Вернадский и музыка
Вернадский и музыка
В.И. Вернадский - гениальный ученый, как-то сказал о себе, что никогда не жил одной наукой. Интерес к научному творчеству и искусству у него, видимо, питался из одного источника. «Прекращение деятельности человека в области искусства<…>не может не отразиться болезненным подавляющим образом на науке», - писал он. [2, с. 20]
Посвятив свою жизнь науке, он уделял большое внимание вопросам искусства и культуры, использовал любую возможность для посещения музеев, картинных галерей, театров, концертов, оперных спектаклей. Из всех видов искусств ученый отдавал предпочтение музыке. Вот некоторые мысли самого Вернадского об этом.
«Мир художественных построений, несводимых в некоторых частях своих, например, в музыке или зодчестве, сколько-нибудь значительно к словесным представлениям, оказывает огромное влияние на научный анализ реальности. Мне представляется музыка глубочайшим проявлением человеческого сознания, ибо и в поэзии, и в науке, и в философии, где мы имеем дело с логическим понятием и словом, человек невольно и всегда ограничивает – а часто искажает – то, что он переживает и что он понимает. В пределе «мысль изреченная есть ложь» (Тютчев). В музыке мы имеем неизреченные мысли…». «Музыка, - подчеркивал Вернадский, - это язык интуиции, а не логики… Достижения музыки открывают научные истины, философские построения». [14, с. 154]
Владимир Иванович считал, что только музыка способна «выразить невыразимое», создать «бессловесный язык», который сможет передать все «оттенки, мысли» и переживания внутренней духовной жизни человека, которые не могут быть выражены обычным языком.
Рассказывая о своей семье и своем первом знакомстве с музыкой, Вернадский писал в июле 1886 г. своей будущей жене: «Моя мать в молодости, обладая большими музыкальными способностями и чрезвычайно сильным голосом, хотела поступить на сцену, но этому воспротивилась ее мать… Помимо пансиона, где она училась – она была несколько лет в хоре Балакирева, которого высоко ставила». [18, с. 10]
Из воспоминаний ученого от 18 мая 1943 г.: «Мать очень музыкальная, с большим голосом (меццо-сопрано), прекрасно пела украинские песни, бывали в доме и хоры. На меня это очень сильно действовало, хотя я это ничем внешне не проявлял. Отец страшно любил украинские песни, и моя мать их прекрасно пела. Вечерами в Харькове в нашем большом доме управляющего конторой банка она устраивала хоры. Раскрывались окна, и лились хоровые украинские песни». [9, с. 10; 13, с. 265]
Дочь Вернадского, Нина Владимировна Толль, переписывалась с хранительницею кабинета-музея В.И. Вернадского в Москве. Отвечая на вопросы Неаполитанской Н.С. об отношении ученого к музыке, она писала: «У нас жила Анна Сергеевна Короленко – племянница Вернадского. Мой отец обожал ее. Она была очень талантливая арфистка, очень самостоятельная и оригинальная. Помню, увлекалась введением в репертуар арфы французской музыки. Мой отец страшно интересовался всем, что она делала и думала. У нее было много друзей, и в последние два года ее жизни наша квартира была полна музыкантов и музыки <…>. Какая была музыка? Классики. Отец любил Моцарта, Баха, Бетховена, но не знаю, кого особенно. Раз как-то была с отцом в Мюнхене на 3 дня. Мы все время ходили по музеям и были на концерте. Играли Вагнера, Бетховена и Бартока. Помню, что мне понравился Барток и мы о нем с отцом спорили. Ему эта новая тональность была чужда. Любил Вагнера. Я помню, на «Парсифаль» он меня повел в Мюнхене, любил итальянскую оперу…». [13, с. 123]
1881 – год окончания гимназии и поступления в университет, Вернадский оценил как поворот интересов в сторону естествознания: «Это был для меня решительный год. Во-первых, я в это время пополнял свое знание немецкого языка. Я прочел 4 тома «Космоса» Гумбольдта… Вел метеорологические наблюдения и ознакомился с картой неба. Посещал концерты – прекрасные - тогда в Павловске. Здесь я начал читать аккуратно «Nature» и до сих пор ее читаю». [18, с. 25]
В это время в Павловске звучали концерты знаменитых композиторов и дирижеров: Иоганна Штрауса, Николая и Антона Рубинштейнов, Чайковского, и др. Звучали голоса Собинова, Шаляпина, Неждановой. «Как в некий Эллизий, стремился весь Петербург, в стеклянный зал Павловского вокзала, где царили Чайковский и Рубинштейн», - вспоминал О. Мандельштам. В Павловске под управлением П.И. Чайковского был исполнен его 1-й концерт для фортепьяно с оркестром, «гениальный по симфоническому взлету мысли и щедрости звукоидей (Б. Асафьев)», ставший одним из мировых шедевров музыкального искусства. [12, с.198]
Тема родной природы с использованием мотивов народных песен, воплощенная в ликующе-светлых, музыкальных образах, была очень близка Вернадскому. В том же Павловске 8 июня 1882 г. он сделал следующую запись: «Я ожил и оживился. Оживлены мои стремления, и новые силы имею…Тут сливаются и эстетические, и умственные наслаждения, тут возрождается стремление достичь того идеала, какой до сих пор выработался у человека и понятен ему». [18, с.34]
Неслучайно 12 марта 1963 г. в актовом зале Московского университета при открытии торжественного заседания, посвященного 100-летию со дня рождения В.И. Вернадского, прозвучал именно Первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского.
Вернадский записывает в дневнике программу своего развития: «Умственный кругозор, изящные искусства, поэзия, музыка, живопись, скульптура». Запись из дневника от 15 июня 1884 г. о выработке характера: «<…> образованность ума, знакомство с философией, знакомство с математикой, музыкой, искусствами» [18, с. 47].
Душевно и нравственно молодой Вернадский формировался в очень динамично насыщенное событиями время. Это была эпоха необыкновенного расцвета музыкальной культуры в Европе и России. Открываются консерватории в Петербурге, Москве, Киеве, Одессе, Саратове. Огромная заслуга в организации музыкального образования слушателей и воспитании музыкантов принадлежит братьям Николаю и Антону Рубинштейнам, одному из первых директоров Московской консерватории В.И. Сафонову. «С момента появления в Москве музыканта Сафонова открывается целая сеть музыкальных школ, половина музыкальных деятелей Москвы причастна к сафоновской школе. Одна из исключительных заслуг Сафонова заключалась в том, что он умел возбудить такой интерес к искусству, который не остывал во всей музыкальной жизни Москвы и Петербурга», - это написал ученик Сафонова, пианист и музыкальный критик Д.С. Шор, о концерте которого вспоминал Вернадский. [21, с. 46]
«Сегодня в концерте Шора и др. проносились простые красивые звуки музыки 18 столетия, и в моей душе как-то чувствовалась тесная связь их с салонной – более или менее аристократической – жизнью века. Особенно у Гайдна это переходит в какую-то тесную, неразрывную связь. Только у Баха, Генделясильнее чувствуется влияние «народной», во всяком случае широкой, вековой церковной жизни, если не по форме, то по настроению. А Рамо, Скарлатти, Корелли – блестящие красивые отблески той светской жизни, которая дала приют и научной жизни того времени и приютила, развила и выделила великих социальных реформаторов, пропиталась их идеями и дала им силу, красоту и содержание… Не есть ли это все те люди 18 столетия, одетые в наш костюм, – как актеры в исторических драмах и комедиях? Нет тех инструментов, нет той манеры играть, той инструментовки, звуки не те, и лишь один скелет их произведений сохраняется? Или как в «народной» песне и «народной» сказке старина – вечно юная, благодаря постоянной бессознательной переработке новыми поколениями передатчиков?» (Москва, 29 октября 1900 г.). [18, с. 176-177]
С большим успехом в Москве проходили концерты венгерского дирижера и композитора А. Никиша. Он блестяще исполнял произведения Бетховена, музыку которого трактовал в романтическом стиле, а также произведения Р. Вагнера, Ф. Листа, Р. Штрауса.
Свои впечатления Вернадский записывает в дневнике: «Вечером был на концерте ^ Никиша – и до сих пор под впечатлением превосходного исполнения – и много вынес глубокого, особенно из героической симфонии Бетховена, и впервые мною слышанного Waldweben Вагнера и рапсодии Листа. Временами я совсем забывался, и мне казалось, что звуки проникают меня всего, и физически чувствую их не ухом, а всем существом» (Москва, 19.04.1903 г.). [11, с. 107] «Концерт Бетховена – старый чешский квартет. Переполнено Дворянское собрание, масса знакомых. По словам доктора Бобкова, это мерка музыкальности в Москве. Многие с партитурой. Исполнение удивительное, а Бетховен всегда и неизменно производит сильное впечатление. Отчего не на всех? Вспоминается Гете, который его не понимал всегда» (Из дневника, 25 февраля 1910 г., Москва). [18, с. 236]
Из письма к Н.Е. Вернадской, 20 апреля 1892 г.: «Пишу тебе вечером, вернувшись от Павловых, где сегодня было пение, давно не слышал его, слушал с удовольствием, пела новая здешняя певица Зотова, да и у самого Павлова прекрасный голос». [18, с. 110]
В 1930 г. в статье «Памяти Павлова А.П.» Вернадский пишет: «Это была необычайно одаренная личность, он обладал большой музыкальностью и не только любил и знал музыку, он владел исключительным голосом. Он был не только музыкантом, но и живописцем, любил и понимал сценическое искусство, театр. С молодости и до конца жизни любил Шекспира». Следующие слова Вернадского о Павлове можно отнести и к самому Вернадскому: «Художественные интересы и художественный склад личности Алексея Петровича ярко и глубоко проявились еще в одной области духовной жизни. Я говорю о так называемой «любви к природе», о том глубочайшем иногда переживании, которое испытывает человек при созерцании окружающего мира, вне связи с отражением в нем нашей культуры. В истории естествознания любовь к природе, чувство природы играла огромную роль. В каждой работе всегда есть огромный эстетический элемент, без которого она превращается в сухую схоластику. Натуралист-наблюдатель эту эстетическую сторону находит в общении с красотой Космоса».
Подтверждением мысли Вернадского можно привести мнение Р. Роллана: «Природа лежит в основании всех великих творений. И мы никогда не получим доступа к гению, если не проникнем к источникам элементарных сил».
Санкт-Петербург, 22 октября 1913 г., письмо Н.Е. Вернадской: «Пишу тебе из лаборатории. В эти дни совсем мало успеваю делать, часто вследствие того, что веду светский образ жизни. Третьего дня был у Чернышева, просидел до полвторого ночи и ушел один из первых. <…> Была хорошая музыка – прекрасный квартет Шумана. Не знаю, больше ли я начинаю входить в музыку, или изменился мой вкус, но Шуман, которого я не любил и который на меня не производил никакого впечатления, теперь мне все больше нравится». [22, с. 111]
Из дневников и писем Вернадского мы узнаем, что музыка среди его ближайшего окружения была частью повседневной жизни. Ученый всегда сожалел о том, что не получил музыкального образования. Всеобщая музыкальная грамотность и увлечение музыкой его окружения давали Вернадскому уникальную возможность восполнять этот пробел на протяжении всей жизни.
Особенно огромное влияние на В.И. Вернадского оказала его племянница Анна Сергеевна Короленко (Нюта), с которой у него установилась духовная близость. Среди тех близких друзей, которые также оставили след в душе Вернадского и способствовали выработке музыкальных пристрастий, вкуса и нотной грамоты, он упоминает и Александру Васильевну Гольштейн -«Тетю Сашу»: «Сейчас опять возвращаюсь к интересам, связанным с историей музыки, к которым было больно подходить после смерти Нюточки. Она все уходила в эту область, отчасти, м[ожет] б[ыть], под моим влиянием, и разговоры с ней давали мне так много! Незадолго до большевиков хотел передать в Институт гр. Зубова оставшийся после нее небольшой капитал (5 000), как начало фонда ее имени для приобретения сочинений по истории музыки. Не успел – удастся ли когда-либо? Так мало интереса к этим вопросам в Петр[ограде]: нет книг и нот для изучения. Мало людей интересующихся. Но интерес пробудился, он запоздал только по сравнению с Западом, и я думаю, достиг мног[ого]. Но сколько пропадает! Нельзя было узнать, что играли на арфе в России в XVIII веке? Сколько неизданного из старого русского творчества? <…> Уже в Киеве мне хотелось связать историю музыки с Киев[ской] дух[овной] ак[адемией] и я добился включения ее в записку объясн[ительную] историко-филол[огического] от[деления]. В Петрограде в Академии мне не удалось этого сделать; говорили с Сергеем [Ольденбургом] и с Лаппой. Мой интерес пробудился в Париже, где под влиянием А.В. Гольштейн я ознакомился с концертами франц[узской] песни, в том числе и старинной, которые давал ее страстный поклонник и исследователь, кажется, Тьерсо (?) Затем слышал старых композиторов впервые в концертах Коланна, кажется, и затем, как будто, Франка». [1, с. 60-61]
В Москве и Петербурге, в здании Павловского вокзала, А. Рубинштейн дает свои «Исторические концерты». Об исполнении им бетховенской сонаты ОР-109 записал свои впечатления В. Стасов: «Я слышал эту великую сонату (cis-moll) в исполнении Листа в 3-м Петербургском его концерте. И вот, теперь я опять вижу еще нового гениального музыканта. И опять я слышу эту великолепную сонату, эту чудную драму с любовью, ревностью и грозным ударом кинжала в конце, - опять я счастлив и пьян от музыки и поэзии. Кто из них двоих был выше, исполняя великую картину Бетховена? Лист или Рубинштейн? Я не знаю, оба были велики, оба несравненны и неподражаемы во веки веков, навсегда». [10, с. 381-382]
В концертных залах Москвы, Петербурга, Павловска Вернадский имел счастливую возможность слушать впервые исполняемые произведения великих композиторов, гениальных дирижеров и пианистов: Чайковского, Антона и Николая Рубинштейнов, Танеева, Глазунова, Скрябина, Римского-Корсакова и Рахманинова. Многое связывает В.И. Вернадского с Рахманиновым, в том числе и годы их творчества на их родной Тамбовской земле.
Сергей Рахманинов блестяще исполнял произведения любимых Вернадским Вагнера и Бетховена. Он напоминает таких больших музыкантов, как Лист. Один из слушателей концерта Рахманинова отметил, что соната Бетховена прозвучала почти с оркестровой мощью, сила рук Рахманинова невероятна, при этом каждая нота ясна, чиста. Он равно умел слышать тишину и ее «зеленый шум», голоса весны, зов жизни. Музыкальный ритм Рахманинова – это ритм глубины дыхания, чередований прилива и отлива и смен светотени, овеянного орлиным полетом, спокойной властностью. Кто-то остроумно заметил, что в пальцах Рахманинова-пианиста воображение сказочницы Шахерезады. Кроме того, Вернадского и Рахманинова роднит этическая направленность творчества, широкий художественный кругозор, умение глубоко проникать у Рахманинова в замыслы композиторов, у Вернадского – в научные мысли ученых разных эпох.
Вернадский пишет об этом: «Когда работаешь над каким-нибудь научным вопросом, в уме мелькают облики лиц, раньше над этим думавших, чувствуешь точно какая-то неведомая, невидимая цепь сильно связывает тебя с философом- греком, средневековым монахом, арабским врачом или с одним из великих ученых последних трех столетий, - над теми же вопросами они работали, думали, на каждом шагу видишь следы их работы, их мысли только дальше продолжаешь их; а твоя мысль сливается с их мыслью, и все вместе является общей непрерывной работой к неясному, но всем нам понятному идеалу, куда мы все неуклонно сильно стремимся. <…> Мне кажется, точно я живу в далеких странах, в далеких временах, точно моя мысль как-то тесно сплетается с мыслью стародавних эпох и людей». [22, с. 89]
Основным принципом мировоззрения Вернадского в изучении природы стала идея внесения в природу разумного творческого начала, «синтеза числа и красоты». Его мысли, идеи были созвучны мыслям многих великих музыкантов, в частности мыслям французского композитора, современника Вернадского – Дебюсси: «Музыка – это таинственная математика, элементы которой причастны бесконечности. Музыка ближе всего к природе. Только музыканты имеют привилегию охвата поэзии ночи и дня, земли и неба – воссоздания атмосферы и ритма величественного трепета природы, ничто по музыкальности не может сравниться с закатом солнца… Таинственная связь между природой и воображением». [3, с. 242]
Через всю жизнь Вернадского проходит его любовь к природе, целостное ее восприятие. Именно чувство природы, преклонение перед ее величием и красотой помогло ему сделать открытие в познании структуры мирозданий. Вот что пишет Вернадский: «Мы знаем только малую часть природы, только маленькую частичку этой непонятной всеобъемлющей загадки, и все, что мы знаем, мы знаем благодаря мечтам мечтателей, фантазеров и ученых поэтов». [22, с. 90]
Ученый постоянно искал образные формы выражения для своих раздумий о единстве Природы и единстве Космоса, бессознательного порыва, чувства меры, такта и красоты. Он писал: «Всякий, кто когда-нибудь с открытыми глазами, свободным умом и сердцем побывал наедине… с природой, тот ярко и ясно чувствовал эту неразрывную связь с остальным миром… В тишине ночи, когда замирают созданные человеком рамки внешней среды, среди степи или океана, на высоте гор, это чувство на века ему присущее, охватывает человека нераздельно». [5, с. 254] «Минуты, когда обдумываешь те или иные вопросы, когда соединяя известное уже ныне, стараешься связать эти данные, найти способ проникнуть глубже и дальше в строение вещества, в такие минуты переживаешь особое состояние, это настоящий экстаз… Продолжая дальше раздумывать над явлением капиллярности, мне пришла в голову мысль, которая, мне кажется, очень важной, и когда она явилась мне внезапно, как луч света, меня охватило какое-то волшебное состояние…».[20, 92]
Находясь в Париже, Мюнхене, Берлине, Лейпциге, Гааге, Вернадский обязательно находил время для посещения музеев, опер, концертов известных музыкантов. Он остро воспринимал увиденное, услышанное. Сложную гамму чувств и настроения передают его письма и дневниковые записи: «Искусство по самой сути своей есть отвлечение и всегда имеет дело с общими понятиями, а не с конкретными случаями… Поэтому абсолют так отражен в искусстве и вечен». [15, с. 17]
«На днях прочел Ландовской «Musique ancienne» (1909) – очень интересная и умная книга. Ландовскую слышал в Москве, и ее концерты дали мне большое наслаждение. Сейчас опять возвращаюсь к интересам, связанным с историей музыки… Чтения по истории музыки мне очень много дали, когда я готовился к курсу по истории науки, след остался в напечатанной статье «О научном мировоззрении». Результатом размышлений над теорией музыки стали выводы ученого о различных критериях музыкального творчества в зависимости от разных эпох и народов. В статье «О научном мировоззрении» он писал: «Признавая вечную красоту художественного произведения, мы ясно понимаем и неизбежно признаем, что отношение к ней человеческих индивидуумов может сильно колебаться. Могут существовать целые классы людей, у которых те или иные произведения искусства должны вызывать совершенно своеобразные необычные впечатления. Разительный пример этого представляет история музыки. У разных народов или в разные эпохи жизни одного и того же народа проявились в его музыке совершенно разные основные шкалы тонов. Например, в истории высоко развитой, чуждой нам музыки китайцев или японцев отсутствуют два из семи основных тонов нашей музыкальной шкалы. В этом отношении чрезвычайно поучительно то впечатление, которое производит на европейски образованных японцев наша музыка. Но и более близкая нам музыка – сложные музыкальные построения индусов кажутся нам чуждыми. В истории народов резко менялись самые основные представления, как это мы видим в истории греческой музыки, где основная шкала несколько раз менялась. Найденные древние гимны кажутся нам странными и немузыкальными». [7, с. 36]
Было бы интересно поточнее проследить влияние музыки на научную мысль. Мне трудно разбираться в истории музыки из-за недостатка знаний музыкальных наук, нот и плохой музыкальной памяти». [1, c. 61]
Вернадский обращает внимание на то, что музыка остается всегда понятной, эстетически полноценной, а либретто, отражающие идеалы, нравы и настроения определенной исторической эпохи не соответствуют величию музыкального произведения и выглядят безнадежно устаревшими, и оставляют ощущение несоответствия музыки и сюжета.
С этой точки зрения очень интересны оценки Вернадским оперы ^ Моцарта «Свадьба Фигаро» (в письме жене 28 января 1989 г.). [13, с. 86]
Музыка являлась для Вернадского не только источником эстетической радости, но и предметом серьезного изучения истории музыки, в осмыслении научных поисков и научной интуиции. «Масса роится мыслей, и в этом движении мысли для меня весь смысл переживания таких антикварно-художественных прогулок. Мысли бегут, их не поймаешь… Но какая-то внутренняя работа (творческая? – прочитав биографию Гете, - я думаю, это испытывали художники) идет внутри, и я ее чувствую, но не понимаю. Мне кажется, бессознательно идет у меня какая-то переработка вопросов научной космогонии. Опять душа рвется к бесконечному». [18, с. 147]
На протяжении всей жизни Вернадского занимает вопрос истоков творчества. Он как бы изнутри наблюдает за каждым движением своей мысли, стараясь его понять и разрешить. Но эти мгновенные озарения не всегда могут быть выражены в словесной форме, и музыка, видимо, была своеобразным ключом к этой тайне.
«Поразительно, как быстро исчезают из сознания эти освещающие как молнии темноту создания интуиции и как много их помещается в единицу времени. Ясно одно – что здесь область бесконечно великого нового». [18, с. 117]. «Разум охватывает (небольшую часть духовных проявлений человеческой личности) далеко не все и нельзя даже считать его главным и основным решателем жизненных проявлений личности…». [18, с. 118]
Вернадского привлекали музыкальные произведения особого творческого напряжения, такие как Героическая симфония Бетховена, выражающая высокий полет фантазии, громадный масштаб симфонизма, не имеющий прецедентов в мировой музыке. Вернадского и Бетховена объединяет общая черта - крайняя сосредоточенность, концентрация внимания, необходимость напряжения духа, чтобы удержать идеи. Р. Роллан подчеркивает, что «сила концентрации есть первый и основной признак бетховенского гения. Несомненно, концентрация является неотъемлемым условием всякого великого творения искусства и науки. Каково бы ни было произведение и какой бы ни был отдельный момент – страница, фраза, акцент – чувствуется взгляд человека, вонзающегося в идею со страшной сосредоточенностью». [3, с. 317]
Гаага, 1 августа 1900 г.: «Вчера был в концерте в церкви – некоторые вещи на меня произвели сильное впечатление (особенно ария Баха – орган со скрипкой – в первый раз слышал), мне казалось, что эти звуки как-то проникают в меня глубоко-глубоко, что им ритмически отвечают какие-то движения души, и все мое хорошее, сильное собирается в полные гармонии движения. Слышал знаменитую тройную фугу Баха – красоту ее сознаю, но она оставила меня холодным, может быть, вследствие, как мне казалось, сухой игры Коопмана на органе. Я совсем начинаю увлекаться музыкой – хочется ознакомиться с ее теорией. Сегодня вечером, если не будет дождя, поеду опять в концерт в Шевенинген». [19, с. 174]
23 августа 1900 г., Париж: «Вчера вечером был с Георгием в опере на «Валькирии» Вагнера. В общем, на меня произвело сильное впечатление – очень мужественная музыка, и мне хотелось бы еще раз услышать ее, чтобы понять и пережить то, что в первый раз отозвалось в душе моей большими штрихами». [22, с. 102]
Из письма к Н.Е. Вернадской от 19 сентября 1911 г., Берлин: «…Был в воскресенье на «Валькирии»: чудный оркестр, порядочные голоса. Может быть, сегодня или завтра вечером пойду в Филармонический концерт. Мне прямо нужно сейчас музыки». [18, с. 250]
Единомышленником по восприятию вагнеровской музыки можно считать Ромена Роллана, к которому, по выражению Вернадского, «он пришел благодаря Гете»: «Какой волшебной тревогой [творчество Вагнера] меня пронизало! Все было в нем тайной для меня: новизна оркестровой звучности, тембры, ритмы, сюжеты, вся дикая поэзия далеких средних веков, варварских легенд и смутная лихорадка наших затаенных желаний и тоски. И я чувствовал себя охваченным сверхчеловеческими страстями. Мощное дыхание музыки обновляло мое собственное дыхание. Переполняло меня радостью и скорбью равно благотворными, ибо и та, и другая дышали силой, сила всегда радостна. Мне казалось, что у меня вырвали мое детское сердце и заменили его сердцем героя». [3, с. 56-57]
Вернадский имел возможность в качестве слушателя участвовать в этом периоде расцвета симфонической музыки и оперного искусства в Европе. Многое из того, что было доступно впервые услышать Вернадскому, сейчас уже – далекая классика: оперы Россини, Беллини, Доницетти, Верди. Многие даты оперных премьер молодых французских и итальянских композиторов совпадают с периодом пребывания Вернадского в Париже, Вене, Берлине, Риме и др. Это премьера «Сельская честь» Масканьи (1889 г.), «Паяцы» Леонковалло (1892 г.), оперы Пуччини: «Богема» (1895 г.) и «Чио-Чио-сан» (1904 г.) Молодые французские композиторы Массне, Тома, Делиб, Бизе, Гуно в это время создают новый жанр – лирическую оперу. Особенно была велика популярность опер «Кармен» Жоржа Бизе и «Фауст» Шарля Гуно. В 1887 г. прошла пятисотая постановка «Фауста», в 1894 г. праздновался ее юбилейный тысячный спектакль уже с включением балета «Вальпургиева ночь».
«Фауст» Гете - одно из любимых произведений Вернадского. В его личной библиотеке хранилось около 60 томов сочинений Гете и книг о нем, изданных в разных странах мира, и около десятка разных изданий «Фауста». Известное высказывание Вернадского: «Манфреды и Фаусты удовлетворяют большему чувству, чем Ньютоны и Лавуазье» [22, с. 94-95] совпадает с мнением Чайковского, который в одном из писем пояснил свое понимание «Манфреда»: «Байрон с удивительной силой и глубиной олицетворял всю трагичность борьбы нашего ничтожества со стремлением к познанию роковых вопросов бытия. Говорят, что идея «Манфреда» та же, что и в «Фаусте». Премьера «Манфреда» состоялась в Москве 11 марта 1880 г. В том же году она прозвучала в Павловске и Москве.
В музыке Чайковского «Манфред» выражена идея трагедии человеческой личности, проблема жизни и творчества.
Увертюра Р. Шумана «Манфред» принадлежит к лучшим мировым симфоническим сочинениям. Остро выразительная, тревожная, она передает мир байроновского героя, жаждущего счастья и трагически гибнущего.
Интересно, что тема Фауста – любимая тема Вернадского, проходит через творчество не только Гуно, но и многих композиторов: у Бойто - «Мефистофель», у Шумана - «Фауст», у Берлиоза в «Осуждении Фауста», в симфонической увертюре Р. Вагнера «Фауст», у Листа «Фауст» и «Мефисто» вальсы и польки. Философская мысль гениального Гете роднит поэта, композиторов и ученого. Между интуицией и опытом художника и ученого Вернадский ставит знак равенства, т.к. он видит науку исключительно как результат художественного вдохновения: «Наука создалась и отделилась от своих исторических корней – художественного вдохновения <…> Нередко так научно работал Гете». [1, с. 24]
У Шумана, Берлиоза, Вагнера, Листа образ Фауста передан с гениальной силой. Музыка этих композиторов соответствует гетевской характеристике Фауста как ученого.
Да, надо честь отдать, он не подстать другим.
Безумец, неземным все думает питаться
И, жаждой к недоступному томим,
В безумии своем не хочет сознаваться;
Светлейшую звезду давай с небес ему
И высочайшие земные наслажденья;
И ненасытному уму
Едва ли целый мир дать в силах утоленье. [Гете «Фауст», с. 12]
Вернадский всегда переживал духовный подъем после очередной встречи с любимыми музыкальными произведениями. Его напряженный научный поиск не только по форме, но и по существу сродни поэтически художественному вдохновению писателя, поэта, композитора.
Как слушатель Вернадский, несомненно, обладал большой музыкальной культурой и тонким вкусом.
Вспоминает дочь Вернадского: «Отец очень любил русскую музыку. Помню, что в Москве мы бывали у Ипполитова-Иванова. Меня рано повели в театр. Первая опера была «Садко». О постановке оперы Римского-Корсакова в Москве восторженно отзывались современники. То, что увидели и услышали зрители, было чудом. На сцене жил мир вольного Новгорода, красочный, полный былинной поэзии и былинных чудес. Декорации и костюмы создавались по эскизам Врубеля и Коровина, изумительные декорации, изображавшие морское дно, писал Врубель. Партию варяжского гостя исполнял Шаляпин». [5, с. 131] Музыкальный критик В. Стасов вспоминал: «В третьей картине «Садко» появился предо мною древний скандинавский богатырь, поющий свою «варяжскую песнь» новгородскому люду на берегу Ильмень-озера. В ее могучих суровых звуках предстают перед нами грозные скандинавские гранитные скалы, о которые с ревом дробятся волны. И вдруг среди этого древнего пейзажа является перед нами сам варяг, у которого кости словно выкованы из скал. Он стоял громадный, опираясь на громадную свою секиру… Гигантский голос, гигантское выражение его пения, великанские движения тела и рук, словно статуя ожила и двигается, выглядывая из-под густых насупленных бровей». [17, с. 202]
Летом 1889 г. в Париже открылась Всемирная выставка, посвященная столетию Великой французской революции. Вернадский по этому поводу пишет: «Огромное значение для меня имело в это время мое участие в качестве представителя Докучаева на Всемирной выставке… Вследствие этого я получил право дарового входа в эту выставку в любое время и очень этим пользовался. Я осмотрел и изучил целый ряд коллекций минералогического и рудного отдела. Выставка имела для меня и другое значение: на нее приехало много русских, и здесь впервые завязались у меня дружеские связи…». [13, с. 87] Коллекция получила золотую медаль.
В Париж приехала и Наталья Егоровна с сыном. На Всемирной парижской выставке меценатом Беляевым были организованы русские симфонические концерты. Французский музыкальный мир открыл для себя творчество композиторов «Могучей кучки». Концерты (их было два) собирали в громадном зале дворца Трокадеро до 3 тысяч слушателей. Триумфальный успех имели «Ночь на лысой горе» Мусоргского, «Половецкие пляски» из оперы «Князь Игорь» Бородина, «Испанское каприччио», концерт для фортепьяно с оркестром Римского-Корсакова. Первым концертом Чайковского для фортепьяно с оркестром дирижировал А. Рубинштейн. Это было время расцвета русского искусства: «Передвижники» в живописи, «Могучая кучка» в музыке, Толстой, Достоевский, Тургенев в литературе. В эти годы русская музыка пользуется признанием за пределами России.
В иностранной прессе «Zeit am Montag» и «Berliner Tageblatt» появились отзывы: «Русские музыканты, исполнители и композиторы сделались с недавних пор постоянными участниками нашей музыкальной жизни, и это вполне понятно, т.к. они приносят нам много свежего, своеобразного и ценного».
Великий пианист и дирижер Ференц Лист при встрече с Бородиным за границей признается ему: «Нам нужно вас, русских. Вы мне нужны. У вас там живая жизненная струя, у вас будущность». [19, с. 82] Концерты самого Листа стали важным событием русской музыкальной жизни. Для искушенной публики было в новинку, что большие оркестровые сочинения, увертюры и симфонии, в том числе Бетховена, он исполняет один, на одном фортепьяно. Тем не менее, недоумение публики сменялось восторгом. Когда знакомишься с жизнью музыкантов таких, как Лист, обнаруживается, что источником вдохновения и для ученого, и для композитора нередко служили одни и те же произведения мировой культуры. Вот что пишет Ф. Лист другу: «Гомер, Библия, Платон, Локк, Байрон, Гюго, Ламартин, Шатобриан, Бетховен, Бах, Моцарт, Вебер – все вокруг меня. Я изучаю их. Я думаю о них. Я проглатываю их с быстротой огня… Ах, если я не сойду с ума, то ты найдешь во мне опять художника». [16, c. 112]
«Жизнь чрезвычайно много дала мне, - записывает в марте 1937 г. Вернадский в дневнике, - и я видел массу интересных крупных людей. Ничто не случайно, и нет важного и неважного в сложном проявлении сознания <…> И какая блестящая картина ушедшего былого, я ярко переживаю вновь…». [20, с. 77]
«…Я сейчас пересматриваю свою жизнь и подбираю материал для той книги, которую я могу еще дать: «Пережитое и передуманное», - пишет Вернадский сыну. - Столько пришлось видеть удивительных людей и пережить крутые повороты как в исторической жизни, в которой я сознательно участвовал как в России, так и за границей – во Франции и Чехословакии. Сколько я видел выдающихся людей!». [13, с. 381]
А.М. Фокин, ученый и родственник Вернадского, на протяжении 30 лет близко общавшийся с ученым, вспоминал: «Помню вечер, проведенный в кабинете Владимира Ивановича, это было в 20-х годах. Иван Михайлович Гревс, один из старых друзей, читает свои этюды о Тургеневе. Владимир Иванович слушает, откинувшись в своей неизменной качалке, и на лице его лучезарное благодушие отдыха с выражением не потухающей мысли в глазах». [2, с. 56] В этюдах о Тургеневе Гревс касался отношений Тургенева и Виардо. Музыкальный дебют в Петербурге Полины Виардо в операх Беллини и Россини явился триумфом певицы. К этому времени относится и встреча Тургенева и Виардо. «В душу Тургенева, - по словам А.Ф. Кони, - восторг вошел до самой ее глубины и остался там навсегда, повлияв на всю личную жизнь этого однолюба и, быть может, в некотором отношении исказив то, чем эта жизнь могла бы быть». [11, с. 77] 14 января 1882 г. на одном из литературно-музыкальных вечеров (в пользу неимущих художников) в Париже Виардо в последний раз в жизни выступила публично. Она исполнила романсы Шумана «Я не сержусь» и Чайковского «Нет, только тот, кто знал». Пение ее произвело потрясающее впечатление.
Тема – Тургенев и Виардо – была случайно продолжена через много лет, в декабре 1944 г., в разговоре с академиком А.П. Виноградовым, который должен был ежедневно навещать Владимира Ивановича. Речь пошла об известном венгерском ученом Кардоше. «Да, он был очень светским, но очень любезным человеком, - обращаясь к воспоминаниям, заговорил Владимир Иванович. – Я встретился с ним в Париже. Он работал там, как и я, в лабораториях. Он был интересный собеседник. Наталья Егоровна и я любили с ним беседовать, засиживаясь на Парижских бульварах… Вы знаете, он познакомил меня однажды тут же на бульваре с молодой Виардо. Она представилась мне, помню, как дочь Тургенева…». На мгновение Владимир Иванович, задумавшись, умолк. Потом со вздохом сказал: «Бедный Гревс… написал целую книгу, доказывая, что эта Виардо не была и не могла быть дочерью Тургенева!». «А саму Виардо вы не видели никогда?» - спросил Александр Павлович. «Только раз на сцене. С Тургеневым я встречался, даже был с ним знаком. Я люблю его и перечитываю». [8, с. 302]
В конце жизни, накануне нового, 1944 г., он пишет внучке: «Вспоминая свою молодость и молодость твоих родителей, я вижу, что в нашей жизни был большой пропуск: недостаточно обращали внимания на музыкальное образование.
Я лично обязан в этом больше твоему прадеду Ивану Васильевичу, чем моей матери – твоей прабабушке – Анне Петровне, в том, что я уже взрослым мог до известной степени восстановить этот крупный недостаток понимания окружающего.
Я мало понимаю в музыке, но она мне много дала…
…Я пережил не раз, слушая хорошую музыку, глубокое влияние на мою мысль. Некоторые из основных моих идей, как идея о значении жизни в Космосе, стали мне ясными во время слушания хорошей музыки. Слушая ее, я переживал глубокие изменения в моем понимании окружающего. И сейчас, в старости, мне очень недостает, что я так редко могу слушать хорошую музыку. Хорошее пение птиц вызывает то же самое; это другой язык». [13, с. 381].
Привычка самоанализа и ощущения себя в окружающем давала ему возможность постигать музыку в течение всей жизни, которая в разное время была разной. Но на протяжении всей своей жизни чаще всего вспоминает и записывает свои впечатления от концертов Баха, Моцарта, Вагнера и Бетховена. Музыка всегда будила в нем чувства, обостряла интуицию и воображение. Искусство и главное - музыка для Вернадского являлась важным способом познания мира. Она была своего рода художественным творчеством ученого.
Вернадский писал: «Я думаю, что бессловесно и бессознательно я в научной работе проникаю так глубоко, как не проникает философ…словесно или мысленно. Это как какой-нибудь музыкант – Бах или Бетховен, или Моцарт, или кто другой – проникал «до конца» бессловесно». [22, с. 94]
Когда-то, будучи на концерте Бетховена в Мюнхене, Владимир Иванович долго был под впечатлением его 9-й симфонии.
Подводя итог своей жизни, Вернадский пишет в декабре 1942 г.: «Моя «Хронология» разрослась незаметно. Записи охватили все былое. Правильно для меня написать «Воспоминания» на фоне истории моей личности и семьи.
Живу в мире перемен.
Начало ноосферы.
Какой переворот пережит!
Чувство единства всего человечества». [20, с. 82]
Эти слова звучат как финал интеллектуальной симфонии ученого, который сродни знаменитому финалу гениальной 9-й симфонии Бетховена с его обращением к человечеству, страстным призывом на слова Шиллера: «Обнимитесь, миллионы!».
Еще в 1886 г. в письме будущей жене Вернадский высказывает мысль: «Всюду-всюду – непрерывная цепь: всюду-всюду живешь в разных эпохах, в разных обстоятельствах, в разных странах – и такая тесная, такая глубокая является связь со всем человечеством, со всем земным шаром, а следовательно, и дальше – со всей Вселенной». [22, с. 90]
В последнее время необычайно возрос интерес к личности гениального ученого, в котором, по словам И.И. Мочалова, гармонично слились в единое целое «разносторонность и глубина Ломоносова, психологизм Толстого, монументальный героизм Бетховена». [14, с. 154]
На вопрос: «Что такое явление – Вернадский?», в какой-то степени ответ можно найти в его собственной статье «Мысли и замечания о Гете как натуралисте». Исследуя Гете как поэта и натуралиста, его художественное и научное творчество, Вернадский пишет: «Гете является в мировой литературе редким случаем одновременно великого поэта и крупного натуралиста. <…> Только три имени выступают, мне кажется, в этом аспекте как явление одного порядка в мировой литературе: Платон (427-347 до н.э.), Леонардо да Винчи (1452-1519) и Гете». Для Гете, как и для Вернадского, «чувство понимания природы и художественного выражения в их научном искании были одинаково делом жизни, были неразделимы». Вернадский как и Гете «сохранил поразительную силу ума, жизненную энергию и жажду знаний до глубокой старости <… и как Гете> в течение всей своей долгой жизни с молодости вел дневники и записи. Всю жизнь он стремился к ежедневной научной, художественной работе, к пониманию их положения в жизни, к их синтезу». В статье Вернадский цитирует вопрос и ответ поэта о самом себе: «Что такое Гете? (Was ist Goethe). Это проявление - синтез бесчисленных тысяч идей, знаний, впечатлений, пойманных и охваченных искавшей их личностью Гете в его долгой жизни. Я собирал все, что проходило перед моими глазами и ушами, моими чувствами. Для моих сочинений тысячи отдельных существ внесли свое - дураки и мудрецы, умные люди и глупые головы, дети, мужики и старцы, - все они пришли и принесли свои мысли, свои достижения, свои испытания, свою жизнь, свое бытие. Так я пожинал часто то, что сеял другой. Работа моей жизни есть создание коллектива, и это творение носит имя Гете». Эти же слова можно отнести и к самому Вернадскому.
Справедливо можно отнести и следующие слова Р. Роллана к Вернадскому: «Гений – это крепость, которую нужно атаковать со всех сторон. Фивы с 7-ю воротами. Истинно великий человек во всей его целостности, разумеется, един, но сколько существ содержится в нем одном!..». [3, с. 316].
Список использованной литературы
1.
Вернадский В.И. Дневники, 1920, янв.- 1921, март.- Киев, 1997.- с. 60-61.
2.
Вернадский В.И. Очерки и речи.- Пг., 1922.- 158 с.
3.
Альшванг А.А. Избранные сочинения: В 2-х томах.- М.: Музыка, 1965.- Т. 2.- 326 с.- Библиогр.: с. 323-326.
4.
Аксенов Г. Вернадский.- М.: Молодая гвардия, 2001.- 485 с.: ил.- (Жизнь замечательных людей).
5.
Н.В. Вернадская – Толль: Штрихи к портрету / Публ. В Неапо-литанской // Прометей: Ист.- биограф. альманах.- М, 1988.- Вып. 15.- С. 120-131.
6.
Вернадский В.И. Труды по философии естествознания.- М.: Наука, 2001. С. 36.
7.
Гордиенко Л.Н. И образ и термин // Прометей.- М., 1988.- Вып. 15.- С. 253-256.
8.
Гумилевский Л.И. Вернадский.- М.: Мол. гвардия, 1961.- 318 с.: ил., 10 л. ил., портр.- (Жизнь замечательных людей); Вып. 11 (325).- Библиогр.: с. 314-317.
9.
Жданов Ю.А. К новому восприятию и пониманию мира // Про-метей.- М., 1988.- Вып. 15.- С. 10-17.
10.
Каренин В. Владимир Стасов.- Л., 1927.- С. 381-382.
11.
Кони А.Ф. На жизненном пути.- СПб., 1913.- Т. 2.- 917 с.
12.
Мандельштам О. Музыка в Павловске // Мандельштам О. Шум времени.- Иркутск, 1991.- С. 191-198.
13.
Мочалов И.И. Владимир Иванович Вернадский (1863-1945) / АН СССР.- М.: Наука, 1982.- 486 с.- Библиогр.: с. 465-467.
14.
Мочалов И.И. Выдающийся ученый о музыке // Сов. музыка.- 1966.- № 7.- С. 154.
15.
Ноосфера: Духовный мир человека / Сост. и авт. вступит. ст. А.В. Коротнян.- Л.: Лениздат, 1989.- 239 с.: ил.
16.
Попова Т.В., Скудина Г.С. Зарубежная музыка 19 века. М.: Просвещение.- 1981.- c. 112
17.
Стасов В.В. Статьи о музыке: В 5-ти вып.- М.: Музыка, 1980.- Вып. 5-А.- 420 с.: ил.- (Русская классическая музыкальная критика).
18.
Страницы автобиографии В.И. Вернадского / АН СССР. Архив АН СССР.- М.: Наука, 1981.- 347 с.- Библиогр. в подстроч. примеч.
19.
Третьякова Л.С. Русская музыка ХІХ века.- М.: Просвещение, 1976.- 206 с.
20.
Шаховская А.Д. Хроника большой жизни // Прометей.- М., 1988.- Вып. 15.- С. 33-85.
21.
Шор Д.С. Учитель Гнесиных // За 30 лет, 1895-1925.- М., 1925.- С. 46.
22.
«Я не могу уйти в одну науку…»: Из писем В.И. Вернадского к Н.Е. Вернадской // Прометей.- М., 1988.- Вып. 15.- С. 86-111.
А.Г.Назаров[1]
ПРИРОДА В НАУЧНОМ ТВОРЧЕСТВЕ В.И.ВЕРНАДСКОГО
И МУЗЫКЕ С.В.РАХМАНИНОВА
***
Понять бесконечное
Понятие Природы в научном творчестве В.И.Вернадского
Чувство природы в музыке С.В. Рахманинова
Литература
***
Понять бесконечное
Соединение имен Владимира Ивановича Вернадского (1863-1945) и Сергея Васильевича Рахманинова (1873-1943) в их отношении к Природе может показаться странным и даже несколько искусственным: такими далекими, на первый взгляд, кажутся они обыденному сознанию, и так внешне несходны их жизненные пути, никогда не пересекавшиеся.
Гениальный ученый, создатель учения о биосфере и ноосферной концепции, один из глубочайших мыслителей человечества, В.И.Вернадский не имел музыкального образования, но умел глубоко чувствовать и осознавать величие музыки как первоосновы бытия человека, движущей силы и одной из высших форм человеческого сознания [1].
Гениальный композитор и пианист, выдающийся дирижер, С.В.Рахманинов не имел отношения к научной деятельности, но смог понять значение науки в жизни человека и выразить в звуке глубинные противоречия между развитием личности в ее единении с Природой и стремительно набиравшим силу научно-техническим прогрессом, между конечным земным бытием личности и вселенским бессмертием человеческого духа [2].
«Два гения на одной земле» …Есть что-то истинно провиденциальное в удивительной схожести их судеб, жизненных устремлений и сомнений, исканий правды и истины, в глубоком, порой трагическом, осмыслении своей судьбы и судьбы человеческой культуры на рубеже столетий, в тревожном предчувствии поступи новой эпохи [3].
И чем больше мы вчитываемся в их дневники и письма, пытаясь проникнуть в глубины размышлений, вслушиваясь в созданную ими музыку звука и слова, вдумываясь в переданную будущему целостность их научной и музыкальной мысли, чем больше вглядываемся в дорогие нам черты личности двух лучших представителей русской культуры, созидателей и выразителей ее традиций, тем больше крепнет в нас убеждение о неслучайностисоединения этих двух великих имен в контексте развития всей мировой культуры. Два гения соединились на одной земле, в плодородном сердце России, ее Черноземном центре, на неброской земле Тамбовщины.
Вернадский и Рахманинов, Рахманинов и Вернадский… Они конгениальны в целостном отражении эпохи - каждый своим языком. И как целостные явления мировой культуры, и научное наследие В.И.Вернадского, и музыкальное наследие С.В.Рахманинова переходят в третье тысячелетие, ставя перед грядущими поколениями те же вечные вопросы, что стоят перед нами сегодня и вставали всегда. Кто мы? Откуда мы? В чем смысл земного бытия? Зачем мы во Вселенной?
«Понять бесконечное» …В этом суть, величие и красота жизненного подвига двух титанов человеческой культуры, открывших перед человечеством новые горизонты искания бесконечного на пути единства человека с Природой и Космосом [4-6].
Понятие Природы в научном творчестве В.И.Вернадского
С детства В.И.Вернадского окружала мягкая южная природа Малороссии. Темное, до черноты, небо, крупные яркие звезды, кажущиеся близкими, россыпь созвездий Млечного пути будили воображение, звали в Неведомое - обо всем этом, о своих детских впечатлениях, откуда берут начало истоки космизма будущего ученого, позже напишет сам Вернадский в своих дневниках, воспоминаниях, письмах к невесте Наталье Егоровне Старицкой [7-9]. Необычайная впечатлительность мальчика в соединении с редкой одаренностью и наблюдательностью притягивала к богатой отцовской библиотеке, к полкам книг о путешествиях, к чтению «Космоса» Александра Гумбольдта в подлиннике (на немецком языке!). А вечерами - сказки няни, погружение в таинственный мир образов русской природы, и в мир музыки, напевных украинских песен, звучавших отовсюду.
В детские и юношеские годы, судя по ранним дневниковым записям Вернадского и письмам к Наталье Егоровне, его, как и многих, поражало разнообразие живых существ и обилие жизни, насыщенность ею мира природы [7]. Но в эти же годы в молодом Вернадском медленно, незаметно для других, а, может быть, и для себя, происходит большая внутренняя работа по осознанию порядка в живой природе, некоторой ее организованности, как назовет одно из самых главных свойств открытой им планетной оболочки жизни много лет спустя создатель общего учения о биосфере [10].
Перелом в понимании природы как внутренне организованной целостности произошел у В.И.Вернадского в годы учебы в Петербургском университете, где он слушал лекции признанных корифеев науки А.Н.Бекетова, Д.И.Менделеева и В.В.Докучаева; последний оказал особо благотворное влияние на Вернадского, приобщив его к своим почвенным полевым экспедициям.
За год до окончания университета на заседании студенческого Научно-литературного общества в 1884 г. В.И.Вернадский делает доклад «Об осадочных перепонках», где, по мнению исследователя творчества В.И.Вернадского проф. И.И.Мочалова, высказывается идея будущей биосферы [11]. О постоянной работе мысли над целостным представлением о единой оболочке Земли, проникнутой Жизнью, свидетельствуют письма молодого ученого и после окончания университета:
«У меня масса всяких отдельных наблюдений…Мне кажется, я подмечаю законы. Чувствую потуги мысли охватить сразу картинно Землю как планету. Как это трудно! Но мне кажется с каждым разом, яснее и яснее становится картина, и мне иногда блестит перед умственным взором - общая схема химической жизни Земли, производимой энергией Солнца» (Из письма Н.Е.Вернадской от 26 августа 1894 г., [9 , с. 143-144]).
Но потребовалось еще более тридцати лет, чтобы теоретическое прозрение перешло в научно доказательное эмпирическое обобщение.
Опуская этот насыщенный интенсивной научной деятельностью тридцатилетний период творчества В.И.Вернадского - он исследован достаточно подробно [12, 13] - попытаемся в тезисной форме кратко изложить суть научных представлений Вернадского о природе:
1. Основой и деятельностным началом земной природы является живое вещество. Созданное им в 1916 г. качественно новое учение о живом веществе как совокупности всех живых организмов, включая человека, В.И.Вернадский считал соизмеримым с эволюционным учением Ч.Дарвина. Их вклады в мировую науку соизмеримы [14].
2. Видимая глазу природа - окружающий нас мир - представляет сочетание различных форм косного (неживого) и живого вещества. Косное и живое - два полюса природы. Между ними находятся продукты взаимодействия косного и живого и продукты деятельности самого живого вещества. Их немного:
косное вещество (горные породы и минералы без следов воздействия живого),
биокосное (почвы, природные воды Земли, природные газы атмосферы),
биогенные продукты жизнедеятельности организмов, их разложения и захоронения в глубинах земной коры - угли, нефти, сланцы, битумы, известняки, опоки, трепелы, другие осадочные породы и полезные ископаемые),
живые организмы (совокупность растений, животных и человека - живое вещество),
вещество космического происхождения, радиоактивное вещество, рассеянные атомы.
3. Компоненты природы и отдельные живые организмы не существуют изолировано. Они объединены в единую взаимосвязанную природную систему - биосферу. Другой природы, кроме биосферы, отмечал В.И.Вернадский, мы не знаем. Биосфера является планетной оболочкой и средой жизни для всего живого на Земле.
В то же время биосфера является созданием Космоса, неразрывно с ним связана энергией солнечных лучей и другими видами космических излучений. Космическая сущность земной биосферы как среды жизни определяет связь с Космосом всех видов живых существ и человека, в целом -космичность самой Жизни.
Созданное Вернадским стройное и внутренне не противоречивое учение о биосфере, земной Природе, - вершина его научного творчества [15].
Но было бы большой ошибкой сводить отношение В.И.Вернадского к природе лишь к области его научных интересов и работ, какими бы значительными они ни были. Против этого решительно возражал сам ученый:
«Развитие научной мысли никогда не идет дедукцией или индукцией - оно должно иметь корни в другой - более полной поэзии и фантазии области: это или область жизни, или область искусства, или область, не связанная с точной дедукцией или индукцией -рационалистическими процессами, - область философии.» ([6, с. 104.]. Выделено В.И.Вернадским).
Другой, «…полной поэзии и фантазии области жизни», где зарождаются «корни научной мысли», для Вернадского служила природа. В научных произведениях, дневниках, письмах внешне сдержанного, как и С.В.Рахманинов, углубленного в свои мысли академика, можно встретить множество примеров, когда сухие «рационалистические процессы» научного анализа отступали, а наблюдения над природой становились источником вдохновения, душевного подъема, новых ярких мыслей и глубоких обобщений.
Вот одно из наблюдений натуралиста в усадьбе Вернадовка Моршанского уезда Тамбовской губернии:
«В природных процессах всюду устанавливается известное равновесие, известная гармония, и часто она достигается не так, как нам желательно. Два года назад, на скатах р. Красной, установившихся столетиями и вполне приноровившихя к условиям жизни местности, я велел обрыть от скота кусты дубов.
Совершенно неожиданно этим самым нарушился вековой строй. Началось размывание, начали образовываться овраги, и местность прорылась так глубоко, как никогда…От канавы Волосного начал образовываться огромный овраг.
Совершенно то же самое устанавливается и в почве… Всякая неверная обработка… отражается не в этом году, а на все последующие годы. Нужны годы, чтобы путем правильной культуры дать почве правильные, нужные свойства. Почвы культурных стран Запада выше наших. Они несут в себе след разумной, строго выдержанной работы многих поколений, и его надо поддерживать и передать дальше».
Казалось бы, на этом и можно подвести итоги наблюдений над природным процессом размыва почвы, вызванным благими намерениями Вернадского сохранить молодые дубки от потравы скота. Но гениальный ум естествоиспытателя видит в частном и кажущимся вполне заурядным природном явлении «корни развития новой научной мысли», обращенной к будущему.
«Но общие пути должны быть даны наукой, - продолжает В.И.Вернадский. И горе той стране, где знание мало развито, где оно мало проникло в рабочие массы. Каждый шаг, каждый год накладывают свою руку на почву и передают ее обезображенной, с фальшивыми свойствами, следующим поколениям. Кто исчислит тот великий вред и то ужасное наследство, которое мы оставляем будущему благодаря задержке и слабому распространению образования, благодаря неверной трате средств, благодаря стеснению свободной благородной человеческой личности?» (Письмо Н.Е.Вернадской из Вернадовки от 10 июня 1894 г. [9, с. 88-89]).
Природа была для В.И.Вернадского источником его научного творчества, исканий и вдохновений, что вполне отвечало его научным устремлениям как естествоиспытателя широкого профиля. Но было у ученого и другое отношение к природе - потаенное, скрытое от окружающих, его он поверял только своему дневнику и самым близким людям, своей жене и детям. Из письма его дочери Нины Владимировны Вернадской-Толль 27 апреля 1975 г. хранителю Мемориального музея В.И.Вернадского в Москве В.С. Неаполитанской:
«В Вернадовке я была 2 или 3 раза. Там отец меня учил слушать землю - прикладывать ухо к земле и слушать приближение поезда, которое по воздуху ухо не ловило. Мы там ходили в леса и собирали грибы и слушали лес. И каждое мгновение он меня учил смотреть и слушать, и быть частью поля, леса, Космоса. Мы выходили после захода солнца, и он учил меня узнавать созвездия и сознавать человека как часть мира» ([6, с. 124]. Курсив мой - А.Н.).
Быть частью тамбовской природы в его родовом поместье Вернадовке для Вернадского означало быть частицей беспредельного Космоса, связанного в единое целое с природой-биосферой.
Космологический принцип единства природы, человека и Космоса, с моей точки зрения, основанной на многолетнем изучении научного и личностного пластов творческого наследия ученого, является одним из руководящих принципов всего научного творчества В.И.Вернадского, сущностью его бытия во Вселенной [16]. В подтверждение сказанному послушаем «потаенное» самого Вернадского:
«Я не понимаю случая в Космосе - больше чем не понимаю - убежден и доводами разума, и вселенским чувством, связывающим меня со всем живым, в неизменном (т.е. не связанном только с нашей планетой) бытии всякой живой индивидуальности» (Из письма В.И. дочери от 11 мая 1929 г. [6, с. 129]. Курсив В.И.Вернадского).
Изучая историю науки и оценивая творчество ученых-современников, В.И.Вернадский в последнее десятилетие жизни подошел к концептуальному осмыслению так называемого «чувства природы» или «любви к природе». По его мнению, это состояние души было свойственно многим крупным естествоиспытателям: _Ж.Л.Л.Бюффону, Ж.Б.Ламарку, Ж.Кювье, М.В.Ломоносову, К.М.Бэру, А.Гумбольдту, В.В.Докучаеву, В.А.Обручеву, А.Н.Краснову, и др.. Но наиболее полно состояние «любви к природе» В.И.Вернадский рассматривает в воспоминаниях об академике Алексее Петровиче Павлове, которого знал около 40 лет и с которым был дружен [17].
Крупнейший геолог, автор понятия «антропогенная эра», А.П.Павлов был, по словам Вернадского, «необычайно одаренная личность: он обладал большой музыкальностью и не только любил и знал музыку, он владел исключительным голосом, который обрабатывал. Одно время он колебался - идти ли на сцену, в педагогическую деятельность или в научную работу. Как часто бывает, для таких духовно мощных людей вопрос решился без борьбы, естественным процессом: он всюду был бы на месте, всюду в первых рядах, всюду глубоко осознанно прожил бы жизнь.
Он был… не только музыкантом, но и живописцем и оставил проявление этой своей духовной сущности в последнем большом научном труде своей жизни.
Он любил и понимал сценическое искусство - театр, с молодости и до конца жизни любил Шекспира… участвовал в постановке его произведений» [17, с. 262].
Заинтересованный читатель мог бы спросить В.И.Вернадского, почему же такая яркая художественно одаренная личность, как будущий академик Павлов, предпочла все-таки «сухую науку», а не «многогранное творческое искусство»?
И 67-летний ученый отвечает своим первым будущим читателям через 60, а нынешним - почти через 75 лет после написания в 1930 г. цитируемых «воспоминаний» (при жизни ученого эта работа, как и целый ряд других, не была опубликована) - отвечает глубоко продуманной концепцией - методологическим принципом - единства человека и природы в Мироздании. Она тесно связана с его общей концепцией «о значении свободной личности в развитии человеческой мысли», истоки которой содержатся в письмах-размышлениях 1890-х годов из Вернадовки (см. [6, с. 97-98]).
Возвращаясь к судьбе А.П.Павлова, а по-существу, и к своей судьбе, В.И.Вернадский ясно излагает суть своих представлений:
«Художественные интересы и художественный склад личности А.П. ярко и глубоко проявились еще в одной области духовной жизни, которую часто не объединяют с живописью, с ваянием, с зодчеством, с музыкой, с поэзией и с изящной литературой, но которая, мне кажется, целиком входит в этот круг проявлений личности и играет крупную роль как раз в жизни и в творчестве натуралистов. Я говорю о так называемой «любви к природе», о том глубочайшем иногда переживании, которое испытывает человек при созерцании окружающего мира, вне связи с отражением в нем нашей культуры.
В истории естествознания любовь к природе, чувство природы играли и играют огромную роль. В каждой работе всегда есть огромный эстетический элемент, без которого она превращается в сухую схоластику.
Натуралист-наблюдатель эту эстетическую сторону находит в том общении с красотой Космоса, какое он испытывает при работе в поле, вдали от социальных скоплений человечества, вне своего муравейника: гуманист - в воссоздании забытого, былого; астроном - в созерцании неба; математик - в стройных идеальных построениях разума.
Я думаю, что эта эстетическая сторона научной работы натуралиста-наблюдателя, связанная с путешествием, скитаниями, с жизнью вне людских скоплений, с творческой мыслью в этой необычной для нашего быта обстановке, явилась решающей в выборе Алексеем Петровичем пути жизни. Он выбрал его как художник. Он нашел в научном творчестве среди вольной природы большее удовлетворение, чем если бы он своим голосом воссоздавал и оживлял песни, другими сложенные, или игрой возрождал художественные мечтания Шекспира, или переносил свою личность в линии и в краски европейской живописной традиции.
И, может быть, в этой эстетической работе геолога и в том, что ему давала природа, когда он с нею был один, он поднимался выше искусства, глубже познавал мир, чем мог это сделать, если бы отдался другим формам художественного творчества.
Он не был кабинетным ученым, он был натуралистом, творящим в свободной, вне рамок природе, с нею непрерывно связанным… Он сохранил эту способность до конца жизни». [17, с. 262- 263].
Из приведенного почти целиком концептуального текста В.И.Вернадского, отражающего собственное его credo, и из других исследований ученого [1, 6, 12] вытекает ряд важных заключений:
1.Чувство природы («любовь к природе») представляет самостоятельную область духовной жизни человека, соизмеримую с другими областями его духовной деятельности - музыкой, религией, искусством.
2.Чувство природы - единства человека с окружающим, со всем сущим, с Мирозданием - является особым духовным состоянием человека, играет огромную роль в его творческой деятельности, способно вызывать глубокие переживания, охватывающие все существо человека.
3. Чувство природы целиком не сводимо к различным формам художественного творчества в разнообразных видах искусств.
4. Непрерывная связь с природой и творческая деятельность человека наедине с природой способствуют более глубокому постижению окружающего мира, и в этом отношении чувство природы как наиболее глубинная, первичная сущность человека, по В.И.Вернадскому, может быть выше искусства.
5.Эстетической стороной поддержания и постоянного «воспроизводства» в человеке чувства природы служит, по определению В.И.Вернадского, «общение с красотой Космоса», с миром видимой, слышимой, ощущаемой, полностью невыразимой в слове Природы.
По-видимому, чувство природы, неразрывной с ней сопричастности, то, что называют любовью к природе, от рождения присуще всем или большинству людей. Но только у одаренных творческих натур любовь к природе становится деятельностным началом, выражается в созидательном акте творения. К таким личностям относился Сергей Васильевич Рахманинов.
Чувство природы в музыке С.В. Рахманинова
В 1932 г. американский музыкальный критик Вальтер Коонс обратился к многим музыкантам с просьбой ответить на вопрос: «Что такое музыка?» [18].
Ответ С.В. Рахманинова:
«Что такое музыка?!
Это тихая лунная ночь;
Это шелест живых листьев;
Это отдаленный вечерний звон;
Это то, что родится от сердца
и идет к сердцу;
Это любовь!
Сестра музыки это поэзия,
а мать ее - грусть».
Обратим внимание: «шелест живых листьев». Для Рахманинова чувство живой природы - жизни, освященной любовью, которое рождается в сердце и идет к другим сердцам, входит в сущностную первооснову музыки. К природному отнесем и «тихую лунную ночь», и «отдаленный вечерний звон».
Но как услышать в музыке Рахманинова шелест листьев, и слабое дуновение ветерка, и безмолвие лунной ночи, и бескрайний простор российского Черноземья с мягкими холмами-увалами, островками лесов и перелесками, как выразить в звуке сменяющуюся череду тамбовских далей с двумя и тремя горизонтами, причудливый полет первых падающих снежинок или тающий отзвук едва слышимой робкой капели?
Все это есть в бессмертной музыке Рахманинова. Есть великое обостренное чувство природы, научно высказанное Вернадским. Но понять и услышать его непросто. Оно глубоко личное, и направлено «от сердца к сердцу», к душе человека, к его чувству, а не к рассудочному разуму.
«Вчера был в концерте в церкви - некоторые вещи на меня произвели сильное впечатление… особенно ария Баха - орган со скрипкой… - мне казалось, что эти звуки как-то проникают в меня глубоко, глубоко, что им ритмически отвечают какие-то движения души и все мое хорошее, сильное собирается в полные гармонии движения» [9, с. 300].
«Вечером был на концерте Никиша и до сих пор под впечатлением превосходного исполнения и много вынес глубокого, особенно из героической симфонии Бетховена и впервые мною слышанного Waldweben Вагнера и рапсодии Листа. Временами я совсем забывался, и мне казалось, что звуки меня проникают всего и физически чувствую их не ухом, а всем существом» [6, с. 107].
Из дневника. 24 марта 1929 г. О 7-й симфонии Бетховена: «Одно из сильнейших музыкальных впечатлений в жизни. Нет слов. Хочется жить, и возвращается вера и смысл в глубокую значимость нашего существования. Это истинная победа духа над косной материей и над все уносящим временным потоком» [19].
25 ноября 1943 г.: « С художественного совета [пошел] в Большой зал (Московской консерватории - А.Н.). Первое исполнение «Симфонических танцев» Рахманинова. Огромное впечатление. Это произведение трагическое, глубокое и исключительное по мастерству. Инструментовка удивительная. В конце соединяются обиходный напев (аллилуйя) с «Dies irae». Все музыканты были поражены силой этого сочинения. Дирижировал,… хорошо, Голованов.» (Там же. См. разд. «Из дневников»).
В приводимых отрывках из писем выдающегося ученого (В.И. Вернадского, первые два отрывка) и дневника А.Б. Гольденвейзера -тонкого музыканта-мыслителя, друга С.В. Рахманинова, игравшего часто в Ясной Поляне Л.Н. Толстому, отражена глубина восприятия музыкальных произведений Баха, Листа, Вагнера и последнего произведения Рахманинова. Здесь еще нет слов о природе, но выражено чувство всепоглощающего воздействия музыки на все существо человека, возбуждающее собственное вдохновение и потребность творчества.
Любовь к природе для С.В.Рахманинова всегда являлась неиссякаемым источником его творчества. Но он предпочитал никому не говорить об этом и не раскрывая источники своего вдохновения. Исследователю творчества Рахманинова в попытке раскрыть и правдиво охарактеризовать глубокую связь мира природы с миром его музыкальных идей предстоит по крупицам собрать и переосмыслить те немногие фактические данные об отношении к природе, которые содержатся в письмах композитора, его интервью, записанных беседах с ним, в воспоминаниях современников, в большой по объему научно-музыковедческой и художественной литературе о Рахманинове, включая и внушительный пласт зарубежной литературы, еще слабо освоенной.
И главное, мне кажется, состоит в том, чтобы найти правильный угол зрения на поставленную проблему. Поставим, казалось бы, простой вопрос: что, связанное с природой, отражается в музыке С.В.Рахманинова: «Образы природы»? «Картины природы»? «Пейзажные зарисовки»? Отдельные природные события и катаклизмы? Отражается ли в музыке какое-то главное свойство, придающее музыкальной идее и всему рахманиновскому произведению целостный характер? Если это так, то какими музыкальными средствами достигается целостность?
Ответ на вопрос, что такое «природа» и как она представлена в музыкальной ткани больших и малых произведений С.В.Рахманинова, представляет интерес не только для профессиональных музыкальных деятелей, но и для любителей музыки Рахманинова, желающих глубже понять ее содержание.
Привязанность Рахманинова к суровой, глубоко поэтичной природе русского Севера зародилась в детстве и отрочестве, в имении его матери Онег, на Волхове, близ Новгорода. А.А.Соловцов, известный исследователь творчества С.В.Рахманинова, многократно слушавший выступления пианиста и композитора, отмечает: «Творческая мысль его не раз впоследствии вдохновлялась образами русской природы. От тех же лет, надо думать, идет и любовь к русской народной песне. В стенах древнего Новгорода возникла и любовь к русской старине, к древним обрядовым напевам, в которых Рахманинов всегда отмечал национальные народно-песенные истоки» [20, с.7].
А.Соловцов обращает внимание на два важных момента, которые, с нашей точки зрения, помогают понять сущность природного в творчестве Рахманинова. Есть все основания полагать, что композитор рассматривал природу более широко: с ней у него ассоциировались и русская народная песня, и древние русские церковные обрядовые напевы (обиход), корнями уходящие в языческие славянские образы природы. Вместе с образами русской природы они отождествляли для Рахманинова символ русского характера, русской души, символ «русскости», выражаемые в музыкальной ткани его произведений напевными мелодическими темами и их разработками.
Думается, прав один из проницательных русских критиков Зарубежья Е.Васильев, писавший, что «…всё, решительно всё подчинено у Рахманинова тому, что лежит в основании русской народной души - могучему, широкому и бескрайнему пению» ([21, с. 135]. Курсив автора).
Из сказанного можно сделать вывод о том, что в творчестве С.В.Рахманинова мотивы и образы русской природы прямо или опосредовано раскрывают русский национальный характер, широту русской души и бескрайность российских просторов. Конечно, подобные толкования музыки, сделанные другим, отличным от нее языком, выглядят несколько прямолинейно и нуждаются в документальной доказательной базе. Необходимо понять, какое главное свойство или эстетическое качество природы выделяется самим Рахманиновым, как оно используется в музыке и в чем состоит смысл «чувства природы», обоснованного В.И.Вернадским в качестве научно-познавательной и эстетической категории.
Обратимся к С.В.Рахманинову. В интервью обозревателю «The Musical Observer» Б.К. Рой (Roy) композитор выражает свои взгляды об источниках вдохновения в музыке:
«Очень трудно анализировать источник, вдохновляющий творчество. Так много факторов действуют здесь сообща. И, конечно, любовь, любовь - никогда не ослабевающий источник вдохновения: она вдохновляет как ничто другое…Помогают творчеству красота и величие природы. Меня очень вдохновляет поэзия…Поэзия очень вдохновляет музыку, ибо в самой поэзии много музыки… Красивая женщина, - конечно, источник вечного вдохновения. Но вы должны бежать прочь от нее и искать уединения, иначе вы ничего не сочините, ничего не доведете до конца. Носите вдохновение в вашем сердце и сознании, думайте о вдохновительнице, но для творческой работы оставайтесь всегда наедине с самим собой. Настоящее вдохновение должно приходить изнутри. Если нет ничего внутри, ничто извне не поможет. Ни лучший поэтический шедевр, ни величайшее творение живописи, ни величественность природы не смогут породить маломальского результата, если божественная искра творческого дара не горит внутри художника» ([22, с. 94-95]. Курсив мой - А.Н.).
Таким образом, красота и величие (величественность) природы составляла один из существенных источников вдохновения в музыке Рахманинова. Как это близко к «красоте Космоса» Вернадского!
Красота и величие природы, олицетворяющие образ России, русской души и, через русскую музыку, образ мира как Целого, несут важную смысловую функцию в создании и поддержании целостности музыкальной идеи Рахманинова и самого музыкального произведения. Это хорошо видно и слышно уже в Первой симфонии Рахманинова, где музыкальным средством выражения этой идеи служат старинные мелодии церковного обихода.
Еще более выразительно величественность природы угадывается в основных темах Второго и Третьего концертов и, особенно, в величавой Третьей симфонии. Поэтически тонкие музыкальные образы природы созданы в циклах романсов Рахманинова - знаменитые «Островок», «Сирень», «Ночь печальна», «У моего окна», «Здесь хорошо», «Маргаритки», «Ночью в саду у меня» и многие другие. Вместе с тем, некоторые исследователи, и их немало, отмечают «картинность» и даже «пейзажность» многих прелюдий Рахманинова (оп. 23 и 32), особенно таких, как G-dur, Es-dur, d-moll, e-moll, A-dur, E-dur и ряда других [20, 23-27].
Анализ «природного» в творчестве Рахманинова требует более обстоятельного рассмотрения его музыкальных произведений разных жанров, что мы намерены предпринять в следующей работе. Здесь же мне хотелось бы обратить внимание близких по устремлениям коллег из музыкального цеха на необходимость более критического отношения к ряду установившихся мнений музыковедов о «картинности» или «пейзажности» музыки Рахманинова.
В докладе на третьей Вернадовской конференции в 2001 г. в Ивановке: «Творчество В.И.Вернадского и музыка С.В.Рахманинова: на пути к единству человечества» мною была предпринята первая, требующая дальнейшей работы, попытка соотнести основные вехи научного и музыкального творчества двух гениев, ученого и композитора, творивших на одной земле Тамбовщины [28].
В докладе была высказана мысль о том, что объединяющим началом в мировоззрении Вернадского и Рахманинова служит восприятие мира как Целого, как природно-человеческой единой общности. Именно чувство единства человека и человечества, с их болью и тревогами, и Природы как охранительницы Жизни присуще всей музыке Рахманинова.
Сергей Васильевич слишком велик, глубок и честен, чтобы заниматься простой пейзажной звукописью в своих малых и больших формах музыкальных творений. Сложившиеся штампы некоей «картинности» музыки Рахманинова, мне кажется, искажают суть громадной по своей значимости для человечества его главной музыкальной идеи и «основного тона, сквозь который, как передает Б.В. Асафьев, он слышал окружающий мир» [29].
В одном из своих последних интервью в декабре 1941 г. С.В.Рахманинов говорил: «Иногда я пытаюсь выразить в звуках определенную идею или какую-то историю, не указывая источник моего вдохновения. Но всё это не значит, что я пишу программную музыку. И так как источник моего вдохновения остается другим неизвестен, публика может слушать мою музыку независимо ни от чего» [30, с. 147]. Так же как и каждый хороший музыкант, считал Рахманинов, имеет право на собственную интерпретацию музыки, вкладывая в ее исполнение собственную индивидуальность.
Вдумываясь в природу музыки, В.И.Вернадский называет ее «языком невыразимого»: музыкальный язык, не пользуясь образами, может более ясно и точно выразить истинную мысль и чувство [31]. Может быть, в «языке невыразимого», «идущего от сердца к сердцу», в органически присущих композитору «чувстве природы», сострадания и любви к человеку и заключена тайна музыки Рахманинова, второе столетие притягивающая к себе миллионы людей в разных уголках мира, нуждающихся в любви и сочувствии.
Литература
1. Вернадский В.И. (1902) Очерки по истории современного научного мировоззрения // Избр. тр. по истории науки. М.: Наука, 1981. С. 32.
2. Рахманинов С.В. Литературное наследие: в 3-х томах. М., Советск. комп., 1978-1980. Т. 1. Воспоминания. Статьи. Интервью. Письма. 1978. 647 с.
3. Назаров А.Г. На земле двух гениев (беглые заметки о Третьей Вернадовской конференции) // Ноосфера, 2001. № 12. С. 14-17.
4. Мочалов И.И. В.И. Вернадский – человек и мыслитель. М.: Наука, 1970. 175 с.
5. Рахманинов С.В. Литературное наследие: в 3-х томах. Т. 2. Письма. 1980. 583 с.
6. Прометей: Ист.-биогр. альм. сер. «Жизнь замечат. людей». Т. 15. Владимир Иванович Вернадский. Материалы к биографии / Сост. Г. Аксенов. - М.: «Молодая гвардия», 1988. 352 с., ил.
7. Вернадский В.И. Письма Н.Е.Вернадской. 1886-1889. М.: Наука, 1988. 304 с.
8. Вернадский В.И. Письма Н.Е.Вернадской. 1889-1892. М.: Наука, 1991. 320 с.
9. Вернадский В.И. Письма Н.Е.Вернадской. 1893-1900. М.: «Техносфера», 1994. 368 с.
10. Вернадский В.И. Биосфера. Очерки первый и второй. Л.: «Научно-технич. изд-во», 1926. 146 с.
11. Мочалов И.И. Владимир Иванович Вернадский (1863-1945). М.: «Наука», 1982. 488 с.
12. Назаров А.Г. Вернадский и ноосферная реальность // Научное наследие В.И.Вернадского в контексте глобальных проблем цивилизации. М.: «Ноосфера», 2001. С. 29-50.
13. Назаров А.Г. Открытие биосферы // «Прометей». Т. 15. С. 172-181.
14.Вернадский В.И. Дневники. 1917-1921. Январь 1920-март 1921. Киев.: «Наукова Думка», 1997. С.31-52.
15. Тюрюканов А.Н. Трудная судьба учения о биосфере // «Прометей». Т. 15. С. 18-22.
16. Назаров А.Г. Космологический принцип единства жизни и природы в творчестве В.И.Вернадского.М.: «Ноосфера», 2003. С. 150-172.
17. Вернадский В.И. Памяти академика Алексея Петровича Павлова // В.И.Вернадский. Статьи об ученых и их творчестве. М.: «Наука», 1997. С. 259-266.
18. Сатина С.А. С.В.Рахманинов. К 25-летию со дня кончины // Новый журнал. Кн. 91. Нью-Йорк, 1968. С. 115-128.
19. Гольденвейзер А.Б. Статьи, материалы, воспоминания / Составление и общая редакция Д.Д. Благого. М.: «Советский композитор», 1969. 448 с.
20. Соловцов А. С.В. Рахманинов. М.-Л.: «Музгиз», 1947. 112 с. (Классики русской музыки).
21. Васильев Е. С.В.Рахманинов (к десятилетию со дня смерти) //»Возрожденiе». Литературно-политические тетради / Под ред. С.П. Мельгунова. Тетрадь тридцать первая. Янв.-февр. 1954 года. Париж, 1954. С. 123-138.
22. B.K. Roy (Интервью с С.В.Рахманиновым). «The Musical Observer», New Jork, 1927, May, p. 16, 41 (То же в пер. с англ. Тарасовой см. [2]).
23. Соболева А.А. Сергей Васильевич Рахманинов. Библиогр. указатель. Тамбов, 1993. 247 с.
24. Келдыш Ю. Рахманинов и его время. М., 1973.
25. Брянцева В.Н. Фортепианные пьесы С.В.Рахманинова. М.: «Музыка», 1966.
26. Брянцева В. С.В.Рахманинов. М., 1976
27. Бажанов Н.Д. Рахманинов. Изд. 2-е, испр. и доп.М.: «Молодая гвардия», 1966. 351 с.
28. Назаров А.Г Творчество В.И.Вернадского и музыка С.В.Рахманинова: на пути к единству человечества // Учение В.И.Вернадского, музыка Рахманинова – путь в XXI век. Третья Вернадовская научно-практическая конференция. Тамбов, 2001. С. 11-15.
29. Асафьев Б.В. Избранные труды. Т. 2. (Очерк «Рахманинов»). М.: 2Изд-во АН СССР», 1954. С. 289-312.
30. D. Ewen ( Интервью с С. Рахманиновым) // “The Etude”, Philadelfia, 1941, December (То же в пер. с англ. В.Н.Чемберджи см.[2]).
31. Вернадский. В.И. Мысли и наброски // В.И Вернадский. Биосфера. М.: «Ноосфера», 2001.
[1] Доклад прочитан в Музее-усадьбе С.В.Рахманинова в Ивановке (Тамбовская область, 7 июня 2003 г.).