ЖЕРНОВА БОГА

— Мы не будем иметь дело с фашизмом никаким способом и ни в какой форме, — провозгласил президент в беседе у камелька 28 июля.

На деле все было не так просто. Правительство Бадольо все еще вело переговоры с Гитлером об обороне страны.

— Война будет продолжаться, — заявлял Рим.

Фюрер, чьи дивизии приготовились установить контроль над Италией, отреагировал с присущим ему раздражением.

— Йодль, — воскликнул он, — действуйте в обычном порядке!

Танковые части, с их грозными орудиями, войдут в Рим и «сместят правительство короля и всю эту команду» — он выручит своего друга Муссолини.

— Я приду прямо в Ватикан! — пригрозил Гитлер. — Думаете, Ватикан меня смутит? Мы немедленно возьмем его в свои руки.

Он захватит там весь дипломатический корпус — «этот сброд... стадо свиней». Впрочем, пока решил послать несколько дивизий закрыть проходы через Альпы.

У Бадольо, как и девять месяцев назад у Дарлана, на руках несколько козырей: итальянский флот, несколько верных дивизий, правительственная структура. Он также держал в плену, что немаловажно для Черчилля, 74 тысячи британских военнопленных, которых мог передать нацистам. Возникла старая дилемма: президент хотел соблюсти моральную безупречность, чтобы драматизировать разгром «Оси», искоренение фашизма, избавление от груза прошлого, но перевешивали непосредственные военные нужды. Поэтому он позволил Черчиллю не настаивать на условиях безоговорочной капитуляции во время переговоров с Бадольо. Либеральные критики президента не унимались. Некоторые «придирчивые люди», предостерегал президент Черчилля, готовы поднять шум, если союзники признают Бадольо или династию Савоев. Это те самые люди, которые «так много скандалили в связи с Дарланом». Рузвельт опасался анархии в Италии и того, что количества союзных войск, которое потребуется для установления порядка, не хватит.

Как раз озабоченность Рузвельта и Черчилля социальными потрясениями и тревожила проницательных либералов больше всего. «Общественное мнение союзных стран совершило бы большую ошибку, — писал в „Нью‑Йорк таймс“ граф Карло Сфорца, — если бы продемонстрировало страх перед так называемой угрозой революции. Этот страх был наилучшим союзником Гитлера и Муссолини в течение многих лет политической слепоты Чемберлена...» Ветеран антифашистского сопротивления в Испании и редактор военно‑политического приложения к газете «Нэйшн» Альварес дель Вайо жаловался на отсутствие четкой демократичной, антифашистской политики. Но в данный момент Рузвельт делал упор на военную политику, на вторжение в Италию.

Черчилль 5 августа отправился на «Куин Мэри» на конференцию в Квебеке. В тот же день он сообщил Рузвельту результаты первого зондажа обстановки в Риме, а также разведывательную информацию об Италии. Как и всякий рудимент, итальянская власть сметена в течение двух недель. Италия стала красной. В северных городах армия подавила коммунистические демонстрации, средний класс растворился, сообщал Черчилль. Между патриотами, группировавшимися вокруг короля, и «неистовым большевизмом» больше ничего не стояло. Немцы готовы овладеть ситуацией. В этих условиях король и Бадольо будут имитировать сопротивление союзникам, но это всего лишь демонстрация. «Если мы не можем атаковать немедленно Германию через Балканы, таким образом вынуждая немцев уйти из Италии, то, чем скорее мы высадимся в Италии, тем лучше».

Пока Рузвельт и Черчилль обменивались телеграммами об Италии, группа сопровождавших премьера лиц (самая многочисленная до сих пор, если учесть, что она включала госпожу Черчилль и их дочь Мэри, а также свыше 200 помощников) двигалась на борту корабля на запад. Как обычно, по пути шла активная работа над будущими планами. По прибытии 9 августа в Галифакс и проверке результатов подготовительных мероприятий в Квебеке, где специально построены накаты для подъема президента на верхний этаж цитадели, Черчилль с дочерью отправились в Гайд‑Парк. Совершив по пути зигзаг, чтобы показать Мэри Ниагарский водопад, он сказал репортерам, что видел водопад тридцать лет назад и с тех пор принцип действия этого чуда природы не изменился. В Гайд‑Парке Черчилль встретил обычное гостеприимство Рузвельта, душную погоду и выслушал жалобы болезненного Гопкинса на утрату расположения шефа. Но через два дня все выглядело по‑прежнему. Вскоре вся компания выехала на север для переговоров.

Представители военных штабов Рузвельта снова попытались подготовиться к конференции столь же тщательно, как и помощники Черчилля. Они понимали, что поддержка их позиции Верховным главнокомандующим — решающий фактор. Маршалл доказывал Рузвельту необходимость скорейшего десанта через пролив, используя весь свой моральный и профессиональный авторитет. Помня, что за очевидным решением в прошлом году о проведении операции «Раундап» («Облава») последовало вторжение в Северную Африку, начальник штаба сухопутных сил решительно возражал против каких‑либо периферийных операций в дальнейшем. Стимсон, вернувшийся только что из Лондона, где спорил лицом к лицу с Черчиллем о планах десантной операции через пролив, ставил вопрос перед президентом еще жестче.

— Мы не сможем войти в соприкосновение с немецким противником, пока нашими войсками командует англичанин, — говорил он Рузвельту. — Бремя Пассендаля и Дюнкерка слишком давит на англичан.

Они готовы воевать с немцами лишь на словах, убеждал министр президента. Все еще считают, что Германию можно победить одной ставкой на истощение, но Сталина этими трюками не проведешь.

Стимсон пытался убедить президента историческим примером:

— Дома нам предстоит трудный год. Робкие граждане и злопыхатели готовы воспользоваться любым нашим колебанием по части ведения войны. Твердое, решительное руководство, с другой стороны, заставит их замолчать. Американцы вели себя так в ужасном 1864 году, когда одобрили решительную настойчивую тактику ведения боев в Вирджинии, несмотря на большие потери при Уилдирниссе, Споттсильвании и Колд‑Харборе.

Если Рузвельт нуждался в убеждении, чтобы принять решение по десантной операции через канал, Стимсон и Маршалл своего добились. Встретив в Квебеке твердую и единую позицию американцев, англичане приготовились теперь взять на себя обязательство по операции, но по‑прежнему добивались активизации усилий союзников в Италии — отчасти, говорили они, для подготовки вторжения во Францию. Но при всем этом Черчилль возражал против наступательных операций во Франции, пока союзники не достигнут полного превосходства в наземных силах и авиации. Несколько дней начальники штабов сторон спорили до хрипоты о правильном сочетании сил, концентрировавшихся для операции через пролив и вторжения в Италию. Рузвельт и Черчилль поддерживали каждый свою сторону. В итоге договорились, что главной операцией союзников станет десант через пролив, намеченный на 1 мая 1944 года. Предусматривалась также активизация усилий в Средиземноморье с целью вывести из войны Италию и захватить Римскую область для базирования там авиации. Вторжение в Южную Францию — проект, которому Черчилль давно противился, причем так и не принял полностью, — планировалось в связи с ударом на севере.

Агония Италии все настойчивее напоминала о себе в тихих комнатах здания, с окнами, выходящими на стены когда‑то осаждавшейся крепости. Бадольо все еще находился в щекотливом положении: с одной стороны, нацисты накапливали силы к северу от Рима, с другой — маячило вторжение в Италию союзников из Сицилии. Возникла продолжительная пауза в боевых действиях, пока противоборствовавшие стороны находились в равновесии сил, а Бадольо зондировал почву в Испании и Португалии. Союзники настаивали на безоговорочной капитуляции, намекая позже на облегчение условий сдачи. Это напоминало диалог слепых, в котором каждый — жертва собственных галлюцинаций. Два историка позднее отмечали: «В преддверии кошмара немецкой оккупации Италия молила: „Помогите, я не свободна!“ После долгой паузы союзники ответили: „Сдавайтесь!“

В сущности, Рузвельт требовал, чтобы Эйзенхауэр просто добивался формальной безоговорочной капитуляции, указывая на более благоприятное отношение союзников позже в зависимости от степени сотрудничества Италии с ними. Англичане предпочитали немедленное военное решение проблемы долгосрочным политическим мерам. В Квебеке президент следовал британской линии. Однако военные события вскоре возобладали над дипломатией и переговорами. Перед рассветом 3 сентября британская 8‑я армия начала форсировать Мессинский пролив и накапливаться на побережье континентальной Италии. В тот же день представители Италии после мучительных переговоров подписали условия военной капитуляции в оливковой роще близ Сиракуз. Было очевидно, что огласка капитуляции вызовет немедленные ответные действия немцев, поэтому генерал Максуэл Тэйлор отправился в Рим, чтобы согласовать с итальянским Генеральным штабом внезапный захват авиадесантными силами союзников аэродромов вокруг Рима. Он опоздал — нацисты выступили первыми, имея превосходящие силы. Десант Тэйлора отменили, но прекращение огня объявлено. Италия капитулировала.

Теперь события ускорились. Немцы начали окружать Рим. Королевская семья, Бадольо и его чиновники бежали в Бриндизи. Итальянские боевые корабли, после того как подверглись массированным бомбардировкам немецкой авиации, укрылись на Мальте. Муссолини, переведенного в горное ущелье в Центральной Италии, вызволили из заключения 90 немецких парашютистов, доставивших его на торжественный прием фюрера. Между тем союзники начали в Италии решающие операции.

Американские и английские войска 9 сентября высадились в Салерно, на пляжах, расположенных большим полумесяцем в 30 милях к югу от Неаполя. Пехота союзников двинулась по узкой равнине к зубчатому горному хребту, встречая яростное, но разрозненное сопротивление. Накануне вторжения союзников итальянские войска узнали о капитуляции страны, но немцы искусно обороняли эту местность, поэтому сопротивление наступлению союзников оказалось более серьезным, чем ожидалось. Фельдмаршал Альберт Кессельринг с облегчением узнал, что союзники не высадились ближе к Риму. Поскольку высадка совершилась далеко на юге, фельдмаршал укрепился в столичной области. Но Салерно располагался также довольно далеко, и 5‑я армия генерала Марка Кларка пользовалась надежным прикрытием с воздуха и имела надежную связь с 8‑й армией Монтгомери, наступавшей от Таранто и с подъема «итальянского сапога».

Через четыре дня после высадки союзников у Салерно немцы накопили достаточно сил, чтобы нанести ряд мощных ударов по позициям союзников и попытаться отрезать два десанта друг от друга; это им почти удалось. Американские артиллеристы и противотанковые подразделения приняли на себя основной удар немцев, поддержанные огнем корабельной артиллерии союзников. Несмотря на вынужденное отступление, десантники удержались на пляжах. Через неделю после дня высадки передовые дозоры 5‑й и 8‑й армий вошли в непосредственный контакт.

Когда началось сражение, Рузвельт и Черчилль находились в Гайд‑Парке. Ход сражения беспокоил премьера, поскольку напомнил ему, что в течение веков битвы проигрывались именно тогда, когда генералам не удавалось энергично наступать. Он отправил войскам на фронт послание с инструкциями, в то время как Рузвельт предоставил Эйзенхауэру и его подчиненным вести дело самостоятельно. После того как сражение приняло благоприятный оборот, Черчилль поздравил Эйзенхауэра: «Как говорил во время битвы при Ватерлоо герцог Веллингтон, „это была чертовски быстрая схватка“. Сталин телеграфировал Рузвельту и Черчиллю, что высадка в районе Неаполя значительно облегчит Красной армии операции на советско‑германском фронте. В Италии союзные войска перегруппировали силы и начали преследовать противника, отступавшего на север, по узким дефиле между Салерно и Неаполем. Немцы отступали медленно, нанося союзникам потери, но 1 октября Неаполь освобожден.

Успешная наступательная операция в Италии открыла для президента новые военные и политические возможности. Создала она и военно‑политические дилеммы. Продвижение союзников на север Апеннин влияло на их отношения со странами Иберийского полуострова, французами, югославами, греками, турками и народами южного побережья Внутреннего моря. В последующие месяцы Рузвельт тратил много усилий на мобилизацию активной поддержки или, как минимум, пассивного сотрудничества средиземноморских стран, отличавшихся вековой враждой и подозрениями в отношении друг друга и великих держав.

На побережье Средиземноморья располагалась также Палестина — убежище и проблема. Из всех возможностей, открывшихся перед Рузвельтом, наиболее обнадеживающей и трагичной стала — облегчить судьбу европейских евреев. Выжили в оккупированной нацистами Европе 10 тысяч, а пути спасения пролегали для них главным образом через Средиземноморье. В 1942 году в Белый дом просочились сведения о решении нацистов настолько ошеломляющем, что сотрудники администрации не могли поверить и попросили зарубежные службы подвергнуть их проверке. Гитлер приказал «окончательно решить» расовую проблему посредством организации облав и систематических убийств всех евреев, проживающих на оккупированных территориях. Сообщения оказались достоверными.

Разумеется, президента тревожило преследование евреев — еще со времени прихода Гитлера к власти в 1933 году. В ходе войны он неоднократно осуждал нацистов за преступления и предупредил о наказании за них, большие и малые. В конце 1942 года он сообщил о плане Объединенных Наций создать комиссию по расследованию военных преступлений. Ясно, однако, что сдерживающий эффект этих предупреждений невелик. Каждый месяц умерщвлялись 10 тысяч евреев.

Растущее возмущение общественности Англии и США требовало немедленно действовать. В декабре 1942 года раввин Стефан С. Уайз, глава Американского еврейского конгресса, писал Рузвельту: «Дорогой босс, не хочу увеличивать ни на атом ужасное бремя, которое вы в настоящее время несете с чудотворной и, как мне кажется, ниспосланной Небом силой. Но вам известно, что на долю евреев выпало самое большое несчастье за всю историю в форме массовой бойни Гитлера». Минимум два миллиона еврейских граждан уже убиты, писал Уайз. Он попросил президента встретиться с еврейскими лидерами. На этой встрече, происшедшей через год после Пёрл‑Харбора, Рузвельту вручили двадцатистраничный документ о нацистском «Плане уничтожения». Президент заверил участников встречи, что Соединенные Штаты будут стремиться спасти тех, кого еще можно спасти, и покончить с преступлениями. «Жернова Бога мелют медленно, — говорил он, — но перемалывают все мельче».

Жернова не только юстиции, но также администрации Рузвельта медленно и мелко мололи весь 1943 год, к разочарованию и отчаянию еврейских и других лидеров. Некоторые выступали за то, чтобы союзники начали прямые переговоры со странами «Оси» ради освобождения евреев. Другие — как минимум за ослабление союзниками блокады с целью обеспечить поставки продовольствия и медикаментов заключенным концлагерей и за то, чтобы убедить нейтральные страны открыть границы для спасающихся бегством евреев. Администрацию призывали приостановить действие иммиграционных квот, чтобы стимулировать поток беженцев из стран «Оси». В начале 1943 года Вашингтон, казалось, развил активность в этом направлении или по крайней мере ее имитировал. В самом деле, Лондон и Вашингтон состязались за публичное признание их озабоченности судьбой евреев. Но в действительности активность администрации давала мало результатов. На конференции по проблемам беженцев, состоявшейся в апреле на Бермудах, американская и британская делегации согласились на некоторые полумеры, но воздержались от обязательств по созданию фондов для беженцев, предоставлению судов для их перевозки или изменению иммиграционных законов. Знакомясь с итогами работы конференции в начале мая, президент согласился вместе с Англией финансировать перемещение определенного количества людей и одобрил создание в Северной Африке временных складов. Но энергично возражал против попыток пересмотреть иммиграционные законы и сомневался, что необходимо направлять большое число евреев в Северную Африку, воздерживался от обещаний безграничной помощи беженцам.

В последующие несколько месяцев политику администрации в этом вопросе формировала скорее осмотрительность, чем моральное негодование. Государственный департамент тратил недели на рассмотрение вопросов о визах для беженцев, даже на письменные ответы им. Но каждая потерянная неделя означала гибель тысяч евреев и других узников, числившихся в ужасном реестре смерти Гитлера. В августе 1943 года «Нью‑Йорк таймс» опубликовала «список уничтоженных» с подробным перечислением имен уроженцев разных стран: 1 миллион 700 тысяч стали жертвами организованного убийства; 746 тысяч погибли от голода и болезней. Страна и администрация оказались в шоке, но отнюдь не в состоянии созидательного действия. Рузвельт помогал в конкретных ситуациях и подстегивал проведение акций спасения в чрезвычайных случаях, но ему не удавалось решить главную проблему — спасти миллионы евреев, мужчин, женщин и детей, схваченных в глубоком тылу у нацистов и обреченных на газовые камеры.

Одна из причин этого — чрезвычайная трудность решения проблемы. Даже спасение нескольких тысяч евреев в прибрежных средиземноморских странах требовало бесконечных переговоров между местными еврейскими лидерами, Государственным департаментом, министерством финансов и другими учреждениями Соединенных Штатов; переговоров с нейтральными странами, благотворительными организациями и другими заинтересованными органами относительно денег, транспорта, пособий, жилья, а также мусульманской враждебности. Как полагал Рузвельт, вовлечение конгресса в деятельность по изменению иммиграционных законов — весьма трудная задача. Тот факт, что так много иностранцев, подвергавшихся смертельной опасности, и молящих за них лидеров внутри страны — евреи, заставлял Рузвельта нервничать в связи с возможной реакцией конгресса и некоторых групп американцев. Не мог он игнорировать и реакцию мусульманской Африки, тесно связанный с ней в военном и дипломатическом отношениях.

Но главная причина коренилась в военной стратегии Рузвельта. Единственный способ убедить Гитлера пощадить свои жертвы заключался в попытке задобрить его взяткой или вступить с ним в переговоры. Но Рузвельт решительно отвергал это как посягательство на принцип безоговорочной капитуляции. Лучшим способом помочь евреям и другим беспомощным людям он считал победу в войне, как можно более скорую и решительную. Отталкивать такие нейтральные страны, как Испания, отвлекать корабли от главного назначения — доставки военных грузов, возбуждать ложные ожидания и страхи и, сверх того, провоцировать вражду мусульман в странах, где ведутся боевые действия, — все это несовместимо с целеустремленной борьбой Рузвельта за победу в войне.

Те же самые четкие приоритеты определяли сдержанный подход Рузвельта к идее Сиона. Президент уже давно занял осторожную, но сочувственную позицию в отношении мечты о Палестине как родине евреев, хотя полагал, что маленькая страна физически не подходит для расселения большого числа евреев, и демонстрировал интерес к другим вариантам реализации этой идеи: в Камеруне, позднее в Парагвае и еще позже в Португальской Западной Африке — Анголе. В конце 1942 года он вернулся к варианту Палестины.

— Думаю, я сделаю вот что, — говорил президент Моргентау. — Во‑первых, назову Палестину религиозной страной. Затем оставлю Иерусалим в том виде, в каком он существует, — под эгидой православной, католической, протестантской и иудейской церквей и объединенного комитетом их представителей для управления городом... Окружу Палестину забором из колючей проволоки... Арабам предоставлю землю на какой‑нибудь другой территории Ближнего Востока... Всякий раз, когда мы выселяем араба, вселяется еще одна еврейская семья... Но я не хочу вселять евреев больше, чем то количество, которое в состоянии экономически обеспечить себя... Естественно, если там соберутся девяносто процентов евреев, они будут доминировать в правительстве...

Однако все подобные соображения Рузвельт подчинял нуждам войны, а главной потребностью войны в 1943 году представлялись мир и стабильность на Ближнем Востоке. Каждый раз, когда президент касался этой проблемы, даже если просто принимал у себя сионистов, он получал взрывной эффект в Египте, Сирии или Саудовской Аравии. В 1943 году пытался свести еврейских и арабских лидеров за столом переговоров, но министерство обороны опасалось неблагоприятных последствий этого на Ближнем Востоке. В Квебеке президент и Черчилль решили приостановить усилия с целью убедить стороны вести переговоры. Осенью 1943 года президент склонялся к новой идее — международной опеки Палестины, чтобы превратить ее в подлинную святую землю для всех трех религий, с иудеями, христианами и мусульманами в качестве опекунов. Всегда уверенный в своей способности убеждать людей с глазу на глаз, Рузвельт полагал, что идущую с древнейших времен вражду на Ближнем Востоке можно преодолеть путем переговоров и гуманитарными средствами исцеления. Между тем нацистская машина истребления людей продолжала работать.