АДОЛЬФ ГИТЛЕР И ФАШИЗМ

АДОЛЬФ ГИТЛЕР И ФАШИЗМ. До сих пор, несмотря на обилие произведений биографического жанра, при том, что многие факты жизни и деятельности тоталитарных диктаторов довольно широко известны, остается немало белых пятен, фактических и психологических загадок, требующих решения. Поэтому любая биография, скажем, Гитлера или Сталина оставляет у читателя чувство неудовлетворенности, ощущения недосказанности, незавершенности.

Тоталитарная диктатура немыслима без культа вождя. Пьедесталом культа всегда служат мифы и легенды. Тем более, что подлинное прошлое диктаторов, часто бесцветное или преступное, не годится для закладки фундамента культа. Вожди должны соответствовать мессианским ожиданиям масс, необходимо некое таинство явления. Поэтому новоявленному мессии лучше всего возникнуть из туманности, сверкнув подобно комете. Не случайно так тщательно оберегались от постороннего глаза или просто ликвидировались источники, связанные с происхождением диктаторов, со всем периодом их жизни до явления народу, физически уничтожались люди, которые слишком многое знали.

Особенно рьяно такую стратегию выжженной земли вокруг себя проводил Гитлер. Это создает благодатную почву для всякого рода домыслов и измышлений. Ситуация усугубляется тем, что в условиях тоталитарных режимов и процесс принятия решений, и личная жизнь диктаторов окутаны еще более плотной пеленой секретности.

История Гитлера это история недооценки Valentin Veit. The German People. N. Y 1946. P. 633. отмечал известный германский историк Файт Валентин, имея в виду историю его прихода к власти. Как подчеркивает один из наиболее авторитетных исследователей нацизма К. Д. Брахер, недооценкой грешили все и правые, и левые, в самой Германии и за ее пределами, что и облегчило Гитлеру путь в рейхсканцелярию, помогло ему стать вершителем судеб Европы. Чудовищные преступления Гитлера и титанические усилия, которые потребовались, чтобы сокрушить его империю, не оставляли места для недооценки.

Но ей на смену приходит другая крайность из карикатурного персонажа Гитлер превращается в воплощение некой сверхчеловеческой сатанинской силы, не подвластной объяснению с позиций здравого смысла, не поддающейся научного анализу. Гитлер явился порождением эпохи, которая оказалась антрактом между двумя мировыми войнами и была неразрывно связана с ними. За исключением короткой передышки в 1924 1925 гг. мир содрогался в конвульсиях политических, социальных, экономических потрясений и глобальных войн. Век мировых войн и революций, эра тоталитаризма, время диктаторов, эпоха европейской гражданской войны таков весьма неполный перечень определений эпохи, охватывавшей почти всю первую половину нашего столетия.

Тяжелой мрачной тенью лег на межвоенное время тяжелый опыт первой мировой войны. Уникальным новшеством, привнесенным войной на всю Европу, пишет видный исследователь фашизма, американский историк Дж. Моссе, стало ужесточение жизни Mosse G. L. Intervista sul nazismo.

Bari, 1977. P. 44 Эту тенденцию подхватили и усугубили радикальные движения правого и левого толка. Великий страх был порожден приходом к власти большевиков. В атмосфере всеобщего ожесточения, экстремизации социально-политической и духовной жизни на авансцену выходят вожди нового типа. Перед их агрессивным напором, пренебрежением к общепринятым нормам, возведенной в принцип аморальностью часто пасуют представители традиционной элиты, потерявшие привычные ориентиры.

Они оказались зажаты между коммунистическим дьяволом и фашистским Вельзевулом. В фашизме многие из них склонны были видеть меньшее зло, что в значительной степени объясняет успехи Гитлера, Муссолини и некоторых фюреров меньшего калибра. Растерянность одних, агрессивный динамизм других создавали непредсказуемую, не поддающуюся контролю ситуацию в мире. Британский историк А. Дж. П. Тейлор писал однажды, что период между войнами был как будто специально создан для правления сумасшедших.

Речь идет не столько о ненормальности в обыденном смысле, сколько об отклонении от традиционных норм политической жизни. Но именно это обеспечивало нередко такие преимущества Гитлеру, Муссолини и Сталину, что многим современникам казалось наступил век диктаторов. Еще теснее генетическая связь между феноменом Гитлера и психологическим состоянием германского общества. Сама по себе тяжелейшая травма поражения 1918 годя вскрыла глубинные и застарелые его болезни.

Трудно переоценить катастрофические последствия инфляционного кризиса 1923 года, когда один американский доллар был эквивалентен 40 миллиардам марок, а кружка пива, за которую в 1913 году платили 13 пфеннигов, стоила 150 миллионов марок. И не успела Германия кое-как оправиться от этого стресса, как последовал грандиозный кризис 1929-1933 годов. Не будь его, возможно, нацизм и его фюрер так и остались бы всего лишь воспоминанием времен инфляции Heuss Th. Hitlers Weg. Tuebingen, 1968 1-е изд. 1932. S. XXXI Для страны, привыкшей к упорядоченному существованию, послевоенные потрясения были особенно мучительны, она стала колоссальным резервуаром недовольства и страхов.

Гитлер, отмечает Фест, придает этим чувствам недовольства как среди гражданского населения, так и среди военных, единение, руководство и направляющую силу. Его явление, по словам Феста, и впрямь кажется синтезированным продуктом всех этих страхов, пессимистических настроений, чувств расставания и защитных реакций, и для него война была мощным избавителем и учителем, и если есть некий фашистский тип, то именно в нем он и нашел свое олицетворение.

В роль фюрера Гитлер вошел довольно быстро и стал не только фигурой, интегрирующей разнообразные эмоции, страхи или интересы. По сравнению с прочими родственными системами национал-социализм стал самой радикальной и безоговорочной формой проявления фашизма. И именно эта принципиальная заостренность, выявившаяся как на интеллектуальном уровне, так и на уровне исполнительной власти, была собственно гитлеровским вкладом в суть национал-социализма.

Его дерзкое бесстрашие перед лицом действительности не было лишено признаков маниакальности. Только в крайнем радикализме он казался тем, кем он был. В этом смысле национал-социализм без него немыслим. Степень радикальности того или иного варианта фашизма зависит от соотношения в нем экстремизма низов и верхов, поскольку сам фашизм представляет собою сплав экстремизма того и другого типа. Это ключевая типологическая особенность фашистского тоталитаризма по сравнению с коммунистическим, в котором однозначно доминирует экстремизм низов, а прежние господствующие классы незамедлительно устраняются. Внутри же фашистского ряда ситуация сложнее.

Например, во франкистской Испании традиционная элита оказалась намного сильнее фашистской партии фаланги. Сам Франко был ближе к традиционному типу военного диктатора, чем к тоталитарному вождю.

Там тоталитарный режим фактически не сформировался, дальше авторитаризма с фашистскими чертами дело не пошло, что облегчило эволюционный переход к парламентской демократии. В Италии сложилось неустойчивое равновесие между старой и фашистской элитами, Муссолини колебался между ролями Цезаря и тоталитарного диктатора. И только в Германии фашистский тоталитаризм достиг радикальной стадии благодаря как своему фюреру, так и массовому базису, служившему Гитлеру своего рода аккумулятором экстремистской энергии и вместе с тем получавшему от него еще более сильный ответный импульс. Германские верхи несли в себе более сильный экстремистский заряд, чем их итальянские или испанские собратья.

По поводу слепоты германской консервативной элиты, вымостившей Гитлеру путь к власти, необходимо заметить, что подобная политическая слепота была не столько причиной, сколько следствием экстремизма верхов, обусловленного как исторически, так и ситуационно вспышкой великого страха и другими последствиями первой мировой войны. Явление Гитлера можно понимать и как попытку утверждения своего рода третьей позиции между обеими господствующими силами эпохи, между левыми и правыми, между Востоком и Западом.

Находясь между всеми позициями, он в то же время участвовал в них во всех и узурпировал их существенные элементы, сведя их, однако, к собственному неподражаемому феномену. Кстати, и Муссолини в день основания фашистского движения 23 марта 1919 года писал в своей газете Пополо д Италиа, что фашизм позволяет себе роскошь быть одновременно аристократичным и демократичным, консервативным и прогрессивным Цит. по Кин Ц. Итальянский ребус.

М 1991, с. 33 Действительно, всеядность фашизма затрудняет его однозначную оценку. Дело усугубляется двойственным отношением фашизма к революции. С одной стороны, те же нацисты боролись против ноябрьского позора 1918 года у себя в стране, против всемирной большевистской революции, а с другой их коронным лозунгом была национал социалистическая революция.

Смутные видения Гитлера устремлялись к прошлому, причем весьма отдаленному, мифологическому. Средства же их реализации суперсовременные, по последнему слову индустриального века. Безусловно, свои решающие стимулы Гитлер черпал из стремления воспрепятствовать приходу новых времен и путем великой всемирно-исторической поправки вернуться к исходной точке всех ложных дорог и заблуждений он как это он сам сформулировал выступил революционером против революции.

В конце концов он довел оборону мира, о защите которого говорил, до разрушения этого мира. Все же некоторые историки склонны преувеличивать революционизирующий, модернизаторский эффект деятельности Гитлера. Когда говорят, что благодаря Гитлеру были разрушены устаревшие социальные структуры, еще оставшиеся классовые и социальные перегородки, то это в большей мере побочный результат тоталитарного господства, расовой гегемонии и неограниченной экспансии. Гитлер выступал как грандиозная разрушительная сила. Гитлер называл себя самым консервативным революционером в мире Voelkischer Beobachter, 6.VI.1936. Цит. по Schoeps J. H. Konservativismus ein Denkstil der Vergangenheit In Die Mitarbeit, 1976, H. 4. S. 298 Такую терминологию пустили в обиход консерваторы-экстремисты, непримиримые противники Веймарской республики, либеральной демократии вообще.

Смысл, вкладываемый ими в парадоксальный термин консервативная революция, заключался в том, что необходимо сначала разрушить существующую систему, то есть Веймарскую республику, а затем на ее месте возвести некую органическую конструкцию, порядок, который заслуживал бы сохранения.

Не следует упускать из виду восхищение Гитлера советской системой. В коммунистах ему импонировало то. что они фанатичны в отличие от трусливой и слабой буржуазии Zitelmann R. Hitler. Selbstverstaendnis einer Revolutionaers. Hamburg, 1987. S. 458, 459, 460 Вместо капиталистической экономики, Гитлер хотел ввести смешанную, новый синтез с одной стороны, он за конкуренцию, воплощавшую его излюбленную социал-дарвинистскую идею, а с другой критика рыночной экономики за эгоизм и автоматизм. Что же касается предпринимателя, то ему предназначалась роль всего лишь уполномоченного государства Ibidem.

S. 457 Германия не испытала удавшейся буржуазной революции, в отличие от Нидерландов, Англии, Франции. Процесс отчуждения от действительности еще усилился вследствие многочисленных разочарований, пережитых бюргерским сознанием в XIX веке, в ходе его попыток достичь политической свободы, и следы этого процесса заметны на всех уровнях.

Политика лежала в стороне от этого пути, она не была частью национальной культуры. Неприятие политики для немецких интеллектуалов было элементом более широкой антитезы культура цивилизация. В вульгаризированной форме вся эта многообразная духовная проблематика вошла в идеологический багаж фелькише, этих германских почвенников, придавших ей крайне националистический, антисемитский и в конечном счете расистский характер.

Как раз аполитичный подход к политике открыл великолепную возможность для политизации своих комплексов и эмоциональных состояний. В этом ключ к пониманию истоков гитлеровского антисемитизма. Его антисемитизм является сфокусированной формой ненависти, бушевавшей впотьмах и нашедшей, наконец, свой объект в еврее. Фашистская эстетизация политики связана с потребностями манипулирования массовым сознанием и массовыми эмоциями. Это свойство присуще тоталитаризму вообще и как своего рода заменитель реального политического участия людей в жизни общества. Гитлеру не довелось бы стать диктатором, не обладай он, в отличие от множества прочих политизированных аполитичных практическим пониманием власти.

Присущее ему сочетание свойств фанатика и оппортуниста оборачивалось в его практической деятельности опаснейшим симбиозом авантюризма и прагматизма. С одной стороны, он показал себя, особенно в дипломатии, искусным тактиком, умеющим обратить в свою пользу любую предоставляющуюся возможность, использовать малейшую слабость противника. И вместе с тем его всегда влекла щекочущая нервы игра ва-банк. Ни один из его собратьев-диктаторов не позволял себе такой степени риска и Муссолини, и Сталин предпочли бы синицу журавлю.

Неполитичный, в сущности, характер политики Гитлера ярче всего проявляется в его взгляде на соотношение между политикой и войной. Гитлер говорил о том, что война является конечной целью политики, и когда она началась, принося один триумф за другим, нацистский диктатор сбросил с себя тягостные вериги политика.

Характерно, что с принятием решения о начале войны регулярно, иногда по нескольку раз в одной и той же речи, опять стали выдвигаться чуждые политике альтернативы победа или смерть, мировая держава или гибель, он втайне всегда испытывал к ним симпатию. И все последующее развитие событий свидетельствовало, что отход Гитлера от политики проистекал не из преходящего каприза, ибо по сути он никогда не возвращался в политику.

Разрыв между видениями и политикой, который какое-то время маскировался тактическим искусством Гитлера, привел к крушению тысячелетнего рейха. Гитлер настолько тесно связал судьбу своего рейха со своей собственной, что созданная им империя не пережила его гибели. Социально-экономический кризис, вакуум власти, коррупция, коллективное озлобление, политизация, утрата чувства безопасности вот питательная почва для фашизма. Не нужно забывать, что и сам фашизм был мятежом ради порядка. 4. Великий страх 4.1.