Сорокадневная война

Шухлик всех приглашал поглядеть на свои деревья. Они так буйно цвели, невозможно глаз оторвать.

Однако к вечеру ничего не уродили - ни яолока, ни груши, ни вишенки. Оказались пустоцветами. Шухлик понимал, что это он виноват, а не деревья. На урожай попросту не хватило сил в его душе. То есть веры в свои силы.

 

На другое утро, едва солнце приподнялось над пустыней и заглянуло в сад, разнёсся повсюду дурной какой-то, заунывный вой, будто предупреждение о бомбёжке. Петух Хороз до того растерялся, что позабыл кукарекнуть. Вообще сад Багишамал притих и даже расцвёл позднее обычного. Все его обитатели ходили вялые, словно не выспались.

 

Этот долгий вой, как привязанная к Шухлику натянутая резинка, вытаскивал его в пустыню. Нехотя, с тяжёлым сердцем вышел он из сада и сразу понял, в чём дело.

 

Толстый, огромный, бегемотоподобный Танбал,

братец-лень, звал сразиться, помериться силами. Страшно было глядеть на него. И непонятно, с какого бока подойти. То и дело он менял обличье. Откуда-то вдруг вырастали щупальца, как у спрута. А в следующий миг Танбал расползался по песку, как чёрное ежевичное желе.

 

Шухлика одолевали сомнения. Ему ещё не доводилось сражаться. Он был вполне мирным, а не воинственным осликом.

 

- Ну что, испугался?! - оглушительно, как десяток паровозов, пыхтел Танбал. - Сдаёшься? Тогда бери меня с собой в сад! Заживём вместе!

 

Конечно, Шухлик не мог такого допустить - привести в Багишамал чудовищную образину.

Он заржал не своим голосом и бросился на Танба-ла, пытаясь ударить копытом туда, где виднелись маленькие сонные глазки. Однако братец-лень неожиданно ловко увернулся. И Шухлик почувствовал, что вновь увязает в зыбучих песках неуверенности. Они затягивали быстро. Сковали ноги и уже щекотали живот.

 

- Могу тебя спасти, - подмигивал Танбал, очень довольный, что удалось заманить в ловушку. - И будем неразлучны!

 

"Нет уж, - думал Шухлик. - Лучше погибнуть! Всё равно рядом с таким уродом - это не жизнь, а сплошное мучение".

 

Так бы и пропал без следа бедный рыжий ослик в зыбучих песках, если бы не кукушка Кокку, наблюдавшая за ним с вершины платана. Она раскуковалась на весь сад, созывая подмогу. Первыми подоспели четыре енота-полоскуна и сурок дядюшка Амаки.

 

Хорошо, что у енотов оказалась с собой бельевая верёвка. Дядюшка Амаки осторожно подполз к тонущему Шухлику и привязал верёвку за хвост.

 

- Выдержит ли? - волновался сурок.

- Верёвка-то крепкая! - отвечали еноты. - Не беспокойся!

- Меня тревожит хвост! - нервничал дядюшка.

- Да тащите уже! - воскликнул Шухлик, отплёвываясь песком, подступившим к морде. - Я же не ящерица, хвостами не швыряюсь!

 

Крепкие ребята еноты впряглись, поднатужились и, кряхтя, будто четыре маленьких трактора, выволокли ослика из песчаной западни.

 

Оставалось признать, что первая схватка проиграна.

Притворившись зрелой тыквой в очках, Танбал сидел неподалёку - потягивался и зевал, словно на скучном, утомительном спектакле, где всё заранее известно.

 

- До завтра, родной! - помахал он пухлой ручкой. - На прежнем месте! А если не придёшь, сам пожалую в гости!

 

По дороге в сад дядюшка Амаки недоумевал:

- Чего ты с ним связался? - спрашивал, заглядывая Шухлику в глаза. - Кто он такой, этот овощ? Или он фрукт? Вот мой совет: плюнь, и забудь о нём!

 

Ослику не хотелось ни с кем разговаривать - настолько он был огорчён, унижен и подавлен. Пришёл к своим деревьям и чуть не заплакал. Они не зацвели сегодня, а пожелтели, увядая.

 

"Не утопиться ли? - мелькнула мысль. - Да вряд ли получится - выдра Ошна спасёт!"

В таком печальном настроении застал Шухлика на берегу пруда дайди Диван-биби.

 

- Би-би! - приветственно погудел он. - Би-и-и-би! Но ослик только кисло, через силу улыбнулся.

- Анал-манал! - сокрушённо воскликнул дайди. - Опять двадцать пять - за рыбу деньги! Конечно, у меня есть напиток из трав, снадобье, которое поможет тебе в сражении, но это будет временный успех. Ты сам должен победить Танбала - раз и навсегда! А для этого нужен стойкий характер. У твоего дедушки, кстати, характер был хоть куда!

 

- Какой дедушка? - удивился Шухлик. - Я не слышал ни о каком дедушке.

- Сейчас не о нём речь, а о характере, - сказал Диван-биби, покачав строгим пальцем. - Ты хоть понимаешь, что это такое? Может, у тебя его вообще нету? Шухлик подумал и согласился:

- Похоже, что вообще...

 

Характер представлялся ему в виде двуручного меча или тяжёлой дубины, которой легко отдубасить Танбала. А ничего подобного у ослика отродясь не имелось.

 

Тут уж и Диван-биби на время призадумался, поглаживая лысую голову.

- Значит, придётся выковать. Крепкий и надёжный. Нержавеющий, - вздохнул он.

 

И внимательно поглядел на Шухлика, вроде бы соображая, удастся ли на самом деле выковать и приживётся ли такой твёрдый у ослика. Может, нужен помягче? Ну, как переспелая дыня.

 

- Характер, любезный садовник, - это особенные свойства души, которые или помогают жить или мешают.

Диван-биби поднялся, направляясь к своей кибитке под огромным платаном, а за ним и Шухлик.

 

- Настоящий твёрдый характер ощущает себя в долгу перед жизнью, - продолжал рассуждать дайди. - Он знает, что своим рождением обязан жизни, и благодарен ей. И ясно видит, как она прекрасна.

 

Отбросив войлочный полог кибитки, Диван-биби пригласил Шухлика зайти. Ослик сразу увидел небольшую наковальню и молот.

 

- С таким характером беспокойно, зато весело, - говорил дайди, раскладывая по наковальне какие-то камешки, листья и кору платана, цветок граната, верблюжью колючку и глину из пруда. - Само слово "характер" пришло к нам из древнегреческого языка, в котором означало "чеканщика".

 

Как известно, чеканщик, нанося рисунок, царапает металл, бьёт молоточком. Так и характер царапает душу, пробуждает, не позволяя ей дремать. Заставляет радоваться каждому новому дню и не унывать в любой беде.

 

Он достал щипцами из очага раскалённый уголёк и тоже бросил на наковальню, а затем примерился, сощурив глаз, и звонко ударил молотом, так что всё окуталось дымным облаком, в котором скакали и сверкали разноцветные искры.

 

Шухлику показалось, что искры вместе с горьковатым дымом проникли в него. Разгораются внутри. Согревают и оживляют. Сердце или душу? Сразу не поймёшь. Он закашлялся, чихнул и, выскочив из кибитки, остановился под платаном.

 

Такого могучего дерева он никогда не видел. Ещё вчера почему-то не замечал. Пожалуй, чтобы охватить его, потребуется круг из дюжины ослов. А до вершины - ну, никак не меньше сотни! И то, если считать с вытянутыми хвостами.

 

Шухлик прислонился к платану, испытывая внезапный восторг оттого, что и он, рыжий ослик, - маленькая часть громадного неизмеримого мира, в котором жутко любопытно жить. В этом мире всему и каждому есть место и нет ничего лишнего. Уж если родился ослик по имени Шухлик, значит, он нужен здесь. Только бы понять, для чего? Наверное, чтобы жить без тоски и уныния, а с благодарной улыбкой.

 

То ли Дивану-биби удалось одним ударом молота выковать приличный для ослика характер, то ли платан передал ему тысячелетние мудрость и мощь? Так или иначе, но Шухлик ободрился и разом поверил в себя, в свои силы.

 

"Нынешнее поражение - сущий пустяк! - размышлял он, прогуливаясь от дерева к кибитке и обратно. - Оно даже полезно, поскольку научило не лезть в западню из зыбучих песков. Завтра я покажу Танбалу новый победоносный характер! Только бы во сне его не растерять".

 

Из кибитки вышел дайди Диван-биби. Почесал Шухлику ухо и шепнул:

 

- Ты должен знать, любезный садовник, что Танбал, братец-лень, - родственник самой смерти. Будь смотрителен и не угоди в его липкие лапы.

 

На следующее утро Шухлик, не дожидаясь призывного воя Танбала, сам свистнул, разбудив сад, и отправился на поле боя. Небо уже порозовело, а серая пустыня замерла перед восходом солнца. Братец-лень ещё дремал, устроившись на песчаном бархане. Трудно было различить, где кончается бархан и начинается сам Танбал.

 

Почуяв ослика, он заворочался. И стало понятно, никакого бархана нет. Один сплошной Танбал! Со вчерашнего дня вырос втрое. Какой-то сухопутный кит-кашалот с панцирем на голове! А пасть такая, что туда поместится десяток верблюдов.

 

Однако новенький твёрдый характер не позволял Шухлику размякнуть и усомниться в победе. Перепрыгнув зыбучие пески, он стремительно зашёл в тыл Танбалу. И увидел, что спина его и зад совершенно не укреплены - дряблые и беззащитные, как рыбье заливное.

 

"В атаку!" - скомандовал характер, сверкая в глазах Шухлика подобно острому клинку.

И рыжий ослик налетел на Танбала, как храбрый кавалерист. О, как он лягался и бодался! Толкался, пинался и кусался! Хлестал хвостом и ушами! Топтал и грыз!

 

Вряд ли кто-либо на всём белом свете выдержал подобный натиск.

Братец-лень никак не ожидал такого скорого манёвра-простого, но хитроумного. От внезапного яростного нападения с тыла он ошалел и замер, как в столбняке. Чтобы развернуться и дать отпор, ему бы потребовалось полдня. Но Шухлик не терял ни минуты, дробя Танбала на мелкие кусочки. И вскоре одна лишь башка отворяла пасть, завывая о пощаде.

 

Шухлик пнул её, и голова, бессильно щёлкая зубами, цепляясь за верблюжьи колючки, покатилась по песку. Она быстро усыхала, как-то убавлялась, пока не превратилась в маленькую щучью головку.

 

Отряхнувшись, рыжий ослик направился к саду. Он возвращался с победой! И никакого изнеможения или лёгкой усталости после битвы... победа всё вытесняла. Шухлик нёс её гордо, как первоклассник букет в школу. Глаза сияли. Уши обнимались. И кисточка на хвосте распушилась, словно мимоза.

Однако сзади долетело какое-то змеиное прерывистое шипение:

 

- Ещ-щ-щё увидимся. Наш-ш-ш-а война не на ж-ж-ж- изнь, а на с-с-с-мерть...

- Не сомневаюсь! На этом свете, Танбал, нам с тобой не ужиться! - крикнул Шухлик, оглядываясь.

 

Сейчас он с превеликим трудом смог бы представить себе того одинокого и несчастного, равнодушного рыжего ослика, скитавшегося в пустыне и бормотавшего: "Ничего". Или того, который совсем недавно скулил и плакал, жалуясь на жизнь саду Багишамал. Даже вчерашний, едва не утонувший в зыбучих песках неуверенности осёл, казался Шухлику посторонним, мало знакомым.

 

И тут он услышал, что кто-то на самом деле скулит в ближайшей ямке под белым, как кость, кустом саксаула. Заглянул и увидел шакала, а именно настырного Чиябури, любителя укусить за хвост. Впрочем, теперь ему было явно не до хвостов! Настолько облезлый и худой, что страшно поглядеть. Хныкая и плача, шакал Чиябури зализывал перебитую лапу.

 

Конечно, он не узнал рыжего ослика. Но зарычал на всякий случай, хотя и рычание это больше напоминало стон.

 

Шухлик присел рядом:

- Послушайте, бедняга! Может, это странно будет выглядеть, но забирайтесь ко мне на спину! Я отвезу вас в сад, где есть вода и пища. Там вы поправитесь, а здесь погибнете.

 

Как ни плох был шакал Чиябури, а взвизгнул из последних сил:

- Чтобы меня, хищника, вёз какой-то травоядный осёл?! Вся пустыня содрогнётся от смеха! Да лучше сдохнуть!

 

Шухлик, ничуть не обижаясь, заметил:

- У вас, похоже, твёрдый характер, но он мешает вам жить. Не начихать ли, кто чего скажет, засмеётся или содрогнётся? Стоит ли из-за этого умирать?

- Впервые слышу столь благоразумные речи, - тявкнул шакал. - Пожалуй, вы кругом правы...

 

Озираясь и поскуливая, он неловко вскарабкался на спину ослика и притих, вконец измученный. Наверное, впервые в истории, начиная с самых древних времён, осёл вёз шакала. Впрочем, это выглядело вполне нормально, по-человечески, в лучшем, душевном смысле слова.

 

Шухлик ступал осторожно, стараясь не тревожить перебитую ногу Чиябури. Шакал часто и горячо дышал ему в ухо.

 

- Помилуйте, - прошептал он, - но не тот ли вы полудохлый осёл, которому я когда-то чуть не откусил хвост?

У меня особый прикус, и след его приметен.

- Тот, да не тот! - отвечал рыжий ослик, подходя к пруду.

- Утопите? - обречённо спросил шакал. Сгрузив его на берег, Шухлик покрутил хвостом в воде, вызывая выдру Ошну:

 

- Лежите спокойно! Здешняя медсестра перевяжет ногу водорослями и смажет целебной глиной. Через неделю будете прыгать, как щенок. Выздоравливайте, а мне пора!

 

Шухлик спешил взглянуть на свои деревья. Ещё издали он заметил, что все ожили, позеленели и покрылись бело-розовыми воздушными цветами. Вообще-то он наперёд знал, что так и будет. Просто верил.