На следующий день я проводил ее до такси, и когда дверца захлопнулась и машина рванула с места так, что меня обдало ветром, пришла тоска. Накрапывал дождь. Потом проглядывало солнце. Снова моросило. Я брел туда, откуда вчера впервые увидел, это девятиэтажное здание. Машинально, не отдавая себе отчета.
От асфальта шел пар. Я повернул назад, к себе.
Поднялся на четвертый этаж. Сосед-эксцентрик пил чай с одной из двух девиц. Пригласили меня вполне учтиво, я согласился. Даже рассказал им анекдот об одной супружеской паре: вернулся муж домой поздно, то и дело просыпался, подбегал к холодильнику на кухне и выкрикивал: "Шеф, в Чертаново подкинешь?" У жены эта картина выбывала, естественно, отчуждение. Утром дома не оказалось ни мужа, ни холодильника.
Достоверная и непритязательная история развеселила обоих. И в ту же минуту постучали. Дверь открылась. На пороге стояла женщина-администратор.
Пришла отселять от меня Толика. Почему? Решение главного врача Мищенко. Обжалованию не подлежит. Толя быстро собрал пожитки, прихватил постель. Тут же явилась горничная и застелила порыжелый видавший виды матрас на его кровати белоснежной простыней, одеялом из верблюжьей шерсти в накрахмаленном пододеяльнике, взбила подушку, на которую легли синеватые тени. И даже предложила мне взять себе эту постель, причем сделала это с такой неподдельной любезностью, что я весьма удивился.
Вообще с этого дня все как-то поменялось. Чувствовалось внимание. В столовой санатория, где даже в праздничные дни скупо распределяли хвосты от скумбрии (раньше я относил их чайке), теперь на столах возникали апельсины, ломти осетрины, горбуши, кеты. А ведь не так давно здесь любили говаривать, что ждать особенно нечего - за три рубля, полагавшиеся в сутки на каждого отдыхающего, можно войти в любую городскую столовую и выйти, не успев, по существу, пообедать (мне все время хотелось возразить, что ведь три рубля - это дневная заработная плата техника, медсестры или кассира, как же быть?).
Итак, все поменялось. Но я стал замечать внимание и к моей персоне. Оно было ненавязчивым, едва заметным, но получалось иногда так комично, что я покатывался со смеху. По вечерам заходили предлагать чай, кофе. Но такой чай, а также растворимый кофе я не пил; стали заносить лимонад, как только я сделал соответствующее заявление, да еще уверяли, что это входит в обязанности персонала! Проныра Толик при встрече в столовой сообщил мне, что я являюсь членом ревизионной комиссии и они меня боятся. Поскольку я твердо знал, что никогда не был и не буду членом ревизионной и никакой другой комиссии, то опровергать слухов не стал, но спросил, откуда он это узнал. Из телеграммы, которая лежала на столе в регистратуре. Необыкновенная история.
Однако всем жилось лучше.
Тот же Толик, впрочем, опроверг этот слух и себя самого: никакой телеграммы не было. Ошибся, мол. А мне раньше хотелось уехать отсюда досрочно, но вдруг мне стало нравиться, я привык, я реже вспоминал мой город и моих знакомых, которым, полагаю, порядком надоели мои причуды. Во-первых, левитатор может ошибаться. Во-вторых, контакт с ним затруднен. Я размышлял обо всем этом со дня отъезда Сив. Мои недостатки не ощущались, когда я был один. Еще лучше, если я был погружен в себя и прокладывал мысленно маршруты из Асгарда в Скандинавию. У меня были кое-какие сдвиги. Я нашел все пути племен ванов.
Направился как-то в знакомое кафе, что под горой Кастель. Опять мороженое, коктейль, немного клубники, немного морского ветра со стороны мыса, где пансионат "Кристалл". Потом - вверх, вверх, туда, где я однажды побывал. Та же тропа. Те же камни. Куртина горной лаванды. Дрок и шиповник в цвету. Поворот. Крутой склон. Еще минута-две, и я увидел бы этот корпус, если бы не досадное обстоятельство. Раздался собачий лай. Из зарослей выскочила сразу целая свора. Злобные, голодные псы, зловредные, завистливые дворняги. Настоящая собачья свадьба. Такого я никогда не встречал в своей жизни. Но для юга это, пожалуй, не так уж и удивительно. Барбосы, безродные пегие полканы и просто жучки загородили мне дорогу. Я не мог обойти их стороной - шиповник в человеческий рост непроходим. Злобный, протяжный, какой-то особенный рык - я был тому причиной. Мое присутствие им не нравилось. Они показывали мне зубы.
Я замер. Стал отступать. Если бы я повернулся спиной, они бросились бы па меня всем скопом. Три пса были уже готовы это сделать, но я отступал очень медленно, не спуская с них глаз, как это ни трудно на склоне.
Они следовали за мной метров сто, потом оставили меня. Настроение было испорчено. Очаровательное воспоминание точно испарилось. У меня не осталось никаких желаний на остаток вечера. Я сел за столик уже в другом кафе и слушал записи - в десятый раз одно и то же. Потом подошел к художнику, который тут же, на площади, рисовал портреты с помощью оптической системы - и он взялся за карандаш. Под портретом он по моей просьбе написал: "Портрет левитатора. Май 1988 года". Поставил свою подпись и протянул руку за червонцем.
Памятуя о собачьей своре, я в один прекрасный день обошел это место по другому склону горы, поднялся мимо дома отдыха "Дубна" к едва знакомому месту, и мне показалось, что корпуса нет, не существует. Густой воздух, настоянный на травах и цветах. Марево над горой, а корпуса нет. Такого, разумеется, не могло быть. Ни ремонта, изменившего внешний вид до неузнаваемости, ни сноса дома строители предпринять не смогли бы, даже если за перевыполнение плана полагалась бы премия, равная годовому окладу.
И я, проплутав минуты две в зарослях, выбрался на скалу и увидел корпус. В холле сидела женщина. Она не обратила на меня внимания. Я подошел к лифту и вспомнил, как угадал тогда этаж. Но сейчас цифра выветрилась из головы: я ведь тогда прошелся пальцами по белым кнопкам как левитатор, не обращая на это особого внимания. Я вошел в кабину. Нажал наугад. Еще раз. При-
шелся пальцем по всем кнопкам. Никакого результата. Мигнули лампочки, зеленый огонь вспыхнул и погас. Я вышел из кабины, оглядел холл. Должна была быть лестница для пешеходов. Мой рассеянный взгляд скользнул по дверям лифта, и тогда я смутился. Увидел табличку, извещавшую, что лифт не работает.
Я нашел наконец лестницу, стал подниматься. Заходил в гостиные этажей.
Ничего похожего не было на ту, где мне запомнились виноград, и лианы, и солнце в окне. Готов поклясться, что я добрался таким образом до последнего девятого этажа и почти уперся лбом в решетку над пожарной лестницей. Но когда я спускался вниз, крепко призадумавшись, опустив голову, что-то подтолкнуло меня. Туда, вправо! Стеклянная дверь, гостиная. Виноград и лианы. Все по-прежнему. Я осторожно ступил на малиновый ковер, устилавший помещение. Ни души вокруг. Ну и на других этажах - тоже пустынно. Все уехали? Но так бывает очень редко. Или никогда. Я повернул туда, к ее номеру. Постучал. Это любопытство. Пусть меня извинят. Ни звука. Зелень, зелень, немного синего неба. Повернул к площадке, где был лифт. Мы тогда выходили из кабины вместе...
Белый маленький прямоугольник на ковре бросился в глаза. Что это? Нагнулся, поднял. Повернул другой стороной. Там было выведено чернилом: "Золотоволосая Сив. Московский телефон 151-39-89". Я оставил ее визитку здесь! Нужна сосредоточенность... Итак, я вышел тогда от нее. Направился к лифту. Достал из карманчика рубашки расческу. Да, расческу. Визитка, вероятно, выпала.
Она пролежала на ковре несколько дней! Что это значит? Здесь никого не было с тех пор, что ли? А уборщицы? В этом пансионате их что же, нет? Но если здесь больше не живут, то почему вход свободен?
Не вполне свободен, не вполне! Вспомним хотя бы собак.
Что ж, пожалуй, она права. Я левитатор. Меня тянуло сюда, в этот корпус.
И я тоже прав. Она и вправду золотоволосая Сив.
Это поступок богини - помочь найти утерянную визитку.
Боги проходят по городам невидимыми. Они склонны менять свой облик.
Аполлон являлся то как волк, то как мышь, в образе ворона указал, где надо строить город, превратившись в лебедя Кикна, он обратил в бегство Геракла.
Владыка моря Посейдон, во время Троянской войны поддерживавший ахейцев, явился к ним в образе предсказателя Калхаса и поддержал их.
Философы-стоики собирали имена и прозвища древних богов, чтобы установить их подлинное значение. Им это, конечно, не удалось. А мудрец Эвгемер еще в IV веке до нашей эры написал книгу путешествий "Священная запись".
Якобы он побывал па неведомом острове, куда ветер пригнал его корабль от аравийского берега. Посередине острова (расположен он в Индийском океане)
возвышался храм, и в нем находилась золотая колонна с иероглифами. По просьбе Эвгемера жрецы перевели ему надписи. Это была подлинная история богов.
Эвгемер так правдоподобно описал жизнь богов, бывших сначала людьми, что ему веришь. Может, он и вправду побывал на этом острове? Оказывается, Зевс был царем-завоевателем, который требовал прямо-таки божеских почестей. Разве не знаем мы таких правителей, живших спустя столетия и тысячелетия? А вот Кронос был добряком, и родные сыновья свергли его с трона. Уран, признанный после своей смерти богом неба, был при жизни царевичем, который увлекался астрономией.
Грань условна. Сегодня человек, завтра бог или богиня.
А разве боги не сохранили чисто человеческие черты? Разве не отягощены они завистью? Разве не проявляют они порой сострадания?.. Девочка шла с кувшином по воду. Была засуха, дорога была дальней, девочка измучилась и, обессиленная, заснула под огромным деревом. Треснула ветка. Девочка обрадовалась, выпустила стрелу из своего маленького лука. Ей привиделся олень, последняя надежда на спасение от голода. Но руки ее были слабы, и стрела пролетела мимо, попала же она в спящего сатира. Раненое лесное чудовище бросилось вслед за убегающей девочкой. И вот она воззвала о помощи к Посейдону. Он тотчас появился и метнул свой трезубец. Железо пронзило сатира и вошло в скалу, Посейдон спросил, что она делает здесь, в этой безлюдной местности.
Девочка ответила, что ищет воду. Бог сказал ей, чтобы она вытащила его трезубец из камня. Когда она подошла к скале и сделала это, из углубления забила холодная прозрачная струя родника.
...Утром - письмо от Леонида Григорьевича. Это все же он забыл двадцать рублей на столе. Отложил на такси, не доверяя мне. Мне остается поздравить его с находкой. Еще немного - и я укатил бы в Гурзуф, будучи вынужден присвоить себе чужую двадцатку.