Из сочинений К. Пруткова

 

Пореформенный период ХIХ столетия отмечен интенсивным процессом капиталистической модернизации самодержавной России. Его социальная особенность выражалась в активном росте российского предпринимательства, в динамичных экономических показателях.

К исходу ХIХ века Российская империя по темпам роста промышленного производства обогнала многие страны Европы и шла вровень с США.

Если в 1877 году суммарное количество товаров фабрично-заводского производства составило 541 млн. рублей, то в 1898 году соответственно - 1816 млн. рублей, то есть увеличилось почти в 4 раза.

В ряде отраслей промышленности аналогичный рост был еще более заметным: добыча каменного угля увеличилась в 7 раз, выплавка стали - в 30 раз, добыча нефти - в 40 раз и т.д.[18]

Одновременно менялся социальный облик предпринимателей. В дореформенных условиях хозяйствования недостаток культуры и образования у предпринимателя во многом компенсировали природный ум и смекалка, колоссальная работоспособность и природная выносливость.

По воспоминаниям С.Т. Морозова, его “дед С.В. Морозов, родоначальник династии Морозовых, в молодости бегал из Орехово-Зуева торговать мелким товаром в Москву, но к концу жизни уже ездил в атласной карете”.[19]

Для предпринимательских династий второго и третьего поколений было характерно стремление дать своим детям систематическое образование, для чего их посылали за границу изучать торгово-промышленную практику, общеобразовательные предметы.

Понимая необходимость развития науки, профессионального образования, промышленники и купцы значительные денежные суммы жертвовали на создание новых учебных заведений в стране.

Дошедшие до нас документы, материалы периодической печати дают представление об интеллектуальном облике российского делового мира. Газета “Наше время” в декабре 1862 года комментировала визит Императора Александра II к Московскому городскому голове купцу Королеву Михаилу Леонтьевичу. Сам факт описываемого визита свидетельствовал о возросшем значении купечества.

“Среди присутствующих было несколько молодых людей из купечества, представителей новой эпохи и нового воспитания. Многие из них живали за границей, и человек, не бывший в их среде, удивился бы, слушая их. Разговор зашел, между прочим, об итальянской опере, и молодые люди говорили о музыке не только с живым интересом, но явно обогащенные специальными знаниями”.[20]

К рубежному периоду ХIХ – ХХ столетий в России сформировался социальный тип предпринимателя новой пореформенной эпохи: сохранив в своей ментальности традиционный православный уклад прошлых поколений, он в то же время являлся интеллектуалом, способным чутко улавливать и реагировать на происходившие социальные изменения.

Справедливо утверждение: “историю делают люди.” Однако справедливо и другое: “история делает людей,” или, иначе говоря, определенная историческая эпоха выдвигает своих деятелей.

Эту социально-историческую закономерность подтверждает персональный опыт предпринимательской благотворительности, деятельность меценатов-предпринимателей России по поддержке и развитию отечественной культуры, науки, искусства в ХIХ - начале ХХ веков.

Солдатёнков Козьма Терентьевич (1818-1901 г.г.), купец и фабрикант, миллионер, является одним из самых ярких представителей торгово-промышленных династий и купеческого меценатства в России второй половины XIX столетия — «золотого века» русской буржуазии.[21] Активная меценатская деятельность, щедрое покровительство искусству принесли ему подлинную славу и признание современников.

Они ставили его рядом с П.М. Третьяковым, С.И. Мамонтовым, П.И. Щукиным, в числе самых знаменитых меценатов России. К.Т. Солдатёнкова за богатство и щедрое покровительство искусствам называли «Козьмою Медичи», «другом и ревнителем просвещения», «бескорыстным издателем»[22] многих ценных, редких книг, заслужившим признание русских образованных людей.

Однако не все знали, как всю жизнь болезненно ощущал он недостаток систематического образования, старался использовать любую возможность, чтобы восполнить этот пробел.

Исключительное значение в судьбе будущего мецената имело сближение в начале 1850-х годов с членами московского кружка интеллектуалов-западников, руководимого Т.Н. Грановским и Н.Х. Кетчером. Общение с этими европейски образованными людьми оказало решающее влияние на его взгляды, образ жизни, на всю его последующую деятельность.

В этой связи один из его биографов метко заметил: скрытно теплившаяся в нем искра любви к науке, литературе, искусствам разгорелась благодаря общению его с такими светлыми деятелями, как Грановский и др., из скромного торговца постепенно вырос убежденный деятель в области русского просвещения.[23]

Он деятельно участвовал в работе купеческих и других организаций, казалось бы, не имевших никакого отношения к предпринимательству.

По «формулярному списку о службе», составленному Московской купеческой управой в 1894 году, потомственный почетный гражданин, купец первой гильдии, коммерции советник К.Т. Солдатёнков состоял членом Московского отделения Совета торговли и мануфактур, выборным Московского купеческого общества, гласным Московской городской думы, старшиной Московского биржевого комитета и членом Коммерческого суда.

Помимо этого, он являлся членом «попечительного совета Художественно-промышленного музеума» и действительным членом «Императорской Академии художеств».[24] При этом он поддерживал материально Н.Г. Чернышевского (во время ссылки и после возвращения из нее), бедствующую семью Белинского (издание 12-ти томного посмертного собрания сочинений великого критика обеспечили ей достойное существование), молодого поэта нового направления Константина Бальмонта, оставшегося без средств к существованию, и других.

Видный московский деятель, князь В.М. Голицын, обычно с недоверием относившийся к меценатской деятельности купечества, с нескрываемым восторгом говорил о К.Т. Солдатёнкове: «Высокого ума, широко образованный, чрезвычайно приветливый, он превосходно умел ценить и сплачивать вокруг себя культурные силы, поддерживать начинающих литераторов и ученых».[25]

В конце 40-х - начале 50-х годов XIX столетия, на несколько лет раньше П.М. Третьякова, К.Г. Солдатёнков, просвещенный ценитель искусства, начал собирать картины русских художников. Решающим моментом в его собирательстве стала поездка в Италию в 1872 году.

Там он подружился со знаменитым художником Александром Ивановым, попросив у него содействия в создании картинной галереи. Причем Козьма Терентьевич просил Иванова А. покупать для него картины лучших, с его точки зрения, русских художников. В том числе, кстати, и произведения самого Иванова А.

Постепенно составилась огромная коллекция, в которой было немало самых прекрасных образцов русской живописи.[26] По мнению современников, он стал владельцем одной из лучших и крупнейших после Третьяковской галереи коллекций русского изобразительного искусства, насчитывавшей около 230 картин русских художников.[27]

В нее входили такие шедевры национальной школы живописи, как самый большой эскиз картины Александра Иванова «Явление Христа народу», написанный специально для К.Т. Солдатёнкова,«Вирсавия» великого Карла Брюллова, купленная хозяином у самого художника в 1852 г. за 2 тыс. рублей, эскизы картин «Тайная вечеря» и «Иисус в Гефсиманском саду» Николая Ге и др. Галерею украшали «Автопортрет» В.А. Тропинина, знаменитые работы Перова, Федотова, Пукирева, пейзажи Ф.А. Васильева и Шишкина, морские пейзажи Айвазовского.

В собрании было много и первоклассных работ иностранных художников, скульптур, большое количество рисунков и гравюр, многочисленное собрание древних русских икон.[28]

Кроме того, известный московский предприниматель являлся владельцем приобретенной в 1858 году у Е.А. Бестужевой коллекции портретов ссыльных декабристов и их жен, написанных ее братом, декабристом Н.А. Бестужевым на каторге.[29]

Художественная галерея размещалась в роскошном особняке на Мясницкой (затем ул. Кирова, 37). Ее посетители с восхищением писали, что между теми достопримечательностями, которыми могла гордиться Москва, особое место занимали художественные собрания П.М. Третьякова и К.Т. Солдатёнкова. Во всей России, не исключая Петербурга, не было собрания картин, которые бы так полно выражали силу и значение русской живописи.

Однако для посетителей не остались незамеченными и противоречивость вкусов, и личных пристрастий самого мецената. В его доме, особенно в личных апартаментах, встречались картины второстепенных художников не отличавшиеся высоким вкусом, имена которых многими забыты.[30]

Вместе с гражданскими устремлениями, тяготением к европейскому образу мыслей заметный отпечаток на вкусы, привязанности К.Т. Солдатёнкова накладывали его глубокая религиозность (состоял старообрядцем Рогожской общины), недостаток систематического образования, верность давним традициям русской жизни, купеческого быта.

Тем не менее отличительной особенностью предпринимателя являлась любовь к искусству и хорошей книге, появившаяся в середине XIX века, когда аналогичные интересы у большинства деловых людей его круга общения пока отсутствовали.

Еще в начале 1850-х годов К.Т. Солдатёнков приступил к осуществлению своего нового смелого замысла — широко задуманной издательской программы опубликования лучших произведений отечественной и мировой науки, литературы и культуры. Его издательская фирма, основанная в 1856 году и действовавшая около полувека, не преследовала коммерческих целей.

Ее основная задача заключалась в популяризации работ выдающихся деятелей общественной мысли, писателей, поэтов России. Именно здесь вышли в свет сочинения В.Г. Белинского, Н.А. Некрасова, Н.П. Огарева, А.В. Кольцова, И.С. Тургенева, Н.Г. Чернышевского, других писателей, публицистов.[31]

Первой книгой издателя-мецената явился выпуск в феврале 1856 года сборника стихов А.В. Кольцова со статьей В.Г. Белинского.

Далее вышла первая книга стихов Н.П. Огарева, друга и сподвижника Герцена, сборник гражданской лирики Н.А. Некрасова, который открывался стихотворением «Поэт и гражданин», книга опального поэта А.И. Полежаева, отданного Николаем I в солдаты.

Начальный период деятельности фирмы завершился в 1862 году изданием собрания сочинений В.Г. Белинского в двенадцати томах.

В пореформенный период купец-раскольник отошёл от крайней оппозиции и радикализма в сторону либерализма.

Продолжая издательскую деятельность, он выпустил первое издание «Отцов и детей» И.С. Тургенева, книги стихов А.А. Фета, Я.П. Полонского, С.Я. Надсона, книги таких русских иториков, как Т.Н. Грановский, И.С. Забелин, В.О. Ключевский, крупнейших зарубежных историков: «Всеобщую историю» Г. Вебера в переводе Н.Г. Чернышевского, «Всеобщую историю» Э. Лависса и А. Рамбо, «Римскую историю» Т. Моммзена; труды зарубежных философов, экономистов и искусствоведов: Дж. Милля, Д. Риккардо, Д. Юма, А. Смита, Карьера, Шмидта и т.д.; памятники мировой классики: «Илиаду» Гомера, «Гулистан» Саади, сочинения В. Шекспира и др.

По справедливому замечанию современника, его издания представляли «целый пантеон знаменитых людей».[32] Трудно было найти человека, — и не только в Москве, во и по всей России, — которого можно поставить рядом с Солдатёнковым по уровню издания фундаментальных сочинений, трудов самых разнообразных отраслей знаний.[33]

Его деятельность способствовала тому, что русская научная литература обогатилась целым рядом изданий, которые без его помощи и содействия долго бы не появились в России. Эти издания не приносили прибыли, но К.Т. Солдатёнков исходил в этом деле из высоких целей и идеалов добра: он стремился сделать свой вклад в развитие отечественной культуры, приблизить и обогатить ее ценностями мировой цивилизации.

В Москве дом Солдатёнкова К.Т. славился замечательной библиотекой и ценным собранием картин, которые он завещал Румянцевскому музею (ныне Российская государственная библиотека). Важнейшим вкладом мецената в русскую культуру являлась его издательская деятельность.

Современникам нашим будет особенно интересно узнать о том, что Солдатёнковым К.Т., в целях содействия приобщению России к международному рынку, международным экономическим связям, была выпущена большая серия произведений классиков мировой экономической науки. Эта серия, носившая название «Щепкинской библиотеки», была ценнейшим учебным пособием для студентов.

Он регулярно вносил пожертвования в фонд Румянцевского музея, Московского музея, давал средства на другие общественные мероприятия. Например, в 1856 году он выделил огромную по тем временам сумму (86 тысяч рублей серебром) на строительство каменного корпуса в Измайловской военной богадельне (здание сохранилось, ныне в нем размещается один из филиалов Государственного исторического музея).

Кунцевская усадьба, купленная в 1865 году К.Т. Солдатёнковым у родовитейших Нарышкиных, стала одним из центров московской культуры.

Желанными гостями здесь были переводчик Шекспира Н.Х. Кетчер, историк И.Е. Забелин, советчик по издательскому делу М.П. Щепкин, выдающиеся русские художники Репин, Крамской, Поленов, писатели И.С. Аксаков, И.С. Тургенев, артисты московских театров, другие представители тогдашней интеллигенции.

В имении богатого мецената царила праздничная атмосфера, организовывались шумные фейерверки, балы. По воспоминаниям Веры Павловны Зилоти (урожденной Третьяковой), в Петров день всегда бывало вечером гулянье «перед дворцом нашего Кузьмы Медичи».[34]

Громадные дарственные остались по завещанию К.Т. Солдатёнкова, умершего на 83-м году жизни: 1 млн. рублей он выделил на строительство ремесленного училища и 1,2 млн. рублей - на постройку больницы (всего после него осталось имущества на 8 млн. рублей).

Предсмертная воля мецената выражалась конкретно: в Москве должна быть создана «бесплатная больница для всех бедных без различия званий, сословий и религий». Лишь в 1908 году на Ходынском поле состоялась закладка больницы.

Через два года была открыта её первая очередь, а в 1913 году - вторая. Рассчитана она была на 505 пациентов, но размещалось в ней значительно больше, так как мест в лечебницах «первопрестольной» остро не хватало.

Ныне это одно из крупнейших медицинских учреждений Москвы - Городская клиническая больница имени С.П. Боткина. Так она стала называться в 1920 году, а до того называлась в народе Солдатёнковской.

В этих названиях соединились имена и судьбы известного московского мецената и представителя другой известной купеческой семьи - Боткиных, оставивших заметный след в отечественной истории.

Сергей Петрович Боткин, врач-терапевт, основатель школы русских клиницистов, был сыном учредителя крупного чаеторгового и сахаропромышленного дела, Петра Коновича Боткина.[35]

В соответствии с завещанием Солдатёнкова К.Т. книги и картины в кунцевской усадьбе, библиотека, статуи, бюсты, вся картинная галерея в московском доме, приобретенная в 1857 году у князя Львова, «в полном составе по имеющимся описям» жертвовались Румянцевскому музею.

Немалые суммы и вклады завещались им на развитие образования, науки, культуры: в Московский университет - 65 тыс. рублей на учреждение восьми стипендий на каждый факультет; на учреждение стипендий мужской и женской гимназии в Москве - 40 тыс. рублей; Обществу для пособия нуждающимся студентам Московского университета - 20 тыс. рублей; Российской академии наук - 20 тыс. рублей и многое другое.[36]

По различным оценкам, К.Т. Солдатёнковым передано в общественное пользование в виде пожертвований, вкладов или в другой форме практически все капиталы, нажитые им за годы самостоятельной предпринимательской деятельности.[37]

Поэтому и в памяти соотечественников он остался человеком, который, как говорилось в одном из посвященных ему стихотворных некрологов, «и миллионы покорив, не покорился миллионам».[38]

Имя Третьякова Павла Михайловича (1832-1898 г.г.), человека одаренного, самобытной русской натуры, вышедшего из старинной , но сравнительно небогатой семьи купцов из Замоскворечья, является одним из величайших в истории меценатства России.

Значение и масштабы его меценатской деятельности беспримерны. Дело служения национальным интересам он превратил в основную цель своей жизни, видя в этом своего рода миссию, возложенную на него Провидением.[39]

В 1893 году в статье, посвященной передаче Москве Третьяковым художественной галереи, В.В. Стасов так отзывался о значении дела Третьякова: «...его картинная галерея мало похожа на другие русские наши галереи. Она не есть случайное собрание картин, она есть результат знания, соображений, строгого взвешивания и, всего более, глубокой любви к своему дорогому делу... Он сделался настоящим, глубоким и тонким знатоком живописи... Он не терял главную цель из виду, он не переставал заботиться всего более о русской школе».[40]

Согласно «формулярному списку о службе» Московской купеческой управы 1895 года, П.М. Третьяков получил потомственное почетное гражданство в 1856 году, но продолжал «выбирать» купеческие свидетельства и до конца своих дней числился «купцом первой гильдии».[41]

В 1880 году «за успехи и труды» удостоился «царской милости» - получил почетное звание коммерции-советника, что было редчайшим случаем: ведь подобное звание присваивалось вопреки воле самого предпринимателя, а вся «операция» осуществлялась за его спиной руководителями Московского биржевого комитета и купеческого общества.

П.М. Третьяков принимал активное участие в общественной жизни, являясь членом совета Московского художественного общества, совета Московского попечительства о бедных, выборным и старшиной Московского биржевого общества, членом советов Московского коммерческого и Александровского коммерческого училищ, Московского отделения Совета торговли и мануфактур.

Все это говорило о его несомненном авторитете в деловых кругах. В своем промышленном предприятии, ставшем под его управлением одной из крупнейших льняных мануфактур страны, он видел прежде всего источник средств для меценатства.

Высокие идеалы, которыми он руководствовался, выделяли предпринимателя-мецената даже из общества купцов-меценатов и любителей искусства того времени.

В письме своей дочери Александре Павловне Боткиной П.М. Третьяков подчеркивал: «Моя идея была с юных лет наживать для того, чтобы нажитое от общества вернулось бы также обществу (народу) в каких-либо полезных учреждениях; эта мысль не покидала меня никогда во всю жизнь».[42]

Начав с простого увлечения собирательством произведений живописи, распространенного среди московского купечества того времени, он пришел к идее создания национальной художественной галереи, осознанию социальной значимости искусства, необходимости сохранения и приумножения коллекции как своего гражданского долга. В середине 1850-х годов началась работа по собиранию картин русских мастеров кисти П.М. Третьяковым.

Первыми среди них были «Искушение» Р.Г. Шильдера и «Финляндские контрабандисты» В.Г. Худякова. Сравнительно быстро у мецената-предпринимателя формируется самостоятельная эстетическая концепция, свой взгляд на живопись.

В письме молодому художнику А.Г. Горавскому в 1857 году он пишет: «Мне не нужно ни богатой природы, ни великолепной композиции, ни эффектного освещения, никаких чудес... дайте мне хотя лужу грязную, да чтобы в ней правда была, поэзия, а поэзия во всем может быть, это дело художника».[43]

Меценатская деятельность П.М. Третьякова способствовала повышению авторитета и престижа русского изобразительного искусства еще в то время, когда мало кто в него верил.

Для молодых художников сам факт приобретения (покупки) работы Павлом Михайловичем воспринимался актом общественного признания творчества. Это свидетельствовало об огромном авторитете художественного вкуса этого собирателя.

31 августа 1892 года П.М. Третьяков обратился с заявлением в Московскую городскую думу: «Желая способствовать устройству в дорогом для меня городе полезных учреждений, содействовать процветанию искусства в России и вместе с тем сохранить на вечное время собранную мною коллекцию, ныне же приношу в дар Московской городской думе всю мою картинную галерею...»[44]

Коллекция, переданная им городу, включала, согласно составленному им перечню, 1276 картин, 471 рисунок и 9 скульптур русских мастеров. В ней были представлены все школы и направления отечественного изобразительного искусства XVIII и XIX столетий и все сколько-нибудь известные имена.

Современники отмечали, что коллекция Третьякова - это не только собрание картин, а целый пантеон русской духовной жизни в благородных ее стремлениях и порывах.

По известному изречению И.Е. Репина, П.М. Третьяков «довел свое дело до грандиозных, беспримерных размеров и вынес один на своих плечах вопрос существования целой русской школы живописи. Колоссальный, необыкновенный подвиг».[45]

Его усилиями была создана картинная галерея выдающихся представителей русской культуры.

В соответствии с его заказами ведущими мастерами второй половины XIX века были исполнены портреты И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, И.А. Гончарова, Н.А. Некрасова, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Л.Н. Толстого, А.Н. Островского, Ф.И. Тютчева, Н.Г. Рубинштейна, П.И. Чайковского, Т.Г. Шевченко и др.

Известная переписка П.М. Третьякова с И.Н. Крамским, И.Е. Репиным, В.Г. Перовым и другими живописцами показывает, какие значительные организационные трудности приходилось преодолевать человеку, стремившемуся сохранить талантливые изображения выдающихся людей страны.

Внимание П.М. Третьякова, его моральная и материальная поддержка художников-передвижников говорят о том, как чутко улавливал он все новое, талантливое, что появлялось в изобразительном искусстве России.

Основную часть третьяковского собрания составили работы И.Н. Крамского, В.Г. Перова, И.Е. Репина, В.Е. Маковского, К.А. Савицкого, В.Д. Поленова, В.И. Сурикова, Н.А. Ярошенко и ряда других мастеров этого мощного демократического направления в русском изобразительном искусстве второй половины XIX столетия.

Не ограничиваясь работами одного направления в живописи, он стремился пополнять галерею также лучшими произведениями не только современной школы, новой тематики, но и старых мастеров. Для этого П.М. Третьяков приобретал картины А.П. Антронова, И.П. Аргунова, Ф.С. Рокотова, Д.Г. Левицкого и т.д.

Авторитет П.М. Третьякова укрепляло не только собирание произведений талантливых художников, в чем он руководствовался высокими эстетическими требованиями. Этому способствовала и его большая работа по оказанию материальной и моральной помощи мастерам кисти.

Характерно, например, его активное участие в судьбе В.Г. Перова (1833/34-1882 г.г.), одного из крупнейших мастеров живописи XIX столетия, известного идеолога нового демократического, реалистического направления (передвижничества) второй половины XIX - начала ХХ веков.

Уже в ранних работах заявив о себе как о художнике-гражданине, он, нищий студент Московского училища живописи, выходец из бедной провинциальной семьи, и в дальнейшем был верен остросоциальной тематике. Это вызывало «неудовольствие» властей, консервативного руководства Академии художеств.

Его картина «Сельский крестный ход на пасху», вызвавшая скандал в Петербурге во время выставки Общества поощрения художников в 1861 году, была снята с выставки. После чего ее сразу приобрел П.М. Третьяков.

Характерным для меценатов-предпринимателей являлось «раздвоение личности».

Эту социальную особенность, присущую и П.М. Третьякову, отмечал К.С. Станиславский, выдающийся актер и режиссер, выходец из старинной купеческой семьи: «С утра и до ночи работал он в конторе или на фабрике, а вечером занимался в своей галерее или беседовал с молодыми художниками, в которых чуял талант.

Через год-другой картины их попадали в галерею, а они сами становились сначала просто известными, а потом знаменитыми. И с какой скоростью меценатствовал П.М. Третьяков!

Кто бы узнал знаменитого русского Медичи в конфузливой, робкой, высокой и худой фигуре, напоминавшей духовное лицо! Вместо каникул летом уезжал знакомиться с картинами и музеями Европы, а после, по однажды и на всю жизнь намеченному плану, шел пешком и постепенно обошел сплошь всю Германию, Францию и часть Испании».[46]

Однако любовь к искусству, ставшая основным смыслом его жизни, не заслоняла предпринимательские интересы, которые давали материальное обеспечение деятельности П.М. Третьякова.

«Я менее чем кто-нибудь, - признавался он в письме И.Е. Репину, - желал бы бросать деньги и даже не должен сметь этого делать; мне деньги достаются большим трудом, частью физически, но более нравственным и, может быть, я не в силах буду долго продолжать торговые дела, а раз кончивши их... я не в состоянии буду тратить на картины ничего».[47]

Заботами и усилиями П.М. Третьякова развивалось и росло семейное торговое дело, открывались отделения и конторы в других городах и на ярмарках. Постепенное увеличение оборотов и финансовых накоплений позволило организовать собственное промышленное производство.

В середине 60-х годов XIX столетия на окраине города Костромы (Костромская губерния - один из старых центров льноводства в России) построили несколько фабрик. На их базе в 1866 году было учреждено «Товарищество Большой Костромской льняной мануфактуры» с капиталом в 270 тыс. рублей.

Его директором-распорядителем стал местный купец К.Я. Кашин, поддерживавший тесные деловые отношения с Третьяковыми и поставлявший им сырье, а также готовое полотно. 780 тыс. рублей - таковы были размеры капитала товарищества к 1879 году.

Здесь работали четыре паровые машины, 1370 человек. Фирма имела прядильное, ткацкое, отбельное производства и выпускала широкую номенклатуру изделий из льна: пряжу, нитки, брезенты, льняное полотно различного назначения.

Организационная структура паевого товарищества являлась типичной для иных российских фирм того времени. Капитал подразделялся на именные паи, номинал которых в Костромской мануфактуре был высоким - 5 тыс. рублей за пай.

Этим всем хозяйством, которое являлось одним из крупнейших предприятий отрасли, более полувека, вплоть до национализации в 1918 году, владела семья Третьяковых-Коншиных.

В письме к В.В. Стасову П.М. Третьяков назвал еще один важнейший источник своих расходов - содержание Арнольдовского училища для глухонемых детей. С 1860 года оно находилось на его попечении. Для этого училища им было выстроено трехэтажное здание на Донской улице.[48]

Личность, характер, взгляды П.М. Третьякова отражали противоречия мировоззрения купцов-коллекционеров, живших на исходе XIX и в преддверии XX столетий. Поклонение и стоическое служение искусству сочеталось в нем, например, со стремлением несколько ограничить интересы своих детей, втиснуть их в рамки якобы общепризнанных купеческих норм.

Его старшая дочь в связи с этим писала: «Отец, любивший искусство во всех его проявлениях, доходил в нашем воспитании до абсурда, граничившего с деспотизмом»[49].

Он, например, воспротивился ее поступлению в консерваторию, хотя она имела несомненные музыкальные способности, признанные Н.Г. Рубинштейном. Долго не соглашался пригласить в дом учителя рисования, считая, что женщина-художник — явление недопустимое, и т.д.

Это не мешало ему в быту быть скромным человеком: не употреблять спиртное, не курить, неприхотливым оставаться в еде, регулярно посещать (скорее, отдавать дань семейной традиции, так как особой религиозностью П.М. Третьяков не отличался) церковь, одеваться постоянно в темный старомодный сюртук. В нем он изображен на фотографиях и двух прижизненных портретах кисти И.Н. Крамского (1876 год) и И.Е. Репина (1883 год). Участие в больших общественных собраниях обязывало, П.М. Третьяков потому лишь несколько раз в жизни надевал фрак.

Членов семьи П.М. Третьякова отличало отсутствие всепоглощающей жажды наживы. Этому способствовала широта духовных интересов, соответствующий семейный микроклимат.

Со вниманием и заботой относясь к предпринимательским делам, Павел Михайлович до конца своих дней оставался человеком аккуратным, а порой и педантичным.

По установившейся традиции, после раннего подъема «с петухами» он работал в своем кабинете, после чего направлялся в контору, находившуюся на Ильинке, заходил на биржу, в Московский купеческий банк, членом совета которого являлся ряд лет.

С появлением фабричного производства П.М. Третьякову по несколько раз в году приходилось бывать в Костроме.

Обилие забот не влияло отрицательно на качество предпринимательского дела: все делалось высокопрофессионально и добротно, без ярких и шумных внешних эффектов, чего нельзя было сказать о многих его современниках, представителях деловых кругов тогдашней России.

А.П. Боткина, вторая по старшинству дочь В.Н. и П.М. Третьяковых, в своей работе «Павел Михайлович Третьяков в жизни и искусстве», показывая многогранный характер личности выдающегося мецената, его разносторонние интересы, справедливо подчеркивала синхронную органичность поведения Третьякова-предпринимателя и Третьякова-мецената.[50]

Являясь человеком своего времени, капиталистом, П.М. Третьяков доходы свои, как и остальные предприниматели России, формировал не только собственным трудом.

Эти доходы являлись результатом усилий многих рабочих, служащих, которые трудились по найму на фабриках и в конторах, «привилегиями» никакими не пользовались и работали «от зари до зари» по 11-12 часов в сутки при довольно скудном материальном обеспечении.

Так, на Новой костромской мануфактуре в 1897 году насчитывалось 4205 рабочих, которые вместе получали 61,5 тыс. руб. ежемесячно, что в среднем составляло примерно по 12 рублей 50 копеек на каждого[51].

Для большинства предпринимателей типа П.М. Третьякова социальная дифференциация, существование богатых и бедных воспринимались как постоянные, всегда существовавшие социальные явления.

Тем не менее, наблюдая и подтверждая нищету народную, бесправие, бескультурье, они, как патриоты и граждане, чуткие и отзывчивые люди, не оставались равнодушными, в силу своих убеждений стремились помочь людям.

Будучи людьми большого трудолюбия, они того же требовали и от других. Один из современников П.М. Третьякова вспоминал: «К тем, кто хорошо работал, Третьяков относился с полным доброжелательством. Щедро помогал, когда случалась в семье беда».[52]

Большую роль в деятельности П.М. Третьякова, предпринимателя и мецената, играла моральная и материальная поддержка его младшего брата, Сергея Михайловича (1834-1892 г.г.).

Активно участвуя в общественной жизни, он являлся старшиной купеческого сословия (1863-1867 г.г.), членом Московского совета торговли и мануфактур (с 1868 г.), выборным Московского биржевого общества, в 1875 году получил в награду звание коммерции-советника, а ранее, еще в 1856 году, был причислен к потомственному почетному гражданству.

Много работал в городском управлении в качестве гласного (с 1866 г.), а затем как руководитель, выполняя в 1877-1881 годах обязанности Московского городского головы, заслужил уважение не только у купечества, но и у дворян.

Его современник и коллега по совместной работе в городском управлении князь В.М. Голицын, московский городской голова в 1901-1905 годах, подчеркивал, что это «умный, культурно образованный, обладавший прекрасным, но очень твердым характером» человек.[53]

Поддерживая и помогая старшему брату, Сергей Михайлович являлся его конфидентом, которому тот доверял свои планы, волнующие его проблемы. Его вклад в организацию галереи произведений искусства, недвижимость и ценные бумаги составил примерно 800 тыс. рублей.

Кроме того, некоторые приобретения братья производили совместно, например, собрание картин В.В. Верещагина.

Выполняя благотворительные функции, С.М. Третьяков много лет был попечителем Московских мещанских училищ, членом Московского попечительства о бедных, попечителем Арнольдовского, Московского и Александровского училищ, являлся членом и субсидировал деятельность Московского художественного и Русского музыкального обществ, переводил средства Московской консерватории и Московскому училищу живописи, ваяния и зодчества.

Принимая участие в решении проблемы транспортного сообщения в центре Москвы, С.М. Третьяков на участке собственной земли вместе со старшим братом в 1871 году реализовал проект архитектора А.С. Каминского. В соответствии с этим проектом был проложен новый — и ныне действующий — проезд между Никольской улицей (улица 25 Октября) и Театральным проездом (проспект Маркса), который получил название Третьяковского.

«Любезный брат Сергей» не разделял отрешенности П.М. Третьякова от «мирской суеты». Однако это не мешало им сохранять всегда близкие родственные и уважительные отношения.

Собирая произведения искусства, он являлся, в отличие от старшего брата, скорее любителем, чем профессионалом. Тем не менее хороший вкус, высокая природная интуиция способствовали собиранию ценной коллекции западно - европейской живописи.

В неё в основном входили работы французских мастеров XIX века. В начале 1891 года эта коллекция насчитывала 69 картин, в том числе полотна Т. Руссо, К. Коро, Г. Курбе, Ж.Ф. Милле, Ф. Добиньи, Э. Делакруа, Ж. Энгра, Ж.Л. Давида, О. Ренуара и других всемирно известных художников. Стоимость произведений искусства составила почти миллион франков.

Покупая картины русских художников, Сергей Михайлович передавал их в галерею своего брата. Благодаря ему в ней появились такие шедевры русской национальной школы живописи, как «Ночь в Малороссии» А.И. Куинджи, «Птицелов» В.Г. Перова, «Деловой визит» В.Е. Маковского, «Сад ночью» И.Н. Крамского, «Гробница» В.В. Верещагина и т.д.

После смерти С.М. Третьякова, наступившей 25 июля 1892 года в Петербурге, его коллекция насчитывала 75 картин, 8 рисунков и 5 статуэток европейской работы, оцененных почти в 1,3 млн. франков.

Смерть и завещание Сергея Михайловича ускорили распоряжение П.М. Третьякова о передаче городу собрания ценнейших произведений искусства.

15 сентября 1892 года городская дума единогласно приняла дар и выразила глубокую благодарность жертвователю.

Эта весть быстро облетела страну. Положительной и восторженной была ответная реакция россиян независимо от их социального положения и убеждений.

Патриотическая акция московского купца-мецената в некотором роде всколыхнула страну.

Вот содержание одного из посвящений этому
событию:

Московские купцы, деловики — магнаты,

Они картин коллекции свои —

Шедевры русской школы, дом — палаты

И капитал Москве в дар принесли.[54]

Поддается ли денежному, стоимостному выражению вклад коллекция, Третьяковых П.М. и С.М. в развитие национального искусства?

«Оценивать ее, — говорил В.И. Герье, выступая в думе,— нам не представляется возможным. Павел Михайлович, ввиду его прирожденной, всем известной скромности, не называет цифры. Не опасаясь быть нескромным, скажу, что общее пожертвование Третьяковых городу с недвижимостью, конечно, достигает 2000000 рублей серебром».[55]

Эта цена уникального российского шедевра сегодня представляется весьма относительной. И хотя сами коллекционеры при жизни не ставили условий о названии картинной галереи, городская дума возбудила ходатайство о присвоении ей имени братьев Третьяковых.

Через несколько месяцев «государь-император по всеподданнейшему докладу министерства внутренних дел в 30 день апреля соизволил выразить согласие на присвоение помещению, в котором будет находиться пожертвованная городу Москве братьями Третьяковыми художественная галерея, имени Павла и Сергея Третьяковых».[56]

16 мая 1893 года состоялось открытие крупнейшего музея национального искусства. Этот день стал праздником национальной культуры России. Свыше 111 тысяч человек побывало в галерее в первый же год ее работы — это было рекордное число посещений для нашей страны.

Известно много восторженных отзывов об этом дне. В их числе — дневниковая запись молодого В.И. Вернадского, сделанная в январе 1894 года: «Я глубоко убежден, что одна Третьяковская галерея сделает больше для развития свободного человека, чем тысяча людей».[57]

В.В. Стасов первый в отечественной публицистике, в журнале «Русская старина» проанализировал деятельность предпринимателя-мецената П.М. Третьякова. «Остается желать, — писал он, — только одного: чтобы чудная галерея эта еще долго оставалась в руках и под распоряжением П.М. Третьякова и чтоб многие еще сокровища русского искусства, все новых и новых русских талантливых художников обогащали залы созданного Третьяковым великого народного памятника».[58]

Следовательно, деятельность русского купца-мецената П.М. Третьякова обессмертила его имя.

И все же основная его заслуга не в дарении на благотворительные цели нескольких миллионов рублей (в этом он был не одинок), а в том, что как предприниматель-коллекционер своей целенаправленной меценатской деятельностью не только являл пример, но и утверждал новое направление предпринимательского меценатства.

Всё это давало новый импульс и способствовало дальнейшему развитию российского искусства, культуры страны.

Поэтому актуальны и сегодня слова А.П. Бахрушина (1853 -1904 г.г.) — библиографа, известного мецената, коллекционера, завещавшего в 1901 году свои коллекции Историческому музею, — о том, что такие люди, как П.М. Третьяков, — «это соль земли, это лучшие люди нации».[59]

В основе их беспримерного национального подвига — осознание больших социальных, нравственных и патриотических задач искусства, культуры России, осуществлению которых они посвятили свою жизнь.

Первые поколения российского купечества по своему социальному происхождению представляли в основном выходцев из крестьян и из городских низов. У них не было достаточного образования. Своим первостепенным занятием они считали накопление первоначального капитала, связанного с серой, будничной работой в лавках, фабричных конторах и т.д.

Этого нельзя сказать о последующих поколениях. Их социальный облик менялся: с ростом материального благосостояния, повышением уровня образования и культуры возрастали духовные интересы, расширялись и их культурно-интеллектуальные запросы, требования к жизни.

Со временем не отдельные представители торгового предпринимательства, а целые династии, купеческие семьи постепенно приобщались к меценатской деятельности.

Так, известной династией купеческих меценатов являлась семья Щукиных, которая относилась к элитной части московского купечества, получила известность не только в России, но и внесла крупный вклад в западноевропейскую культуру.[60]

Ее родоначальником был Петр Иванович Щукин (1853-1912 г.г.), автор интересных воспоминаний о купеческой Москве, происходивший из старообрядческого купечества Калужской губернии.

Во второй половине XVIII столетия он переехал в Москву, где стал заниматься торговлей. Московские писцовые книги с 1787 года упоминают купеческий род Щукиных.

Основатель династии являлся одним из самых известных меценатов и коллекционеров. Уже к концу XIX века П.И. Щукин имел замечательное собрание древнерусского искусства, изделий народных промыслов, рукописей и книг, для которых построил специальное здание на Малой Грузинской улице, дом № 15.

Коллекция насчитывала около 15 тысяч экспонатов. В 1905 году автор передал её в дар Историческому музею.

Его современники, например, А.П. Бахрушин, относили П.И. Щукина к серьезным знатокам, коллекционерам, которые не собирают «ничего, предварительно не собравши об этом предмете целую библиографию и не изучив его по книгам».[61]

Он отличался от других тем, что не только собирал, но и популяризировал собранные сокровища.

Например, им было составлено подробное описание экспонатов его музея, а самые интересные документы коллекции он полностью перепечатывал в издаваемом им «Щукинском сборнике». Всего вышло десять томов этого сборника.[62]

Уникальное щукинское собрание привлекало к себе историков и филологов, художников и скульпторов, архитекторов и искусствоведов, и просто любителей старины.

Здесь писал свои этюды для картины «Степан Разин» Суриков, Серов делал копии с персидских миниатюр для занавеса балетных спектаклей Дягилева, Аполлинарий Васнецов срисовывал со старинных планов Москвы изображение боярских теремов.

Высоко ценил щукинскую коллекцию выдающийся художник В.В. Верещагин. «Ваше собрание, — писал он меценату в 1894 году, — может быть поучительнее Третьякова, если вы проведете развитие родного искусства от грубейшего орнамента до изображения в живописи и скульптуре родных людей, природы и истории их». И высказывал надежду, что Щукинский музей «будет целою наглядною школой русского искусства».[63]

Сергей Иванович Щукин (1854-1936 г.г.), брат П.И. Щукина, был не менее знаменит своей меценатской деятельностью и коллекционерством, играл заметную роль в деловой жизни.

Он имел звание коммерции-советника, купца первой гильдии, входил в совет Московского учетного банка, являлся совладельцем и директором текстильных фирм «Э. Циндель» и «Даниловская мануфактура», и руководителем семейного предприятия Щукиных.

К началу первой мировой войны его коллекция насчитывала 221 картину, в том числе 50 работ Пикассо, 38 — Матисса, 13 — Моне, 3 — Ренуара, 8 — Сезанна, 16 — Гогена, 16 — Дерена, 4 — Дени, 7 — Руссо.[64]

Она стала редчайшей по своей ценности музеем новой французской живописи, которому не было равного ни в Европе, ни в самой Франции.

Можно сказать, что вся французская живопись начала XX столетия — Гоген, Сезанн, Моне, Дега — находилась в Москве, у Щукина. По мнению исследователей, в значительной степени благодаря деятельности С.И. Щукина, эстетические взгляды которого опередили свое время, в нашей стране имеется прекрасное собрание импрессионистов — подлинные художественные ценности, сотворившие ему всеевропейскую славу[65] (в настоящее время — в Музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина и в Государственном Эрмитаже).

С.И. Щукин, находясь в эмиграции, откровенно и без сожаления заявлял, что он «собирал не только и не столько для себя, а для своей страны и своего народа. Что бы на нашей земле ни было, мои коллекции должны остаться там».[66]

Младший брат С.И. Щукина, Дмитрий Иванович (1855-1932 г.г.), также являлся крупным коллекционером и меценатом — самым большим энтузиастом собирательства из всех Щукиных. Искусство было для него всем, что составляло смысл его жизни.

Собранная им библиотека книг, альбомов и журналов по искусству не имела равных себе во всей Москве. Другим коллекционерским увлечением его являлись эмали.

Со временем у него образовалась ценнейшая коллекция старой живописи, основу которой составляло собрание произведений голландской школы и других западноевропейских художников XVI-XVIII веков.

Среди них были работы Брегеля, Лукаса Кранаха-старшего, Моленара, Ватто, Бруше, Фрагонара, Терборха, Т. Лоуренса и др. — всего 604 полотна. Многие из них в настоящее время находятся в Музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина.[67]

«После Октябрьской революции, — писала Думова Н.Г.,— когда коллекция была национализирована и передана в Музей изящных искусств на Волхонке, Дмитрий Иванович не расстался со своим детищем и работал в музее хранителем отдела до конца своих дней».[68]

Не менее знаменитыми своей меценатской деятельностью, чем Щукины, были предприниматели Морозовы. Наибольшую известность среди них как крупнейший представитель искусства, и прежде всего Художественного театра, приобрел Савва Тимофеевич Морозов (1862-1905 г.г.).

Происходил он из рода русских текстильных капиталистов Морозовых. По образованию химик, друг Максима Горького, сочувствовал и помогал революционерам, являлся меценатом Художественного театра, основанного в Москве в 1898 году К.С. Станиславским и В.И. Немировичем - Данченко.

Его пожертвования стали важнейшим финансовым источником деятельности этого театра.

Согласно основным принципам деятельности Художественного театра, сформулированным меценатом и зафиксированным в уставе созданного товарищества, театр должен обязательно сохранять характер общедоступного с ценами на билеты более низкими, чем в большинстве других драматических театров, а «репертуар театра должен придерживаться пьес, имеющих общественный интерес».[69]

Выдающаяся роль С.Т. Морозова в поддержке Художественного театра не единственный пример меценатской деятельности семьи Морозовых.

О неформальном и непосредственном участии С.Т. Морозова в реконструкции, а по сути дела — в новом строительстве Художественного театра, вспоминал А.М. Горький:

«Стоя на сцене с рулеткой в руках, в сюртуке, выпачканном известью, Морозов, пиная ногой какую-то раму, досадно говорил строителям:

«Разве это работа?»[70]

Иначе говоря, это был не только покровитель искусств, платящий по счетам, но и человек, относящийся к реконструкции театра, как к своему собственному кровному делу. Для него это означало, что он сам «пилил, забивал и красил» и даже разрабатывал особую технику световых сценических эффектов.

С окончанием строительства К.С. Станиславский, передавая С.Т. Морозову благодарность и признание общественности, отмечал: «Для общества Вы построили себе рукотворный памятник, но для нас, свидетелей Вашей деятельности, Вы завершили сегодня памятник не рукотворный. В сегодняшний день, радостный для нас и искусства, я приветствую Вас как щедрого русского мецената, избравшего область искусства для идейного служения обществу. Я радуюсь и тому, что русский театр нашел своего Морозова, подобно тому как художество дождалось своего Третьякова».[71]

Болезнь, а затем смерть С.Т. Морозова, по словам К.С. Станиславского, оторвали от театра кусок сердца. И в юбилейные даты и по другим поводам его вспоминали с глубокой благодарностью как «бескорыстного друга искусства».

В 1923 году во время гастролей МХТа в США К.С. Станиславский рассказывал американцам о роли С.Т. Морозова в судьбе театра, о его «меценатстве с чисто - русской широтой».

Американские богачи, субсидировавшие театральные предприятия, не могли, по словам Константина Сергеевича, «понять этого человека. Они убеждены, что меценатство должно приносить доходы».

Многое давало меценатство С.Т. Морозову: интерес к жизни, приближение к искусству, общение с творческими людьми, возможность дарить им радость. Но оно не приносило ему ни доходов (напротив, огромные расходы), ни душевного покоя.

После смерти С.Т. Морозова материальное положение театра резко изменилось к худшему. Надежды на улучшение финансового положения театрального коллектива, его перспективы развития связывались с меценатством российских предпринимателей.

Им стал талантливый двадцатичетырехлетний Тарасов Николай Лазаревич — армянин, выходец из известной в Москве семьи богачей, получивший после смерти отца трехмиллионное состояние.

Судьба щедро одарила его: хозяин нефтеносных земель, член правления «Товарищества мануфактур братьев Тарасовых», совладелец большого торгового дома в Екатеринодаре, пайщик многих акционерных компаний и предприятий. Красивый, элегантный, эрудированный, наделенный изысканным вкусом.

С именами его и его друга армянина Никиты Балиева, ставшего в России первым конферансье, связано создание артистического кабаре МХТа «Летучая мышь», триумф спектакля «Царь Федор» во время гастролей в Германии, творческие находки в спектакле «Синяя птица» и много других интересных творческих исканий в многолетней летописи театра.

Недаром К.С. Станиславский, движимый чувством благодарности, назвал этот театр « театром Морозова и Тарасова». Значение этих меценатов в истории МХТа, конечно, несопоставимо, как и оказанная ими театру материальная поддержка.

Их объединяла искренняя любовь к Художественному театру. Оба они оставались до конца его верными, испытанными друзьями.

«Савва Морозов и Николай Тарасов ни в чем не были похожи: ни по внешнему облику, ни по характеру, ни по образу жизни. Но в смерти обоих, — писала Н. Думова, — видится какое-то странное совпадение. Мы уже никогда не узнаем, что заставило их нажать на курок. Но кажется иногда, что, помимо явных причин, этих двух людей (как и многих других из их круга) мучило грядущее предчувствие надвигающегося гигантского катаклизма, который сметет в небытие привычный для них мир И они, уйдя раньше, оставили о себе светлые воспоминания, а своими добрыми делами — добрую память».[72]

Такой жизненный финал С.Т. Морозова не был случайным. Чем больше он уходил, отрывался от своего круга, чем дальше отдалялся от обычных купеческих «чудачеств» и активнее связывал себя с людьми и делами, враждебными существовавшим порядкам, тем ощутимее было недоброжелательное отношение к нему как со стороны властей, так и со стороны родственного клана, известного своими широкими матримониальными связями.

Большую роль в поддержке русской культуры сыграла еще одна знаменитая купеческая династия —Бахрушиных.

Жизнь нескольких поколений этой династии, сохранившаяся о них память позволяют ответить и на ныне весьма актуальные вопросы: как научиться сочетать коммерцию с порядочностью, сколь праведны могут быть торгово-предпринимательские капиталы?

Семья их была богата талантами.[73] Она дала Россиипредпринимателей, ученых, коллекционеров: Сергей Владимирович Бахрушин - видный историк, Алексей Петрович Бахрушин - известный коллекционер, Алексей Александрович Бахрушин - основатель первого в мире театрального музея.

Однако более всего Бахрушины известны на ниве благотворительности.

В их семье существовал обычай: по окончании каждого года, если он был в финансовом смысле благоприятный, выделять определенную сумму денег на дела благотворения. В общей сложности они отдали на благотворительные цели около пяти миллионов рублей. В России конца XIX столетия это были колоссальные деньги.

Их называли “профессиональными благотворителями”. На средства Бахрушиных создано большое число учреждений общественного призрения: детский приют со школой и ремесленным училищем, сельскохозяйственная колония - приют, шесть начальных городских училищ, дом бесплатных квартир для вдов с детьми, народный дом с учебно-ремесленными мастерскими и т.д.

Известно, что в дореволюционной концепции здравоохранения особое место отводилось больницам для хронических и неизлечимых больных. Они занимали промежуточное положение между обычной больницей и домом призрения.

Таким учреждением должна была стать больница братьев Бахрушиных. В 1882 году братья Петр, Александр и Василий обратились в городскую управу с предложением о пожертвовании 450 тысяч рублей на устройство больницы для хронических больных.

В 1885-1886 годах на Стромынке по проекту архитектора Б.В. Фрейденберга построили живописный комплекс краснокирпичных зданий двухсоткоечной больницы. Все корпуса представляли единый архитектурный ансамбль с декоративной обработкой фасадов в русском национальном стиле.

Главный двухэтажный корпус украшал мезонин, а в подвальном этаже построили склеп для погребения семьи Бахрушиных: больница строилась как мемориальный комплекс - своеобразный фамильный мавзолей.

По уставу в Бахрушинскую больницу - ныне городская больница № 33 им. А.А. Остроумова - на лечение принимались люди всякого звания и состояния, преимущественно из “недостаточных”, то есть бедных.

Одной из немаловажных задач этого учреждения являлась разгрузка городских больниц от неимущих хронических больных, здоровье которых требовало призрения и длительного лечения.

После завершения строительства больницы Бахрушины передали ее городу, но не оставили своего попечения над ней. Например, в 1890 году они пожертвовали 350 тысяч рублей на устройство и содержание при больнице богадельни для 200 человек, страдающих неизлечимыми болезнями.[74]

В 1903 году они построили при больнице здание родильного приюта - самое крупное в Москве родовспомогательное заведение.

Спустя 7 лет на средства, завещанные супругой Василия Алексеевича Бахрушина, Марией Федоровной, при больнице была построена амбулатория для оказания бесплатной помощи приходящим больным.

Комплекс Бахрушинской больницы действовал в строгом соответствии с указом Екатерины II, изданным еще в 1775 году. Статья 338 этого указа гласила: “Приказу общественного призрения надлежит стараться о доставлении неимущим покрова, прокормления, услужения и призрения, и через то да подастся неизлечимым неимущим хотя облегчение в их недугах”.[75]

Еще при жизни старших представителей семьи Бахрушиных были выстроены и содержались за их счет: Бахрушинская городская больница, дом бесплатных квартир, приют и колония для беспризорных, ремесленное училище для мальчиков, дом для престарелых артистов. В Зарайске находилась богадельня имени Бахрушиных.[76]

Из Бахрушиных-коллекционеров наиболее известны Алексей Петрович и Алексей Александрович. Алексей Александрович (1853-1904 г.г.) являлся страстным библиофилом и собирателем предметов русской старины и произведений искусства.

В 1901 году по духовному завещанию он оставил свою библиотеку, около тридцати тысяч томов, Румянцевскому музею, а коллекцию картин, рисунков, фарфора, изделий из бронзы, собрание миниатюр, табакерок и других старинных предметов, — почти двадцать пять тысяч экспонатов, — Историческому музею.[77]

Широкую известность получил знаменитый создатель Театрального музея в Москве Алексей Александрович Бахрушин. Говоря о его собрании, П.А. Бурышкин отмечал: «Это единственное в мире собрание всего, что имело какое-то отношение к театру. Видно было, с какой любовью оно долгие годы собиралось. А.А. был большим любителем театра, долгое время председательствовал в Театральном обществе и был весьма популярен в театральных кругах».[78]

25 ноября 1913 года А.А. Бахрушин передал свое бесценное собрание, располагавшееся в особняке на Лужниковской улице, Российской академии наук.

С идеей возрождения русского национального искусства была связана деятельность крупнейшего купеческого мецената Саввы Ивановича Мамонтова (1841-1918 г.г.). Она отразила подъем национального самосознания, который наблюдался в широких общественных слоях того времени и ярко проявился в искусстве.

Выходец из известного и просвещенного купеческого рода, по свидетельству многих современников, он был человеком разнообразных дарований: певцом — учился пению в Италии, скульптором, режиссером и автором драматических произведений.

«За что только дядя Савва сам не брался, — вспоминала его племянница, дочь П.М. Третьякова, Вера Павловна, — И пел, и сочинял стихи и музыку, и рисовал, и лепил, и актерствовал — все-то у него выходило талантливо!»[79]

Самое главное в Мамонтове, подтверждал Бурышкин П.А., было то, что он «являлся всегда тем центром, вокруг которого группировались все, кому дороги были артистические искания»[80].

В середине 90-х годов XIX века Савва Иванович основал знаменитую Русскую «мамонтовскую» оперу, в которой расцвели таланты Шаляпина, Рахманинова.

К.С. Станиславский в книге «Моя жизнь в искусстве» писал: «Мамонтов, меценатствуя в области оперы..., дал могучий толчок культуре русского оперного дела: выдвинул Шаляпина, сделал, при его посредстве, популярным Мусоргского, забракованного многими знатоками, создал в своем театре огромный успех опере Римского-Корсакова «Садко» и содействовал этим пробуждению его творческой энергии... Здесь же, в его театре... мы впервые увидели вместо прежних ремесленных декораций ряд замечательных созданий кисти Поленова, Васнецова, Серова, Коровина, которые вместе с Репиным, Антокольским и другими лучшими русскими художниками почти выросли и , можно сказать, прожили жизнь в доме и семье Мамонтовых. Наконец, кто знает, может быть, без него и великий Врубель не смог бы пробиться вверх к славе».[81]

Имение Абрамцево близ Москвы, в котором Поленов и Мамонтов наряду с окружавшими их самыми талантливыми художниками, — Серовым, Коровиным, Головиным, Врубелем, Васнецовым, Нестеровым и другими, — проводили лето, стало одно время самым деятельным художественным центром.

Являясь крупным предпринимателем, строителем железных дорог, С.И. Мамонтов общероссийскую известность приобрел с постройкой Донецкой каменноугольной железной дороги, которая соединила Донбасс с Мариупольским портом и тем самым в значительной мере ускорила индустриальное развитие этого экономически важного и перспективного региона страны.

Летом 1876 года он писал жене: «Дело Донецкой дороги, в которое я вошел, и то положение, которое я в нем принял, вынуждают меня выдерживать до конца... Это было первое серьезное и большое дело, где иду во главе совершенно самостоятельно».[82]

Получив концессию, он в основном построил дорогу в 1878-1879 годах, протяженностью примерно пятьсот верст. Окончательное строительство ее закончилось в 1882 году, когда С.И. Мамонтов с удовлетворением отмечал: «...дорога построена прекрасно».[83] В начале 90-х годов государство выкупило ее у предпринимателя.[84]

Однако, как справедливо отмечает А.Н. Боханов, «если бы его биография ограничивалась только этим, то вряд ли она представляла значительный интерес для тех, кто не является историком-профессионалом. Бескорыстное служение отечественной культуре, делу развития новых ее направлений, неустанный поиск оригинальных художественных форм в театре, изобразительном искусстве и всемерная поддержка новых дарований — именно это обессмертило имя С.И. Мамонтова».[85]

Таким оно стало благодаря его умению сочетать одно с другим и делать несколько дел одновременно, благодаря тому, что предпринимательская активность не заслоняла у него душевую привязанность к искусству.

К.С. Станиславский писал в своих мемуарах, что он в одно и то же время руководил постановкой домашнего спектакля, писал пьесу, «шутил с молодежью, диктовал деловые бумаги и телеграммы по своим сложным железнодорожным делам, которых он был инициатор и руководитель».[86]

Очевиден вклад Мамонтова С.И. в процесс творческого развития многих крупных представителей национальной культуры в конце XIX столетия.

Один из них, Федор Иванович Шаляпин, вспоминал: «Он тоже тратил деньги на театр и умер в бедности, а какое благородство линий, какой просвещенный, благородный фанатизм в искусстве».[87]

Эта оценка великого певца России дополняет штрихи к социальному портрету выдающегося русского предпринимателя-мецената, вся деятельность которого способствовала становлению и творческому расцвету неповторимых талантов России, обогативших духовный мир многих поколений соотечественников.

Крупными меценатами, людьми разносторонних интересов, внёсшими немалый вклад не только в развитие экономики, но и культуры нашей страны, были знаменитые братья Рябушинские — представители третьего поколения этой торгово-промышленной династии.

В 1913 году Сергей Павлович Рябушинский организовал крупнейшую выставку древнерусского искусства, посвященную 300-летию дома Романовых.

Степан Рябушинский собрал редчайшую и одну из лучших в стране коллекцию иконописных работ, составил описание и издал многие из них, в том числе — икону Божией Матери Одигитрии Смоленской.

Интерес братьев Рябушинских к иконам в полной мере проявился «уже в эмиграции при создании общества «Икона». Им долгое время руководил инициатор его создания, Владимир Павлович, увековечивший свое имя этим делом. Общество многое сделало для популяризации за рубежом и русской иконы, и русской иконописи».[88]

Рябушинский Николай Павлович, издавая художественный журнал «Золотое Руно», выступил учредителем выставки картин новейших направлений в изобразительном искусстве под названием «Голубая Роза», а также ряда других выставок, которые проводились руководимым им журналом.

Отдавая должное его авторитету, заслугам в меценатской деятельности, мы разделяем мнение, утвердившееся в современной историографии, о том, что проводимые им выставки достаточно полно отразили переходную пору в русском искусстве, его тесную связь с культурой Запада, выделившиеся в нем авангардистские течения, каждое из которых внесло свою лепту в его дальнейшее развитие на родине и в эмиграции.[89]

Ускоренное развитие капитализма в России в XIX веке, вызвавшее рост промышленности, торговли, широкое освоение природных богатств страны, было невозможно без квалифицированных специалистов, прежде всего в области естественных и точных наук, техники и промышленности.

Именно в этот период в России был открыт целый ряд университетов и других учебных заведений, проведены реформы в области народного образования.

Не случайно в это же время один из крупнейших русских промышленников П.Н. Демидов учредил свою знаменитую премию, которая способствовала развитию российской науки, Академии наук.

«В 1831 г. в жизни Академии произошло событие: в этом году было положено начало Демидовским премиям, присуждаемым Академией».[90]

Появилась возможность увеличить размер наград и число награждаемых лиц, а также рассматривать сочинения, написанные на более широкий круг тем. Присуждение Демидовских премий началось с 1832 года.

Был создан фонд Демидовских премий. Его учредителем стал Павел Николаевич Демидов.[91] Установленные им ежегодные премии имели цель «содействовать к преуспеянию наук, словесности и промышленности в своем отечестве».[92]

По составленному завещанию после смерти учредителя (1840 г.) деньги вносились в продолжение 25 лет. В Академию наук ежегодно поступало по 20000 рублей «на награды за лучшие по разным частям сочинения в России».

Полные премии составляли 5000 рублей ассигнациями (1428 рублей серебром) и половинные — 2500 (714 рублей серебром); были также суммы по 5000 рублей «на издание увенчанных академиею рукописных творений».[93]

В соответствии с «Положением о наградах, учрежденных П.Н. Демидовым», присуждение их предоставлялось Академии наук «как первому ученому сословию в государстве». К конкурсу не допускались члены Академии наук. На получение премии могли претендовать в основном оригинальные сочинения, напечатанные на русском языке.

Книги, изданные на иностранных языках, могли участвовать в конкурсе лишь тогда, когда «рассуждали о предмете, имеющем прямое отношение к России». На конкурс принимались следующие работы:

«Оригинальные творения о всех отраслях человеческих познаний, как и приложений оных к пользам общественным, не исключая и простых, менее пространных рассуждений, если сии последние обогащают науку каким-нибудь новым, важным открытием.

Сочинения о теории изящных искусств и словесности.

Новые полезные изобретения или открытия на поприще промышленности с подробным их описанием и с приложением, буде признается нужным, достоверных свидетельств в том, что польза сих изобретений или открытий уже опытом дознана.

Учебные книги, излагающие полную систему какой-либо науки и могущие стать наряду с лучшими сочинениями сего рода в России, так и в чужих краях.

Ученые путешествия. Словари наук. Сочинения, излагающие историю какой-либо науки.

Пространные грамматики русского языка. Словари с толкованием на русском языке и др. ...»[94]

Рукописи допускались к конкурсу лишь в виде исключения. Если рукопись отмечалась наградой, то премия выдавалась автору лишь после издания книги.

Конкурсные работы на данный год подавались до 1 ноября предыдущего года и в основном рассматривались академиками. Почти все работы рецензировались, а затем утверждались Общим собранием Академии наук, на котором с отчетом о работе Демидовской комиссии выступал непременный секретарь Академии.

5 марта 1832 года на заседании Академии наук поступило предложение, чтобы не присужденные в каком-либо году премии оставались в виде неприкосновенного капитала для создания фонда, из которого впоследствии с увеличением числа достойных отличия произведений можно было бы назначить премии для самых лучших.

Учредитель решительно отверг это предложение, заявив, что «он установил сии премии для своих современников и посему не желает, чтобы одна из них была сбережена».[95]

Общее собрание Академии наук в 1832 году присудило первые Демидовские премии. С торжественной речью выступил президент С.С. Уваров[96]: «Милостивые государи! По желанию благородного ревнителя наук, открывшего щедрою рукою новый источник поощрения на пространном поприще народного образо