Война — гигантский тотализатор. Удача и счастливый случай, которые обеспечивают успех или неуспех военных операций, имеют тенденцию терять свое значение в ходе бесчисленных сражений крупных вооруженных сил. Удача Рузвельта возрастала с начала десантной операции в Африке (военные избежали почти всех опасностей, которые ожидали их), превратившись в чисто политическое предприятие — он лелеял его с таким трепетом.
В ранние часы 8 ноября десантные войска стали выбираться на берег в десятках пунктов участка побережья Северо‑Западной Африки, протянувшегося от района южнее Касабланки и на восток до Алжира. Некоторые высадки войск проходили согласно плану. Войска быстро продвигались от побережья внутрь континента, встречая слабое сопротивление или вовсе его не встречая. В иных случаях десантные суда отнесло на несколько миль в сторону от мест высадки, происходили вооруженные стычки с французскими защитниками побережья. Тем не менее удача преобладала: океан у побережья был поразительно спокоен, удалось избежать атак подводных лодок; войска французов, хотя и собрались в пунктах сбора довольно быстро, все же находились под воздействием стратегической внезапности операции. Ключевые аэропорты и военные объекты быстро перешли в руки союзников. Сама численность и ширина фронта наступления десантных войск компенсировали их форсированную подготовку и недостаток вооружения.
Верховный главнокомандующий был сам по себе подарком. Как раз накануне высадки в войсках был распространен текст его обращения к ним: «От успеха операции зависит ваша свободная жизнь, свободная жизнь тех, кого вы любите...» Некоторые французы вздрагивали, услышав в ранние часы по радио Би‑би‑си из Лондона голос Франклина Рузвельта на французском языке:
— Друзья мои, страдающие день и ночь под удушающим ярмом нацистов! Я обращаюсь к вам как один из тех, кто находился в рядах вашей армии и флота во Франции в 1918 году. Я сохранил на всю жизнь глубочайшие дружественные чувства к французам... Я видел ваши фермы, деревни и города. Знаком с вашими солдатами, профессорами, рабочими... Я снова приветствую вас и подтверждаю свою веру в Свободу, Равенство и Братство».
Он просил французов помочь десантникам.
— Vive la France eternelle![2]
В это же время представитель Рузвельта в Алжире взывал к «здравому смыслу и национальным идеалам» французов, что предвещало беду. Мэрфи полагал, что, поскольку высадка началась у Алжира, он сообщит местным французским властям, что крупные американские силы вступили на африканскую территорию и генерал Жиро готов взять на себя ответственность за местное управление. Однако утром 8 ноября случилось непредвиденное — ни Жиро, ни десантники так и не появились. По случаю самым высокопоставленным французом на тот момент в Алжире оказался адмирал Дарлан, который навестил своего больного полиомиелитом сына. Только Дарлан мог действовать от имени Петена. Сначала сообщение Мэрфи о происходивших событиях привело Дарлана в гневливое состояние. Американцы, очевидно, так же глупы, как и англичане, заявил он. Когда Мэрфи доверительно сообщил ему, что полмиллиона войск (преувеличение в несколько раз) высаживается на континент, негодование Дарлана уступило место галльскому реализму или, по крайней мере, здравому смыслу. Он сказал Мэрфи, что будет сотрудничать в случае одобрения Петена.
Далеко на севере, в Виши, старый маршал принял американского поверенного в делах. Рузвельт как «глава государства Соединенных Штатов» прислал послание маршалу как «главе государства Республики Франция». Рузвельт напоминал: немцы «не упускали ни одной возможности для деморализации и унижения вашей великой нации». Они собирались оккупировать Французскую Северную Африку и затем угрожать оттуда Америкам. Президент выражал надежду на сотрудничество французских властей Северной Африки. Ответ Петена для поверенного в делах, составленный Лавалем и помощниками, заготовлен заранее. Маршал узнал об агрессии союзников с недоумением и печалью. Рузвельт приписывал своим противникам ложные намерения. Маршал всегда заявлял, что будет защищать империю, он будет верен своему слову. Под угрозой честь Франции.
— На нас напали, мы будем защищаться — вот приказ, который я отдаю.
На самом деле чувства маршала были менее решительны, чем его слова, но он, как и прежде, несвободен в действиях. Вскоре Петен разорвал дипломатические отношения с Соединенными Штатами, предписав Дарлану действовать по собственному усмотрению.
Французские военные, оказавшись в политическом тумане, добивались четких инструкций и приказов. К полудню 8 ноября — Алжир почти полностью блокирован, прибрежные батареи захвачены союзниками, укрепленные форты окружены — Дарлан согласился сдать город. Обстановка складывалась по‑разному. Два катера со сборными группами командос на борту попытались на заре штурмовать гавань Орана, но были уничтожены, потеряв почти всех людей, за исключением небольшой группы. Десантные войска осуществили быструю и успешную высадку на побережье близ Орана, но французы оказали упорное сопротивление и к вечеру начали готовить контрнаступление на следующий день. На береговых плацдармах Атлантики развернулись тяжелые бои. В Касабланке приказал уничтожить десант Ноге, посчитавший по первым сообщениям, что имеет дело просто с рейдом командос. После неумелой высадки с бесконечными задержками и суматохой американские войска, направлявшиеся к главным городам, попали под сильный артиллерийский огонь французов.
Наиболее драматичным эпизодом стал морской бой у Касабланки — «пальба в устаревшем стиле Флэннагана» между надводными кораблями, как определил этой бой свидетель, военный историк Сэмюэль Морисон. Французские боевые корабли вышли из бухты, чтобы встретить огнем большой американский флот. Недостроенный французский линкор «Жан Барт» оставался в бухте и вел огонь из своих 15‑дюймовых орудий. Американские линкоры, крейсеры и эсминцы открыли ответный огонь по незадачливой французской флотилии, потопив «Жан Барт» на якорной стоянке и десяток других кораблей. Среди многих отличившихся в тот день американских военных моряков — лейтенант Франклин Д. Рузвельт, офицер‑артиллерист на эсминце.
В последующие дни отец молодого Рузвельта, вернувшийся в Белый дом из Шангри‑Ла, с удовольствием занял бы место сына, садившего из орудий простым методом Флэннагана. Сообщения из Алжира и Гибралтара свидетельствовали об осложнении и усилении опасного развития политической обстановки. Заместитель Эйзенхауэра генерал Марк Кларк прибыл в Алжир 9 ноября, в разгар бомбардировки города нацистской авиацией, в надежде остановить конфронтацию. Туда прибыл также Жиро, которому Рузвельт давно «обещал» место главы администрации в Северной Африке. На следующий день Кларк встретился с Дарланом. Американский генерал, подобно своему шефу в Гибралтаре, тяготился политическими аспектами войны. Он поделил французских руководителей на хороших парней и тех, кого в рапортах Эйзенхауэру обозначал аббревиатурой ТСД — «трусливые сукины дети». Прямолинейная тактика Кларка имела немедленные последствия. Дарлан хотел подождать до получения более определенных указаний из Виши, но под давлением Кларка отправил от имени маршала приказы прекратить огонь в Оран и Марокко, где Ноге передал приказ войскам как раз вовремя, предотвратив американский штурм.
Одно дело добиться прекращения огня, опираясь на боевые части Кларка, другое достичь реальной цели Рузвельта — обеспечить активную поддержку французами наступления на немцев и итальянцев к востоку. В продолжавшихся переговорах с Кларком Дарлан имел на руках несколько сильных карт: кажущееся доверие к нему маршала, влияние на офицеров чиновников и колонистов, возможность тянуть время в противовес острой необходимости для Эйзенхауэра как можно скорее умиротворить Северо‑Западную Африку и мобилизовать французов на поход в Тунис, до того как там укрепятся немцы. Большая ставка в игре — французский флот в Тулоне. Очень быстро обнаружилось: американская разведка преувеличивала реальную и потенциальную поддержку, которой пользовался среди французов Жиро. Его просто считали диссидентом. К счастью, сам Жиро осознавал свое политическое бессилие и выражал готовность командовать войсками в Африке под руководством Дарлана.
Пока Кларк и Дарлан вели переговоры, Гитлер действовал с присущей ему энергией. Встретившись в Мюнхене с Лавалем, фюрер потребовал от Виши немедленно открыть порты и авиабазы Туниса для использования войсками «Оси». Лаваль еще раз провозгласил свою фанатичную ненависть к большевизму, но только маршал Петен мог удовлетворить требование Гитлера. Фюрер немедленно отдал необходимые приказания. В полночь 11 ноября моторизованные части германской армии пересекли линию прекращения огня и оккупировали Южную Францию, не встретив сопротивления. Итальянские дивизии вошли на территорию Юго‑Восточной Франции и Корсики. Страны «Оси» приняли меры для укрепления обороны Туниса, даже за счет армии Роммеля, отступавшей на запад под беспрерывными ударами войск Монтгомери.
Оккупация Гитлером оставшейся территории Франции способствовала преодолению тупика в Алжире. В то время как Петен публично отдавал Дарлану приказы продолжать сопротивление, адмирал мог утверждать, что маршал действует по принуждению и в каждом отдельном случае посылает тайком приказы противоположного содержания. Вскоре переговоры завершились. Эйзенхауэр, совершивший кратковременный визит в Алжир, Кларк и Мэрфи договорились с Дарланом, Жиро и другими местными французскими руководителями, что Дарлан будет политическим главой и сохранит пост командующего флотом. Французы окажут активную помощь в освобождении Туниса, а другие вопросы станут решаться путем дальнейших переговоров. Американцам, находившимся в месте событий, соглашение казалось разумным и надежным, — во всяком случае, в нем не было ничего, способного произвести политический взрыв на родине.
«Проститутками пользуются. Их редко любят. Еще реже уважают». Сделка с Дарланом последняя и худшая в длинной цепи торгов и уступок, которые уже ослабили и продолжали ослаблять демократические силы. «Соединенные Штаты ждут от народов мира лояльности только к одному — честной и мужественной демократической политике». Африка вызвала «историческое столкновение двух концепций политического поведения: „охранительной“ или прагматичной концепции, долго поддерживавшейся президентом, и концепции, которая утверждает необходимость продуманной, последовательной политической линии». Но то, что казалось несомненно разумной военной целесообразностью, оборачивалось дорогостоящей политической ошибкой. Дарлан стал первым квислингом Америки. Умиротворение пробивало путь через трудности.
Так высказалась Фреда Кирхвей, редактор и издатель газеты «Нэйшн»; но она выразила также чувства большого числа либералов, идеалистов и независимых американцев, возникшие у них после получения вести о сделке с Дарланом. Прозвучали резкие влиятельные голоса Уолтера Липпмана и Дороти Томсон. Еще более резко отреагировали представители либеральных и левых кругов Великобритании. В обеих странах возмущение проникло в высшие государственные сферы. Обеспокоенный возможным негативным влиянием сделки с Дарланом на престиж и моральный дух де Голля, Иден довел Черчилля до того, что премьер воскликнул:
— Во всяком случае, Дарлан не так несносен, как де Голль!
В Вашингтоне Стимсон был так встревожен подобной реакцией, что пригласил домой своих лучших либеральных друзей — Моргентау, Франкфуртера, Маклейша, — чтобы разъяснить им ценность сделки с военной точки зрения. Его доводы не убедили Моргентау; он эмоционально обличал Дарлана как деятеля, продавшего в рабство тысячи людей, и как англофоба, — нет, цена сделки слишком высока. Министр финансов показался Стимсону «подавленным» настолько, будто вовсе забыл о войне. Если Франкфуртер и имел какие‑то дурные предчувствия в отношении сделки, то нигде не зафиксировано, что он делился ими с президентом.
В этот вечер Стимсон оказал большую услугу президенту, когда узнал от Элмера Дэвиса, что Уилки собирается осудить на форуме нью‑йоркской «Геральд трибюн» руководство США за посулы французам свободы и одновременное сохранение у власти их поработителя.
— Должны ли мы оставаться спокойными, когда обнаруживаем, что долговременный курс правительства на умиротворение режима Виши ведет к своему логическому результату — сотрудничеству с Дарланом, этим орудием Гитлера?
Позвонив своему однопартийцу по телефону менее чем за час до произнесения им речи, Стимсон убедил его умерить свой критический пыл, чтобы не подвергать опасности жизнь 60 тысяч солдат. Уилки возмутился, обвинил Стимсона в посягательстве на его свободу, но, исчерпав свои запасы негодования, согласился высказаться более сдержанно. Его речь ограничилась бичеванием привычного объекта критики — Государственного департамента. Президент слышал выступление Уилки по радио и позднее позвонил по телефону Стимсону, чтобы поздравить министра обороны.
В соответствии с железными законами междоусобной вражды чем больше американцы обхаживали Дарлана в Алжире, тем больше они отталкивали от себя де Голля в Лондоне. Лидер «Свободной Франции», вначале пришедший в восторг от высадки союзников в Африке, охладел к союзникам, когда они провели переговоры с представителями Виши. Он считал сделку с Дарланом политически близорукой, а также коварным замыслом США, добивающихся послевоенной гегемонии.
— Все честное во Франции остается на моей стороне, — говорил де Голль.
Он посетил адмирала Старка и сделал лишь одно замечание:
— Соединенные Штаты вправе оплачивать предателей, но не ценой чести Франции.
Старк отказался принять это на счет своей страны. Черчилль метался между стремлением к активизации боевых действий против «Оси», политикой признания и сотрудничества с де Голлем, а также неприязнью к Дарлану англичан и даже членов его собственного правительства. Он стремился каким‑то образом помочь Эйзенхауэру, в то же время давая ясно понять, что сделка с Дарланом исключительно американское предприятие.
Вначале подобные настроения, казалось, Рузвельта не трогали. Он получил от Эйзенхауэра телеграмму весьма определенного содержания. В ней подчеркивалось, что разрыв с Дарланом имел бы своим следствием пассивное, а возможно, и активное сопротивление французских войск, была бы исключена возможность использования французского флота в Тулоне и военной поддержки французами союзников. На Рузвельта эта телеграмма произвела столь сильное впечатление, что он зачитал ее текст Гопкинсу с выражением, словно защищал своего командующего вооруженными силами в Европе перед судом истории, — так почудилось Шервуду, сидевшему рядом. Но с возрастанием шумихи вокруг Дарлана Рузвельту пришлось оправдываться:
— Я принял к сведению временные политические соглашения генерала Эйзенхауэра в Северной и Западной Африке.
Он выразил понимание и сочувствие широко распространенному мнению, что в свете событий последних двух лет никакого постоянного соглашения с Дарланом быть не может.
— Мы против французов, которые поддерживают Гитлера и страны «Оси». Ни один наш военачальник не имеет полномочий обсуждать состав будущего правительства Франции и судьбу французской империи.
Будущее правительство Франции сформируется не по воле отдельного индивида во французской метрополии или заморских владениях, но по воле самого французского народа, после того как победа Объединенных Наций принесет ему свободу.
Нынешнее временное соглашение в Северной и Западной Африке продиктовано исключительно текущей целесообразностью, оно оправдано только военными соображениями. Его цель — спасти жизнь людей, ускорить наступление на Тунис. Президент призвал аннулировать все законы и постановления нацистских правителей и их идеологов.
Одновременно заверил Эйзенхауэра, что понимает его проблемы, во всяком случае, не подвергает сомнению целесообразность его действий, и генерал может быть уверен в полной поддержке президента. Но Эйзенхауэр должен иметь в виду, что:
«1. Мы не доверяем Дарлану.
2. Нельзя оставлять у власти коллаборациониста и... фашиста больше, чем это абсолютно необходимо».
Рузвельт просил контролировать передвижения и связи Дарлана.
Слова, звучавшие очень бодро, маскировали серьезное разочарование Рузвельта развитием политической ситуации в Африке. В военном отношении операция представляла собой впечатляющий успех. Потери американцев не превышали 1500 человек. Это воодушевляло соотечественников дома. Но ликование омрачалось критикой. Когда Моргентау, все еще удрученный после встречи со Стимсоном, пришел в Белый дом сообщить, что в операции в Северной Африке есть нечто ранящее его душу, Рузвельт привел ему обычный довод о военной целесообразности. Президент подкрепил довод цитированием старой болгарской притчи православной церкви: «Дети мои, во время большой опасности вам разрешается идти вместе с дьяволом до тех пор, пока вы не перешли мост». Рузвельту эта притча так понравилась, что он пересказывал ее Черчиллю и репортерам:
— Помните, это одобряет церковь.
Проблема состояла в том, что Рузвельт столь же мало желал прогуливаться с дьяволом, сколько и народ, которым он руководил. Розенман не мог припомнить времени, чтобы политические нападки задевали президента сильнее или критики раздражали больше, особенно с учетом того, что многие из них обычно его поддерживали. Временами он вообще отказывался обсуждать тот или иной вопрос; иногда с горечью цитировал вслух критические опусы газетчиков. Не помогало и то, что позднее Сталин одобрил сделку с Дарланом на том основании, что военная дипломатия должна использовать не только дарланов, но «даже самого черта и его бабушку». Это шло еще дальше, чем болгарская притча, но Рузвельт предпочитал набрасывать на свою политику покров идеализма, — он и был, в сущности, идеалистом.
Тем не менее он оставался также прагматиком; парадокс целесообразной политики в Северной Африке состоял в том, что эта целесообразность проигрывала во многих отношениях. С самого начала французы оказывали сопротивление, нанося потери союзникам и неся потери сами. Была надежда, что Дарлан сможет привлечь в Северную Африку французский флот в Тулоне, но, когда немцы в конце ноября закрыли базу ВМС, французы рассредоточили свои прекрасные линкоры, крейсеры и эсминцы по разным портам. Ожидалось, что французы помогут наступлению союзников на Тунис, но оказалось, что они не хотели или не могли оказать активное содействие. Кроме того, ставка делалась на то, что быстрое прекращение огня поможет союзникам совершить молниеносный бросок в Тунис, однако немцы опередили их, погода испортилась и вскоре американцы и англичане застряли на тунисском фронте. Если политика использования Дарлана эффективна как средство достижения краткосрочных военных целей, то в долгосрочной или даже среднесрочной перспективе отдача от нее значительно меньше, ее даже можно считать препятствием. Убийство Дарлана в Алжире за день до Рождества 1942 года освободило Рузвельта от этого деятеля, но не от проблемы с ним связанной.
Таким образом, Рузвельт и его военачальники остались с гложущей тревогой по поводу цены, которую можно заплатить, — ее невозможно определить в обстановке разочарования и досады среди антинацистски настроенных во Франции и за ее пределами французов, среди свободных людей повсюду, которые недоумевали, сколько еще можно прогуливаться с дьяволом, как часто и за какую цену.