова, нетрудно сделать вывод, что под ПЖ он понимал один из видов эгонального движения — жест, его стереотипные и индивидуальные проявления.
Вот. пример описания М.А.Чеховым процесса, который можно отнести к эгональному вниманию: «Процесс этот не требует физического усилия и протекает целиком в области души. Даже в том случае, когда объектом вашего внимания является видимый предмет и вы принуждены физически пользоваться вашим зрением, все же процесс сосредоточения внимания лежит за пределом физического восприятия зрением, слухом или осязанием [очень похожее на наше описание отрешенного взгляда, см. ниже в классификации объектов внимания — А.Б.]... Ожидая предстоящего события, то есть, будучи сосредоточены на нем, вы можете... днями и неделями вести вашу повседневную жизнь, свободно пользуясь вашими органами чувств: внимание протекает за их пределами» [36].
Особенно хочется отметить, что М. АЧехов одним из первых почувствовал структуру внутреннего пространства, так тесно психологически связанную с внешним. «Если вы сделаете сильный, выразительный, хорошо сформированный жест — в вас может вспыхнуть соответствующее желание», — писал он [36]. Великий актер, исследуя свою творческую природу в понятии «хорошо сформированного жеста», подошел вплотную к ощущению существования того эмоционального атома психологического пространства (внешнего и внутреннего), которому мы решились, наконец, дать имя топонома.
Один из самых ярких примеров эгонального движения (к нему мы обратимся еще не раз) — картина В.Сурикова «Боярыня Морозова». Здесь движение по эгонали, т.е. вектор психологической устремленности Морозовой, прямо противоположен вектору ес проезда.
Вспоминается совершенно «эгональный» миф, в котором Орфею запрещено было оглядываться на Эвридику, следующую за ним из царства мертвых. Его физическое движение направлено от Эвридики, но в психологическом плане, по эгонали, — к ней. Но вот Орфей огля-
нулся, и движение к Эвридике обернулось эгональным движением от нее. Психологически Орфей стал сосредоточен на выходе из царетва мертвых. Печальный финал этой истории стал предрешенным. Орфей, оглянувшись, смотрел, но не видел. Эвридика исчезла...
О внимании
Важные моменты, связанные со структурой внимания, включая внимание творческое, мы можем найти у известного театрального психолога А.Л.Гройсмана. По поводу известного афоризма К.С. Станиславского «Внимание — калитка к творчеству» А.Л.Гройсман пишет: «Внимание — один из важнейших элементов психической деятельности, включающий направленность и сосредоточенность сознания на определенном объекте. Неслучайно выражение "Гений есть непрерывное внимание"... Внимание — это некий "прожектор" психики, отбирающий и высвечивающий объект внимания более ярко и четко, гасящий остальное» [12].
Мы можем, наверное, согласиться и с тем, что «прожектор» внимания постоянно отбирает и высвечивает то одни, то другие топо-номы (направленность) и фиксирует подсознательно те из них, что наиболее соответствуют моменту (сосредоточенность). Для рассмотрения особенностей специфики топономного внимания нам необходимо обратиться и к другому высказыванию А.Л.Гройсмана: «При усталости и истощении напряженных усилий в связи с нерациональной организацией психической деятельности наступают явления рассеянности и отвлекаемости внимания. Отвлекаемость — это непроизвольное перемещение внимания с одного объекта на другой, рассеянность — невозможность сосредоточиться на каком-либо объекте длительное время. Высокая творческая работоспособность характеризуется устойчивостью внимания (т.е. таким свойством внимания, которое характеризуется умением длительно сосредотачиваться на объекте), большим объемом внимания (т.е. числом объектов, которое может быть охвачено вниманием) и переключае-мостью внимания (т.е. быстрым переходом с объекта на объект или с одного вида деятельности на другой)» [12].
Психологам известны три вида внимания: непроизвольное, произвольное и послепроизвольное.
Движения во внутреннем психологическом пространстве всегда направлены к объектам внимания. Однако очевидно, что одно дело — объект, реально существующий как физическое тело, и другое — сосредоточенность на чем-либо отсутствующем в реальном поле (например, на воспоминании, мечте или даже на отвлеченном1 понятии
1 Характерно, что, наряду с понятиями «отвлеченность», «абстракция», в русском языке существует слово «умозрительность».
(«долг», «совесть», «благородство» и т.д). Вот, что пишет об этом МАЧехов: «Во-первых, вы держите незримо объект вашего внимания. Во-вторых, вы притягиваете его к себе. В-третьих, сами устремляетесь к нему. В-четвертых, вы проникаете в него» [36]. Очевидно, что для М. АЧехова незримое удержание объекта внимания — ни что иное, как внимание, построенное на «внутреннем видении» (КС.Ста-ниславского), в пределах внутреннего психологического пространства Сравнивая оба движения (во внешнем пространстве и во внутреннем), мы можем определить некоторые их отличия.
Первая особенность заключается в том, что если человек еще только начинает совершать во внешнем пространстве сближение с объектом, то во внутреннем (идеальном) пространстве он достигает цели мгновенно, т.е. в мыслях уже обладает тем, что еще предстоит достичь в реальности.
В нашей фантазии мы можем обладать даже явно не достижимой в реальности мечтой. Неразделенная любовь тому пример.
Вторая особенность и главная отличительная черта эгонали — необязательное совпадение желанного направления движения с необходимым. Это свойство эгонали проявляется особенно часто, когда кто-то как бы не замечает объект, к которому устремлено его внимание: обращен к объекту спиной или проходит мимо. Все это позволяет нам классифицировать внимания по двум группам и по четырем дополнительным видам.
Первая группа:
1) прямое внимание, когда направления внимания и зрения соединены на одном и том же физическом объекте;
2) гипотетическое внимание, при котором мы предполагаем, что нечто расположено там, где мы это ожидаем.
Вторая группа:
1) косвенное внимание, когда объект внимания не отражается на сетчатке глаза или, в крайнем случае, запечатлен на ее периферии;
2) фантомное внимание1, при котором какой-либо объект, хотя и находится в поле зрения, но не является предметом внимания («В твоих чертах ищу черты другие...»). Здесь направление взгляда и эгональная устремленность не совпадают, имея совершенно разную направленность.
Рассмотрим особенности перечисленных здесь видов внимания подробнее. Прямое внимание при стандартной ситуации — обращение взора на интересующий объект. Это обычная и весьма распространенная форма, которая особого рассмотрения, судя по всему, не требует.
1 Термин предложил автору В.Таушан.
Весьма схожа по своей «механике» с обычным вниманием его гипотетическая форма. Гипотетическое внимание — это сосредоточенность не на объекте, но на том месте, где предположительно этот объект должен быть. Типичный пример тому — ситуация потери. Например, мы собираемся взять со стола очки, но не находим их там, где вроде бы их только что оставили. Гипотетическое внимание в процессе творчества активно используют художники, режиссеры, балетмейстеры, кинооператоры — все, кто занят сочинением визуальной композиции. Творцу пространственной композиции как бы примериваются к тому или иному месту художественного пространства. В данном случае они сосредоточиваются на том месте художественного пространства, где, по их мнению, объекту следует быть. Это тоже называется поиском, но точнее — творческим поиском того, что не потеряно. Во всех случаях — творческих и не очень — «Поисковый» характер гипотетического внимания очевиден.
Итак, в обыденной ситуации мы можем гипотетическое внимание определить как «пред-взятое», т.е. «предшествующее взятию» предмета, которого в данный момент в ожидаемом месте не оказалось. В ином случае гипотетическое внимание предстает уже как «предположительное» и творческое. Здесь человек (не обязательно художник, им может быть конструктор или изобретатель, склонившийся над чертежной доской, писатель, выбирающий необходимое слово в строке, да и любой из нас) сосредоточен на том месте, где только собирается расположить желаемый объект.
Косвенное внимание. Его отличительной особенностью является существование в сфере нашего восприятия во внешнем психологическом пространстве не одного, но, как минимум, двух объектов внимания. При этом объект, на котором мы действительно сосредоточены, но не видим его (можем слышать), назовем косвенным, а объект, на который мы при этом смотрим (но он нам менее интересен) — прямым.
«Вижу, что дано — отношусь, как задано», — это определение Е.Б.Вахтанговым основы веры в условные сценические обстоятельства, в отношении к ним как к реальным, полностью подходит для выявления сущности косвенного внимания. И действительно, при косвенном внимании наше отношение проявляется не к тому, что мы видим («что дано»), но к тому, на чем сосредоточено наше внимание, т.е. к тому, что этим нашим вниманием «задано». Например, в сфере внимания молодого человека оказалась незнакомая девушка, сидящая в дальнем углу комнаты, но со стороны кажется, что сосредоточенность этого юноши направлена целиком к тому, что лежит у него на тарелке. Иными словами, по тому, с каким волнением, смущением и неровным дыханием он смотрит на бифштекс — пря-
мой объект своего внимания, мы можем определить его отношение к девушке — его косвенному объекту.
Животные в основном владеют только прямым и гипотетическим видами внимания. Но и у них мы можем встретить примеры внимания косвенного, хотя, как правило, лишь в случаях отвлечения чьего-либо интереса1. Так птица, отвлекая внимание хищника от гнезда, притворяется раненной и отводит опасность от своих птенцов. Ясно, что объектом ее заботы является гнездо, однако ее движение и взор направлены прямо в противоположную сторону. Известен также случай, когда собака, желая заполучить только в свою полную собственность миску с едой, устраивала для другой собаки «ложную тревогу»: бросалась с громким лаем к двери, имитируя тем самым приход постороннего. Другая собака кидалась к двери, наивно поверив своей подруге, и поднимала отчаянный лай. Тогда первая собака, оставив другую исполнять свой собачий долг, возвращалась к миске, чтобы съесть двойную порцию. И здесь нам ясно видно, что внимание хитрого пса было направлено отнюдь не к двери, но к корму. Однако при своем маневре собака и смотрела, и была устремлена явно в противоположном своему вниманию направлении. Таким образом, мы можем утверждать, что эгональ и косвенное внимание в некоторой степени знакомы не только нам, но и «братьям нашим меньшим».
К.С.Станиславский говорил о том, что внимание — это вовсе не значит «пялить глаза». Из приведенных примеров видно, что это правило знакомо и животным. Однако мы часто видим, как неумелые актеры буквально впиваются глазами в партнера подобно следящему за жертвой хищнику, думая, что это «зрительная хватка» и есть единственная форма проявления сценического общения. «Не общайтесь пупами!», — говорит в таких случаях актерам замечательный режиссер и педагог ААГончаров.
И наконец, фантомное внимание. Имея много общего с косвенным вниманием по своему внешнему проявлению и по принципу «вижу, что дано — отношусь, как задано», тем не менее, этот вид внимания имеет одно существенное отличие. Если при косвенном внимании мы имели дело с двумя его объектами, расположенными в области внешнего психологического пространства, то в данном случае один из них расположен во внутреннем пространстве, а другой — вовне. Вот этот вторс$ объект и является объектом фантомного внимания.
Если в эпизоде «девушка и бифштекс», который мы рассмотрели ранее, окружающим было несложно догадаться о причине сму-
1 С этой целью косвенный вид внимания часто используют и люди.
щения юноши, то при фантомном внимании мы далеко не всегда можем отгадать к чему устремлены мысли и чувства другого человека, так как он в этот момент проявляет вовне свое движение во внутреннем пространстве. У М.АЛехова читаем: «Едва ли следует говорить о том, что объектом внимания может быть все, что доступно сфере вашего сознания: как образ фантазии, так и конкретный физический предмет, как событие прошлого, так и будущего» [36].
Все без исключения объекты внимания, названные здесь М.А.Чеховым, имеют каждая свою топоному размещения или во внешнем, пространстве («физический предмет»), или во внутреннем («образ фантазии», «событие как прошлого, так и будущего»). Однако и во втором случае внутренняя топонома обязательно будет спроецирована вовне, так как взор человека обязательно, постоянно, хотя и с разной энергетикой, обращен во вне себя. В данном случае, при проекции внутренней топономы на внешнюю, наше внимание сосредоточивается на каком-либо, чаще всего случайно расположенном в этом месте объекте, который мы и будем рассматривать как объект фантомного внимания.
Иными словами, при фантомном внимании мы явно обращены к одному какому-либо объекту, хотя нас интересует совсем другой, отсутствующий в пределах реального поля зрения. Если некто воскликнет «Я хочу в Париж», то «Парижем» станет для него любой случайный объект, на котором сосредоточилось его внимание. Дело в том, что непроизвольно брошенный взгляд в этом случае будет обращен не на данный объект (например узор обоев или книжный шкаф), а устремлен к той топономе, которая обозначает отношение говорящего к этому замечательному городу. Иначе говоря, если бы при восклицании «Остановись мгновенье, ты прекрасно!» Фауст взглянул на огарок свечи, то этот огарок для него стал бы на миг заместителем «прекрасного мгновенья», т.е. объектом фантомного внимания. Ибо, разумеется, не к огарку был обращен Фауст, а к тому месту в пространстве (к той топономе), где для него помещался круг ассоциаций, связанных с понятием «прекрасное мгновенье». И действовал Фауст «по Е.Б.Вахтангову»: видел, что дано, но относился к этому, как его чувством было задано. А сгоревшая свеча просто случайно оказалась в этом месте и совершенно незаслуженно получила комплимент.
В визуальных искусствах практически все используемые в произведениях объекты зрительского внимания «желают быть» фантомными, причем совпадающими или даже превосходящими по своему качеству то, что они замещают. В этом быть может и лежит разгадка одной из тайн магии театра, кинематографа, а также изо-
бразительного искусства. И действительно, в первый раз мы смотрим на картину обычным, в лучшем случае любопытствующим взглядом. В этот момент картина — объект прямого внимания. Далее мы рассматриваем ее по деталям, перемещая взгляд то в одно ее место, то в другое, предполагая при этом найти совпадение «эмоционального заряда» детали со стереотипным значением ее топоно-мы. Здесь уже явное проявление гипотетического внимания. При сопоставлении между собой деталей картины, составляющих композицию, и того, что мы предполагали увидеть в данном ее месте, наше гипотетическое внимание сменяется косвенным.
И наконец, если художнику удалось тронуть нашу душу, пробудить ассоциации, мы сосредоточиваемся уже не на ней, а на своих воспоминаниях, своем жизненном опыте. При этом, сверяя рой своих ассоциаций с творением художника, мы возвращаемся к картине с теперь уже фантомным вниманием, выражая в ней мир своих собственных чувств.
В связи с этим можно предположить, что фантомное внимание есть доминирующее при эмпатии художественного произведения. Замещая в процессе этой формы внимания объект нашего внутреннего видения реально зримым и одновременно во сто крат более прекрасным, художник хотя бы на время заставляет заместить привычный объект нашего опыта на иной, обладающий гораздо большей эстетической и чувственной силой. Вот в этом взаимопроникновении и проявляет себя эмпатия художника и зрителя. Думается, что в подобного рода переформировании нашего внутреннего топономного пространства, в том, что художник становится хозяином в той или иной его области, меняя ассоциации топоном на иные — суть эстетического впечатления. Этот процесс можно в чем-то сравнить с хирургической операцией — художник пересаживает, заменяет или даже удаляет те или иные топономы нашего внутреннего пространства. И в результате мы к этому удивительному «врачу» ничего кроме благодарности не испытываем. Тем более, что такие топономные «операции» оказываются действительно целебными.
Следует отметить очень важный момент — случай общности объекта внимания одновременно у двух и более человек. При этом один и тот же объект в одно и то же время для разных людей может принадлежать к различным видам внимания, что неизбежно сказывается на характере общения и взаимодействия (см. таблицу 2).
Отношение первого субъекта относительно второго может быть примерно описано следующим образом:
1. Полное взаимодействие.
2. Недоумение (например, «Что ты в ней нашел?»).
Общность разнохарактерныхобъектов внимания
.
Учебное издание Бродецкий Александр Яковлевич
ВНЕРЕЧЕВОЕ ОБЩЕНИЕ В ЖИЗНИ И В ИСКУССТВЕ
Азбука молчания
Учебное пособие для творческих учебных заведений, факультетов педагогики и психологии
Зав. редакцией Т.Б. Слизкова
Редактор ТД. Гамбурцева Зав. художественной редакцией И.А. Пшеничников
Художник Ю.В. Токарев
Компьютерная верстка А.И. Попов
Корректор Т.М. Фадеева
Лицензия ЛР № 064380 от 04.01.96.
Гигиенический сертификат
№ 77.ЦС.01.952.П.01652.С.98 от 28.08.98.
Сдано в набор 28.10.99. Подписано в печать 14.01.00.
Формат 60x90/16. Печать офсетная. Усл. печ. л. 12.
Тираж 5 000 экз. Заказ № .
«Гуманитарный издательский центр ВЛАДОС».
117571, Москва, просп. Вернадского, 88,
Московский педагогический государственный университет.
Тел. 437-11-11, 437-25-52, 437-99-98; тел./факс 932-56-19.
E-mail: vlados@dol.гu
http://www.vlados.гu
Республиканская ордена «Знак Почета» типография им. П.Ф. Анохина. 185005, Петрозаводск, ул. «Правды», 4.
– Конец работы –
Используемые теги: Внеречевое, Общение, жизни, искусстве, Азбука, Молчания0.073
Если Вам нужно дополнительный материал на эту тему, или Вы не нашли то, что искали, рекомендуем воспользоваться поиском по нашей базе работ: Внеречевое общение в жизни и в искусстве. Азбука молчания
Если этот материал оказался полезным для Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:
Твитнуть |
Новости и инфо для студентов