Пострижение в монахи - умение прощаться с миром жизни

"Высокий сумрачный храм стал заполняться народом... только что проследовало духовенство.
Они прошли в полупустой еще храм. Шаги звенели по каменным плитам, отдавались под высокими сводами и замирали в углах.

По трое-пятеро входили монахи, истово крестились, кланялись во все стороны. На клиросе, покашливая и пробуя голоса, становились певчие.

Пахло воском и ладаном. Длинные косые лучи от окон купола, дымная полумгла высоких сводов, мерцание свеч и лампад, густой голос иеродиакона, читавшего Евангелие, - все настраивало на печально-торжественный лад.

Раздалось величавое согласное пение.
Когда отзвучало и замерло "Боже правый, помилуй нас", распахнулись западные двери и показалась процессия, вводившая постригаемого. Взгляды всех обратились к нему...

Впереди шли два послушника в стихарях, неся высокие подсвечники с горящими свечами, за ними следовали иеромонахи, прикрывая своими мантиями постригаемого. Он шел босой, в одной срачице...

Было в нем что-то суровое, мученическое, напоминавшее лик Спасителя...
Процессия приблизилась к архиепископу. С посохом в руке, он стоял в царских вратах, и постригаемый простерся ниц у ног владыки.

- Боже милосердный, - раздался в ту же минуту торжественный голос певчих, - яко отец чадолюбивый, глубокое зря смирение и истинное покаяние, яко блудного сына, прими его кающегося, к стопам твоим вторицею припадающего-о-о...

Едва замерли слова невидимого хора, владыка коснулся посохом спины простертого ниц.

- Почто пришел еси, брате, ко святому жертвеннику? - спросил он.
- Жития ищу совершенного, постнического, святый владыко, - раздался из-под монашеских мантий глухой голос.

...вопросы следовали один за другим:
- Вольным ли своим разумом приступавши ко господу?
- Ей, святый владыко.
- Не от некия ли беды или нужды?
- Ни, святый владыко.
- Отрицаеши ли ся вторицею мира и всех якоже в мире, по заповеди господней?
- Ей, святый владыко...
- Обещавши ли вторицею сохранити себя в девстве и целомудрии, и благоговении даже до смерти? - донесся... голос архиерея.
- Ей Богу споспешествующу, святый владыко... Под сводами храма звучала молитва: "Ему же и
слава, и держава, и царство, и сила, со отцом и святым духом, ныне и присно и во веки веков..."
- Аминь, - донеслось откуда-то сверху.

Два иеромонаха в мантиях принесли Евангелие в тяжелом золотом окладе с лежащими на нем ножницами.

- Возьми ножницы и подаждь ми...

Он взял ножницы и протянул владыке. Тот отвел его руку, как бы призывая еще раз подумать... Но вот ножницы уже в руках преосвященного...

- Брат наш... постризает власы главы своея в знамение конечного отрицания мира, и всех якоже в мире и в конечное отвержение своея воли и всех светских похотей, во имя отца и сына и святаго духа, рецем вси о нем: господи помилуй!

Гулко ударяясь о своды, пронеслось по храму троекратное: "Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй".
И всякий раз, когда преосвященный вручал ему власяницу ("сей хитон правды"), пояс ("дабы препоясал чресла свои во умерщвление тела и обновление духа"), куколь ("сей шлем спасительного упования и молчаливого в духовном размышлении пребывания"), мантию ("ризу спасения и броню правды"), вервицу ("сей меч духовный ко всегдашней молитве Иисусовой"), крест Христов ("щит веры, в нем же возможеши все стрелы лукавого разженные угаси-ти"), горящую свечу, - под сводами раздавалось торжественно и величаво: "Господи помилуй, господи помилуй, господи помилу-у-уй..."

- Миром господу помолимся, - возвестил между тем иеродиакон.
- О брате нашем..., и якоже от бога поспешении ему, господу помолимся.
- Господи помилуй, господи помилуй, господи помилу-у-уй... - подхватил невидимый хор.
...Преосвященный коснулся его [свежепострижен-ного монаха. - Авт.] плеча и велел встать.
- Приветствую тебя, возлюбленный брат наш..., приветствием святым мира и любви с принятием великого чина иноческого, - обратился к нему владыка...

Опять загудели басы монахов, зазвенели пронзительные дисканты семинаристов, и под звуки торжественных песнопений вновь постриженного ввели в алтарь для преклонения святому престолу, а затем архипастырь, все в том же парадном облачении, ввел нового инока в его келью" (В. Кривцов. "Отец Иакинф").

Я не случайно потратила последние крохи вашего внимания на цитирование данного отрывка "с постригом" из романа, посвященного жизни знаменитого русского ученого-востоковеда, литератора и путешественника первой половины XIX в. отца Иакин-фа (1777-1853).

Дело в том, что отрывок сей как нельзя лучше иллюстрирует обряд узаконенного христианством бескровного самоубийства - ухода из жизни в смерть при жизни - монашество. Здесь соблюдена просто "бухгалтерская" точность церемонии прижизненного прощания с миром, как в отношении молитв, так и в отношении самого процесса пострижения.

Сам институт монашества на Руси появился в конце X - начале XI в., вскоре после принятия христианства, и существует до сих пор, пережив множество трудностей XX века и непростых периодов в более древнем прошлом. Однако история русского монашества, история религиозной секты живых мертвецов, не побоявшихся прижизненного перехода из мира Яви в мир Нави, так и не написана до сих пор.

Монашество на Руси быстрыми темпами становилось средоточием "христианского максимализма" в вере и жизни.

Почему я говорю о "христианском максимализме" в чистом его, абсолютном виде? Я хочу напомнить вам о начале знаменитой Киево-Печерской лавры. В XI-XII веках она начиналась с пещер ("печер"), которые выкопал в песчаных берегах Днепра для своего отшельнического жития Антоний Печер-ский (983-1073).

Здесь нежелание жить ("в миру", в обществе) приводит к уходу в загробный мир, в пещеры, т. е. в подземное царство Смерти. И хотя Антоний положил начало монашеской общине, сам он тяготел к уединенному, аскетическому подвигу, т. е. доведению "иноческого жития"-тления до абсолюта!
В "Послании Ивана Грозного игумену Кирилл о-Белозерского монастыря" мы читаем замечательные слова, размышления об идее монашества: "Иноческое житие не игрушка".

И это совершенно верно: игры со Смертью, пусть даже и не лишающей душу физической оболочки, в монашестве не допускались. Жизнь иночества для Руси средневековой была поистине иной - ошеломляюще загадочной, ломающей все привычные представления о жизненных ценностях. Монашество существовало "не в миру", и потому только оно виделось по-настоящему отделенным от мира, святым и могло являть недоступный свет Иного Мира.

Я сразу же вспоминаю рассуждения Э. Мулдашева об информационном поле "Того Света", и поневоле рождается в голове вопрос: так, может, монашество и есть малый отблеск "Того Света", а он, в свою очередь, является не чем иным как светом Недоступного Бога, потустороннего мира божества Смерти?

Ведь само слово "святость" в славянских языках происходит от слова "свет". И этот свет не заслоняли от мирян черные одежды монахов-чернецов, напоминающие об их "смерти для мира" с его земными, такими живыми грехами.

Прежде чем стать монахом, мирянин должен пройти период послушания - исполнения-тех или иных работ в монастыре. Если настоятель монастыря убеждается, что послушник твердо намерен стать монахом, он совершает обряд пострижения, восходящий к ветхозаветной символике посвящения человека Богу и обрезанию волос как знаку рабства. То есть пострижение является символом рабства, порабо-щенности миру Смерти.

Обычай требовал, чтобы остриженные волосы сжигали, бросали на воду или закапывали в землю. Таким образом, волосы "захоранивали", так как вместе с ними умирало прежнее существо человеческое и рождалось новое. И обычай "похорон" волос не церемониальная прихоть монашества. Испокон веков на

Руси существовало представление о том, что волосы являются средоточием жизни и жизненной силы человека.

Кроме того, волосы, как и глаза, в народных верованиях представлялись обителью души человека. Голова, волосы у некоторых славянских народностей считались обиталищем четвертой души, которая всегда находилась при человеке. Душа, обитающая в волосах, после смерти человека вселялась в новорожденного ребенка.

Существует три степени посвящения человека в монахи богини Смерти. Первая - пострижение в рясу, когда монах получает новое имя и право носить широкое и длинное монашеское одеяние (рясу) и головной убор - камилавку. Прошедших такое посвящение называют рясофорными монахами. Следующие две степени - пострижение в малую схиму и в великую схиму. Постригаемый в схиму приносит новые, более строгие обеты и еще раз получает новое имя в ознаменование окончательного отречения от мира, лежащего во зле жизни.

Во всех степенях подобного посвящения Смерти, как вы сами могли заметить, присутствует обряд обретения нового имени. Почему? Зачем нужен этот обряд?

Все дело в том, что получение нового имени полностью соответствовало древнерусской традиции не называть покойного по имени, не беспокоить его во время перехода в загробный мир через реку забвения. А монах, как и Посвящаемый, как раз и находится в подобной стадии перехода. Само же пострижение в монахи становится равносильно смерти.

Не случайно монахов на Руси называли непогребенными мертвецами. Принимая постриг, монах отрекается от своей воли и дает обет всецелого послушания наставникам (служителям не только Бога, но и Смерти) даже в мелочах, он начинает жизнь заново (т. е. рождается вновь) в царстве Нави/Смерти, здесь он - новорожденный младенец (именно поэтому монашеский куколь по форме напоминает детский чепчик).

По законам общества, человек, принявший постриг, умирал для остального мира и терял все права наследования. И этим законом общества - лишение прав наследования - стали вовсю пользоваться на Руси царской. Цареубийцы не всегда пользовались мечом и кинжалом. Для достижения своих тронных замыслов они с необычайной легкостью брались за ножницы для монастырского пострига. Ибо престолонаследник, ближний к царскому трону человек, оказавшийся за стенами монастыря, умирал для власти и истории.

В истории до сих пор бытует версия, что "угличское дело" с убиением царевича Димитрия на самом деле развивалось по другому сценарию: царевича не убили подосланные Борисом Годуновым злоумышленники, а насильственно постригли в монахи, т. е. убили для мирской власти.

Возможно, в истории беглого расстриги-самозванца из Чудова монастыря есть доля истины. Точно такое же религиозно-ритуальное убийство совершает (причем неоднократно) и Петр I, постригая в монахини против воли и свою первую жену Евдокию Лопухину, и родную сестру Софью.

А сейчас я хотела бы обратить ваше внимание на одну из самых загадочных фигур русской истории, насильственно лишенную через пострижение в монахини всяческих прав на русский престол.

Монахиня Досифея "Тараканова"
Императрица Екатерина II была просто абсолютной рекордсменкой по сбору "медалей"-самозванцев. Вероятно, потому, что ангальт-цербстская принцесса, нареченная в православии Екатериной, сама была самозванкой. А еще потому, что столь активно приложила руку к нескольким оборванным в Никуда императорским линиям...

В 60-е гг. XIX в. на одной из петербургских художественных выставок всеобщее внимание привлекла картина Флавицкого "Княжна Тараканова". Юная красавица, вжавшись в стену каземата, стоит на своей тюремной кровати, пытаясь спастись от наводнения. Окно с решетками отрезало девушку от мира, от жизни. Она уже "призрак бестелесный", уже фантом, а когда умрет, люди увлеченно начнут писать о ней, рисовать - фантазировать без конца.

Эта женщина мелькнула в истории как комета, оставляя за собой роскошный шлейф сплетен и загадок, начиная с имени. Дочь императрицы Елизаветы, "княжна Тараканова" (вернее, Дараган, переиначенная на русский лад), княжна Азовская (из потомков князя Владимира Крестителя), графиня Силинская и... монахиня Досифея.

"Со слов" картины Флавицкого, эта самая "княжна"-фантом захлебнулась холодной водицей своенравной Невы во время наводнения. Да вот незадача, обманул всех талантливый художник: по документам, "княжна" умерла в 1775 г., но наводнение-то, вечный страх узников Петропавловки, случилось в... 1777 г.
И кем же тогда была монахиня Досифея, прожившая (вернее, просуществовавшая в загробном монашеском мире) вплоть до 1810 г., которую историк И. Снегирев называет той самой "княжной Таракановой"?

"Княжна" не умерла в 1775 г. от чахотки (как утверждают некоторые авторы) и не погибла в крепости во время наводнения (сколь ни привлекательна выразительная картина Флавицкого), а была убита для престола иным способом - заточена в монастырь (московский Ивановский женский монастырь) под именем Досифеи.

О монахине Досифее существует довольно обширный, хотя и загадочный материал. Есть, среди всего прочего, даже рассказ Смирновой-Россет о том, как Николай I на прогулке поведал Пушкину трогательную историю о дочери императрицы Елизаветы, ставшей монахиней из-за несчастной любви. Принимать этот рассказ на веру или не принимать - личное дело каждого.

Известно, что в монастыре ее навещали весьма знатные особы. И беседовала странная эта монахиня с ними на иностранных языках. В Ивановском женском монастыре она оказалась по секретному приказу Екатерины II от 1785 г. Поначалу Досифее не велено было ни с кем общаться, кроме игуменьи, духовника, причетника и московского купца Филиппа Шепелева (торговля чаем и сахаром), т. е. ее погребали заживо, сознательно отгораживали от мира. Впрочем, "погребали" с комфортом: на ее содержание отпускалось из имперского казначейства довольно кругленькая сумма. Иногда на ее имя откуда-то приходили значительные денежные перечисления, - она отдавала их монастырю.

Целыми днями Досифея молилась, читала духовные книги. Казалось, она смирилась с фактом своего убиения. Последние годы вообще безмолвствовала и умерла молча.

И вот что настораживает более всего: светского имени ее в документах монастыря не значится! То есть в списках живых Досифея вообще не значилась. И она почему-то была согласна не значиться. И когда к окнам ее кельи стекался народ (а стекался он постоянно), женщина не показывалась ему. В ее келье-склепе не было места любопытным взглядам Жизни.

Умерла Досифея окончательно, покинула земную юдоль 64 лет от роду в 1811 г. Следовательно, родилась в 1746 г. и вполне могла быть, как и утверждала в мирскую свою бытность, дочерью императрицы Елизаветы, которая в 1742 г. тайно обвенчалась с Алексеем Разумовским.

И вот что в данном случае примечательно: после смерти физической на погребении Досифеи "стечение народа в монастыре было необыкновенное", на отпевание съехались главнокомандующий первопрестольной граф И. В. Гудович и другие вельможи екатерининского времени.

Скажите на милость, к простой, ничем не примечательной монашке, если она не творит невиданные чудеса (а Досифея не творила), съехалась бы знать того времени? Думаю, что нет. А вот проводить в "последний путь" дочь императрицы Елизаветы дворяне и народ отправились бы с охоткой.

У историка И. Снегирева читаем вообще об удивительных вещах: "Тело Досифеи погребено не в том месте, где обыкновенно хоронили инокинь Ивановской обители, но в Новоспасском монастыре, усыпальнице Романовых, у восточной ограды, на левой стороне от колокольни ".

Думаю, в данной ситуации какие-либо комментарии совершенно излишни. Монахиня Досифея "Тараканова", видимо, вполне могла претендовать на трон, где с комфортом пристроилась незаконная Екатерина П. А та, в свою очередь, была способна не только заточить и убить, но и заточить, сохраняя жизнь физическую, но лишая перспектив жизни исторической и династической, то есть постричь в монахини, дабы дерзкая (с точки зрения залетной ан-гальт-цербстской птички Фике) претендентка еще при жизни прошла горькую и подчас страшную науку прощания с миром земным, науку Умирать.

Впрочем, я не исключаю и такой возможности, что Досифею, дочь Елизаветы, умудрились символически убить целых два раза: первый раз - заточив "княжной Таракановой"/самозванкой в Петропавловку, а второй раз - проведя над ней обряд монашеского пострига.

 

Экскурс последний: "Сказ о том, как царя
Петра хоронили"

О нем принято спорить подолгу и взахлеб, безразличной золотой середины лично мне так и не встречалось.

До сей поры мы, россияне, так и не решили, направил ли Петр I Россию к свету европейской образованности, ввел ли ее в число великих держав и открыл ли перед ней путь в блистательное будущее? Или подверг жестокому испытанию национальную самобытность русского народа, заразил его проказой подражательства чужому и влечением не к духовным ценностям, а к жизненному комфорту на западный лад? Или реформы Петра при всей их шумности и поверхностной выразительности только скользнули по глади вод русской жизни, не всколыхнув ее глубин, - подумаешь, сменили покрой кафтанов да бороды обрили?!

В мои планы не входит решать вопрос о роли Петра в истории, хотя в глубине души я придерживаюсь того мнения, что невероятный заворот мозгов, когда общество (уменьшившееся во время правления Великого... Палача на 25 %) не очень-то понимало, куда вообще следует брести по болотине жизни и на какие кочки перескакивать, - вот единственный закономерный результат всей деятельности Петра.

О нет, в настоящий момент меня интересуют его смерть и погребение.
Петр умер 28 января 1725 г. Собственно говоря, ждали этого достопамятного события уже давно и в великом нетерпении. Здоровье его, изъеденное многолетним пьянством, ухудшалось прямо на глазах. Лихорадки, простуды, приступы мочекаменной болезни терзали его беспрестанно.

В письмах императора к супруге Екатерине, будущей государыне всея Руси, довольно часто встречаются известия о его болезнях. "То он страдает "чечю-ем" [в XVIII в. так именовали "модную болезнь" геморрой. - Авт.], то завалами или расстройствами желудка, отсутствием аппетита, то припадает с ним "рее", вообще ему "мало можется" (М. Семевский. "Царица Катерина Алексеевна").
"Любящей" супруге и любящему ее светлейшему князю А. Д. Меншикову оставалось только набраться немного терпения и чуток подождать.

(И о том, что это не голословный оговор с колокольни субъективзма автора, свидетельствует сохраненный историей факт: однажды, в весенний день 1719-го тогда еще года, в кабачке при кирпичных заводах угощалось несколько человек, среди которых были и певчие князя Меншикова. Как водится, провозгласили здравицы. Крикнули тост и за здоровье царя, на что слуги Александра Даниловича спокойно ответили: "Здравствовал бы светлейший князь, а государю недолго жить!"

История "любовно" сохранила и память о 15 января 1723 г. - о разговорах уже императрицы певчих: "его императорскому величеству и нынешнего года не пережить. А как он умрет, станет царствовать светлейший", то есть князь Меншиков. Что ни говори, а вывод напрашивается сам собой: любили светлейший и императрица послушать пение певчих, а певчие их, в свою очередь, любили поговорить...)
Как бы там ни было, болезни или не болезни, но государь Петр Алексеевич был обречен уйти. Незадолго, в общем-то, до своей кончины он совершает несколько "опрометчивых" поступков, стоивших ему венценосной жизни:

1. Коронует в Москве Екатерину I. Само по себе дело очень даже неплохое: чего ж не короновать красивую женщину. Одна из надписей в коронационном фейерверке 1724 г. гласила: "Божиею милостию, Петра велением, Екатерина Алексеевна императрица Российская". Красиво! Да вот только сумма букв в словах этих, если считать по порядковому номеру каждой буквы в алфавите, равна примечательной дате "1725". Именно в этом году Екатерина предначертала себе взойти на престол? и судьба ее была решена в день коронования: именно тогда россиянам было указано "свыше", что правление Петра приближается к своему логическому завершению1. Видимо, здорово увлекалась нумерологией и магией чисел будущая российская государыня...

2. Коронацией Екатерины Петр не "удовлетворился", и за несколько месяцев до своей смерти предает казни поэта Виллима Монса, по совместительству секретаря и доверенного лица государыни-императрицы. Поговаривали о любовной связи государыни с талантливым секретарем, но, скорее всего, дело заключалось в том, что государю на стол попали письма Монса с проектом заговора супротив его августейшей персоны.

Что бы там ни было на самом деле, мы никогда уже не узнаем наверняка: сразу после смерти Петра все бумаги по "делу" поэта попали к самому главному сберегателю высокомонаршей чести - князю Меншикову, а он приказал сжечь документы, считая, что на его любимой императрице не должно быть ни малейшей тени. После казни поэта голова его была заспиртована по всем правилам искусства и выставлена Петром на ночном столике императрицы. Современники с удовольствием сплетничали, что увидав на своем столе этот "новый предмет обстановки", Екатерина даже в лице не изменилась под пристальным взором слегка неадекватного супруга. Равнодушно скользнула взглядом, отвернулась. Думаю, в этот самый момент она зачитывала приговор неуравновешенному супругу.

3. В середине ноября 1724 г. (опять же за два месяца до кончины) указом Петра всем подданным было запрещено принимать к исполнению приказы и распоряжения Екатерины; она также потеряла право распоряжаться денежными средствами, отпускаемыми на содержание ее двора.

4. И наконец, самая большая ошибка Петра: в опалу (немилость) попадает любезный друг младых лет государя, светлейший приятель императрицы, ее "верный пес" - князь Александр Данилович Меншиков...
Приговор зачитан и обжалованию не подлежит...

После праздника Крещения 1725 г. государь слег. Последние дни он не знал ни минуты покоя: его тело сотрясалось в конвульсиях, приступы мучительной боли следовали один за другим.

"Вскоре от жгучей боли крики и стоны его раздались по всему дворцу, и он не был уже в состоянии думать с полным сознанием о распоряжениях, которых требовала его близкая кончина. Страшный жар держал его в почти постоянном бреду... Когда боль ненадолго отступала, царь жарко каялся в своих прегрешениях,- два раза он причащался из рук Феофана Прокоповича1 и получал отпущение грехов. Императрица не оставляла его изголовья три ночи сряду".

Из записок Г.-ф. фон Бассевича
Выдвинув замечательный просто аргумент, что боль отпустит бренное тело Петра, если он простит целый ряд осужденных на казнь дворян (а их, поверьте на слово, было немало), Екатерина буквально выторговала прощение всем (!) осужденным на смертную казнь дворянам, не явившимся на последний смотр пред пресветлые очи императора-эпилептика.

"Он прожил, однако ж, еще 36 часов"... боль не отступала, не отступала и жена. Улучив минуту, она просит Петра ради обретения вечного душевного покоя простить Меншикова, по-прежнему пребывавшего в немилости. Последнее прощение Данилычу было даровано. Боль отступает, сменяясь беспамятством: "он лишился уже языка и сознания, которые более к нему не возвращались...Ждать оставалось недолго. "Ждали только минуты, когда монарх испустит дух, чтобы приступить к делу"

Из записок Г.-ф. фон Бассевича
Как горевали...
Официальные источники (конечно же!) утверждают, что горе всех россиян было просто безмерным. Так, иностранные посланники при русском дворе доносили, что все, начиная с императрицы и заканчивая последним подданным Петра, переживают кончину императора как глубокое личное горе. "Легче вообразить себе, чем описать пером ...крайнюю печаль и скорбь императорского семейства", - писал сразу же после смерти Петра посланник Г. Мардефельд. И далее у него же мы читаем: "не было ни одного рядового, который бы горько не плакал", "стоят раздирающие сердце плачь и вопли".

Ему вторят и другие иностранные представители. "Жалко смотреть на их рыдания и слезы", - пишет, например, Лефорт. О "плаче и воплях" писали не только наблюдатели-иностранцы, но и наши с вами соотечественники.

А. А. Матвеев в письме к А. В. Макарову из Москвы сообщает, что по получении известия о кончине императора поднялся "вой, крик, вопль слезный, что нельзя женам больше того выть и горестно плакать, и воистину такого ужаса народного от рождения моего я николи не видал и не слыхал".

Феофан Прокопович превзойдет всех в описаниях "горя" народного, сообщая о "вопле и стенании": "не было ни единаго, кто вид печали на себе не имел бы: иные тихо слезили, иные стенанием рыдали, иные молча..."

Но как все это, по-вашему, вяжется со словами: "Ждали только минуты, когда монарх испустит дух"? А очень просто. Да, конечно же, слезы, рыдания и даже вопли могут быть выражением горя. Но в данном случае необходимо учитывать традиции публичного оплакивания умерших.

"В подобных случаях у русских искони в обыкновении были громкие рыдания, плач и разные причитания"
"Записки Вебера о Петре Великом", 1872 г.

То есть речь идет о публичной экзальтации с элементами театральной постановки: смотрите, как всем нам плохо. Характерным в данном случае примером являются воспоминания И. И. Неплюева, в 1725 г. находившегося с дипломатической миссией в Константинополе:

"1725 году в феврале месяце получил я плачевное известие, что отец отечества, Петр, император 1 -и, отыде сего света. Я омочил ту бумагу слезами, как по ДОЛЖНОСТИ моей о моем государе, так и по многим его ко мне милостям...; да и иначе бы и мне и грешно было".

Обратите внимание, здесь Неплюев черным по белому описывает свою "скорбь" не как выражение личного чувства к государю, "милости" которого он обязан своей карьерой, но как реакцию законопослушного подданного, исполнение "должности".

Ну, а идеальным образцом публичной демонстрации горя становится поведение императрицы. Екатерина появлялась на публике "вся окутанная черным крепом", "казалась убита горем и притом обливаясь слезами".

"Все страждущих и болезнующих, - велеречиво заявит Феофан, - в ней единой смешанные видеть было: ово слезы безмерныя, ово некакое смутное молчание, ово стенание и воздыхание; ...иногда весьма изнемогала".

А ведь эта публичная экзальтация в театральном костюме из черного крепа была не чем иным, как "маленькой местью" Екатерины за "большие пакости" последних месяцев "трудовой деятельности Петра на личном фронте". Уж кому-кому, как не супруге почившего в бозе императора, не знать, что Петром на "похоронах строго приказано было, чтобы никто громко не плакал и не причитало ("Записки Вебера"), и что еще в 1715 г. Петр издал указ, запрещавший "выть" по покойникам.

Зная, что умершему государю ее и не только ее поведение было бы неприятно, и, вслед за Феофаном, уверенная в том, что после смерти Петр "дух свой оставил", Екатерина мстила скончавшемуся тирану, взяв на себя роль профессиональной плакальщицы. Что ни говори, а это уже нечто из разряда мистической, оккультной мести!

Не лучше себя ведет и второй выдающийся актер-плакальщик - Феофан Прокопович. И в "Слове на погребение Петра Великого", и в ряде других своих сочинений, нацеленных на публичное "воспроизведение", Феофан, вместо того, чтобы слыть безутешным, откровенно проговаривается о всенародной... радости по поводу случившегося.

Судите сами: "Что видим? Что делаем? Петра Великого погребаем! Не мечтание ли си? Не сонное ли нам привидение?"

Вот так так: смерть Петра видится ему как самая заветная мечта, как сон приятный! Дальше больше, для Феофана предаваться скорби по ушедшему Петру просто позорно - " позор был печали", "да отыдет скорбь лютая". В связи с чем он ставит в пример (!) любому гражданину российскому поведение императрицы, с завидной легкостью скинувшей флер печали. Феофан специально подчеркивает, что императрица не предалась "вдовьей" скорби, не забыла "высокого долженства своего".

Ну а придворные, эти милейшие "птенцы гнезда Петрова", еще больше утрируют идею скорби на общегосударственном уровне.

В один прекрасный день к непогребенному еще телу императора явится обер-прокурор П. Ягужин-ский и начнет во всеуслышанье жаловаться этому самому телу, что князь Меншиков учинял ему сегодня обиду, хотел снять шпагу и посадить под арест. Клювы "птенцов" становились все более острыми...
Россияне, оставшись сиротами без "отца отечества", ликовали тайно и явно.

- Здравствуйте] Государь ваш умер! - радостно возвещал прихожанам поп Златоустовской церкви в Астрахани.

"Смерть его... не примирила с ним народных "учителей"; они изрекли, что Петр отправился туда, где уже давно приготовлено было ему место толками народа, т. е. в ад кромешный... Но здесь, здесь-то, на земле, должна прогреметь над ним из рода в род анафема!".

М. Семевский. "Тайный сыск Петра I"
И анафема прогремела. В самом центре Москвы, в Богоявленском монастыре. Молодой проповедник напишет:

"Злочестивый, уподобльшийся самому антихристу, мерзости запустения, стоявший на месте святе, и восхитившему божескую и святительскую власть, бывый соблазнитель и губитель душ христианских, прегордостным безумием надменный держатель всероссийского царства, попущением божиим Петр, бывый великий, ныне всескверный император... да будет проклят!". "Сына своего [царевича Алексея, ребенка от первого брака. -Дет:] за христианскую веру казнил", "первый император был зверь и антихрист" .

Вслед за М. И. Семевским, замечательнейшим русским историком второй половины XIX в., человеком удивительной порядочности и кристальной исторической честности (и, скорее всего, именно поэтому не пользующимся даже сейчас популярностью), мы можем однозначно сказать, что "нельзя выводить того заключения, что русский народ того времени всецело видел в смерти Преобразователя какое-то испытание, ниспосланное Богом, какое-то сильное, повергающее в отчаяние несчастье. Ничего подобного со стороны массы народа не было. Мы видели противное...". Горе превращено здесь во вполне правомерный фарс, а сами похороны императора превращаются в подобие средневековых "плясок Смерти", изгнания беса из человеческой жизни.

Как хоронили...
Погребение императора было подробно описано в двух современных событиям сочинениях: в официальном "Описании порядка, держанного при погребении... Петра Великого" и так называемой "Краткой повести о смерти Петра Великого" Феофана Про-коповича. Ну, и, само собой разумеется, обо всем, что происходило в России в начале 1725 г., подробно доносили в "старушку Европу" иностранные посланники.

Это самое погребение Петра, как подчеркивают все исследователи без исключения, ни с какого боку не назовешь традиционным.

В "московский" период похороны царя назначались на день смерти или на следующий день и имели чисто религиозный характер. Именно такими уже при самом Петре были похороны царя Ивана Алексеевича (брата Петра) 30 января 1696 г. и царевны Татьяны Михайловны (родной тетки Петра) 24 августа 1706 г.

Вот как все тогда происходило: утром высшее духовенство отправлялось с иконами и крестами в царские хоромы, откуда и начиналось скорбное шествие. Гроб несли дворяне и стольники, крышку от домовины несли отдельно. На Красном крыльце гроб ставили на так называемые "выносные сани", обитые красным сукном (при похоронах вдов - черным). Затем сани вместе с гробом несли до Архангельского собора или Вознесенского монастыря. Там сани ставили на землю, гроб снимали с саней, вносили в церковь и ставили на подставку (стол). После отпевания гроб относили к месту захоронения (чаще всего это был каменный саркофаг), где умершего вынимали из гроба и клали в могилу. Гроб же уносили и ставили в звоннице под главным колоколом.

Петру I, прозванному за глаза даже самыми близкими ему людьми Антихристом, в чисто религиозном погребении было отказано.

Судите сами: тело Петра, вопреки существовавшей традиции, было выставлено на всеобщее обозрение в так называемой "печальной зале" уже в день смерти - 28 января, где и находилось вплоть до погребения, назначенного на начало марта, хотя сам Петр намеревался ввести по крайней мере трехдневный срок с момента смерти до похорон для всех классов населения без исключения, включая и членов царской фамилии.

Более того, в который уж раз подтверждается истинность фразы "ждали только минуты, когда монарх испустит дух": "печальная зала" готовилась заранее] В этой "печальной зале" не было ни малейшего намека на религиозную печаль по испустившему дух императору: все ее украшения были посвящены светской тематике - имперской и военной по преимуществу.

Начало карнавализованным "пляскам Смерти" - первому загробному наказанию Петра было положено. Организация погребения поручается Екатериной близкому ее единомышленнику и по совместительству знаменитому московскому "чернокнижнику" Якову Брюсу, человеку потрясающих знаний и талантов, ученому, составителю астрономических таблиц и календарей, которыми пользовались вплоть до конца XIX в.

Достоверно известно, что, когда Яков Брюс вручил царице прошение об отставке, она заплакала - и на этот раз совершенно искренне: "И ты, Вилли-мыч, меня покидаешь?! С кем останусь?!" Екатерине и вправду было, страшно остаться без таких, как Брюс.

И Брюс, опять же по хитроумному и весьма символическому поручению Екатерины, берет за основу образец, который использовался Петром для погребения генерала Франца Лефорта (не путать с посланником польского короля) в 1699 г.

Вы спросите, в чем символичность данного погребения? Надобно знать, кем был генерал Франц Лефорт для Петра, фигура столь же зловещая, сколь и загадочная. Выражаясь в духе братьев Стругацких, Лефорта по праву следует называть "человеком безо всякого прошлого". Человек, крайне небрезгливый, активнейший участник петровского Всепья-нейшего собора, пытавшийся даже "усовершенствовать" творящееся на нем безобразие. Сохранились довольно неприятные слухи о связях его с нечистой силой.

Вот один из слушков: за несколько дней до его смерти глухой ночью в спальне Лефорта раздался невероятный шум. Вбежали слуги и не увидели ничего и никого. Но наутро все кресла и стулья в спальне оказались опрокинуты и разбросаны по полу. Умирал же Франц Лефорт как угодно, но только не по-христиански. Священника он от себя гнал, и в последний час потребовал вина, девок-плясовиц и музыкантов. Под песни и пляски Лефорт пил вино, пока не началась агония. Присутствовали при ней многие люди, потому что Франц Лефорт не велел никому переставать играть и плясать, пока он жив. И многие видели, как труп Лефорта с зеленым оскаленным лицом сорвался с кровати и стал выписывать танцевальные па, воздевая руки.

И в тот же миг, когда труп пустился в пляс, раздался дикий свист, многоголосое уханье с чердака и из-под пола дворца Лефорта. Этому можно верить или не верить, но все равно возникает поневоле вопрос: кто же именно "колобродил" вокруг Петра?

Обо всем этом и Екатерина, и Брюс прекрасно знали и видели в последних днях Петра зеркальное отражение последних дней Лефорта. Так давайте же и мы всмотримся в эту муть исторических зеркал.
Незадолго до своей смерти (а именно на Рождество 1725 г.) Петр в последний раз собирает Всешутей-ский собор для выборов нового князь-папы, и, чтобы облегчить работу мысли и себе, и конклаву "кардиналов", он велит выпивать всем собравшимся по ковшу водки каждые четверть часа.

За день до смерти, по свидетельству иностранных послов, "с царем сделался бред, он встал со своей постели, прошел три комнаты, жалуясь, что окна были нехорошо пригнаны", лицо царя было мертвенно-бледно, глаза сверкали и блуждали, все тело сотрясалось в конвульсиях. Не произнося ни слова, он долго ходил по комнатам из конца в конец и бросал на близких страшные взгляды. Петр множество раз вынимает и кидает свой кортик - вбивает его в двери, шкафы и стол с такими страшными гримасами и судорогами, что служанка великих княжон, дочерей Екатерины, в ужасе забивается под стол. А Петр продолжает бесноваться, увеча кортиком дорогую мебель. "После такого волнения силы его начали упадать". Еще бы!
Вот почему "антихрист"-Петр в силу своей зеркальной похожести был удостоен погребальных почестей "антихриста"-Лефорта, его "любезного друга Франца".

Собственно, и черный цвет траурных одежд напрямую адресовался ко времени похорон Франца Лефорта. На похоронах своего генерала "его величество вел те три полка сам, и был в черном платье" ("Журнал государя Петра I, сочиненный бароном Гизеном").

Именно поэтому "царица приказала обнародовать распоряжение, повелевающее всем одеваться в черное, а высшим сановникам, до генерал-лейтенантов включительно, обтянуть черным по две комнаты в своих домах", - доносил ко своему двору посол Кампредон.

Но еще 30 января в донесениях иностранцев проскальзывает вот какая прелюбопытнейшая информация: "Иностранные министры хлопочут о траурных экипажах и ливреях своей прислуги, хотя нам еще не объявили ни о смерти, ни о порядке траура". Есть над чем поломать головы, господа историки?

Но вернемся, однако, к "печальной зале" - месте последней "прописки" Петра I в земном мире. Здесь было сделано возвышение ("амвон"), его покрыли "кармазинным бархатом и золотыми коврами". На этом амвоне "был поставлен одр, золотою парчею посланный, под зело богатым балдахином". Стены первоначально были украшены шпалерами, "на которых некие чудеса Христовы зело искусным мастерством истканы".

Посмотрела Екатерина I на шпалеры, посмотрела... да велела Брюсу убрать их - что-то не вязались "некие чудеса Христовы" с "плясками Смерти" Петра - и "скоро потом черным сукном все убрано было".

Но самое замечательное то, что о теле Петра забыли, да-да, его все как-то забывали похоронить, предать земле, будто она, русская землица, не принимала тело "антихриста" 1. Вот что доносит 9 февраля 1725 г. посланник Мардефельд: "Труп покойного императора лежит еще на парадном ложе, несмотря на то, что он уже позеленел и течет". Далее в донесении подчеркивается, что все с нетерпением ждут погребения ("все желают, чтобы это свершилось").

Но наказание "антихриста" этим не ограничилось. Сам Петр еще при жизни не желал, чтобы тело его бальзамировали по всем правилам тогдашней науки. Но вот что мы читаем в донесениях иностранных послов: "Несмотря на запрещение царя, его вскрыли и набальзамировали, но это было сделано тайно".

Вот так: мол, чтобы ты там ни желал, а наказан неисполнением воли последней пребудешь! Церемониал погребение-наказание продолжалось. И Петру, обожавшему публичность, было отказано даже в официальном объявлении о месте захоронения. Откажут ему и в присутствии на церемонии погребения
столь любимых императором иностранцев.

Когда тело покойного Петра было перенесено в Петропавловский собор, "иностранных министров на нее [церемонию погребения. -Авт.] не пригласили", - жалуется французский посланник. Ну, как тут не подумаешь, что богу-богову, кесарю-кесарево, а антихристу - лишь "пляски Смерти"...

Карнавальные "пляски Смерти" разворачивались по великолепно продуманному сценарию: "была сильная снежная метель с градом, и однако царица все время пешком шла за гробом", более того, погребение носило чисто символический характер: тело императора посыпали землицей ("предали земле"), закрыли гроб и... бросили на катафалке в недостроенном Петропавловском соборе.

Лучше всех карнавальность погребения почувствовал простой русский люд. "Народ, славный своим юмором... осмеял "плакунов придворных" в сатире. Народные сатирики и карикатуристы представили погребение ненавистного им Преобразователя и сетования над ним верноподданных в рукописной, потом и в печатной притче: мыши кота погребают" (М. И. Семевский. "Тайный сыск Петра I").

Целью сочинителей была не одна только забава, не одно только балагурство. Мышам были присвоены человеческие страсти: лицемерие, ненависть; радость и торжество у них прикрыты внешней печалью. Так, знатные крысы, показывая притворную грусть, хотят кота утопить в помойной яме. "В этом коте народ видел обидчика, в мышах - обиженных, в смерти же кота вообще освобождение и торжество других, отрадный конец гонениям", - пишет проф. И. М. Снегирев). Картинка, изданная вскоре после событий 1725 г., сопровождалась текстом, в котором есть знаменательная фраза: "Умер в серый месяц, в шестопятое число, в... шабаш".

Шабаш не шабаш, антихрист не антихрист, но в одном народная молва удивительно точна: как и полагается сатанинскому существу, Петр до конца не умер после своей физической смерти. Скорее всего, Екатерина об этом интуитивно догадывалась, а, может, и наверняка знала, да только как в таких случаях поступать должно - не вполне понимала. В итоге он, Петр, оказался единственным из русских православных государей, кто после своей смерти окончательно превратился в дьявола...
Маленький дивертисмент: Загробное бытие Петра I

В высокую воду, при ветре с залива и в ненастье шатался по берегам Невы высокий человек с дубинкой в руках, с безумно горящими адским пламенем глазами. Встретить его было можно и в метель, и в пургу на берегах или на тропинках, ведущих через лед Невы.

Истории эти рассказывались в 1730-1770-е гг., задолго до появления Медного Всадника. Говорили, что сей бес зашибает дубинкой, а если кого-то и не прибьет до смерти, то этим-то как раз хуже всего и придется: встреча с призраком императора Петра предвещает несчастье, преждевременную кончику самых близких и любимых людей. Ну, а в 1782 г. в Петербурге с подачи ангальт-цербстской "екатери-низированной" принцессы прочно поселится Медный Всадник.

Уверяю вас, А. С. Пушкин знал, о чем писал! С самого начала 1790-х гг. памятнику Петра приписывали способность срываться с постамента и скакать по городу в поисках кровавых жертв. Медный царь ожидал щедрых жертвоприношений.

Происходило это, как нетрудно догадаться, в темные осенние ночи, когда ветер гнал воду из залива в Неву, грозя наводнением, а низкие тучи сеяли манну дождя небесного и не подпускали к Петербургу свет звезд, свет тихой небесной надежды. Страшный всадник (если, конечно, хоть немного верить легендам, а сбрасывать их со счетов истории никогда не следует) отправлялся "на дикую охоту" за душами людскими и в метель, в пургу, когда январский день продолжался считанные часы.

Скажете, неправда? Но из густой дымовой завесы истории нет-нет да и проглянет маленький язычок адского пламени с серным душком: есть свидетельства тех, кто убегал от чудовищного всадника, слыша за собой "тяжело-звонкое грохотание копыт по потрясенной мостовой", имеются и полицейские документы, посвященные расследованию более чем странных смертей.

В двух шагах от Адмиралтейства находили трупы, буквально вбитые в землю страшной, невероятной просто-таки тяжестью, в которых не было ни одной целой косточки. И ведь дела-то уголовного по таким телам не "сошьешь": медный царь-государь Петр Алексеевич пошаливает-с!

Страшные черты черного вестника смерти, потустороннего убийцы, охотящегося на одиноких путников, приписаны историей именно Петру. Призрак Петра I встречали Петр III (внук Екатерины I) и Павел I (ее правнук). В этих встречах Петр выступает как вестник несчастий, которые должны обрушиться на царствующую династию, как носитель всевозможных ужасов.

И стоит ли удивляться, что оба императора после такой "встречи" даже заболели, и оба были убиты заговорщиками с прямого попустительства своей родни? Там, где речь заходит о Петре I, ничего другого не следует и ожидать.

Ничего другого не стала ожидать и Екатерина I, которой за пару дней до смерти Петр явился во сне и буквально силой потащил в небо от дочерей и подданных. Петр и после смерти продолжал творить зло, которым так увлеченно занимался при жизни.

На единое мгновение я предлагаю вернуться к тому моменту, когда загробный Петр еще не очнулся от почти волховских заклинаний "плясок Смерти" вокруг его умершего тела. Автору этих "плясок", Екатерине, пророчили блестящее будущее.

"Она вся безусловно проникнута одним желанием: царствовать с блеском", - писал французский посланник. И он не был одинок в своих прогнозах политической погоды.

"Царствование этой Царицы будет тихо и счастливо", - полагал посол польского короля. "Она принимает такие меры, - вторил ему Мардефельд, - которые сделают ее на целую треть могущественней и значительнее покойного императора, при котором... государство дошло до крайнего положения и клонилось к упадку".

И самое главное - Екатерина не казнила, она миловала, тем самым творя такое же, даже более сильнодействующее заклинание, направленное против "антихриста", нежели созданные по ее августейшему сценарию "пляски Смерти", то есть жизнью побеждала смерть неправедную.

Судите сами: "несколько иноземцев, затем известные "птенцы" Петра, бывшие в немилости, - барон Шафиров, Скорняков-Писарев, доктор Лесток - получили прежние чины и отличья. Протопопы, попы и дьяконы Покровско-Суздальского девичьего монастыря, всего шесть человек, страдальцы за преданность царице Авдотье и ее сыну ... ныне получили право жить в каких угодно монастырях, хотя бы в московских.

...Из Сибири, по свидетельству современника, в марте 1725 г. провезли человек двести ссыльных, возвращенных на родину: то были лица, пострадавшие за непринесение присяги в 1722 г. установленному Петром порядку престолонаследия" (М. И. Се-мевский), то есть Екатерина воплощала на деле принцип не-мщения даже своим собственным политическим противникам.

На краткое время в России воцарилась тишина, заботливо охраняемая женщиной на престоле, одним из "политических" кредо которой был принцип: "Умейте жить и умирать, не скорбя о суете мира сего".

 

"Песня смерти" (вариация по Л. Карсавину)

В 1931 г. в Каунасе выходит в свет книга Льва Карсавина "Поэма о смерти". Медитации "Поэмы" рождаются переживаниями из-за кончины возлюбленной. Книга Карсавина о смерти имеет свою лирическую героиню, живую, реальную личность. Но вот поразительный факт: когда писалась "Поэма" о безысходной скорби и жгучих терзаниях автора, в реальности ее героиня была жива-здорова! Впрочем, смерть самого философа - самая настоящая глава из его поэмы: находясь в ГУЛАГе и предчувствуя скорую кончину, Карсавин подготавливает тайную эпитафию по самому себе и просит... похоронить ее вместе с собой.

Вот строки из воспоминаний его ученика А. Ванеева: "У него заранее был припасен флакон из темного стекла... В акте вскрытия, в этом акте врачебной некромании, флакон... был вложен в разрезанный труп. С этого момента и навеки прах Карсавина имеет в себе памятник, стеклянная оболочка которого способна противостоять гниению и разложению". Сжатая формула мысли философа осталась слита с его прахом; и духовно-телесное единство не разорвано смертью.

Смерть вовсе не принадлежность каких-то отдельных воплощений, не один из промежуточных моментов, это момент завершающий, итоговый, а потому не просто необходимый, а имеющий смысловое первенство над другими. Смерть первее жизни... Или же это умение жить через смерть? Так, значит, смерть не зло? Напротив, зло и есть нехотение умереть, уйти вовремя.

Смерть - жертва, созидающая жизнь. Она - оброк греха, но сразу же и врачевание.

Прелюдия
Песня о смерти... Почему бы Смерти и не быть поэмою? - Оттого и поется, что тяжело.
Не проходит моя смертная тоска и не пройдет, а - придет, сильнейшею, невыносимою. Не безумею от нее, не умираю,- и не умру: обречен человек на бессмертие. Смерть сама придет, если только... придет.

Внутри себя самой недвижима я, как моя каменная могила. Тесно мне от нее: распирает она мою душу. Веет от нее холодом... Труп этот во мне как что-то неотмененное, как мое тело. В самом деле, не есть ли тело лишь застывшая, умершая душа? Человек есть существо умирающее. Смерть его - он сам как собственное тление. Общаясь с другими, он может лишь заражать их трупным ядом. Ибо и они все так же умирают и тлеют. Вот это - только внешний вид нашей общей смерти. Умирание - распадение.

Окончательная смерть - полный распад. Но дело-то в том, что все мы только распадаемся, только умираем, а не распались и не умерли... Какие-то тоненькие-тоненькие ниточки связывают всех нас, и живых и мертвых, весь мир,- они становятся все тоньше, а не рвутся,- не ниточки - тоненькие жилки, по которым бежит наша общая кровь. Не рвутся слабые ниточки, а страшно, что вот-вот порвутся. Такие они тоненькие, что их даже не видно. Кажется, точно и совсем их нет... А боится человек одиноко умирать,-не берет примера с подыхающей собаки. Хочет, чтобы кто-нибудь его пожалел, да и сам иногда пожалеет.

Умирание мое, смертная моя тоска - умирание и тоска всех, мира смертная мука. Мое "я" - маска мира...