ВОЙНА ПРОТИВ БЕЛЫХ

 

В то время как Вашингтон подвергал интернированию более 100 тысяч американских граждан и эмигрантов, Токио осуществлял в Юго‑Восточной Азии политическое наступление в основном такого же характера.

В декабрьском рескрипте императора целями войны провозглашались гарантия мира и стабильности в Восточной Азии и защита региона от эксплуатации англичанами и американцами. Целью так называемой Великой войны Восточной Азии считалось создание сферы взаимного процветания Великой Восточной Азии. В конце января 1942 года премьер Тодзио заявил в ассамблее, что Япония предоставит независимость народам южной части Тихого океана, которые, как предполагалось, поддерживали создание новой сферы. Пропагандистские органы подвергли нападкам формы правления на Западе, его индивидуализм, материализм, классовую и групповую рознь. Вскоре газеты с ликованием стали публиковать фото с изображением раздетых до пояса белых европейцев, вынужденных заниматься каторжным трудом, который предназначался ранее азиатам. «Помните 8 декабря!» — провозглашал японский поэт.

 

Это день начала новой мировой истории.

Это день крушения господства Запада

Во всех землях и морях Азии.

Япония благодаря милости богов

Смело противостоит гегемонии белых.

 

Японцы были достаточно проницательны, чтобы приспособить свою антизападную стратегию к конкретной ситуации. Токио подписал соглашение о союзе с Таиландом, гарантировав последнему суверенитет, независимость, активную поддержку и возвращение утраченных территорий; Бирме обещал независимость в течение года. Японцы интернировали голландских чиновников на острове Ява, демонтировали местную колониальную административную систему, переписали учебники в духе антизападных и паназиатских доктрин, освободили националистических лидеров, включая Сукарно, посаженного в тюрьму голландцами, и обещали политические уступки.

Но именно на Филиппинах захватчики обнаружили наиболее благоприятную для себя атмосферу. Провозгласив, что пришли освобождать филиппинцев от тягостного господства США, пообещали построить «Филиппины для филиппинцев» как часть сферы взаимного сотрудничества. Быстро нашлись коллаборационисты, которые прославляли новый режим, контролировавшийся японцами. Американское влияние осудили как гедонистическое, материалистское, разлагающее семью. Местный главнокомандующий японскими вооруженными силами убеждал филиппинцев: «Как леопард не может избавиться от своих пятен, так и вы не сможете отрицать тот факт, что вы восточные люди».

Имперскими призывами к паназиатскому националистическому походу против белых не удавалось замаскировать слабости и противоречия. Экстремисты в Токио давали ясно понять, что при всем равенстве, которое установится в Азии для всех наций, Япония тем более станет «центром и лидером». В отношении населения завоеванных стран проявлялись беспардонность и жестокость. Стратегическая ставка Японии на освобождение в перспективе колониальных народов вступала в противоречие с ближайшими потребностями японских военных — контролировать и эксплуатировать местное население для непосредственных нужд войны. Тем не менее потенциал антибелого, паназиатского движения казался в начале 1942 года почти неисчерпаемым. Более того, японцы продемонстрировали свою способность влиять на мусульман Юго‑Восточной Азии и, таким образом, на ислам в целом, сея антибелые настроения также на Ближнем Востоке.

Будучи давним критиком колониальной политики белых в Азии, Рузвельт не пренебрегал угрозой войны Токио против белых. С установлением японского контроля над Филиппинами и другими странами президент способен был предпринять немногое. Но оставалось потенциальное поле битвы, где он мог оказать существенное влияние, — Индия. После падения в феврале Сингапура и захвата японцами Рангуна индийский субконтинент остался почти беззащитным перед японским нашествием.

Надо было располагать рузвельтовской самоуверенностью, чтобы осмелиться в начале 1942 года окунуться в бурлящий индийский котел. Маячившая угроза вторжения с востока, казалось, взбудоражила на огнедышащем субконтиненте все прежние надежды, страхи и антагонизмы. Индийские националисты увидели в ней свой шанс сбросить британское владычество, но они были расколоты на ярых паназиатов, готовых вместе с японцами бороться против белых, и тех, кто опасался японского завоевания еще больше, чем ненавистного британского правления. Мусульмане боялись независимости в той форме, которая отдала бы их в подчинение индусам. Множество местных князей добивались от Англии помощи в защите своих традиционных привилегий. Сепаратисты и секты по всей стране требовали официального признания. В бесчисленных деревнях миллионы людей трудились ради своей ежедневной порции риса, смутно представляя себе решения, которые могли принять в далеком Лондоне, Токио и даже Дели.

Хаосу противостояли гордые и сильные духом деятели: Джавахарлал Неру, сочетавший в себе черты западного интеллектуала и индийского патриота и настроенный на борьбу против колониализма и фашизма, лидер индийских националистов, а также их доверенное лицо; Мухаммед Али Джинна, осторожный руководитель Мусульманской лиги; Субхас Чандра Бозе, стремившийся сформировать индийскую национальную армию, чтобы помочь японцам выдворить англичан из Индии. Над всеми возвышалась угловатая, в набедренной повязке фигура Мохандаса Ганди — лидера партии «Индийский национальный конгресс», пацифиста, вегетарианца, наиболее влиятельного в Индии деятеля, благодаря способности привлекать внимание масс.

Рузвельт поднял вопрос об Индии в беседе с Черчиллем в Вашингтоне после Пёрл‑Харбора. Премьер‑министр отреагировал на это столь эмоционально, что президент никогда больше, как позже уверял Черчилль, не обращался к нему с этим вопросом. В конце января Индия интересовала президента больше по военным, чем идеологическим причинам. Вместе с влиятельными сенаторами и представителями администрации он опасался, что индийцы не поддержат защитников Англии. Рузвельт попросил свое посольство в Лондоне снова прозондировать отношение Черчилля к проблеме мобилизации индийцев на борьбу со странами «Оси», но премьер‑министр ни на йоту не изменил своих взглядов. Большую часть индийских войск, говорил он, составляют мусульмане. Рекруты на войну набирались главным образом в северных районах субконтинента, настроенных враждебно к руководству партии «Индийский национальный конгресс». Многочисленному населению центральной низменности недоставало энергии для войны с кем‑либо. Черчилль считал, что не может идти на риск отчуждения от Англии мусульман и князей.

Не поколебленный этими аргументами, президент затеял другую игру. «Осознаю всю неуместность того, чтобы выдвигать предложения по вопросу, в котором вы, добропорядочные люди, осведомлены, разумеется, гораздо больше меня», — писал президент Черчиллю и указывал в письме, что американский опыт в разработке статей конфедерации мог бы послужить полезным прецедентом. Он предложил детально разработанную идею переходного, на время войны, правления в Индии под руководством небольшой группы представителей различных каст, сфер деятельности, религий, регионов и князей, а также проект формирования власти на более длительную перспективу. «Возможно, сходство некоторых из этих методов со способами решения трудностей и проблем в Соединенных Штатах с 1783‑го по 1789 год породит благоприятные тенденции в самой Индии, и это, может быть, позволит людям в этой стране забыть прежнее ожесточение и стать более лояльными к Британской империи, а также даст почувствовать острее угрозу японской оккупации и преимущество мирной эволюции перед хаотичной революцией...

Ради бога, не вовлекайте в это дело меня, хотя мне хотелось бы быть полезным. Строго говоря, это не мое дело, за исключением того, что оно часть и условие успеха той борьбы, которую ведем вы и я».

Президент недаром осознавал всю неуместность своих предложений: Черчилль отверг их, как и его исторические аналогии. Рузвельт и Георг III, считал премьер‑министр, в любом случае имели дело с разными проблемами. Не оставалось времени ни для конституционных экспериментов, ни для испытаний и ошибок. Но премьер подвергался сильному давлению с целью побудить его найти выход из складывавшегося в Нью‑Дели тупика и потому решил послать в Индию вернувшегося из Москвы министра военного правительства сэра Стаффорда Крипса, с тем чтобы предпринять последние усилия. Еще раньше президент направил в Нью‑Дели в качестве своего личного представителя Льюиса Джонсона, бывшего помощника министра обороны, с военной миссией не очень определенного свойства. Выбор Джонсона сам по себе любопытен. Процветающий адвокат и политик из Западной Вирджинии, основатель и одно время командир Американского легиона, он не имел определенных взглядов (если они вообще у него были) на такие серьезные проблемы, как колониализм, национализм и раздиравшие Индию расовые конфликты.

Какое‑то время события не благоприятствовали гостям Нью‑Дели. Крипс, лейборист левого крыла, вегетарианец, противник империализма, друг Неру, действовал, по существу, как агент кабинета Черчилля. Руководство «Индийского национального конгресса» он считал чересчур воинственным. Индийцы требовали большей роли в ведении войны, чем предлагал им Лондон. После войны хотели иметь единую страну, которую не разорвали бы раскольнические группировки. Англичане же опасались, что контроль руководства конгресса над военными делами послужит фактором недовольства мусульманских войск, раздробит военные усилия и превратит оборону Индии от японцев в лучшем случае в партизанскую войну. Индийцы не стали бы следовать своим прежним угрозам отомстить мусульманам и князьям.

Оказалось, что не Крипс, британский радикал, а Джонсон, политик из Западной Вирджинии, в критический момент приблизился к преодолению тупика. Отнюдь не обескураженный предупреждением Веллеса, что президент отстранился от индийских проблем, Джонсон метался между Крипсом, Неру и Уэвеллом и снова по тому же кругу, чтобы поддерживать течение переговоров. Соглашение стало еще более необходимым, когда до Дели дошли вести, что японский флот в ходе одного рейда потопил у индийского побережья каботажные суда общим водоизмещением 100 тысяч тонн и готовится к полному уничтожению небольших британских сил ВМФ. Индийцы и англичане обратились за помощью к Вашингтону.

«Имя Рузвельт производит здесь магическое влияние, — телеграфировал Джонсон Халлу, — страна и народ следуют советам Америки и любят ее».

Через два дня Джонсону пришлось прекратить свои хлопоты. Он подозревал, что Черчилль чинит препятствия миссии Крипса, но был прав лишь наполовину: Черчилль и Джонсону чинил препятствия. Гопкинс, выслушав в Лондоне гневные тирады Черчилля, посоветовал Рузвельту умерить посреднические усилия Джонсона. Крипс, оставаясь в Дели, питал весьма слабые надежды на успех своей миссии и телеграфировал Черчиллю о своем возвращении на родину. Премьер‑министр ответил, что Крипса ожидает дома достойный прием, поскольку его миссия доказала, насколько велико желание Англии добиться урегулирования в Индии. По его словам, реакция Англии и Америки на усилия британского посредника в Дели «вполне благожелательна».

Рузвельт предпринял еще одну, последнюю попытку. В одном из самых резких посланий Черчиллю он призвал премьера отложить отъезд Крипса ради окончательных усилий с целью спасти переговоры. По словам президента, американское общественное мнение единодушно в том, «что тупиковая ситуация вызывается нежеланием британского правительства удовлетворить право индийцев на самоуправление». Оно не понимает, почему Англия медлит с этим. Телеграмму Черчиллю принесли в три часа ночи в Чекерсе, в воскресенье 12 апреля. Гопкинс еще находился с Черчиллем, несмотря на постоянные напоминания Рузвельта, чтобы его помощник уходил спать вовремя. Слишком поздно, телеграфировал премьер в Вашингтон; Крипс уже выехал, но в любом случае нельзя жертвовать всем ради Индии.

«Все, что напоминает сколько‑нибудь серьезные разногласия между нами, убивает меня...» — заканчивал телеграмму Черчилль. В частной беседе он признавался, что чувствует себя скверно; говорил Гопкинсу, что готов подать в отставку из‑за всего этого, но, если так поступит, кабинет министров все равно продолжит его политику. Рузвельту больше нечего было сказать в ответ. Обращаясь к Черчиллю по причине беспокойства американского общественного мнения, а не в силу высоких политических, военных или даже моральных соображений, он ослаблял свою позицию, потому что Черчилль, должно быть, знал, что американская пресса в большинстве своем стояла на стороне Лондона. Следующую телеграмму Рузвельт послал не Черчиллю, но Маршаллу, который находился в Лондоне: «Пожалуйста, отправьте Гопкинса в постель и поставьте у дверей его спальни караул на двадцать четыре часа из солдат или морских пехотинцев. Если нужно, попросите помощи у короля».

В Белый дом поступила телеграмма от Неру. Он только хотел, чтобы президент знал, говорилось в телеграмме, «...мы горячо стремимся и стремились сделать все возможное для защиты Индии и способствовать борьбе за великие цели свободы и демократии. Для нас является трагедией, что мы не в состоянии действовать таким способом и в такой мере, как хотели бы». Однако Индия, продолжал он, не подчинится японской агрессии. «Мы, так долго боровшиеся за свободу, против прежних агрессоров, предпочтем гибель подчинению новому агрессору». В конце телеграммы Неру отдавал должное президенту, «к которому так много людей во всем мире обращаются за руководством в борьбе за свободу...». Рузвельт не ответил индийскому политику непосредственно, а поручил Веллесу передать Джонсону просьбу связаться с Неру и сообщить ему, что президент удовлетворен выраженной им решимостью сопротивляться японцам.

В середине апреля японский флот осуществил операцию по захвату индийских Андаманских островов, разгромил порт Коломбо на Цейлоне и заставил британские военные корабли отойти от Бенгальского залива в прибрежные воды Восточной Африки.

 

Целое столетие власть белых символизировали и подкрепляли грозные боевые корабли, дипломатия канонерок. Где же флот Соединенных Штатов теперь? Он прячется, утверждали японцы. Ходили слухи, что потери флота гораздо больше, чем сообщалось.

— Мы хотим, чтобы наш флот занимался поисками противника, а не крейсировал вдоль наших берегов... — взывал Уилки.

Фактически большая часть кораблей Тихоокеанского флота сохранилась в целости и невредимости. Они отнюдь не прятались, — 7 декабря две оперативные группы кораблей выполняли плановые боевые задания: авианосец «Лексингтон» в сопровождении 8 тяжелых крейсеров и эсминцев доставил бомбардировщики морской авиации на остров Мидуэй; авианосец «Энтерпрайз» в сопровождении 12 тяжелых крейсеров и эсминцев возвратился в Пёрл‑Харбор после выгрузки эскадрильи истребителей морской авиации на острове Уэйк; авианосец «Саратога» находился у входа в бухту Сан‑Диего. Получив ошеломляющие вести с Гавайев, оперативные группы во главе с «Лексингтоном» и «Энтерпрайзом» двинулись в поход на перехват японцев, однако потеряли их в трагикомедии ложных тревог, ошибочных данных разведки и дезинформации, а также более мелких нелепиц. Ударное соединение вице‑адмирала Чучи Нагумо совершало свой рейд без единой встречи с самолетами и кораблями противника, что, по всей вероятности, уберегло американцев от уничтожения в прямом столкновении с 6 авианосными группами Нагумо. Через неделю три авианосные группы флота США отправились на выручку осажденного Уэйка, но вернулись на исходные рубежи в результате новых ошибок, штормовой погоды, чрезмерной осторожности и невезения.

Для главнокомандующего, испытывавшего особую гордость и интерес к флоту, который помог строить в предыдущее десятилетие, Рузвельт отнесся к этим неудачам поразительно спокойно. Ворчливо укоряя командование флота за отсутствие предприимчивости, он, как старый моряк, понимал капризы судьбы в морских условиях. Нокс был менее терпимым; в день, когда пал Уэйк, жаловался в Белом доме Черчиллю, что флоту приказано сражаться с японцами, а он через несколько часов похода вернулся на базы.

— Как вы поступили бы со своими адмиралами в подобном случае?

Черчилль мягко заметил, что «опасно разбираться с адмиралами, когда они заявляют, что выполнить задание невозможно. Они всегда могут сослаться на погоду, перебои с горючим, еще на какие‑нибудь неполадки». Единственное, что могли сделать Рузвельт и Нокс, — поставить потрясенное командование флота США под начало адмирала Кинга. Несколько недель Кинг поддерживал напряженные отношения с начальником штаба ВМС Старком; затем президент перевел Старка в Лондон и отдал Кингу обе должности.

В начале 1942 года оперативные авианосные соединения США совершали быстротечные рейды в центральной части Тихого океана. Но по мере того, как японский флот сосредоточивался у Малайского барьера, главная зона боевых операций переместилась на запад. Оборона Ост‑Индии возлагалась на объединенные силы ВМС Голландии, Англии и США. К сохранявшимся проблемам отсутствия опыта добавились проблемы многонационального командования, которому не хватало подготовки как в плане взаимодействия, так и поддержания связи. Работе препятствовали разного рода дефициты и углублявшееся понимание, что союзники в лучшем случае способны лишь на операции по сдерживанию противника. Несмотря на мелкие тактические успехи и личное мужество командиров кораблей, небольшой азиатский флот союзников был фактически уничтожен, а Малайский барьер в начале марта прорван. Японцы особенно преуспели в прикрытии своих кораблей и сил вторжения наземной и палубной авиацией, в то время как усилия США в этой сфере предпринимались как реакция отчаяния. ВВС союзников насчитывали фактически несколько сот самолетов, скопившихся в Австралии, но их перелет на Яву по незащищенным и неосвоенным маршрутам представлялся рискованным. Одно авиационное звено рассеяно противником над островом Бали; другое потеряло все свои самолеты в неблагоприятных погодных условиях; третье из‑за нелетной погоды повернуло назад, но было уничтожено затем во время массированного налета японцев на порт Дарвин. Плавучая база «Лэнгли» затонула у побережья Явы с 32 «Р‑40» на борту; грузовой корабль, везший 27 истребителей, упакованных в контейнеры, вынужден во время эвакуации с Явы сбросить все контейнеры в море.

«Обстановка более чем серьезна», — телеграфировал Рузвельт Черчиллю после падения Явы. Сомнительно, впрочем, чтобы после поражений в Тихом океане его охватило отчаяние; когда поступили вести о потерях в Пёрл‑Харборе, оно владело им всего несколько часов. После капитуляции Сингапура он писал Черчиллю: независимо от серьезности неудач «мы должны постоянно думать о будущих шагах, которые необходимо сделать для нанесения ущерба противнику». На острые вызовы президент откликался теперь немедленно, поскольку администрация чувствовала, что население страны жаждет драматического вооруженного столкновения, даже если его стратегическая важность невелика.

Такое столкновение уже готовилось. На взлетно‑посадочной полосе размером с палубу авианосца на Флориде тренировалась на средних бомбардировщиках с полной бомбовой нагрузкой группа пилотов под командованием полковника Джеймса Дулиттла. Первого апреля, в день дурачеств, эти 16 самолетов «В‑25» погрузили на авианосец «Хорнет» и поместили на полетной палубе. Через тридцать дней «Хорнет» встретился в северной части Тихого океана с «Энтерпрайзом», над которым развевался флаг адмирала Уильяма Ф. Хэлсея (Быка). Небольшая флотилия поспешила затем на запад в штормовых условиях. Операция осуществлялась в строжайшем секрете. Хотя план ее обсуждался с президентом, даже он не знал всех подробностей.

План отличался дерзостью, почти безрассудством. Имелось в виду поднять с палубы авианосца примерно в 500 милях от побережья Японии бомбардировщики, радиус действия которых больше, чем у обычных самолетов палубной авиации, для совершения воздушных рейдов на главные японские города. После этого у самолетов должно оставаться достаточно горючего, чтобы совершить перелет через Японское море и приземлиться на аэродромах дружественного Китая. Риск увеличился, когда оперативное соединение Хэлсея обнаружили японские сторожевые корабли в 600 милях от Японии Адмирал решить поднять бомбардировщики, до того как группа достигнет намеченного рубежа, вместо того чтобы возвратиться на базу или посылать авианосцы в осиное гнездо.

Армейские пилоты никогда прежде не стартовали с авианосца. Массы зеленой океанской воды перехлестывали через его борта. Но Дулиттл и его люди поднялись в воздух и через четыре часа сбросили бомбы на удивленный Токио и другие японские города. Ни один самолет не потерян над Японией. Один экипаж приземлился во Владивостоке, интернированный нейтральными русскими. Два экипажа, не долетевшие до Китая, захвачены японцами; позже они казнили троих пилотов за бомбардировку гражданских объектов. Три самолета разбились при посадке. Другие экипажи выбросились ночью с парашютами над китайской территорией. Погибли только пять участников авиарейда. Позади, в подавленном состоянии, остался японский императорский штаб.

— Что нового? — безмятежно спросил Хассета Рузвельт на следующее утро в своей спальне в Гайд‑Парке.

Хассет пересказал слухи о бомбардировке.

— Понимаешь, — сказал Рузвельт, — у нас есть авиабаза в Гималаях.

На лице Хассета появилось скептическое выражение.

— База называется Шангри‑Ла.

Это замечание не произвело никакого впечатления на Хассета, который не читал «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона. Но Рузвельту понравилась собственная шутка, и вскоре он стал рассказывать журналистам о мифической базе. Новость о бомбардировке Японии всколыхнула страну. Мало кого интересовало, что бомбардировщики нанесли незначительный ущерб противнику, или месть за авиарейд обратится на китайцев, или японцы нанесут ответный удар где‑нибудь на Западном побережье. В конце концов, что‑то надо предпринять «в память о Пёрл‑Харборе».

За неожиданным авиарейдом действительно последовала суровая и непредвиденная расплата. В течение нескольких месяцев после Пёрл‑Харбора японцы уничтожили 5 линкоров противника, 1 авианосец, 2 крейсера, 7 эсминцев и массу коммерческих судов. Все это стоило им 23 небольших кораблей (самый крупный из них — эсминец) и значительного количества ценных, но потерянных не зря самолетов. Императорский флот добился больших успехов, но что делать дальше? Для многих представителей Верховного командования наиболее заманчивыми целями считались Австралия и Индия. Но Ямамото настаивал на прежней стратегии разгрома флота США и выигрыша времени для создания прочных позиций в западной части Тихого океана. Удар по Пёрл‑Харбору не решил этой задачи. Поскольку американские бомбардировщики, очевидно, совершали свои рейды с Мидуэя, доказывал Ямамото, японский флот должен теперь повернуть на восток, захватить этот остров, а также Алеутские острова и выманить на открытое сражение авианосцы Тихоокеанского флота, которыми командовал адмирал Честер Нимиц. Верховное командование после некоторых колебаний одобрило этот план и начало готовить для его реализации крупные силы ВМФ.

На этом этапе японцы еще продолжали наступление на юго‑запад, в направлении Соломоновых островов и Кораллового моря. Столкновения здесь в начале мая продемонстрировали новый тип войны на море, когда воздушные бои происходили на значительном удалении от надводных кораблей противников, не участвовавших в сражении. Американцы впервые применили эту тактику 7 мая, потопив небольшой авианосец. После поисков противников друг друга в ночной темноте на следующий день самолеты с «Лексингтона» и «Йорктауна», а также «Шокаку» и «Цвикаки» принялись за уничтожение авианосцев сторон. «Шокаку» получил серьезные повреждения, в то время как громадный старый «Лексингтон» загорелся и позднее затонул, но раньше с него спасли весь экипаж и даже собаку капитана. Японцы, хотя и выиграли битву в Коралловом море, остановили свое наступление на Порт‑Морсби, и ни «Шокаку», ни «Цвикаки» не были способны к участию в надвигавшемся конфликте в центральной части Тихого океана.

Тем не менее японцы считали, что располагают достаточной мощью, чтобы совершить большой рейд на остров Мидуэй. В годовщину разгрома адмиралом Того русских в сражении в Цусимском проливе, 27 мая, ударное соединение ВМФ начало свой морской поход. Впереди шли эсминцы прикрытия, за ними следовала группа крейсеров и линкоров адмирала Ямамото, супердредноут «Ямато», транспорты с войсками для захвата Мидуэя, большое число авианосцев. Другое ударное соединение направлялось к Алеутским островам. План Ямамото был дерзок и честолюбив: атака на Голландскую бухту в Восточных Алеутах и захват западной гряды островов; затем оккупация Мидуэя с надеждой выманить американский флот на защиту острова и, следовательно, вовлечь в открытое решающее сражение. План не предусматривал, по крайней мере на время, продвижения японского флота к Гавайям. Эти «восточные последователи учения Махан» отлично понимали, что могут овладеть крепостью Оаху только при условии разгрома Тихоокеанского флота США. Если бы это не удалось, они не удержали бы даже Мидуэй.

Тактика Ямамото строилась на внезапности и всесокрушающей мощи. Но обеспечить внезапность не удалось с самого старта операции. С начала мая 1942 года благодаря расшифровке японского кода и из других источников к Нимицу поступала обширная разведывательная информация о планах противника. У адмирала было достаточно времени, чтобы насытить крохотный Мидуэй боевыми самолетами, направить небольшой флот крейсеров и эсминцев к Аляске и мобилизовать свои авианосцы для нанесения главного удара. «Энтерпрайз» и «Хорнет» вышли 28 мая из Пёрл‑Харбора на задание под командованием адмирала Рэймонда А. Спруэнса. Сильно поврежденный «Йорктаун», отремонтированный в Пёрл‑Харборе менее чем за два дня, отправился в море 30 мая. Теперь главные силы японского флота выходили на свою цель.

Президент внимательно следил за развитием событий. «Похоже в данное время, — писал он Макартуру 2 июня, — что японский флот направляется к Алеутским островам, Мидуэю или Гавайям, не исключая отдаленную возможность, что он может атаковать Южную Калифорнию или Сиэтл при помощи авиации».

На рассвете 4 июня более 100 самолетов взмыли с палуб 4 японских авианосцев и обрушились на Мидуэй. «Энтерпрайз» и «Хорнет», невидимые для противника, ожидали момента для ответного удара. Оборона острова была столь упорной, что Нагумо, командовавший авианосным соединением, решил осуществить перед высадкой десанта повторную обработку огнем с воздуха. Появление торпедоносцев Спруэнса застало Нагумо в тот момент, когда он принимал меры по приведению самолетов в боевое состояние после первого удара по острову. К несчастью, американские торпедоносцы вылетели на задание без прикрытия истребителями. Японские Зеро посбивали их в ходе ужасной бойни. Ни одна торпеда не угодила в авианосцы противника. Но бесстрашные торпедоносцы поглотили все внимание японцев и дали возможность американским пикирующим бомбардировщикам выйти на бомбометание с пикирования и обрушить град ракет на заставленные боевыми машинами полетные палубы авианосцев. Через несколько минут 3 японских авианосца превратились в огненный ад из взрывов и пламени. К концу дня пикирующие бомбардировщики настигли четвертый авианосец. Во время контрудара был выведен из строя также «Йорктаун». Экипаж покинул его, затем вновь вернулся на борт авианосца. Корабль буксировали в безопасное место, когда японские подводные лодки проникли сквозь прикрытие сторожевых кораблей и 3 торпедами потопили авианосец вместе с эсминцем.

Ночью Ямамото, потерявший авианосцы и не имевший возможности использовать линкоры, приказал соединению лечь на обратный курс. Спруэнс намеревался преследовать противника, но не стал: опасался, что попадет под губительный орудийный огонь превосходящих сил японцев и, возможно, подтянутся другие авианосцы. Каждая из сторон понесла потери. Флот США совершал ошибки, но был удачлив в бою. Так или иначе, Нимиц сломал хребет японской военно‑морской мощи одним ударом с авианосцев, повернул вспять неблагоприятную тенденцию войны в центральной части Тихого океана и попутно открыл в Спруэнсе командира, располагавшего отличным балансом дерзости и осмотрительности, интуиции и разума.

Победа привела страну в ликование, однако Рузвельт не преувеличивал ее значения. Японцы захватили два плацдарма, острова Атту и Кыска на Западных Алеутах, пока Нимиц был занят на юге. Теперь Япония закреплялась в огромном районе, где осуществлялось ее успешное наступление. Уже давно пал Батаан; в начале мая остров‑крепость Коррехидор, подвергшийся массированному артиллерийскому обстрелу с соседнего берега, отстоявшего всего на две мили, тоже капитулировал. Последняя телеграмма президенту от командующего войсками на острове генерала Джонатана М. Уэйнкрайта стала символом длинного ряда поражений в юго‑западной части Тихого океана: «С тяжелым сердцем и головой, склоненной в печали, но не от стыда, продолжая гордиться своими мужественными солдатами, я иду на встречу с японским командиром».