БУНТ ПРОТИВ СМУТЬЯНА

 

В конце 1956 года стало ясно, что дела идут плохо не только на международной арене, но и внутри страны. В стране проявлялись оппозиционные настроения, которые были схожи с теми, что привели к волнениям в Польше и восстанию в Венгрии. 4 ноября, в день, когда советские войска вошли в Будапешт, на Президиуме ЦК обсуждался вопрос «Об очищении вузов от нездоровых элементов». При этом Фурцевой, Поспелову, Шелепину, а также министру высшего образования В.П. Елютину поручалось внести соответствующие предложения. 6 декабря 1956 года был подготовлен проект письма ЦК КПСС ко всем партийным организациям о мерах по пресечению имеющих место вылазок антисоветских и враждебных элементов. Было решено также разработать закон о борьбе с «антисоветчиками». Вскоре несколько сотен человек были арестованы по обвинению в подрывной деятельности. В закрытом письме ЦК от 19 декабря 1956 года содержался призыв покончить с враждебной шумихой и безжалостно «пресекать преступные действия».

Правда, антисоветские настроения не носили массового характера. Этому способствовало и то обстоятельство, что на протяжении 1956 года был принят ряд популярных мер, направленных на улучшение социального положения ряда категорий населения: сокращен рабочий день в предпраздничные и предвыходные дни на два часа, введена укороченная рабочая неделя для подростков от 16 до 18 лет, увеличены отпуска по беременности, был принят закон о пенсиях. Судя по воспоминаниям Кагановича, осуществление этих социальных программ потребовало непредвиденных расходов, что вызвало раздражение Хрущева. «При обмене мнениями в Президиуме, – вспоминал Каганович, – Хрущев набросился на меня за предложенные слишком большие, по его мнению, ставки пенсий. Я ожидал возражения со стороны Министерства финансов, но никак не думал, что встречу такое нападение со стороны Хрущева, который всегда демонстрировал свое «человеколюбие», или точнее, "рабочелюбие"». В конечном счете был принят компромиссный вариант.

Однако льготы различным категориям населения не сопровождались обычным в послевоенные годы снижением цен, от которого выигрывало все население страны. Сокращение расходов на снижение цен объяснялось прежде всего тем, что план на 1956 год не был выполнен. На состоявшемся в декабре пленуме ЦК КПСС была признана необходимость снизить показатели пятилетнего плана, принятого в начале 1956 года, из‑за невозможности их выполнения. О финансовых трудностях свидетельствовало принятое в марте по инициативе Хрущева решение отказаться на 15–20 лет от выплат населению по государственным займам. 19 марта 1957 года на заседании Президиума ЦК Хрущев предложил, чтобы было принято обращение от рабочих крупных предприятий об отказе от выплат по займам. Так и было сделано.

В поисках способа активизировать рост производства Хрущев решил возродить существовавшие в первые десятилетия советской власти местные совнархозы, которые бы стали управлять хозяйством. Своими мыслями Хрущев поделился с председателем Госплана СССР Байбаковым в конце 1956 года. Байбаков возражал: «Нельзя ликвидировать министерства топливо‑энергетические, оборонной промышленности, транспорта, сырьевые и машиностроительные. А если нужно проверить целесообразность создания совнархозов, то лучше начать с отраслей, производящих товары народного потребления и продовольствие, то есть местной и пищевой промышленности… Если мы ликвидируем министерства, то потеряем бразды правления в экономике… не будет управления отраслями, развалим хозяйство, разбалансируем экономику». Хрущев отвечал: «Вы – ведомственник, привыкли руководить через министерства, не считаясь с мнением республик и областей. А им виднее». По словам Байбакова, «Хрущев явно нервничал, он не любил, чтобы его излюбленным планам перечили, но дело шло о главном: о всем всесоюзном хозяйстве, и я продолжал объяснять, что ведомственность в этом случае сменится местничеством и неизвестно, что лучше. У Первого (так звали в ЦК Хрущева) явно не было никакого желания выслушивать мои доводы, и наш разговор закончился ничем».

Хрущев внес на рассмотрение заседания Президиума ЦК 28 января 1957 года свою записку «Об улучшении организации руководства и строительством». Хрущев предложил превратить Государственную комиссию по экономике в передаточное звено. Хотя за Госпланом оставалась разработка долгосрочных планов, реальный контроль за производством переходил к совнархозам. Байбаков вспоминал: «Хрущев… оправдывал введение совнархозов, как возврат к экономической политике, проводимой Лениным. Когда же началось обсуждение доклада, я выступил с предложением об организации Высшего Совета Народного Хозяйства (ВСНХ). Я понимал, что вопрос о совнархозах решен, возражать бесполезно и предложил создать орган, который решал бы централизованно важнейшие вопросы развития народного хозяйства, находящиеся ранее в ведении министерств. Но мои соображения так и не учли».

Против предложений Хрущева возражал на заседании Президиума ЦК М.Г. Первухин, назначенный 25 декабря 1956 года председателем Государственной экономической комиссии СССР. Он заявил, что является сторонником «крупных министерств. Что такое министерства? Это – крупные фирмы. Преимущества есть – в концентрации, и централизации, и специализации. Этот плюс мы теряем при территориальном управлении. Есть отрасли хозяйства, которые не могут быть разъединены». Идеи Первухина разделял Молотов. Решительно осудил предложения Хрущева и Ворошилов, заявивший: «У нас единое государство. В раздроблении видеть спасение – неправильно». Он призвал «изучить хорошенько, рискуем иначе». Предложил «не спешить» Сабуров. Зато предложения Хрущева поддержали Булганин, Брежнев, Беляев, Суслов, Фурцева, Шверник. Энергично поддержав Хрущева, Аристов заявил: «Мы даже не представляем, какие выгоды принесет эта перестройка!» Защищая свои предложения, Хрущев говорил: «В реорганизации я вижу не спад, а прилив крови».

Свои предложения Хрущев вынес на рассмотрение февральского (1957 г.) пленума ЦК КПСС. Джерри Хаф ставил вопрос: «Почему Хрущев решил бросить вызов своим оппонентам в феврале, но не захотел делать этого в декабре?» Хотя наверняка ответить нельзя, но некоторые соображения кажутся уместными. К февралю волнения в странах‑сателлитах (так в США было принято называть европейские социалистические страны. – Прим. авт.) волнения были прекращены и перестали создавать опасную ситуацию. Обильный урожай на целине служил оправданием сельскохозяйственной программы Хрущева. Возможно, что решимость Хрущева действовать объяснялась его уверенностью в том, что теперь он придумал программу, которая может сплотить Центральный комитет вокруг него. В составе ЦК было всего 19 промышленных администраторов. В то же время членами ЦК были 70 республиканских государственных и партийных руководителей, а также секретарей областных комитетов – то есть 53 процента из лиц, имевших право решающего голоса. Эти люди непосредственно выиграли бы от реорганизации системы управления». Возможно и то, что, оказавшись вынужденным опереться на Молотова и Маленкова в дни острых международных кризисов, Хрущев заметно ослабил свои позиции. Теперь он хотел взять реванш за свое отступление, опираясь на поддержку местных партийных руководителей.

Отметив позитивные стороны хрущевских предложений, Таубмэн в то же время обратил внимание на их политиканскую подоплеку: «Местные партийные руководители, которые стали бы господствовать в местных совнархозах, были теми людьми, на кого он опирался в Центральном комитете. В то же время министры и плановики, которых бы сослали в провинцию… были союзниками его критиков. Хотя центральные министерства ставили свои ведомственные интересы выше интересов территорий, на которых были размещены их заводы, новая система поощряла местничество и игнорировала всесоюзные интересы. Если бы вопрос касался лишь одной экономики, Хрущев может быть бы постепенно осуществлял свои предложения, но так как реформа была политической и поскольку он в любом случае не был в состоянии себя сдерживать, он не стал ждать… Учитывая колоссальный характер перемен, реформа была проведена почти моментально».

Хотя на пленуме окончательных решений принято не было, Хрущев развернул пропаганду своих предложений, выступая в различных городах страны. В печати была организована дискуссия. Но ее итог был заранее предрешен, после того, как стало ясно, чем оборачиваются выступления против предложенной реформы.

В ходе дискуссии Молотов подготовил записку с возражениями против намеченных преобразований. И тут же был подвергнут нападкам со стороны большинства участников заседания Президиума ЦК. Брежнев утверждал, что «если пойти по пути, который тт. Молотов и Байбаков предлагают, – в тупик зайдем». Фурцева сетовала, что «всякий раз какое‑то особое мнение у Молотова. Тяжелый осадок остается». Суслов: «Сам факт подачи записки т. Молотова вызывает партийный протест. Нелояльно». Осудили записку Молотова Маленков, Козлов, Кириченко, Аристов, Поспелов, Шверник, Шепилов, Беляев. Даже Первухин, который был против реформы, осудил Молотова. Лишь Ворошилов и Каганович защищали Молотова. Хрущев увидел в записке Молотова политический проступок. Он заявил: «Молотов… не верит в это дело. Молотов совершенно не связан с жизнью. По целине – не согласен, по внешней политике – не согласен, эта записка – не согласен. На пленуме не выступал – наверное тоже был против. Сейчас предлагает комиссию – тоже, чтобы оттянуть. Не всегда Молотов был нетороплив. Торопил в период коллективизации, торопил, когда группу генералов репрессировал». Было совершенно очевидно, что Хрущев возобновлял наступление против своего главного оппонента, прерванное событиями в Польше и Венгрии. Хрущев предложил «осудить» Молотова и «указать: неуважение к коллективу».

За свою сдержанную критику реформы Байбаков был тут же понижен в должности: с поста председателя Госплана СССР он был переведен на пост председателя Госплана РСФСР. Его место занял И.И. Кузьмин, который, по словам Д. Хафа, «был одним из довольно скромных подчиненных Хрущева в аппарате Центрального комитета… возглавляя отдел машиностроения». Байбаков был далеко не единственным, которого сняли за несогласие с Хрущевым. Шепилов вспоминал: «Помню, выступал как‑то на Политбюро (Президиуме. – Прим. авт.) Тевосян Иван, образованный человек, великолепный инженер, министр черной металлургии… Хрущев так грубо с ним обошелся, лез, ничего не понимая… А Тевосян работал у Круппа, и он сказал Хрущеву: «Ты в этом деле ничего не понимаешь и не лезь!» Через три дня Хрущев снял Тевосяна». Получалось, что Хрущев устранял одного за другим «сталинских наркомов», более образованных и более компетентных.

Расправы Хрущева за малейшую критику его взглядов показывают абсурдность представлений о Хрущеве как о «великом демократе». Хрущев подавлял малейшую попытку выразить несогласие с его мнением. Поэтому, когда 6 апреля Президиум ЦК стал обсуждать вопрос о присвоении Н.С. Хрущеву второго звания Героя Социалистического Труда, то, несмотря на ворчливые замечания Молотова («Надо подумать. Он недавно награждался») и Кагановича («У нас нет культа личности и не надо давать повода. Поговорить с Хрущевым»), соответствующее решение было единодушно принято. В ответ за ворчание Молотова и Кагановича Хрущев решил снова использовать тему репрессий. 27 апреля на заседании Президиума ЦК были поставлены вопросы о реабилитации бывшего директора завода «Красное Сормово» Е.Э. Рубинчика, а также военачальников М.Н. Тухачевского, И.Э. Якира, И.П. Уборевича. Хрущев напомнил, что в «деле Рубинчика» «неблаговидную роль играл мой друг Георгий Маленков». Говоря же о реабилитируемых военачальниках, Хрущев заметил: «Пусть старые члены Политбюро скажут, как они решали вопрос о привлечении Якира, как готовился этот первый шаг». Каганович не нашелся, что ответить и сказал: «Так вот и решали».

10 мая 1957 года Верховный Совет СССР одобрил предложения Хрущева о реорганизации системы управления хозяйством. Байбаков констатировал: «Министерства, кроме оборонных и путей сообщения, ликвидировали. Так произошел переход от отраслевого принципа управления к территориальному. Так был нанесен стране, ее экономике первый, тяжелый удар». На своем новом посту Байбаков смог убедиться в том, что в ходе реорганизации системы управления «выявились серьезные недостатки: управление промышленностью раздробилось, нарушились хозяйственные связи между районами страны, усилились местнические настроения в республиках… В июне 1957 года А.Ф. Засядько, заведующий топливным отделом Госплана, представил в правительство записку о своей поездке в Донбасс. В записке был специальный раздел «о борьбе с местничеством», о невыполнении совнархозами обязательств по поставкам оборудования. И все это подтверждалось фактами нарушения плановой дисциплины, под видом «местных интересов». Некоторые совнархозы произвольно уменьшали выпуск своей продукции, как, например, Новосибирский совнархоз, резко снизивший производство дефицитного литейного оборудования».

Байбаков вспоминал: «В своей записке о фактах местничества и других недостатках в работе совнархозов, направленной в Совмин РСФСР, специалисты Госплана писали, что новые организации – карликовые, нередко дублируют друг друга, есть тенденция в хозяйствах к самоизоляции, что зачастую местные совнархозы сокращают выпуск продукции, которую они поставляют в другие экономические районы (говоря сегодняшним языком, шла уродливая экономическая "суверенизация")».

Самонадеянность Хрущева усиливалась с каждым днем. Он решил, что экономика СССР достаточно крепка, чтобы бросить вызов американскому доллару. Шепилов вспоминал: «На одном заседании Президиума Хрущев говорит: "Слушайте, почему это наш рубль хуже доллара? Что это такое? Надо, чтоб напечатали рубль немного большего размера". Шепилов ответил: "Да разве в этом дело?" – "Напечатать золотом – золото у нас есть? Есть!" – не унимается Хрущев. Молчание. Что скажешь? Я тогда беру слово: "Для того, чтобы решить этот вопрос – переплюнуть доллар, – нужно в два‑три раза повысить производительность труда во всем народном хозяйстве!" – то, что я студентам говорил в своей лекции. Он слушал. Хмурился. Я говорю: "Прошу снять этот вопрос. Я подберу группу ученых, мы изучим мировую практику. Дайте мне месячный срок. Я взял академика Трахтенберга, собрал весь цвет. Мы сидим, как проклятые, я представил доклад, что денежное обращение наше хорошее, рубль устойчивый… Сейчас реформа не нужна". И он посчитался».

Тогда Хрущев решил «обогнать Америку» в другой области. Менее чем через две недели после того, как Верховный Совет СССР одобрил его реформу управления экономикой, Хрущев, выступая на Ленинградском совещании работников сельского хозяйства 22 мая 1957 года, провозгласил задачу: «Догнать и перегнать США в 1960 году по производству мяса, масла и молока!» Постановка этой задачи не была согласована с членами Президиума ЦК. К этому времени Хрущев, по словам Кагановича, «начал вести себя так, как поется в украинской песне: "Сам пою, сам гуляю, сам стелюся, сам лягаю. Сам!"» Показателем того, что Хрущев подчеркивал свое главенствующее положение, стало его постоянное председательствование на заседаниях Президиума. Еще со времен Ленина возникла традиция, что председательствующим на заседаниях Политбюро был руководитель советского правительства. Сначала эту роль исполнял Ленин, затем – Рыков, затем – Молотов, после мая 1941 года – Сталин. После смерти Сталина председательствовал на заседаниях Президиума Маленков. Однако после отставки Маленкова роль председательствующего стал постоянно исполнять не Булганин, а Хрущев. Каганович вспоминал: «Почувствовав себя «вождем», он, во‑первых, перестал готовить вопросы к заседаниям Президиума. Коллективность в руководстве была грубо нарушена, а главное – это приводило к грубым ошибкам в существе политического и экономического руководства». По словам Кагановича, «Хрущев «разошелся» и начал давать интервью иностранцам без предварительного согласования с Политбюро (Президиумом ЦК. – Прим. авт.), то есть нарушая установившийся тогда порядок. Вдруг, например, Политбюро узнает, что Хрущев выступил по телевидению по международным вопросам, ничего никому заранее не сказав. Это было грубым нарушением всех основ партийного руководства внешними делами. Политбюро никогда не давало такого права выступать без его разрешения и предварительного просмотра даже высокоэрудированным дипломатам, а тут мы тем более знали недостаточную компетентность, «изящность» и обороты его ораторского искусства, и мы были обеспокоены, что он может «заехать не туда». Этот вопрос был нами поставлен на Президиуме. Разговор был большой и острый. Хрущев обещал Президиуму впредь не допускать подобных явлений».

Однако вскоре Хрущев опять стал своевольничать. Особое возмущение у членов Президиума вызвал его призыв «догнать и перегнать США по производству мяса, масла и молока». Каганович писал: «Это был митинговый призыв, а не научно обоснованный план, нигде и никогда не обсуждавшийся – ни в Президиуме ЦК, ни в Совете Министров. Все члены Президиума ЦК были возмущены этой новой субъективистской выходкой Хрущева… Был созван Президиум ЦК, на котором мы обсуждали этот вопрос. Члены Президиума, каждый по‑своему, раскритиковали Хрущева прежде всего за то, что он не доложил заранее свое предложение. Члены Президиума предложили Хрущеву доложить Президиуму свои расчеты и мероприятия, обеспечивающие возможность и реальность выполнения поставленной задачи. Хрущев, признавая ошибочным свой поступок, по существу же отстаивал правильность выступления, но никаких расчетов и обоснований не дал… Президиум поручил Госплану произвести необходимые расчеты и доложить Президиуму свои сроки выполнения задачи – догнать и перегнать США по поголовью крупного рогатого скота. Не одну неделю считал Госплан и в конце концов к заседанию Президиума ЦК представил свои расчеты и выводы о возможности догнать США по поголовью рогатого скота к 1970–1972 году, то есть на 10 лет позже названного Хрущевым срока. Заседание проходило бурно. Хрущев называл госплановцев консерваторами, сердился, грозно подымал свой маленький кулачок, но опровергнуть цифры Госплана не смог». По словам Кагановича, даже «такие… послушно‑лояльные члены Президиума, как Первухин, Сабуров, были доведены Хрущевым до крайнего недовольства, особенно гипертрофированным выпячиванием Хрущевым своего «творчества» в любом вопросе – знакомом ему или незнакомом, а последних было большинство».

Недовольство членов Президиума вызвали и выступления Хрущева на встречах с писателями, состоявшиеся 13 и 19 мая 1957 года. В конце встречи с писателями 13 мая 1957 года с двухчасовой речью выступил Хрущев. В заранее подготовленном тексте он говорил о том, что среди писателей «нашлись отдельные люди, которые начали терять почву под ногами, проявили известные шатания и колебания в оценке сложных идеологических вопросов, связанных с преодолением последствий культа личности. Нельзя скатываться на волне критики к огульному отрицанию положительной роли Сталина, выискиванию только теневых сторон и ошибок в борьбе нашего народа за победу социализма». В качестве примера «выискивания теневых сторон» в советской действительности был избран роман Дудинцева «Не хлебом единым». По словам Сергея Хрущева, его отец был знаком с этим романом, так как он был ему прочитан кем‑то вслух в семейном кругу. (Ссылаясь на то, что он уставал читать деловые бумаги, Хрущев нередко просил ему почитать вслух какие‑нибудь наиболее заметные литературные произведения.)

В некотором отношении роман напоминал «Оттепель». Директор завода – консерватор Дроздов был похож на консерватора Журавлева. Как и от Журавлева, жена Дроздова в конечном счете уходила к новатору производства. Однако, в отличие от героев романа Эренбурга, победа над консерватизмом в романе Дудинцева потребовала от изобретателя‑новатора Лопаткина гораздо больше усилий: восьми лет напряженной борьбы и нищенского существования, утрату постоянной работы, а затем и свободы. Мытарства Лопаткина были связаны с тем, что ему противостоял не один консерватор, а хорошо спаянные и влиятельные группировки в управлениях производств и научных институтах. На примере судьбы изобретения Лопаткина Дудинцев показал, какие препятствия нередко приходилось преодолевать тем, кто выступает против монополии в науке, против инертности и самодовольства власть имущих, как порой нелегко пробивали дорогу новые идеи научно‑технического прогресса в советском обществе.

Отрицательное отношение Хрущева к роману Дудинцева не было удивительным. С одной стороны, постоянно работая в коллективе, Хрущев не мог понять те трудности, которые приходилось преодолевать одиночке в его попытках доказать обществу свою правоту. С другой стороны, Хрущев, ссылаясь на свой личный опыт, мог утверждать, что толковый изобретатель всегда будет поддержан в советской стране. Он мог привести десятки примеров того, как он лично поддерживал различные почины новаторов, поощрял свежие идеи. В то же время Хрущев мог не замечать, что, поддерживая ту или иную группу в науке или технике, он порой создавал условия для формирования монополистов, подавляющих любые идеи, противоречащие их интересам. Именно благодаря поддержке Хрущева в биологии господствовала монополия Лысенко и его учеников, а другие биологи, придерживавшиеся иных взглядов, подвергались преследованиям.

Лигачев вспоминал: «Известно, что Н.С. Хрущев не терпел генетиков, критиковал их за малую, по его разумению, пользу. У меня создалось впечатление, что Н.С. Хрущев признавал только того ученого, который занимался внедрением своих разработок в практику, только ту науку, которая непосредственно приносила пользу. Особо доставалось академику Дубинину». Лигачев рассказал о том, как руководитель Сибирского отделения АН СССР академик М.А. Лаврентьев в дни посещения Отделения Хрущевым нарочно приказал закрыть дверь в комнату, где размещались генетики, что‑бы избежать скандала. «Никита Сергеевич, сделав безуспешную попытку открыть дверь, прошел дальше».

Скорее же всего, у Хрущева вызвало раздражение то обстоятельство, что в своем романе Дудинцев показал наличие в советском обществе властных группировок, которые, защищая свое положение, готовы прибегнуть к изощренным интригам и могут мастерски сфабриковать уголовное дело против тех, кто ставил под угрозу их положение. Все рассуждения Хрущева в его докладе о Сталине свидетельствовали о его некритичном отношении к партийным верхам. Судя по всем его высказываниям, Хрущев не желал задумываться о наличии в советском обществе серьезных противоречий, мешающих его развитию. Видимо, по этим причинам Хрущев увидел в романе Дудинцева клевету на советский строй. Но Хрущев не был одинок в нападках на этот роман. Роман был сурово осужден советской критикой. На июньском (1957 г.) пленуме первый секретарь ЦК ВЛКСМ Шелепин требовал к ответу Шепилова за то, что вышла в свет «паршивая антисоветская книга Дудинцева». Оправдываясь, Шепилов сказал, что, «посоветовавшись с Хрущевым, мы издали роман 100‑тысячным тиражом. Сразу перестали покупать, все увидели, что это дрянная вещь».

Другим объектом нападок Хрущева стал альманах «Литературная Москва». Видимо, эта часть выступления была согласована с членами Президиума. Потом пошла отсебятина. По словам Каверина, Хрущев был «крайне невразумителен». Он говорил о том, что писателей много, а он один, что его бы исключили из ЦК, если бы он попытался все перечитать. Потом вдруг он заговорил о женщине, которая обманула его в Киеве, затем стал рассказывать про Венгрию и о том, что Жуков обещал раздавить контрреволюцию в три дня, а сделал это в два дня. Потом сравнил некоторых писателей с кружком Петефи и сказал, что они хотят выбить ноги из‑под советского строя. На всякий случай Хрущев пригрозил писателям, что «если они не так будут вести себя, то он их сотрет в порошок». Писательница М. Шагинян задала вопрос, почему в Армении нет мяса. Тогда Хрущев показал на упитанного армянина и сказал: «Почему вы говорите, что в Армении нет мяса?» Критикуя «Литературную Москву», Хрущев назвал ее «этой мерзкой и вредной брошюрой». На самом деле альманах был в двух солидных томах. Было очевидно, что Хрущев даже не держал в руках альманах.

19 мая писатели, а также художники и артисты были приглашены на правительственную дачу. Видимо, предполагалось таким образом сгладить неприятное впечатление от встречи 13 мая. По словам Кагановича, «до обеда люди гуляли по большому парку, катались на лодках по пруду, беседовали. Группами и парами импровизировали самодеятельность, и некоторые члены ЦК вместе с гостями пели. Была действительно непринужденная хорошая обстановка. Какое‑то время такое настроение продолжалось и после того, как сели за столы и приступили к закуске. Потом началась главная часть представления: выступил Он – Хрущев… Прежде всего Хрущев пытался «разжевать» для художников, писателей и артистов многое из того, что он говорил о культе личности Сталина на XX съезде партии, с той разницей, что там он читал, а здесь «выражался» устно – экспромтом… И на обычной трибуне, когда он выступал без заранее написанной речи, речь его была не всегда в ладах с логикой и, естественно с оборотами речи, а тут не обычная трибуна, а столы, украшенные архитектурными «ордерами» в изделиях стекольной и иной промышленности, для «дикции» заполненные возбуждающим содержанием».

По словам Тендрякова, «крепко захмелевший Хрущев оседлал тему идейности в литературе – "лакировщики не такие уж плохие ребята… Мы не станем цацкаться с теми, кто нам исподтишка пакостит". Хрущев неожиданно обрушился на Маргариту Алигер, редактора "Литературной Москвы". Он кричал на нее: "Вы – идеологический диверсант! Отрыжка капиталистического Запада!" "Никита Сергеевич, что вы говорите? – отбивалась ошеломленная Алигер. – Я же коммунистка, член партии". "Лжете! Не верю таким коммунистам! Вот беспартийному Соболеву верю!" "Верно, Никита Сергеевич! – поддакивал Соболев. – Верно! Нельзя им верить!"»

Затем Хрущев объявил, что у него разногласия с Молотовым. Помимо Молотова и другие члены Президиума ЦК не желали выносить сор из избы, а потому были возмущены поведением Хрущева. Тем временем полил дождь и началась гроза. Все промокли. Хрущев продолжал что‑то возбужденно говорить. Алигер покинула собрание. Каганович утверждал, что речь Хрущева «внесла смятение, а не сплочение в ряды присутствовавших, за исключением, конечно, тех, которым нравилась драка в верхах… Лучшая же часть присутствовавшей интеллигенции ушла с обеда в замешательстве, а некоторые даже возмущенные». По словам Микояна, после встречи с писателями «обстановка в Президиуме стала невыносимой».

Впрочем, как вспоминал Д. Шепилов, нагнетание напряженности в Президиуме ЦК началось задолго до этой встречи: «За несколько месяцев до пленума (июньского пленума 1957 года. – Прим. авт.) я приехал в Кремль. Иду по коридору, смотрю – открывается дверь и кто‑то выходит из кабинета Микояна. Слышу, он ведет какой‑то очень возбужденный разговор по телефону. Я вошел в его кабинет, сел. Микоян продолжал говорить: «Правильно, Николай, это нетерпимо, совершенно нетерпимо это дальше». Потом положил трубку и произнес: «С Булганиным говорил. Вы знаете, Дмитрий Трофимович, положение невыносимое. Мы хотим проучить Хрущева. Дальше так совершенно невозможно. Он все отвергает, ни с кем не считается, все эти его проекты… так мы загубим дело. Надо поговорить на этот счет очень серьезно». Я промолчал, не ответил ни «да», ни «нет», потому что пришел по другому делу. То был случайный разговор, хотя и не единственный».

Шепилов вспоминал и жалобы Ворошилова на Хрущева. Однажды, когда Шепилов прогуливался, проезжавший мимо маршал остановил свою машину. Выйдя из нее и подойдя к Шепилову, Ворошилов сказал: «Дмитрий Трофимович, голубчик, ну что ж у нас происходит? Как дальше жить, как дальше работать? Всех оскорбляет, всех унижает, ни с кем не считается, все один, сам решает!» Шепилов ответил: «Клемент Ефремович, вы участник II съезда партии, старейший коммунист. В том, что вы говорите, много правды. Но почему вы это мне говорите? Вы член Президиума ЦК, я – нет. Я кандидат. Там ставьте вопрос. Я выскажу свою точку7зрения искренне и честно. Многое я уже вижу, что нарастает в партии, все понимают…»

По словам Шепилова, «ко мне в кабинет постоянно заходила Фурцева и заявляла: "Что это у нас творится, все разваливается, все гибнет…" Особенно возмущало руководительницу Москвы создание совнархозов. «В Москве представлено 620 отраслей промышленности. Кто, какой человек должен объединять все это?» – возмущалась она. «Когда она приходила, вспоминал Шепилов, – а я был и так с ней настороже – она шептала: "Давайте отойдем, нас подслушивают, закройте чем‑нибудь телефон"». По словам Шепилова, возмущался Хрущевым и Жуков, говоря: «Невозможно же, куролесит, ничего не понимает, во все лезет».

Судя по материалам июньского (1957 г.) пленума ЦК, дело не ограничивалось выражением недовольства Хрущевым. Между членами и кандидатами в члены Президиума стали вестись разговоры о необходимости освободить Хрущева от поста Первого секретаря или вообще ликвидировать этот пост. Если до сих пор несогласие с Хрущевым высказывал лишь Молотов и порой его в этом поддерживали Каганович и Ворошилов, то теперь почти все сплотились в своем возмущении неуправляемым смутьяном. Поддерживая это недовольство, Жуков предложил освободить Хрущева с поста Первого секретаря и создать для него пост секретаря по общим вопросам.

Правда, вскоре Фурцева резко изменила свою позицию. Судя по рассказу Шепилова, около 16 июня Фурцева пришла к нему «бледная, возбужденная». Она сказала ему: "Я пришла вас предупредить, что если вы позволите себе сказать, о чем мы с вами говорили, мы вас сотрем в лагерную пыль. Я секретарь МК, МК мне подчиняется, мы вас в порошок сотрем". Я ответил: "Товарищ Фурцева, что вы говорите? Это вы ко мне приходили и жаловались на положение дел". "Ничего подобного, я к вам не приходила!"»

Судя по этим разговорам, отношения между членами Президиума ЦК обострялись. Немного надо было, чтобы взаимная неприязнь выплеснулась наружу. Позже утверждалось, что на заседании 15 июня разгорелся спор по поводу размещения в странах народной демократии заказов на поставку в СССР оборудования и машин. Запись протокола заседания не позволяет понять, в чем была суть спора и каковы были позиции сторон. И все же из кратких записей ясно, что Маленков, Каганович, Ворошилов и Молотов вместе выступили против Хрущева.

Как свидетельствовал маршал Жуков, ссора этих людей, а также Булганина с Хрущевым вспыхнула и на следующий день во время свадьбы сына Хрущева Сергея. Со слов Г.К. Жукова, писатель В. Карпов так описал эту ссору: «На свадьбе, как полагается, крепко выпили и произносили речи. С речью выступил и Хрущев. Говорил он, как всегда, хорошо, рассказал о своей биографии, родословной, тепло вспомнил свою маму, а затем как‑то вскользь уколол Булганина. В другое время Булганин промолчал бы, а тут он неузнаваемо вскипел и довольно резко сказал: "Я попросил бы подбирать выражения". Присутствовавшие поняли: Булганин озлоблен против Хрущева. Догадка подтвердилась, как только кончился обед. Молотов, Маленков, Булганин, Каганович демонстративно покинули свадьбу и уехали к Маленкову на дачу. Хрущев понял, что отныне Булганин переметнулся в стан его противников, и он был явно озабочен усилением группы его противников».

Далее В. Карпов воспроизводил слова Г. Жукова: «После того, как ушли Молотов, Маленков, Булганин, Каганович, ко мне подошел Кириченко и завел такой разговор: "Георгий Константинович, ты понимаешь, куда дело клонится? Эта компания не случайно демонстративно ушла со свадьбы. Я думаю, что нам нужно держать ухо востро. А в случае чего, надо быть ко всему готовым. Мы на тебя надеемся. Ты в армии пользуешься громадным авторитетом.

Одно твое слово и армия сделает все, что нужно". Я видел, что Кириченко пьян, но сразу же насторожился: "О чем ты, Алексей Илларионович, болтаешь? Я тебя не понимаю, куда ты клонишь свою речь? Почему ты говорил о моем авторитете в армии и о том, что стоит мне только сказать свое слово и она сделает все, что нужно?" Кириченко: "А что, не видишь, как злобно они сегодня разговаривали с Хрущевым? Булганин, Молотов, Маленков – решительные и озлобленные люди, я думаю, что дело может дойти до серьезного". Мне показалось, что Кириченко завел такой разговор не случайно, не от своего ума. Это предположение подтвердилось следующими словами: "В случае чего, мы не дадим в обиду Никиту Сергеевича"». Судя по этому разговору, Жуков не собирался поддерживать Кириченко. Это вытекало и из замечаний Шепилова о том, что Жуков к этому времени был недоволен Хрущевым. Однако последующие события показали, что Жуков не спешил принять чью‑либо сторону в разраставшемся конфликте.

Через два дня после свадьбы Сергея Хрущева, утром 18 июня, как вспоминал Жуков, ему «позвонил Маленков и попросил заехать к нему по неотложному делу. Считая, что я необходим ему по работе, немедленно поехал к Маленкову. Маленков встретил меня очень любезно и сказал, что давно собирался поговорить со мной по душам о Хрущеве. Он коротко изложил свое мнение о якобы неправильной практике руководства со стороны Первого секретаря ЦК Хрущева, указав при этом, что Хрущев перестал считаться с Президиумом ЦК, выступает без предварительного рассмотрения вопросов на пленуме. Хрущев стал крайне грубым в обращении со старейшими членами Президиума. В заключение он спросил, как лично я расцениваю создавшееся положение в Президиуме ЦК… Я спросил: "Маленков, вы от своего имени со мной говорите, или вам поручено со мной переговорить?" "Я говорю с тобой, как со старым членом партии, которого я ценю и уважаю. Твое мнение для меня очень ценно". Я понял, что за спиной Маленкова действуют более опытные и сильные личности. Маленков явно фальшивит и не раскрывает настоящей цели разговора со мной…» По словам Жукова, он якобы так ответил Маленкову: «Поскольку у вас возникли претензии к Хрущеву, я советую вам пойти к Хрущеву и переговорить с ним по‑товарищески. Я уверен, он вас поймет». «Ты ошибаешься, не таков Хрущев, чтобы признавать свои действия неправильными, тем более исправить их». Я ему ответил: «Думаю, что вопрос постепенно утрясется». Очевидно, что Жуков к этому времени уже не хотел поддерживать разговоры о смещении Хрущева на пост секретаря по общим вопросам.

Следует учесть, что, помимо Жукова, в разраставшемся конфликте активно участвовал и другой «силовой» министр – председатель КГБ СССР И. Серов, давний соратник Н. Хрущева со времен Украины. Серов занял этот пост весной 1954 года сразу после восстановления управления государственной безопасности в рамках КГБ СССР. Несмотря на суровое осуждение Берии за то, что он вел слежку за членами Президиума ЦК, подслушивание телефонных разговоров и других бесед с помощью спецаппаратуры, наблюдение за передвижениями руководителей страны не прекратилось. Е. Фурцева не случайно боялась откровенно разговаривать с Д. Шепиловым. Ворошилов не случайно осмеливался критиковать Хрущева, лишь находясь на свежем воздухе, вдали от подслушивающих устройств. Серов мог помочь Хрущеву не только своевременной информацией, но и действиями хорошо вооруженных частей КГБ, которые Хрущев мог беспрепятственно использовать против бунтовщиков из Президиума в случае нейтралитета Жукова. Если в июне 1953 года Маленков и Хрущев опасались, что Берия использует против них вооруженных людей из МВД, то теперь Маленков и его союзники могли опасаться, что за Хрущева вступится Серов и его люди. По этой причине Маленков стремился привлечь на свою сторону Жукова.

В тот же день, 18 июня, состоялось заседание Президиума ЦК. В нем приняли участие Н.С. Хрущев, НА. Булганин, К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, Г.М. Маленков, А.И. Микоян, В.М. Молотов, М.К. Первухин. Несколько членов Президиума отсутствовало: М.З. Сабуров выехал в Польшу в командировку, М.А. Суслов был в отпуске и находился за пределами Москвы, А.И. Кириченко был в Киеве. Из кандидатов в члены Президиума присутствовали Н.М. Шверник, Д.Т. Шепилов, Е.А. Фурцева, Л.И. Брежнев. Г.К. Жуков выехал в Кантемировскую дивизию, а Н.А. Мухитдинов был в Ташкенте. Записи на заседаниях Президиума ЦК с 18 июня или не велись, или были уничтожены, а поэтому ход дискуссии можно воспроизвести лишь по воспоминаниям отдельных ее участников.

Каганович утверждал, что на этом заседании в порядок дня был поставлен вопрос о подготовке к уборке урожая и к хлебозаготовкам. Хрущев внес еще вопрос о поездке всего состава Президиума ЦК в Ленинград на празднование 250‑летия Северной столицы. После завершения обсуждения вопроса об уборке урожая, перешли к предложению Хрущева. Ворошилов стал возражать против поездки всех членов Президиума в Ленинград. Его поддержал Каганович. «И тут, – вспоминал Каганович, – "поднялся наш Никита Сергеевич и начал «чесать» членов Президиума одного за другим. Он так разошелся, что даже Микоян, который вообще отличался способностью к "быстрому маневрированию", стал успокаивать Хрущева. Но тут уж члены Президиума поднялись и заявили, что так работать нельзя – давайте обсудим прежде всего поведение Хрущева».

Шепилов утверждает, что это предложение внес Маленков, который заявил: «Я предлагаю сегодня изменить повестку дня и обсудить вопрос относительно грубого нарушения коллективности руководства. Стало совершенно невыносимо. Я предлагаю обсудить этот вопрос сегодня на этом совещании, заседании, если хотите. Председательствующим предлагаю Булганина». По словам Шепилова, Хрущев с театральным жестом уступил место Булганину.

Каганович вспоминал: «После того, как Булганин занял место председателя, взял слово Маленков. "Вы знаете, товарищи, – сказал Маленков, – что мы поддерживали Хрущева. И я, и товарищ Булганин вносили предложение об избрании Хрущева Первым секретарем ЦК. Но вот теперь я вижу, что мы ошиблись. Он обнаружил неспособность возглавлять ЦК. Он делает ошибку за ошибкой в содержании работы, он зазнался, отношения его к членам Президиума ЦК стали нетерпимыми, в особенности после XX съезда. Он подменяет государственный аппарат, командует непосредственно через голову Совета Министров. Это не есть партийное руководство советскими органами. Мы должны принять решение об освобождении Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК"». Из выступлений на июньском (1957 г.) пленуме было ясно, что Маленков также говорил о «культе личности Хрущева», о том, что он «сбивается на зиновьевское отождествление диктатуры пролетариата и диктатуры партии». Маленков осудил лозунг «обогнать США по производству молока, масла, мяса», как нереалистичный. Следом за Маленковым выступил Ворошилов, который жаловался на окрики Хрущева, его бестактность и издевательства. «Работать с ним, товарищи, стало невмоготу… Не можем мы больше терпеть подобное. Давайте решать», – заключил он.

В своем выступлении Каганович напомнил, что он давно знал Хрущева и следил за его деятельностью. Он заявил: «Я знал Хрущева, как человека скромного, упорно учившегося, который рос и вырос в способного руководящего деятеля в республиканском, областном и в союзном масштабе, как секретаря ЦК, в коллективе Секретариата ЦК». Однако, по словам Кагановича, став Первым секретарем, Хрущев создал в Президиуме атмосферу угроз и запугивания. Каганович говорил о том, как единолично Хрущев решает все вопросы, и обвинил Хрущева в том, что он превратил секретариат во фракцию, в подрыве единства партии. Напомнил Каганович и о троцкистском прошлом Хрущева. Каганович также высмеял лозунг «обогнать США по молоку, маслу и маслу». Он поддержал предложение Маленкова об отставке Хрущева. «Это, конечно, не значит, – заметил Каганович, – что он не останется в составе руководящих деятелей партии. Я думаю, что Хрущев учтет уроки и поднимется на новый уровень своей деятельности».

В своем выступлении Молотов заявил: «Как ни старался Хрущев провоцировать меня, я не поддавался на обострение отношений. Но оказалось, что терпеть невозможно. Хрущев обострил не только личные отношения, но и отношения в Президиуме при решении крупных государственных и партийных вопросов». Хрущев, утверждал Молотов, проводит во внешней политике «линию опасных зигзагов». «С Хрущевым, как с Первым секретарем ЦК, больше работать нельзя, – сказал Молотов, – Я высказываюсь за освобождение Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК».

После Молотова выступил Булганин. Он много говорил об ошибочных решениях, навязанных Хрущевым, о его нетоварищеском отношении к коллегам по Президиуму и ему лично. Булганин присоединился к предложению об освобождению Хрущева. Поддержал предложение об отставке Хрущева и Первухин. Как вспоминал Шепилов, «никто не предлагал Хрущева репрессировать. Сказали: "Вот Хрущев говорил, что все критикуют сельское хозяйство, есть предложение назначить его министром сельского хозяйства, оставив его членом Политбюро (то есть Президиума. – Прим. авт.). Другого предложения я не слышал"».

Кандидаты в члены ЦК Брежнев и Фурцева в своих выступлениях, хотя и признавали недостатки Хрущева, возражали против его отставки. По словам Шепилова, Жуков выступил с критикой Хрущева, а затем показал ему записку, адресованную Булганину: «Николай Александрович, предлагаю на этом обсуждение вопроса закончить. Объявить Хрущеву за нарушение коллективности руководства строгий выговор и пока все оставить по‑старому, а дальше посмотрим».

Тогда слово взял Д.Т. Шепилов. В отличие от Кагановича, использовавшего в качестве аргумента традиционные для сталинских времен обвинения во «фракционности» и «троцкизме», Шепилов, будучи одним из соавторов закрытого доклада Хрущева, использовал антисталинские аргументы для обличения Первого секретаря. Он вспоминал: «Начал с того, что советский народ и партия заплатили большой кровью за культ личности Сталина. Репрессировано, пытано, убито и так далее, и так далее… И что же? Прошел небольшой срок, и снова то же самое видишь. Я стал перечислять. Появился новый диктатор». "Сколько вас учили?" – перебил меня Хрущев. "Никита Сергеевич, я много учился, я дорого стою народу… Я четыре года учился в гимназии, десятилетку кончал уже при Советской власти, потом университет, потом институт Красной профессуры". "А я одну зиму у попа за пуд картошки учился!" – ответил Хрущев». На это Шепилов заметил: «Так что же вы претендуете на то, что вы знаток и металлургии, и химии, и литературы?» По словам Шепилова, Хрущев не раз прерывал его своими репликами, но тот продолжал речь. Он осуждал назначения Хрущевым тех, кто подхалимствовал перед ним: «Назначают председателем Госплана… холуй, подхалим, никакого отношения не имеет» к планированию (Д.Т. Шепилов имел в виду И.И. Кузьмина. – Прим. авт.)». Шепилов обвинил Хрущева и в организации слежки за членами советского руководства, пересказав его разговор с Фурцевой. Та стала кричать: «Это ложь! Это ложь!» Шепилов возразил ей, и с Фурцевой началась истерика.

Шепилова поддержали и стали говорить «о подслушивании, о слежке». Булганин сказал: «У меня, когда я уезжал, перекопали весь двор, проложили провода подслушивания». Шепилов заметил: «У меня двор не перекапывали, но все до одного говорят, начиная с Фурцевой, что нас подслушивают. Два секретаря не могут поговорить, никакие не фракционеры, вынуждены закрывать телефоны».

Хрущев, по словам Кагановича, «опровергал некоторые обвинения, но без задиристости, можно сказать, со смущением. Часть упреков признал, что действительно, я, мол, допускал ошибочное отношение к товарищам, были ошибки и в решении вопросов по существу, но я обещаю Президиуму, что исправлю эти ошибки». Из присутствовавших на заседании членов Президиума лишь А.И. Микоян выступил в защиту Хрущева. Отметив недостатки в работе Хрущева, он сказал, что они – исправимы и что не следует освобождать Хрущева.

Объясняя свою позицию в своих мемуарах, Микоян утверждал что он «решительно встал на сторону Хрущева в июне 1957 года против всего остального состава Президиума ЦК, который фактически отстранил его от руководства Президиума. Хрущев висел на волоске. Почему я сделал все что мог, чтобы сохранить его на месте Первого секретаря? Мне было ясно, что Молотов, Каганович, отчасти Ворошилов были недовольны разоблачением преступлений Сталина. Победа этих людей означала бы торможение процесса десталинизации партии и общества. Маленков и Булганин были против Хрущева не по принципиальным, а по личным соображениям. Маленков был слабовольным человеком, в случае их победы он подчинился бы Молотову, человеку очень стойкому в своих убеждениях. Булганина эти вопросы вообще мало волновали. Но он тоже стал бы членом команды Молотова. Результат был бы отрицательный для последующего развития нашей партии и государства. Нельзя было этого допустить».

Вряд ли эти аргументы Микояна можно признать искренними. Во‑первых, ни один из выступавших на заседании Президиума ЦК не выступил с осуждением антисталинского доклада Хрущева. Более того, из выступления Шепилова, которое было поддержано собравшимися, следовало, что он осуждал Хрущева на основе аргументов его же антисталинского доклада. Правда, свержение Хрущева, скорее всего, положило бы конец невежественному очернению советской истории. Микоян умалчивал о том, что «десталинизация» была нужна Хрущеву исключительно как инструмент укрепления его личного положения в партии и власти той части партийных верхов, связанной лично с Хрущевым.

Во‑вторых, Микоян умалчивал и о том, что свои требования отставки Хрущева члены Президиума обосновывали необходимостью положить конец его бесконтрольным действиям, наносившим все больший урон хозяйству и международному положению страны. Более того, оценивая деятельность Хрущева в своих мемуарах, Микоян фактически не только признавал обоснованность критики его деятельности, высказанной 18 июня, но и многое добавил от себя: «Хрущев ни с кем не хотел делить ни славы, ни – главное – власти… Удивительно, каким неверным мог быть Хрущев… А организационная чехарда?… Сколько же органов новых Хрущев придумал, сколько старых распустил, перестроил!… Потом и новые распускал и создавал другие. Людям на местах, наверное, невозможно было уследить за этой чехардой. И невозможно было работать нормально. Ведь достаточно в одном учреждении постоянно менять руководителя, как оно дезорганизуется. А тут хуже – новые учреждения с другими правами и функциями. И, конечно, с другими правами и функциями. И так почти каждый год!» К тому же Микоян признавал: «Характер Хрущева для его коллег – не сахар».

Причину, почему Микоян на деле решительно поддержал Хрущева, раскрыл он сам. Пересказывая свой разговор с Сусловым, приехавшим позже в Москву, Микоян писал: «Я его убедил, что Хрущев все равно выйдет победителем». Опытный политик, сумевший продержаться в руководстве страны «от Ильича до Ильича, без инфарктов и паралича», Анастас Иванович прекрасно видел, что, несмотря на временное поражение Хрущева, его противники в Президиуме ЦК обречены. Он знал, что Хрущев уже принял меры для того, чтобы секретариат ЦК фактически взял контроль над страной в свои руки. Пока шло заседание Президиума ЦК, работники секретариата ЦК и личные секретари Хрущева стали оповещать верных ему членов ЦК и собирать их для организации отпора Президиуму. Тем временем Президиум ЦК большинством голосов (против голосовали лишь Хрущев и Микоян) принял решение об отстранении Хрущева с поста Первого секретаря ЦК КПСС. Председатель Совета Министров СССР НА. Булганин отдал приказ министру внутренних дел Н.П. Дудорову разослать шифрованные телеграммы в обкомы и республиканские ЦК о решении Президиума ЦК, а руководителям ТАСС и Госкомитета радио и телевидения приказал сообщить об этом в средствах массовой информации. Однако они не выполнили эти приказы, подчинившись уже смещенному Хрущеву и его людям.

Позже утверждалось, что члены Президиума собирались отправить в отставку Серова с поста председателя КГБ СССР и заменить его Патоличевым, а Суслова назначить министром культуры, но таких решений не успели принять. Тем временем Микоян предпринимал усилия, чтобы оспорить законность принятого решения по Хрущеву. Он вспоминал: «Я был единственным, кто его (Хрущева) защищал под всякими предлогами – "неполного состава Президиума в данный момент" и т. д. Все дело было в том, в какой форме сообщить пленуму ЦК, как об уже состоявшемся решении Президиума или как о полемике в Президиуме. В первом случае его песенка была бы спета. Пленум бы, безусловно, одобрил решение… Я всячески тянул».

Под предлогом того, что надо собрать всех членов Президиума ЦК, Микоян добился продолжения заседания Президиума на следующий день. К 19 июня в Москву прибыли Кириченко и Суслов. Микоян сумел убедить Суслова встать на его сторону, а Кириченко можно было не убеждать. К этому времени члены Президиума ЦК уже осознали, что сообщение о принятом ими решении скрыто от страны, и начался его саботаж. Некоторые стали колебаться. Микоян стал беседовать с Ворошиловым, и тот постепенно сдавал свои позиции.

Большое давление оказывалось и на Жукова. Очевидно, его запугивали тем, что после свержения Хрущева победители постараются избавиться от него. Позже с трибуны пленума Ф.Р. Козлов заявил, что «затем дело дошло и до товарища Жукова, они учинили бы с ним расправу, если бы члены ЦК не предотвратили этот позорный акт». Одновременно противоборствующие стороны искали поддержки Жукова. Маршал вспоминал: «Члены Президиума и члены ЦК потянулись ко мне, сделав меня как бы центральной фигурой события». Его положение существенно отличалось от того, какое он занимал в июне 1953 года. Тогда он был лишь кандидатом в члены ЦК и заместителем министра обороны. Он послушно выполнял команды вышестоящих начальников, какими для него были Булганин и Маленков. Теперь он был кандидатом в члены Президиума ЦК и министром обороны. В ситуации временного двоевластия Жуков ощущал зависимость борющихся групп от него.

В конечном счете Жуков принял сторону Хрущева. Возможно, что он, как и Микоян, понял, что «Хрущев все равно выйдет победителем». Маршал, уже переживший в 1946–1951 годах опалу, не желал ее повторения. В то же время он понимал, что сейчас Хрущев зависит от его поддержки, и рассчитывал существенно укрепить свое положение после победы Хрущева. По словам Жукова, «в первый и второй день Хрущев был как‑то демобилизован, держался растерянно… Хрущев растроганно сказал мне: "Георгий, спасай положение, ты это можешь сделать. Я тебе этого никогда не забуду". Я его успокоил и сказал: "Никита, будь тверд и спокоен, нас поддержит пленум ЦК, а если группа Маленкова – Молотова рискнет прибегнуть к насилию, мы к этому будем готовы"».

Заседание Президиума ЦК было продолжено 19 июня с участием вновь прибывших членов, а также секретарей ЦК, которые поддерживали Хрущева. Перед этим заседанием Хрущев провел совещание с теми, кто был на его стороне. НА. Мухитдинов вспоминал, что сразу после прибытия в Москву он «отправился в кабинет Хрущева на Старой площади. Когда вошел, там уже были Суслов, Жуков, Фурцева. Хрущев сказал: "Вот я теперь никто… (Пауза.) Не хотелось бы уйти с такими обвинениями, с таким решением. Убежден, мы с вами находимся на верном пути, начали неплохо. Корни их обид, недовольства мною вам известны. Они действуют так из страха перед будущим. Давайте договоримся: уходить мне из ЦК или найдем выход?" Жуков: "Вам не надо уходить с поста Первого секретаря. А я их арестую, у меня все готово". Фурцева: "Правильно, надо их убрать". Суслов: "Зачем арестовывать? К тому же, в каких преступлениях можно их обвинить?" Мухитдинов: "Правильно говорит Михаил Андреевич. Не надо поднимать вопрос об аресте. Надо все решать или внутри Президиума, или на пленуме. А пленум вас поддержит, Никита Сергеевич"».

Одновременно, как писал Каганович, «хрущевский секретариат организовал тайно от Президиума ЦК вызов членов ЦК в Москву», которые находились вне столицы. Жуков вспоминал: «Для быстрого сбора членов пленума ЦК было решено переброску их с периферии в Москву осуществить самолетами военно‑воздушных сил. Организация этого дела была возложена на Министерство обороны». К 19 июня в Москве собралось несколько десятков членов и кандидатов в члены ЦК. Действия этих людей координировали Е.А. Фурцева и первый секретарь Горьковского обкома КПСС Н.Г. Игнатов. Они сформировали делегацию из 20 человек для переговоров с членами Президиума ЦК. Каганович вспоминал: «К концу заседания Президиума ЦК явилась от собравшихся в Свердловском зале членов ЦК делегация во главе с Коневым, заявив, что члены пленума ЦК просят доложить пленуму ЦК об обсуждаемых вопросах. Некоторые члены Президиума гневно реагировали на этот акт созыва членов ЦК в Москву без разрешения Президиума ЦК как акт узурпаторства со стороны секретариата ЦК и, конечно, самого Хрущева. Сабуров, например, ранее боготворивший Хрущева, с гневным возмущением воскликнул: "Я вас, товарищ Хрущев, считал честнейшим человеком. Теперь вижу, что ошибался – вы бесчестный человек, позволивший себе по фракционному, за спиной Президиума ЦК организовать это собрание в Свердловском зале"». На делегатов от пленума ЦК стал кричать Ворошилов.

По словам Жукова, выступив на заседании Президиума, он объявил, что не намерен подчиняться его решению. Если же Президиум будет настаивать на своем решении, то он намерен обратиться «немедленно к партии через парторганизации вооруженных сил». Было ясно, что Жуков теперь не играл роль полицейского, как это было 26 июня 1953 года, а заявлял о намерении выступить как руководитель мятежных вооруженных сил страны. Слухи о военных приготовлениях дошли до членов Президиума. Жуков вспоминал: «В ходе заседания на второй день резко выступил Сабуров: "Вы что же, Хрущев, делаете, уж не решили ли арестовать нас за то, что мы выступаем против вашей персоны?" Хрущев спросил: "Из чего вы это видите?" "Из того, что под Москвой появились танки". Я сказал: "Какие танки? Что вы, товарищ Сабуров, болтаете? Танки не могут подойти к Москве без приказа министра, а такого приказа с моей стороны не было". Эта моя контратака тогда очень понравилась Хрущеву. Хрущев неоднократно ее приводил на пленумах и в других речах».

Угрозы Жукова, активная помощь других силовых министров – Серова и Дудорова, саботаж ТАСС и Гостелерадио, давление членов ЦК – ставленников Хрущева оказывали свое воздействие на членов Президиума. Хотя события в Президиуме ЦК хранились в секрете, сын Г.М. Маленкова Андрей стал свидетелем телефонного разговора отца с НА. Булганиным. Он говорил: «Николай, держись. Будь мужчиной. Не отступай…» Потом он узнал, что Маленков призывал Булганина проявить твердость и добиться публикации в «Правде» сообщения об отстранении Хрущева с поста Первого секретаря ЦК.

20 и 21 июня заседание Президиума было продолжено. Дискуссия носила крайне острый характер. Ворошилов жаловался, что подобного не было за все время его работы в Политбюро. Не выдержав накала страстей, Л.И. Брежнев потерял сознание и его вынесли из зала заседаний. В эти дни начались переговоры между членами Президиума и членами ЦК, собравшимися в Свердловском зале. От большинства членов Президиума были делегированы Булганин и Ворошилов, от меньшинства – Хрущев и Микоян. В ходе этих переговоров Ворошилов перешел на сторону Хрущева. По словам А.Г. Маленкова, Булганин также «искал лазейки и компромиссы, чтобы уцелеть перед бешеным напором хрущевцев». Хрущев и его сторонники решили расколоть своих противников, выдвинув объяснение, что большинство из них было обмануто Молотовым, Маленковым и Кагановичем. Такое объяснение затем позволило некоторым членам Президиума ЦК прекратить борьбу против Хрущев.

22 июня 1957 года открылся пленум ЦК. Пленум открыл сам Хрущев. Затем с более подробной информацией о ходе заседаний Президиума ЦК 18–21 июня выступил Суслов. Он изложил суть обвинений, выдвинутых в адрес Хрущева, и рассказал о требовании освободить Хрущева. «Конечно, – отмечал Суслов, – у тов. Хрущева имеются недостатки, например известная резкость и горячность. Отдельные выступления его были без должной согласованности с Президиумом и некоторые другие недостатки, вполне исправимые, на которые указывалось тов. Хрущеву на заседании Президиума. Правильно отмечалось на заседании, что наша печать в последнее время излишне много публикует выступлений и приветствий т. Хрущева. Но при всем этом на заседании Президиума выражалась полная уверенность в том, что т. Хрущев вполне способен эти недостатки устранить». «Однако, – заявлял Суслов, – тт. Маленков, Каганович и Молотов, с одной стороны, невероятно раздували и преувеличивали недостатки тов. Хрущева, а с другой стороны, фактически полностью перечеркивали всю огромную, напряженную, инициативную работу, которую проводит т. Хрущев на посту Первого секретаря ЦК». Суслов, Хрущев и другие стремились возложить главную вину на троих – Маленкова, Кагановича и Молотова, чтобы не слишком бросалось в глаза то обстоятельство, что против Хрущева выступило большинство членов Президиума ЦК. Сразу же стало ясно, что оценки докладчика получали поддержку в зале. Доклад Суслова сопровождался постоянными выкриками сторонников Хрущева: «Какой позор! Авантюра! Ослепли в кабинетах!» и даже почему‑то: «Заучились!»

Следующим выступил Жуков, и это свидетельствовало о значительной роли маршала в происходивших политических баталиях. Подчеркивая, что он говорит от лица Вооруженных сил страны, Жуков начал свою речь на торжественной ноте, заявив: «Личный состав Советских Вооруженных сил заверяет свою родную партию, Центральный Комитет о своей безграничной любви и преданности своей Родине». Жуков обвинял критиков Хрущева в том, что они «под различными предлогами хотели убрать Хрущева, изменить состав Секретариата и подобрать такой состав руководства партии в центре, а в дальнейшем и на местах, который бы проводил их политику, не раз осужденную партией, как не соответствующую интересам партии и нашей страны».

Жуков зачитал название особого раздела в своей речи: «Об ответственности Маленкова, Кагановича, Молотова за злоупотребление властью». Напомнив об антисталинском докладе Хрущева на XX съезде, Жуков сказал, что «тогда, по известным соображениям, не были названы Маленков, Каганович, Молотов, как главные виновники арестов и расстрелов партийных и советских кадров». Одновременно Жуков обвинял их в том, что все они не покаялись после доклада Хрущева: «Когда избрали ЦК, почему эти товарищи не считали себя обязанными рассказать о своей виновности, чтобы очистить от невинной крови свои руки и честь?… ЦК тогда решил бы, стоит или не стоит оставлять их во главе партии и государства, могут ли они при всех обстоятельствах правильно и твердо проводить в жизнь ленинскую политику нашей партии».

По логике рассуждений Жукова, с рассказом о собственной ответственности в беззакониях должен был выступить и Хрущев, прежде чем выдвигать свою кандидатуру на пост Первого секретаря. Однако ни Хрущева, ни Булганина, ни Ворошилова Жуков не упоминал. Вновь используя идеализированные представления о «лучших и невинных сынах партии», Жуков возводил вину за их истребление исключительно на трех членов Президиума ЦК вместе со Сталиным. Впрочем, порой маршал снимал часть вины со Сталина, перекладывая весь груз ответственности на троицу обвиненных. Он не раз замечал: «Тут Сталин не при чем», «Это уже без влияния Сталина», «Тут, товарищи, нельзя сослаться на Сталина…» Таким образом, вина Молотова, Кагановича и Маленкова усугублялась. Если в закрытом докладе Хрущева приводилось предсмертное письмо Эйхе, то в речи Жукова цитировалось предсмертное письмо командарма И.Э. Якира. Однако, в отличие от Хрущева, Жуков зачитывал и резолюции Сталина, Молотова и Кагановича на этом письме с оскорбительными характеристиками их автора.

Перейдя к Маленкову, Жуков сказал, что его «вина больше, чем вина Кагановича и Молотова, потому что ему было поручено наблюдение за НКВД, это, с одной стороны, а с другой стороны, он был непосредственным организатором и исполнителем этой черной, нечестной, антинародной работы по истреблению лучших наших кадров». Против Маленкова Жуков использовал и факт обнаружения в сейфе Суханова документов о подслушивании рада видных деятелей страны. Эти документы были найдены у Берии после его ареста. Затем они хранились у Суханова вплоть до его ареста.

Жуков говорил: «Товарищи! Весь наш народ носил Молотова, Кагановича, Маленкова в своем сердце, как знамя, мы верили в их чистоту, объективность, а на самом деле вы видите, насколько это грязные люди. Если бы только народ знал, что у них на руках невинная кровь, то их встречал бы народ не аплодисментами, а камнями». (Возгласы: «Правильно!») Жуков дал понять, что трое обвиняемых им членов Президиума, не единственные, кого он мог бы выдать на побитие камнями: «Нужно сказать, что виновны и другие товарищи, бывшие члены Политбюро». К этому времени члены ЦК прекрасно знали, что почти все в Президиуме ЦК выступили против Хрущева. «Я полагаю, что вы знаете, о ком идет речь, но вы знаете, что эти товарищи своей честной работой, прямотой заслужили, чтобы им доверял Центральный Комитет партии, и я уверен, что мы будем их впредь за чистосердечное признание признавать руководителями». Получалось, что, вина Молотова, Маленкова и Кагановича сводилась к тому, что они, в отличие, скажем, от Ворошилова и Булганина, работали нечестно, вели себя «непрямо» и упорно не сознавались в своей ответственности за совершенные беззакония. Хотя никто не слышал покаяний Ворошилова, Булганина, а уж тем более Хрущева, получалось, что, несмотря на их причастность к репрессиям 1930‑х годов, они уже не являются «грязными людьми», на их руках нет «невинной крови», их не следует закидывать камнями, а «признавать руководителями», верить «в их чистоту» и «носить в своем сердце, как знамя».

Однако побивание камнями троицы Жуков предложил отложить «в интересах нашей партии, в интересах нашего партийного руководства, чтобы не давать врагам пищу, для того, чтобы не компрометировать наши руководящие органы. Я не предлагаю сейчас судить эту тройку или исключить их из партии. Это должно стать достоянием партии и не должно выйти за пределы партии. Здесь, на пленуме, не тая, они должны сказать все, а потом мы посмотрим, что с ними делать. (Голоса: "Правильно!")». Хотя было очевидно, что Жуков уводил дискуссию в другую сторону и во времена двадцатилетней давности, члены ЦК, являвшиеся сторонниками Хрущева и стремившиеся укрепить создаваемую им систему совнархозов, стали, подобно клакерам в театральном зале, шумно выкрикивать «правильно», поддерживая обвинения Жукова. Порой звучали выкрики: «Палачи! Давайте ответ!»

Выкрики усилились и участились, когда Маленков, Каганович и Молотов попытались рассказать участникам пленума, в чем состояли их претензии к Хрущеву. Секретарь ЦК КП Украины О.И. Иващенко выкрикивала: «Вы совесть свою посмотрите и вспомните!» Поспелов: «Сговор устроили, чтобы снять за спиной ЦК Аристов: «Вы говорите неправду, Маленков!» Хрущев: «Нас сейчас интересуют не даты, а факты!» Кириленко к Маленкову: «Вы – главный закоперщик!» Когда Маленков предложил членам ЦК «посмотреть те самые документы, на которые ссылаются», те «стали выкрикивать, что в этом нет необходимости». Министр внутренних дел Дудоров кричал на Маленкова, как на допросе: «Вы эти документы лично писали и читали. Отвечайте пленуму так это или нет?» В ответ на молчание Маленкова Жуков бросил реплику: «Не как с пленумом разговариваешь, а как с вотчиной!» И все же Маленков пытался вернуть дискуссию в русло критики Хрущева. В ответ на очередную реплику Хрущева, он заметил: «Ты умеешь накаливать обстановку, чтобы критику снять с себя». Отвечая же на обвинения в репрессиях, Маленков заметил иронически: «Ты один у нас один чистый, Никита Сергеевич!»

Несмотря на шум в зале, Маленков сумел вкратце высказать свои обвинения в адрес Хрущева, подчеркнув: «В критике недостатков в деятельности тов. Хрущева и в оценке необходимости принятия мер по исправлению положения с выполнением им обязанностей Первого секретаря ЦК партии единодушны многие члены Президиума ЦК… Сабуров, Каганович, Булганин, Ворошилов, Молотов, Первухин. Товарищи, не надо ли задуматься в таком случае, что же случилось, что товарищи считают сказать в Президиуме ЦК… свои замечания? (Голос: "Не бейте на чувства!") Я считаю, вопрос о недостатках тов. Хрущева приобрел значение такое, что мы считали нужным в Президиуме ЦК об этом говорить».

С трудом прорвавшись через выкрики, Маленков продолжал: «Обстановка сложилась такая, что Хрущев счел в нарушение наших правил, наших обычаев, выступать с важнейшими заявлениями перед партией и страной… (Голос: «Кто внес предложение об отстранении Хрущева?!») Речь идет об опасности извращений в работе занимающего пост Пер