ВЫСШЕЕ ИСПЫТАНИЕ

 

В январе 1945 года Берлин в результате беспрестанных, продолжавшихся день и ночь бомбардировок лежал в руинах. Целые кварталы обратились в строительный мусор, среди него вырывались языки пламени и вились клубы дыма. Огромная рейхсканцелярия с колоннами наполовину разрушена, бетонную крышу проломили авиабомбы, в имперских залах пылали пожары и гремели взрывы. В середине января Гитлер вернулся в неповрежденное крыло рейхсканцелярии со своего командного пункта на западе. Отсюда, из конференц‑зала, заставленного мягкими кожаными креслами, с полом, покрытым толстым ковром, фюрер управлял своими батальонами смертников. Во время бомбардировок он переходил в огромное бетонное укрытие в саду рейхсканцелярии.

Теперь, со своим бледным, одутловатым лицом, сутулыми плечами, шаркающей походкой, вялой левой рукой, он выглядел стариком, но не утратил фанатизма ни на йоту. Один свидетель отметил невыразимый блеск в его глазах. Когда фюреру возражали, он выбрасывал вверх кулаки и переходил на яростный крик, однако продолжал обсуждать стратегию. К этому времени его крупное контрнаступление на западе провалилось. На востоке 180 советских дивизий начали наступление на широком фронте, простиравшемся от Балтики до Карпат. У фюрера оставалась единственная надежда — что противоестественная коалиция, сложившаяся против него, даст трещину, поскольку большевики стремились овладеть Балканами и Ближним Востоком, американцы — британскими владениями, а англичане — закрепиться в Средиземноморье.

Даже сейчас, говорил он своим генералам, эти страны друг с другом не ладят, и он, который, как паук, занял место в центре паутины, может следить за ходом событий, наблюдать, как между ними с каждым часом усиливаются антагонизмы...

Москва теперь далеко за линией фронта. Москвичи посещали балет и концертные залы. Почти каждый вечер сотни орудий грохотали праздничными салютами. Некоторыми вечерами на Красной площади часами буйствовал фейерверк, освещая огромные рубиновые звезды на башнях Кремля. Сталин больше не интересовался подробностями битвы, его стратегия была нацелена на захват Германии. По просьбе Черчилля маршал усилил приготовления для зимнего наступления, которое могло ослабить напор немцев в Арденнах. Красная армия перешла в наступление, несмотря на плохую погоду, и Черчилль поблагодарил Сталина за его «волнующее послание», информировавшее о наступлении. Вскоре Сталин уже гордился, что его зимнее наступление остановило зимний бросок немцев на западе.

Лондон, подвергавшийся несколько месяцев бомбардировкам авиацией, все еще оставался под обстрелом немцев, запускавших ракеты дальнего радиуса действия со стартовых площадок в Голландии. Шел шестой год войны. Черчилль, проведя Рождество в Афинах, где был занят проблемами гражданской войны, вернулся в Лондон в условиях углубления разногласий России и Запада вокруг Польши. Встреча со Сталиным становилась необходимой более чем когда‑либо. Ясно, что маршал не пожелает покидать страну, поэтому Черчилль и Рузвельт уныло согласились на встречу в Ялте. Премьер, воодушевленный решением Рузвельта добраться морем до Мальты и оттуда самолетом до Крыма, телеграфировал, что будет ожидать президента на пирсе. «Ничто нас больше не поколеблет. Из Мальты в Ялту. Никто этого не изменит!»

В Лос‑Аламосе свет горел в лабораториях до поздней ночи. Тысячи ученых и технических сотрудников работали под руководством Оппенгеймера над огромным проектом — каждый на своем крохотном участке. На следующий день после 31 декабря 1944 года Гроувс сообщил Маршаллу: «Теперь разумно утверждать, что наши оперативные планы должны основываться на создании бомбы типа артиллерийского снаряда, взрывная мощность которой, по оценке специалистов, эквивалентна 10 тысячам тонн тротила. Первая бомба, не прошедшая предварительные испытания в полном объеме — которые, как мы считаем, не потребуются, — должна быть готова примерно 1 августа 1945 года. Вторая будет готова к концу года; последующие „...· далее через интервалы времени «...· создана 509‑я сводная группа 20‑й авиадесантной дивизии, и сейчас она проходит учебную подготовку, так же как помогает во время испытаний...“ Последние слова Стимсон подчеркнул особо, представляя Рузвельту доклад через несколько часов после того, как его получил Маршалл.

В первые часы января 1945 года Токио подвергся бомбардировкам самолетами «В‑29», которые начали теперь совершать постоянные авиарейды с Марианских островов. Когда император возвращался с семейных молений, он не мог вдыхать дым, стлавшийся в садах императорского дворца. Всего лишь днем раньше он в резкой форме потребовал у премьер‑министра Куниаки Койзо отчета о неудачных операциях у острова Лейте. Какие меры приняты, чтобы исправить положение? Императорский штаб, не способный ни доставить подкрепления на острова, ни вывести войска оттуда из‑за господства в регионе американской авиации и флота, начал готовиться к обороне самих Японских островов. Командованию ВВС поручили внедрять в сознание пилотов дух камикадзе.

Вокруг императора формировалась партия мира, но ведение войны все еще контролировала армия. Сторонники партии мира опасались распространения коммунизма из Северного Китая в Японию на волне политического хаоса, который последовал бы за поражением. Американцы настаивали на безоговорочной капитуляции. Что делать? Император процитировал принцу Коноэ стихи, которые однажды сочинил:

 

Благословенно время,

Когда Земля покоится в мире

И безграничный океан

Сверкает в лучах утреннего солнца.

 

 

«ЕДИНСТВЕННЫЙ СПОСОБ ПОДРУЖИТЬСЯ...»

 

В Вашингтоне Белый дом пришел в рабочее состояние, когда Рузвельт вернулся из Гайд‑Парка и взвалил на себя традиционное бремя задач американского президента в январе — работу над бюджетом, текстом ежегодного послания конгрессу о положении в стране, проектами законов, кадровыми назначениями. Он готовился также к своей четвертой инаугурации и уточнял планы кульминационной встречи с Черчиллем и Сталиным.

Кроме того, наступило время определить публично свои позиции по крупным международным проблемам, которые выдвинулись на первый план. Доклады Кэнтрила в январе 1945 года тревожили. Он информировал Белый дом и Государственный департамент о значительном падении с предыдущего июня веры общественности в то, что президент и его помощники успешно отстаивают национальные интересы страны за рубежом, хотя поддержка лично президента оставалась на высоком уровне. В докладе отмечалась также недооценка американской общественностью военных усилий Великобритании. Вдвое больше американцев, чем прежде, считали, что англичане сражались в войне за сохранение своего господства и богатства, полагая, что они сражаются за сохранение демократии. Общественное мнение ценило военные усилия русских гораздо выше.

Серьезным предостережением для президента стало резюме взглядов общественности на послевоенное устройство мира, подготовленное Кэнтрилом. Хотя подавляющее большинство американцев поддерживали создание сильной международной организации, в которой главную роль играли бы великие державы, взгляды на нее представляли смесь целесообразности и идеализма. Интернационализм без обеспечения широкой и долговременной концепцией собственного интереса и интенсивного самопостижения опирался на узкую интеллектуальную базу и был подвержен, следовательно, изменчивости и скептицизму, когда происходили события, которые не вписывались в рамки идеализма. «С неустоявшимся общественным мнением и людьми, в целом не проявляющими интерес к механизмам, необходимым для прочного мира, остается мало сомнений, что они ждут и желают сильного руководства, а также поддержат политику и механизмы, которые президент считает необходимыми для достижения своих идеалов, особенно если доводы в пользу предлагаемых мер получат четкое разъяснение».

В январе 1945 года у Рузвельта оставалось мало времени, чтобы осмыслить подобные процессы. На него обрушились большие и малые события. На первом заседании администрации в новом году Стеттиниус сообщил, что русские признали люблинский комитет в качестве законного польского правительства. Стимсон заверил, что, хотя немцы атакуют «выступ», союзники продолжают наносить удары по их тыловым базам и не намерены менять выбранную тактику. Форрестол доложил о состоянии линкоров, проходящих ремонт в доках Западного побережья, Бирнс — о проблемах грузового и торгового флота, Джоунс выступил по вопросу о патентах, Икес докладывал о позиции «свирепого» Джона Л. Льюиса и о потерях электроэнергии. Когда министр внутренних дел стал также обсуждать вопросы будущего управления островами Тихого океана, Форрестол торжественно предложил сделать Икеса королем Полинезии, Микронезии и всего Тихоокеанского региона.

Поражение на «выступе» все еще тяготило Вашингтон, хотя Монтгомери, Брэдли и их соратники фланговыми ударами в основание «выступа» взяли в клещи его переднюю часть. Требовались более энергичные национальные усилия. После того как в начале января Стимсон и Форрестол написали президенту совместное письмо, требуя всеобщего призыва на военную службу (который быстро окрестили биллем «работа или война»), чтобы добиться максимальной мобилизации живой силы, Рузвельт попросил конгресс одобрить этот законопроект не только в целях мобилизации, но также для того, чтобы убедить военнослужащих на фронте, что страна принимает все возможные меры для исключения переговоров о мире с противником. Президент также попросил конгресс одобрить законопроект, позволяющий привлечь к военной службе 4 миллиона человек. Президентский проект бюджета на 1946 финансовый год предусматривал лишь незначительное снижение расходов по сравнению с гигантской суммой 1945 года — явный признак, что администрация ожидала упорной, затяжной войны с Японией.

Обращение президента о положении в стране содержало девять тысяч слов — самое длинное послание из всех, которые он направлял в конгресс. Казалось, это кульминационная речь, где он перечислил все, за что боролся в последние двенадцать лет, что обещал людям в ходе последней избирательной кампании, все свои надежды на будущее. Пространность послания превышала силы Рузвельта его зачитать, — вечером в беседе у камелька он изложил краткую версию послания. В послании президент защищал свою стратегию «приоритет Европы», дал высокую оценку итальянской кампании, Эйзенхауэру — его руководству военными операциями, предостерег соотечественников против пропагандистских ухищрений противника и происков его агентов, стремящихся расколоть великую коалицию, призвал американцев жить в мире, вспомнил об Атлантической хартии, выступил за создание сильной и гибкой организации Объединенных Наций и снова предложил второй Билль о правах, обещая новые инициативы в сферах социального обеспечения, здравоохранения, образования и налогов.

«Новый, 1945 год может стать годом величайших достижений в истории человечества, — говорилось в послании. — 1945‑й может засвидетельствовать взятие в кольцо силами возмездия центра порочной силы империалистической Японии.

Но важнее всего — 1945‑й может и должен засвидетельствовать начало образования всемирной организации мира...»

 

По заведенному порядку министры представили свои прошения об отставке, президент их отклонил, кроме одного. В день инаугурации он послал министру торговли Джесси Джоунсу письмо, отразившее сочетание высшей степени откровенности и притворства. «Дорогой Джесси, — начиналось письмо, — очень трудно писать это письмо. Во‑первых, потому, что все эти годы нас связывала долгая дружба и прекрасные отношения, а также потому, что вы оказали правительству большие услуги и отлично выполняли все эти годы многие трудные поручения.

Генри Уоллис заслуживает почти любого поручения, которое он в состоянии, по собственному мнению, удовлетворительно выполнить. Хотя Уоллис не входил в список министров администрации, он приложил много сил для успеха нашего дела. Он хочет пост министра торговли и должен его занять. Только поэтому я прошу вас освободить свой пост для Генри. Однако президент подчеркивал, что гордится всем тем, что сделал Джесси.

«Я надеюсь, что в следующие несколько дней вы подумаете о новой подходящей для вас должности — имеется несколько вакансий должности посла — или о том, чтобы отдохнуть. Я делаю это предложение наряду с многими другими и надеюсь, вы сможете по размышлении поговорить с Эдом Стеттиниусом...» В сенате тотчас разыгралась драма.

Попыталась также уйти в отставку министр Перкинс, и она вознамерилась сделать это всерьез. Рузвельт отговаривал ее от этого шага. Она предлагала в качестве своих преемников Бирнса, Винанта и других, но Белый дом на это не реагировал. Наконец, в канун дня инаугурации Перкинс встретилась с президентом после заседания кабинета.

— Вы не считаете, — спросила она (как вспоминала позднее), — что будет лучше, если Эрли немедленно объявит о моей отставке? Я пойду и составлю текст заявления.

— Нет, Фрэнсис, вы не можете уйти сейчас, — ответил президент. — Я не смогу найти вам замену. Нет, не сейчас! Оставайтесь на своем месте и не говорите ничего больше. С вами все в порядке. — Затем он сжал ее руку в своей ладони и произнес усталым голосом: — Фрэнсис, вы поступили чертовски хорошо. Понимаю, чего вам это стоило. Понимаю, через что вам пришлось пройти. Спасибо.

В Вашингтоне распространились слухи, что администрация Рузвельта распадается: Бирнс и Моргентау конфликтуют по проблемам налогового законодательства; Гопкинс воспрепятствовал Бену Коэну стать советником при Государственном департаменте; Розенман готов уйти в отставку. Как всегда, это преувеличения, но для президента забот хватало. Он не мог уклониться даже от мелочных споров. Когда Лилиентал написал статью в «Нью‑Йорк таймс мэгэзин» под заголовком «Нужны ли нам другие администрации долины Теннесси?» с положительным ответом на этот вопрос, Икес пожаловался шефу, что «этот профессиональный пропагандист» стремится давить на президента.

— Я не могу оставаться спокойным, когда он оказывает давление в скрытой форме, которое направлено главным образом против меня.

Рузвельт попросил Джонотана Дэниелса утрясти дело и «постараться удержать Лилиентала от поступков, раздражающих Икеса».

 

Фрэнсис Перкинс давно изучила президента; она находилась рядом с ним во время всех взлетов и падений его физического и политического состояния. Разговорам о его физической немощи придавала мало значения, но ее поразил вид президента на заседании кабинета накануне дня инаугурации. Лицо осунулось, седые волосы, безжизненный взгляд; костюм казался слишком просторным. И все же он выглядел веселым и счастливым. Только по окончании заседания, часа через два, она осознала, что у Рузвельта землистая кожа человека, страдающего хронической болезнью. Он поддерживает голову руками, шевелит синими губами; руки трясутся. Тем не менее способность восстанавливаться у Рузвельта столь велика, что на следующий день Лихи, постоянно наблюдавший президента, не обнаружил никаких отклонений в его физическом состоянии, а Лилиентал считал даже, что он выглядит прекрасно.

За несколько недель до дня выборов Рузвельт изучил историю президентских инаугураций и обнаружил более дюжины случаев, особенно в ранние годы существования республики, когда президенты присягали не на ступенях Капитолийского холма, а в других местах. Через неделю после выборов он с ликующим видом сообщил корреспондентам: главный завхоз конгресса сенатор Берд и его комитет выделили на инаугурацию 25 тысяч долларов, но он думает, что сэкономит «уйму денег...». «Полагаю, она обойдется менее чем в 2 тысячи долларов». Церемония состоится у южного портика Белого дома.

Один репортер спросил, будет ли проводиться парад.

— Нет, для кого проводить этот парад?

Двадцатого января 1945 года, в субботу, было холодно, небо заволокли свинцовые тучи. Несколько тысяч человек собрались на лужайке Белого дома, покрытой слежавшимся снегом. Оркестр морской пехоты, в парадной красной форме, отбивал марш «Приветствие шефу». Президент двигался в толпе, собравшейся у портика, покачиваясь в инвалидном кресле. Он сидел без какой‑нибудь накидки или пальто. Затем к нему наклонились сын Джеймс и агент секретной службы. Рузвельт обхватил их шеи, и они приподняли его с неподвижными ногами настолько, чтобы он мог охватить взглядом собравшихся. Затем президент опустил руки, спокойно кивнул Джимми, обменялся рукопожатиями с Трумэном и повернулся лицом к верховному судье Стоуну. Президент смотрел на собравшихся из‑за пелены падающего снега, затем обратил свой взор на памятник Вашингтону и высящийся за ним мемориал Джефферсона. Он четко и твердо произносил вслед за верховным судьей слова клятвы. Затем начал инаугурационную речь:

— ...Мы, нынешние американцы, вместе с нашими союзниками, проходим высшее испытание. Это испытание на нашу смелость, решимость, мудрость и приверженность к основам демократии.

Если мы успешно и с достоинством выдержим это испытание, то совершим подвиг величайшего исторического значения, которым будут гордиться мужчины, женщины и дети во все времена...

Президент говорил негромко, временами делая выразительные акценты.

— Мы стремимся к совершенству. Его нельзя достичь сразу, но все‑таки мы стремимся к нему. Мы можем совершить ошибки, но эти ошибки не должны проистекать из слабодушия и утраты моральных принципов.

Помню, как мой старый школьный учитель доктор Пибоди говорил в дни, которые казались нам безопасными и безмятежными, что «в жизни не все складывается гладко. Иногда мы достигаем вершин, но затем течение жизни меняет направление и мы скатываемся вниз. Важно помнить, что само развитие цивилизации проходит по неуклонно восходящей линии, что средняя линия, проведенная через взлеты и падения веков, всегда имеет тенденцию подниматься вверх».

Наша Конституция 1787 года не является совершенным документом, она и сейчас далека от совершенства. Но она дает надежную опору, на которой разные люди, люди разных рас, цвета кожи и вероисповеданий, могут строить прочное здание демократии.

Так же и сегодня, в 1945‑й военный год, мы усвоим уроки — ужасно дорогой ценой — и можем извлечь из них большую пользу.

Мы усвоили, что не можем жить мирной жизнью в одиночку, что наше собственное благосостояние зависит от благосостояния других стран, расположенных далеко от нас. Мы усвоили, что должны жить как люди, а не как страусы или собаки на сене.

Мы научились быть гражданами мира, членами человеческого сообщества.

Мы усвоили простую истину, как говорил Эмерсон. — И здесь президент перешел к медленной, ритмичной и выразительной речи. — Единственный способ подружиться заключается в том, чтобы стать другом.

Мы никогда не добьемся прочного мира, если будем подходить к его созиданию с подозрением, недоверием или страхом. Мы его добьемся лишь посредством понимания, доверия и смелости, исходящих из убеждения...