ВЕЛИКИЙ ПРОЕКТ?

Война не станет дожидаться выборов, говорил президент, так же как и мир. На долю Рузвельта выпало, что взрывоопасные вопросы войны и мира доминировали в ходе обеих его избирательных кампаний военного времени. В 1940 году проблема состояла в перевооружении Америки и помощи Англии — и в то же время в обещании воздерживаться от вступления в войну. В 1944 году проблема заключалась в определении роли, которую призвана сыграть Америка в обеспечении мира и безопасности в послевоенный период. Способ решения президентом этой проблемы в 1944 году — его успех в борьбе за право участия в президентских выборах, даже при том, что основные принципы спорной послевоенной организации мира только еще вырабатывались, — представляет собой величайшее политическое достижение в его карьере.

Он все еще держался убеждения, что страны научатся сотрудничать, только сотрудничая на практике. Топливо, продовольствие, образование, наука, беженцы, здоровье — этими и другими проблемами создавались мосты (иногда барьеры) на пути сотрудничества между союзными странами. Администрация Объединенных Наций по вопросам помощи и восстановления (АОНПВ) продолжала свою гуманитарную деятельность под руководством спокойного и самоотверженного Герберта Лемана. Основная роль президента состояла в том, чтобы помочь выбить у конгресса фонды и очертить юридически границы компетенции АОНПВ, других гуманитарных организаций, армии и Красного Креста. Он проявлял особый интерес к будущему международной гражданской авиации, считая, что воздушное пространство должно быть свободным, но фактическое владение и контроль над внутренними авиалиниями, особенно в Латинской Америке, следует оставить в руках правительств или национальных авиакомпаний, но не американского капитала.

Изучение технических аспектов этих проблем Рузвельт поручил корпусу президентских советников и профессионалов государственной гражданской службы, который за годы войны вырос численно и качественно. Но в год выборов президент внимательно следил за политическими последствиями их деятельности. Ни одна техническая проблема не содержала в себе столько сложности и взрывчатого политического материала, сколько проблема выработки международной монетаристской и финансовой политики.

Планы предотвращения послевоенного финансового хаоса разрабатывались в министерстве финансов еще со времени Пёрл‑Харбора. Главный эксперт в этой сфере Гарри Декстер Уайт уже давно задумал учредить Стабилизационный фонд Объединенных Наций, который предписывал бы своим членам как ограниченный валютный контроль, так и двусторонние валютные соглашения, а также поощрял бы либерализацию тарифов и торговли с целью стабилизации валютных курсов. Планировалось, кроме того, создание Международного банка реконструкции и развития (МБРР), располагающего достаточными фондами и прерогативами, чтобы предоставлять капиталы для экономического восстановления и помощи нуждающимся странам. Примерно так же мыслили и англичане, хотя Джон Мейнард Кейнс вынашивал более смелый план создания Валютного союза, который, не имея активов в золоте и ценных бумагах, действовал бы через обширную систему долгов и кредитов, чтобы расширить мировую торговлю. После бесконечных дебатов впрок состоялась встреча группы выдающихся американских и британских экспертов, включая Уайта и Кейнса, со специалистами России, Франции и других стран в горном местечке Бреттон‑Вудс, в Нью‑Хэмпшире, с целью выработки международных соглашений.

«Коммерция — это система кровообращения свободного общества, — писал президент в приветственном обращении к участникам конференции. — Нам нужно следить, чтобы артерии, которые обеспечивают кровоток, снова не закупоривались».

Самыми трудными оказались не экономические, но политические проблемы. Следовало успокоить членов конгресса в американской делегации. Англичане опасались господства американского доллара даже на паритетных началах. Американцы не могли примириться с неортодоксальной схемой Кейнса, хотя и признавали блестящий, утонченный экономический дар ее создателя при всей его безапелляционности. Русские резко возражали против выделенной им квоты в фонде, но на двенадцатый час препирательств Молотов согласился умерить требования. Конференция завершилась согласием сторон на учреждение фонда и банка, хотя это требовало еще одобрения конгресса.

Гибкость Молотова породила надежды на сотрудничество Советов с Западом.

— Есть два типа людей, — говорил позднее Рузвельту Моргентау. — Одни — такие, как Иден, который считает, что мы должны сотрудничать с русскими и доверять им во имя мира на Земле. Но есть направление мысли, которое иллюстрируется замечанием Черчилля: «Чем мы собираемся отгородить белые сугробы России от белых утесов Дувра?»

— Хорошо сказано, — ответил Рузвельт. — Я принадлежу к тому же направлению, что и Иден.

Реальным испытанием для сторон явилось сотрудничество в обеспечении послевоенного мира. В конце августа делегации США, Великобритании и СССР напряженно работали в величавой резиденции Думбартон‑Оукс, в Джорджтауне, принадлежавшей Гарвардскому университету, над структурой послевоенной организации безопасности.

Летом 1944 года заинтересованность американцев в создании новой Лиги Наций поднялась на уровень, где сочетались энтузиазм и споры. Популяризацией этой идеи занимались многочисленные организации, основанные в целях поддержки нового мирового порядка. Популяризация сопровождалась демонстрацией по всей стране в специально выбранных кинотеатрах полухудожественного фильма «Вильсон», воспроизводящего на экране жизнь и деятельность политика, который добивался создания Лиги. Согласно опросам общественного мнения, более двух третей избирателей поддерживали идею создания новой международной организации и членство в ней Америки. Выборочный опрос студентов колледжей показал, что эту идею поддерживают в соотношении пятьдесят голосов к одному. Многие американцы одобряли обеспечение глобальной организации собственными вооруженными силами.

На полках книжных магазинов появились ряды книг, посвященных всемирной организации. Самнер Веллес, освобожденный от работы в Государственном департаменте, возражал в своей книге «Время решений» против опоры на военные союзы. Ни один из них во всей истории человечества, доказывал он, не продержался более нескольких лет. Веллес выступал за обеспечение мира Объединенными Нациями через свой исполком, состоящий из одиннадцати членов, включая представителей Великобритании, Китая, СССР и США в качестве постоянных членов. Исполком, по его мнению, должен действовать по единодушному согласию «Большой четверки» и поддержке решения двумя третями голосов совета. «Время решений» названо книгой месяца в августе 1944 года, распродано почти полмиллиона экземпляров. Историки и политологи, в том числе Джеймс Т. Шотвелл, Декстер Перкинс и Д.‑Ф. Флеминг, помогли оживить старые идеи времен Вильсона и доказывали необходимость создания новой, сильной лиги. В целом ученые мужи видели в тесном единстве «Большой четверки», особенно в советско‑американском сотрудничестве, краеугольный камень в здании мира; однако не всегда им удавалось проникнуть в реальную суть и осознать сложность отношений великих держав.

«Почти все интеллектуалы с нами», — писал Рузвельт приятелю; так обстояло дело и в 1920 году. Он призывал добиваться укоренения в массах идей создания глобальной организации. Фактически интеллектуалы, как и прежде, оказались расколоты, в частности на интернационалистов и реалистов. Теолог Рейнолд Нибур предостерегал интернационалистов против воплощения своих оптимистичных взглядов на человеческую природу в лигах и федерациях. Прогресс, считал он, приходит лишь через несколько десятилетий анархии. Карл Бекер интересовался, насколько новым окажется лучший мир, если патриотизм и власть всегда были и останутся в основе международной политики? Уильям Т.Р. Фокс из Йеля утверждал, что соглашение между великими державами, особенно между Россией и Западом, имеет решающее значение и сотрудничество с Советами не должно приниматься в расчет или отвергаться, его нужно добиваться. В книге «Республика» Чарлз А. Берлд заставил своих литературных героев молча выслушивать насмешки автора над Лигой Наций, столь же якобы эффективным органом любви и морали, как и средством управления миром. Уолтер Липпман в «Целях войны США» доказывал, что структуры вильсоновского типа, направленные против национализма, бесполезны; «мы не боги», мировое сообщество должно медленно вырастать из существующих наций и сообществ; в среднесрочном плане мир будет состоять из трех центров притяжения — Атлантики, России и Китая, а в краткосрочном Вашингтону надо смело сотрудничать с Москвой или, как минимум, сосуществовать с ней.

Книги, статьи и передовицы помогали создать условия, в которых работали стратеги. Этому способствовала и кампания по выборам президента. В середине августа Дьюи объявил: его глубоко обеспокоили сообщения, что конференция в Думбартон‑Оукс навсегда подчинит страны мира, большие и малые, принудительной власти «Большой четверки». Альянс четырех держав, по его словам, будет империалистическим и аморальным. С одобрения Рузвельта Халл выступил с заявлением, отрицающим, что «задумывается некое сверхгосударство, со своими полицейскими силами и другими средствами принудительной власти». Он отрицал, что «Большая четверка» сможет принуждать другие страны. Дьюи отрядил своего советника по вопросам внешней политики Джона Фостера Даллеса на встречу с Халлом, и после трех дней продолжительных переговоров собеседники согласовали заявление, предназначенное устранить из кампании по выборам президента наиболее спорные аспекты проблемы создания послевоенной организации.

Проблема, которая разъединяла участников конференции в Думбартон‑Оукс, состояла, однако, не в противопоставлении «Большой четверки» другим странам мира, но во взаимоотношениях внутри ее самой. На первых заседаниях посол Громыко, глава советской делегации, выдвинул принцип единогласного голосования «Большой четверки» и держался этой позиции изо всех сил в последующие дни. Безобидное слово «единогласие» маскировало важную установку: агрессивная «Большая четверка», приняв принцип единогласия, использует право вето в отношении действий, направленных на защиту малых наций, или (и этот аспект не выпячивался) в отношении «Большой четверки» каких‑нибудь других стран. В вопросе о вето американцы колебались — не могли забыть призрак сенатского изоляционизма, — но в Думбартон‑Оукс заняли позицию, предполагавшую, что стороне, вовлеченной в спор с большой или малой страной, не разрешается голосовать по данному вопросу. Громыко, как и ожидалось, резко отверг ограниченное право вето, но затем вынес на обсуждение (гром среди ясного неба) требование, чтобы в новой организации заседали все шестнадцать советских республик[3].

— Боже мой! — воскликнул Рузвельт, когда Стеттиниус доложил ему о советском требовании.

Он попросил помощника государственного секретаря сообщить Громыко, что подобное предложение (названное во избежание огласки «Х‑проблема») уничтожит шансы одобрить идею создания новых Объединенных Наций сенатом или американцами. Фактически предложение о включении в глобальную организацию шестнадцати республик с правом голоса казалось Рузвельту столь абсурдным, что он рассчитывал отговорить от него Сталина. Другая трудность — в вето: чем больше против него возражали англичане и американцы, тем упорнее Громыко настаивал. Стеттиниус, убежденный, что вопрос о войне имеет решающее значение для всего предприятия, решил задействовать последнее средство: согласен ли президент поговорить с Громыко? Не обидится ли Громыко, спросил помощника государственного секретаря Рузвельт, если президент примет его в своей спальне? Стеттиниус полагал, что это произведет на посла большое впечатление.

На следующее утро состоялась необычная встреча между президентом, в своем старом халате, и молодым, черноволосым, представительным послом. После непринужденного разговора Рузвельт обратился к главной теме, заметив, что по существующей в его стране традиции мужья и жены, переживающие размолвку, могут изложить свое дело, но не голосовать по нему. Он долго рассуждал о традиционных американских концепциях справедливой игры. Громыко был любезен, но неуступчив. Тогда Рузвельт предложил послать Сталину телеграмму с изложением доводов американской стороны. Это ваше право, заметил Громыко. Президент направил маршалу дружелюбную, тщательно сформулированную телеграмму. Почти через неделю пришел ответ. Единогласное голосование «Большой четверки» провозглашалось основой взаимопонимания. Это предполагало также исключить всякую почву для недоверия между великими державами. Сталин указывал, что не может игнорировать определенные абсурдные предубеждения, существовавшие в отношении СССР.

Итак, тупик в решении вопросов сохранения мира возникает в то время, когда советские и англо‑американские войска близки к победе. Русские все еще настаивали на своих шестнадцати голосах. Встреча в Думбартон‑Оукс завершилась радушным согласием на создание новой международной организации, но окрасилась мрачным чувством уныния в отношении способности великих держав упорядочить свои отношения.

В середине сентября 1944 года Рузвельт и Черчилль вместе с представителями штабов сторон снова собрались в Квебеке на очередную конференцию, на этот раз посвященную чисто военным вопросам. Все происходило так же, как прежде. Рузвельт и Черчилль остановились в цитадели, их военачальники — в Шато‑Фронтенак, вознесшемся на северном берегу реки Святого Лаврентия. Но ситуация радикально изменилась. Черчилль и Рузвельт встретились как победители. Встреча на вокзале Франклина и Элеоноры Рузвельт с Черчиллями больше напоминала сбор счастливого семейства, чем рандеву мировых лидеров.

Постоянно крепнувшие дружба и солидарность, отмечал Рузвельт в начале конференции, принесли большой успех. Хотя еще нельзя предсказать, когда завершится война с Германией, ясно, что немцы уходят с Балкан, и весьма вероятно, что в Италии они отступят к Альпам. Русские стоят на пороге вторжения в Венгрию. На западе немцы, видимо, отступят к Рейну, который станет грозным оборонительным валом. В Азии, продолжал президент, американцы планируют освободить Филиппины и оказывать влияние на обстановку в континентальных районах либо оттуда, либо с Формозы, а также с плацдармов, которые будут захвачены на побережье Китая. Если удастся закрепиться на китайской территории, Китай будет спасен.

— Все, к чему мы ни прикасаемся, обращается в золото, — подытожил Черчилль свой обзор ситуации, столь же оптимистичный.

Впечатляющие успехи позволили участникам конференции обсудить некоторые старые проблемы в непринужденной атмосфере. Средиземноморье больше не рождало споров. Американцы согласились оставить свои войска в Италии, пока немцы там не разгромлены или не выдворены оттуда. Черчилль говорил теперь более раскованно о Вене как главной цели наступления после нанесения немцам «удара под дых в Адриатике», а американские штабисты относились менее настороженно к десантной операции на полуострове Истрия и даже соглашались предоставить генералу Вильсону на этот случай десантные суда.

Резкие перемены произошли в тихоокеанской стратегии. Безвозвратно ушли дни, когда приходилось экономить на десантных операциях против японцев, — англичане готовы сыграть свою роль в боевых действиях на Тихоокеанском театре войны в полной мере. Япония, говорил Черчилль на пленарном заседании, — такой же заклятый враг Британской империи, как и Соединенных Штатов. Он предложил подключить главные силы британского флота к основным операциям в центральной части Тихого океана, проводимым под американским командованием. По желанию Макартура ему будет предоставлен контингент британских войск. Премьер предлагал также использовать Королевские ВВС. Зная, что Кинг и другие относятся прохладно к его идее, он выступил с ней в присутствии Рузвельта. Есть ли у президента собственные соображения относительно использования британского флота в крупных операциях против Японии?

— Хотелось бы, — произнес Рузвельт уклончиво, — воспользоваться помощью британского флота в любое возможное время и в любом месте.

Кинг заявил, что этот вопрос изучается.

— Внесено предложение об использовании британского флота, — упорствовал Черчилль. — Оно принимается?

— Да, — ответил президент.

— Согласны ли вы с участием британских ВВС в крупных операциях? — спросил Маршалл.

Не так давно, сказал он, «мы отчаянно нуждались в самолетах — теперь они у нас в избытке».

Очевидно, англичанам было нелегко прорваться в тихоокеанский заповедник США. Но планы в этом регионе все еще зависели во многом от военных успехов в Европе. Во время встречи в Квебеке начальники штабов сторон с учетом данных разведки возлагали большие надежды на то, что немцы сдадутся в течение двенадцати недель. Хотя президент не разделял их оптимизма, казалось, пришло время достичь окончательного соглашения об оккупационных зонах. Продолжительное время Рузвельт возражал против первоначальных планов, предусматривавших оккупацию англичанами Северо‑Западной Германии и Бенилюкса, а американцами — Южной Германии, Австрии и Франции.

— Я совершенно не готов выполнять полицейские функции во Франции! — восклицал он.

Теперь, в Квебеке, президент передумал и одобрил первоначальный план, отчасти из‑за того, что англичане согласились на американский контроль Бремена и его порта — Бремерхафена в целях снабжения американских оккупационных войск.

Долговременная политика в Германии — проблема посложнее. Несколько недель Моргентау, Халл и Стимсон обсуждали вопрос об обращении с Германией после ее капитуляции. Стимсон хотел наказания нацистских лидеров, уничтожения немецкой армии и по возможности раздела Германии на северную и южную часть, интернационализации Рура. Однако не желал уничтожения сырьевой базы и индустриального комплекса страны, необходимых для возрождения Европы. Моргентау выражал жгучее желание измельчить и раздробить Германию, разобрать и вывезти все заводы и оборудование, примыкавшее к шахтам, в промышленных зонах страны, взять под контроль союзников образование и печать. Халл временами склонялся к карательной политике, временами — к мягким мерам, но всегда подчеркивал важную роль Государственного департамента во всех планах. Рузвельт временами высказывался жестко — писал Стимсону, что немцев следует кормить некоторое время из армейских полевых кухонь, — но в подходе к политическим проблемам колебался между противоречивыми мнениями своих советников. Главный ориентир для него — немцы как народ несут ответственность за беззаконие, и им следует преподать урок.

Вызвав Моргентау в Квебек, Рузвельт попросил его представить свои предложения по Германии. Пока министр говорил, Рузвельт видел и слышал «недовольное бормотание и недобрые взгляды» со стороны премьер‑министра. Черчилль редко бывал таким раздраженным и язвительным, вспоминал Моргентау, чем в тот момент, когда, плюхнувшись в кресло, дал волю потоку насмешливых и саркастических замечаний. Премьер говорил, что для него принять план министерства финансов — все равно что быть прикованным к мертвому немцу. Президент сидел рядом почти не высказываясь. На следующий день, когда премьер был настроен более миролюбиво, — возможно, потому, что добивался от Моргентау содействия в вопросе поставок по ленд‑лизу, или даже потому, что его убедили в экономических выгодах Великобритании от деиндустриализации Германии, — он продиктовал заявление, которое они обговорили с Рузвельтом. Документ в значительной степени совпадал со взглядами Моргентау.

«Горький опыт убедил нас, как легко перевести металлургическую, химическую и электротехническую промышленность Германии с мирных на военные рельсы. Необходимо также помнить, что немцы разорили значительную часть промышленных предприятий России и дружественных союзникам стран. Справедливость требует дать этим странам возможность возместить ущерб, который они понесли, вывозом промышленного оборудования из Германии. Промышленные предприятия Рура и Саара должны быть, следовательно, остановлены и закрыты...

Программа ликвидации работающих на войну промышленных предприятий Рура и Саара направлена на превращение Германии в первую очередь в аграрную и, по сути, пастушескую страну».

Это заявление шокировало Идена, который прилетел в Квебек из Лондона.

— Вы не можете согласиться на это! — убеждал он Черчилля. — Мы с вами договаривались совсем о другом.

Рузвельт молча наблюдал за яростным спором двух политиков. Ясно, что план Моргентау направлен на раскол немецкого народа. Стимсон энергично протестовал против этого плана. Вскоре на него ополчился Халл. Постепенно критическую позицию занял Черчилль; Рузвельт тоже дал потихоньку задний ход.

Конференция в Квебеке, которая открылась, по словам Черчилля, «в сиянии дружбы», завершилась в атмосфере согласия по всем военным вопросам. Вскоре Черчилль навестил Рузвельта в Гайд‑Парке для беседы по итогам конференции. На второй день встречи, во время ленча, Лихи и другие с воодушевлением следили, как Черчилль и Элеонора Рузвельт обсуждают долговременную стратегию мира. Первая леди утверждала, что мир лучше всего сохранять посредством повышения уровня жизни в разных странах. Черчилль считал, что мира можно достичь лишь путем соглашения Великобритании и США по предотвращению войн с использованием в случае необходимости совместных вооруженных сил. Рузвельт в основном отмалчивался; его больше интересовали военные планы краткосрочного характера, чем философствование о перспективах на будущее.

Когда Рузвельт прощался с Черчиллем перед отходом ко сну, поступили сообщения об упорном сопротивлении немцев; надежды на победу к концу текущего года оказались развеяны; некоторые военные планы, выработанные на второй Квебекской конференции, — расстроены.