КАФЕДРА ФИЛОСОФИИ РАН НАУЧНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ГАЛИЛЕЯ - ПЕРВЫЙ ШАГ К СОВРЕМЕННОЙ НАУКЕ МОСКВА - 1993 План 1. Введение. История развития науки есть история научных революций. 2. Категория сходства - основная в средневековом научном познании. XVII век - познавать значит различать. 4. От физики Аристотеля - через физику импетуса - к физике Галилея. 5. Мысленный эксперимент - основной метод Галилея. 6. Новое понятие материи. Противоречия Галилея. 7. Распад Космоса - смысл галилеевской научной революции. 8. П.Фейерабенд пропагандистские приемы - основа успеха Галилея. 9. Научная революция XVII века - первый шаг к современной науке.
Плавное течение научной мысли только кажется нам тако- вым. Находясь в самом потоке, постоянно ощущая непрерывность времени, мы не замечаем те скачки и повороты, которые совер- шает процесс научного мышления.Только оглядываясь назад, пристально рассматривая последовательность этапов развития науки, мы обнаруживаем то, что потом называем революцией, что оказывается определяющим для научного познания на столе- тия вперед.
Согласно концепции Томаса Куна, развитие науки проходит ряд последовательных состояний. Начальная стадия характери- зуется наличием различных точек зрения, отсутствием фунда- ментальных теорий, общепринятых методов и ценностей.Затем возникает консенсус членов научного сообщества и создается единая парадигма - система взглядов и установок, ценностей и образцов деятельности, которые признаются и разделяются все- ми членами данного научного сообщества.
На е основе осу- ществляется нормальное развитие науки, накапливаются факты, совершенствуются теории и методы. В процессе такого развития возникают аномальные факты, приводящие к кризису, а затем и к научной революции. В результате революции возникает новая парадигма и весь процесс повторяется снова.Одной из таких революций является тот поворот в мышле- нии, который произошел в европейской науке в XVII веке. Он послужил причиной становления так называемой классической науки, то есть тех представлений в математике, физике, аст- рономии, связанных с именами Галилея, Декарта, Ньютона, ко- торые адекватны способу мышления человека, имеющего дело с обычными размерностями, скоростями, временем.
Понятия клас- сической науки достаточны для повседневной, обыденной жизни.Они легко доступны пониманию и входят в нашу жизнь с раннего школьного возраста. В отличии от релятивистских построений Эйнштейна их можно проверить в любой момент.
По словам А.Койре они слишком ясны и просты - так ясны и просты, что, как и все начальные понятия, они трудноуловимы.Именно эта очевидность, эта невозможность представить, что может быть иначе, и делает чрезвычайно интересным и важным попытку рассмотреть сам процесс перехода от средневековой науки, ос- нованной на представлениях Аристотеля, к новому научному мышлению. Этот интерес касается как бы трх аспектов научной революции XVII века. Во-первых, исторический как и почему именно в это время, именно в Европе она смогла произойти.
Во-вторых, философско-психологический каковыми были миро- воззрение и личные качества людей, е осуществивших.И, в-третьих, прогностический что в ситуации и способе мышле- ния того времени можно использовать в качестве указателей для предсказаний будущих научных революций и открытий. Надо добавить, что история науки XVII века является весьма привлекательным объектом для изучения. С одной сторо- ны это время достаточно удалено от нас, чтобы мы могли бесп- ристрастно и всеобъемлюще оценить происходящее, будучи уве- ренными в достоверности оценок, подтвержденных научной прак- тикой четырх столетий.
С другой - достаточно близко, чтобы оставить множество документов и первоисточников, которые позволяют исключить возможность нежелательного влияния трансляторов, как это имеет место, например, с античной нау- кой. Каков же был способ научного мышления накануне научной революции XVII века Вплоть до конца XVI в. основную роль в знании в рамках западной культуры играла категория сходства.
Мир замыкался на себе самом земля повторяла небо, лица от- ражались в звздах, живопись копировала пространство.И представления о вещах выступали как повторение - отсюда ме- тафоры театр жизни, зеркало мира. Мишель Фуко в книге 1966 года Слова и вещи выделяет четыре типа категорий сходства в методологии средневекового научного познания.
Пригнаность convenientia. Пригнаными являются такие вещи, которые, соприкасаясь краями, соединяются друг с дру- гом и конец одной обозначает начало другой.Благодаря этому происходит передача движения, воздействий, свойств от вещи к вещи. На сочленениях вещей возникают черты сходства, которые с одной стороны являются знаком некоторого родства, а с дру- гой - порождают новые сходства, устанавливающие общий поря- док. Мир - это всеобщая пригнаность вещей.
Сколько сущест- вует рыб в воде, столько же имеется на земле животных всех вместе в воде и на земле столько же существ, сколько и на небе, и одни соответствуют другим. А всего существ столько же, сколько их высшим образом содержится в Боге. Таким обра- зом, мир образует цепь вещей и замыкается на себе самом.В каждой точке контакта вещей начинается и кончается звено, похожее на предыдущее и на последующее. Так круг за кругом следуют подобия, удерживая крайности - Бога и материю - на соответствующем расстоянии и одновременно сближая их. Соперничество aemulatio.
Здесь имеется в виду нечто подобное тому, как если бы пространственное сочленение было бы порвано и звенья цепи, разлетевшиеся далеко друг от дру- га, воспроизводили бы свои замкнутые очертания без всякого контакта с собой. Посредством соперничества вещи, рассеянные в мире, вступают между собой в перекличку.Человеческое лицо соперничает с небом, и как человеческий ум несовершенным об- разом отражает божественную мудрость, так и глаза с их огра- ниченным сиянием отражают свет, распространяемый в небе солнцем и луной.
Однако соперничество не оставляет инертными относительно друг друга обе фигуры, связанные взаимным отра- жением. Бывает, что одна из них более слабая воспринимает сильное влияние другой.Так земля является зеркалом усеянно- го звездами неба. А звезды господствуют над травами, для ко- торых они являются духовным прообразом, неизменным образцом, источником скрытых влияний.
Здесь одно подобие охватывает другое, которое в свою очередь его окружает, и, возможно, будет охвачено другим, которое может возобновляться до бес- конечности. Аналогия. Использование этого понятия стало иным, чем в античной и средневековой науке. В аналогии, которую имеет в виду Фуко, совмещаются пригнаность и соперничество. Подобно соперничеству аналогия обеспечивает столкновение сходств в пространстве.Подобно пригнаности она говорит о их соедине- ниях и связях.
Рассматриваемые ею подобия - более тонкие сходства их отношений. Аналогия теперь способна установить неопределенное число черт родства, исходя из одного и того же момента.Так старая аналогия между растением и животным - растение это животное, голова которого внизу, а рот корень погружен в землю - теперь усиливается и развивается расте- ние - это стоящее животное, питательные вещества в котором поднимаются снизу вверх, вдоль стебля тела, и увенчивается цветами, плодами головой, так как у животных венозная сеть также начинается в нижней части живота, причем главная вена поднимается к сердцу и голове.
Посредством аналогий могут сближаться любые вещи. Особая точка среди аналогий человек, который находится в пропорциональном отношении и с небом, и с животными, и с растениями, и с землей, и с металлами, и с бурями. Симпатия.Она свободно действует в глубинах мира. В од- но мгновение она преодолевает огромные пространства, может появиться в результате единственного контакта, как, напри- мер, устанавливается контакт в момент рождения человека меж- ду ним и планетой, которой он управляется.
Симпатия приводит в движение вещи в мире, вызывая взаимное сближение самых от- даленных из них. Симпатия обеспечивает подвижность вещей притягивает тяжелые предметы к тяжести земли, легкие тела увлекает в невесомый эфир, заставляет поворачиваться вслед за солнцем большой желтый цветок подсолнуха.Симпатия актив- но изменяет вещи в направлении тождества, и если бы она не имела бы противовеса - антипатии - то мир свелся бы к одно- родной массе, к одной точке.
Антипатия сохраняет вещи в их изоляции друг от друга и препятствует их уподоблению. Она сохраняет каждую вещь в е стойком отличии, в е стремлении к самосохранению. Постоянное равновесие симпатии и антипатии обеспечивает то, что вещи могут походить друг на друга, сближаться между собой, не поглощая друг друга, не утрачивая при этом своей неповторимости.Именно этим равновесием объ- ясняется то, что вещи растут, развиваются, исчезают, но бес- конечно воспроизводятся, то есть, что существует пространс- тво и время.
Пригнаность, соперничество, аналогия и симпатия указы- вают нам пути развития подобия, но не место его существова- ния не способ его регистрации и опознания. Для того, чтобы скрытые сходства были бы видимы на поверхности вещей, необ- ходима зримая примета. Мир подобного - это непременно мир примет.Знание подобий основывается на определении этих при- мет и на их расшифровке.
Лицо мира покрыто знаками, харак- терными чертами, и тайными словами, являющимися видимыми формами невидимых сходств.Например, между волчьим корнем и глазами существует симпатия. Его семена представляют собой маленькие черные шарики, помещенные в белые оболочки, подоб- но векам сверху глаз. Эта отметина сообщает нам, что это растение помогает при болезнях глаз. Таким образом, в знании XVI века сходство оказывается самым универсальным, самым очевидным, но вместе с тем и са- мым скрытым, подлежащим выявлению элементом, определяющим форму познания и гарантирующим богатство его содержания.
Но сходство - категория чрезвычайно неустойчивая, так как при любой попытке е познания отсылает к другому подобию, кото- рое в свою очередь взывает к новым и так до бесконечности. Приходится обследовать весь мир, чтобы установить достовер- ность самой поверхностной аналогии. Такое знание получается из бесконечного нагромождения утверждений, влекущихся друг за другом.Поэтому, начиная с самых основ, оно будет зыбким.
Простое сложение - единственная форма связи элементов зна- ния. Отсюда бесконечные реестры, отсюда их однообразие. Именно здесь вступает в дело категория Космоса. Это старое платоновское понятие сохранило свою жизнеспособность в течение средневековья и Возрождения. В XVI веке понятие Космоса играет основополагающую роль в знании, выполняя две определенные функции.Во-первых, как категория мышления, оно гарантирует исследованию, что каждая вещь при более широком охвате найдет свое зеркало и свое космическое подтверждение.
Во-вторых, как всеобщая конфигурация природы, оно устанавли- вает пределы на пути неустанного движения сменяющих друг друга подобий, то есть указывается на то, что существует большой мир и его границами обозначены пределы для всех ве- щей, в них развертывается действие всех подобий.В рамках системы, где приметы и подобия взаимно переплетаются в бес- конечном витке, было совершенно необходимо, чтобы в сущест- вовании Космоса мыслилась гарантия знания XVI века и предел его распространения.
Нам представляется пишет М.Фуко что познания XVI века слагались из неустойчивой смеси рационального знания, из понятий, порожденных обрядами магии, и из всего культур- ного наследия, воздействие которого было приумножено вновь открытыми античными текстами.Наука этой эпохи выстроенная таким образом, не отличается структурной прочностью она яв- ляется как бы всего-навсего лишь свободным пространством, в котором сталкиваются приверженность к авторитетам древности, пристрастие к чудесному и уже обострнное внимание к той высшей разумности, в которой мы узнаем себя. И эта трехчлен- ная эпоха как бы отражается в зеркале каждого произведения и каждого отдельного ума В начале XVII века мысль перестает двигаться в стихии сходства.
Отныне подобие - не форма знания, а, скорее, повод совершить ошибку. Заметив какое-нибудь сходство между двумя вещами говорит Декарт в Правилах для руководства ума люди имеют обыкновение приписывать им обеим, даже в том, чем эти вещи между собой различаются, свойства, которые они наш- ли истинными для одной из них. Эпоха подобного постепенно замыкается в себе самой.
Картезианская критика сходства иск- лючает подобие как основную практику и первичную форму зна- ния, обнаруживая в нем беспорядочную смесь, подлежащую ана- лизу в понятиях тождества и различия меры и порядка.Попытаемся реконструировать те изменения в научном мыш- ление XVII века, которые сделали иным само знание.
В связи с тем, что утрачивает свое всеобщее значение понятие подобия, и его применение ограничивается самыми нижними и скромными рубежами знания, отныне любое сходство подчиняется испытанию сравнением, то есть принимается только на основе порядка тождества и серии различий. Более того, прежде цепь подобий могла быть бесконечной - всегда можно было открыть новые по- добия.Теперь же становится возможным полное перечисление и в форме перечисления всех элементов, и в форме категорий, и в форме анализа.
Следовательно теперь сравнение вещей может достичь невиданной доселе точности, в то время как старая система подобий, никогда незавершаемая, всегда открытая для новых случайностей, могла становится лишь все более вероят- ной , но не точной. Таким образом, деятельность ума ученого XVII века, в отличии от века предыдущего, состоит не в том, чтобы сбли- жать вещи между собой, занимаясь поиском всего того, что мо- жет быть в них обнаружено в плане родства, взаимного притя- жения или скрытой природы, а, напротив, в том, чтобы разли- чать. Познавать теперь значит различать, то есть посредством интуиции дать себе представление о вещах, установить тож- дества, а затем зафиксировать необходимость перехода от од- ного элемента серии к другому, непосредственно следующему за ним. С научной революцией XVII века неразрывно связано имя Галилео Галилея.
Пересматривая все традиционные представле- ния о науке, е методе и задаче, он опирался на определенную традицию, на те достижения, которые составили предпосылки его собственной работы.
Сам Галилей называет несколько важ- нейших имен, традиции которых он продолжает критикуя Арис- тотеля, Галилей апеллирует к Платону, а ещ чаще к Архимеду, чьи сочинения действительно оказали решающее влияние на творчество Галилея.Из более близких по времени он чаще все- го ссылается на Коперника - обоснование гелиоцентрической системы последнего, создание физики, которая согласовалась бы с этой системой, стали делом жизни Галилея.
Физика Аристотеля к тому времени уже полностью отжила свой век, но тем не менее это была прекрасно разработанная наука, хотя она и не была построена на математических нача- лах. Более того она была более близка к опыту здравого смыс- ла, чем физика Галилея. Это была теория, которая естествен- ным образом исходя их данных здравого смысла, подвергала их чрезвычайно связному и систематическому истолкованию.Кроме того, аристотелевская физика не удовлетворялась простым вы- ражением факта здравого смысла, она его помещала в целост- ную концепцию физической реальности, основными чертами кото- рой были вера в существование качественно различных природ и вера в существование Космоса, т.е в общем, вера в су- ществование глобальных принципов порядка, в силу которых множество реальных существ образует иерархически упорядочен- ное целое.
Итак, в аристотелевской физике каждая вещь, подчиняясь всеобщему порядку имела свое естественное место в Космосе.
И если эта вещь в порядке, то она в нем оставалась и пребы- вала навсегда. Более того, она должна была оказывать сопро- тивление любой попытке удалить е из этого места. Последнее можно было совершить только в результате принуждения, и тог- да тело, оказавшись вне своего места, стремилось в него возвратиться.То есть всякое движение вызывало своего рода космический беспорядок, так как оно есть результат либо при- нуждения, либо, наоборот, усилия со стороны бытия, направ- ленного на противодействие этому принуждению.
Вс это восс- тановление порядка и являлось движением по природе.Следо- вательно, состояние покоя в объяснении не нуждалось - это объяснялось собственной природой тела. Но хотя для каждого из движущихся тел движение являлось преходящим и эфемерным состоянием, тем не менее для Космоса в целом оно было вечно необходимым феноменом, неким процессом, в котором вещи конс- титуировались, актуализировались и становились собственно вещами. В случае насильственного движения, которое предпола- гало непрерывное действие связанного с движущимся телом дви- гателя, то оно, разумеется, не могло быть продолжительным, так как ничто из того, что является противоестественным, не может быть бесконечным и непрерывным.
Если прервать связь между движущимся телом и двигателем, то движение останавли- валось.Аристотель не допускал действия на расстоянии, с его точки зрения, всякая передача движения предполагает сопри- косновение - т.е чтобы перемещать тело, его надо или та- щить или толкать.
Таким образом, аристотелевская физика образовывала все- объемлющую, совершенно связную теорию, в которую не уклады- вается лишь один повседневно наблюдаемый факт движение бро- шенного тела. Объяснение Аристотеля, что бросающий приводит в движение не только тело, но и воздух, который в состоянии некоторое время держать в движении тело, было отвергнуто ещ в VI веке Иоаном Филопоном.Он предложил новый способ объяс- нения движения брошенного тела, который в XIV веке был раз- вит в физику импетуса.
Согласно Филопону, бросающий сообщает брошенному телу некую нематериальную движущую силу, а воздух, приводимый при этом в движение, ничего не добавляет к движению тела. В фи- зике импетуса ещ нет никаких идей, в которых был бы хотя бы намек на то, что было названо законом инерции, но она содер- жала ряд допущений, которые могли привести к открытию этого закона. Именно в ней наметился тот путь, которым затем пошел Галилей.Как показал А.Койре, Галилей в своем сочинении О движении выступает как критик аристотелевской динамики с точки зрения динамики импетуса, и впоследствии придает ей ту форму, в которой уже и на самом деле содержался принцип инерции.
Физика импетуса строится на базе космологии и физики Аристотеля, пересматривая лишь отдельные положения послед- ней. Полностью сохраняются представления о конечности Космо- са, неравноценности пространства и связанным с этим делением движения на естественное и насильственное.Движение тела продолжается до тех пор пока действует двигатель.
Скорость тела прямо пропорциональна силе двигателя и обратно пропор- циональна сопротивлению среды. То есть сила здесь, в отличии от классической механики, является причиной скорости, а не ускорения. Тенденцию к покою, которая постоянно присутствует в движущемся теле, и которую должна преодолевать движущая сила, нельзя рассматривать как предшественницу инерции, как е понимала классическая механика.Импетус, или запечатлен- ную силу impetus impressus, расходует по мере движения брошенное тело. И он иссякает, уходя на преодоление тенден- ции тела к покою. То есть инерция в физике импетуса это то, что способствует трате импетуса, прекращению движения, в противоположность инерции классической механики, сохраняющей состояние равномерного прямолинейного движения.
Первоначально понятие импетуса применялось для объясне- ния насильственного движения.Однако постепенно его стали применять также и для объяснения движения подброшенного вверх тела, как наиболее уникального случая, где как бы сни- мается различие естественного и насильственного движений. И в самом деле, если брошенное вверх тело движется насильст- венно под воздействием сообщенного ему импульса, то, остано- вившись потом на мгновение, оно падает назад уже под дейс- твием силы тяжести.
Физики пытались понять, чем объяснить различие скорости падающего тела в начале и конце движения, какую роль здесь играет тот импульс, который двигал тело вверх.Если он оказывает в первые моменты падения некоторое сопротивление силе тяжести, то это означало бы, что импетус может сохраняться, консервироваться в теле в момент мгновен- ной остановки тела. Этого не могла допустить схоластическая физика в силу принципиального различения естественного и на- сильственного движений, которое требовало различать также и характер сил, вызывающих эти два разных движения.
Галилей сделал допущение, что импетус может сохраняться в теле в состоянии покоя.Это снимало принципиальное разли- чие между силами, действующими при естественном и насильст- венном движении, и, таким образом, сблизило эти два вида движения.
Здесь Галилей близко подходит к открытию закона инерции, но сделать следующий шаг и допустить, что тело мо- жет двигаться само по себе, не расходуя никакого импетуса, а поэтому и не замедляя своего движения, в рамках физики импе- туса невозможно.Итак, к началу XVII века невозможность применения неоп- ределенной и расплывчатой концепции импетуса в дальнейшем развитии теории движения становилась все более очевидной.
Необходимо было отбросить эту концепцию с тем, чтобы создать математическую физику, новое понятие движения. И именно это сделал Галилей.Мы так хорошо знакомы с принципами и понятиями новой механики или, точнее, так к ним привыкли пишет А.Койре что нам почти невозможно усмотреть те трудности, которые не- обходимо было преодолеть, чтобы установить эти принципы и понятия. Эти принципы представляются нам столь простыми, столь естественными, что мы не замечаем содержащиеся в них парадоксы. мы так свыклись с математической наукой, мате- матической физикой, что нам больше не кажется странным расс- мотрение бытия с математической точки зрения, не кажется странным парадоксальное дерзновение Галилея, заявившего, что книга природы написана математическими знаками.
Нам вс это представляется само собой разумеющимся, но совсем иначе обс- тояло дело для современников Галилея.Для них было чрезвы- чайно трудно понять Галилея, объясняющего реальное бытие посредством бытия математического ведь события новой дина- мики разворачиваются в бесконечном пустом пространстве и ка- саются тел, движущихся по прямым линиям, которые не являются реальными телами, перемещающимися в реальном пространстве, а математическими телами, перемещающимися в математическом пространстве.
Галилей дает математическое решение конкретных физических проблем проблемы падения тела, проблемы движения с силой брошенного тела, утверждая, что желать исследовать проблемы природы без математики - это вс равно что пытаться сделать некую вещь, которую сделать невозможно.
Сближая математический объект с объектом физическим, преобразованным с помощью эксперимента, настаивая на необхо- димости иметь дело с идеализированными объектами, а не объ- ектами эмпирического мира, Галилей сразу решает ряд проблем.Во-первых, он снимает различие между физикой, объясняющей причины движения, и математикой, позволяющей, описав это движение, сформулировать его закон.
Во-вторых, устраняет принципиальное различие между математикой и физикой как нау- ками, и механикой как искусством. В-третьих, отменяет тради- ционное представление о том, что математика - это наука о неизменных сущностях, и тем самым кладет начало новой мате- матике, способной описывать движение и изменение, и устанав- ливать их законы.В-четвертых, ставит вопрос о том, что для физика важнее установить закон, описывающий изменения явле- ний, чем искать их причины.
Как живопись того времени обращается к перспективе, так наука этого периода - к геометрии.Галилей стремится поста- вить на место физики Аристотеля механику, которая по его за- мыслу была бы чем-то вроде геометрии физического мира. Гали- лей осуществляет геометризацию пространства, т.е. замещение конкретного пространства Аристотеля абстрактным пространс- твом эвклидовой геометрии, которое теперь рассматривалось как реальное и становилось тем пространством, в котором позднее поместилась его физика.
Условием возможности решения всех этих проблем является у Галилея эксперимент, который представляет собой или умоз- рительный опыт, или материализацию математической конструк- ции. В более ранний период развития науки мысленный экспери- мент тоже имел место.Так, например, Аристотель осуществлял мысленный эксперимент, доказывая невозможность в природе пустоты. Однако роль мысленного эксперимента здесь была дру- гая. Аристотель прибегал к нему для того, чтобы отвергнуть какую-либо возможность в этом смысле эксперимент играл у него негативную роль. Галилей же прибегает к воображаемому эксперименту для подтверждения своих допущений.
Теоретичес- кое построение у Галилея создается до всякого опыта и неза- висимо от него - оно представляет собой решение задачи, пра- вильность которого лишь задним числом должна быть подтверж- дена в опыте.Это построение приобретает характер теорети- ческого допущения, которое не могло получить точного аналога в опыте, но могло быть минимально к нему приближенно за счет устранения всех помех и увеличения чистоты эксперимента.
Та- кое изменение значения мысленного эксперимента в физике свя- зано с перестройкой метода доказательства, со стремлением построить физику на базе математики. Как пишет французский историк науки П.Таннери, Физики поступали так. Выдвигался какой-нибудь априорный постулат, из него делались выводы, а затем эти выводы проверялись на опыте.Галилей по существу следовал именно этому пути. Таким образом, научная работа для Галилея в основном сводилась к созданию геометрической схемы механического события и последующему мысленному экспе- риментированию с этим идеально сконструированным объектом или, если возможно, его практической реализации.
Здесь заключен богатый методологический источник для сегодняшнего возрождения тех особенностей познания, которые дают нам не только информацию, но и доставляют наслаждение.И прежде всего это те, которые значительно утрачены сегодня из-за господства реального эксперементирования в естествен- ных науках.
Это можно было бы считать положительным, если бы одновременно не пострадало и умение вести дискуссию, выдви- гать и доказывать гипотезы, и вообще, способность к свобод- ной игре ума, которая может быть и делает великого ученого таковым. Создание математической физики привело к переосмыслению таких фундаментальных понятий как материя и пространство.Аристотелевскому понятию материи были свойственны неопреде- ленность, изменчивость, непостоянство, что, конечно, не мог- ло служить основой для воплощения математических конструк- ций. У Галилея она предстает как всегда себе равная, само- тождественная, неизменная, выступает в качестве самостоя- тельной субстанции, становится неизменной и постоянной осно- вой природных явлений. Новое, совершенно особое значение приобретает принцип атомизма, который объясняет явления, внешне имеющие видимость структурности и упорядоченности, сводя их к скрытому в их глубине беспорядочному движению бесчисленных изолированных частиц, то есть порядок на уровне явлений оказывается продуктом хаоса на уровне сущности.
Об- суждая вопрос о возможностях воплощения в материале идеаль- ных конструкций, Галилей отвергает утверждение, что многие изобретения в машинах удаются в малом, но не применимы в большом.
В XVI веке было распространено мнение, что механи- ческая конструкция тем ближе к своей геометрической модели, чем меньше в ней материи.Общераспространенное мнение го- ворит Галилей совершенно ложно, настолько ложно, что ско- рее можно было бы утверждать как истину противное, а именно что многие машины можно сделать более совершенными большего размера, нежели меньшего Смею утверждать, что если мы, отвлекшись от всякого несовершенства материи и предположив таковую неизменяемой и лишенной всяких случайных недостат- ков, построим большую машину из того же самого материала и точно сохраним все пропорции меньшей, то в силу самого свойства материи мы получим машину, соответствующую меньшей во всех отношениях Так как я предполагаю, что материя не- изменяема, т.е. постоянно остается одинаковой, то ясно, что такое вечное и необходимое свойство может вполне быть осно- вой для чисто математических рассуждений.
А.Койре доказал, что механика Галилея основана на поня- тиях материи близких к таковым у Платона и Демокрита.
Но хо- тя и демокритовские атомы отвечают потребности механики но- вого времени в неизменной и равной себе материи, но у Гали- лея они выполняют другую роль. С помощью этой идеи Галилей решает проблему континуума.
И бесконечно малые Галилея - это не атомы Демокрита в них появляются характеристики, которых не было у античного философа. Он утверждает, что континуум состоит из неделимых, природа которых парадоксальна они са- ми не имеют величины, но из их бесконечного множества сос- тавляется любая конечная величина.Тут одно непонятное - ли- шенная величины частица - объясняется через другое - реально существующее бесконечное множество.
Это понятие-парадокс иг- рает важную роль в механики и математике Галилея. Хотя он и понимает противоречивый характер своего учения о бесконечно малых, однако с помощью этого принципа Галилей вводит важную категорию механики мгновенную скорость, отменяя тем самым аристотелевскую теорию движения.Как пишет П.П.Гайденко Коль скоро мгновение - это бесконечно малая доля времени, то, стало быть, само мгновение - это уже не время мгновение - это не конечный отрезок времени, каким бы малым он не был это нечто среднее вневременностью и временем, точно так же, как бесконечно малый отрезок пространства не есть не матема- тическая точка, ни как угодно малый отрезок пространства.
Мгновенная скорость - это уже не скорость в собственном смысле слова, ибо всякая скорость предполагает движение, а движение может происходить только во времени.Значит, мгно- венная скорость - это нечто вроде неподвижного начала движе- ния. С помощью именно этого понятия Галилей пытается решать проблему континуума.
Через понятие бесконечно малого, кото- рое не является реальностью ни математической с точки зре- ния традиционной математики, ни физической, он осуществляет построение физики на основе математики. Но противоречие, с самого начало заложенное в понятие бесконечно малого, с не- избежность воспроизводится на каждом следующем этапе разви- тия галилеевской мысли.Этим объясняется почему Декарт не мог принять многих утверждений Галилея, в частности его те- зиса о переходе падающего тела через все стадии медленности.
Лейбниц высказывает в адрес Галилея упрек ещ более серьез- ный, имея в виду уже не частный вопрос он считает, что Га- лилей не развязал узел парадоксов континуума, а разрубил его. Вопрос соотношения математики и физики также не получил удовлетворительного решения у Галилея, который строил меха- нику как ветвь геометрии.Подобно художнику, овладевшему перспективой, которая всегда влечет за собой зрительную ил- люзию, Галилей наталкивается на то же противоречие, что и художники он хочет создать науку как объяснение природных феноменов, а в действительности наука превращается у него в описание процессов изменения этих феноменов.
Все эти пробле- мы получили в дальнейшем философское обоснование у Декарта.Итак, мы видим, что, несмотря на свои заблуждения и противоречия, несмотря на незавершенность и непоследователь- ность многих своих положений, именно Галилей был тем челове- ком, который произвел ряд фундаментальных замен в способе познания в XVII веке. Прежде всего он заменил средневековую, основанную на построениях Аристотеля, установку сознания на новую, на которой впоследствии базировалась вся современная наука.
Галилей сгладил существовавшее различие между естест- венным и искусственным, открыв тем самым дорогу эксперемен- тальному изучению природы, потому что только теперь стал возможен опыт над прежде неподвластным эксперементированию гармоничным Космосом.Экспериментирование, которое заключа- ется в формировании искусственных состояний, в пытке приро- ды, стало возможно при появившейся теперь уверенности, что природа, поставленная в неестественные условия, сможет пока- зать свою суть. Успех Галилея также связан с тем, что он опирался на не до конца и ему самому очевидный постулат о однородности, равноценности пространства и времени, в проти- вовес средневековым представлениям о том, что каждая точка пространства имеет свой собственный уникальный смысл. Он за- менил конечный и иерархически упорядоченный Космос бесконеч- ной Вселенной, связанной в единое целое благодаря идентич- ности своих элементов и единообразию своих законов.
Разруше- ние понятия Космоса означало крушение идеи иерархически упо- рядоченного, наделенного конечной структурой мира. Идея отк- рытой, безграничной Вселенной, объединенной и управляемой одними и теми же законами, сливала два противопоставляемых прежде мира - земной и небесный.
Земные и небесные законы стали едиными - астрономия и физика стали взаимозависимыми и объединенными в единое целое.
Из научного обихода исключают- ся все суждения, основанные на качественных оценках, поняти- ях совершенства и гармонии.По мнению А.Койре, вообще в рас- паде Космоса заключался наиболее революционный переворот, который совершил человеческий разум после изобретения Космо- са древними греками. Эта революция была столь глубока и выз- вала такие далеко идущие последствия, что в течение столетий люди не смогли осознать е значения и смысла ещ и сегодня она зачастую не осознается во всей своей полноте.
Так что же позволило этому человеку совершить такой прорыв в развитии научного познания Интересная попытка от- вета на этот вопрос дается Полом Фейерабендом, создателем концепции методологического анархизма. Рассматривая научный метод Галилея, П.Фейерабенд в кни- ге Против методологического принуждения утверждает, что Галилей добивается успеха потому что нарушает важнейшие пра- вила научного метода, изобретенные Аристотелем.
Весь прог- ресс науки того времени, по его мнению, объясняется тем, что современники Галилея не замечали имевшихся фундаментальных трудностей, и вследствие этой небрежности наука тогда разви- валась быстро и в правильном направлении. Однако стоило бы им более последовательно применять каноны научного метода, вести более целенаправленный поиск научных фактов, занимать более критическую позицию, никакой бы революции в научном познании в XVII веке не произошло.Невежество обернулось удачей пишет Фейерабенд.
В качестве иллюстрации таких методологических нарушений он приводит способ, с помощью которого Галилей справляется с важным контраргументом против вращения Земли. Имеется в виду аристотелевский аргумент башни, который состоит в утверж- дении, что если бы Земля и вправду вращалась, то камень па- дающий с е вершины упадет не прямо перпендикулярно под мес- том падения, а вследствие движения Земли вместе с башней на много сотен локтей к востоку.Рассматривая этот аргумент, Галилей соглашается с корректностью наблюдения, а именно с тем, что тела падают перпендикулярно поверхности Земли. Но далее он вводит новый язык наблюдения.
По мнению Фейерабен- да, язык наблюдения, которым мы фиксируем результаты наших наблюдений и экспериментов, зависти от принятых нами теоре- тических, онтологических, мировоззренческих предпосылок.Га- лилей прибегает к использованию естественных интерпретаций - той работы ума, которая следует за чувствами, или, гово- ря более современным языком, субъективной стороной акта восприятия. В истории мышления естественные интерпретации рассматривались либо как априорные предпосылки науки, либо как предубеждения, которые должны быть устранены, прежде чем может начаться серьезный анализ.
Галилей, по мысли Фейера- бенда, не хотел ни сохранения естественных интерпретаций, ни полного устранения их. Он настаивает на критическом обсужде- нии вопроса о том, какие естественные интерпретации можно сохранить, а какие - устранить.
Они - необходимы, так как чувства без помощи разума не способны дать нам истинного по- нимания природы. Первая естественная интерпретация, включенная в аргу- мент башни, заключается в том, что под движением камня под- разумевается не его движение относительно чего-либо в поле зрения наблюдателя, а движение в Солнечной системе, в абсо- лютном пространстве, т.е. его реальное движение.Воспринима- емое движение не отличали в то время от реального, с тем чтобы впоследствии устанавливать между ними связь с помощью подходящего правила соответствия. Правда это отождествление происходило не всегда.
Существовали парадигмальные случаи, в которых психологически очень трудно допустить обман. Имен- но таким случаем является движение камня в аргументе башни или движение, приписываемое Земле. В процессе доказательства Галилей заменяет одну естест- венную интерпретацию другой, весьма отличной от первой.Но предчувствуя, что одних рассуждений будет недостаточно, по словам Фейерабенда, Галилей прибегает к пропаганде.
Он пользуется психологическими хитростями, дополняя ими разум- ные основания. Применение этих хитростей оказалось весьма успешным оно привело к победе. Но оно завуалировало также его новый подход к опыту и на столетия задержало возникнове- ние здравой философии.Оно скрыло тот факт, что опыт, на ко- тором Галилей хотел обосновать коперниканскую концепцию, яв- ляется не чем иным, как результатом его собственного богато- го воображения, что этот опыт изобретен им. Оно скрывает этот факт, внушая мысль о том, что новые результаты всем из- вестны и всеми признаются и нужно лишь привлечь наше внима- ние к этому наиболее очевидному выражению истины.
Рассмотрим подробнее, как это делает Галилей. В Диало- гах он описывает две ситуации сложного совместного движе- ния. Первая из них касается траектории конца пера художника, который рисует на плывущем на большое расстояние корабле.Так как смещение пера по бумаге ничтожны по сравнению с об- щим протяжением линии от одной гавани до другой, то она представляет собой длинную и простую линию.
А небольшие дви- жения пера оставляют след на листе, который по отношению к тем же движениям остатся неподвижным.Так же и путь камня при падении с башни на самом деле очень длинный, но та часть всего этого движения, которая обща башне, камню и нам, ока- зывается для нас неощутимой, и единственно доступной наблю- дению остается та часть, в которой ни башня, ни мы не участ- вуем. Вторая ситуация касается плывущего на корабле наблюда- теля, который смотрит на конец мачты.
Движение, которое ко- рабль сообщает мачте, он сообщает и глазу наблюдателя, так, что вовсе не надо перемещать взгляд, чтобы смотреть на вер- шину мачты, и вследствие чего она кажется ему неподвижной.Аналогично и падение камня с башни вниз, смешанное с круго- вым движением из-за вращения Земли, принадлежит исключитель- но камню, а не наблюдателю, и поэтому круговая часть движе- ния, которая является общей для камня и глаза, продолжает быть неощутимой и движение в целом выглядит как вертикаль- ное. Это в самом деле весьма убедительно восклицает Фейе- рабенд Уступая этому убеждению, мы совершенно автоматичес- ки начинаем отождествлять условия этих двух случаев и стано- вимся релятивистами.
В этом заключается суть хитрости Гали- лея Идея движения Земли во времена Галилея была теснее свя- зана с первой ситуацией, чем со второй. Это придавало силу аргументам Аристотеля и делало их правдоподобными.
Для того чтобы лишить их правдоподобности, требовалось подвести пер- вую ситуацию под вторую и распространить относительные поня- тия на все явления. Галилей затушевывает этот процесс подве- дения путем умолчания о его сущности.В результате мы теперь готовы применять относительные понятия не только к кораблям, экипажам, птицам, но и к твердой и устойчивой Земле в целом, т.е. мы принимаем, что наши чувства замечают лишь относи- тельное движение и неспособны воспринять движения, общие для наблюдаемых объектов.
Причем у нас складывается впечатление, что эта готовность существовала в нас всегда, хотя для осоз- нания этого потребовалось некоторое усилие, чтобы частично изменить наш язык наблюдений, наш чувственный опыт. Соединяя восприятие падающего камня с принципом относительности, принципом круговой инерции и некоторыми простыми допущениями относительно сложения скоростей, мы получим аргумент, кото- рый не только не угрожает больше концепции Коперника, но мо- жет быть использован для е частичной поддержки.
Рассмотре- ние явлений природы с этой точки зрения приводит к переоцен- ке всякого опыта, к изобретению опыта нового рода, который оказывается не только более сложным, но также гораздо более спекулятивным, чем опыт Аристотеля или повседневный опыт. Именно благодаря такому опыту был осуществлен переход от ге- остатической космологии к точке зрения Коперника. Итак, для проверки системы Коперника в XVII веке требо- валось совершенно новое мировоззрение, содержащее новое по- нимание человека и его познавательных способностей.
Для кон- цепции Коперника была необходима новая метеорология как на- ука, имеющая дело с подлунным мирам физиологическая опти- ка, исследующая субъективные и объективные аспекты зрения, а также новая динамика, устанавливающая, каким образом движе- ние Земли может влиять на физические процессы, происходящие на е поверхности.Наблюдения приобретали значение только после того, как процессы, описываемые этими новыми дисципли- нами, помещались между миром и глазом.
Язык, в котором выра- жались наблюдения, должен был быть заменен так, чтобы новая космология получила возможность для развития. Ясно, что фор- мирование такого нового мировоззрения требовало длительного времени. Совершенно невероятно, чтобы идея движения Земли была подхвачена сразу же в момент е появления всеми наука- ми. Однако лишь после появления подобных наук проверка этой идеи получает смысл.Возникала необходимость ждать и игнори- ровать значительное количество критических наблюдений и из- мерений, так как новая астрономия или физика могла быть оце- нена лишь новой теорией познания и могла потребовать совер- шенно новых проверок.
Галилей добился прогресса, изменив известные связи меж- ду словами, путем введения новых понятий между словами и чувственными впечатлениями, путем введения новых естествен- ных интерпретаций используя новые необычные принципы, та- кие, как закон инерции и принцип универсальной относитель- ности.
Галилей победил благодаря своему стилю и блестящей технике убеждения, благодаря тому, что писал на итальянском, а не на латинском языке, а также благодаря тому, что обра- щался к людям, протестующим против старых идей и связанных с ними канонов обучения. При этом он проявил тонкий вкус, чувство юмора, гибкость, изящество - качества, которые с та- кой силой никогда уже не проявлялись в истории науки.Все это привело, согласно теории научных революций Т.Куна, к появлению новой парадигмы, качественно отличающей- ся от прежней и полностью с ней несоизмеримой.
Она не только включила в себя принципиально новые проблемы, методы, оцен- ки, критерии, стандарты и ценности, но и совершенно по-ново- му представила картину изучения природы. И тут, как и при политической революции, основным являлось оперирование не логическими доказательствами, а убеждениями, верованиями, групповым согласием.Подобно выбору между конкурирующими политическими институтами утверждает Кун выбор между конкурирующими парадигмами оказывается выбором между несов- местимыми моделями жизни сообщества.
И эта новая модель, возникшая в начале XVII века, определила путь развития миро- вой науки до сегодняшних дней. Литература 1. Г а л и л е й. Избр. труды в 2-х томах. М 1964. 2. Гайденко П.П. Эволюция понятия науки XVII-XVIII вв М 1987. 3. Койре А. Очерки истории философской мысли. М 1985. 4. Критика современных немарксистских концепций философии науки. Ред. А.И.Ракитов.М 1987. 5. Таннери П. Исторический очерк развития естествознания в Европе с 1300 по 1900 гг М Л 1934. 6. Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки.
М 1986. 7. Фуко М. Слова и вещи. М 1977.