ДУХ КЕМП‑ДЭВИДА» И ЕГО ГИБЕЛЬ ПОД ОБЛОМКАМИ У‑2

 

Сразу же после завершения визита Хрущева в США в мировых средствах массовой информации заговорили о «духе Кемп‑Дэвида», который, как в свое время «дух Женевы», якобы стал определять характер отношений между двумя противоборствующими блоками. Однако в самой многочисленной державе социалистического блока, в Китае, известия о визите Хрущева в США не вызывали особого восторга. Между тем туда на празднование 10‑й годовщины КНР направился Хрущев почти сразу после возвращения из США. В своем выступлении на торжественном приеме в Пекине 30 сентября Хрущев подчеркнул, что у него сложилось впечатление, что «президент США, – а его поддерживает немало людей, – понимает необходимость смягчения международной напряженности». Позже генеральный секретарь ЦК КПК Дэн Сяопин заявил: «Никакие соображения дипломатического протокола не могут объяснить, или извинить, бестактное восхваление Хрущевым Эйзенхауэра и других империалистов, когда он публично заявил, что Эйзенхауэр пользуется поддержкой американского народа».

Для недовольства Хрущевым у китайских руководителей были серьезные основания. Вопросы, актуальные для Китая, не фигурировали в повестке дня переговоров в Кемп‑Дэвиде. В то время как Хрущев демонстрировал свою дружбу с Эйзенхауэром, американское правительство поддерживало Чан Кайши и его сторонников военными и экономическими средствами и препятствовало китайской армии занять не только провинцию Китая – Тайвань, но и прибрежные острова – Куэмой и Мацзу. Грозные призывы Хрущева выкинуть «чанкайшистский труп» из стен ООН не принесли никаких результатов. Во время пребывания Хрущева в Китае во многих материалах китайской печати, опубликованных по случаю 10‑й годовщины КНР, подчеркивалось, что империализм не изменил своей природы и поэтому страны социализма должны быть готовы к битве против империалистического лагеря.

Однако полемика еще не велась в открытую. Вспоминая свою последнюю поездку в Китай и встречи с Мао Цзэдуном осенью 1959 года, Хрущев писал: «Беседы у нас состоялись дружеские, но безрезультатные». Но вряд ли это было точным описанием советско‑китайских переговоров. Известно, что в ходе бесед с Мао Цзэдуном Хрущев остро критиковал правительство КНР за нападение на Индию, за обстрел прибрежных островов, занятых чанкайшистами. Сильная перепалка возникла и с министром иностранных дел маршалом Чень И. Незадолго до приезда Хрущева в Пекин маршал выступил в индонезийском посольстве с резкими нападками на тех, кто недооценивает угрозу империализма. Как утверждает Таубмэн, Мао отверг критику Хрущева и обвинил его в оппортунизме. Это же повторил и Чень И. Вернувшись в свои апартаменты, которые, скорее всего, прослушивались, Хрущев ругал китайских руководителей последними словами. Визит Хрущева был им сокращен с семи дней до трех. Никакого коммюнике о советско‑китайских переговорах опубликовано не было.

О том, что переговоры носили острый характер, свидетельствует решение Президиума ЦК от 15 октября: «Запись бесед с китайскими друзьями не хранить в архиве, а уничтожить». О смятении Хрущева свидетельствует запись его выступления на этом заседании. С одной стороны, он уверял, что ничего страшного не произошло: «Обостренность вопросов – к лучшему». С другой стороны, он призывал не обострять возникший спор: «В диспут не вступать. Не давать повода для обострения». И, наконец, он тут же предлагал дать ответ Китаю в печати: «Выступить со статьями о строительстве социализма, коммунизма».

Вскоре Хрущев вступил в полемику, хотя и завуалированную. Выступая 30 октября 1959 года на сессии Верховного Совета СССР, Хрущев осудил попытки «некоторых людей» проверить империализм силой на прочность. В это время вышла в свет статья Ильичева, в которой напоминалось об актуальности положений статьи Ленина «Детская болезнь «левизны» в коммунизме». Пока Китай не упоминался, но ни для кого не было секретом, против кого направлено осуждение «левых коммунистов». Скрытые выпады против Китая были повторены Хрущевым 1 декабря 1959 года на съезде Венгерской социалистической рабочей партии (так после событий 1956 года именовалась правящая партия Венгрии). В феврале 1960 года на закрытом совещании руководителей стран Варшавского договора Хрущев вновь обрушился с критикой на политику Китая. А 15 апреля в Пекине была опубликована статья «Да здравствует ленинизм!», в которой осуждалась политика заигрывания с империализмом. Открытая полемика между СССР и Китаем разгоралась.

Пока отношения с Китаем стремительно ухудшались, Хрущев предпринимал усилия для успешного проведения своей встречи с главами трех ведущих держав Запада. Его расчеты провести такую встречу до конца 1959 года не оправдались. Серьезное сопротивление достижению соглашения по Германии и Берлину оказывал канцлер ФРГ К. Аденауэр. Оттягивал встречу на высшем уровне и президент Франции Де Голль, который весьма ревниво реагировал на попытки США и СССР договориться за спиной Франции. Чтобы развеять эти подозрения, Хрущев совершил в марте 1960 года поездку во Францию, где у него состоялись продолжительные переговоры с Де Голлем. Эта поездка произошла вскоре после длительной поездки Хрущева по Индии, Бирме, Индонезии и Афганистану. Как и во Франции, в этой поездке Хрущева сопровождала большая делегация и многие члены его семьи. В ходе своих зарубежных поездок Хрущев неизменно делал заявления о необходимости разрешить германский и берлинский вопросы и осуществить полное и всеобщее разоружение.

Словно доказывая, что осуществить радикальное разоружение возможно, Хрущев в своем выступлении на сессии Верховного Совета СССР в январе 1960 года объявил о сокращении Вооруженных сил СССР на 1 миллион 200 тысяч человек. После сокращения Вооруженные силы СССР должны были составить 2423 тысячи человек. А.И. Аджубей вспоминал, что на другой же день в редактируемых им «Известиях» был опубликован «дружеский шарж. Перед строем солдат – Н.С. Хрущев. Звучит команда: "Каждый третий – выходи!"» На самом деле сокращение вооруженных сил проходило отнюдь не так весело. Увольняемые из армии кадровые офицеры оказывались без трудоустройства и жилья. Кроме того, постоянные заявления Хрущева о необходимости избавиться от армии в течение ближайших четырех лет, распустить все военные учреждения, запретить военную подготовку убеждали многих советских людей в том, что вооруженные силы – это паразитарная организация, от которой следует как можно быстрее избавиться.

Будучи штатским человеком, я и не подозревал, до какой степени велика неприязнь к политике Хрущева в армии, пока не стал участником сборов для военных переводчиков, проходивших в Военной академии имени Фрунзе в январе – апреле 1961 года. В своем выступлении перед участниками сборов полковник, занимавшийся политработой в армии, выражал возмущение теми оскорблениями, которым стали подвергаться военнослужащие со стороны гражданских лиц в последнее время. Полковник напоминал о необходимости не только укрепления вооруженных сил, но и доверия к ним со стороны общества. В личных же беседах с офицерами академии участники сборов выслушали значительно более резкие высказывания в адрес действий Хрущева по разрушению вооруженных сил. Такие настроения не ограничивались офицерским составом армии. По словам Микояна, «многие маршалы и генералы – члены ЦК – были против него (Хрущева) за его перегибы в военном деле».

Хрущев чувствовал рост недовольства в верхах, но в силу своей подозрительности стал выискивать источники заговора среди наиболее лояльных к нему людей. Микоян позже возмущался тем, как расправился Хрущев с верным ему Кириченко: «Двадцать лет вместе работали. Сделал его вторым секретарем ЦК. Лучшая это была кандидатура или нет – другой вопрос… И вот, Хрущев вдруг, без всякой причины снял Кириченко и послал на периферию с понижением. Почему? Никакой оппозиции, никаких заметных ошибок». Фактически став вторым секретарем ЦК КПСС, Кириченко жестко контролировал работу Секретариата. Используя это положение, он, наряду с Микояном, Жуковым, Серовым и Дудоровым, сыграл видную роль в разгроме противников Хрущева в июне 1957 года. Как и в отношении всех, кто его спас в июне, Хрущев опасался растущей власти Кириченко.

12 ноября 1959 года Хрущев на заседании Президиума ЦК объявил, что он не удовлетворен работой Секретариата ЦК, заметив, что секретарь ЦК Кириченко взял на себя слишком много власти. «Равные возможности должны быть, – сказал Хрущев, очевидно, имея в виду возможности других секретарей. Его тут же поддержали Суслов, Игнатов и Брежнев. Фурцева заметила, что «у Кириченко много личных недостатков, честолюбие, властолюбие». Козлов также говорил о «недостатках Кириченко» и даже утверждал, что после разговора с Кириченко «Брежнев рыдал». Подгорный: «Личные недостатки т. Кириченко могу подтвердить. Он думает, что самым умным является он… Если против скажешь, Кириченко не забудет никогда, будешь врагом». Коротченко: «Согласен с перестройкой Секретариата. О т. Кириченко – у него много недостатков, кипятится, не выдержан, груб». Кириленко: «Кириченко – неуравновешен, мнителен». Полянский: «Кириченко – необъективный человек, допускает грубости к другому человеку». Выслушав от своих коллег эти замечания, Кириченко заметил: «Такой бани не было еще. Ни одного замечания такого не было… Самое тяжелое (обвинение) – что я хуже отношусь к Н.С. Хрущеву. Этого не было, что‑то хотят пришить».

Подводя итоги дискуссии, Хрущев сказал: «Вы просто зазнались». Было решено, что руководить заседаниями Секретариата должен не только Кириченко, а все секретари в течение каждого месяца, чередуясь по алфавиту. Однако уже 7 января 1960 года был поставлен вопрос о новой работе Кириченко. Было предложено назначить его или послом в Чехословакию, или первым секретарем Ростовского обкома КПСС. Кириченко выразил желание поехать в Прагу, но его отправили в Ростов. А уже 15 июня он был снят с руководящего поста в Ростове.

Изгнания с руководящих постов продолжились. В январе 1960 года на заседании Президиума ЦК в докладе Л.И. Брежнева была подвергнута критике работа секретаря ЦК КПСС и первого секретаря Компартии Казахстана Н.И. Беляева. Брежнева поддержали секретари ЦК Компартии Казахстана. Хрущев говорил на заседании: «Посылали Беляева – надеялись, переоценили. Выступает т. Беляев и не говорит о недостатках. Беляев недостаточно подготовлен, был грубый подход, более гибкий ум нужен». На место Беляева было решено назначить ДА. Кунаева.

На майском (1960 г.) пленуме ЦК КПСС А.И. Кириченко и Н.И. Беляев были освобождены от обязанностей членов Президиума ЦК и секретарей ЦК. Этим изменения в руководстве партии не ограничились. Вскоре после падения Кириченко, который, как указывалось выше, активно боролся против Игнатова, последний развернул борьбу против Козлова. Последний оказывал Игнатову активное сопротивление. Игнатова в борьбе против Козлова поддерживали Аристов и Фурцева. Судя по словам Микояна, противники Козлова старались заручиться поддержкой Хрущева. Однако Хрущев, как отмечал Микоян, поддерживал Козлова и «сказал знаменитую фразу: "Не делайте из Козлова козла отпущения"». После назначения в марте 1958 года Козлова первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, он заметно усилил свои позиции и постепенно стал второй по значению фигурой в руководстве.

Микоян писал: «Сговаривался с Хрущевым вдвоем. Иногда я ставлю какой‑то вопрос, а Хрущев говорит: "Мы с Козловым это уже обсудили и решили так"». Роль Козлова возрастала, и он все энергичнее настаивал на выводе Игнатова, Аристова и Фурцевой из состава руководства партии. В мае на пленуме ЦК КПСС 1960 года все они, а также Кириченко, Беляев и Поспелов были выведены из состава Секретариата. А.Б. Аристову и П.Н. Поспелову было предложено сосредоточиться на работе в Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Е.А. Фурцева была назначена министром культуры СССР, а Н.Г. Игнатов – заместителем Председателя Совета Министров СССР.

Зато Козлов с мая 1960 года стал секретарем ЦК, сохранив при этом пост первого заместителя Председателя Совета Министров СССР. В состав Президиума ЦК были избраны А.Н. Косыгин, Н.В. Подгорный, Д.С. Полянский. Хрущев, видимо, считал, что таким образом он окружил себя наиболее надежными союзниками, готовыми энергично осуществлять его политику.

В мае 1960 года был отправлен в отставку с поста Председателя Президиума Верховного Совета СССР 79‑летний К.Е. Ворошилов. Этому предшествовало решение Ворошилова освободить досрочно из заключения сына Сталина Василия, арестованного в апреле 1953 года. 11 января 1960 года решение Ворошилова было отменено на заседании Президиума ЦК, а В.И. Сталин был возвращен в тюрьму. 9 февраля Хрущев заявил на Президиуме: «Самолюбие заедает Ворошилова. Надо самому бы т. Ворошилову проситься на отдых». Правда, отставка Ворошилова была почетной и сопровождалась присвоением ему звания Героя Социалистического Труда. На его место был избран Л.И. Брежнев.

Однако эти перемены в руководстве партии и страны, объявленные в начале мая 1960 года, отошли на задний план по сравнению с событиями в международной жизни в этом месяце. Подготовка к Парижской встрече в верхах сопровождалась усилением выступлений в США тех, кто обвинял правительство Эйзенхауэра в уступчивости Москве. Претенденты на пост президента США от демократической партии – Кеннеди, Джонсон, Саймингтон в своих предвыборных речах заявляли, что под прикрытием разговоров о разоружении Хрущев наращивает ракетную мощь, а США серьезно отстают от СССР. Утверждалось, что у СССР около 2000 межконтинентальных ракет, а у США – раз в десять меньше. Свидетельство перевеса СССР в ракетной мощи видели в новых космических достижениях СССР. 4 октября советская ракета облетела Луну и сфотографировала невидимую до тех пор обратную сторону естественного спутника Земли.

По инициативе редактора издававшегося в США на английском языке журнала «СССР» Большакова и без ведома находившегося в отпуске посла Меньшикова Советское посольство в Вашингтоне направило под Новый год тысячам американцев поздравления, на которых были изображены три календарных листика за 1959 год. На них были запечатлены полеты советских ракет в сторону Луны в январе, сентябре и октябре 1959 года. (Позже стало известно о том, что Большаков напрямую выполнял поручения Хрущева.)

Распространению представлений о том, что достижения СССР в космосе сопровождаются быстрым наращиванием советского ракетного потенциала, в немалой степени способствовал Хрущев. Как писал Таубмэн, в ходе новогоднего приема в Кремле в ночь с 31 декабря на 1 января 1960 года Хрущев долго беседовал с послом США Л. Томпсоном и его женой, французским послом и его женой, а также секретарем ЦК Компартии Италии Луиджи Лонго. На беседе были также Микоян и Козлов. Говоря об ужасах ядерной войны, Хрущев сообщил, что 30 советских бомб нацелено на Францию и 50 – на Англию. Заверив, что он в восторге от своего визита в США, Хрущев сказал, что если соглашения на встрече четырех великих держав не будет достигнуто, то он подпишет договор с ГДР, который покончит с пребыванием западных стран в Берлине. Томпсон и Козлов все время пытались прекратить беседу, но это у них не получалось до 6 утра. Еще до этого приема Хрущев подготовил записку по вопросам разоружения, в которой утверждалось, что у СССР имеется «широкий набор ракет и в таком количестве, что мы буквально можем потрясти мир». Он уверял, что западные державы попали в западню и они подрывают свои бюджеты военными расходами. Он полагал, что Советский Союз может перейти вскоре на милиционную систему армии. Как утверждал Таубмэн, в это время в СССР имелись лишь 4 боевые ракеты, находившиеся на боевом дежурстве.

Хотя американцы еще не располагали сведениями о подлинном ракетном потенциале СССР, Эйзенхауэр решил успокоить американцев и заявил, что «США никому не уступают» в стратегических вооружениях. По мере приближения совещания на высшем уровне ряд министров США (государственный секретарь К. Гертер и министр финансов Д. Диллон) в течение апреля 1960 года высказались о нежелании США идти на уступки СССР в германском и берлинском вопросах. В своем выступлении в Баку 26 апреля Н.С. Хрущев резко осудил выступление Диллона. В то же время было очевидно, что советское руководство было готово к проведению Парижского совещания Большой четвертки в мае и встрече Д. Эйзенхауэра в июне. Спасопесковский переулок, где был расположен дом американского посла, блистал свежей краской. Одновременно покрывали новым слоем асфальта и красили все дома в близлежащих арбатских улочках и переулках. Подобные усилия предпринимались везде, где должен был побывать Эйзенхауэр. Вблизи Братской ГЭС была даже сооружена дача для приема президента США. Потом за ней закрепилось имя Эйзенхауэра. Видимо, Хрущев рассчитывал, что в ходе непосредственного общения ему удастся добиться от президента США нужных уступок.

В Америке опасались, как бы Эйзенхауэр не уступил Хрущеву. Военные руководители настаивали на проверке заявлений Хрущева о ракетном превосходстве СССР. Для этого решили воспользоваться разведывательными самолетами, которые с 1952 года уже не раз углублялись далеко на советскую территорию. Советские силы ПВО не могли сбить эти самолеты, летевшие на высоте в 20–22 километра. Наши самолеты в это время не могли подниматься выше 19 километров. Ракеты же еще не обладали достаточной точностью попадания. 4 июля 1956 года американский разведывательный самолет пролетел над Москвой и Ленинградом. Хрущев был в ярости, но сбить самолет не удалось. Подобные полеты продолжались до 1959 года. В течение нескольких месяцев после поездки Хрущева по США Эйзенхауэр не давал разрешения на полеты. Однако в начале апреля с санкции Эйзенхауэра 9 апреля 1960 года американский разведывательный самолет У‑2, стартовавший в Пешаваре, достиг Семипалатинского ядерного полигона, базы ракет советской авиации на Балхаше, ракетодрома в Байконуре. И опять наши силы ПВО не сумели сбить У‑2.

Эйзенхауэр дал разрешение и на осуществление второго разведывательного самолета У‑2. Пилот Гэри Пауэрс должен был провести самолет над Казахстаном, Уралом и северной частью европейской территории Союза, а затем приземлиться в Норвегии. Очевидно, помимо разведывательных целей, полет имел и политическую задачу. Пересекая СССР с юга на северо‑запад 1 мая, когда в Москве проходил военный парад и по Красной площади провозили модели межконтинентальных ракет, американский самолет демонстрировал СССР неуязвимость разведывательных военно‑воздушных сил США.

Пауэрс пересек советскую границу 1 мая, в 5 часов 36 минут, а уже в 6 часов Хрущева разбудили. Его позвал к телефону Малиновский, сообщивший о вторжении самолета «У‑2». Затем Хрущев поддерживал связь с маршалом С.С. Бирюзовым. Хрущев нервничал. В ответ на доклад Бирюзова он сказал: «Ну, вот, страна вам дала все, а вы опять не можете сбить какой‑то тихоходный одиночный самолет. Придется подумать, на месте ли вы там все». Бирюзов отвечал: «Никита Сергеевич, если бы я был ракетой, я бы с пусковой установки полетел в небо и сбил». Тем временем Пауэрс пролетел Байконур. Космодром был закрыт облаками, но пилот сфотографировал его окрестности и направил самолет к Свердловску (ныне – Екатеринбург). Хрущев же поехал на первомайский парад. А.И. Аджубей вспоминал: «1 мая 1960 года во время парада Хрущев нервничал. То и дело к нему на трибуну Мавзолея подходил военный, отзывал в сторону. После очередного доклада Хрущев сдернул с головы шляпу и, широко улыбаясь, взмахнул ею над головой».

Попытка сбить самолет с первой попытки оказалась неудачной. Ракетой был сбит советский истребитель, и его пилот С. Сафронов погиб. Однако вторая ракета достигла цели. Пауэрс с трудом сумел выбраться из разваливающегося самолета и выбросился на парашюте. Вскоре после своего приземления Пауэре был задержан, а затем доставлен в Москву. После того как в поле была обнаружена разведывательная аппаратура, Пауэрс понял, что отрицать свою шпионскую миссию не имеет смысла.

Открытие очередной сессии Верховного Совета СССР 5 мая 1960 года не предвещало ничего неожиданного. На ней с докладом «Об отмене налогов с заработной платы рабочих и служащих и других мероприятиях, направленных на повышение благосостояния советского народа» выступил Н.С. Хрущев. Он утверждал, что темпы роста советской экономики постоянно возрастают, а темпы роста американской экономики постоянно падают. Объясняя, «откуда берутся у нашего государства такие огромные возможности для быстрого подъема экономики, культуры, для роста благосостояния советских людей», Хрущев напомнил слова песни первых советских лет: «Мы кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи!» Казалось, что Хрущев был в превосходном настроении.

Неожиданно в конце своего доклада он стал говорить о подготовке совещания глав четырех великих держав, хотя к теме доклада это не имело прямого отношения. Хрущев осудил неконструктивный подход западных стран к решению острых международных проблем. Как всегда, особенно досталось Аденауэру и Никсону. Он сообщил, что президент Эйзенхауэр собирался пробыть на совещании в Париже до 22 мая, а в случае если совещание не завершило бы работу к этому времени, то его заменил бы Никсон. Отвечая на это предложение, Хрущев сравнил Никсона с козлом, которого собираются пустить в огород.

Вдруг тон Хрущева изменился. Он объявил: «По поручению Советского правительства я должен сообщить вам об агрессивных действиях, имевших место за последние недели со стороны Соединенных Штатов против Советского Союза… Выразились они в том, что Соединенные Штаты посылали свои самолеты, которые пересекали наши государственные границы и вторгались в пределы Советского Союза». Хрущев рассказал о полете американского разведывательного самолета 9 апреля 1960 года. Затем Хрущев подробно стал рассказывать о полете У‑2 1 мая. Когда Хрущев сказал, что у самолета не было опознавательных знаков, из зала прозвучал голос: «Как это совместить с елейными речами Эйзенхауэра? Ведь это прямой бандитизм!» Подтекст реплики означал: «А сколько вы, Никита Сергеевич, рекламировали Эйзенхауэра как борца за мир?»

Хрущев продолжал: «Советское правительство заявит Соединенным Штатам строгий протест и предупредит их, что, если подобные агрессивные акты против нашей страны будут продолжаться, мы оставляем за собой право ответить на них мерами, которые мы найдем нужными применить, чтобы обезопасить нашу страну». Хрущев возмущался: «Представьте себе, что произошло бы, если бы советский самолет появился бы, к примеру, над Нью‑Йорком, Чикаго или Детройтом и пролетел бы над этими городами. Как бы реагировали Соединенные Штаты Америки? Официальные лица в Соединенных Штатах Америки заявляли, что у них существует дежурство бомбардировщиков с атомными и водородными бомбами, которые, при приближении иностранного самолета, поднимутся в воздух и направятся к указанному для каждого из этих бомбардировщиков объекту бомбежки. А это означало бы начало войны». «Думаем, – заявлял Хрущев, – что никто не сомневается в том, что у нас есть чем ответить. Правда, у нас нет дежурства бомбардировщиков, но у нас есть дежурные ракеты, которые точно и неотвратимо придут к заданной цели и будут действовать вернее и надежнее, чем дежурные самолеты». Хрущев обрушился и на союзников США: «Я считаю, что с этой высокой трибуны самым решительным образом предупредить и те страны, которые предоставляют свою территорию агрессивным силам… Правительствам таких стран уже давно пора понять, что они играют с огнем, так как и на эти страны обрушатся ответные удары».

«Что это – поздравление с праздником Первого мая?» – возмущался Хрущев. «Возникает вопрос, – говорил Хрущев, – кто же послал этот самолет? Был ли он послан с санкции Главнокомандующего США… или этот агрессивный акт был совершен без ведома президента? Как расценивать его – как предвестника нападения, то есть повторение того, что было сделано в свое время Гитлером?»

Хрущев напомнил о многочисленных случаях вторжения германских разведывательных самолетов накануне 22 июня 1941 года.

Вскоре последовали американские ответы на вопросы Хрущева. Американцы заявили, что самолет У‑2, пилотируемый Г. Пауэр‑сом, вел метеонаблюдения на севере Пакистана. Было заявлено, что пилот сообщил о неполадках с кислородным прибором, а затем связь с ним была потеряна. Было высказано предположение, что пилот потерял сознание и самолет автоматически продолжал лететь на север, пока не оказался в районе Свердловска. Американские власти обратились к правительству СССР выдать останки летчика.

7 мая Хрущев выступил на сессии Верховного Совета СССР с заключительным словом по своему доклада. Подробно зачитав объяснения Государственного департамента США и НАСА о полете разведывательного самолета, Хрущев неожиданно заявил: «Товарищи, я должен вам рассказать один секрет. Когда я доклад делал, то умышленно не сказал, что летчик жив и здоров, а части самолета находятся у нас». Хрущев подробно рассказал о задачах полета У‑2, предъявив фотографии, сделанные Пауэрсом, а также фотографии его разведывательного оборудования. С трибуны Верховного Совета Хрущев выкрикивал в адрес американских руководителей и их союзников: «Вы на что, господа, рассчитывали? Вы привыкли гадить и кое‑кто это чуть ли не за благо признает и молчит! Нет, мы не такие люди! Нагадили! Нюхайте сами!… Не играйте с огнем, господа!… Солдаты мира, воины справедливого дела всегда… готовы к отпору агрессору, к ответному удару! Пусть знают все агрессоры, что никто не уйдет от ответа – и хозяин, и лакей получат свое!»

Хрущев сообщал депутатам Верховного Совета и миллионам телезрителей (поскольку его выступление шло в прямом эфире): «Докладываю Верховному Совету, что по решению правительства Советская Армия и Флот переходят на ракетное оружие, уже собственно перешли на него. Поэтому мы создали Главное командование ракетных войск. Главнокомандующим этих войск назначен Главный маршал артиллерии Неделин, замечательный артиллерист, который прославился во время войны с гитлеровской Германией… Я бы сказал вам, товарищ Неделин, на Бога не надейтесь, а лучше занимайтесь с войсками и овладевайте техническими средствами, которые мы вам вверили, с тем, чтобы, если противник нападет на нас, ракетные войска были способны в любую минуту нанести ответный сокрушительный удар по врагу».

После заявлений Хрущева Эйзенхауэру и его окружению не оставалось ничего, как признать факт разведывательной миссии Пауэрса. Однако никаких извинений не последовало. Напротив, в своих заявлениях Эйзенхауэр и другие говорили о том, что Соединенным Штатам приходится прибегать к таким средствам наблюдения, потому что СССР является «закрытой страной». Эти объяснения лишь усилили гнев Хрущева. Выступая 9 мая в посольстве Чехословакии в СССР Хрущев так оценивал полет Пауэрса: «Это было сделано сознательно и сознательно приурочено к совещанию глав правительств в Париже. Говорят, это сделала военщина. Только ли военщина? Какое же это государство, если военщина делает то, против чего правительство? Как может терпеть правительство?» На выставке останков самолета У‑2, организованной 11 мая в ЦПКиО в Москве, Хрущев вновь возмущался американцами и высмеивал их попытки оправдаться.

Это возмущение разделяли и многие советские люди, направлявшие гневные письма в газеты. Я был свидетелем того, как, минуя свежевыкрашенный дом американского посла в Спасопесковском переулке, дедушка внушал своему внуку: «Вот здесь живут американцы – самые подлые, самые вероломные люди!» Советские люди одобряли то, как Хрущев «вывел» американцев «на чистую воду». Однако Хрущеву было ясно, что происшедшее является катастрофой для его курса на сотрудничество двух великих держав. Позже он говорил, что полет У‑2 стал началом его конца. До встречи в верхах оставались считанные дни. В Президиуме ЦК не было единства по вопросу, ехать Хрущеву в Париж или нет. И все же вопреки мнению ряда членов Президиума Хрущев решил отправиться в Париж. За день до начала совещания, 15 мая, было объявлено, что в СССР был произведен запуск космического корабля с макетом человека на борту.

16 мая в Енисейском дворце президент Франции Шарль де Голль открыл совещание. Тотчас же Хрущев и Эйзенхауэр попросили слова для внеочередных заявлений. Началось пререкание по поводу того, кому предоставлять слово первому. Каким‑то образом Хрущев добился того, что слово предоставили ему. В течение 45 минут Хрущев зачитывал заранее подготовленное выступление. Однажды Де Голль прервал его, заметив, что Хрущеву не стоит говорить слишком громко, так как акустика в помещении достаточно хорошая.

В своем выступлении Хрущев решительно осудил вторжение самолета У‑2, практику полетов разведывательных самолетов над советской территорией и потребовал извинений от Эйзенхауэра за случившееся. Без этих извинений Хрущев отказывался участвовать в работе совещания. Переводчик Н.С. Хрущева В.М. Суходрев вспоминал:

«Все сидели за круглым столом. Рядом со мной находился госсекретарь США Кристиан Гертер. Во время выступления Хрущева Эйзенхауэр наклонился к Гертеру, и я услышал, как он сказал: "Я не вижу причины, почему бы нам не выступить с заявлением такого рода". На это Гертер ответил: "Нет, нам не следует этого делать"».

Отвечая Хрущеву, Эйзенхауэр объявил, что полеты У‑2 прекращены и не возобновятся. Затем Эйзенхауэр заявил, что в советском космическом корабле, запущенном 15 мая, могут быть камеры, которые могут делать снимки США, поскольку другая сторона Луны была сфотографирована. Извиняться президент США не стал. Как напоминал Таубмэн, Эйзенхауэр в свое время заявил, что ничто не заставит его «так быстро попросить разрешение объявить войну, как нарушение нашего воздушного пространства советским самолетом». Но, видимо, то что было справедливо для США, не считалось справедливым для СССР, с точки зрения американцев. Как обычно, Соединенные Штаты придерживались двойных стандартов. Возмущенный до крайности, Хрущев покинул совещание, но некоторое время оставался в Париже.

Де Голль и Макмиллан предпринимали усилия для того, чтобы примирить Хрущева и Эйзенхауэра. Они предложили провести второе заседание. Хрущев же требовал от Эйзенхауэра извинений. Очевидцы утверждают, что Макмиллан чуть не плакал, пытаясь спасти конференцию. Он встречался с Хрущевым, но тот был непреклонен. Эйзенхауэр же наотрез отказывался принести извинения.

18 мая Хрущев выступил на пресс‑конференции в Париже, на которую собралось около двух тысяч корреспондентов. Он заявил, что полет У‑2 – это оскорбление СССР. «Мы с оскорблениями мириться не можем. У нас есть гордость и достоинство». По мере того как Хрущев зачитывал заранее подготовленный текст, кое‑кто из присутствовавших стал выражать свое отношение к заявлению Хрущева выкриками или обычными для американцев возгласами не‑одобрения: «бу‑у‑у». Прервав чтение, Хрущев обратился к присутствовавшим: «Хочу сразу ответить тем, кто здесь «укает». Меня информировали, что подручные канцлера Аденауэра прислали сюда своих агентов из числа фашистов, недобитых нами под Сталинградом. Они тоже шли в Советский Союз с «уканьем». А мы так им «укнули», что сразу на три метра в землю вогнали. Так что вы «укайте», да оглядывайтесь. Если остатки недобитых фашистских захватчиков будут «укать» против нас… то мы их «укнем» так, что они костей не соберут!»

Как и «дух Женевы», «дух Кемп‑Дэвида» просуществовал недолго. Срыв Парижского совещания Большой четверки свидетельствовал о провале попыток Хрущева добиться поворота в международных отношениях в сторону разрядки напряженности между двумя противоборствующими военно‑политическими блоками. Для Пекина эти события доказывали ошибочность хрущевского курса на сближение с Западом. 10 июня на заседании Исполкома Всемирной Федерации профсоюзов (ВФП) в Пекине два представителя Китая выступили с резким осуждением политики СССР в области разоружения, так как, по их словам, она порождала «неоправданные иллюзии» в сознании масс.

Через 10 дней после этого события должен был открыться III съезд Румынской рабочей партии (РРП). По пути из Пекина в Бухарест китайская делегация на этот съезд во главе с мэром Пекина Пынь Чженем остановилась в Москве. Там состоялись переговоры с советским руководством. Об их участниках и содержании ничего не было известно. Однако сразу же после завершения этих переговоров в Румынии узнали, что во главе советской делегации на съезд РРП поедет Хрущев. Как оказалось, Хрущев решил продолжить свой спор с китайскими руководителями в Бухаресте.

В своем выступлении на съезде РРП Хрущев критиковал тех, кто «механически» повторяют слова Ленина об империализме. Он опять вспомнил о «детской болезни левизны» и обратил внимание на то, что носители этой «болезни» не учитывают «современных обстоятельств». В своей ответной речи Пынь Чжень заявил, что империализму нельзя доверять, сославшись на полет У‑2 и провал Парижского совещания. Он противопоставлял «доверчивость империализму» национально‑освободительную борьбу народов Алжира и Кубы против империализма. Он атаковал Тито и «других югославских ревизионистов» за их попытки подорвать единство международного коммунистического движения.

Тем временем заведующие отделами ЦК КПСС Б.Н. Пономарев и Ю.В. Андропов вели переговоры с делегациями различных компартий, приглашенных на съезд РРП. Они вручали участникам переговоров 80‑страничный меморандум, в котором критиковались взгляды китайского руководства по вопросам войны и мира. По словам Э. Крэнкшоу, меморандум «произвел шок среди большинства делегатов, не ожидавших, что две величайшие партии в коммунистическом движении имеют серьезные разногласия по основным политическим вопросам. Но в меморандуме не было ничего такого, что бы подготовило их к последовавшему взрыву страстей и эмоций».

25 июня, в последний день работы съезда РРП, открылось совещание компартий. Регламент выступлений был ограничен 20 минутами. Подавляющее большинство делегатов, за исключением албанских, выступили в поддержку советской интерпретации идеологических споров с КПК, изложенных в меморандуме. В то же время все высказались за необходимость решения споров в товарищеской дискуссии. В своем выступлении Пынь Чжень заявил, что он внимательно выслушал критические замечания и передаст их руководству КПК. Однако он счел многое в этой критике несправедливым. Он заявил, что правительство Китая поддержало визит Хрущева в США и его позицию, занятую на Парижском совещании. Но Пынь Чжень не может поверить тому, что империалисты не попытаются развязать новую войну.

К этому времени китайская делегация распространила среди участников совещания текст 80‑страничного письма, направленного КПСС в Пекин. Крэнкшоу подчеркивал, что «этот документ сильно отличался от меморандума 21 июня, предназначенного для международного коммунистического движения». Письмо КПСС, «предназначенное лишь для китайских глаз, по тону было задиристым и злым, несобранным по конструкции и охватывающим множество тем (оно было похоже на собственные речи Хрущева). Руководство КПК обвинялось в национализме и осуждалось за нежелание сотрудничать с СССР в военной области. По мнению Крэнкшоу, «это было похоже на разнос, устроенный рассерженным отцом своему взбунтовавшемуся сыну». Как отмечал Крэнкшоу, публикация письма «серьезно подрывала то впечатление, которое русские старались до этого создать: что они спорят с китайцами, сожалея об их заблуждениях, но не злясь на них».

После того как советская делегация узнала о распространении этого письма, слово взял Хрущев. Он был единственным участником совещания, который нарушил регламент и говорил значительно более положенных 20 минут. Как часто с ним случалось, он отбросил заранее подготовленный текст. В своей речи Хрущев впервые публично атаковал Мао Цзэдуна. Он заявил, что Мао Цзэдун ведет себя как «новый Сталин», что он «не думает об интересах кого бы то ни было, кроме собственных, и создает теории, оторванные от реалий современной жизни». Он назвал Мао Цзэдуна «ультралевым, ультрадогматиком, левым ревизионистом». Хрущев заявил, что китайцы много говорят о войне, но ничего не смыслят в современной войне. Он осудил нападение Китая на Индию. Поссорившись с правительством Индии, говорил Хрущев, китайское руководство не только отказалось работать вместе с СССР по превращению Индии в социалистическую страну, но нанесли удар этому делу. Хрущев обрушился и на методы хозяйствования в Китае и внутреннюю политику китайского руководства. Советское руководство, заявлял Хрущев, осуждает создание коммун и движение «великого скачка». Развитие экономики страны должно быть равномерным, а не осуществляться «скачками и прыжками», поучал Хрущев.

В ответ выступил Пынь Чжень. Как утверждал мэр Пекина, ему стало ясным, что «Хрущев специально организовал совещание компартий для нападок на КПК и Мао Цзэдуна». Мэр Пекина осудил переменчивую тактику Хрущева в отношении империалистических держав, которая лишь сбивает с толку народные массы. Что же касается того, что китайцы не смыслят в современной войне, то, по словам Пынь Чженя, они доказали обратное в ходе корейской войны и японо‑китайской войны.

Хрущев ничего не ответил Пынь Чженю. Участники совещания приняли коммюнике, в котором содержались общие фразы о борьбе народов мира против империализма. Содержание же дебатов на совещании огласке не подлежало. Однако вскоре во всем мире узнали о споре в Бухаресте. Стали известны и грубые выпады Хрущева против китайских руководителей, сделанные им в приватных беседах. Широкую известность получила фраза Хрущева по поводу строительства «народных коммун» в Китае: «Без штанов ходят, а тоже – кричат о коммунизме!» По мнению В.Е. Семичастного, «Хрущев временами высказывался о Мао Цзэдуне весьма нелицеприятно. Многие из его слов, пожалуй, лучше не вспоминать теперь. Случалось, он переставал себя контролировать и позволял при своей импульсивности открыто выражать свою неприязнь. Он с пренебрежением осуждал даже те шаги Мао, которые ранее и весьма похожим образом предпринимал сам». Такого же мнения придерживался и В.В. Гришин, который замечал: «Ухудшению наших отношений с Китаем в значительной мере способствовала бестактность по отношению к Мао Цзэдуну, которого Н.С. Хрущев публично называл "старой калошей" и награждал другими эпитетами». По оценке Д.Т. Шепилова, «исходным фактором субъективного порядка, который положил начало конфликту и отравил всю атмосферу советско‑китайских отношений, была, несомненно, хрущевская разнузданность. Из всех зол, совершенных Хрущевым за «великое десятилетие» его правления, разрыв с Китаем был, пожалуй, наибольшим злом».

29 июня 1960 года «Правда» и «Женьминьжибао» опубликовали редакционные статьи, посвященные Бухарестскому совещанию. Из их содержания было ясно, что позиции КПСС и КПК прямо противоположны. В июле по распоряжению Хрущева был закрыт китайский журнал «Дружба», издававшийся в Москве на русском языке. Вслед за этим в журнале «Коммунист» была опубликована редакционная статья, в которой говорилось, что «лишь доктринеры, а не революционеры не могут понять значение мирного сосуществования в современных условиях».

Вскоре от словесных баталий Хрущев перешел к мерам экономического воздействия на Китай. В июле 1960 года было принято решение отозвать всех советских специалистов из Китая. Немедленно из Китая были отозваны 1390 советников, разорвано 343 контракта, прервано 257 совместных проектов. Против этих решений, приведших к фактическому разрыву союза с Китаем, выступали посол СССР в Пекине Червоненко, сотрудники международного отдела ЦК. Но они не смогли переубедить Хрущева. Советско‑китайская торговля сократилась в 2 раза в 1961 году, а советский экспорт 1962 года в Китай составил лишь 25 процентов того, что было в 1959 году. Последствиями разраставшегося конфликта стали не только утрата дружеских связей с великим соседом, но и вооруженные конфликты на советско‑китайской границе, а также огромные затраты на превращение протяженной восточной границы в мощную систему оборонительных укреплений.

Ухудшение отношений с главным союзником СССР произошло в то время, когда кризис хрущевского курса на разрядку международной напряженности углублялся. 12 июля 1960 года Хрущев объявил, что 1 июля американский самолет РБ‑47 с двумя пилотами на борту пересек советскую границу в Баренцевом море, в районе мыса Святой Нос. «И вот возле Святого Носа они и сунули к нам свой нос», – объявил Хрущев. (Американцы же утверждали, что самолет был сбит в нейтральных водах.) Хрущев заявил: «Провокационный полет американского военного самолета РБ‑47 свидетельствует о том, что майские заверения президента Эйзенхауэра в Париже о прекращении шпионских полетов в пределы Советского Союза не стоят ломаного гроша. Правительство США не отказалось от политики осуществления актов агрессии против Советского Союза». Хрущев пригрозил США, что еще одно вторжение американских самолетов на советскую территорию будет иметь самые серьезные последствия для страны‑агрессора.

Одновременно Хрущев сделал ряд заявлений, которые должны были доказать, что, вопреки китайским обвинениям, СССР готов прийти на помощь народам, борющимся против империализма. В это время острая ситуация сложилась вокруг Кубы. Победа 1 января 1959 года повстанцев во главе с Фиделем Кастро над армией проамериканского диктатора Ф. Батисты и установление революционного строя в десятках морских милях от США вызвала неприязнь Вашингтона. Последняя попытка в этом регионе выступить против диктата США была предпринята в Гватемале, но она была раздавлена американскими наемниками, свергнувшими законное правительство X. Арбенса в июне 1954 года. После национализации на Кубе американских сахарных компаний в середине 1960 года США при поддержке ряда латиноамериканских стран стали разрабатывать планы интервенции против Кубы.

9 июля 1960 года, выступая на Всероссийском съезде учителей, Хрущев заявил: «Мы… используем все для того, чтобы поддержать Кубу, ее мужественный народ в борьбе за свободу и независимость, которую он завоевал под руководством своего национального вождя Фиделя Кастро… Не следует забывать, что теперь Соединенные Штаты не находятся на таком недосягаемом расстоянии от Советского Союза, как прежде. Образно говоря, в случае необходимости советские артиллеристы могут своим ракетным огнем поддержать кубинский народ, если агрессивные силы в Пентагоне осмелятся начать интервенцию против Кубы. (Бурные, продолжительные аплодисменты.) И пусть в Пентагоне не забывают, что, как показали последние испытания, у нас имеются ракеты, способные падать точно в заданный квадрат на расстоянии 30 тысяч километров». Правда, Хрущев тут же поправился: «Вот мне передали записку, в которой пишут, что я, видимо, оговорился: ракета пролетела не 30, а 13 тысяч километров. Но и этого достаточно. 30 тысяч, конечно, оговорка, и я хочу уточнить цифру, потому что мое выступление транслируется и надо, чтобы Пентагон зарегистрировал, что это была оговорка». А через пару месяцев Хрущев объявил, что ракеты, которыми он собирался защитить Кубу, являются «символическими». Получалось, что все грозное заявление было «оговоркой».

Другой страной, которой Хрущев в июле 1960 года обещал оказать помощь, стала бывшая бельгийская колония – Конго. Предоставление в конце июня 1960 года независимости Конго сопровождалось беспорядками и насилием. Для защиты белого населения в только что освободившуюся от колониального гнета страну были введены бельгийские парашютисты. В своем заявлении от 13 июля советское правительство осудило вмешательство Бельгии в дела Конго и заявило о своей готовности помочь правительству Конго во главе с Патрисом Лумумбой. Заявление предупреждало и «о тяжелой ответственности, которая ложится на руководящие круги западных держав». 20 августа на Президиуме ЦК было принято решение оказать правительству П. Лумумбы срочную помощь в создании национальной конголезской армии и укреплении ее обороноспособности. Однако 5 сентября президент Конго Ж. Касавубу сместил П. Лумумбу с поста премьер‑министра. Последний не признал законности действий президента. 11 сентября 5 самолетов Ан‑12 вылетели с грузом оружия из Москвы в столицу Гвинеи Конакри, чтобы затем продолжить путь в Конго. Но еще раньше войска ООН, вступившие к этому времени в Конго, закрыли все аэропорты этой страны. Хрущев возложил ответственность за это решение на генерального секретаря ООН Дага Хаммаршельда. Советский Союз втягивался во внутриконголезский и международный конфликт.

События в Конго совпали с большими переменами и в остальных частях Африки. Значительная часть «черного континента» обрела независимость в течение 1960 года: если к началу этого года в Африке было 10 суверенных государств, то к концу года их стало 27. Колониальная система стремительно разваливалась. Советское правительство решительно поддерживало процесс деколонизации и изъявляло готовность оказывать помощь новым суверенным государствам.

Происходившие события служили Хрущеву доказательством того, что успехи СССР в создании ракетно‑ядерного потенциала и активная внешняя политика СССР под лозунгами мирного сосуществования и всеобщего разоружения способствуют ослаблению позиций империализма. Он видел в этом свидетельство ошибочности заявлений китайских руководителей о вреде политики мирного сосуществования. Чтобы доказать жизнеспособность своего курса на разрядку международной напряженности, Хрущев решил предпринять новую попытку вернуться к дискуссии о всеобщем и полном разоружении. 10 августа Хрущев в своих ответах на вопросы газеты «Правда» сообщил, что он намерен поехать в Нью‑Йорк в качестве главы советской делегации на сессию Генеральной Ассамблеи ООН. При этом он сообщал, что «стремится к тому, чтобы Генеральная Ассамблея признала всеобщее и полное разоружение стержневым вопросом».

Через десять дней после этого заявления в СССР был произведен успешный запуск космического корабля с двумя собачками – Белкой и Стрелкой. После суток пребывания на околоземной орбите корабль приземлился. Этим была продемонстрирована возможность полета живых существ в космосе и их успешного возвращения. В то же время, как всегда, космические достижения координировались с событиями в политической жизни страны.

Решение Хрущева ехать на Генеральную Ассамблею ООН привело к тому, что делегации советских союзников также возглавили руководители этих государств. Вслед за этим руководители блока неприсоединившихся стран (Неру, Насер, Нкрума, Сукарно, Тито), а также ряда других стран Азии, Африки и Латинской Америки, включая президента Гвинеи Секу Туре, главу государства Камбоджи Нородома Сианука, премьер‑министра Кубы Фиделя Кастро, также решили направиться на ассамблею ООН. На сессию направились также премьер‑министры Великобритании, Австралии, Канады. Никогда ни раньше, ни прежде столь много делегаций ООН не было представлено на таком высоком уровне. Такое собрание мировых руководителей открывало возможности для проведения различных переговоров по актуальным международным вопросам. В этих условиях Хрущев решил воспользоваться трибуной ООН для того, чтобы объявить СССР наиболее решительным поборником дела деколонизации. Было решено подготовить проект «Декларации о предоставлении независимости колониальным странам и народам». Теперь тема разоружения отступала на второй план по сравнению с темой антиколониализма.

Одновременно Хрущев внес предложение о замене единоличного поста Генерального секретаря ООН – коллективным органом, состоящим из трех человек и представлявшим три группы стран – социалистические, капиталистические и развивающиеся. Во‑первых, таким образом, Хрущев стремился усилить влияние СССР и его союзников на деятельность ООН. Во‑вторых, Хрущев демонстрировал свое желание усилить роль развивающихся стран. В‑третьих, это предложение было вызвано той кампанией, которую Хрущев развернул против тогдашнего Генерального секретаря ООН Дага Хаммаршельда.

Сравнительно недавно Хрущев был в хороших отношениях с Хаммаршельдом и даже, как вспоминал Суходрев, катал его на лодке в Пицунде, пытаясь в течение получаса общаться с ним без переводчика. Теперь Хаммаршельд стал для Хрущева личным врагом наряду с Аденауэром, Никсоном, Мао Цзэдуном, покойным Сталиным и покойным академиком Вильямсом. Хрущев развернул против Хаммаршельда кампанию, требуя его отставки. Хрущев заявлял: «Действия господина Хаммаршельда по существу смыкаются с политикой стран, которые стояли и стоят на позициях колониализма». Хрущев явно игнорировал сложность положения Генерального секретаря ООН и запутанность ситуации в Конго. Об этом свидетельствовала сама судьба Хаммаршельда. Во время поездки в Конго в сентябре 1961 года с целью разрешить кризис в этой стране, его самолет, пролетавший над мятежной конголезской провинцией Катанга, был сбит ракетой, и Хаммаршельд погиб.

Возможно, что причиной для нового визита Хрущева в Америку явилось и его желание добиться поражения еще одного своего личного врага – Ричарда Никсона. К этому времени по мере подготовки к выборам президента США, которые должны были состояться в начале ноября 1960 года, съезды двух ведущих партий США – демократической и республиканской – уже выдвинули своих кандидатов. Сенатор Д.Ф. Кеннеди был выдвинут от демократов, вице‑президент США P.M. Никсон – от республиканцев. Для Хрущева избрание Никсона на пост президента представлялось бедствием. Сведения же, которыми располагал о сенаторе Кеннеди Хрущев, не говорили, о том, что тот является активным и последовательным борцом против СССР. Не исключено, что Хрущев рассчитывал своими выступлениями в ООН и возможными встречами с американскими политическими деятелями повлиять на ход кампании по выборам президента США.

На сей раз Хрущев решил отправиться в Америку на теплоходе «Балтика» (ранее он назывался «Вячеслав Молотов»), который стартовал 9 сентября в Балтийске. Вместе с Хрущевым на борту находились главы делегаций Украины и Белоруссии, являвшиеся членами ООН с ее основания, – Подгорный и Мазуров. На «Балтике» отправились и главы делегаций других европейских социалистических стран, входивших в ООН: Польши (В. Гомулка), Чехословакии (А. Новотный), Венгрии (Я. Кадар), Болгарии (Т. Живков). ГДР в это время еще не входила в ООН, делегацию Югославии не пригласили к этому вояжу, а делегации Румынии и Албании во главе с Г. Георгиу‑Дежем и М. Шеху не присоединились к пассажирам «Балтики».

Как вспоминал Суходрев, «вместе с каждым руководителем отправился полный комплект охраны, переводчики, помощники, секретари. «Балтика» превратилась в своеобразный плавучий офис. На борт постоянно поступали шифрованные телеграммы, также и с теплохода шли различные шифровки. Отправлялись материалы в газеты… Журналисты писали статьи, а мы, переводчики, корпели над речью Хрущева. Текст нам поступал по мере готовности. Он был велик – рассчитан на два с половиной часа чтения». Однако для многих эта поездка превратилась в санаторный отдых. По словам Суходрева, «Работали два ресторана, жизнь – как в санатории: с такого‑то часа до такого‑то – обед, с такого по такой – ужин и так далее». Правда, как отмечал Суходрев, скоро судно вышло в Атлантический океан, и началась качка. «Количество едоков в ресторане начало таять. И за главным столом, где восседали руководители, постепенно становилось все более пустынно. А в какой‑то момент Хрущев оказывался в одиночестве… К чести Никиты Сергеевича надо отметить, что он не только ни одного обеда не пропустил, но и ни одного фильма из тех, что показывали по вечерам. Каждый день он гулял по палубе, играл в разные палубные игры, особенно нравилась ему одна, в которой особой клюшкой надо было толкать специальные шайбы по разграфленной площадке. Он втянулся в эту игру и втянул в нее Яноша Кадара».

19 сентября теплоход прибыл в Нью‑Йорк. Встреча, которая была оказана Хрущеву и другим руководителям социалистических стран по прибытии, разительным образом отличалась от приема Хрущева почти год назад в аэропорту Эндрюс‑Филдс. Сказывалось заметное ухудшение в советско‑американских отношениях. Суходрев вспоминал: «На подходе к Нью‑Йоркской гавани навстречу нам вышел довольно внушительных размеров катер. Он был заполнен демонстрантами. В руках они держали плакаты с враждебными лозунгами. Они также выкрикивали их во весь голос через мегафон». «Нью‑Йорк таймс» воспроизвела речевку, которую скандировали демонстранты: «Roses are red, violets are blue, Stalin is dead, what about you?» (В вольном переводе это означало: «Красные розы, фиалки голубые, Сталин скончался, а ты что ж не в могиле?»)

Правда, и на этот раз многие американцы направляли доброжелательные письма и подарки Хрущеву. Но теперь этому активно препятствовали американские власти. Когда одна женщина решила переслать по почте приготовленный ею пирог для Хрущева, полиция задержала его, якобы под предлогом поиска взрывчатки, женщину же нашли и отвели в участок. Через сутки пребывания там женщина не только отказалась от своего подарка, но соорудила из наручников и цепей символический «пирог», который сопроводила надписью «душителю свободы» и направила его в Представительство СССР. Официальная Америка всеми силами старалась показать Хрущеву, что его визит нежелателен.

Недружелюбный прием Хрущева усугублялся тем, что «Балтика» пришвартовалась к старому, полуразрушенному пирсу. Как писал Суходрев, «наш посол предупредил, что аренда хорошего пирса будет стоить очень дорого, и Никита Сергеевич распорядился не тратить денег, а подыскать что‑нибудь подешевле. Дальше – больше: как оказалось, профсоюз портовых рабочих демонстративно отказался обслуживать корабль «врага». Пришлось на воду спустить шлюпку, на которой матросы доставили причальный конец на берег и пришвартовали корабль». Никто из официальных лиц США не прибыл для встречи Хрущева и его спутников. Тем не менее Хрущев в своем заявлении, сделанном в нью‑йоркском порту, выразил надежду на возможность ведения переговоров с Эйзенхауэром в стенах ООН. Он явно пытался восстановить добрые отношения с президентом США и доказать своим критикам, что его усилия по налаживанию отношений с ним были ненапрасными. Однако переговоры с Эйзенхауэром не состоялись. Президент США выступил на Генеральной Ассамблее 22 сентября с «парадной речью» и затем сразу же покинул Нью‑Йорк. Расчет Хрущева вернуться к «духу Кемп‑Дэвида» провалился.

Хрущев выступил на сессии на следующий день – 23 сентября. Суходрев вспоминал: «Зал был переполнен. Многие пассажи в его выступлении встречались громом аплодисментов, исходивших прежде всего от наших союзников. Хрущев не отступал от текста. Иногда, отхлебывая из стоявшего перед ним стакана боржоми, он, как всегда, нахваливал этот напиток и советовал попробовать его всем присутствующим». В течение двух с лишним часов Хрущев говорил об основных проблемах международной жизни. Он внес на рассмотрение сессии «Основные положения договора о всеобщем и полном разоружении». Этот проект повторял идею, выдвинутую год назад, и Хрущев высказал недовольство тем, что «в области разоружения за прошедший год дело не продвинулось ни на шаг».

Он решительно осуждал «линию» «на разжигание "холодной войны"» и предупреждал об опасности столкновения этой «линии» с «линией» «на разрядку международной напряженности». Если эти линии столкнутся, говорил Хрущев, «это будет страшный момент». Он утверждал, что «темные силы, которым выгодно поддерживать международную напряженность, цепко держатся за свои позиции. Это – маленькая горстка людей, но она довольно влиятельная и оказывает большое воздействие на политику в своих государствах». В качестве примера этого Хрущев привел полеты самолетов У‑2 и РБ‑47. СССР внес вопрос «Об угрозе всеобщему миру, создаваемой агрессивными действиями США против Советского Союза» на рассмотрение Генеральной Ассамблеи. «Союзники Соединенных Штатов Америки, – продолжал Хрущев, – упрекают нас иногда в том, что мы излишне сурово критикуем американское правительство. Но прикидываться добренькими, снисходительно похлопывать по плечу организаторов международных провокаций значило бы оказывать скверную услугу делу мира… Полеты американских шпионских самолетов поучительны и в другом отношении. Они с особой наглядностью показали, какую опасность для мира представляет паутина американских военных баз, опутавшая десятки государств в Европе, Азии, Африке и Латинской Америке. Словно глубокий источник опасной инфекции в организме, эти базы разрушают нормальную политическую и экономическую жизнь государств, которым они навязаны».

Несмотря на то что правительство Лумумбы уже девять дней, как было свергнуто в результате переворота, осуществленного полковником Мобуту, Хрущев, как обычно, не желал признавать своего поражения и требовал направить в Конго «войска ООН, сформированные из частей африканских и азиатских стран», которые бы находились там под контролем правительства Патриса Лумумбы.

Особое внимание Хрущев обратил и на ситуацию вокруг Кубы. Он призвал: «Организация Объединенных Наций должна сделать все, чтобы отвести от Кубы нависшую угрозу вмешательства извне. Позволить довести дело до новой Гватемалы значило бы развязать события, последствия которых вряд ли кто‑либо сейчас в состоянии предвидеть».

Вскоре Хрущев еще раз продемонстрировал свою солидарность с революционной Кубой и ее вождем, посетив Фиделя Кастро в гостинице в негритянском районе Нью‑Йорка Гарлеме. Эта была первая встреча между руководителями СССР и Кубы. А. Аджубей вспоминал: «Хрущев отправился к Фиделю Кастро, созвонившись с ним по телефону. Он не предупредил полицию и другие службы безопасности о своем намерении, так как считал, что любой член делегации, работающий на Ассамблее ООН, имеет право свободно передвигаться по городу в районе Манхэттена. Поначалу автомобиль Хрущева спокойно ехал в общем ряду. Но на полдороге полиция перехватила его машину и одним своим присутствием, воем сирен, неуклюжими маневрами привела в смятение весь поток транспорта. Возникла грандиозная сумятица… Многие водители поняли, из‑за чего это вавилонское столпотворение. Добавилось и политическая злость. В машину Хрущева полетели помидоры и яблоки, раздались ругательства… Спасло только мастерство и хладнокровие советского шофера. Возле гостиницы бурлила толпа. Негры, пуэрториканцы, бежавшие с Кубы "контрас"[2]. Одни выкрикивали приветствия, другие – проклятия».

«Охрана Хрущева «пробила» узкий проход в толпе и протолкнула Никиту Сергеевича в холл. Лифт поднял его на этаж к Фиделю Кастро. В небольшой комнате не то, что сесть, стоять было негде. Хрущев и Кастро обнялись… Я понял, почему Хрущев решил поехать к Кастро. Одно дело – принимать его в официальной резиденции советского правительства при ООН, другое – встретиться здесь, в Гарлеме, не чинясь возрастом и положением, по‑братски. Набившийся в комнату народ, радостно возбужденный, расступился и дал возможность Никите Сергеевичу и Фиделю Кастро поговорить некоторое время с глазу на глаз. За окном на площади перед гостиницей бушевал теперь уже стихийный митинг. Куда‑то исчезли «кон‑трас», и вся площадь взрывалась громом приветствий: "Хрущев!", "Кастро!", "Патриа о муэрте!" – "Родина или смерть!"»

Помимо Кубы Хрущев в своем первом выступлении в ООН объявил о солидарности СССР со всеми народами, борющимися за национальное освобождение. Он говорил: «Нет нужды подробно описывать здесь бедственное положение более 100 миллионов человек, все еще томящихся в колониальной неволе… Подобно вулкану, кипит и бурлит Африка! Около 6 лет ведет героическую самоотверженную борьбу за национальное освобождение алжирский народ. Все решительнее поднимаются на борьбу за свои права народы Кении, Танганьики, Уганды, Руанда‑Урунди, Анголы, Мозабика, Северной Родезии, Южной Родезии, Сьерра‑Леоне, Юго‑Западной Африки, Занзибара, а также Западного Ириана, Пуэрто‑Рико[3]и многих других колоний… Сейчас, когда льется кровь колониальных народов, невозможно отвернуться, закрыть глаза на это кровопролитие и делать вид, что царит мир». Так было положено начало политическим кампаниям в СССР в защиту всех перечисленных народов, а затем оказанию обильной советской помощи многим из этих стран после достижения ими независимости.

Хрущев провозгласил: «Советский Союз, верный политике мира и поддержки борьбы угнетенных народов за национальную независимость, провозглашенной основателем Советского государства В.И. Лениным, призывает Организацию Объединенных Наций поднять голос в защиту справедливого дела освобождения колоний и незамедлительно принять меры к полной ликвидации колониального режима управления… Советское правительство считает, что наступило время поставить вопрос о полной и окончательной ликвидации колониального режима управления во всех его видах и разновидностях, с тем, чтобы покончить с этим позором, варварством и дикостью». Затем Хрущев зачитал некоторые из положений «Декларации о предоставлении независимости колониальным странам и народам», которая прилагалась к его выступлению.

Далее Хрущев привел многочисленные примеры того, как территории, населенные национальными меньшинствами царской России, добились значительного экономического, социального и культурного прогресса при советской власти. Таким образом он указывал на преимущества социалистического устройства для преодоления народами бывших колоний своей отсталости. Он подчеркивал: «Мы гордимся тем, что на опыте бывших окраин России доказана возможность для стран Востока в течение жизни одного поколения покончить с отсталостью, с нищетой, болезнями, невежеством и подняться до уровня экономически передовых стран».

Оценивая выступление Хрущева, Суходрев писал: «Сразу скажу, что в конечном счете декларация о ликвидации колониализма была принята на основе нашего проекта. И добавлю, что с тех пор, можно сказать, с легкой руки Хрущева, вопрос, озаглавленный "О выполнении декларации о предоставлении независимости колониальным и зависимым странам и народам", в качестве отдельного пункта включался в повестки дня всех последующих сессий Генеральной Ассамблеи ООН вплоть до наших дней. Получилось, что в том году мы со своим "главным вопросом" угадали».

Нет сомнения в том, что если бы Хрущев уехал с Генеральной Ассамблеи вскоре после своего выступления, его участие в ее 15‑й сессии запомнилось бы главным образом в связи с внесением антиколониальной декларации, которая долгие годы являлась важным документом ООН.

Однако прибытие в Америку на борту «Балтики» предполагало, что Хрущев намерен долго и основательно находиться в США. Правда, в отличие от сентября 1959 года, Хрущеву американские власти не намеревались открыть путь в США, за исключением Нью‑Йорка и его окрестностей. Власти же Нью‑Йорка ограничили возможность для передвижений Хрущева, ссылаясь на невозможность обеспечить ему безопасность. Хрущев, поселившийся в представительстве СССР при ООН в центре Манхэттена, не имел возможности даже погулять по городу, а поэтому, чтобы подышать воздухом, он стал выходить на балкон представительства.

Об этом узнали журналисты, которые стали осаждать советское представительство. Они задавали вопросы Хрущеву с тротуара. Так начались импровизированные пресс‑конференции Хрущева, которые он давал с балкона представительства. На всю улицу Хрущев сокрушался по поводу ограничения его передвижения, атаковал политику США, выражал солидарность с борьбой народов Африки и восхвалял советскую политику мира. Однажды в доме напротив группа американских студентов стала с вызовом Хрущеву петь американский гимн. Хрущев ответил исполнением первых строк «Интернационала». На тротуаре под балконом была толчея, на улице возле представительства возникали автомобильные пробки. Этот спектакль напоминал отчасти те сценки, которые разыгрывал Хрущев год назад во время своей поездки по США, и он снова доставлял обильный материал репортерам.

Хрущев внес зрелищность и в дебаты на сессии Генеральной Ассамблеи. По словам Суходрева, Хрущев упорно не желал признавать особенности распорядка дня в ООН: «Поражая всех, он являлся на утреннее и дневное заседание к самому началу. Опытный в этих делах Громыко напрасно уговаривал его не торопиться, мол, заседания Генассамблеи никогда не начинаются вовремя. Но Хрущев говорил: "Ничего не знаю. По регламенту заседание начинается в одиннадцать. Именно тогда мы там и будем". Делать было нечего. Ехали. Хрущев входил в пустой зал. Подходил к тем креслам, которые занимала наша делегация. Потом в недоумении бродил по вестибюлю или выходил в ооновский сад, возмущался здешними порядками. В Верховном Совете подобного представить было нельзя. Посмел бы там кто‑нибудь опоздать к началу или во время заседания разгуливать по залу. Все эти дни в нем, наверное, копилось недовольство». Однажды он даже выступил с осуждением тех делегатов, которые вместо того, чтобы присутствовать на заседаниях, гуляют по Нью‑Йорку.