ВИФЛЕЕМ

7—4 гг. до н. э.

 

Человеческий разум, обращаясь к Тебе,

видит только малое сияние

и как бы быстролетную молнию в небе.

Св. Григорий Назианзин

День, изменивший всю жизнь Мариам,—это рубеж между двумя Заветами. Однако настоящий водораздел между старым и новым проляжет только через Иордан. «До Иоанна—Закон и Пророки»,—говорит Христос. И Сам Он хранил молчание до тех пор, пока не раздался голос Его предтечи.

Раввины оказались правы, полагая, что Мессия долго не будет узнан (1). Целых тридцать лет Иисус остается в тени. Впрочем, не все в этом подготовительном периоде одинаково. О мирных назаретских днях Его жизни память первых христиан почти ничего не сохранила; рассказ же о рождении Мессии насыщен драматическими событиями. Контраст этот вряд ли случаен.

Царство Божие проросло на земле «неприметным образом», но первый момент Богоявления не мог пройти совсем незамеченным. Когда небесный Камень, о котором пророчествовал Даниил, коснулся поверхности истории. Он вызвал разбегающиеся круги. Кто-то должен был откликнуться, ощутить мистический смысл события, которое совершалось в предрассветной мгле.

Повествование св. Луки о Рождестве открывается эпической фразой: «Вышел указ от кесаря Августа о переписи всей Вселенной». Ойкуменой, Вселенной, гордо именовали римляне свою державу, покорившую древние страны и молодые пробуждающиеся народы. Три переписи, которые осуществил Октавиан, явились своего рода подведением итогов его правления более чем за четверть века. Просматривая материалы ценза, он мог одним взглядом окинуть подвластные ему земли и племена.

Евангелист, по-видимому, имел в виду ту перепись, которую император провел в 8 году до н. э. Правда, она распространялась только на лиц, имевших римское гражданство; но, по данным Тацита, Август вслед за тем начал учет всего населения в провинциях и в государствах- сателлитах (2). К последним принадлежала и Иудея. Ирод, будучи вассальным монархом, обязан был сам позаботиться о выполнении воли своего патрона.

Иосиф Флавий не упоминает о переписи при Ироде, но, сообщая об иудеях, отказавшихся присягнуть Августу, называет цифру в 6000 человек, из чего можно заключить, что в связи с присягой царь проводил какую-то регистрацию жителей (3). Она была сделана вскоре после всеобщего Августова ценза.

«Шли все записываться,—продолжает Лука,—каждый в свой город». Такой способ переписи должен был тронуть с места немало людей, и на этом основании критики поспешили объявить рассказ евангелиста вымыслом. Но, во-первых, они явно преувеличивают трудность дела. Палестина—страна небольшая, и численность ее населения была в те времена весьма скромной, что позволяло евреям ежегодно посещать Иерусалим на Пасху (4). Во-вторых, проводить ценз по римскому образцу Ирод мог не решиться, опасаясь волнений. Подобные меры народ всегда встречал враждебно, так как они влекли за собой новые обложения. Царю спокойнее было следовать порядкам, пусть менее удобным, но к которым привыкли на Востоке и которые вызывали меньше недовольства. Иногда для переписи прибегали к подсчету остатков пасхальных жертв (5). Могли проводить ее и путем сверки родословных книг, для чего вызывали людей в города, где они хранились.

В одном папирусе мы читаем: «Гай Вибий Максим, правитель Египта, повелевает: поскольку мы намерены провести ценз, необходимо приказать всем, кто по какой-либо причине живет вне дома, вернуться в их собственные округа, чтобы пройти перепись обычным порядком» (6). Видимо, нечто подобное и произошло в Иудее между 7 и 6 годами.

Остается нерешенным лишь частный вопрос: какое отношение к событиям имел римский сенатор Квириний, упомянутый евангелистом. Св. Лука называет перепись первой, очевидно для того чтобы отличить ее от второй, которую Квириний начал в Палестине двенадцать лет спустя, когда Ирода уже не было в живых. Флавий сообщает только об этом втором иудейском цензе, а латинские документы вообще игнорируют обе переписи. Какую должность в 7 году занимал Квириний—неясно, но он вполне мог нести перед Августом ответственность за дела в царстве Ирода (7). В любом случае переписи эти, с точки зрения римлян, были маловажным фактом. В свою очередь, плотник Иосиф, собираясь в Вифлеем, вряд ли много думал о великих мира сего, об их планах и предприятиях. У него были собственные тревоги и заботы.

Таким образом, Священная История и политика Рима почти не соприкоснулись. Но нельзя представить себе лучшего фона для Рождества, чем перепись, охватившая мировое государство. И так ли уж важно, что хронология событий остается пока неуточненной? Знаменательна сама связь и противостояние двух царств: Кесаря и Мессии. Тот, Кто шел возвестить братство людей, родился в эпоху, когда впервые мечта объединить мир казалась близкой к осуществлению. У обоих царств общая цель: человечество, рождающееся из отдельных народов. Однако сходство это поверхностное, по существу же «евангелие» Августа всегда будет антагонистом Евангелия Христова...

Пошел также и Иосиф из Галилеи, из города Назарета,

в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем,

потому что он был из дома и рода Давидова,

записаться с Мариам, обрученной ему, Которая была беременна.

Лк 2, 4-5

Подвергнуть женщину перед самыми родами трудностям путешествия значило идти на риск. К тому же в списки обычно вносили только мужчин, и Мария могла оставаться в Назарете. Видно, какие-то иные причины побудили Иосифа взять Ее с собой.

Скорее всего, он поступил так, желая совсем переселиться из Назарета, чтобы оградить жену от нареканий. В маленьком поселке все хорошо знали друг друга; преждевременное рождение ребенка могло вызвать пересуды и насмешки окружающих. Ведь еще недавно и сам Иосиф готов был тайком расстаться с Нареченной. Мариам не осмелилась открыться мужу, и только сон, яркий, как видение, вернул мир в душу цадика. Быть может, с этого момента он решил, что необыкновенное Дитя должно появиться на свет в городе предков.

Так или иначе, Иосиф во время переписи покинул Назарет и пустился в дорогу, «восходя» в Иудею, как было принято выражаться в тех краях (8). В Евангелии Иакова говорится, что он забрал с собой и сыновей (9). Это вполне правдоподобно, если считать, что Иосиф действительно задумал никогда больше не возвращаться в Галилею.

Марии было нелегко перенести недельный переход. С этого полудобровольного изгнания, в котором Она разделила участь всех отверженных, начались годы Ее испытаний. Но Она была готова к ним, сохраняя верность Своему обету: «Се, раба Господня, да будет Мне по слову Твоему...».

Путники шли, то спускаясь в долины, то преодолевая крутые подъемы. Им пришлось обойти враждебную Самарию, называвшуюся теперь Себастой, миновать шумный Иерусалим, пока наконец в окружении садов и полей не показался впереди Бетлехем , Вифлеем,—отечество царя Давида.

Обычно считается, что Иосиф вынужден бил просить ночлега на постоялом дворе, однако вероятней всего слово каталюма, употребленное Лукой, означает просто горницу, и, следовательно, семья плотника могла остановиться у его близких или родных (10).

Было же пока они находились там,

исполнились дни, когдаОна должна была родить,

и родила Сына Своего первенца,

и спеленала Его, и положила Его в яслях (11).

Ясли—кормушка для скота, устланная сеном... Она находилась в пещере, высеченной прямо в скале, к которой примыкал дом. Обычно в ней держали овец и коз, привязывали вьючных животных (12).

Там, в сумраке подземелья, впервые взглянуло на наш мир Дитя, «похожее на всех детей земли».

Кто мог ожидать такого? Кто мог думать, что вхождение Сущего в творение совершится столь неслышно и тихо? С первых мгновений жизни Мессия становится братом обездоленных. Никакие рождественские огни не могут заставить нас забыть эту картину: Мать-изгнанница с Ребенком на руках, лишенная человеческого жилья, укрывшаяся в деревенском стойле... Ему не нашлось места. «Пришел к своим, и свои Его не приняли». Таков пролог истории Сына Человеческого, Его борьбы, страданий и конечной победы.

В мир, обуреваемый слепыми страстями, в царство духовного и физического рабства, обманутых толп, демагогии, распутства и бесчеловечности пришла божественная Любовь. Звезда Вифлеема зажглась в небе, когда военные марши заглушали плач матерей, когда мостовые улиц и песок арен заливала кровь, когда одни люди задыхались в каменоломнях и корчились в агонии на крестах, а другие—упивались властью, топтали чужие земли, изыскивали новые способы наслаждений. Цивилизация в который раз пожирала саму себя. И настоящим чудом кажется, что люди не изверились, не утратили способности надеяться.

Они спрашивали: когда же? Они ждали карающего меча Бога-Мстителя, а вместо этого нашли Младенца в пещере. Он явился без космических потрясений и опаляющего огня. Любовь пришла под покровом вифлеемской ночи, как робкая гостья и бесприютная странница. Ее могущество обернулось беззащитностью Ребенка, ее величие—умалением. В Богоявлении не было ничего от насилий, творимых людьми, оно свидетельствовало о тайне свободы и долготерпения Божия.

Как же встретили люди своего Мессию? Сказания о пастухах и Симеоне, волхвах и Ироде передают целую гамму чувств — от веры до страха и ненависти, но символично, что прежде всего в них говорится о людском равнодушии и эгоизме. Конечно, те, кто в этот поздний час берег свой покой, не предполагали, что участвуют во всемирном событии, что Родившийся в хлеву станет «Светом народов». Однако они знали Божий Закон, повелевающий давать кров странникам, и все же не захотели его исполнить.

Но вот в пещеру входят пастухи, пришедшие с соседнего поля. Они взволнованы и наперебой рассказывают о «великой радости, которую возвестил им Господь» (13).

Их появление словно воскресило далекие библейские времена. О людях, живших со стадами Священное Писание не раз говорило как о наиболее близких к Богу. У костров под звездами Авраам, Моисей и Амос внимали велениям Творца и, отбросив сомнения, шли туда, куда Он их вел. Так же и теперь пастырям первым суждено было увидеть Мессию.

Поскольку Рождество отнесли впоследствии ко дню солнцеворота, к 25 декабря, поклонение пастухов связано в нашем представлении с зимним пейзажем. Действительно, в Палестине снегопады в эту пору иногда бывают, однако, как ни жаль расставаться с укоренившейся традицией, надо признать, что Евангелие ее не подтверждает. Св. Лука говорит, что вифлеемские пастухи «жили под открытым небом и стерегли ночью стадо свое». А в декабре овец уже отправляли в укрытия. На пастбищах они находились с марта до ноября; следовательно, Иисус родился в этот промежуток времени (14).

Разумеется, сам праздник для нас—не просто календарное воспоминание, в нем заключен глубокий духовный смысл. Тем, что он справляется в день солнцеворота, Церковь свидетельствует о явлении в мир «Света разума» и «Солнца правды».

Еще не наступило утро, как многие в доме уже знали о чудесном видении. «Услышавшие,—говорит евангелист,—удивлялись сказанному пастухами». В их глазах пророчества о великом Вожде плохо вязались с этими бедными людьми из Галилеи. В Марии же еще больше укрепилась вера в Ее предназначение, и Она навсегда сохранила в сердце весть, принесенную с полей в ту священную ночь.

Через восемь дней над Младенцем был совершен ветхозаветный обряд обрезания и Ему дали имя Иисус. Многие израильские матери называли так своих сыновей, но только для Марии оно имело особый, неповторимый смысл. Иисус, Иошуа или Иешуа, означает «Спасение Господне». Имя Христа как бы связывало воедино все провидения и чаяния, вбирало в себя все реки ветхозаветного мира.

Мы не знаем, намерен ли был Иосиф проститься с Вифлеемом или окончательно остановил на нем свой выбор. Во всяком случае, спешить он не мог. Обычай предписывал матери не покидать дома в течение месяца после рождения ребенка. А затем нужно было еще посетить Иерусалим, чтобы исполнить там положенные обряды. Столица же находилась в каких-нибудь двух часах ходьбы от Вифлеема.

Когда наступил день, указанный Законом, родители Иисуса пришли в Иерусалим. Там, у Никаноровых ворот, собирались женщины, ожидавшие очистительной молитвы. Члены семей, где рождались первенцы, должны были приносить символическую жертву в знак того, что дитя принадлежит Богу. Священник брал ребенка на руки и произносил над ним слова благословения.

В те дни при Доме Божием жил престарелый цадик Симеон— один из «чающих Утешения Израилева». Согласно Евангелию Иакова, Симеон являлся священником Иерусалимского Храма. «Было ему открыто Духом Святым,—говорит евангелист Лука,—что он не увидит смерти, прежде чем увидит Помазанника Господня».

Повинуясь внутреннему голосу, Симеон выбрал из всех принесенных детей Иисуса, взял Его у Матери и вместо обычного благословения неожиданно произнес благодарственную молитву:

Ныне отпускаешь Ты раба Твоего, Владыка, по слову Твоему с миром,

Ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицом всех людей.

Свет во откровение язычникам и славу народа Твоего Израиля (15).

Казалось, заговорила сама ветхозаветная Церковь. Уходящий благодарил Бога за то, что дожил до прихода Обетованного. Он знал, что перед ним то самое Дитя, о Котором он молился и Которого так долго ждал.

Иосиф и Мария были поражены: это уже не видение, не сон, а ясные человеческие слова! Откуда старец, встретивший их впервые, мог знать об их тайне?..

А Симеон, вглядываясь в Младенца, лежавшего у него на руках, заговорил уже не о радости, но о грядущих бурях. «Вот Он лежит на падение и на восстание многих в Израиле... чтобы раскрыты были во многих сердцах помышления». И, возвратив Марии Сына, Симеон прочел в глазах Матери Ее судьбу. «Тебе же самой сердце пронзит меч»,—сказал он, как бы предвидя ночное бегство из Вифлеема, дальние дороги, тревоги и страх за Иисуса и, наконец, лобное место.

Речь Симеона привлекла внимание. Их окружила толпа, напряженно ловившая каждое слово старца. Уже давно шепотом из уст в уста передавали весть: «Он родился. Он здесь, время близко». Огонь был поднесен к сухой траве, готовой вспыхнуть. Но нет, о Мессии опасно было говорить слишком громко. Повсюду шныряли царские соглядатаи и прислушивались к разговорам. И люди не постелили под ноги Мариам своих одежд, не стали звать Ее к себе, не сочли за честь принять Ее. Они столько раз ошибались, и теперь робость сковала их. Только Анна, женщина «весьма преклонного возраста», слывшая пророчицей, безбоязненно рассказывала о таинственном Младенце людям, «ожидавшим искупления в Иерусалиме».

По-видимому, вскоре все разошлись, не вызвав подозрений у бдительной стражи. Но именно это обстоятельство помогло Иосифу и Марии незаметно скрыться. В Вифлеем они вернулись беспрепятственно, размышляя в пути о словах Симеона.

Год или полтора миновали без особых перемен. А вслед за тем на сцене появляется земная власть, которая на свой лад готовит прием Мессии.

По словам евангелиста Матфея, Ирод услышал об Иисусе от магов, прибывших с Востока. Рассказ о них основан на очень раннем предании иерусалимской Церкви, и, по-видимому, здесь мы имеем дело не просто с притчей, а с воспоминанием о подлинных событиях (16).

При Ироде Иудея была одним из перевалочных пунктов, связующих Запад с Востоком. Для римлян она служила воротами из Египта в Азию, а между парфянскими странами и Палестиной контакт установился уже давно. Посланцы диаспоры, купцы и пилигримы часто путешествовали в Иерусалим и обратно. Чтобы обезопасить их от разбойников и оградить собственные рубежи, Ирод построил вдоль парфянской дороги систему укреплений. Там охотно несли караульную службу евреи, прибывавшие с берегов Евфрата и Тигра, поскольку царь освобождал гарнизоны от налогов (17).

Именно этим северо-восточным трактом и могли идти в Святую землю маги из Парфии. В апокрифах есть только один,—вероятно, достоверный— штрих, который дополняет Матфеево сказание. Согласно арабскому «Евангелию детства», волхвы, посетившие Иерусалим, были последователями Заратустры и верили, что в мир родился Саошиант, авестийский Спаситель (См. том 5, гл. XVIII). Сам термин «маги», употребленный евангелистом, подтверждает слова легенды (18).

Если это так—перед нами событие огромного символического значения: исповедники религии, которая, как и Ветхий Завет, была ориентирована на Грядущее, стали первыми «язычниками», поклонившимися Христу.

«Мы видели восхождение звезды Его»,—говорили волхвы, объясняя свой приход (19). Что может стоять за этой фразой? Видение? Данные гороскопов? Появление необычного небесного тела? Вопросы эти все еще не получили ответа, тем более что слово «астир», «звезда», имело в древности довольно широкий смысл**.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Это слово иногда употреблялось для обозначения созвездий

Наиболее популярной остается до сих пор гипотеза Иоганна Кеплера. Заинтересовавшись мнением европейских астрологов, согласно которому в год рождения Мессии «царские» планеты Юпитер и Сатурн должны сойтись под знаком Рыб, ученый выяснил, что такое соединение трижды повторялось в 7 году до н. э. Этот редкий феномен мог привлечь внимание древних звездочетов, и в частности магов, которые, по словам Филона, «созерцали деяния природы для познания истины» (20). Интересно, что от того же времени дошли тщательные записи движений Сатурна и Юпитера, найденные в архивах вавилонских жрецов. Догадка Кеплера согласуется и с хронологическими вычислениями, которые датируют рождество 7 или 6 годами до н. э. Другие авторы связывают евангельский рассказ о магах со вспышкой «новой» звезды, которая была описана китайскими и корейскими летописцами в 5 году до н.э. (21).

Было ли случайностью, что «явление звезды» совпало с вифлеемским событием, или же на самом деле между ними существовала неведомая нам связь? Мы еще слишком мало знаем о законах, соединяющих различные уровни Вселенной, чтобы утверждать это или оспаривать. Во всяком случае, астрологи Парфии нашли в каких-то небесных знаках указание на великий Переворот.

В ту эпоху каждая религия по-своему переживала чувство приближающегося свершения. Это отразилось в мифах о Сабазии и Избавителе-Горе, в ожидании «нового Диониса», аватара-Калки и будды-Майтрейи, в книгах Сивиллы и IV эклоге Вергилия. Иудейская эсхатология достигла высшей точки напряжения, в ней перекликались пророчества Библии и Авесты...

То, что маги избрали своей целью Иерусалим, легко объяснимо. «На Востоке,—говорит Светоний,—было давнее и твердое убеждение, что Судьбой предназначено в эту пору выходцам из Иудеи завладеть миром». В сходных выражениях мессианские чаяния Азии описывает и Тацит. От иудеев своей страны волхвы могли слышать о Сивиллином пророчестве, возвещавшем приход «бессмертного Царя» после покорения Египта Римом (22).

Едва ли маги отправились в Иудею как официальные послы, вроде тех, что прибыли в Рим из Парфии при Нероне. Похоже, это был небольшой караван, снаряженный частными лицами, и выглядел он примерно так, как любят изображать его живописцы на рождественских картинах.

Неторопливо, позвякивая колокольчиками, шагали верблюды, унося вдаль величественных азиатов, закутанных в белые одеяния. Подобно всем путешественникам Востока, они двигались ночью при мерцании звезд, а в полдневные часы отдыхали под защитой крепостей.

Прошло несколько месяцев, прежде чем караван поднялся на холмы, окружающие древний город Давидов. В одном из его дворцов, которые виднелись за стенами, и рассчитывали маги найти царственное Дитя. Очевидно, они плохо представляли себе, что происходит в Иерусалиме, иначе не рискнули бы открыто спрашивать на улицах: «Где родившийся Царь Иудейский?»

Как раз в это время столица Ирода была охвачена очередной смутой, почти мятежом. Ее взбудоражило пророчество, которое с быстротой молнии облетело город. Какие-то фарисеи (быть может, также на основании небесных примет) предсказали, что у Ирода будет отнята власть, и обещали славное будущее царскому сановнику Багою, говоря, что он станет «отцом великого Царя», то есть Мессии.

Когда Ироду сообщили об этом, он впал в один из свойственных ему пароксизмов ярости. Больной старик, стоявший уже одной ногой в могиле, не задумываясь, велел «предать казни всех тех своих близких, которые поверили предсказаниям и речам фарисеев» (23).

Понятно, что слух об иностранцах, ищущих «Царя Иудейского», Ирод не мог расценить иначе как доказательство новых враждебных происков. Царь не пощадил Багоя, предполагаемого «отца Мессии», и теперь, когда, по его мнению, народную веру опять сделали орудием измены, он не намеревался отступать.

Плохо разбираясь в вопросах религии, Ирод вынужден был обратиться к священникам, от которых узнал, что рождение Мессии ожидают в Вифлееме (24). Значит, гнездо заговорщиков совсем близко от Иерусалима!

«Ирод,—повествует евангелист,—тайно призвав волхвов, точно выведал от них время, в продолжение которого являлась звезда. И послав их в Вифлеем, сказал: пойдите, и все точно узнайте о Младенце, и, как только найдете Его, возвестите мне, дабы и я пришел и поклонился Ему» (Мф 2, 7-8).

На первый взгляд эта уловка вызывает недоумение: почему Ирод не послал в Вифлеем своих шпионов, услугами которых привык пользоваться? Однако следует учесть болезненную подозрительность царя: довериться наивным чужеземцам ему было легче. Кроме того, он, видимо, боялся, что замысел его будет раскрыт преждевременно.

От Ирода волхвы отправились в Вифлеем. Евангелист говорит об их посещении лаконично. К его рассказу нечего добавить. Хотя в средние века звездочетов превратили в царей и изображали их прибытие как пышное торжество, но это уже относится не к истории, а к поэзии. Что же произошло на самом деле? В хижину вошло несколько странно одетых людей; они сложили перед удивленными родителями Иисуса свои дары и молча удалились...

Сделать магов орудиями своего преступления Ироду не удалось. Возвращаясь на родину, они выбрали другую дорогу, и царь вскоре убедился, что он обманут. Это еще больше насторожило его, подтверждая, что дело обстоит серьезно. Ирод мог слышать, что однажды в Риме, когда было предсказано рождение будущего царя, сенат велел умертвить всех новорожденных мальчиков (25).

Но и без этого примера повелитель Иудеи хорошо знал, как надо действовать, чтобы уберечь престол.

«Ирод... послал истребить всех младенцев в Вифлееме и во всех окрестностях его от двух лет и ниже, по времени, которое точно выведал от волхвов» (Мф 2, 16).

Иосиф Флавий умалчивает об этой акции, но он вовсе не задавался целью составить полный реестр Иродовых злодеяний. Историк и без того много рассказывал о них. Резня в маленьком городке терялась среди расправ и казней, длившихся три десятка лет. Да и вряд ли в Вифлееме произошло открытое нападение на жителей. Скорее всего Ирод отправил туда убийц, которые действовали тайно; и трудно даже сказать, в какой мере они осуществили приказ. Ведь и в Риме аналогичная воля сената не была выполнена.

Семья Иосифа, о которой уже многие знали, должна была прежде всего привлечь внимание людей Ирода, но к тому моменту она находилась вне досягаемости. После ухода волхвов, глубокой ночью плотник поспешно собрал близких и скрылся из Вифлеема. Оставаться по соседству было опасно, убежище следовало искать там, где кончалась власть Ирода. Поэтому Иосиф отправился на юг, в Египет, подчиненный непосредственно Риму.

Ирода между тем постиг новый удар. В 4 году скончался при странных обстоятельствах его брат Ферор. Вдова умершего призналась царю, что ее муж давно был в сговоре с Антипатром, который намеревался отравить отца. Она даже представила яд в качестве улики. Царь решил немедля опередить неблагодарного сына. Он вызвал Антипатра из Рима, куда тот уехал утверждать завещание Ирода, и едва он вернулся—предал его суду. При разбирательстве вскрылись и другие темные дела Антипатра, и вчерашнему наследнику вынесли смертный приговор. Его место занял сын Ирода от жены-самарянки — Антипа.

Казнь была отложена до получения санкции Августа и выздоровления Ирода. Но с каждым днем царю становилось все хуже. По городу прошла молва, будто деспот уже находится при последнем издыхании. Раввины призывали своих учеников сбросить золотого орла, которого Ирод укрепил над воротами Храма в знак союза с Римом. Несколько смелых юношей поднялись на крышу и в присутствии народа изрубили ненавистный символ язычества и тирании. Тотчас же явилась стража; всего вместе с книжниками было схвачено сорок человек.

Когда на следствии молодых людей спросили, кто внушил им мысль оскорбить царскую эмблему, они ответили: «Завет отцов!» Невзирая на ходатайства и просьбы, все были казнены, главных зачинщиков и раввинов сожгли на костре.

Выступление на суде было последним публичным появлением Ирода. Страшная водянка и мучительные язвы приковали его к постели. Весной царя отвезли в Иерихонский дворец, ближе к целебным водам. Там его застало письмо Августа, разрешавшего привести приговор в исполнение, но при этом цезарь добавлял, что можно было бы ограничиться ссылкой.

Душевные и телесные страдания довели Ирода до попытки самоубийства; племянник едва успел удержать его руку. Во дворце стоял плач и слышались причитания женщин. Закованный в цепи Антипатр решил, что отец скончался, и просил стражника отпустить его. Но тот доложил об этом Ироду. Дикий гнев в последний раз охватил угасавшего монарха. «Почти со сверхъестественной в его положении силой голоса, — пишет Флавий, — он отдал приказ своим телохранителям немедленно убить Антипатра» (26).

Через пять дней Ирода не стало. Он умер на семьдесят первом году жизни. Зная, что народ не будет оплакивать его, он перед смертью велел перебить множество заложников, чтобы любой ценой одеть Иудею в траур.

Свое завещание Ирод менял не раз. Согласно новому документу, подписанному накануне смерти, страна разделялась на области. Во главе ее должен был стать царь Иудеи и Самарии Архелай; Галилея и Заиорданье отходили Ироду Антипе, а Филиппу—северные области. Окончательное решение Ирод предоставил Августу. Для этого наследникам надо было отправиться в Рим.

Перед поездкой Архелай созвал в Иерусалиме народное собрание и пытался успокоить людей лицемерными посулами. Но от него потребовали немедленного суда над участниками беззаконий отца. Архелай не пошел на это, и собрание окончилось мятежом. В князя швыряли камнями, кричали, что он обязан покарать царедворцев, виновных в гибели тех, кто «пал за веру отцов и святыню», что нужно сместить первосвященника, поставленного Иродом. Стража очистила площадь, пустив в ход оружие. Глашатаи объявили, что во избежание смут празднование Пасхи на этот год в Иерусалиме отменяется. Это было плохим началом для нового правителя.

Когда члены Иродовой семьи отбыли в Рим, вся Палестина кипела. Для охраны спокойствия был вызван римский легион под командованием прокуратора Сабина. Но вместо того чтобы поддерживать порядок, он вел себя в Иерусалиме надменно и вызывающе, как в покоренном городе. Этим он спровоцировал восстание. Сражаясь с толпой, отряд Сабина ворвался в Храм и завладел его казной. Тогда на сторону народа перешли еврейские солдаты, и Сабин оказался осажденным в Иродовом дворце.

Одновременно поднялась Перса, область, где провозгласил себя царем некий Симон. Недалеко от Иерусалима собрал банды вооруженных людей пастух Атронг. В Галилее выступил Иуда Гавлонит, сын казненного Иродом партизана. Его бойцы захватили арсенал города Сепфориса и объявили округ независимым.

На помощь Сабину выступил сирийский легат Квинтилий Вар, тот самый, которого несколько лет спустя разбили германцы в Тевтобургском лесу. В Иудее ему повезло больше. После кровопролитного сражения Сепфорис был взят, и Гавлониту пришлось бежать. Рассеяв других повстанцев, Вар решил действовать устрашением. Он приказал распять на крестах две тысячи пленников. Сопротивление было подавлено.

Пока в Израиле шли бои, во дворце Августа пререкались между собой дети Ирода и иерусалимские старейшины: одни держали сторону Архелая, другие—Антипы, третьи настаивали, чтобы династия вообще была низложена и власть отдана римской администрации. Но Август, хотя и был заинтересован в разделе Палестины, как всегда, не хотел торопиться. Он оставил Архелая во главе Израиля в звании «этнарха»*, а остальные области в соответствии с волей Ирода передал Антипе и Филиппу. Цезарь обещал, что в будущем, если Архелай заслужит доверие Рима, он получит такую же власть, как отец. Большинство иудеев встретило такое решение без энтузиазма. Все знали, что Архелай унаследовал крутой нрав Ирода, хотя и был лишен его способностей.

-----------------------------------------------------------------

* Правителя народа

Евреи, жившие в Египте, были хорошо осведомлены о событиях на родине. Знал о них и Иосиф, который после смерти Ирода хотел было вернуться в Вифлеем. Однако слухи об Архелае заставили его изменить намерение. Теперь более надежным местом ему представлялась Галилея, где власть отошла к Антипе. О тетрархе говорили, что он человек более мягкий, нежели брат. Поэтому Иосиф решил снова перебраться в Назарет. Он прибыл туда, вероятно, в конце 4 года до н. э.