ШАХМАТНАЯ ДОСКА СТРАТЕГИИ

«Страны „Оси“ понимают, что они должны были выиграть войну в 1942 году или постепенно потерять все, — отмечал президент в своем послании конгрессу от 7 января. — Мне не нужно доказывать вам, что наш противник не победил в 1942 году». Это лишь фрагмент речи Рузвельта, намекающий на благоприятные военные перспективы союзников, но пресса в 1943 году не была столь сдержанной. В ней утверждалось, что «Ось» близка к краху. Теперь это вопрос времени — Гитлер повержен.

Фортуна отвернулась от нацистов драматично и неотвратимо. Еще в октябре 1942 года гитлеровская Германия считалась военным колоссом. На востоке ее войска удерживали две необъятные части советской территории, названные рейхскомиссариатом Остланд и рейхскомиссариатом Украина. Далее на юго‑восток немецкие горные егеря установили флаг со свастикой на вершине горы Эльбрус, высочайшей вершине Кавказских гор. Они захватили нефтяные месторождения Майкопа и приготовились к продвижению на побережье Каспийского моря. На севере оккупирована Норвегия, Швеция изолирована; нацисты вместе с союзной Финляндией все еще терзали в северных морях конвои, направлявшиеся в Россию. На западе Гитлер владел Северной Францией и даже островами в Ла‑Манше. Его подводные лодки и корабли‑рейдеры добились внушительных успехов в Атлантике. На юге Средиземное море стало фактически морем «Оси», а Балканы помещены в жесткие германо‑итальянские тиски; не поддавались контролю только партизаны, которых Берлин считал просто бандитами. Войска Роммеля ожидали приказа наступать на Александрию. На этом этапе Гитлер в самом деле мог соблазниться упоительной идеей прорваться через Иран или Египет — либо через обе страны сразу — к Индии на соединение с Японией.

Затем все рухнуло. За четыре роковые недели — от контрнаступления Монтгомери в последние дни октября и успешной высадки союзников в Северной Африке до «сталинградского котла» в конце ноября, когда войска Красной армии, ударив во фланги противника, соединились в излучине Дона, в 40 милях к западу, — стратегия Гитлера, казалось, потерпела крах. Его фанатичное упрямство лишь осложняло обстановку.

— Я не уйду с Волги! — неистовствовал фюрер в своем штабе.

Но после отчаянных попыток выйти из города двадцать две германские и две румынские дивизии остались замерзать и умирать в Сталинграде. Гитлер потребовал, чтобы Роммель удерживал полосу вдоль побережья Средиземного моря, а его ответ на операцию «Факел» свидетельствовал скорее о намерении остаться в Северной Африке, чем покинуть ее. В час испытаний его подопечные оказались весьма ненадежными друзьями: Франко пассивно наблюдал, как американцы высаживаются в Африке; французы передислоцировали свои корабли из Тулона; турки оказались весьма отзывчивыми на посулы Черчилля.

Тем не менее, точно так же, как в прессе преувеличивалась сила Гитлера в его лучшие времена, теперь, после ряда неудач, преувеличивалась его слабость. Фюреру удалось после Сталинграда консолидировать свои позиции на Восточном фронте, а решение американцев высадить свои войска на западе Северной Африки позволило выиграть время для закрепления в Тунисе. Немецкие подлодки вскоре развили наступательную активность в Атлантике до такой степени, что у Рузвельта возникли опасения за осуществимость десантной операции союзников через Ла‑Манш и даже за безопасность самой Англии. Гитлер располагал бесценным преимуществом — использовал внутренние ресурсы огромной завоеванной территории.

К тому же вторжение в Африку имело для Гитлера и положительную сторону: он убедился, что союзники некоторое время не смогут осуществить десантную операцию в Северной Франции и, следовательно, у него сохраняется возможность посылать подкрепления на Восточный фронт — для него он оставался решающим. Взятие такой крепости, как Европа, было для противников Гитлера делом нелегким, особенно для англичан и американцев: им нужно победить в Африке, а затем двигаться в подбрюшье, представлявшееся Гитлеру гораздо менее мягким, чем Черчиллю. Стратегия фюрера, предусматривавшая молниеносный удар, разгром и захват территории противника, обанкротилась, но его стратегия, направленная на раскол в стане противника и истощение врагов, сохраняла актуальность.

Для претворения такой стратегии в жизнь у Гитлера имелось эффективное оружие: беспощадная решимость отклонять предложения об отступлении, смена колеблющихся военачальников и умение убеждать солдат стоять насмерть. Таким образом, он извлекал дорогую цену за каждую операцию противника. Его решимость и безжалостность оставались непоколебимыми. В течение дня он выслушивал сводки с фронтов то с каменным выражением лица, то впадая в ярость; отдавал распоряжения по мелким тактическим вопросам, распекал помощников и военачальников за глупость, трусость, готовность застрелиться, вместо того чтобы сражаться до конца. Вечерами расслаблялся, ужиная за столом с изнуренными или просто усталыми офицерами. Час за часом продолжался его монолог вокруг германской императорской династии, бюрократов, промышленников, интеллектуалов, католической церкви с ее компонентами (папами, пасторами, Изабеллой, «величайшей в истории шлюхой»), Санкт‑Петербурга, венгров, адвокатов — всех, к кому он питал неприязнь. Кроме того, вокруг деревенских женщин, солдат, Муссолини, младенцев и квалифицированных рабочих, к которым он испытывал привязанность.

Он часто говорил о своих соперниках: о Рузвельте, «полукровке», с поведением «лживого, мелочного еврея»; о Черчилле, «старой краснорожей проститутке от журналистики», «беспринципной свинье»; о Сталине, «полузвере‑полутитане», «аскете, державшем огромную страну железной хваткой». Говорил о русских, которых ненавидел; англичанах — их полуненавидел‑полуобожал; американцах — этих презирал и чуточку опасался. И почти всегда возвращался к вопросу о евреях — корне всего зла.

В Москве «полузверю‑полутитану» исход битвы за Сталинград в начале 1943 года доставил лишь частичное удовлетворение. Теперь источником неприятностей стали союзники. Добрые отношения с Черчиллем резко ухудшились после общения в августе двух лидеров в Москве. Постоянно досаждающая проблема — конвои с поставками по ленд‑лизу, идущие вокруг северного побережья Норвегии через арктические моря в Мурманск. В сентябре конвой PQ‑18 отправился туда в сопровождении мощного прикрытия из кораблей и авиации ВМС — нового вспомогательного авианосца, эсминцев и десятка бомбардировщиков‑торпедоносцев. Хотя Советы выслали со своей стороны бомбардировщики дальнего радиуса действия и истребители, в порт назначения прибыло лишь около двух третей грузовых и транспортных судов. С началом операции «Факел» англичане решили прервать посылку конвоев северным путем. Черчилль информировал об этом Сталина. Ответ последнего беспощадно лаконичен: послание Черчилля получено.

Но главной проблемой оставался второй фронт. По мере того как колонны вермахта продвигались на Кавказ и приближались к Волге, Сталин с горечью вспоминал обязательства, данные ему, как он полагал, в 1942 году. Его горечь публично выплеснулась в речи 6 ноября 1942 года, во время празднования 25‑й годовщины Октябрьской революции. В своей обычной дидактической манере он задавал вопросы и давал на них ответы:

— Как объяснить тот факт, что немцы... захватили инициативу в боевых действиях этого года и добились существенных тактических успехов на нашем фронте?

Дело в том, что немцы и их союзники смогли мобилизовать все свои наличные ресурсы и перебросили на Восточный фронт. Но почему им удалось это сделать?

Потому что отсутствие второго фронта в Европе позволило им осуществить свои операции без всякого риска.

Сообщил, что на советском фронте воюют 240 дивизий нацистов и их сателлитов. А сколько дивизий противостоит англичанам на ливийском фронте?

— Только четыре, — да, четыре немецкие и одиннадцать итальянских дивизий. — И зловещим тоном продолжал: — Часто спрашивают: «Будет ли в конце концов открыт второй фронт в Европе?» Да, будет, рано или поздно будет открыт. И это будет сделано не только потому, что мы в нем нуждаемся, но, помимо всего прочего, потому, что союзники нуждаются в нем не меньше, чем мы. Наши союзники не могут не сознавать, что, поскольку Франция выведена из военных действий, отсутствие второго фронта против фашистской Германии может плохо кончиться для всех свободолюбивых стран, включая самих союзников.

И все же, когда английские и американские войска высадились в Африке, Кремль не мог скрыть своего удовлетворения. Сталин телеграфировал Черчиллю, что чрезвычайно удовлетворен его военными успехами в Ливии и успешным началом операции «Факел». Об этом оповестили подразделения и части Красной армии, отражавшие натиск врага, что, очевидно, ободрило бойцов. В конце месяца Сталин даже послал Черчиллю поздравление с днем рождения. Но главная проблема оставалась нерешенной. В ту же неделю, когда посылал премьеру поздравительную открытку, Сталин телеграфировал ему: что думает Черчилль о прежнем запросе советского лидера насчет второго фронта в Западной Европе в 1943 году?

Но даже в самый мрачный период, до Сталинграда, Кремль, видимо, задумывался над последствиями того, что союзники откладывают открытие второго фронта. Взятие Россией на себя военного бремени могло позднее принести плоды. «Определить направление главного удара — значит предвосхитить характер операций на весь период войны, определить на девять десятых судьбу всей войны, — писал Сталин. — В этом задача всей стратегии». Несомненно, кремлевские стратеги полагали, что уклонение Запада от нанесения такого главного удара повлияет на послевоенную обстановку решающим образом. Брук отмечал в Москве, что Сталин — реалист, какого еще поискать. «Планы, гипотезы, будущие возможности для него ровным счетом ничего не значат, но он всегда готов считаться с фактами, даже самыми неприятными». Как бы Сталин ни хотел открытия второго фронта, он, судя по всему, понимал, что в неприятных фактах содержатся также благоприятные возможности.

Уинстон Черчилль обдумывал в тревожные осенние месяцы 1942 года возможности иного рода. В его мозгу роились альтернативы, случайности, выборы. Сломают ли нацисты хребет красному медведю на этот раз? Или, наоборот, вермахт обессилеет настолько, что станет возможным быстрое вторжение на континент западных союзников? В любом из этих случаев пойдет ли Сталин на сепаратный мир? Выдержит ли Монтгомери натиск африканского корпуса немцев, а затем нанесет ответный удар? Обеспечит ли операция «Факел» надежный плацдарм? Как быстро союзники закрепятся в Северо‑Западной Африке, а затем развернут наступление на Тунис? Будет ли Гитлер посылать подкрепления своим зажатым в тиски войскам в Африке?

Черчилль метал взгляды на карту Средиземноморья, где сосредоточились заманчивые возможности и перспективы. Вмешается ли Франко? Устоит ли Мальта? Можно ли вовлечь в войну Турцию? С течением времени ответами на некоторые из его вопросов послужили реальные события, но с теми же событиями открывались новые альтернативы. Следует ли считать Сицилию естественным перевалочным пунктом для входа в подбрюшье Европы? А как насчет Сардинии и даже Корсики?

Наблюдая бурные события в Средиземноморье, Черчилль не упускал из виду и «Раундап» («Облава») — план сравнительно ранней операции по высадке войск союзников в Европе через Ла‑Манш. К изумлению своих помощников, Черчилль неожиданно заявил (во время высадки союзников в Африке) своим штабистам, что «прискорбно, если успех „Факела“ и Аламейна будет развит в 1943 году лишь захватом Сицилии и Сардинии».

— Если операция в Африке будет использована как предлог для сосредоточения крупных сил в целях обороны, — сказал он, — то лучше бы эта операция вообще не проводилась. Будут ли русские удовлетворены «нашим залеганием здесь на весь 1943 год, в то время как Гитлер предпримет генеральное наступление против них в третий раз?

Премьер все еще склонялся к «Раундап», хотя и отнесенному на август, но отнюдь не желал, чтобы англо‑американские армии увязли в Северной Африке. Эта территория — плацдарм, а не диван для отдыха.

Брука раздосадовала эта позиция. Разве американцы не заявляли, что «Факел» — прелюдия к «Раундап» в 1943 году? Премьер‑министр «не считается с реальностью, — жаловался Брук в дневнике. — То мы сокращаем свои войска, то должны вторгаться на континент огромными силами... Он неисправим, а я совершенно изнурен...». Однако военные считали, что непостоянство шефа в стратегии произведет новую переориентацию его целей. Они знали также, что в одном вопросе ни он, ни они сами не изменят своих мнений: британские солдаты больше никогда не попадут в тупиковое положение и мясорубку времен Первой мировой войны.

Стратегия Черчилля держала в поле зрения один регион: Европа, Атлантика, Западная Европа, прибрежная Европа. «Должен признаться, мои помыслы обращены в первую очередь к Европе — к возрождению славы Европы, колыбели современных стран и цивилизации, — писал он Идену за две недели до начала операции „Факел“, во время обмена мнениями о послевоенных планах. — Неимоверная катастрофа, если русское варварство затмит культуру и независимость древних государств Европы...»

Весной 1942 года Рузвельт импровизировал в стратегии еще больше, чем Черчилль. По крайней мере, бывший моряк грубо наметил свои приоритеты и четко определил антипатии. Речь идет о его предпочтении периферийных военных операций и категорическом отказе рисковать большими потерями во Франции. Кроме «приоритета Атлантики», Рузвельт не имел ориентиров в этом отношении. Его нежелание брать на себя четкие стратегические обязательства — одна из причин застоя в работе плановиков во время осуществления операции «Факел».

С точки зрения Рузвельта, однако, принятие стратегических решений и взятие обязательств невозможны в условиях, когда развитие событий на театре военных действий определялось множеством факторов, которые невозможно учесть. Загадкой оставался сам Черчилль. В начале и середине 1942 года американские военные неоднократно предупреждали премьер‑министра, что вторжение в Северную Африку исключает крупномасштабную десантную операцию через пролив в 1943 году. Черчилль, казалось, с энтузиазмом воспринимал эти предупреждения. Тем более странно, что осенью он изменил свою позицию и потребовал от штаба продолжать подготовку операции «Раундап». Его поведение объясняется изменением военной ситуации — так он себе это представлял. Пессимизм американских штабистов, полагал Черчилль, проистекает из опасений: русские к 1943 году настолько ослабнут, что Гитлеру удастся перебросить во Францию десятки дивизий и использовать их для разгрома англо‑американского десанта. Однако осенью 1942 года стало очевидно, что русские сами способны нанести ответный удар и вынудить вермахт сосредоточить почти всю свою военную мощь на Восточном фронте. Черчилль учитывал и другой фактор: он опасался, что задержка с операцией «Раундап» приведет к отвлечению американских войск и военных поставок в Тихоокеанский регион. Эти соображения побуждали его добиваться осенью переоценки всей стратегической ситуации. Из‑за них Черчилль не стал надежным партнером Рузвельта в принятии решений глобального характера.

Но если изменчивая стратегия Черчилля была не совсем ясна президенту, то стратегия Сталина представляла собой почти сплошной туман. Непонятна не главная установка главы правительства, — его настойчивые призывы к открытию второго фронта звучали в Белом доме как пожарные колокола. Неопределенностью и подозрениями окутались другие вопросы во взаимоотношениях Рузвельта и Сталина. В стремлении усилить русских любым путем, за исключением немедленной десантной операции через пролив, Рузвельт и Черчилль предложили Сталину передать под советское стратегическое командование подразделения бомбардировочной и истребительной авиации на Кавказском фронте, где обстановка становилась все более критической. Казалось, идея воспринята Кремлем положительно. Реализация предложения ставилась в зависимость от развития обстановки на Ближневосточном фронте и особенно на фронтах Северной Африки. Когда возникла необходимость прервать посылку конвоев в Мурманск, Рузвельт решил, что предложение следует реализовать без всяких условий. «Сегодня Русский фронт — наша величайшая опора», — подтвердил он свою позицию Черчиллю.

На практике возникли проблемы. Русские, как оказалось, в силу различных военных и политических причин не желали иметь на советской территории полностью укомплектованные иностранными экипажами подразделения авиации — они хотели иметь одни самолеты. В середине декабря Рузвельт писал Сталину, что ему неясна стадия решения вопроса, но он все еще готов направить авиационные подразделения с американскими экипажами, которые будут иметь своих командиров, но выполнять приказы советского командования. Сталин ответил, что в авиационных подразделениях больше нет необходимости, но не будет ли Рузвельт любезен ускорить отправку на советский фронт истребителей без экипажей в соответствии с согласованной программой.

С аналогичными проблемами, осложненными советским нейтралитетом в отношении Японии, Рузвельт сталкивался в попытках переправлять русским самолеты из Аляски через Сибирь. Удрученные американцы приходили к неизбежному выводу: их русские соратники больше заинтересованы в бомбардировщиках, чем в боевом братстве.

К декабрю 1942 года обстановка для Рузвельта несколько прояснилась. Положение союзников в Северной Африке упрочилось с отступлением Роммеля в Тунис. Испания осталась нейтральной. Окончательное выдворение войск «Оси» из Африки должно занять больше времени, чем ожидалось, но уже определяется приблизительно, когда это будет сделано. Красная армия не только удерживала свои позиции, но и контратаковала. Наступление японцев в Тихоокеанском регионе остановлено, они все еще сохраняют мир с Россией. Но по мере того как прояснялись и отступали назад некоторые важные вопросы, на передний план выдвигались новые. Победы Советов делали десантную операцию через пролив более или менее актуальной. Должны ли англо‑американские войска укрепиться на средиземноморском побережье, откуда могут контролировать морские коммуникации между Западом и Востоком, или им нужно двигаться на север? Если выбор падет на последнее, то куда? Следует ли выводить из войны Италию или нанести удар подальше к востоку, через Балканы или греческие острова?

Тактика в действиях Рузвельта взяла верх над стратегией. Через год после Пёрл‑Харбора у него нет определенного плана ведения боевых действий. А в отсутствие стратегических обязательств открывается простор для разного рода других планов, давлений, требований, интересов. Яркий пример — Тихоокеанский регион. Вопреки ориентации на «приоритет Атлантики» к концу 1942 года более половины американских дивизий за рубежом развернуты для войны против Японии. «Ограниченные» наступательные действия против японцев ежедневно влекли за собой новые обязательства и осложнения, как в случае с операцией на Соломоновых островах, и требовали от плановиков в Вашингтоне перераспределения сил на Тихоокеанский регион. Требования в связи с этим росли — в отсутствие разработанного стратегического плана, устанавливающего железные приоритеты и исключающего отвлечение сил в самых суровых обстоятельствах.

Потребность в ясной стратегии остро ощущалась. «Полагаю, как только мы вышвырнем немцев из Туниса, нужно добиваться созыва конференции по военной стратегии Великобритании, России и США», — писал Рузвельт Черчиллю в конце ноября. Он предложил, чтобы военные руководители западных союзников встретились с советской делегацией в Москве или в Каире. Черчилль согласился с идеей конференции, но не только с участием одних военных. Русские генералы, говорил он, попросту станут отсылать решение каждого военного вопроса к Сталину. Все, что советские руководители потребуют, сведется к открытию второго фронта. Почему бы не встретиться главам государств и правительств?

Немного поколебавшись, Рузвельт согласился. Он предложил провести встречу «Большой тройки» в сопровождении представителей штабов трех стран в середине января, к югу от Алжира, в Хартуме или окрестностях («Не люблю москитов»). Президент выразил сомнение в целесообразности идеи Черчилля об остановке Маршалла в Лондоне по пути на конференцию: «Не хочу, чтобы у Сталина возникло впечатление, будто мы перед встречей с ним обо всем договорились. Думаю, мы столь хорошо понимаем друг друга, что в предварительных совещаниях между нами нет необходимости...» Рузвельт закончил послание замечанием: «Предпочитаю комфорт оазиса плоту Тильзита».

Перспектива встречи «Большой тройки» обрадовала Черчилля. «Это единственный способ разработать хороший план на 1943 год», — телеграфировал премьер президенту. В настоящее время нет ничего похожего ни по масштабу, ни по уровню развития событий. Он все еще надеялся, что начальники штабов Англии и США проведут предварительную встречу для выработки каких‑то определенных планов. «В противном случае Сталин встретит нас вопросом: „У вас опять нет плана открытия второго фронта, которое вы мне обещали в 1943 году?“

Рузвельт полагал, что Сталин согласится на встречу, но ошибся. Диктатор заявил, что не может покинуть страну во время проведения важных военных операций, и ничего не сказал о возможности приезда в Советский Союз Рузвельта и Черчилля. Рузвельт ответил, что «глубоко разочарован», и справился о 1 марта как о возможной дате встречи. Снова последовал ледяной ответ: положение на фронте не позволит этого даже в марте. Сталин поинтересовался, нельзя ли обсуждать эти вопросы в переписке, пока еще нет возможности встретиться. «Думаю, в этом мы не разойдемся во мнениях». Должно быть, Сталин озаботился тем, что теряет возможность поднять вопрос об открытии второго фронта на встрече с западными лидерами лицом к лицу. «Уверен, — продолжал он, — что не будет упущено время для выполнения обещания об открытии второго фронта в Европе в 1942‑м или весной 1943 года, которое дали вы, господин президент и господин Черчилль, и что второй фронт в Европе будет действительно открыт совместными усилиями Великобритании и США следующей весной».

Таким образом, Сталин бросил вызов конференции даже не участвуя в ней. Рузвельт предложил Черчиллю встретиться в любом случае. Встреча не могла состояться в Англии «по политическим соображениям». Президенту хотелось также выйти на пару недель из политической атмосферы Вашингтона. В отсутствие Сталина они не нуждались в том, чтобы иметь при себе дипломатов, поскольку обсуждению подлежали в основном военные вопросы. Как насчет того, чтобы местом встречи выбрать Касабланку? Военные могут прибыть туда на несколько дней раньше, чтобы подготовить почву. «Конечно, — согласился Черчилль, — и чем скорее, тем лучше...»

Рузвельт знал, что англичане на конференции станут придерживаться определенного плана. Черчилль и его начальники штабов действительно подготовили документы, в которых подчеркивалось: необходимо энергично продолжать операцию «Факел» с целью вывести Италию из войны, вовлечь в нее, как они надеялись, Турцию и исключить передышки для стран «Оси». Десантная операция через пролив трактовалась как основной, но долговременный проект, осуществимый в августе или сентябре, если позволят обстоятельства. Американские плановики тоже поработали над документами — упор сделали в первую очередь на десантную операцию через пролив. Во вторую очередь (своего рода блеф перед англичанами) предусматривалось продолжать наступательные и оборонительные операции против Японии в Тихоокеанском регионе и в Бирме; Средиземноморье даже не упоминалось. В ответ англичане через неделю начали настаивать на своем.

7 января 1943 года, перед отбытием в Касабланку, Рузвельт обсудил со своими начальниками штабов позицию США на встрече. Вскоре выяснилось, что разногласия имеются не только между лидерами США и Англии, но и между самими американскими начальниками штабов. Кинг добивался постоянного давления на японцев, чтобы не дать им консолидировать свои завоевания. Арнолд, как и следовало ожидать, подчеркивал важность применения боевой авиации. Маршалл предложил ограниченную десантную операцию через пролив после июля 1943 года. Рузвельт, все еще надеясь избежать определенного решения, предложил компромисс. Следует готовиться как к операциям в Средиземноморье, так и к десанту через пролив с отсрочкой на месяц‑два. Маршалла раздосадовало это замечание. Совещание отложили без всякого решения. Накануне споров с англичанами Верховный главнокомандующий все еще уклонялся от стратегического обязательства.