Когда президента везли по улицам Вашингтона, он наблюдал материальные воплощения мобилизованного общества. Прогулочная зона, с пристройками и крыльями, отходящими от серых громадин зданий времен Первой мировой войны, выглядела как сплошная строительная площадка. По тротуарам ходили в основном военнослужащие: матросы, морские пехотинцы, женщины в форме вспомогательных служб сухопутных сил, ВВС и ВМФ, солдаты союзных войск. Недалеко от Белого дома располагался служебный вход театра Беласко, в котором разместился солдатский магазин. С нормированием бензина сократилось количество гражданских автомашин на улицах. Часть сотрудников государственных учреждений ездила на работу на велосипедах.
Тысячи девушек в возрасте до 20 лет и больше устремились в Вашингтон. Фермы Арлингтона, за рекой, приютили 8 тысяч женщин, включая 3300 сотрудниц вспомогательной службы ВМФ, и получили известность как девичий город. Женщины, служащие во вспомогательной службе сухопутных сил, разместились лагерем в разросшемся южном посту. Внушительные ведомства укомплектованы кадрами и переведены в разные города: Администрация электрификации сельских районов — в Сент‑Луис, Администрация кредитования фермеров — в Канзас, Департамент государственных контрактов, учета рабочего времени и зарплат — в Нью‑Йорк. В столице страны ощущалась нехватка жилья. Офицеры искали его, обещая доплату за длительный срок проживания и отсутствие «домашних животных и компаний». Отелями предлагались койки в столовых после часов приема пищи.
Менее заметно из президентского лимузина, но слишком очевидно, судя по информации, поступавшей в Белый дом из различных ведомств — Пентагона, Бюро трудовой статистики во главе с Исадором Лабином, Федерального агентства безопасности во главе с Макнаттом и других учреждений, — состояние страны: она объята энтузиазмом, переменами и стрессом. Несмотря на дефицит сырья, производство росло. В начале июня 1944 года президент напомнил на пресс‑конференции редакторов деловых газет и журналов о том «ужасном вое по всей стране», который поднялся, когда он попросил конгресс выделить средства для производства 50 тысяч самолетов в год.
— Что нельзя сделать, то нельзя.
Далее Рузвельт продолжал:
— Сейчас мы производим сто тысяч единиц военной техники в год, и мы сохраняем темпы производства, продолжаем ставить рекорды. Американская промышленность оказалась гораздо более эффективной, чем ожидала пресса, не связанная с экономикой.
Только что принят на вооружение 200‑тысячный самолет, произведенный в Соединенных Штатах 1 июля 1940 года, добавил Рузвельт. Первые 100 тысяч самолетов потребовали для своего производства 1431 день, вторые 100 тысяч — только 369.
Соединенные Штаты тратили в день на войну 300 миллионов долларов. Реальный чистый доход на душу населения поднимался все выше — с 1000 долларов в 1940 году до 1300 четырьмя годами позже. Общая численность рабочей силы в 1944 году достигала 66 миллионов, на 12 миллионов выше уровня 1940 года; 5 миллионов из этого превышения обеспечили женщины. Безработица снизилась с 8 миллионов в 1940 году до 670 тысяч через четыре года. Наконец, рассеялся огромный массив безработных, образовавшийся в результате Великой депрессии. Впервые в истории процент занятого населения старше 14 лет поднялся до 60. В 1944 году свыше двух третей подростков (от 14 до 19 лет) работали в различных отраслях экономики, имея приличный заработок. Самый большой скачок в занятости сделали американцы в возрасте 65 лет и выше. Война способствовала радикальному решению проблем, над которыми Рузвельт бился целое десятилетие.
В цифрах экономического роста отражены надежды и невзгоды людей. Наиболее очевидным следствием стала эмиграция населения в условиях войны: 11 миллионов молодых людей обоих полов выброшены из привычного образа жизни. Погоня за хорошо оплачиваемой работой изменила облик юга, состав населения городских центров и индустриальных окраин. Война значительно ускорила длившееся десятилетиями переселение с юга черных и белых в прибрежные и внутренние промышленные районы севера и запада. В городских зонах белые селились на окраинах, черные — в центральной, промышленной части города, где они стали более заметны в социальном отношении, приобрели экономическую значимость и большую политическую роль, чем играли в традиционной городской культуре юга.
Вопреки яростным протестам Комиссии по использованию рабочей силы для военного производства заводы строились так, что сманивали выгодными предложениями работы людей из отдаленных мест, которые покидали свои дома, округа, родителей и семьи. Но одних работоспособных молодых людей мало — ненасытные аппетиты армии и промышленности требовали привлекать население всех категорий. До Пёрл‑Харбора Рузвельт и Стимсон обнаружили, что цвет кожи не препятствие для участия в войне. Затем привлекли к труду женщин, подростков, стариков, неграмотных, инвалидов, бездельников, американцев иностранного происхождения, студентов и, наконец, американцев японского происхождения, засланных в концентрационные лагеря. Люди охотно откликались на предложения потрудиться, и спрос на рабочую силу оставался неограниченным. Даже когда норма занятости женщин достигла 36 процентов, Рузвельт и Стимсон настаивали на привлечении женщин к военной службе.
Поскольку война вскрыла необходимость использовать все категории населения в равной степени, а военные приоритеты всемогущи, традиционные различия и связи теряли силу. Система родства, никогда не обладавшая особой прочностью, фактически распадалась. Спрос на молодых людей для военной службы и заводских поточных линий ослаблял их зависимость от старших и заново формировал культ молодежи. Свобода и состоятельность молодых людей — почти мгновенно взрослевших — резко увеличили число браков. Спрос на женщин, работающих на конвейере, дал новый импульс движению за равноправие полов и смещению акцента с роли женщин как жен и матерей. Члены семей, разделенные географически и функционально, проводили в общении друг с другом меньше времени. Прочность семейных уз подрывалась сверхурочной работой, переселением в промышленные центры, привлечением мужей к военной службе, утратой контроля родителей за браками детей.
Равенство различных категорий людей разрушало старые критерии социального статуса, индивидуальности и легитимности. Новые подоходные налоги, высокие зарплаты и нормирование товаров выхолащивали систему экономической стратификации. Повышение потребительских стандартов затруднялось в условиях, когда яхты, например, использовались ВМС для патрулирования прибрежных вод. Радикально изменился должностной статус в производственном секторе. Незначительные военные, политические и административные должности неожиданно приобретали большое значение. Призыв в армию повысил значение физического труда на заводах и фермах, порой вознаграждавшегося более щедро, чем труд торговцев, представителей малого бизнеса и профессоров колледжей. Эти перемены никто не планировал, немногие их предвидели.
Иерархия возрастных групп, доходов и полов — вся система стратификации в целом — подвергалась эрозии. В условиях перемен накапливалась новая социальная энергия черных американцев, как и у других групп населения. Как следствие переселения на север черные стали лучше оплачиваться, питаться и одеваться, увеличилось число образованных негров. Но черные все были обескуражены и социально дезорганизованы; они поселялись в зонах городских трущоб, в то время как белые перебирались в пригороды и оставляли свои прежние, подержанные дома. Перенаселенность городов усиливалась. В районы Чикаго, населенные 30 тысячами белых, переселились 60 тысяч негров. Как и следовало ожидать, доходы черных уступали заработкам белых. Многие черные более остро ощущали разрыв между эгалитарными, антирасистскими идеалами войны и удушливой атмосферой дискриминации вокруг себя. Во время опроса общественного мнения в мае 1944 года явное большинство опрошенных по всей стране заявляли, что белые должны пользоваться преимуществом при найме на работу, потому что принадлежат к более совершенной расе, лучше подготовлены профессионально, умнее, надежнее или потому, что это страна белых.
Теперь тысячи негров контактировали на военном производстве с белыми. И хотя забастовки на расовой почве составляли всего 54 из 10 тысяч, они приобретали особенно тревожный характер. После года войны Агентство военной информации сообщило, что «белые с юга, которые прибыли со строительными бригадами, принесли с собой расизм, чуждый нашему сообществу... Как правило, расовая напряженность под влиянием расового чувства переходила в острую фазу...».
В 1943 году Икес писал Рузвельту, что с дискриминацией, «хотя ее следует считать явлением местного масштаба, нельзя бороться иначе чем на общенациональном уровне. Это не локальный вопрос — это вопрос общенациональный». Действия Комитета по справедливой практике найма (КСПН) и другие робкие усилия не могли, однако, справиться с напором расовых предрассудков и опрокинуть эту громаду. КСПН признавал свое бессилие перед лицом вызывающей практики дискриминации со стороны железнодорожных профсоюзов. Первый доклад КСПН о проблемах военной подготовки Агентством по образованию положен Рузвельтом под сукно по рекомендации военного министерства и Марвина Макинтайра. По настоянию Государственного департамента Рузвельт остановил слушания в КСПН вопроса о дискриминации американцев мексиканского происхождения «из соображений международного характера». Когда Агентство по образованию в Вашингтоне призвало университеты белых на юге нанимать преподавателей‑негров, Джексон в «Дейли ньюс», издававшейся в Миссисипи, откликнулся так: «...к черту... Никто, кроме невежественного и тупого осла, не предложит такой немыслимой и невозмутимой меры». Законодатели Южной Каролины заявили: «Мы боремся за превосходство белых» в этой войне; а Дж. Эдгар Гувер докладывал Рузвельту, что «беспорядки на расовой почве в значительной части провоцируются коммунистической активностью». За два месяца до Пёрл‑Харбора директор Службы воинской повинности Херши писал Рузвельту: «Очевидно, что рано или поздно мы придем к процедуре использования и вознаграждения людей в естественном порядке, а не по цвету кожи». Через три года борьбы с расизмом белых Херши изменил свое мнение: «...что нам удастся сделать, так это внедрить дискриминацию из каждодневной жизни в армию».
Поведение Рузвельта отличалось противоречивостью. В середине зимы 1944 года он созвал специальную пресс‑конференцию с членами Ассоциации издателей негритянских газет. Едва президент закончил приветствовать гостей, как Джон Сенгстэке из чикагской «Дефендер» зачитал от имени ассоциации заявление. Продолжительное время Рузвельт слушал, как Сенгстэке перечислял обиду за обидой, проистекавшие из дискриминации в сфере производства, обучения в школах, участия в выборах и гражданских прав. Гражданство второго сорта, говорил оратор, противоречит Декларации независимости и Конституции, а также наносит ущерб военным усилиям. Президент оценил заявление как ужасно своевременное; сказал, что рад узнать о вкладе ассоциации в общую борьбу; подтвердил, что администрация против расовой дискриминации. Когда председатель КСПН Росс предложил организовать в Уорм‑Спрингсе лечебницу для жертв младенческого паралича среди черных, Рузвельт написал жене: «...ты можешь сообщить господину Малколму Россу, что в Институте Таскеги имеется целое отделение для лечения детей негров». Он нетерпеливо спрашивал у помощника:
— Что я смогу сделать для этого?
Другая раса, подвергавшаяся в Америке дискриминации в разгар войны, американцы японского происхождения в концентрационных лагерях, тоже встретила сочувствие и поддержку президента. В сентябре 1943 года Рузвельт публично пообещал:
— Мы восстановим право ссыльных вернуться в прежние места проживания, как только позволит военная обстановка.
Когда Стимсон заявил в мае 1944 года президенту, что армия не видит причины содержать лояльных японцев в лагерях, Рузвельт предложил ему прозондировать общественные настроения в Калифорнии. На заседании правительства Стимсон предупредил, что, если японцев не освободить, в лагерях могут произойти беспорядки, а Токио выместит свой гнев на военнопленных‑американцах. Президент ответил, что внезапная отмена правила, исключающего проживание японцев на Западном побережье, была бы ошибкой. Проблему следует решать с величайшей осторожностью, с учетом того, возвращение какого количества семей примет общественное мнение в конкретной местности Западного побережья, а также путем постепенного переселения одной‑двух семей из лагерей в отдельные округа по всей стране. Он счел, что некоторое число американцев японского происхождения примет и округ Датчисс. Затем обнаружилось, что Икес — под юрисдикцию его ведомства передана в начале 1944 года Администрация по переселению военного времени — выступает за немедленное освобождение японцев. Халл предупредил, что Токио отреагирует, вероятно, более остро на инциденты в лагерях, чем на эпизоды в обычной жизни. Это придало проблеме новый облик. В сентябре заместитель министра внутренних дел Абе Фортас доложил, что из 114 тысяч ссыльных свыше 30 тысяч выпущены на неопределенное время; 60 тысяч оставались в лагерях и освобождались по 20 тысяч в месяц. Свыше 18 тысяч американцев японского происхождения все еще находились в ссылке у озера Туле и пока не подлежали переселению.
Старая система управления ушла в прошлое. Ее заменили правительственные ведомства. Бюрократия военного времени придерживалась единого стандарта — полезность для войны. Подобно многим другим учреждениям, на этом испытательном полигоне дробилась система образования. Процветали государственные школы. Занятость матерей на работе и переселение в города способствовали наплыву в эти школы подростков от 6 до 14 лет, хотя одновременно наблюдался спад в количестве студентов, получающих высшее образование. Военная лихорадка способствовала социальной активности и приобретению знаний с упором на теории прогресса, которые овладели школами. Рузвельт говорил:
— Мы просим, чтобы каждая школа стала подмогой для внутреннего фронта.
Школы ответили на этот призыв участием в кампаниях по распространению военных облигаций, уроками по географии Азии и созданием полувоенных школьных организаций. Бум в системе государственного школьного образования составлял полдела, потому что колледжи и университеты оставались в стороне. Юношей, студентов и учителей, призывали в армию, женщины и девушки работали на заводах, поэтому колледжи пустовали. В 1943‑1944 годах выпускники гуманитарных колледжей составляли менее половины, а юридических учебных заведений — лишь пятую часть от довоенного уровня. Ванневар Буш жаловался президенту, что наука потеряла из‑за войны 150 тысяч выпускников колледжей и 17 тысяч выпускников с учеными степенями.
Военная мобилизация явно вредила образованности. Когда от руководителей колледжей посыпались протесты, Рузвельт принял временное краткосрочное решение.
— Федеральное участие в этой сфере, — говорил он, — надо свести, по крайней мере в нынешних условиях, к удовлетворению потребностей войны.
Президент требовал от Стимсона и Нокса срочного исследования проблемы, возможно полного использования колледжей в военных целях. В конце 1943 года армейская служба программы специализированной подготовки и программы «В‑12» ВМФ использовали пустующие здания около 500 колледжей для военного обучения около 300 тысяч человек. Но в результате распространения письма Маршалла с энергичным призывом к молодым людям принять участие в предстоящей высадке во Франции армия в начале февраля 1944 года урезала свою программу до минимума, а флот сделал то же самое по указанию президента, которое тот дал по совету Розенмана. Война имеет первостепенное значение, все остальное подождет.
Высшее образование больше никогда не возвращалось к прежней системе. Призыв на военную службу студентов, программы военной подготовки и разработки новых видов оружия Управлением научных исследований и усовершенствований изменили его навсегда. Студенты маршировали на военных плацах, военные — в учебных аудиториях. Ученые‑профессора совершенствовали в лабораториях бомбы и медикаменты. Проконсультировавшись со Стимсоном, Смитом, Гопкинсом, Розенманом и Оскаром Коксом, Рузвельт 17 ноября 1944 года потребовал от Буша выработать программу послевоенного финансирования правительством научных исследований, а также «открытия и развития талантов в науке». Из этого требования выросли Национальный фонд науки и вовлечение университетов в новый военно‑промышленный комплекс. Биллем о правах предусматривались правительственные образовательные гранты; с помощью Администрации субсидий местные гуманитарные учебные заведения преобразовались в центры консультирования по научным исследованиям и профессионально‑техническому образованию. Временные организации, созданные для военных разработок, и временный перерыв в обучении привели к существенной реорганизации системы образования.
Временное становилось постоянным, средства — целями, по мере того как чрезвычайные перемены сохранялись в послевоенном мире. За значительную часть этих перемен нес персональную ответственность сам Рузвельт, поскольку стремился разделить искусственным образом периоды войны и послевоенного мира, временные задачи, порожденные кризисом, и постоянные средства и цели.
— Не уверен, — говорил он, — что мы останемся реалистами в отношении этой войны и планов на будущее в наше критическое время.
Однако будущее не собиралось ожидать планов, которые станут вырабатываться в мирное время, а вырастало из военной организации, построенной на основе ограниченных целей. Рузвельт требовал от властей военной мобилизации, но снимал с себя ответственность за планирование препятствий социальному благосостоянию, вызванных мобилизацией.
В условиях демонтажа учреждений мирного времени только правительственные органы имели дело с социальным брожением. Там, где в военный период выживали правительственные механизмы, дезорганизация переходила в прогресс. В условиях согласия в отношении профсоюзной политики министерства труда, Национального совета по трудовым отношениям, Совета по труду в военной промышленности и множества учреждений «нового курса» число членов профсоюзов за время войны достигло более чем 6 миллионов. В 1944 году четверть рабочей силы состояла в профсоюзах, забастовки составляли треть от довоенного периода; рабочие военных отраслей имели отдых один день в неделю, тридцатиминутный перерыв на обед в середине каждой смены, отпуск, оплату сверхурочного времени и много других благ, способствующих стабильной и благополучной жизни. Ясная политика, устойчивая организация и очевидные преимущества здоровых трудовых отношений в период войны препятствовали проникновению в эту сферу мятежных настроений, связанных с миграциями населения и конверсией производства.
В области трудовых отношений Рузвельт выработал эффективную политику и держался ее. Что касается других социальных проблем, то он преследовал ограниченные цели негодными средствами. Из‑за отсутствия эффективных социальных программ часто сталкивался с социальными проблемами, порожденными текучкой каждодневных решений в сфере военного производства. В стране, переживавшей ускоренную мобилизацию, острые проблемы неизбежны, но при отсутствии социальных целей напряженность провоцировалась конкретными решениями, с помощью которых пытались восстановить довоенное устройство. В области жилищного строительства необходимость предоставить кров миллионам черных и белых рабочих, занятых в военном производстве, толкала правительство на решения в пользу или против сегрегированного жилья. В отсутствие каких‑либо социальных целей организации по жилищному строительству пренебрегали предвоенными «местными особенностями». Однако массовость переселения в районы оборонного производства делала «местные особенности» неуместными. Местная специфика быстро формировалась по прихоти правительства. В этих районах более многочисленное белое население располагало большим политическим влиянием, чем черное, поэтому такие города, как Энн‑Арбор, Мичиган, в которых до войны о сегрегации и не слышали, превращались в очаги ее, образуя новую местную специфику на многие годы вперед.
Решения администрации часто вызывали еще больше социального беспокойства, когда провозглашенные цели приносились в жертву политической или военной целесообразности. Проволочки в реализации жилищного проекта «Соджориер трус» для черных стали причиной расовых беспорядков 1942 года в Детройте. Нежелание Рузвельта вернуть американцев японского происхождения в прежние места проживания способствовало беспорядкам в концентрационном лагере на берегу озера Туле. Президент продолжал пренебрегать работой Комитета по справедливой практике найма, и это вызывало беспокойство среди либералов и черных. Без целей, без крепких организаций, призванных реализовать социальную политику, социальные преобразования невозможно контролировать.
Организации имели шанс выдержать испытание временем. Своим отказом создавать сильные организации для проведения социальной политики Рузвельт дал гарантии, что правительство не контролирует внутреннюю жизнь общества. В то время как внушительные остатки президентского правления, военно‑промышленный комплекс и другие формы государственного контроля военного времени сохранялись, доминирование администрации в американском обществе заканчивалось вместе с войной. Стандарты и механизмы, которые гарантировали бы прекращение социальных антагонизмов, усилившихся в годы войны, следовало создавать в мирное время. Некоторые новые катализаторы интеграции в сочетании с предвоенными критериями и опытом мобилизации должны были объединить города черных и пригороды белых, обширные бюрократические пласты, контролирующие сферы военную и социального обеспечения, уравновесить рост браков и разводов, примирить разочарованных студентов и разработчиков оружия в университетских городках. Городские беспорядки, распад семей, беспомощная бюрократия и война университетских городков — цена неспособности обеспечить такое объединение.