ИНТРИГИ ВОКРУГ ТРОНА

Кейт Эмерсон

Отказать королю

 

Тайны при дворе Тюдоров — 5

OCR: Dinny; Spellcheck: ilina

Кейт Эмерсон «Отказать королю»: Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»; Белгород, Харьков; 2013

Оригинальное название: Kate Emerson «The King's Damsel», 2012

ISBN 978-5-9910-2435-8, 978-966-14-5208-3

Перевод: Н. Рогова

Аннотация

 

Юная Томасина Лодж — верная фрейлина принцессы Марии, дочери короля Генриха VIII. При дворе даже королевская дочь не может быть уверена в завтрашнем дне, тем более что сердце монарха принадлежит коварной Анне Болейн. Желая помочь Марии, Томасина переходит на службу к королеве Анне, чтобы следить за ней, но неожиданно привлекает к себе внимание любвеобильного короля Генриха. Ревность и подозрения Анны растут с каждым днем, и Томасина не знает, сможет ли она выстоять против такого сильного врага...

 

Кейт Эмерсон

Отказать королю

 

ИНТРИГИ ВОКРУГ ТРОНА

Пожалуй, трудно найти эпоху в истории средневековой Англии, которая столь же привлекала бы писателей, как время короля Генриха VIII, правившего с… Великий грешник был наказан: за пять лет до смерти он стал таким тучным, что… В окружении королевской семьи мнения по поводу развода, а затем и нового брака Генриха полярно разделились. Тэмсин…

ГЛАВА 1

 

АВГУСТ 1525 ГОДА

Вороной жеребец по кличке Светоч Хартлейка сразу почувствовал, что на душе у меня неспокойно. Стоило мне начать расчесывать особым гребнем с ежовыми… — Ты ведь все понимаешь... — горестно прошептала я. — Ты ведь чувствуешь, что… Отец мой обожал своего вороного и всегда приказывал седлать его, даже когда выезжал на обычную прогулку. Мой брат…

ГЛАВА 2

 

Церковь Иоанна Крестителя в Гластонбери не имела своего отца-настоятеля. В ней служил приходской священник, имевший четверых помощников на жаловании. Одного из этих помощников звали Джаспер Этвелл. Он занимал свой пост уже много лет, и потому все почтительно именовали его сэром Джаспером. Бланш доверяла ему — не то, что Хьюго Уинну. Вот почему в тот день, когда мы прибыли в наш дом в Гластонбери, она немедленно послала за сэром Джаспером. Не прошло и часа, как помощник священника явился к нам.

В отличие от нашего управляющего, сэр Джаспер был высок ростом. Голова у него была лысая как колено, а сам он — тощий как жердь, нос длинный и унылый, подбородка не было вовсе, лицо обезображено оспой, которую он перенес много лет назад. Сэр Джаспер внимательно выслушал рассказ Бланш о последних событиях, не прерывая ее ни единым словом, прочел письмо сэра Лайонела, щуря свои близорукие глаза, и только после этого осмелился взглянуть на мачеху и меня. Мы вновь, как накануне в наших покоях, сидели бок о бок, но теперь Бланш крепко держала меня за руку.

— Что ж... — промолвил сэр Джаспер, возвращая мне письмо, — сказать тут особо нечего...

— Правду ли говорит нам Хьюго? — прервала я его. — Действительно ли посторонний человек может стать моим опекуном?

— Боюсь, тебе придется с этим смириться, — произнес сэр Джаспер, постаравшись, чтобы его высокий и резкий голос звучал успокаивающе, но его слова заставили меня вскочить на ноги в сильнейшем волнении.

— Это несправедливо! — воскликнула я. — Моей опекуншей должна быть вдова моего отца!

Я была совершенно уверена в том, что и отец, и Стивен хотели бы именно этого.

— Дитя мое, в нашей жизни много несправедливого, и тебе это предстоит понять...

Сэр Джаспер протянул руку в попытке успокоить меня; но я отшатнулась. И в глаза ему мне смотреть не хотелось. Я страшилась увидеть в них подтверждение того, что уже почувствовала — ему меня жалко.

— К сожалению, ты не достигла четырнадцатилетнего возраста до того, как скончались твой отец и брат, — добавил он.

— Какая разница? — спросила Бланш.

— Разница тут очень большая, я бы даже сказал — огромная. По закону, если девушка становится наследницей, когда ей уже исполнилось четырнадцать лет, она получает возможность управлять своим движимым и недвижимым имуществом, при условии, конечно, что она ни с кем не помолвлена. Такой девушке опекун не нужен.

Я принялась быстро считать в уме. Я знала день своего рождения — помнила, как мама, умершая, когда мне было восемь лет, говорила, что я родилась в День святого Валентина. В этот день вольные птицы выбирают себе пару, а сердца влюбленных соединяются.

— Значит, через шесть месяцев я освобожусь от опеки этого гнусного сэра Лайонела! — воскликнула я.

Выражение лица сэра Джаспера подсказало мне, что не все так просто, еще до того, как он заговорил:

— К сожалению, тебе придется подчиняться своему опекуну до тех пор, пока ты не станешь совершеннолетней. А до этого у него будут все права, чтобы распоряжаться твоим наследством и твоей участью. Большинство опекунов берут своих подопечных к себе в дом. Если у сэра Лайонела есть сыновья, он наверняка захочет выдать тебя замуж за одного из них, ибо, выкупив у Королевского Суда по делам опеки попечительство над тобою, он получил право выбрать тебе супруга.

Я смотрела на сэра Джаспера в изумлении, но тень, набежавшая на его лицо, и слезы, наполнившие глаза моей мачехи, подтвердили правдивость его слов. Меня обуяло чувство полной беспомощности, а сердце как будто сдавила холодная и жестокая рука. Странная мысль пришла мне на ум: слишком много общего у меня с моим любимым скакуном, со Светочем Хартлейка, — мы оба потеряли самое дорогое в жизни и ни один из нас не вправе распоряжаться собственной судьбой.

 

ГЛАВА 3

 

Стоило мне увидеть сэра Лайонела Даггета, входящего в сад нашего дома в Гластонбери, как я тотчас поняла, что никогда не смогу полюбить этого человека. Скажу больше — я почувствовала презрение к нему, лишь раз взглянув в его надменное лицо. Откуда возникло это чувство? Ведь я тогда про него ничего не знала, а он еще не раскрыл своих намерений разлучить меня с моей мачехой и увезти из тех мест, где мне знаком был каждый камешек, каждая тропинка. И все же что-то в его облике и манере держаться сразу заставило меня чуть ли не задохнуться от ненависти.

— Томасина, ты должна быть любезной с сэром Лайонелом, — полушепотом предупредила меня Бланш, пока наш непрошеный гость приближался к нам. — Улыбнешься — и он будет к тебе снисходителен, нахмуришься — только разозлишь его.

Бланш сидела в беседке, увитой розами, на одной из деревянных скамеек. Моя мачеха казалась совершенно спокойной и невозмутимо вышивала сложный цветочный узор на рукаве[6]. Она не пропускала ни единого стежка, и ни одна морщинка не нарушала гладкости ее бледного чела.

Я, пытаясь придать своему лицу столь же бесстрастное выражение, не сводила глаз со своего опекуна. На первый взгляд, он казался вполне привлекательным мужчиной. Стройный, кареглазый, с иссиня-чёрными кудрями, обрамлявшими загорелое лицо, он не выглядел слишком крепким и могучим, чтобы подавлять тех, кто находится рядом с ним. Как и положено по этикету, он поклонился сначала моей мачехе, а затем и мне. Скамьи, на которых сидели мы с Бланш, стояли под углом друг к другу, и сэр Лайонел вынужден был отступить назад, чтобы мы обе попали в его поле зрения. Мы умышленно расположились с Бланш таким образом, дабы держать нашего гостя на расстоянии.

— Мое почтение, мисс Томасина, — промолвил сэр Лайонел.

Говорил он хрипло, словно страдал от простуды. Впрочем, он не чихал и не кашлял, так что, видимо, такой голос был у него от природы. Слушать его карканье было не слишком приятно, а поскольку я искала в сэре Лайонеле одни недостатки, то быстро занесла «скрипучий голос» в мысленный перечень его непривлекательных черт. Выражение глаз у него было такое, словно он постоянно что-то прикидывал и рассчитывал в уме. При этом мой дерзкий взгляд его не смутил, лишь угольно-черные брови слегка приподнялись.

Стоило нашему гостю вновь повернуться к моей мачехе, как я тотчас увидела, что в профиль его лицо выглядит гораздо менее симпатичным, чем в фас. Чем-то его резкие черты напомнили мне крысу.

— Вы прибыли к нам издалека? — спросила Бланш частью из вежливости, а частью из любопытства, поскольку мы ничего не знали о нашем госте, даже то, где он живет.

— Из Лондона, — последовал его лаконичный ответ. Дальнейшим расспросам он положил конец, сразу же заявив: — Я уезжаю из Гластонбери завтра утром. Мисс Томасина поедет вместе со мной. Она может взять с собой одну служанку.

Бланш от неожиданности уколола себе палец. Хотя сэр Джаспер и предупредил нас, что сэр Лайонел вправе забрать меня с собой, коль скоро он действительно является моим опекуном, моя мачеха провела всю ночь на коленях в молитве и надеялась, что сможет убедить сэра Лайонела оставить меня под ее попечительством.

— Томасина слишком молода, чтобы покинуть отчий дом! — воскликнула она.

Брови моего опекуна поползли вверх в недоумении:

— Ей же исполнилось тринадцать, разве нет? Многие девушки в этом возрасте уже замужем и растят детей.

— Но не Томасина, сэр Лайонел. Хорошо известно, что слишком ранние роды чреваты болезнями как для ребенка, так и для его матери.

Взгляд сэра Лайонела остановился на мне. Мой опекун задумался, а затем произнес:

— Возможно, вы правы. Но, вообще-то, я увожу ее не для того, чтобы выдать замуж. Впрочем, ее отъезд не обсуждается. Решение уже принято.

Собрав все свое мужество, Бланш твердо произнесла:

— Тогда я последую за своей падчерицей, куда бы вы ее ни отправили.

— Нет, леди Лодж, это невозможно.

— Не понимаю, почему вам так необходимо забрать Томасину? — Голос Бланш предательски задрожал. — Ее место рядом с родными, в кругу семьи.

Сэр Лайонел продолжал стоять у входа в беседку, возвышаясь над нами, сидящими на лавках. Он держался прямо, с лица его не исчезало надменное выражение, а губы исказила презрительная ухмылка.

— Мне очень жаль, что приходится противоречить вам, леди Лодж, но теперь устройство будущего этой девушки — моя забота, — тон сэра Лайонела не оставлял возможности для возражений.

Глаза Бланш наполнились слезами.

— Вы же не всерьез это говорите... — прошептала она.

— Я серьезен как никогда, — резко бросил мой опекун.

Брезгливость, читавшаяся на его лице, давала нам понять, что женские слезы его ни капельки не трогают. Но затем, к моему удивлению, он повернулся ко мне спиной, опустился на одно колено между скамьями, протянул руку и дотронулся своими затянутыми в перчатку пальцами до подбородка Бланш. Он поднял ее залитое слезами лицо так, что она была вынуждена встретиться с ним взглядом.

— Моя милая леди, вам незачем так расстраиваться. Я хочу только одного — вывести мисс Томасину в большой мир. Уверен, вы знаете, что большинство девиц ее возраста и положения воспитываются в достойных домах, где они учатся хорошим манерам и могут встретить молодых людей своего круга.

«Проще говоря, состоят девочками на побегушках у высокородных дам», — подумала я. Мне вовсе не хотелось становиться бесплатной служанкой важной госпожи, пусть даже с пышным титулом «фрейлины» или «компаньонки».

Бланш глубоко вздохнула, смело встретила взгляд сэра Лайонела и решительно промолвила:

— Поскольку Тэмсин — наследница значительного состояния, ей лучше остаться здесь, в ее собственном доме, вместе со мной, и пригласить сюда молодых дам и девиц, чтобы они вошли в ее свиту.

Сердце мое затрепетало от гордости. Хотя неуступчивость сэра Лайонела и довела мою мачеху до слез, но ее никак нельзя было назвать женщиной слабой или глупой. В какой-то момент я даже поверила, что ее последний довод может изменить решение моего опекуна.

Сэр Лайонел медленно поднялся на ноги, голос его, казалось, наполнился сожалением:

— Прошу простить, леди Лодж, но ваша падчерица еще не достигла совершеннолетия, и не вам в вашем положении устраивать ее жизнь.

Я потеряла дар речи от грубости моего опекуна. Мне захотелось крикнуть, что нет вины моей мачехи в том, что она — дочь купца, а не дворянина. К тому же, выйдя замуж и став супругой рыцаря, она ни разу не уронила своего высокого звания.

Но еще до того, как я успела заговорить, Бланш склонила голову, молча признавая правоту сэра Лайонела. Удовлетворившись этим, мой опекун переключил свое внимание на меня. Он принялся разглядывать меня столь пристально, что мне захотелось убежать и спрятаться. Но я осталась сидеть на скамье и только вызывающе сверкнула глазами в ответ. Однако, скажу честно, я почувствовала огромное облегчение, когда сэр Лайонел вновь перевел взгляд на мою мачеху.

— Мне говорили, что мисс Томасина — красивая девушка, но я и помыслить не мог, что ее мачеха может посостязаться с ней в привлекательности, — проговорил он.

К моему удивлению и негодованию, Бланш покраснела и потупилась в ответ на столь грубую и неприкрытую лесть. «Почему она так себя ведет?» — подумала я. Комплимент сэра Лайонела прозвучал сразу же после прямого оскорбления, да и мачеха моя должна была бы уже привыкнуть к тому, что мужчинам она нравится. Отец часто поддразнивал ее на этот счет, жалея тех бедных и несчастных, которых чары его красавицы жены мгновенно пленяли. Он мог себе это позволить, ибо знал, что Бланш никогда не посмотрит дважды ни на одного другого мужчину, кроме своего мужа.

Что же касается похвалы моей внешности из уст сэра Лайонела, то я ни на мгновение не поверила в искренность его слов. Зеркало неумолимо подсказывало мне денно и нощно, что особой красотой лица я похвастаться не могу, особенно если сравнивать меня с моей мачехой — синеглазой и золотоволосой, как поется в песне. Я же пошла в отца: мои легкие светло-каштановые пряди едва вились, а глаза были самого обычного светло-голубого цвета. Уже сейчас я была довольно высокой и, судя по всему, должна была с годами стать такой же длинной и худой, как обе мои тетки-монахини.

Было очевидно, что сэр Лайонел предпочитает любоваться моей мачехой. Вот он уже подсел к ней на скамью, Бланш ничуть против этого не возражала, а мне только и оставалось, что неловко подбирать юбки. Уж не знаю почему, но мне было неприятно и стыдно смотреть на них, сидящих так близко друг к другу. Впрочем, сэр Лайонел больше не допускал вольностей, и разговор их, казалось, полностью сосредоточился на мне.

Хоть я и не могла до конца разобрать их шепота, но почувствовала, что Бланш не оставляет надежды переубедить сэра Лайонела. Казалось, теперь она старается использовать все свое очарование, чтобы заставить моего опекуна взглянуть на мое будущее ее глазами.

— Обучена ли мисс Томасина домоводству? — поинтересовался меж тем сэр Лайонел.

— В наших краях каждая владелица поместья умеет управлять винокурней, пекарней и пивоварней, — быстро ответила Бланш. — Тэмсин знает все, что нужно для правильного ведения хозяйства.

Моя мачеха сильно приукрасила действительность — я только-только начала овладевать этими премудростями.

— А как насчет музыки и танцев? — вновь принялся за расспросы сэр Лайонел.

— Она обучена всему тому, что пристало девице ее положения, — уверила его Бланш.

Я ожидала, что сейчас она скажет, что я умею читать, но моя мачеха об этом даже не заикнулась. Жаль, конечно, ибо этим умением владело совсем мало знатных дам, да и не так уж много джентльменов. Искусство письма, ясное дело, в число моих достоинств не входило. То была наука, непостижимая даже для многих мужчин благородного сословия, не говоря уж о женщинах. Мало кто из моих знакомых — как женского, так и мужеского полу — мог написать что-нибудь еще, кроме своего имени, что вовсе неудивительно, коли под рукой всегда имеется секретарь или наемный писец.

Сэр Лайонел удовлетворенно покачивал головой в ответ на рассказ Бланш о моих достоинствах, и солнце играло в его блестящих черных волосах. Время от времени он бросал на меня испытующий взгляд, и мне казалось, что сейчас он попросит меня спеть или сыграть ему на лютне, чтобы получить наглядное подтверждение моих талантов, но этого не потребовалось. Я с облегчением вздохнула, когда поняла, что мой опекун поверил Бланш на слово, ибо мой учитель музыки не раз говаривал, что моему пению и игре на музыкальных инструментах не достает сердечности и подлинного мастерства.

По мере того как «допрос с пристрастием» продолжался, я поняла, что сэр Лайонел своего решения не изменит. Завтра я уеду из Гластонбери вместе с ним. Но куда? Я беспокойно ерзала на скамье и никак не могла занять руки вышиванием. Когда мне стало уже совсем невмоготу от неизвестности, я выпалила:

— Куда именно вы собираетесь меня отвезти?

Сэр Лайонел был неприятно удивлен моим вопросом, а Бланш переменилась в лице от страха за меня. Она быстро переводила взгляд с меня на моего опекуна и обратно, закусив от волнения полную нижнюю губу.

Теперь, когда я полностью завладела вниманием сэра Лайонела, он встал и приблизился ко мне настолько близко, что в лицо мне ударил аромат гвоздики, которую мой опекун жевал для свежести дыхания. Он обошелся со мной точно так же, как и с мачехой, — рукой, затянутой в перчатку, взял за подбородок, так что голова моя запрокинулась и он смог посмотреть мне в глаза. Но я не дрогнула и бестрепетно встретила его взгляд. Сэр Лайонел прищурился и что есть силы ущипнул меня за подбородок. Я вздрогнула, но не вскрикнула, чтобы не доставлять ему удовольствия. Губы моего опекуна сложились в подобие улыбки, он удовлетворенно кивнул и отрывисто бросил:

— Она подойдет!

— Простите, сэр Лайонел, — встревоженно вмешалась моя мачеха, — но подойдет для чего?

Наш гость отступил и слегка поклонился — сначала мне, а потом мачехе.

— Приношу свои извинения, леди Лодж и мисс Томасина, что я держал вас в неведении. Я должен был убедиться, что моя подопечная не ударит в грязь лицом там, где ей предстоит находиться.

— Ну и как? Не ударю? — резко спросила я, рассердившись не на шутку оттого, что он играл с нами, как кот играет с мышкой, перед тем как съесть свою добычу заживо.

— Вы прошли испытание. Завтра я отвезу вас в замок Торнбери[7].

Бланш нахмурилась.

— Почем именно туда? — недоуменно спросила она. — Там никто не живет вот уже четыре с лишним года, с того самого дня, когда построивший его герцог Бекингем лишился головы за государственную измену[8].

При этих словах Бланш осенила себя крестным знамением. Я подалась вперед, затаив дыхание. В народе ходили слухи, что замок Торнбери проклят. Все знали, что герцог пострадал за связь с прорицателями, у которых он пытался выведать, когда умрет наш повелитель. Неужели король пожаловал этот замок сэру Лайонелу? Я не могла вообразить себе никакой другой причины, почему мой опекун собирается отвезти меня туда.

— Все имущество Бекингема стало собственностью короны после его казни, — подтвердил сэр Лайонел слова моей мачехи, — а сейчас там должен будет разместиться двор принцессы Уэльской.

Мы замолчали, пытаясь осмыслить услышанное.

— Вы имеете в виду юную дочь его величества? — спросила наконец Бланш.

— Ну конечно, леди Лодж! — заулыбался ей сэр Лайонел в ответ, как будто бы моя мачеха изрекла нечто невероятно умное. — Теперь у принцессы Марии будет свой двор, который сначала расположится в Торнбери, а затем будет переезжать из одного замка Уэльской Марки[9] в другой. А что касается вашей падчерицы, то мисс Томасина моими стараниями и благодаря моему влиянию при дворе назначена одной из фрейлин принцессы.

На лице Бланш выразилось столь явное облегчение, что я даже изумилась. «Что она вообразила себе? — подумала я. — Какую такую ужасную долю, по ее мнению, сэр Лайонел мог мне уготовить?» Но решать эту загадку было некогда, потому что мой опекун принялся красочно описывать мою будущую жизнь, делая особый упор на тех преимуществах, которые я получу от службы при дворе принцессы Марии. По его словам, мне будут пожалованы наряды из лучших тканей, ко мне будет приставлена моя собственная камеристка, и если я пожелаю, то даже смогу завести себе комнатную собачку. Обязанности мои будут совершенно необременительными, ибо, по уверениям сэра Лайонела, первейший долг фрейлины — украшать собой двор своей госпожи.

— Принцессе всего девять лет, она еще ребенок, мисс Томасина, — продолжал он. — В свободное от учения время ей понадобится компания. Те, кто смогут завоевать ее любовь и доверие, будут пользоваться особым уважением и влиянием среди окружения его величества, когда принцесса будет навещать своего августейшего родителя.

— Служить членам королевской семьи — великая честь, — торопливо воскликнула Бланш, стараясь заполнить паузу, вызванную моим молчанием.

— Я не хочу оставлять тебя, — прошептала я.

За те три года, пока Бланш была женой моего отца, мы с ней подружились, ближе нее у меня теперь никого не было. Я вскочила со скамьи и порывисто бросилась к ней в объятия. Мачеха крепко прижала меня к своей груди.

Служить королевскому дому — действительно большая честь, и я знала это. Но я также знала, что буду жить среди чужих людей и выполнять распоряжения девочки, которая младше меня... Последнее почему-то особенно меня задевало. Но предаваться грусти было некогда, ибо мой опекун резким тоном велел мне прекратить свои штучки и делать, что мне велят.

— Ах, сэр Лайонел, — пропела Бланш своим самым сладким голоском, — не будете ли вы столь любезны на время оставить нас, чтобы мы могли подготовить Тэмсин к путешествию. И нам нужно решить, какую служанку моя падчерица возьмет с собой.

— Эдит, — пробормотала я, уткнувшись лицом в ткань ее платья, — пусть меня сопровождает Эдит.

Из всех наших слуг я знала Эдит Меллз дольше всех. Ее мать была камеристкой моей матери. Если Эдит отправится со мной ко двору, я не буду чувствовать себя там такой одинокой.

Сэр Лайонел, добившись нашего полного повиновения, оставил нас собирать меня в дорогу. Он снял комнату в «Святом Георгии» — просторной гостинице, хозяин которой принимал паломников, стремившихся в аббатство Гластонбери, но охотно давал приют и мирянам, прибывавшим в наш город по своим суетным делам.

 

ГЛАВА 4

 

На рассвете, кутаясь в тяжелый плащ, не защищавший от утреннего холода, я вышла во двор. Эдит следовала за мной по пятам. Я остановилась, и она замерла так близко от меня, что я почувствовала дрожь ее тела. Эдит испугалась одного вида вооруженных всадников, ожидающих нас. В тележку, уставленную сундуками с моими вещами, уже впрягли крепкого конька.

— А где моя лошадь, приученная ходить под дамским седлом? — спросила я сэра Лайонела.

Я решила соблюсти все правила приличия на пути в Торнбери, не садиться в седло по-мужски, а воспользоваться плавной иноходью Амфилиции — серой в яблоках кобылы, которую отец подарил Бланш еще до того, как она убедила его в том, что всем видам передвижения предпочитает носилки. Амфилиция умела носить на своей спине даже самых неумелых дам-наездниц.

— Вы поедете с одним из моих людей, — ответил сэр Лайонел. — Вам больше не понадобится ваша лошадь.

Я уже открыла рот, чтобы возразить, но Бланш схватила меня за руку и притянула к себе в прощальном объятии.

— Настанет день, когда тебе больше не нужно будет подчиняться этому человеку, — прошептала она. — Наберись терпения до тех пор, пока его власть над тобой не кончится.

Пришел миг разлуки: слезы навернулись мне на глаза, и я не стала их сдерживать, как, впрочем, и моя мачеха. Так мы и стояли, обнявшись и плача, пока сэр Лайонел не потерял терпение и не велел немедленно отправляться в путь. Эдит уже сидела за спиной одного из слуг сэра Лайонела. Она вцепилась в кушак всадника, чтобы не упасть, и выглядела еще более несчастной, чем я.

Я смахнула с глаз соленую влагу и, оказавшись на седельной подушке на крупе незнакомого мне скакуна, тут же повернулась в ту сторону, где замерла моя мачеха. Пока мы отъезжали, я не сводила с нее глаз — такой и запечатлелась Бланш в моей памяти: бодрая улыбка сквозь слезы, белая ручка машет мне вслед... Но вот мы выехали на улицу, а она осталась за воротами...

Трястись за спиной слуги было для меня дополнительным унижением. С раннего детства я самостоятельно каталась на быстроногой буланой Белле, на которую отец посадил меня, как только решил, что я достаточно выросла, чтобы не свалиться с нее кубарем, Я подтыкала юбки повыше и скакала в мужском седле, как мальчишка. Только в последний год своей жизни отец настоял на том, чтобы я научилась ездить так, как приличествует леди, и, верная своей любви к лошадям, я в совершенстве овладела умением держаться в дамском седле. К тому же мое седло искусной работы отличалось особым удобством, так как было снабжено специальным упором для согнутой в колене ноги, высокой задней лукой, на которую можно было откинуться, как на спинку, и мягкими стременами разной высоты.

Что же касается того неуклюжего сооружения, на котором я была вынуждена сейчас трястись, то оно состояло из жесткой седельной подушки на деревянном каркасе со ступенькой для ног и крепилось на крупе лошади за спиной всадника. Для того чтобы удержаться на этом орудии пытки, я была вынуждена буквально вцепиться в пояс сидящего впереди меня ездока. Таким образом, чувство печали из-за разлуки с милым домом, родным кровом и близкими значительно усугубилось моими телесными муками, вызванными крайне неудобной позой и отчаянной тряской. Когда дорога пошла под уклон на выезде из Гластонбери, мне пришлось тесно прижаться к возвышающейся передо мной могучей спине в кожаной куртке, чтобы не полететь на землю. Обладатель этого простого наряда повернул голову, взглянул на меня с некоторым удивлением, но без всякой вражды, и я постаралась ответить ему любезной улыбкой. Оставалось утешаться тем, что от этого доброго малого пахло лишь кожей, потом и конским запахом, а не чем-нибудь похуже.

Когда мы переезжали ручей по легкому мостику, я отважилась обратиться к нему:

— Нам обоим было бы гораздо удобнее, если бы я ехала на своей лошади. Возможно, мне удастся убедить сэра Лайонела сделать остановку в поместье Хартлейк.

К этому времени я уже — если называть вещи своими именами — крепко отбила себе зад и с трудом представляла, как мне удастся выдержать весь путь до замка Торнбери.

Мой спутник заколебался, но потом шепотом ответил мне:

— Лучше не злить хозяина, мисс.

— Но почему? Что он сделает? — прошептала я, не сводя глаз с сэра Лайонела, который ехал на некотором расстоянии от нас.

— Возьмет, да и побьет вас, мисс.

— Он не посмеет!

— Ну, я бы на вашем месте все равно поостерегся. Он может найти и другой способ наказать вас. Осерчает на вас и продаст вашу ладную серую кобылку или вообще всех лошадей в поместье. Он в своем праве!

Мысль о том, что я могу потерять Амфилицию, Беллу и Светоча Хартлейка, была невыносимой. Я замолчала и не открывала рта до самого Веллса, отстоявшего от Гластонбери на добрые пять миль; там мы остановились на обед. Далее наш путь проходил у подножия гряды Мендип-Хиллз. Я хорошо знала эту дорогу — во всяком случае, до Бристоля, куда ездила много раз. Как мне сказали, замок Торнбери находился от этого порта в десяти милях вверх по реке Северн.

Со своего неудобного «насеста» я не очень-то могла любоваться местностью, по которой мы проезжали, но время от времени успевала заметить то коттедж из местного пестрого, так называемого «пудингового» камня, то склон, поросший черемшой, издававшей резкий, но приятный чесночный аромат. Путешествие наше было длительным, утомительным и необыкновенно скучным. Временами я, прижавшись щекой к кожаной куртке своего провожатого, впадала в дремоту, несмотря на неровный ход лошади подо мною и ухабистую дорогу. Мерный топот копыт, журчание многочисленных ручьев, через которые мы переправлялись, шепот листьев над головой — все эти звуки убаюкивали меня.

Ночь мы провели в Аксбридже. Нам с Эдит пришлось лечь в одну постель, и я полночи слушала ее вздохи и всхлипы, но не могла понять, плачет она или нет. Эдит пришла в Хартлейк совсем девчонкой (впрочем, ей и сейчас было не больше двадцати пяти лет от роду), и все это время часто сопела, хлюпала носом и чихала, особенно когда оказывалась рядом с полем зерновых или лугом, поросшим цветами.

Утром, помогая мне одеваться, Эдит осмелилась задать вопрос, который заставил меня усомниться в том, что она так уж сильно страдает от разлуки с поместьем.

Она спросила:

— А правду люди говорят, что принцесса из себя как куколка?

— Ну, не знаю... — отвечала я. — Но мы узнаем это наверняка совсем скоро, когда встретимся с ее высочеством.

Я посмотрела на Эдит через плечо — она в этот момент шнуровала мой корсет — и заметила, что ее круглое лицо покраснело не только от усилия, но и от предвкушения новых впечатлений.

Моя служанка была далеко не красавица. Мало того, что глаза у нее были тусклые и водянистые, а нос и щеки покрывала целая россыпь веснушек, которые ее вовсе не красили, так еще у нее были крупные зубы и большие уши. Последние она прятала под гладко причесанными соломенно-желтыми волосами, покрытыми простым чепцом. Возможно, она решила, что среди челяди при дворе принцессы сможет со временем найти себе мужа.

— Надобно нам с вами, мисс, показаться во всей красе, коли перед самой принцессой окажемся, — взволнованно продолжала Эдит. — А еще скажите, мисс, к королевскому двору будет у нас доступ?

Ее наивная радость и волнение оттого, что она сможет увидеть во плоти принцессу королевской крови, а возможно, и самого короля, заставили меня по-новому оценить собственные чувства. Да, меня глубоко оскорбило то, что некто распорядился моей судьбой за меня. Но в то же время я не могла не вспомнить, как нравилось мне учиться у монахинь, как я радовалась, когда мы переезжали из поместья в поместье, с каким удовольствием слушала я рассказы отца о его странствиях в молодые годы. Он несколько раз бывал в Лондоне и даже пересекал Ла-Манш. На континенте мой отец отважно сражался с французами и был возведен в рыцарское звание после Битвы шпор[10].

Я продолжала думать об этих вещах на протяжении всего второго долгого дня в дороге, а к концу третьего дня — и нашего путешествия, — когда мы выехали на поросшую лесом равнину перед замком, я покорилась своей судьбе. Впрочем, «покорилась» — слишком сильно сказано.

Мне еще не исполнилось четырнадцати лет, и меня одолевало любопытство. Я принялась воображать себе все те радости, которые ждут меня в моей новой жизни. Как и Эдит, мне не терпелось увидеть принцессу Марию. Я представляла себе ее двор как средоточие смеха и веселья, место, где постоянно устраиваются маскарады и турниры, праздники и балы. И меня — юную и очаровательную фрейлину — подхватит и закружит этот вихрь развлечений.

 

ГЛАВА 5

 

Мы въехали в Торнбери 25 августа, на следующий день после прибытия туда принцессы со всей ее свитой. Первое, что бросилось нам в глаза еще на подъезде к замку, — огромный дом над въездными воротами. Впрочем, я даже не успела толком разглядеть это необыкновенное сооружение; поскольку ворота стояли открытыми, мы быстро проехали под их мощным сводом и очутились в обширном внешнем дворе.

Я слышала разговоры о том, что покойный герцог пытался собрать собственное войско и с его помощью захватить престол. Оглядев двор, я легко представила себе, как сотни солдат — пеших и конных — заполняют его. Сейчас здесь также было очень людно и шумно. Многочисленные повозки с имуществом принцессы Марии все еще разгружали. Слуги в ливреях двух цветов — синего и зеленого — тащили сундуки, шкатулки, корзины и прочие предметы — от аналоев до медных кастрюль — кто в гардеробную принцессы, кто в церковь, а кто на кухню.

Когда мы въехали во двор, один из слуг уронил огромный сундук прямо на каменные плиты двора, и оттуда, к моему величайшему изумлению, веером рассыпались книги. Я в жизни не видела столько переплетенных в кожу томов сразу. Долговязый джентльмен в одежде служителя церкви, наблюдавший за разгрузкой, побледнел и издал вопль, полный такого ужаса, словно его первенец выпал из люльки и расшибся насмерть. Он ни на шаг не отходил от нерадивого слуги, пока тот не сложил книги обратно в сундук, и, скрипучим голосом требуя соблюдать предельную осторожность, лично последовал за драгоценной ношей, уносимой во внутренний двор замка.

— Это доктор Ричард Фезерстон, — объяснил сэр Лайонел. — Он недавно назначен учителем принцессы. Постарайтесь понравиться ему, Томасина. Сдается мне, скоро он будет пользоваться значительным влиянием.

Всю дорогу из Гластонбери в замок Торнбери мой опекун на разные лады, пока не надоел мне до смерти, твердил, что моя святая обязанность — понравиться всем и каждому при дворе принцессы Уэльской. И еще, по его мнению, я должна была изыскать любую возможность выдвинуться сама, а затем и поддержать сэра Лайонела в его стремлении оказаться как можно ближе к власти предержащим.

Я кивала, подтверждая, что слушаю моего опекуна, но мыслями была далеко, ведь вокруг происходило столько интересного! Я вертела головой изо всех сил, пытаясь все разглядеть, во всем разобраться. Вновь я пожалела, что не еду на собственной лошади. Из-за могучей спины слуги впереди меня — а на второй день путешествия он проникся ко мне симпатией настолько, что сообщил мне, что зовут его Оливер, — я мало что могла увидеть.

Хотя размеры замка меня, конечно, поразили, приглядевшись, я без труда разобралась в том, как здесь устроено хозяйство. На первом этаже явно располагались конюшни, а над ними — жилые помещения для конюхов и прочих слуг. Выгнув шею, я смогла разглядеть деревянные лестницы, взбиравшиеся по фасадам зданий, обращенных в первый двор.

Но тут мы миновали следующую арку и въехали во внутренний двор. Над воротами был укреплен раскрашенный деревянный щит с гербом Стаффордов. Моих знаний геральдики оказалось достаточно, чтобы узнать символы, которые герцоги Бекингемы использовали из поколения в поколение, — золотой узел, серебряный лебедь, синяя мантия, отделанная мехом горностая, и пятнистая антилопа.

Появился часовой и поприветствовал нас. Сэр Лайонел в своей обычной высокомерной манере потребовал сообщить ему, где можно найти принцессу. Как же мне захотелось в эту минуту, чтобы прямо под воротами была бы не только караульная, но и вход в темницу, куда живо отправляли бы тех, кто выказывал столь непочтительное отношение к особам королевской крови! Но часовой лишь попросил сэра Лайонела подождать во внутреннем дворе, пока он доложит о нашем прибытии.

Этот второй двор был гораздо меньше первого и занимал площадь не более полуакра[11]. Фасады вторых этажей выходивших в него зданий состояли из выступов с эркерными окнами, открывавшимися на обе стороны. Очевидно, там располагались покои управляющего, комнаты для гостей и помещения для высокопоставленных слуг. Интересно, а какую ступеньку в дворцовой иерархии занимают фрейлины? Я не имела об этом ни малейшего представления.

Когда мы спешились, я смогла наконец-то как следует оглядеться по сторонам. Соблазнительные ароматы жарящегося мяса тут же указали мне вход на кухню. Наверняка рядом с ней на первом этаже должны были располагаться ледник и кладовая для легкой снеди, а также пекарня. «Интересно, где обедает Мария Тюдор? — подумала я. — Всегда в парадном зале?» При мысли о еде я почувствовала, как в животе у меня заурчало. Прошло много времени с тех пор, когда мы все во главе с сэром Лайонелом последний раз преломляли хлеб.

К нам вышел слуга в ливрее и повел нас прочь от круживших голову соблазнительных кухонных ароматов на половину принцессы. Здесь все поражало невиданной роскошью. Хотя поговаривали, что герцог Бекингем не успел отделать многие помещения в замке, на собственные покои он явно не поскупился. Они были просторны, богато обставлены и занимали первый и второй этажи целого крыла замка.

Дорогой я представляла себе принцессу Марию величественной и недосягаемой, восседающей на сверкающем драгоценными камнями троне. Мне казалось, что дочь короля, даже если ей всего девять лет от роду, должна проводить целый день в парадном облачении, принимая подданных своего отца.

Посреди зала для аудиенций на втором этаже, куда нас провели, действительно стояло кресло, отделанное достаточно помпезно, чтобы сойти за трон, но в нем никто не сидел. Принцесса, а также ее дамы и фрейлины расселись вокруг пяльцев и усердно вышивали большой алтарный покров.

Все подняли головы и посмотрели на нас, когда мы вошли, и я сразу же поняла, кто из присутствующих Мария Тюдор. Она была самой младшей, но, если бы не возраст, ее выдавала бы пышность одежд. Рукава и юбка ее туалета были сшиты из сияющего белого шелка, а верхнее платье — из пурпурного узорчатого дамаста[12]. Солнце светило ей в спину через высокие окна, и там, где его лучи падали на богатую ткань, весело сверкали золотые нити. С их сиянием перекликался блеск многочисленных драгоценностей принцессы: ее пальцы были унизаны кольцами, шею охватывало жемчужное ожерелье, а на грудь на золотой цепи спускался крест, осыпанный бриллиантами.

Однако, когда я отвлеклась от одежд принцессы и попыталась оценить ее лицо и фигуру, то испытала разочарование. Мария для своего возраста была маленького роста, худая, бледное детское личико из-за слишком светлых бровей казалось лишенным всякого выражения. Как приличествовало девице ее возраста, она не носила ни чепца, ни капора. Самое главное украшение из тех, которыми наделила ее природа, — длинные рыжевато-каштановые волосы — придерживала лишь расшитая драгоценным шитьем лента. Нос у нее был довольно широкий и чуть вздернутый, а губы — тонкие и неулыбчивые.

Других женщин и девушек в комнате я толком разглядеть не успела. Все они были одеты гораздо скромнее по сравнению со своей госпожой — в основном в простые платья черного и коричневого цветов.

Слуга, проведший нас в залу, представил принцессе сэра Лайонела, а он, в свою очередь, представил ей меня. Я склонилась в таком низком поклоне, что мой лоб почти коснулся плит пола.

— Добро пожаловать к моему двору, мисс Лодж, — промолвила Мария.

Голосу нее был высокий, но приятный.

— Для меня большая честь оказаться здесь, ваше высочество. — Я отважилась поднять голову и улыбнуться принцессе своей самой чарующей улыбкой.

Ответом мне был равнодушный, тяжелый взгляд, приведший меня в замешательство. Неужели принцесса гневается на меня? Но тут я поняла, что, как и сэр Джаспер Этвелл, Мария страдает сильной близорукостью. Моя догадка подтвердилась, когда она прищурилась, стараясь лучше разглядеть черты моего лица, так что моя улыбка пропала втуне, Я хотела подойти поближе, чтобы ее высочество не напрягала зрение, но тут она объявила, что леди Солсбери[13] обо мне позаботится. После этого по дворцовому этикету мне следовало тотчас отойти в сторону, ибо аудиенция была закончена. Сэр Лайонел из боязни, что я нарушу это правило, схватил меня за руку и утащил к стене. Принцесса вернулась к своему вышиванию.

Нас провели из зала приемов в другую комнату, куда спустя довольно продолжительное время вошла пожилая женщина представительной наружности, одетая с головы до ног во все черное. При этом ее платье было сшито из дорогой ткани с тонкой вышивкой, а рукава были оторочены мехом, несмотря на теплую летнюю погоду. «Неужели это соболя?» — подумала я. Король особым указом запретил носить мех этого зверька всем, кроме самых благородных лордов и леди Англии. Высокий чепец вошедшей был самого затейливого покроя, а пальцы унизывали тяжелые перстни. Она подняла руку, и меня тут же обдала волна жасминового аромата.

— Итак, сэр Лайонел, — произнесла она весьма надменным тоном, — я вижу, что ваша просьба об опеке была удовлетворена нашим повелителем.

— Его величество внял моим мольбам. — Голос сэра Лайонела оставался хриплым и скрипучим, зато манеры стали до невозможности учтивыми. — Да и вы, миледи, не остались к ним равнодушной. Знак моей признательности сейчас находится на пути сюда из Лондона. Ювелир заканчивал отделку моего подарка, когда я уезжал из столицы.

Дама ответила царственным кивком.

— Позвольте представить вам мою юную подопечную, — проскрежетал сэр Лайонел. — Ее зовут мисс Лодж. Томасина, это леди Солсбери, старшая придворная дама ее высочества. Ты обязана подчиняться ей во всем.

— К вашим услугам, миледи, — пробормотала я, приседая в реверансе.

— Отлично.

Пожилая дама посмотрела на меня свысока, а затем мановением руки в перстнях избавилась от присутствия моего опекуна.

— Мы более не задерживаем вас, сэр Лайонел, — бросила она. — С этой минуты мы прекрасно обойдёмся без вас.

Хотя я нисколько не огорчилась оттого, что не увижу своего опекуна в ближайшее время, и мне даже понравилась та бесцеремонность, с которой леди Солсбери от него отделалась, я испытала трепет, оказавшись один на один со столь важной особой. Ведь теперь я поступала в ее полное распоряжение.

Я украдкой разглядывала ее и подметила, что у леди Солсбери очень длинное узкое лицо, на котором выделяется тонкий нос. Держалась она очень властно, разговаривала не допускающим возражений тоном. Она оглядела меня с ног до головы, словно давая мне оценку, а затем учинила мне настоящий допрос с пристрастием.

— Принцесса Мария говорит по-латыни, по-французски и по-испански и понимает по-итальянски. Она также может читать на греческом. Каковы ваши познания в языках? — был ее первый вопрос.

— Я умею читать по-английски, — смущенно пробормотала я.

— Громче! — прикрикнула она.

На мгновение мне показалось, что губы ее скривились в улыбке, но, скорее всего, я ошиблась. Леди Солсбери не производила впечатления женщины, склонной к веселью.

— Монахини обители Минчин-Бэрроу научили меня читать. И я могу написать свое имя.

— Ну, пока вы будете находиться на службе у принцессы, научитесь писать как следует. Ее высочество поет и играет на нескольких музыкальных инструментах, в том числе на клавикордах, клавесине и лютне. Вы вместе с ней будете посещать уроки музыки и уроки танцев. Мы ждем, что вы преуспеете.

— Да, миледи.

Я чуть было не сказала леди Солсбери, что умею играть на лютне, но вовремя прикусила язык. Интуиция подсказала мне, что мои скромные умения вряд ли удовлетворят ее высоким требованиям.

С чувством исполненного долга леди Солсбери повернулась к пажу, который скрывался в темном углу комнаты.

— Позови мисс Рид, — приказала она.

Почти тотчас, словно ожидая вызова, в покой вошла молодая девушка. Как и у принцессы, ее волосы были распущены, значит, она была не замужем. Мне пришлось во время путешествия из Гластонбери стянуть свои локоны в тугую косу и убрать под чепец. Теперь, спустя три дня, проведенных под жарким солнцем, я мечтала вымыть голову и смыть с лица дорожную пыль.

— Мисс Рид — фрейлина, как и вы, — представила мне вошедшую леди Солсбери. — Она покажет вам дорогу в спальню фрейлин, ответит на ваши вопросы и поможет устроиться.

Я вновь присела в реверансе и поблагодарила ее.

Леди Солсбери фыркнула и брезгливо сморщила нос:

— От вас несет конюшней, мисс Лодж. Я распоряжусь, чтобы в спальню принесли большую лохань для омовений. Потрудитесь как следует вымыться, прежде чем вновь предстать пред светлые очи ее величества.

 

Глава 6

 

— Ну вот мы и пришли! — воскликнула мисс Рид. — Это наша спальня.

Моя провожатая — юная розовощекая девушка, старше меня всего на год или два, — дружески мне улыбнулась. Одета она была так же, как и другие девицы и дамы из окружения принцессы Марии, в простое черное верхнее платье, из-под которого выглядывали юбка, корсаж и рукава насыщенного красно-коричневого цвета.

Комната, в которую мы вошли, была просторной, длинной и заполненной солнечным светом. В ней стояли три широкие кровати и несколько ларей для одежды. Сундуки с моими вещами были аккуратно сложены в углу.

— Мисс Рид...

— Зови меня Анной[14], — прервала меня моя новая знакомая. — Я уверена, мы с тобой обязательно подружимся.

Голос Анны звучал с таким неподдельным энтузиазмом, что я поспешила с ней согласиться. Анна тут же принялась рассказывать о себе:

— Мой отец — сэр Уильям Рид. Он владеет имением Борстолл в Бекингемшире. А тебя кто привез сюда? Твой отец?

Я изо всех сил затрясла головой:

— Тот человек, который представил меня ее высочеству, — мой опекун, сэр Лайонел Даггет. А мой отец — сэр Артур Лодж из Хартлейка в Сомерсетшире. То есть я хотела сказать — покойный отец...

Голос мой предательски дрогнул, и я быстро добавила:

— Я наследница всего фамильного состояния.

— Здесь это не имеет большого значения, — усмехнулась Анна. — Я слышала, твой опекун называл тебя Томасиной.

— Да, при крещении мне дали имя Томасина. Однако друзья и родственники зовут меня Тэмсин.

— Ну тогда я тоже буду звать тебя Тэмсин. Ты привезла с собой горничную?

— Ох! — воскликнула я. В суматохе я совсем забыла об Эдит. — Как ты думаешь, ее сюда проводят? Нехорошо, если она заблудится в этом огромном замке, где не знает ни одной живой души, кроме меня.

— Не волнуйся, сейчас она наверняка на половине прислуги. Горничных разместили там, потому что в нашей спальне нет места даже для низеньких кроватей на колесиках, которые бы задвигались под наши ложа. Мне позвать ее, чтобы она помогла тебе распаковать вещи?

Я почувствовала, что Анна просто изнывает от желания узнать обо мне больше и посмотреть, что я с собой привезла. Пришлось пойти ей навстречу и показать кое-что из столь дорогих моему сердцу вещиц, которые я захватила с собой из дома. Анна восхитилась маленьким ручным зеркальцем, подарком отца, присланным мне из самого Лондона, и колодой ярких игральных карт — еще одним его подарком, на этот раз на Рождество. Однако более всего ей понравился драгоценный кулон, который мой дед взял как трофей на французском корабле, захваченном им в краткий срок его каперства[15]. Я с удовольствием принялась рассказывать истории каждого из этих предметов, и скоро мы с Анной болтали как давние подружки.

Наконец я отважилась задать вопрос, который мучил меня с тех самых пор, как я была представлена старшей придворной даме принцессы:

— Откуда у леди Солсбери столько власти, чтобы командовать сэром Лайонелом?

— Она — не просто леди Солсбери, она графиня Солсбери, в девичестве Маргарет Плантагенет, а значит — двоюродная сестра нашего короля. Она пользуется полным доверием ее высочества и королевы Екатерины[16].

Анна рассмеялась, увидев мое изумленное лицо. Несмотря на то что соболья отделка платья леди Солсбери не осталась без моего внимания, я действительно не могла представить себе, что разговариваю с особой королевской крови.

— И она отвечает за всю прислугу принцессы?

— Только за женскую ее часть. И тебе следует быть с ней очень любезной и выполнять все ее указания, иначе она отошлет тебя домой.

Я судорожно сжала ткань платья, которое собиралась положить обратно в самый большой из моих сундуков, остававшихся в нашей общей спальне. Волна тоски по дому захлестнула меня с такой силой, что я даже закрыла глаза, тотчас наполнившиеся непрошеными слезами. Я смахнула горячую влагу, и из моих уст почти против воли вырвалось:

— Вообще-то вернуться домой будет совсем неплохо!

Я отчетливо поняла, что буду остро тосковать по Бланш и по той вольготной жизни, которую вела как единственная дочь отца богатого семейства. В каждом из наших домов у меня была собственная спальня и своя постель. Мне не нужно было ни с кем делить ни комнаты, ни ложа, а здесь, в Торнбери, я, само собой разумеется, буду спать в одной спальне с другими фрейлинами и на одной кровати еще с одной девушкой. И до сегодняшнего дня мне никогда не приходилось никому прислуживать...

Но Анна прервала мои горестные размышления безжалостным замечанием:

— Если ты не угодишь леди Солсбери, тебя отправят домой с позором!

Я содрогнулась, когда поняла, что в любом случае путь обратно к мачехе мне закрыт. Если графиня будет мною недовольна, я вновь окажусь во власти сэра Лайонела Даггета. А уж он-то распорядится моим будущим так, как сочтет нужным. Если я не сумею понравиться при дворе, он выдаст меня замуж за первого охотника за приданым, который даст ему достаточно большие отступные.

Я сложила платье в сундук, тщательно разгладив каждую складочку, и приняла решение: я добьюсь успеха при дворе принцессы Марии, чего бы мне это ни стоило.

— Что мне надеть, когда я буду прислуживать принцессе? — спросила я.

— Наш портной сегодня же снимет с тебя мерки и через день-два тебе сошьют такое же платье, как у меня. — Анна приподняла юбки своего черно-коричневого туалета. — Этот наряд шьется нам за счет короны, и еще каждая из нас, фрейлин, получает вознаграждение за службу — десять фунтов в год. Эти деньги выплачиваются по частям каждые три месяца, поэтому ты всегда сможешь взять взаймы под будущие поступления, если захочешь купить что-нибудь особенное — такое, чем нас тут не снабжают.

Именно в этот момент, когда речь зашла о столь животрепещущих практических вопросах, появились двое крепких молодцов, тащивших огромную деревянную лохань для купания. За ними следовала еще добрая дюжина работников с ведрами, настолько полными, что вода из них выплескивалась на пол. Слуги вылили половину ведер в лохань, а вторую половину принесенной воды оставили на обливание. Последней явилась Эдит, вооруженная мешочками с душистыми травами для добавления в воду, шариком ароматного мыла, губкой и двумя полотенцами.

— А при дворе часто моются целиком — с головы до ног? — спросила я Анну, начав с помощью Эдит освобождаться от своего пропыленного и пропотевшего за время путешествия наряда.

Хотя многие считали мытье с полным погружением в воду опасным для здоровья, я лично не видела в этом ничего плохого, хотя и привыкла обходиться тазом и кувшином.

— У нас при дворе так моются гораздо чаще, чем где бы то ни было. — В голосе Анны мне послышалось легкое осуждение. — Говорят, король Генрих уделяет чистоте особое внимание.

Я подумала, что для мужчины такое поведение весьма необычно, но не стала говорить об этом вслух. Я радостно предвкушала, как сейчас смою с себя грязь и пыль долгой дороги. Осторожно попробовав воду в лохани, я убедилась, что она такая, как надобно — не холодная и не обжигающе горячая. Пока я усаживалась в своей маленькой купальне, Анна примостилась на одном из сундуков, поджав под себя ноги.

— Хочешь меня еще о чем-нибудь спросить? — Ее голос донесся до меня сквозь шапку пены, ибо Эдит принялась усердно намыливать мне голову.

Да, давненько я так не наслаждалась, сидя по плечи в теплой воде, пока Эдит занималась своим делом. Обычно дома, в своей спальне, я опускалась на колени и мыла голову в тазу, поставленном на скамью. Собравшись с мыслями, я спросила:

— А что входит в обязанности фрейлин?

— Нам надлежит делать все, что потребует от нас принцесса, — ответила Анна. — Кстати, ты должна будешь принести клятву верности ее высочеству. Лорд-камергер это устроит. Он отвечает за порядок при дворе. Если ты по какой-либо причине на время или навсегда захочешь оставить службу принцессе или просто ненадолго отлучиться, ты обязана будешь испросить у него разрешения.

— А куда мне идти? Торнбери слишком далеко от моего дома, чтобы я могла туда вернуться сама, без провожатых.

— Ну, надолго мы в этом замке не задержимся. В каждом дворце или поместье мы будем проводить всего несколько недель. Ее высочеству был дан собственный двор, чтобы как можно больше подданных нашего короля могли лицезреть ее в роли принцессы Уэльской, то есть наследницы престола.

— Но тогда принцесса Мария должна путешествовать по своим владениям, а не по границе с ними, — заметила я, вспомнив, как сэр Лайонел на нашем пути указывал на отдаленные возвышенности на другом берегу реки Северн как на то место, откуда, собственно, и начинается Уэльс. — Замок Торнбери стоит на линкольнширской, то есть на исконно английской земле.

— Наверное, принцесса скоро почтит своим присутствием и валлийцев[17], — услышала я голос Анны сквозь плеск воды, которую Эдит лила мне на голову, — но сначала мы с тобой и со всем двором посетим город Глостер.

«Интересно, а как насчет Бристоля?» — подумала я. Бланш наверняка узнает, если этот город включат в маршрут следования принцессы, и постарается на это время приехать в наш городской дом, чтобы мы могли встретиться, если только... если только сэр Лайонел не воспротивится. Как же несправедливо, что этот человек, а не моя мачеха управляет унаследованным мною имуществом! Но нет, сэр Лайонел не имеет никаких прав на наш бристольский дом, так как это владение отошло Бланш в составе ее вдовьей доли и моя мачеха может распоряжаться этой своей долей по собственному усмотрению. А в нее входит — ни мало ни много — треть фамильного состояния Лоджей. Если Бланш решит вновь выйти замуж, она сделает своего второго мужа богатым человеком.

Пока Анна подробно рассказывала о подготовке к торжественному въезду принцессы в Глостер и о том пышном празднике, который жители города задумали в ее честь, Эдит насухо вытерла мое тело и принялась расчесывать мои спутавшиеся за время пути каштановые локоны, спускавшиеся до самой талии, что делало ее задачу весьма нелегкой.

— Ах, скорее бы оказаться в Глостере! — воскликнула Анна. — Хоть какая-то перемена в нашей жизни!

Меня удивила странная нота в ее голосе:

— Перемена? А какова же ваша обычная жизнь при дворе?

— Она невыносима скучна!

— Быть такого не может! Ведь для развлечения принцессы наверняка устраиваются маскарады, балы, банкеты и турниры.

Анна, смеясь, только покачала головой.

— Ну, во всяком случае, ко двору Марии приглашают странствующих актеров, фокусников, музыкантов, разве нет?

— Ничего подобного!

— Но у ее высочества наверняка есть собственный шут или шутиха.

— К нам приставлен всего лишь один музыкант для развлечения, а более — для обучения принцессы. Да и вообще, ее высочество посвящает учению почти все время. Уроки, уроки, уроки... На некоторых из них мы обязаны присутствовать. А когда мы не слушаем, как ее высочество обучается какому-нибудь иностранному языку, не сопровождаем ее в церковь и не гуляем с нею по саду, мы шьем рубашки для бедняков и вышиваем алтарные покровы.

— Но нам всем должны давать уроки танцев и музыки, а на них не заскучаешь...

— Так-то оно так, но этих уроков совсем мало и они уже превратились в рутину.

Хотя Анна нарисовала гораздо менее привлекательную картину жизни при дворе, чем я себе вообразила, возможность обучения наукам и искусству показалась мне весьма многообещающей.

— Ну что ж, торжественный въезд в Глостер будет приятным разнообразием, — напомнила я своей новой подруге.

Она в ответ рассмеялась:

— О да! Мы должны будем чинно ехать сразу же вслед за принцессой Марией. Придется посмотреть все представления в ее честь, выслушать все торжественные речи — а они обычно длятся бесконечно. Мы должны будем целый день улыбаться и не сможем спешиться ни на минуту, даже для того чтобы сходить «по-маленькому».

Последнее мне не очень понравилось, однако участвовать в таких церемониях мне было внове, так что я готова была претерпеть небольшие неудобства. Меж тем Эдит облачила меня в чистые, приятно пахнущие одежды, и я, наслаждаясь комфортом, невольно изумилась пресыщенности Анны Рид. Откуда в ней это? Принцесса ведь совсем недавно получила свой собственный двор, и Анна не могла служить ей раньше.

Но тут мне пришло в голову, что в словах моей новой подруги есть кое-что еще, заслуживающее внимания:

— Так ты говоришь, что мы поедем вслед за принцессой? Верхом?

Анна даже заморгала от удивления:

— А как же иначе мы окажемся в городе? По воздуху, что ли, перенесемся?

— Ну, в паланкине или еще как-то... Сэр Лайонел запретил мне взять с собой моих лошадей. — Сердце мое сжалось при воспоминании о Белле. — Могу ли я послать за ними?

— У принцессы великолепные лошади и большая конюшня. Нам предоставят прекрасных скакунов, обученных ходить под дамским седлом.

Значит, мне дадут лошадь! Боже мой, вот самое приятное, что я услышала сегодня! Я продолжала улыбаться, как дурочка, пока Эдит в последний раз оправила мне юбку и попросила разрешения уйти на половину слуг, чтобы успеть к ужину.

При этих словах моей горничной я также вспомнила, как давно у меня во рту не было ни кусочка. Тут в животе предательски заурчало. Я бросила взгляд в сторону буфета с решетчатыми дверцами для проветривания, на который обратила внимание сразу же, как вошла в спальню фрейлин. В таких буфетах обычно хранились вино и сыр.

— А можно что-нибудь поесть? — спросила я у Анны. — У меня маковой росинки сутра не было.

— Ах, дорогая, что же ты не сказала раньше? — засмеялась Анна, доставая большой кусок сыра и кувшин с ячменным напитком. — Нас здесь хорошо кормят, но за столом подносят кушанья только после принцессы и самых важных придворных дам. Вообще все трапезы ее высочества проводятся в самой торжественной и официальной обстановке. И каждая из них — очередной урок для постижения всех премудростей дворцового этикета. Ведь в один прекрасный день наша госпожа выйдет замуж за какого-нибудь иноземного правителя и займет место королевы при его дворе.

— Значит, как и все мы, принцесса не может полностью распоряжаться своей жизнью?

— Точно так. И в отличие от нас она никогда не остается одна. Временами мне ее даже жаль.

Анна вызвала слуг, которые унесли лохань и вытерли разлитую по полу воду. Стоило им уйти, как в спальне появились другие фрейлины. Они были почти ровесницами и все одеты в совершенно одинаковые платья. На первый взгляд они показались мне на одно лицо, но Анна тут же спасла положение, принявшись знакомить меня с каждой из них.

— Вот Сесилия Дейбриджкорт, — начала она, беря за руку стройную зеленоглазую девушку. — Ей девятнадцать, и она самая старшая из нас.

— Я родом из Солихалла, что под Ковентри, — проговорила та голосом таким тихим, что я едва расслышала ее слова.

— Имена остальных твоих новых товарок, данные им при крещении, ты запомнишь без труда, — продолжала Анна с улыбкой, — потому что их всех зовут одинаково.

— Я — Мэри Фицгерберт из Дербишира, — представилась первая из девушек. У нее слева на подбородке была небольшая, но заметная родинка.

— А меня зовут Мария, а не Мэри, — подчеркнула вторая. — Мария Витторио. Мой отец — врач королевы.

Она говорила с чуть заметным акцентом, который выдавал ее испанское происхождение.

У третьей Мэри было огромные печальные карие глаза. Она сказала, что ее зовут Мэри Даннет и она из Лестершира. Позже я узнала, что ее отец, как и мой, умер слишком рано.

В тот вечер у нас не было времени, чтобы обменяться более подробными сведениями друг о друге. Поужинать с принцессой нас не пригласили, но мы должны были прислуживать ее высочеству, пока она вкушала спою вечернюю трапезу. И вместе со всеми остальными фрейлинами я отправилась в покои дочери короля.

 

ГЛАВА 7

 

Мне было трудно в первую ночь заснуть в незнакомом месте. Кроме того, постель мне пришлось делить еще с одной девушкой — испанкой Марией. Она повернулась ко мне спиной и притворилась спящей, но через несколько минут я почувствовала, что ее плечи сотрясаются от рыданий.

— Я тоже скучаю по родным местам, — громко прошептала я в окружающей нас тишине алькова. — Замок Торнбери лишен магии моего отчего дома.

Мария тотчас обернулась ко мне:

— Магии? Ты имеешь в виду колдовство?

Последнее слово она произнесла еле слышно, словно страшась навлечь кару Господню на наши головы одним лишь упоминанием запретного.

Я рассмеялась:

— Да нет же. Я говорю о доброй магии, о чудесах, одобряемых нашей святой церковью.

И я принялась рассказывать ей те истории, которые неоднократно слышала в детстве от отца, о главной достопримечательности нашего графства Сомерсетшир — аббатстве Гластонбери[18]. Я только-только начала повествование о том, как Иосиф Аримафейский[19], хранитель Святого Грааля, прибыл в Англию после распятия Господа нашего Иисуса Христа, когда занавеси полога раздвинулись и к нам на кровать забралась Сесилия. За ней тотчас последовали обе Мэри и Анна.

Я призналась, что никто не знает, где именно Иосиф спрятал священную реликвию.

— Но мы все уверены, что он жил рядом с нами — в Гластонбери, — продолжала я. — Апостол Филипп[20] послал его в нашу страну для того, чтобы он принес на наш остров светоч веры. Иосиф был праведником — воистину святым человеком — и умел творить чудеса. Как-то раз он вонзил свой посох в землю у холма Всех Утомленных, и на следующий день посох укоренился и дал побег. Из него вырос огромный куст боярышника, и этот куст произрастает по сию пору. Каждое Рождество он покрывается зелеными листьями, словно на дворе лето. А еще у часовни Пресвятой Девы Марии растет грецкий орех, который распускается каждый год точно на День святого Варнавы[21].

Честно говоря, у меня не было никаких доказательств, что чудесное ореховое дерево имеет хоть какую-то связь с Иосифом Аримафейским, но слушательницы жадно ловили каждое мое слово. Особое впечатление на них произвело то, что жизнь святого Иосифа была описана в книге. Книгу эту составил один монах из обители Гластонбери в те времени, когда мой отец был еще ребенком, и сейчас многочисленные пилигримы руководствовались ею при своем паломничестве в аббатство. Они стекались в эти края со всей Англии к вящей славе и выгоде как обители, так и города.

— А есть ли в Гластонбери иные достославные места и реликвии? — спросила, широко зевнув, Анна, после того как я закончила вспоминать все чудеса Иосифа Аримафейского.

— Конечно, — поспешила ответить я. — Там в аббатстве похоронен король Артур.

— Тот самый король Артур?[22] — Мы сидели в полной темноте, но я была уверена, что глаза Мэри Фицгерберт от изумления и восторга стали круглыми, как плошки.

Я с удовольствием рассказала бы еще много историй о наших краях, если бы меня не прервал осторожный стук в дверь. Мягкий женский голос с легким упреком произнес: «Уже давно пора спать, юные леди».

Анна вздохнула:

— Это леди Кэтрин, жена сэра Мэтью Крэддока. Она занимает соседнюю спальню.

— Она пожалуется, что мы мешали ей спать своей болтовней?

Я чувствовала, что своими рассказами могу завоевать дружбу и доверие других фрейлин, но в то же время боялась навлечь на нас наказание за нарушение дворцовых правил, и мне не хотелось рисковать в первый же день, а вернее, ночь, своего пребывания при дворе.

— Скорее всего, она нас не выдаст. Леди Кэтрин очень добра, — шепот Сесилии был явственно различим в прохладном воздухе спальни и сопровождался легким топотом босых ног по полу и шелестом одеял, под которые забирались остальные девушки.

Скоро все звуки затихли, и мы дружно провалились в сон.

 

ГЛАВА 8

 

На следующий день я принесла клятву верности принцессе Марии и выслушала подробные наставления леди Солсбери. Суть их сводилась к следующему: надлежит беспрекословно исполнять все пожелания ее высочества и быть готовой умереть за нее, коли в том возникнет нужда. Графиня в разговорах с придворными дамами и фрейлинами на все лады повторяла эту мысль бессчетное количество раз, ибо очень уж серьезно относилась к своим обязанностям.

Через два дня после приезда в Торнбери новое платье для меня было готово. С тех пор при дворе я носила только цвета принцессы — черный и красно-коричневый, — которые указывали всем и каждому, что я вхожу в число ближнего круга благородных дам и девиц на службе Марии Тюдор.

Прошла неделя, и мои товарки взяли привычку собираться в нашем с Марией алькове каждый вечер, как только в спальне фрейлин гасили свечи. И я, старясь говорить как можно тише, рассказывала им о подвигах короля Артура и о том, как он был ранен на поле брани и его, умирающего, забрали на остров Авалон[23], как тогда называли Гластонбери. И хотя я строго-настрого запретила своим подругам даже заикаться о наших ночных посиделках, очень скоро я заметила, что многие при дворе гладят на меня как-то по-особенному. Даже такая важная персона, как личный врач принцессы доктор Баттс[24], несколько раз бросал на меня взгляды, исполненные любопытства. Казалось, все — от леди Кэтрин, старшей придворной дамы, до конюшенного мальчика Томаса, носившего пышный титул «Хранителя пони ее высочества» — знали о нашем времяпрепровождении перед отходом ко сну.

Первая решилась заговорить со мной об этом леди Кэтрин. Хотя по возрасту она приближалась к леди Солсбери и уже перевалила за полувековой рубеж, но годы почти не оставили морщин на ее прекрасном лице. Мне же в то время не исполнилось и четырнадцати, потому обе эти дамы казались мне глубокими старухами.

— Принцесса Мария узнала, что ты у нас — мастерица рассказывать истории, — сказала мне как-то раз леди Кэтрин. — Говорят, можешь потягаться с любым бардом...

Хоть я и почувствовала себя весьма польщенной, однако у меня достало здравого смысла не преувеличивать своих достоинств.

— Я не спою вам песен о великих битвах или славных воинах прошлого, — честно призналась я леди Кэтрин, — но с удовольствием перескажу то, что мне ведомо о короле Артуре и его рыцарях, о смелых моряках из Бристоля, уплывавших за удачей за тридевять земель, о святых и праведниках моего родного края и о чудесах, совершавшихся в Гластонбери.

Вскоре после этого разговора меня пригласили в личные покои принцессы. Все шестнадцать придворных дам во главе с ее высочеством желали выслушать из моих уст какую-нибудь занимательную повесть. Принцесса села в кресло, а мне было разрешено опуститься на табурет. Остальные устроились на подушках, разбросанных по полу.

Желая угодить ее высочеству, я выбрала историю, одним из участников которой был ее предок.

— В царствование славного короля Ричарда по прозванию Львиное Сердце[25], — начала я, — на кладбище аббатства Гластонбери были чудесным образом обнаружены останки короля Артура и королевы Гиневры.

Предания о короле Артуре многие годы были у всех на устах в нашем королевстве. Дед принцессы, король Генрих VII[26], безмерно почитал этого героя и даже назвал Артуром[27] своего первенца. Да и мой отец тоже получил свое имя в честь этого благороднейшего и первейшего из рыцарей.

— В песне одного из валлийских бардов, передававшейся в те годы из уст в уста, было скрыто тайное указание на место погребения короля Артура, — продолжала я. — После многих лет неустанных трудов монахам из Гластонбери удалось разгадать эту тайну. Они начали раскопки рядом с часовней Пресвятой Девы Марии и наткнулись на каменную плиту. Под ней оказался свинцовый крест с надписью: Здесь покоится достославный король Артур...

— А на каком языке была эта надпись? — прервала меня принцесса.

Слава Всевышнему, я знала ответ:

— На латыни, ваше высочество. Монахи перевели ее без труда, чтобы все могли понять ее содержание.

Принцесса сделала знак, чтобы я продолжала. Она серьезно и без улыбки смотрела на меня своими близорукими карими глазами.

— Монахи продолжили копать, ваше высочество, и вскоре наткнулись на гроб, сделанный из цельного выдолбленного ствола огромного дерева. Они подняли тяжелую крышку, а под ней оказались два скелета: высокого мужчины и женщины.

Кто-то из слушательниц не смог сдержать возгласа удивления. Наверное, то была простодушная миссис Поул — кормилица принцессы, а ныне старшая служанка ее подросшего высочества.

— Хоть от тел сохранились лишь кости, — продолжала я, — было установлено, что найдены останки короля Артура и королевы Гиневры.

Принцесса Мария не выказала ни страха, ни отвращения при упоминании об истлевших костях. Напротив, она принялась выяснять подробности:

— Как был убит король Артур? Смогли ли монахи определить причину смерти после стольких лет?

— Ему раскроили череп, — уверенно отвечала я, ибо мой брат в свое время не скрывал от меня ужасных деталей, весьма интересовавших его, как и всякого мальчишку. — Монахи призвали ученых мужей, которые осмотрели останки и заявили, что король был убит ударом по голове.

— Вот как! — воскликнула принцесса.

— Скелеты короля и королевы были выставлены на всеобщее обозрение. Сотни, нет, тысячи людей пришли поклониться им, включая самого короля.

— Какого короля? — нетерпеливый вопрос леди Солсбери подсказал мне, что она, как и все в покоях принцессы, захвачена моим рассказом.

— То был Эдуард I и его добрая королева Элеонора[28].

На лице леди Солсбери появилось весьма довольное выражение, и я тут же вспомнила, что король Эдуард и королева Элеонора были в числе прямых предков графини.

— Король Эдуард так сильно любил свою жену, что после ее смерти приказал воздвигнуть кресты в ее честь на каждом месте остановки траурной процессии, сопровождавшей ее гроб, — добавила я, вспомнив наставления сэра Лайонела о том, что мне следует всеми силами добиваться расположения важнейших лиц из окружения принцессы.

Кстати, эти кресты Элеоноры[29] до сих пор стоят на наших дорогах. Когда впоследствии мне довелось увидеть один из них в Вестминстере под Лондоном, я поняла, почему принцесса и графиня так гордились этим своим предком. Никогда раньше не доводилось мне видеть столь величественного памятника, возвышающегося над окрестными строениями и украшенного статуями и искусной резьбой.

Я уже собралась начать новую повесть о короле Артуре и рыцарях Круглого стола, но принцесса Мария пожелала задать еще несколько вопросов:

— Почему короля похоронили в Гластонбери?

— Этот город построили там, где в древности находился священный остров Авалон. Одно из старинных названий Гластонбери — Стеклянный остров[30], ваше высочество.

Я изложила все эти сведения весьма уверенным тоном, хотя и не могла поручиться за их точность. Отец всегда учил меня не робеть и не мямлить, особенно если не совсем уверен в том, что говоришь. Честно признаться, в эту минуту я почувствовала себя неуютно, ибо рассказала своим слушателям уже все, что знала об останках короля Артура. Пришлось произнести заготовленную заранее фразу, которая должна была направить внимание собравшихся в другом направлении:

— В те стародавние дни река Брю была глубока, а ее берега — болотисты. В город с юга по суше можно было попасть по одному-единственному мосту, который назывался Мостом Опасностей. Взойдя на него, сэр Бедивер вернул драгоценный меч Экскалибур[31] Владычице озера после битвы при Камлане.

Моя уловка подействовала и позволила мне начать рассказ о том, как король Артур получил этот знаменитый меч. К слову сказать, Экскалибур был вовсе не тем мечом, который Артур в юности извлек из камня[32]. После того как я поведала предание об Экскалибуре, из меня легко полились и другие истории, в том числе про Иосифа Аримафейского и зазеленевший боярышник. Когда я наконец замолчала, в горле у меня изрядно першило, а голос стал хриплым от усталости.

Леди Баттс, супруга врача принцессы, посматривала на меня с тревогой. Это была женщина высокая, с простым, некрасивым лицом, твердым подбородком, длинным носом и резкими манерами. Она воспользовалась моментом, пока я не начала новую историю, и обратилась к Марии:

— Вы пропустили утреннюю прогулку, ваше высочество. Конечно, утром дождило и было слишком промозгло, но сейчас небо расчистилось, и самое время немного пройтись перед ужином.

Доктор Баттс подробно расписал распорядок дня принцессы в целях сохранения и приумножения здоровья ее высочества и получил полное одобрение ее матери, королевы Екатерины. Одного намека было достаточно, чтобы напомнить Марии про ее обязанности. Подавив легкий вздох неудовольствия, она встала с кресла. Мы все поднялись вслед за ней. Фрейлины всегда сопровождали ее высочество в ее обязательных прогулках, как и два церемониймейстера, двое джентльменов-стражников, двое йоменов-стражников[33], а также двое грумов[34]. Я заняла свое место в самом конце череды дам и девиц как последняя из поступивших на службу, но леди Баттс взяла меня за руку и вывела из ряда.

— Вы останетесь в доме, мисс Лодж, — распорядилась она, — а я велю слугам принести вам горячий напиток с лимоном и медом для смягчения вашего натруженного горла.

— Благодарю вас за заботу, леди Баттс.

Жена доктора только фыркнула:

— Я больше о себе забочусь. Мне очень хочется послушать другие ваши истории, а этого не случится, коли вы не сможете говорить.

Однако ее высочество, находясь уже у двери в сад, повернулась, близоруко прищурилась и промолвила своим высоким детским голоском:

— Вы пойдете рядом со мной, мисс Лодж. Я хочу услышать подробности о чудесном боярышнике, зазеленевшем в Гластонбери.

Леди Баттс тут же отпустила мою руку. Она горестно вздохнула, а я поспешила присоединиться к принцессе. Слишком поздно я вспомнила, что боярышник — одна из эмблем дома Тюдоров.

 

ГЛАВА 9

 

Анна Рид была совершенно права насчет торжественного въезда принцессы и ее двора в город Глостер. Такие красочные церемонии хорошо наблюдать со стороны, в качестве зрителя, но участвовать в них — мука мученическая, поскольку шествия эти тянутся бесконечно, а отлучиться нельзя. Даже езда верхом не принесла мне того удовольствия, на которое я рассчитывала. Мне выделили тихую лошадку, приученную ходить под дамским седлом, которая лишь раз проявила характер, пребольно укусив меня за плечо, стоило мне спешиться.

После Глостера двор принцессы Уэльской в полном составе перебрался в Тьюксбери. Здесь мы разместились в добротном особняке из дерева и камня. Он стоял в центре живописного парка, который принадлежал местной обители. К этому времени я поняла, насколько права была Анна, называя жизнь при дворе принцессы невыносимо скучной.

Предшествующий наставник ее высочества установил строжайший распорядок дня для принцессы, а королева Екатерина строго-настрого велела соблюдать его и впредь и наделила леди Солсбери соответствующими полномочиями. Графиня делала все возможное, чтобы оправдать оказанное доверие и даже в сердце Уэльской Марки не отступать от раз и навсегда заведенного порядка. Кроме того, покои, одежда и тела ее высочества, ее ближайших фрейлин, дам и джентльменов должны были содержаться в отменной чистоте. Также леди Солсбери следила, чтобы мы, по ее собственным словам, «были честными, добродетельными и сдержанными в словах, облике, жестах, поведении и поступках».

Любой намек на фривольность строго пресекался. Из развлечений дозволялись лишь игра на клавесине и танцы, кои наставники принцессы считали способствующими укреплению телесного здоровья. Неудивительно, что слушатели столь жадно ловили каждое слово моих историй.

Если на развлечения при дворе принцессы смотрели неодобрительно, стремление к учению, напротив, всячески поощрялось. Меня, например, помимо музыки и танцев, стали учить говорить по-французски. А потом еще и обучать письму! Вот уж никогда не думала, что постигну этот навык, но я схватывала все на лету. Спустя несколько недель я смогла самостоятельно нацарапать записку мачехе, надеясь, что она сможет найти кого-нибудь, кто прочитает ей мое первое собственноручное послание.

Приближалось Рождество, которому предшествовал пост, неукоснительно соблюдавшийся при дворе принцессы. Все мы были обязаны ходить в церковь чаще, чем обычно, и наш стол более не удивлял разнообразием. По мере того как дни делались короче, а ночи — темнее, я почувствовала, что природная веселость и бодрость духа меня покидают. Будь на то моя воля, я уже давно отказалась бы вставать с постели при свете свечей холодными зимними утрами, однако леди Кэтрин ревностно следила, чтобы все фрейлины являлись в покои принцессы строго в назначенное время.

Впрочем, миновал день зимнего солнцестояния[35], и настроение мое улучшилось. А обильный ужин в сочельник — хотя на столе все еще отсутствовали мясо, сыр и яйца — ознаменовал начало рождественских празднеств. Ранним утром в Рождество мы все — шестерка фрейлин — последовали за принцессой к ранней мессе. Каждая из нас несла зажженную тонкую восковую свечу, пахнущую можжевельником, и держала ее на протяжении всей службы. Мне казалось, что проповедь никогда не кончится, но, когда мы вернулись в большой зал, нас ожидал самый настоящий пир: буженина, хлеб, пиво, сыр, масло и яйца.

В честь рождения Господа нашего Иисуса Христа мы были освобождены от уроков. Правда, в тот день предстояло сходить еще на две мессы, но я ожидала, что в промежутках мы сумеем хорошо повеселиться. В доме моего детства святки, следовавшие за Рождеством, всегда праздновали все двенадцать дней, и каждый из них был наполнен играми и развлечениями. Но по окончании трапезы ее высочество, придворные дамы и девицы все как одна занялись вышиванием, словно это был самый обычный день. Я с отвращением глядела на зажатую в пальцах иголку, но радостно встрепенулась, когда принцесса Мария велела мне рассказать какую-нибудь историю.

— Позвольте поведать вам, ваше высочество, как празднуют Рождество в моем родном крае, — отважно начала я. — В наших графствах все двенадцать дней и ночей после Светлого праздника и до самого Пахотного понедельника[36] любая работа, кроме ухода за скотиной, запрещена. Даже прясть нельзя. Колеса прялок завивают ветками остролиста, чтобы их нельзя было раскрутить[37]. — Я выразительно взглянула на пяльцы с ненавистной вышивкой и подумала: «Вот бы мне набраться храбрости и привязать к ним пару зеленых ветвей...»

— Чем же заняты люди, коли они не работают? — спросила принцесса.

— Они приносят в дом рождественское полено[38] и зажигают его, чтобы оно горело как можно дольше. Они ходят в гости к соседям, поют песни, пьют грог, танцуют, играют на музыкальных инструментах. Помню, как у нас в поместье в это время года останавливались странствующие менестрели, развлекавшие народ.

— Если слуги не работают, то чем же питаются их господа? — удивленно промолвила принцесса. — Кто-то же должен готовить еду...

— В наших краях готовят и пекут впрок, на все двенадцать дней праздников. Самое главное блюдо — рождественский пирог с мясом. В него входит тринадцать частей, ибо за Христом последовали двенадцать апостолов. И в пироге обязательно должна быть рубленая баранина в память о пастухах, первыми поклонившихся младенцу Иисусу.

— В прошлом году, — с задумчивым видом промолвила ее высочество, — мы ели на Рождество большую птицу, называемую индейкой. Моему отцу-королю она так понравилась на вкус, что он повелел разводить их во множестве на землях, принадлежащих ему в Восточной Англии.

Я никогда в жизни не видела индеек, но, когда принцесса красочно описала, как выглядят эти обитательницы Нового Света, я вдруг представила себе стада этих птиц, движущиеся к Лондону из Норфолка или Суффолка по тем же дорогам, по которым обычно пригоняли скот. Иногда путь скотины и домашней птицы на рынок занимал несколько месяцев, потому в эти путешествия крестьяне пускались заранее.

— При дворе король назначает Лорда — Повелителя беспорядка, — продолжала меж тем ее высочество. — Этот человек облачается в шутовской разноцветный костюм и отвечает за наши развлечения. Один год у меня даже был мой собственный Повелитель беспорядка. Мне тогда было шесть лет, и я праздновала Рождество в Диттоне, а родители мои находились совсем рядом — в Виндзорском замке. В тот год Джон Тергуд, один из моих слуг, надзирал за всеми нашими увеселениями. И у меня был точно такой же праздник, как и при дворе моего отца, но только чуть меньший по размаху. Мы даже собирались вокруг позолоченной и раскрашенной кабаньей головы[39]. И еще у нас были рождественские пантомимы и маскарады.

Слушая восторженный рассказ принцессы, я поймала себя на мысли, что никак не могу взять в толк, почему ей не позволили в этот раз устроить такие же празднества. Что в них плохого?

Тут и другие девушки пустились в воспоминания о том, как проводят Рождество у них дома, а я меж тем не сводила глаз с принцессы. Стоило ей заговорить о своих родителях, как лицо ее заметно оживилось, но потом взгляд затуманился.

От придворных дам я знала, что в некоторые годы принцесса Мария видела отца и мать только на Рождество и Пасху. Ожидала ли она, что ее пригласят к королевскому двору и в этом декабре? Но такого приглашения не последовало, так что ее печаль была вполне оправдана. Нужно было срочно отвлечь ее высочество от невеселых дум.

После недолгих колебаний я потянула за цепочку, которую косила на талии, и достала из складок платья прикрепленный к ней маленький мешочек. Открыв его, я извлекла на свет Божий некий прямоугольный предмет, завернутый в кусочек бархата и перевязанный лентой. Сегодня утром я вытащила его из сундука для одежды потому что это был подарок моего отца на Рождество, и я хотела держать его при себе в первое Рождество, которое встречала без него.

— Что это у вас? — спросила Мария, заглядывая мне через плечо.

— Колода карт. Ровным счетом пятьдесят две штуки.

Я развернула ткань и открыла черную рубашку первой из них. Когда я почувствовала, что взгляды всех присутствующих сосредоточились на моих руках, я медленно перевернула карту и показала, что на ней изображено.

— Это король, — пояснила я, возможно и зря, поскольку мужчина на карте был одет в роскошные яркие одежды старинного покроя, а на голове его была корона.

Принцесса Мария улыбнулась и сразу же похорошела. Но потом мигом стерла улыбку с лица — уж слишком серьезным ребенком была она по натуре.

— Он совсем не похож на моего отца, — заявила она.

— Это потому, что карты сделаны во Франции. Мой отец привез их из французского похода его величества — вашего славного родителя.

Принцесса провела пальчиком по лицу карточного короля, восхищаясь мастерством художника, отразившего мельчайшие детали, и проговорила:

— Тогда это, наверное, король Франциск[40]. Возможно, в один прекрасный день я выйду замуж за одного из его сыновей[41]. Мы были помолвлены с дофином, когда я была еще в пеленках, но с тех пор все разговоры о свадьбе прекратились.

Даже в нежном возрасте девяти лет ее высочество уже хорошо знала, что политические союзы недолговечны, невзирая на торжественные клятвы, которыми обмениваются договаривающиеся стороны при их заключении.

— Я никогда в жизни не играла в карты, — добавила она.

Уловив в ее голосе нотки сожаления, я тотчас предложила принцессе научить ее тем играм, которые знала сама. Принцесса Мария заколебалась. Она бросила быстрый взгляд через плечо, дабы убедиться, что графиня Солсбери еще не вернулась со встречи с епископом Экзетерским, главой совета, который управлял Уэльсом от имени принцессы. Другие придворные дамы также отсутствовали, хотя я и не знала, куда они подевались.

Конечно, в покоях принцессы, помимо нее самой и нас — фрейлин, находились также джентльмены-стражники, йомены-стражники, йомены-прислужники и грумы, а также личный музыкант Марии, родом из Уэльса. Все они были одеты в ливреи цветов принцессы — зеленого и синего. Только тем, кто занимал самые высокие должности в свите принцессы, было разрешено облачаться в черные бархатные камзолы и черные камлотовые плащи, подбитые черной овчиной. Сегодня удача была на нашей стороне — черных фигур вокруг не было видно. Похоже, что все важные лица были чем-то заняты.

— Позвольте, ваше высочество, взять ваш кубок. Мы назовем его «кон». В него мы будем складывать наши ставки.

Мария кивнула и знаком показала, что с нетерпением ждет продолжения.

— Эта игра называется «До пяти»[42]. Она очень простая, и меня научил играть в нее мой отец. Смысл игры в том, чтобы взять как можно больше взяток. Каждый игрок должен поставить один пенни или какой-нибудь другой предмет той же стоимости. Ну, например, ленту или заколку.

Тут мне пришлось прерваться, потому что все девушки начали искать, что бы такое поставить. Денег с собой ни у кого не было, даже полпенни. Мало кто из нас имел здесь, при дворе принцессы, в своем распоряжении собственные средства.

— Теперь я сдам каждому по пять карт, — продолжала я. — Ваша цель: взять три или более взятки. А если у вас это не получается, то вы должны постараться сделать так, чтобы никто другой не сумел их взять.

Я тщательно перетасовала колоду и сдала карты.

— А если никто не выиграет? — спросила Анна.

— Тогда наш кубок или «кон» со ставками переходит на следующую сдачу.

— А что такое «взятка»? — захотела узнать Мария.

Тут я поняла, что из всей честной компании я единственная раньше играла в карты, и даже слегка заважничала по причине собственной исключительности. Впрочем, на вопросы ее высочества следовало отвечать немедленно, и я терпеливо принялась объяснять, что все карты имеют разное старшинство — от туза до двойки, и что король старше королевы, а королева бьет валета.

— В колоде четыре масти, — продолжала я, развернув для наглядности сданные карты веером, — трефы, червы, бубны и пики. Если первая карта, с которой идет игрок, сидящий слева от раздающего, — черва, то все должны пойти с карты этой масти. Если вдруг у игрока нет червей, он сбрасывает карту любой масти. Игрок, который положил на стол самую старшую из червей, берет взятку. После этого он должен ходить.

Потом я сказала, что существует множество вариантов этой игры. Так, например, игрок, взявший три взятки подряд, может забрать все ставки, а может попытать счастья и сделать новый ход. Если же он возьмет пять взяток, то вправе обязать всех других игроков удвоить ставку.

— И еще есть такая вещь, как козыри, — увлеченно продолжала я, но, увидев на лицах моих слушательниц некоторую растерянность, решила, что на сегодня простейших правил достаточно.

Мы играли целый час, сидя кружком на полу все вместе, включая принцессу, а потом нас поймали с поличным. Впрочем, судьба нам в тот день определенно благоволила, ибо первой в зал приемов вернулась леди Кэтрин. Глаза ее округлились, когда она увидела, чем мы занимаемся, и она здорово нас отругала, но не отобрала колоду и не пожаловалась леди Солсбери.

— А ты знаешь другие игры? — доверительно прошептала мне принцесса, когда я оправляла на ней платье, измявшееся от сидения на полу.

— Конечно, ваше высочество, — успокоила я ее, вспомнив о «примеро», «папе Юлии» и игре в «тридцать одно»[43].

— Тогда ты научишь меня им всем, когда у нас вновь появится такая возможность, — шепотом распорядилась принцесса.

И эта возможность представилась нам гораздо раньше, чем мы могли подумать. Оказалось, что король Генрих не забыл о своей дочери, затерянной среди болот Уэльской Марки. Он отправил ей Лорда — Повелителя беспорядков, которому приказал обеспечить развлечения Марии во время рождественских праздников. Королевский посланец явился в тот же день поздно вечером, и на следующие двенадцать дней строгий распорядок дня был забыт. Мы полностью отдались святочному веселью. В первый день января, то есть в Новый год (хотя на самом деле новый год начинается только на Благовещенье, то есть 25 марта)[44], мы обменялись подарками и вручили свои дары принцессе. В своем втором послании Бланш я просила ее отправить мне лист со священного гластонберийского боярышника, чтобы я могла подарить его принцессе. Именно в тот день этот дар прибыл вместе с письмом, которое моя мачеха продиктовала сэру Джасперу.

Я забилась в укромный уголок и прочитала, что Бланш чувствует себя хорошо и скучает по мне. Еще я узнала, что сэр Лайонел Даггет посетил ее в Гластонбери, а затем и в Бристоле и что его несколько раз видели в поместье Хартлейк и в других имениях, составляющих мое наследство. Я поморщилась, но продолжала читать. Следующая новость заставила меня настороженно выпрямиться. Хьюго Уинн получил разрешение остаться на посту управляющего, а его дочь Гризельда родила прекрасную здоровую дочку, которую назвали Уинифрид. Странно было услышать такое... Получалось, что эта малышка — моя родная кровь, племянница. Будь она плодом законного союза и мальчиком, я перестала бы быть наследницей состояния Лоджей. Но так получилось, что это дитя не имело и не будет иметь никаких прав на владения моего рода. Девочку будут воспитывать мать и дед в доме управляющего. Возможно, я даже никогда ее не увижу.

Тут мне в голову пришли и другие мысли. После того как сэр Лайонел доставил меня в Торнбери, я не получала от него никаких известий. Внезапно я заволновалась. Может быть, он пытается подобрать мне жениха? Мне пока совсем не хотелось замуж. Я знала, что рано или поздно мне придется сочетаться браком и тогда мой муж будет управлять всем, что я унаследовала от отца. Жена никогда ничего не имела сама по себе. Если волею судьбы она становилась наследницей движимого и недвижимого имущества, драгоценностей и домашней утвари, какой стала я, все имущество со временем переходило ее супругу и повелителю, равно как и она сама.

Хвала Всевышнему, что я была слишком занята и мне некогда было думать об этом, ибо принцесса требовала, чтобы ее фрейлины присутствовали на всех церемониях вручения ей подарков от приближенных, слуг и верных подданных из ближайших городов и деревень. Кажется, мой подарок ей понравился. Она, в свою очередь, также одарила членов своей свиты, в основном различными чашами и кубками. Однако для своих фрейлин она приготовила особые подарки: каждая из нас получила четки, освященные ее духовником.

Последний — двенадцатый — день рождественских праздников начался с мессы и закончился пиршеством и пантомимой. На следующий день Лорд — Повелитель беспорядка отбыл обратно к королю, а вскоре мы переехали в поместье Бэттенхолл, расположенное в сельской местности под Вустером. Путешествие было совсем коротким — всего около двенадцати миль, — а когда мы обустроились на новом месте, строгий распорядок дня, за соблюдением которого следила леди Солсбери, был восстановлен.

И вновь мои рассказы стали одним из немногих развлечений, доступных принцессе. Дни проходили за днями, и я исчерпала весь запас преданий об Иосифе Аримафейском и короле Артуре с его рыцарями. Посему мне пришлось перейти к описанию жития святого Дунстана[45], чьи останки были перенесены из Кентербери в Гластонбери. Пришлось также вспомнить многочисленные легенды и сказки, связанные с холмами Мендип-Хиллз. Их я пересказывала с сильным местным говором, от звуков которого все придворные дамы буквально покатывались со смеху.

Всю жизнь я слышала, как говорит простой народ в Сомерсетшире и Глостершире, да и сейчас эта речь каждый день доносилась из уст Эдит.

— Ну и огневой он был парень, ровно петушок в курятнике, чистую правду говорю вам, высокородные дамочки и девушки, — начала я как-то одну из историй, которую в свое время услышала в поместье Хартлейк, и тут увидела, что моя горничная, чей говор и смешные словечки я так удачно изображала, присоединилась к моим слушателям в зале приемов. Среди всеобщего веселья лишь ее лицо отражало глубокую обиду.

Я сбилась, вернулась к своему рассказу, успешно закончила его, но похвалы и смех, которые выпали в конце на мою долю, не обрадовали меня так, как обычно. Как только мне удалось освободиться, я отправилась на поиски Эдит, которая исчезла из зала тотчас по окончании моей истории, лишь сверкнув в мою сторону глазами.

Я нашла ее в спальне фрейлин.

— А уж как я искала вас, потому туда и зашла, значит, — пробормотала моя служанка срывающимся голосом.

— Эдит, не обращай внимания на то, что я говорю другим людям. Они не из наших мест. Уверена, что, если ты услышишь, как говорят в их родных краях, для тебя это тоже покажется очень странным.

— Они меня до смерти засмеют теперь, мисс, после историйки вашей, — горестно вздохнула Эдит. — Знала б, что, значит, посмеяние мне такое выйдет, никогда б с вами сюда не приехала, с места б не тронулась...

— Ты хочешь оставить службу? — спросила я. — Что ж, я могу отослать тебя обратно в Хартлейк, но мне этого совсем не хочется.

Эдит не ответила.

Я вздохнула и проговорила, хотя слова давались мне с трудом:

— Прошу у тебя прошения, Эдит, за то, что осмеяла твою манеру речи. Но дело в том, что даже твердокаменные валлийцы при дворе принцессы пытаются говорить так, как лондонские благородные леди и джентльмены.

Я улыбнулась, пытаясь вызвать мою горничную на ответную улыбку, и добавила:

— И ты сможешь научиться так разговаривать, если попытаешься.

Эдит ничего мне не ответила, но по наклону ее головы я поняла, что она меня слушает. Мне хотелось о многом поговорить с ней, но тут вернулись мои подруги, и я решила больше не смущать Эдит.

Когда через несколько минут Эдит выскользнула из нашей спальни, она все еще дулась на меня, но в последующие дни я обратила внимание на то, что, прислуживая мне, она внимательно слушала, какими словами и в какой манере фрейлины принцессы беседуют друг с другом.

Я же со своей стороны никогда больше не изображала говор моей горничной, чтобы вызвать смех своими историями. Я поняла, что этого и не нужно. Если рассказ хорош и увлекателен, он не нуждается ни в каких украшательствах.

 

ГЛАВА 10

 

Одним из редких случаев, когда нам позволили отступить от жесткого распорядка, установленного для принцессы и ее окружения, был праздник в День святого Валентина. Для меня он носил особый характер, ибо это также был мой четырнадцатый день рождения. Понятно, что о последнем никто в поместье Бэттенхолл не знал, а если бы и знал, то не придал бы этому никакого значения. В нашей стране почти никто, кроме короля, не отмечал своих дней рождения. Да и для меня этот возрастной рубеж наступил слишком поздно. Если бы я перешагнула через него чуть раньше, то смогла бы избежать опеки сэра Лайонела после смерти отца и брата, а теперь я даже не знала, смеяться мне или плакать.

При дворе принцессы празднование Дня святого Валентина проводилось так же, как и во дворце его величества. Имена всех придворных джентльменов были написаны на листочках бумаги, а сами листочки — сложены и помещены в золоченую чашу. Каждая из дам и девиц из свиты Марии по очереди вытаскивала свой жребий, чтобы определить, кто будет ее парой на Валентинов день. Первой была принцесса (которая, кстати, вскоре должна была вступить в десятый год своей жизни). Она вытащила записку с именем своего казначея, сэра Ральфа Эгертона[46].

Мы с Анной Рид обменялись удивленными взглядами, а Анна даже чуть не расхохоталась. Сэр Ральф был, наверное, самым старым мужчиной из окружения принцессы. Его короткие волосы были обильно тронуты сединой, лицо изборождено морщинами, плечи сутулились. Я не могла представить себе никого, кто менее всего мог бы составить пару ее высочеству в этот день. Впрочем, одевался сэр Ральф всегда очень богато, обожал дорогие ткани и яркие цвета. Чаще всего он облачался в камзол из золотистого бархата и плащ того же цвета на подкладке черного шелка либо в красивый камзол из синего бархата с серебряным шитьем. Сегодня же, в честь Дня святого Валентина, он щеголял в зеленой бархатной мантии на подкладке из тафты того же цвета с золотой оторочкой.

Принцесса Мария, казалось, была вполне довольна жребием.

— Сэр Ральф, на сегодня вы мой названый муж, а я как будто бы ваша жена! — воскликнула она, присаживаясь перед сэром Ральфом в глубоком реверансе.

Он поклонился в ответ, но не мог скрыть некоторого изумления, вызванного словами ее высочества.

Церемония шуточного выбора кавалеров продолжалась. Анне выпал Томас Перестон, аптекарь принцессы. Анна громко назвала его имя и была учтива к нему, когда он приблизился, дабы встать подле нее, но стоило ему отвернуться, как ее всю перекосило от отвращения. Запах лекарств, въевшийся в одежду мистера Перестона, сопровождал его повсюду, куда бы он ни шел. Даже руки его пахли всякими снадобьями, сколько бы он их ни мыл.

Когда наступила моя очередь, я вдруг заволновалась. Мне никогда раньше не доводилась проводить много времени с джентльменами, хотя несколько мужчин-придворных всегда присутствовали в парадных покоях принцессы. Но я даже не заговаривала с ними.

Я вытащила записку, на которой значилось: «Сэр Джайлз Гревиль». Этот джентльмен был гофмейстером нашей принцессы и при дворе занимал место почти столь же важное, что и сэр Ральф Эгертон. Он всегда держался очень представительно и был из тех, кто всегда стоит прямо, словно аршин проглотил. Когда я прочла его имя вслух, Анна схватила меня за руку и, притянув к себе, прошептала: «Вот бы нам поменяться с тобой «мужьями», Тэмсин. Сэр Джайлз такой душка».

Я сперва подумала, что она шутит, но выражение ее лица подсказало мне, что она действительно восхищается моим «избранником». Конечно, он был не так стар, как сэр Ральф, но и для него дни пылкой юности остались далеко позади. Я слышала, что сэр Джайлз — отец взрослой замужней дочери.

— Сэр Джайлз послал мне знак своего благорасположения, — продолжала горячо шептать мне Анна.

— Неужели подарил тебе медальон со своим портретом? — не поверила я.

Анна пребольно ущипнула меня между ребрами корсета и тут же потихоньку показала футляр для хранения ароматических шариков, прикрепленный к поясу. Это была элегантная вещица с прорезями, куда помещались душистые травы. Только сейчас я поняла, что ею она заменила простую коробочку, которой раньше пользовалась для этой цели.

Это был довольно ценный подарок, не из тех, что вручаются только из вежливости, и я задумалась, как же Анне и сэру Джайлзу удалось тайно встретиться. Он точно не делал знаков Анне в присутствии других фрейлин. Знала ли леди Солсбери о том, что прямо у нее под носом у Анны завелся поклонник? Я сомневалась в этом. Графиня явно не одобрила бы такого ухаживания, как не одобряла много чего другого.

Сэр Джайлз присоединился ко мне, сохраняя на морщинистом лице застывшую улыбку. Он сделал общий поклон всем фрейлинам, но взгляд его устремился к одной лишь Анне. От нее он не мог отвести глаз.

Когда все дамы выбрали себе кавалеров, ее высочество дала знак, что можно начинать танцы. У принцессы был лишь один собственный музыкант — валлиец, о чем я уже рассказывала ранее, но двое джентльменов из ее свиты играли на лютне при дворе короля и теперь часто аккомпанировали валлийцу, Этот импровизированный оркестр играл на самых разных инструментах — от виолы до клавесина и тамбурина.

— Прошу меня извинить, ваше высочество, — взмолился сэр Ральф, — но я не в состоянии танцевать даже самые простые танцы. Вы просто обязаны выбрать более подходящего для вас партнера.

— Ни в коем случае, сэр Ральф, — голос принцессы Марии, пусть и совсем детский, звучал повелительно, — как ваша супруга на этот день, я обязана хранить вам верность.

— Поймите, ваше высочество, я — старый человек, страдающий от подагры, и танцевать не могу. — Немощь сэра Ральфа была совершенно очевидна. Он не хотел оскорблять принцессу, но с болезнью спорить было трудно. — Видите ли, ваше высочество, моя супруга... я имею в виду, моя настоящая жена... не требует от меня столь многого...

— Не могу поверить, что подагра может помешать вам доказать любовь своей половине, — принцесса произнесла эти слова без всякой задней мысли, но все присутствующие едва сдержали смешки, услышав такую двусмысленность.

— Ах, ваше высочество, есть и другие способы доказать свои чувства, помимо танцев, — выкрутился сэр Ральф. — Хороший муж обязан руководить своей женой и наставлять ее.

— То есть помыкать ею, — прошептала Мэри Фицгерберт. По ее тону я поняла, что ее отец, видимо, домашний тиран и деспот, но у меня не было времени углубляться в эту тему, ибо слух мой были прикован к дальнейшему разговору юной принцессы и пожилого сановника.

— Ну что ж, — заговорила принцесса, — тогда научите меня тому, чему хороший муж должен научить свою жену. Давайте начнем с определения любви. Так что же такое любовь?

— Любовь, ваше высочество? — чувствовалось, что сэр Ральф попал в собственные сети и не готов ответить на прямо поставленный вопрос принцессы.

— Ну-ка расскажите мне об идеалах рыцарской любви.

Сэр Ральф подавил вздох облегчения:

— Я к вашим услугам, ваше высочество.

Он тут же пустился в пространные рассуждения о верности, почитании рыцарем прекрасной дамы, совершении подвигов на турнирах в ее честь.

Я не услышала ничего нового для себя. Хотя у нас не было случая использовать свои знания на практике, всем нам было известно о любимом времяпрепровождении кавалеров и дам при всех дворах Европы. Придворный выбирал некую госпожу своей «дамой сердца», заваливал ее подарками, сочинял стихи и песни в ее честь, клялся ей в вечной верности. Если она принимала его ухаживания и объявляла своим «возлюбленным», он получал право биться за нее на турнирах. А она, в свою очередь, особенно если была старше и выше по положению, способствовала его карьере при дворе. Такой флирт, носивший временами внешне весьма страстный характер, был на самом деле просто игрой. Чаще всего «дама сердца» и ее «возлюбленный» были замужем или женаты, и никогда — друг на друге.

— Идеальный рыцарь возносит на пьедестал предмет своей любви, почитает свою возлюбленную, находясь как подле нее, так и на расстоянии, — завершил меж тем свои рассуждения сэр Ральф. — Так и я буду поклоняться вам, ваше высочество, наблюдая, как вы танцуете с другими.

После того как старый рыцарь убедил принцессу Марию выбрать другого партнера для танцев — молодого придворного из числа тех, кто обычно прислуживали за столом, — зазвучала музыка. Мы все последовали в танце за принцессой и ее кавалером. Я была рада тому, что сэр Джайлз знает все фигуры танца и исполняет их с точностью. Еще лучше было то, что он совсем не собирался вести со мной беседу и мне не надо было ломать голову над ответами. Он пожирал глазами мою подругу Анну Рид, а когда за первым танцем последовал второй, мой кавалер тут же покинул меня, дабы встать в пару с нею, Я избежала приглашения от мистера Перестона-аптекаря, поспешившего на место сэра Джайлза. После этого я постаралась исчезнуть. Это оказалось совсем не трудно — я просто зашла в темный уголок зала, а затем скрылась в глубокой нише окна, откуда собиралась наблюдать за происходящим, не выдавая своего присутствия.

Однако это место оказалось уже занятым леди Кэтрин.

— Ах, простите, миледи, — воскликнула я, — я сейчас же уйду.

— Оставайся, Тэмсин. Здесь хватит места для нас двоих, — великодушно отвечала эта добрая женщина.

Она опустилась на приоконную скамейку и похлопала по подушке рядом с собой. Принцесса на время праздника дала разрешение тем дамам, которые не танцевали, сидеть в своем присутствии.

Было бы невежливым отказаться от приглашения, но я почувствовала себя весьма неловко, сидя рядом со столь знатной особой. Уловив это, леди Кэтрин ободряюще мне улыбнулась и промолвила:

— Давай теперь для разнообразия я расскажу тебе историю, не возражаешь?

— Конечно нет, миледи, я обожаю слушать рассказы других.

«Интересно, заговорит ли она о себе?» — подумала я. Время от времени я замечала в леди Кэтрин некую печаль — словно бы намек на какие-то загадочные события, скрывавшиеся в ее прошлом.

Однако леди Кэтрин поведала мне историю сэра Ральфа Эгертона, а точнее — его жены:

— В девичестве ее звали Маргарет Бассет, была она дочерью Ральфа Бассета из замка Блор в Стаффордшире. Ее первый муж — известный адвокат Томас Кебелл, проживавший в графстве Лестершир, — был богат, и после его смерти Маргарет унаследовала все его состояние. Вот тогда-то ее похитили из замка Блор какие-то вооруженные люди. Впоследствии оказалось, что их отряд насчитывал более ста двадцати человек и его возглавлял Роджер Вернон, сын сэра Генри Вернона из Хаддон-Холла, что в графстве Дербишир. Роджер хотел жениться на Маргарет, хотя к тому времени молодая вдова уже собиралась вновь сочетаться браком не с ним, а с Ральфом Эгертоном из Ридли. Более того, во время похищения Ральф — который в ту пору еще не был сэром Ральфом — гостил вместе со своим отцом в Блоре и готовился отпраздновать свою помолвку.

— Какой ужас! — я почувствовала к Маргарет глубокую симпатию. Как и я, она оказалась наследницей большого состояния. Как и ее, меня увезли из дома против моей воли.

— Мать, дед и брат Маргарет снарядили погоню за ее похитителями, но отряд их сторонников был малочисленным и не смог вызволить молодую женщину. Роджер Вернон принудил Маргарет выйти за него замуж, отослал ее к своим дядьям в Лестершир, а затем и в Уэльскую Марку, чтобы спрятать ее понадежней. Однако Маргарет проявила всю свою смекалку, и ей удалось бежать и добраться до Лондона.

Музыка, топот ног и разговоры танцующих смолкли, пока я слушала рассказ леди Кэтрин, затаив дыхание, хотя и была уверена в его счастливом конце.

— Сэру Ральфу удалось ее найти? Они поженились?

— Да, им это удалось, но не сразу. Сначала дело было передано в суд Звездной палаты[47]. Ты знаешь, что это такое?

Я только покачала головой.

— В этом суде рассматриваются дела, касающиеся самых богатых и влиятельных лиц в королевстве, иногда под председательством самого короля. Разбирательство длилось целых семь лет, и в конце концов Маргарет Бассет получила разрешение выйти замуж за Ральфа Эгертона. Ее брак с Роджером Верноном, к которому ее принудили, был объявлен недействительным.

— И сэр Ральф и леди Маргарет стали жить-поживать и добра наживать, — радостно закончила я, вспомнив, с каким теплым чувством сэр Ральф только что говорил о своей жене.

Леди Кэтрин рассмеялась и сказала:

— У них семья не хуже, чем у других, однако, насколько я знаю, у сэра Ральфа есть несколько внебрачных детей...

Я нахмурилась — такая развязка истории мне совсем не понравилась.

— А что случилось с бандой похитителей?

— Вернон заплатил штраф, и король помиловал всех, кто участвовал в похищении.

— Я больше люблю те рассказы, в которых злодеи получают по заслугам.

Леди Кэтрин вновь рассмеялась, но совсем невесело, словно подтверждая мои догадки о том, что и в ее жизни была какая-то романтическая история или несчастная любовь. Как бы мне хотелось порасспросить ее об этом... Но, боясь показаться неучтивой и навязчивой, я обратила свой взор на танцующих. Тут я случайно увидела, что принцесса отделилась от толпы придворных и осталась совсем одна.

Я тут же торопливо попросила у леди Кэтрин разрешения удалиться и последовала за ее высочеством. Протокол требовал, чтобы принцессу Марию сопровождало не менее двух человек, даже когда она следовала в собственную уборную, куда она, по всей видимости, и спешила на этот раз. Принцесса прошла через свою спальню в маленькую комнатку, предназначенную для этой цели, и затворила за собой дверь. Я же замерла на пороге и вот почему. Внезапно изнутри я услышала голоса и не знала, что мне делать. Мне даже в голову не пришло, что Мария может быть в опасности, ибо весь дом тщательно охранялся и попасть в него никто со стороны не мог. В то же время что-то в строе речи говоривших показалось мне очень странным. Я прислушалась и поняла, в чем дело. Принцесса разговаривала с кем-то не на английском языке.

Все еще колеблясь, зайти ли мне в уборную или удалиться, я сделала шаг назад и наступила на подушку, которую кто-то по небрежности не убрал с пола. От неожиданности я вскрикнула.

За дверью наступила тишина. Мне захотелось потихонечку пробраться обратно в большой зал, откуда доносились отдаленные звуки лютни и виолы, а также обрывки смеха и гул голосов, но ноги мои словно приросли к полу. Не успела я скинуть с себя оцепенение, как из уборной показалась Мария Витторио. Я испустила вздох облегчения. Значит, принцесса просто разговаривала с этой своей фрейлиной по-испански, только и всего! Нет никаких причин для беспокойства.

Однако Мария смотрела на меня долгим тяжелым взглядом, лишенным той теплоты, которую я могла от нее ожидать.

— Это всего лишь Тэмсин, ваше высочество, — произнесла она.

Раздался шорох парчовых юбок, и за ее спиной выросла принцесса Мария. Ее высочество улыбнулась той же улыбкой, которая появилась на ее губах, когда она вытянула жребий с именем сэра Ральфа.

— Мне захотелось «по-маленькому», — пробормотала она с легким смешком. Но даже если она и почувствовала неловкость, то больше ее ничем не выказала, а спокойно и с достоинством произнесла: — Впрочем, теперь я готова вернуться к танцующим.

В ту ночь, лежа вместе в одной постели, ни Мария, ни я ни единым словом не упомянули это незначительное, но загадочное происшествие. Я пересказала историю сэра Ральфа и его жены Маргарет другим фрейлинам, и мы все приготовились отойти ко сну.

Но мне еще долго не удавалось заснуть. Сегодня обе Марии говорили друг с другом по-испански, то есть на языке, которого при дворе никто больше не знал, и я постоянно спрашивала себя — почему? И не находила ответа.

 

ГЛАВА 11

 

Семнадцатого апреля мы покинули Вустер и направились в замок Хартлбери, который находился в семи милях от него и служил основной резиденцией епископа Вустерского вне пределов города. Мне сразу же понравилось это место. В замке был прекрасный пруд, садок для кроликов и олений парк. Пока наш двор оставался там, мы каждый день охотились и ловили рыбу, но очень скоро вновь тронулись в путь. В ту весну мы добрались до самого Миттона, где река Северн разбивается на рукава, вращающие колеса многочисленных мельниц, а затем через густые леса и засеянные поля поехали в сторону города Бьюдли. Прибыв в этот город, мы остановились в поместье Тикенхилл. Оно возведено на самом верху холма и стоит посреди красивого парка, а городские дома толпятся ниже на склонах.

Так — медленно, но верно — двор принцессы двигался к замку Ладлоу в двадцати милях от Вустера, в котором заседает правительство Уэльса. В замке уже много месяцев велось строительство, однако леди Солсбери все еще почитала его непригодным для приема принцессы крови. Вместо этого мы остановились в Оукли-Парке к северо-западу от Ладлоу. То была резиденция сэра Уильяма Томаса, который на время нашего пребывания перевез свою семью в другое место.

Весна превратилась в лето, и я забыла о странном поведении Марий — принцессы и фрейлины. С последней мы вновь прекрасно ладили. Я продолжала рассказывать разные истории — то в тишине нашей опочивальни, то в парадном зале или в личных покоях принцессы, когда мы сидели за пяльцами. Однажды я решила пересказать старинное предание о Флуаре и Бланшефлер[48], которое в свое время услышала из уст своего отца. Сидевшие подле меня фрейлины и принцесса ловили каждое мое слово, пока я подробно описывала, как Бланшефлер была продана купцам и отправлена в Вавилон, как Флуар последовал за ней, нашел ее среди девственниц во дворце султана и спас. Счастливый конец вызвал у моих слушательниц возгласы восторга и одобрения. В царстве легенд и преданий, а уж тем более в реальной жизни торжество истинной любви случается не так уж часто.

— Все мужчины должны хранить верность своим возлюбленным, — заявила Сесилия.

— Мой жених так и поступает, — твердо сказала Анна, отметая любую возможность возражений с нашей стороны.

Я обменялась многозначительным взглядом с Мэри Фицгерберт. Все мы были наслышаны о тех сложностях, которые вызвало желание сэра Джайлза Гревиля взять в жены Анну Рид. Леди Солсбери не одобряла этот союз, но были и другие препятствия. Леди Рид, мать Анны, настаивала на том, чтобы в брачном договоре за ее дочерью была закреплена небывалая по размерам и щедрости вдовья доля. Сэр Джайлз, несомненно, горел желанием увидеть Анну своей женою, но не настолько, чтобы безропотно удовлетворить любые требования будущего тестя. А поскольку отец Анны был слишком болен, чтобы участвовать в переговорах, они тянулись н тянулись, и было неясно, смогут ли стороны в конце концов договориться между собой.

— Женщине не пристало самой выбирать себе мужа, — проговорила принцесса. Как уже часто случалось раньше, она рассуждала скорее как умудренная опытом добродетельная двадцатипятилетняя женщина, а не как десятилетняя девочка.

— Ни одну женщину нельзя принуждать к браку с тем, кто ей противен, — голос произнесшей эти слова Сесилии был по обыкновению тих, но весьма настойчив.

Я подумала, что, возможно, она сама раньше отвергла такого поклонника. Сесилии уже исполнилось двадцать лет, значит, ее отец не первый год подыскивал ей супруга.

— Мы должны подчиняться родителям, — ее высочество не поднимала глаз от шитья. — Когда я стану старше, я выйду замуж за принца из другой страны, как в свое время моя мать, и навсегда оставлю родину.

Мне показалось, что тут голос принцессы предательски задрожал, а руки на мгновение прервали работу, но то был единственный знак нежелания Марии покидать в будущем Англию и все, что было для нее привычно и мило.

Я нахмурилась, поколебалась, а затем все-таки решилась заговорить:

— Ваше высочество, позвольте напомнить, что вы — единственная наследница нашего короля. Потому вы должны оставаться здесь. Может быть, когда-нибудь вы станете королевой Англии в своем праве.

Окружающие уставились на меня так, словно у меня выросла еще одна голова. Почувствовав, что отступать некуда, я продолжила свою мысль:

— Если у отца всего один ребенок и это — дочь, то она должна унаследовать его владения и титул. Я сама такая наследница.

— Молчи, Тэмсин, — прошипела Анна, — даже говорить о смерти короля — это государственная измена...

— Но я не говорила о смерти короля... — начала я, а затем замолчала, поняв, что неправа. Как же еще могла принцесса Мария стать королевой, как не в случае кончины своего родителя?

— Прошу прощения, ваше высочество, — заторопилась я. — Я только хотела сказать, что, если в любой семье у ее главы нет сыновей, тогда дочь должна стать законной наследницей.

— Я уверена, что в один прекрасный день у моего отца родится сын, которому и перейдет трон, — отчеканила принцесса, а затем добавила тихим и печальным голосом: — Когда-то, еще до моего рождения, у моего отца был сын, однако он прожил всего несколько дней. Но у меня будут еще братья, вот увидите. Я ежедневно молю Бога об этом.

— Если у вас появится брат, вы перестанете быть принцессой Уэльской, — заметила Мэри Фицгерберт.

— Но я все равно останусь принцессой. По правде говоря, я от этого только выиграю, потому что вернусь ко двору моего отца и смогу вновь видеться с матерью.

Мария Витторио подняла руку, желая погладить принцессу по плечу, но вовремя вспомнила о своем подчиненном положении и остановилась. Чтобы утешить принцессу, она сказала:

— Ваше высочество, ваш отец наверняка подберет вам в мужья прекрасного принца. У вас с ним пойдут свои детки, и таков будет счастливый конец вашей истории.

Мы все закивали в подтверждение, ибо всех нас с младых ногтей учили, что дети — благословение Божие. «Плодитесь и размножайтесь» — вспомнила я евангельскую заповедь, но принять ее сердцем пока не могла. Я была самой младшей в семье, почти не имела дела с младенцами и не почитала общение с ними за счастье. К тому же, насколько я поняла из уклада жизни при дворе принцессы, особы королевской крови проводили совсем немного времени со своими детьми после их рождения.

— А я знаю, за кого хотела бы выйти замуж, если бы это решение зависело только от меня, — пробормотала Сесилия.

— За кого же? — тут же спросила я, стремясь увести разговор как можно дальше от опасной темы королевских браков и престолонаследия.

— Его зовут Рис Мэнсел, он из Уэльса, — ответила Сесилия.

— А где ты познакомилась с ним? — спросила принцесса Мария, вновь превращаясь в маленькую любопытную девочку.

— Он не служит при дворе, — добавила всезнающая Мэри Даннет.

— Так и есть, — подтвердила Сесилия, — но кое-какие связи у него имеются. Муж леди Кэтрин, сэр Мэтью Крэддок, был опекуном Риса, когда тот был маленький.

— А почему леди Кэтрин не зовется «леди Крэддок»? — спросила я. Я давно хотела узнать ответ на этот вопрос и сейчас увидела прекрасную возможность выпытать хоть немного о загадочном прошлом главной придворной дамы принцессы. — Она — дочь герцога?

Только к дочерям герцогов и графов нужно было обращаться по имени, добавляя перед этим «леди», вне зависимости от родовитости их супругов. Если бы леди Кэтрин уступала своему мужу в знатности, ее следовало бы звать «леди Крэддок».

— Он был графом, — ответила Сесилия. — Его титул — граф Хантли.

— Но в Англии графов с таким титулом нет, — возразила Мэри Даннет. — Леди Кэтрин по рождению шотландка.

Никто из нас не знал таких подробностей, и мы убедили Сесилию поделиться с нами всей историей жизни леди Кэтрин от начала и до конца, пока никто из придворных дам не подошел к нашему тесному кружку.

— Она родилась на самом севере Шотландии в семье графа Гордона, — начала Сесилия свой рассказ. — Первой женой ее отца была одна из принцесс царствующего дома Шотландии. Поскольку леди Кэтрин Гордон была девушкой высокородной, король Шотландии — не помню который, но его точно звали Яков, они там все Яковы, — выдал ее замуж за молодого человека, объявившего себя законным наследником английского престола. Он утверждал, что он — Ричард, сын короля Англии Эдуарда IV[49], и что он чудом спасся из лондонского Тауэра.

Мы все закивали, подтверждая, что это заявление не могло быть правдой. Любой человек в нашем королевстве знал, что принц Ричард и его старший брат, бывший краткое время королем Эдуардом V, были злодейски убиты их дядей-узурпатором, который занял место юного Эдуарда и провозгласил себя королем Ричардом III. Этот самый Ричард, к большой радости всех англичан, был разбит в великой битве[50] Генрихом Тюдором, дедом принцессы Марии, ставшим нашим новым королем под именем Генриха VII.

— Человек, женившийся на леди Кэтрин, — продолжала Сесилия, — на поверку оказался простолюдином — иностранцем по имени Перкин Уорбек. Когда он попытался завоевать трон Англии, то был захвачен и казнен.

Не знаю, кто из нас был более удивлен — я или принцесса, — когда мы узнали, что леди Кэтрин была когда-то замужем за самым известным самозванцем, претендовавшим на английский престол. Мы все слушали так внимательно, что, если бы кто-нибудь из нас уронил иголку, это прозвучало бы как гром среди ясного неба.

Не знаю, заподозрили ли что-нибудь старшие придворные дамы, сидевшие в другой части парадного зала и занятые сложнейшей вышивкой, натянутой на гигантские пяльцы, но никто из них к нам не подошел. Среди них находилась и леди Кэтрин, но она ни разу не взглянула в нашу сторону.

— Перкин Уорбек, — продолжала Сесилия, — везде возил за собой свою бедную жену. Когда он был захвачен, ее также задержали, но не бросили в тюрьму. Вместо этого дед вашего высочества сделал ее придворной дамой своей супруги и вашей бабушки, королевы Елизаветы Йоркской[51].

У принцессы от гнева потемнело лицо, а губы сжались. Мэри Даннет не заметила этих знаков приближающейся бури и воскликнула:

— Но леди Кэтрин сейчас замужем за сэром Мэтью Крэддоком, разве нет? Значит, это история со счастливым концом.

— Может и так, — согласилась Сесилия, но в голосе ее слышалось сомнение, — но сэр Мэтью Крэддок — ее третий муж. Вторым был рыцарь по имени Стрейнджвейз.

Тут Сесилия заговорила так тихо, что ее слова было трудно разобрать. Так как я сидела совсем рядом, мне удалось услышать, как она пробормотала:

— Она вышла за сэра Мэтью Крэддока всего лишь через месяц после того, как сэр Джеймс Стрейнджвейз умер.

Молчание, наступившее после откровений Сесилии, решилась нарушить лишь принцесса. Голос ее был почти так же тих, как и у ее фрейлины, но он дрожал от едва сдерживаемых чувств:

— Так, значит, она была замужем за претендентом на трон. Она хотела стать королевой вместо моей бабушки...

Если бы взгляд, который она бросила на леди Кэтрин, мог ранить, последняя истекла бы кровью здесь и сейчас.

— Жена должна делать то, что велит ей муж, — напомнила я ее высочеству, — и леди Кэтрин сама не замышляла злого дела, иначе ваш отец никогда бы не доверил ей заботу о вас.

Как старшая придворная дама, леди Кэтрин следовала в дворцовой иерархии сразу же за леди Солсбери.

— Возможно, никто не рассказал моему отцу ее историю, — промолвила Мария. К этому времени она уже смогла обуздать свои чувства. Принцесс воспитывают так, чтобы они умели скрывать свои мысли от всего мира.

— Королю ведомо все, — заявила Анна с непоколебимой уверенностью. Когда мы с недоверием уставились на нее, она надула губы и торопливо произнесла: — Я это точно знаю, мне сэр Джайлз сказал. Король просто обязан иметь своих шпионов везде и всюду.

Глаза принцессы Марии сузились:

— Мой отец никогда не будет шпионить за мной!

— Конечно, ваше высочество, — поспешила согласиться с ней Анна. — Зачем ему это?

Немного успокоившись, принцесса вернулась к своему прерванному занятию и принялась старательно подрубать рубашку. Мы постоянно шили одежду для бедняков, но я никогда не видела ни на ком ничего из того, что сшила. Потом она все-таки пробормотала:

— Кто-то должен был мне заранее рассказать историю леди Кэтрин.

— Возможно, вас не хотели расстраивать, ваше высочество, — предположила Мария Витторио.

Принцесса Мария на минуту задумалась, не прекращая работать иглой, а затем изрекла:

— Лучше заранее узнавать обо всех вещах, пусть даже и неприятных, чем прозябать в неведении.

Почему-то я была уверена, что теперь ее высочество никогда не будет относиться к леди Кэтрин так, как раньше.

 

ГЛАВА 12

 

Как-то раз через несколько недель после того, как Сесилия рассказала нам историю леди Кэтрин и Перкина Уорбека, я, вопреки дворцовому этикету, оказалась совсем одна в парке, окружавшем нашу тогдашнюю резиденцию. Принцесса отправила меня на поиски ласковой полосатой кошки, которая часто приходила в ее покои. Несколько дней назад кошка пропала. Мария очень переживала о судьбе Глупышки (так она окрестила кошку, подсмотрев, как ее любимица самозабвенно играет с украденным ею куском кружев), и ее сердце сжималось при мысли о том, что кошку могли загрызть охотничьи собаки.

Поручение свое я должна была выполнить скрытно, ибо леди Солсбери придерживалась твердого убеждения, что в покоях знатных особ кошек быть не должно. Сама же графиня, помимо комнатной собачки, держала еще и обезьянку — злобное и нечистоплотное создание. Кошки по сравнению с ней были гораздо привлекательнее, ибо по крайней мере постоянно вылизывались и содержали себя в чистоте.

После примерно часа тщательных поисков мне удалось обнаружить Глупышку на конюшне. Кошка уютно устроилась в гнезде из соломы и выкармливала крохотных котят. Такой поворот дела меня весьма удивил, ибо мы наивно считали, что живот у Глупышки округлился от вкуснейших объедков с дворцового стола, которые она получала в достаточном количестве. Я сочла за благо оставить кошку с котятами в их укрытии и тихонько удалилась.

Стоял ранний август. Ветви деревьев во фруктовом саду Оукли-Парка, разбитом между конюшней и господским домом, буквально сгибались под тяжестью всевозможных плодов и ягод — от груш до лесных орехов. Кругом цвело множество цветов, в основном роз и левкоев, посаженных на аккуратных симметричных клумбах между живописными холмиками и скамьями из дерна, резными деревянными статуями и крохотными искусственными прудами.

В самом центре сада стояла беседка. Она представляла собой достаточно внушительное сооружение: деревянные столбы, поддерживавшие арочный свод, составляли не менее десяти футов[52] в высоту, а на каждом из четырех углов беседки было установлено по башенке, увенчанной птичьей клеткой под крышей. Пернатые обитатели этих клеток услаждали слух посетителей сада своими песнями в те часы, когда имели к этому охоту. Впрочем, сегодня птицы не пели. Арочные проемы беседки были увиты вьющимися растениями, скрывавшими сидевших в ней от любопытных глаз. Я решила провести какое-то время в этом тихом месте, чтобы в полной мере насладиться одиночеством — редким подарком для того, кто состоял при особе королевской крови.

Я подошла к беседке вплотную, когда услышала звук голосов. Внутри на деревянной скамье сидели мужчина и женщина. Я уже собралась уйти, но узнала в женщине леди Баттс, жену врача принцессы, и решила остаться.

— Но он же незаконнорожденный! — возмущенно воскликнула она.

Сгорая от любопытства, я опустилась на траву за живой изгородью рядом с беседкой. Отсюда я разглядела, что леди Баттс разговаривает со своим мужем. Хотя последний и получил от принцессы ливрею синего и зеленого дамаста, сегодня он был одет в черный свободный кафтан и черную докторскую шапочку. У доктора, как и у его жены, было некрасивое лицо с крупными чертами. Из своего убежища я не могла хорошо разглядеть собеседников, но не пропустила ни единого слова, как если бы сидела рядом с ними.

— Ты не должна говорить такие вещи, дорогая, — предупредил доктор Баттс свою жену. — Твои слова могут счесть государственной изменой.

— В моих словах нет ни капли лжи, — запротестовала леди Баттс. — Король признал этого ребенка своим сыном, но рожденным вне брака. Всем он известен под именем Генри Фицроя[53].

— Почти год назад король дал ему титул герцога Ричмонда, как ты прекрасно знаешь. А теперь он еще и герцог Сомерсет и граф Ноттингэм. Неплохо для паренька, которому только-только исполнилось семь лет. — Тут доктор Баттс издал то ли смешок, то ли презрительное фырканье.

— Король прижил его с Бесси Блаунт, — продолжала настаивать леди Баттс, — и ничего больше.

— Моя дорогая женушка, я прекрасно знаю, что ты предана всей душой королеве и принцессе, но нельзя же отрицать очевидное. Намерения короля совершенно ясны с тех пор, как он выделил этому мальчишке собственную резиденцию — замок Шериф-Хаттон в Йоркшире. Если у его величества не будет законного сына, он найдет способ сделать герцога Ричмонда своим наследником.

Хотя новость о том, что у короля есть незаконный сын, застала меня врасплох, не могу сказать, чтобы я этому удивилась. Мужчины часто заводили себе любовниц, которые рожали им детей. Достаточно было вспомнить то, что леди Кэтрин рассказывала о сэре Ральфе Эгертоне. В то же время предположение доктора Баттса о том, что Генри Фицрой в один прекрасный день может занять трон Англии, повергло меня в полное недоумение. Одна лишь мысль о том, что бастард отберет право наследования у законной дочери, была невыносима.

— Принцесса Мэри — вот кто наследница престола, — настаивала леди Баттс. — И не говори мне, что женщина не может править страной. Взгляни на Изабеллу Кастильскую[54], мать королевы Екатерины. Изабелла не только повелевала Кастилией по своему собственному праву, не только передала королевство своей старшей дочери Хуане[55], но и изгнала мавров и евреев со всей территории Испании. Она была истинной королевой-воительницей.

Сама я могла только мысленно поаплодировать королеве Изабелле и самой идее о том, что женщина способна управлять государством. Разве раньше я не говорила того же? Однако я отлично понимала, что король Генрих вряд ли обратит хоть какое-то внимание на мнение жены доктора и фрейлины принцессы... Стараясь ступать как можно осторожнее, я отошла от беседки и бегом бросилась вон из сада.

Очутившись вновь в покоях принцессы, я задумалась, что же делать с полученными мною только что сведениями? Стоит ли мне пересказать их ее высочеству? Я вспомнила ее слова после того, как она услышала историю леди Кэтрин: «Лучше узнать заранее, чем прозябать в неведении». В то же время Мария, несмотря на то что держалась совсем как взрослая, была всего лишь десятилетней девочкой. И король с королевой вполне могли еще дать жизнь их общему законному сыну.

Целых два дня я колебалась. И только когда я оказалась почти что наедине с принцессой в ее уборной, где, кроме нас двоих, была еще лишь Мария Витторио, я наконец-то решилась. Когда я приблизилась к ее высочеству с чашей теплой воды для мытья рук, в которую для аромата был добавлен отвар ромашки и апельсиновых корок, я прошептала:

— Ваше высочество, мне нужно кое-что вам сказать. Вы должны это знать.

Принцесса медленно погрузила руки в чашу и промолвила:

— Говори.

Я пересказала ей все, что подслушала, но не назвала доктора Баттс и его жену по именам, отговорившись тем, что не видела собеседников. Мария Витторио в это время как раз вытирала принцессе руки, и я увидела, как она презрительно и с неодобрением сжала губы. Я не могла сказать, на кого она больше злилась — на меня или на короля.

Ее высочество приняла мой рассказ внешне невозмутимо, но ее бледное лицо стало чуточку бледнее и кончики пальцев задрожали, когда она передала Марии Витторио полотенце. У принцессы была поразительная способность сохранять спокойствие в любой ситуации. Когда ее прямой взгляд, в котором не было ни теплоты, ни благодарности, задержался на моем лице, я решила, что мои дни в ее свите сочтены. Я опустила глаза в ожидании, когда карающий топор ее гнева опустится на мою бедную голову. Стояла я так близко, что слышала спокойное дыхание Марии, но принцесса не произносила ни слова.

— Я ценю честность превыше всего, — наконец нарушила молчание ее высочество, — даже если принесенные вести меня расстроили. Сегодня ты оказала мне большую услугу, Тэмсин Лодж, и я этого не забуду.

 

ГЛАВА 13

 

Из Оукли-Парка двор принцессы переехал в Вустер, где задержался почти на две недели. Оттуда в конце августа мы перебрались в аббатство Эвешэм, которое, впрочем, оказалось лишь остановкой на пути в поместье Лэнгли, что в графстве Оксфордшир. Принцесса буквально изнывала от нетерпения, что было неудивительно, так как в Лэнгли она должна была присоединиться ко двору отца, объезжавшего свое королевство. В первый раз за целый год принцесса Мария смогла бы увидеться со своими родителями.

Должна признаться, что я позавидовала ей. Ведь почти столько же времени я не видела свою мачеху. Иногда мне даже казалось, что я забыла, как выглядит Бланш. В детстве я была любимицей отца и проводила с ним долгие часы. В последний год его жизни подле него была Бланш, но она никогда не пыталась занять мое место в сердце моего родителя. Теперь, после года разлуки, я о ней почти и не вспоминала, так как стала частью новой семьи. Вместо родителей у меня были сестры, и каждая была мне дорога почти так же, как если бы была моей кровной родней.

После Рождества я получила всего одно письмо от мачехи, которая продиктовала его наемному писцу. В нем говорилось лишь то, что она теперь почти все время проводит в доме в Бристоле, завещанном ей моим отцом. После того как в наши с ней жизни вошел сэр Лайонел Даггет, она больше не появлялась в поместье Хартлейк.

Получив это письмо, я в очередной раз задумалась, что же будет с моим наследством, но недолго предавалась этим невеселым мыслям, ибо до того дня, пока я не достигну совершеннолетия, сэр Лайонел мог беспрепятственно им распоряжаться. Сейчас передо мной стояла гораздо более насущная задача — где взять темы для новых историй? Хотя принцесса не возражала против того, чтобы я вновь и вновь пересказывала те повести, которые ей особенно полюбились, нужно было время от времени потчевать моих слушателей свежими блюдами. Очень скоро я научилась как бы вышивать наново по готовой канве, придумывая удивительные приключения некоторым самым привлекательным героям.

В Лэнгли я надеялась отдохнуть от необходимости постоянно развлекать принцессу и ее приближенных. Каждое лето король Генрих и королева Екатерина вместе со всем своим двором переезжали из одного замка в другой, чтобы на них могли взглянуть их подданные в самых разных уголках страны. При этом за монархами следовали не только придворные и слуги, но и шуты с музыкантами, веселившие своих господ. Кроме того, хозяева резиденций, предоставляемых монаршей чете, заботились о том, чтобы их гости не скучали. Летние странствия королевского двора также позволяли избегать сутолоки и грязи столицы, где в жару в любой момент могла разразиться эпидемия чумы или иной опасной болезни.

Поместье Лэнгли располагалось в миле от Берфорда, прямо на границе с Вичвудским лесом. Места там очень красивые, но, когда мы только прибыли туда, мне некогда было смотреть по сторонам, ибо я жаждала лишь одного: хоть одним глазком взглянуть на короля Англии Генриха VIII.

И вот этот момент настал. Каково было мое первое впечатление? Король Генрих показался мне самым высоким человеком, которого я видела в жизни. Самым рослым, самым статным... За те месяцы, что я находилась на службе принцессе, я заметно вытянулась, но и сейчас король возвышался надо мной подобно башне. Все вокруг по сравнению с ним казались карликами.

Второе, что поразило меня в нашем монархе, — это сияние драгоценных камней, которыми он был усыпан буквально с головы до ног. Каждая деталь его одежды была богато украшена, а все вместе драгоценности выгодно оттеняли его лицо и фигуру. Внешность его, казалось, не имела изъянов и притягивала восхищенные взгляды. Король брил бороду, как и большинство мужчин при его дворе, открывая твердую линию подбородка. Волосы его блестели и цветом напоминали листы красной меди. Хотя черты его лица для мужчины были достаточно тонкими, а кожа — белой и гладкой, ничто в его облике не казалось женственным или изнеженным. Тело его было сильным и гибким, как у записного турнирного бойца, каковым он, впрочем, и являлся. Руки и грудь нашего повелителя были покрыты могучими мышцами, ноги длинные и крепкие. Он буквально источал мужественность и обаяние и, кроме того, как мне показалось, был искренне рад вновь увидеться с дочерью.

Принцесса Мария опустилась в реверансе, радостно улыбаясь до ушей. Если бы она была обыкновенной девочкой, а король — просто отцом, то, я уверена, она бы с радостным воплем кинулась к нему в объятия, а он подхватил бы ее на руки. Однако дворцовый этикет не поощрял подобных проявлений чувств.

— Пресвятой Георгий и Пречистая Дева Мария! — воскликнул король. — Да ты выросла чуть ли ни на целую голову, пока была вдали от нас.

— Да, отец, обо мне очень хорошо заботятся.

Король расхохотался так, что ему эхом ответили могучие балки над парадным залом Лэнгли.

— Отлично, девочка моя, — произнес он своим глубоким голосом, — ты не представляешь, как я рад это слышать.

Теперь для того, чтобы приветствовать дочь, вперед вышла королева Екатерина, остававшаяся до того совсем незаметной в тени своего супруга. Ее величество явно была старше короля. Частые беременности сделали ее сутулой и очень полной. Ее волосы почти полностью скрывал огромный островерхий чепец, и можно было увидеть лишь несколько золотисто-рыжих прядей, которые уже начали седеть. И еще королева оказалась совсем невысокой. Даже принцесса Мария, которая сама не могла похвастаться большим ростом, уже переросла мать.

За спиной королевы расположился целый «цветник» хорошеньких фрейлин. Все они были гораздо моложе и привлекательнее ее величества. В их присутствии королева Екатерина казалась еще старше и некрасивее, чем была на самом деле. Некоторые девушки из свиты королевы были почти моего возраста, другие постарше, но почти все имели яркий румянец, белую кожу, светлые волосы и легкую склонность к полноте.

Лишь одна из них была исключением и потому резко выделялась на общем фоне. Эта девица была очень стройна, чтобы не сказать худа, кожу имела смуглую, а глаза такие большие и темные, что они казались совсем черными. Она привлекала внимание исключительной элегантностью, уверенностью манер, безупречностью осанки. Я уставилась на нее во все глаза, подмечая высокие скулы, прямой, довольно длинный нос, вытянутое овальное лицо. Ее нельзя было назвать красавицей, но за необычной внешностью явно скрывался сильный дух.

Когда я вновь перевела взгляд на королеву Екатерину и ее дочь, то увидела, что они обменялись официальными приветствиями, после чего принцесса принялась рассказывать своим родителям о том, чем она занималась в Уэльской Марке. Королева слушала с неослабным вниманием, а его величество явно заскучал.

Внимание короля переключилось на дам и девиц из свиты его дочери. Вдруг я почувствовала, что взгляд его серо-голубых глаз остановился на мне. Смутившись, я тотчас присела в реверансе, но тяжелый взгляд короля продолжал жечь макушку моей склоненной головы. Длилось это всего минуту, но мне показалось, что прошла вечность. Наконец я решилась поднять взгляд. К моему большому облегчению, король потерял интерес ко мне. Он оживленно, но тихо, чтобы его не могли слышать другие, беседовал со своей родственницей, графиней Солсбери. Я сказала себе, что, видимо, вообразила невесть что. У великого Генриха VIII не было ни малейших причин обращать на меня внимание.

Через некоторое время король, королева и принцесса удалились в покои, где могли продолжить свою беседу в более приватной обстановке, а все, кто остался, оказались предоставлены сами себе. Я как раз рассматривала гобелен искусной работы в парадных покоях, отведенных для принцессы Марии, когда меня вызвали в комнату, где находились их величества.

Король с королевой сидели в огромных креслах у стола, разделявшего их, а принцесса примостилась у ног матери на подушке. Здесь же находилось еще не менее дюжины придворных и слуг, но все они держались у самых стен, не на виду.

— Так ты — та самая девочка, о которой говорил Даггет? — спросил меня король, когда я выпрямилась после очередного поклона.

Этот простой вопрос застал меня врасплох. Мне захотелось со всей горячностью опровергнуть любую связь между сэром Лайонелом и мной, но не стоило отрицать очевидное.

— Сэр Лайонел Даггет — мой опекун, ваше величество, — уточнила я. Леди Кэтрин как-то сказала мне, что Генрих предпочитает, чтобы его величали именно так, а не «ваше высочество» или «ваша светлость»[56].

— Он уже нашел тебе мужа?

— Если и так, милорд, то мне он об этом не сказал, — я почувствовала, что слова мои прозвучали довольно непочтительно, но, к моему облегчению, король лишь улыбнулся.

— Мне бы не хотелось, чтобы мисс Лодж оставила мою службу, отец, — вмешалась принцесса Мария. — Она рассказывает удивительные истории и развлекает нас лучше любого барда.

Королева Екатерина нахмурилась:

— Надеюсь, это поучительные и возвышающие душу истории?

Поскольку король с королевой сидели так, что не могли видеть лица своей дочери, повернувшейся ко мне, они не заметили озорную искорку, блеснувшую в ее глазах.

— О да, madre[57]. Тэмсин родом из Гластонбери, и она знает все о священных реликвиях, хранящихся в этом достославном аббатстве.

Я промолчала, ибо сомневалась, что королева одобрит некоторые из тех старинных романов, которые я пересказывала ее дочери. Отец мой прочел много книг и никогда не видел причин, чтобы сокращать или изменять их содержание, если считал нужным своими словами передать мне любую из них, а у меня была прекрасная память. И я, не задумываясь, легко воспроизводила перед своими слушательницами то, что услышала много лет назад. Видимо, не стоило мне быть такой опрометчивой, раз королева настолько строго относилась к воспитанию дочери.

Теперь я поняла, что нужно было поостеречься и не пересказывать, например, «Худородного сквайра»[58], где королевская дочь влюбляется в обыкновенного рыцаря. Екатерина точно не одобрила бы эту историю... Или «Уильяма, принца Палермо»[59], где главной злодейкой выступает испанская королева — она превращает героя в волка при помощи магии.

— Что ж, когда-нибудь мы захотим их послушать, — воскликнул король, а затем мановением руки отпустил меня.

Я тотчас удалилась из королевского покоя — надо ли говорить, что голова моя кружилась и перед глазами все было как в тумане. Я собиралась сразу же уйти в палатку, которую разбили в саду для размещения фрейлин принцессы, ибо усадьба Лэнгли имела лишь один небольшой господский дом, в котором не удалось устроить на ночлег всех, кто сопровождал короля и королеву в их путешествии.

Из толпы перед дверями в королевские покои, которая состояла из придворных и местных жителей, жаждавших вручить свои прошения королю, мне навстречу выступил человек. Прошло больше года с того дня, когда я последний раз видела сэра Лайонела Даггета, но я узнала его без труда. Я замерла на месте и уставилась на него, а мои руки и ноги сковал беспричинный ужас.

Мой опекун удостоил меня лишь небрежным приветственным кивком:

— Мисс Томасина, приветствую вас! Надеюсь, у вас все хорошо.

Я ответила ему столь же неглубоким реверансом и лишь бросила в ответ:

— Сэр Лайонел, — голос мой осекся на его ненавистном имени. — У меня все в порядке, как вы изволите видеть.

Он улыбнулся, но лишь одними губами, глаза оставались холодными и недобрыми.

— На одну минуту, Томасина, — быстро сказал он.

Он не дал мне возможности отказаться, крепко и больно схватив за руку. Анна Рид наблюдала за нами с другого конца парадного зала с обеспокоенным выражением лица. Я улыбнулась ей, дабы показать, что не нуждаюсь в помощи, но обрадовалась, что останутся свидетели того, как я покидала дом в компании моего опекуна, и он об этом знает.

Я не представляла, чего можно было от него ожидать. Вряд ли сэр Лайонел попытался бы покуситься на мою честь, но мне делалось все более и более не по себе по мере того, как мы с ним удалялись из-под защиты толпы. Он не умерил шаг, пока мы не достигли тихого уголка двора, где он резко толкнул меня к стене, а сам встал передо мною так, что своей крупной фигурой полностью закрыл меня от глаз проходящих.

— Ты расцвела за последние месяцы, Томасина, — проговорил он своим хриплым, скрежещущим голосом. Как и раньше, от одного только звука этого голоса меня передернуло от ненависти. — Что ж, ты сумела оправдать выданные тебе авансы и сейчас по красоте почти сравнялась со своей мачехой.

При дворе принцессы я научилась соблюдать приличия и вести светскую беседу, а потому недрогнувшим голосом произнесла в ответ:

— Вы льстите мне, сэр Лайонел.

Комплимент его был столь же неискренним, как и тот, что он сделал в первую нашу встречу, и в его глазах было то же задумчивое выражение, словно он что-то подсчитывал в уме.

— Кстати, король также это заметил, — продолжил он свою мысль. — И я очень рад своему приобретению.

Я не сразу поняла, что он имеет в виду приобретение им права опекунства надо мною. Руки мои, спрятанные в складках пышной юбки, тотчас сжались в кулаки. Что толку говорить ему, что я — не его собственность. Во всех смыслах я была лишь игрушкой в его руках.

Я попробовала сменить тему разговора:

— У меня почти не было вестей из дому с тех пор, как я присоединилась к свите принцессы Марии, — начала я. — В поместье Хартлейк дела идут хорошо?

— Ваше поместье процветает, — уверил он меня.

— А управляющий? Хьюго Уинн все еще занимает этот пост?

— Да, и он останется на нем… до поры до времени...

— А мои лошади? Мой брат хотел получить потомство от Светоча Хартлейка.

— Я нашел для этого скакуна лучшее применение.

— Вы его продали?

Меня предупредили, что сэр Лайонел имеет право продавать любых принадлежащих мне домашних животных, но эта новость все равно стала для меня серьезным ударом. Пытаясь задавить в себе острое чувство потери, я чуть не пропустила важные слова сэра Лайонела:

— В течение нескольких следующих недель принцесса будет путешествовать вместе с королем и королевой, а значит, у вас будет много возможностей выдвинуться — теперь уже при королевском дворе.

Нахмурившись, я осмелилась поправить его:

— Место фрейлины — в задних рядах, за спиной ее госпожи. Таковы правила!

— Ну, фрейлины королевы никогда особо не чтили эти правила и, не таясь, выставляют свои прелести напоказ.

Я чувствовала, что грязные намеки сэра Лайонела оскорбляют меня, хотя я и не совсем понимала, почему. Я не слышала ничего порочащего о фрейлинах королевы Екатерины. Тогда не слышала...

— Чего вы от меня ждете? — прямо спросила я своего опекуна.

— Я желаю, чтобы вы произвели на короля столь же благоприятное впечатление, как и на его дочь. Постарайтесь, чтобы он вас запомнил. Служба принцессе — лишь одна из ступенек на пути наверх. Вы должны постараться сделать так, чтобы вас взяли на службу королеве. А потом, если представится возможность, заставьте короля полюбить себя так крепко, как вас уже полюбила принцесса.

Меня чуть не стошнило от отвращения. Гнусность того, что предлагал этот человек, лишила меня дара речи. Наверное, я не так поняла... Не может быть, чтобы мой опекун предложил мне...

— Я вам не шлюха, — прошептала я.

— Каждая женщина — шлюха, — прошелестел в ответ сэр Лайонел. — И ты, милочка, сделаешь то, что тебе велено, а не то я выдам тебя замуж за старого нищего, больного оспой.

Лицемерная улыбка сэра Лайонела испарилась, и теперь у меня не было никаких сомнений в его искренности.

— Я... У меня нет возможности... — попыталась выкрутиться я.

— Значит, ты ее изыщешь. И какое бы ни было твое место при дворе, используй его мне во благо. Король, если найти к нему правильный подход, может пожаловать земли или разрешение на ввоз или вывоз дорогих товаров, теплое местечко. Мне уже удалось получить кое-какие милости от его величества, и среди них — как раз такое теплое местечко в Корнуолле. Но какой бы синекурой оно не было, кое-какие обязанности у меня имеются, и они требуют моего присутствия в этом западном графстве. Так что ты, Томасина, будешь представительницей моих интересов при дворе. Принцесса Мария скоро оставит земли Уэльской Марки, и ты — вместе с нею. Разыграй свои карты умело, девочка моя, и мы с тобой оба будем в выигрыше.

 

ГЛАВА 14

 

Мы должны были оставаться в Лэнгли до десятого сентября, а сэр Лайонел, к моей великой радости, уехал уже пятого. После того омерзительного разговора во дворе я виделась с ним только на людях, и хотя мне удавалось избегать тесного общения с этим человеком, я не могла не вспоминать его слова, и они не давали мне покоя.

Я знала, когда именно сэр Лайонел отбудет к месту службы, и, спрятавшись в нише окна на втором этаже, следила за ним, пока он выезжал со двора. Когда его фигура наконец-то скрылась за воротами, я чуть не разрыдалась от облегчения. Напряжение последних дней было столь велико, что я замерла, прижавшись лбом к резной оконной раме, и закрыла глаза.

— Довольно гнусный тип, не правда ли? — раздался голос позади меня.

Я повернулась так быстро, что чуть не упала с подоконника. Рядом со мной стояла смуглая и темноволосая фрейлина королевы. Поняла ли она, что я жду не дождусь, чтобы сэр Лайонел наконец убрался отсюда? Судя по выражению ее лица, это было вполне возможно. На губах ее играла легкая улыбка, словно она наслаждалась моим замешательством.

К тому времени я уже знала ее имя — мисс Анна Болейн, дочь Томаса Болейна[60], виконта Рочфорда. При дворе ходили слухи, что лорд Рочфорд получил титул благодаря своей старшей дочери Мэри, жене Уильяма Кэри. До последнего года Мэри Кэри была любовницей короля.

— Сэр Лайонел Даггет вряд ли сможет снискать много милостей при дворе, несмотря на то что держит свой кошелек открытым, — проговорила Анна. — Все очень удивились, когда ему удалось пристроить свою подопечную в свиту принцессы.

При этих словах она беспардонно осматривала меня с головы до ног, как будто бы пытаясь найти те скрытые качества, которые позволили мне быть принятой на службу принцессе Марии.

Оскорбленная в лучших чувствах, я решилась на дерзкий ответ:

— Думаю, богатая наследница всегда придется к любому двору.

Анна рассмеялась. При звуках этого грудного, хрипловатого смеха у меня отчего-то мурашки пробежали по коже. Много позже, когда я уже кое-что повидала на своем веку, я поняла, что звуки эти также оказывают сильное, но несколько иное влияние на джентльменов, удостоившихся чести их услышать.

— А ты храбрая, — заявила Анна. — Я таких люблю. Слабакам никогда ничего не достается, даже их законного наследства.

Я не знала, как ей ответить, и потому промолчала. Внимательно поглядев на меня еще немного, она отвернулась. По-видимому, ей нужно было возвращаться в покои королевы.

— Подождите! — воскликнула я. — Что еще я должна знать о сэре Лайонеле?

— А тебе правда хочется услышать об этом?

У меня вновь появилось чувство, что Анна забавляется моей горячностью.

— Вовсе нет, но мне кажется, что я должна быть готовой к худшему. — С этими словами я со всех ног припустила за удаляющейся фрейлиной королевы, пока в нос мне не ударил слишком сильный аромат ее духов.

Я узнала запах — так сладко пахнут соцветия таволги, называемой еще невестиным корнем, ибо этими мелкими белыми цветами чаще всего посыпают молодых на свадьбах. Странный выбор аромата — слишком простой, слишком приторный и слишком привязчивый для элегантной и не похожей на других мисс Анны...

Анна замедлила шаг, и мы двинулись дальше бок о бок. Времени поговорить наедине у нас почти не оставалось — очень скоро мы вновь должны были оказаться среди придворных.

— История сэра Лайонела хорошо известна в кругу дам, приближенных к королеве, — начала Анна. — В свое время по этому повода даже разразился скандал. Впрочем, с тех пор минуло семь лет. Короче говоря, сэр Лайонел Даггет похитил богатую наследницу и силой вынудил ее выйти за него замуж.

Я с трудом подавила крик удивления и ужаса.

— Брак не аннулировали, потому что в суде невеста, без сомнения, до смерти запуганная своим супругом, заявила, что она счастлива и довольна. Однако король прямо выразил свое неудовольствие, и сэру Лайонелу пришлось изрядно раскошелиться — заплатить большой штраф.

— Как же такому человеку разрешили приобрести право опеки надо мною? — от гнева я заговорила гораздо громче, чем собиралась.

Ближайший йомен, стоявший на страже, бросил в нашу сторону подозрительный взгляд.

Анна вновь рассмеялась своим необычным волнующим смехом:

— Он заплатил чистоганом, и денежки эти прямиком отправились в королевские сундуки. Твой опекун выложил круглую сумму и за свою новую должность в Корнуолле, но если ему так хочется получить место при дворе, то ему придется раскошелиться еще больше. Король его недолюбливает.

Последние слова Анны прозвучали в моих ушах сладчайшей музыкой. Я простилась с фрейлиной королевы с легким сердцем и с благодарностью за то, что она открыла мне глаза на подлинное лицо человека, управляющего моим наследством. В этот момент я поклялась, что не буду помогать сэру Лайонелу в его попытках продвинуться при дворе. Если он попытается выдать меня замуж за какого-нибудь недостойного жениха, как он грозился сделать, я обращусь напрямую к королю и попрошу его величество о защите.

 

ГЛАВА 15

 

Первого октября в Амптхилле, что в Бедфордшире, принцесса со всей своей свитой отделилась от королевского двора и вернулась в Хартлбери. Вновь мы оказались на зиму запертыми в Уэльской Марке, и с холодами жизнь наша вошла в привычное скучное русло.

Так получилось, что я стала при дворе чем-то вроде домашнего менестреля женского пола и развлекала принцессу и ее фрейлин старыми и новыми преданиями. Правда, теперь, когда старшие придворные дамы находились на достаточном удалении или были заняты, мы откладывали вышивание и играли в карты. К февралю, когда принцесса Уэльская вновь должна была присоединиться к королю и королеве в Виндзорском замке, я выиграла несколько довольно ценных предметов у ее высочества и множество мелких вещичек у моих подруг.

Двор принцессы насчитывал к тому моменту свыше трехсот человек, и не все они последовали за нею в Виндзор. Леди Кэтрин оставила службу и поселилась в Суонси со своим мужем, сэром Мэтью Крэддоком, который построил там новый дом. Переговоры о будущем Анны Рид успешно завершились, и она смогла соединиться узами брака с сэром Джайлзом Тревилем. Она оставила службу, как и ее супруг, который сменил должность гофмейстера на какой-то высокий пост в правительстве Южного Уэльса.

— Не понимаю, почему я не могу остаться при дворе, — пожаловалась Анна, когда ее сундуки и ларцы загружали на повозку, а ее саму уже ждала карета, чтобы увести к супругу. В другой части двора стоял ряд почти таких же повозок, готовых принять имущество принцессы Марии, а также ее оставшихся придворных дам и девиц.

— Ты скоро будешь слишком занята, — рассмеялась Сесилия. — Помяни мое слово, к весне ты уже вовсю начнешь готовиться к пополнению в вашем семействе.

Сама Сесилия была на седьмом небе от счастья — она обручилась с сэром Рисом Мэнселом и собиралась пойти с ним к алтарю уже в этом году. Мы все ломали головы над вопросом: кто заменит Анну и Сесилию в рядах фрейлин принцессы?

Почти сразу же после нашего приезда в Виндзор мы получили частичный ответ на наш вопрос. Никто не заменил выбывших!

Сокращение свиты принцессы было крайне необходимо, коль скоро Мария собиралась остаться при дворе отца. Виндзорский замок был буквально переполнен приближенными короля и королевы, когда мы прибыли туда. А когда в марте мы переехали в Ричмондский дворец, стало и того хуже. Большинство уэльских слуг Марии были отправлены по домам. Им было сказано, что их в любой момент могут призвать обратно на службу, если принцесса вернется на земли Уэльской Марки, но я сильно сомневалась, что это произойдет в ближайшем будущем.

Гораздо вероятнее была поездка во Францию — начались переговоры о браке Марии с французским принцем.

Первый раз Марию посватали за дофина. Но затем помолвка была расторгнута, и Мария обручилась со своим двоюродным братом — Карлом V, императором Священной Римской Империи. Он правил Нидерландами, немецкими городами-государствами, Восточной Бургундией, Савойей и большей частью Северной Италии... во всяком случае, пытался это делать. Франция предъявляла претензии на некоторые из этих земель. Когда Карл расторг свою помолвку с принцессой Марией, король Генрих вновь пожелал заполучить в союзники французского короля Франциска I. А поскольку брак всегда считался лучшим способом скрепить договор, в Англию была послана французская делегация, чтобы оценить достоинства будущей невесты.

На День святого Георгия[61] мы были уже в Гринвиче, где принцесса приняла виконта де Тюренна[62] и других французских сановников в собственном парадном зале королевской резиденции, сидя на троне под балдахином. Ей уже исполнилось одиннадцать лет, и она приветствовала посла с истинно королевским достоинством сначала на латыни, а затем и на французском языке. После официальной церемонии она также сыграла ему на клавикордах.

Я стояла за троном принцессы и внимательно наблюдала за виконтом де Тюренном. Он улыбался, кивал головой, но в глазах его притаилось беспокойство. Когда аудиенция подходила к концу, я украдкой выскользнула из зала. Никто не заметил этого, так как полы парадного зала Гринвичского дворца были покрыты свежими тростниковыми циновками, скрывавшими стук каблуков. Я пробралась в смежный покой, через который французская делегация должна была выходить после приема у принцессы, и спряталась в нишу за гобеленом, изображавшим какую-то сцену из Троянской войны. До меня в моем укрытии доносились обрывки разговоров, которыми обменивались французы. Я легко понимала их язык, ибо обучалась ему вместе с принцессой. Как только посольство во всем составе проследовало далее, я вышла из-за гобелена и побежала к принцессе, чтобы передать ей то, что удалось подслушать.

Мария, заметившая мой уход, догадалась, куда и зачем я уходила.

— Что они сказали? — нетерпеливо спросила она, стоило мне вновь появиться в ее свите.

Было бы бессмысленно отрицать, что я шпионила за французами, и на один краткий миг я решила солгать, отвечая принцессе на ее вопрос, и сказать, что не услышала ничего важного. Принцесса Мария была девочкой умной, но очень наивной. И в мои обязанности входило защищать ее от грубости жизни и сохранять ее невинность. Но в то же время неправда мне претила, а ее высочество не раз заявляла, что она предпочитает горькую правду незнанию. И я решила, что не будет ничего дурного, если я предупрежу ее о настроениях французов:

— Господин виконт считает, что ваше высочество еще недостаточно созрели, чтобы сейчас выходить замуж. По его мнению, до вашей свадьбы должно пройти не менее трех лет.

Принцесса поморщилась и критическим взглядом оглядела свою маленькую фигурку. Хотя Мария отличалась отменным здоровьем, но была хрупкой, с тонкими ручками и ножками. Что касается меня, то я была даже рада, что ее высочество, скорее всего, пока останется в Англии. Рано или поздно ей придется отправиться за море к своему супругу, и большинство ее английских дам и фрейлин останутся здесь. И тогда меня отправят обратно к сэру Лайонелу.

Переговоры шли в течение всей следующей недели, но до покоев принцессы почти не доходило никаких сведений о них, словно бы судьба Марии не зависела от их исхода. Мы даже толком не знали, за кого именно ее сватают, хотя самым вероятным женихом считался второй сын Франциска I Генрих — или, на французский манер, — Анри, герцог Орлеанский.

— Если ее высочество выйдет за герцога Орлеанского, — прошептала мне Мария Витторио как-то ночью, когда мы уже лежали в постели, — то, как считает мой отец, Анри, возможно, будет управлять Англией на правах консорта.

Но на следующий день мы узнали, что король Генрих предложил свою дочь в мужья не кому-нибудь, а самому Франциску, который в ту пору вдовел. Мать Франциска, Луиза Савойская, напротив, настаивала на первоначальном замысле, то есть на свадьбе с ее внуком. Она предлагала провести церемонию в августе в Кале, после чего невеста могла бы вернуться в Англию и оставаться там до тех пор, пока не созреет для консумации брачного союза. Генриху этот замысел не нравился, но он хотел заручиться поддержкой Франции в противостоянии с Карлом V любой ценой. Посему в тексте союзного договора, который был в конце концов заключен, содержались весьма расплывчатые условия. Принцесса-де выйдет замуж за Франциска или его сына, когда настанет время...

Несмотря на эту неопределенность, переговоры были объявлены успешными и привели к подписанию в Гринвиче 5 мая 1527 года документа, носившего пышнее название «Договор о вечном мире». Это событие было отмечено целой чередой празднеств, первым из которых стал рыцарский турнир. За ним последовал роскошный банкет, который король давал в новом, специально построенном для парадных трапез здании, примыкавшем к ристалищу и обрамлявшей его галерее. На другом конце этой галереи был спешно возведен зал для маскарадов. Сюда король и его гости перешли после обильного пиршества, дабы послушать хор королевской капеллы, а затем и посмотреть представление, все персонажи которого носили маски.

Трудно передать, какая суета царила тем вечером в спальне принцессы Марии. Настроение менялось постоянно: от лихорадочной веселости и предвкушения участия в празднике до паники, всегда сопутствующей последним приготовлениям. Придворные дамы и горничные щедро поливали ее высочество духами и осыпали засушенными лепестками цветов перед первым в ее жизни появлением на маскараде. К тому времени, когда она наконец-то была облачена в мантию и верхнее платье, расшитое золотом, от гула женских голосов и невыносимой духоты у меня закружилась голова.

Я распахнула окно. Покои принцессы в Гринвиче выходили в сад. В спальню ворвался свежий воздух, принеся с собой сладкий аромат весенних цветов и дух свежескошенной травы.

Ее, высочество бросила на меня взгляд, исполненный благодарности, подняла руки и вдруг внезапно заволновалась:

— Рукава такие длинные, что касаются пола. Что, если я наступлю на них?

— Ничего страшного, вы справитесь, — уверила я принцессу.

— Сэр Генри Гилдфорд, распорядитель королевских увеселений, — человек осмотрительный, — вмешалась леди Солсбери, — он нанимает самых искусных мастеров для изготовления костюмов и декораций.

Мария Витторио отвлекла принцессу, чтобы та не беспокоилась понапрасну, начав собирать ее волосы под сетку из золотых нитей. Локонам ее высочества с помощью тончайшей пудры придали невероятный серебристый оттенок. Сесилия водрузила венок на голову принцессы, а Мэри Фицгерберт завершила прическу Марии крохотной бархатной шапочкой. Последним штрихом маскарадного наряда стала серебряная полумаска, удерживаемая кружевными лентами.

Я отступила, восхищаясь убранством принцессы. От драгоценностей, украшавших ее костюм и сверкавших в свете свечей, зарябило в глазах.

— Сейчас начнется представление, — предупредила Мэри Даннет.

Мы уже собрались проводить ее высочество в импровизированный «грот», декорации которого высились за занавесом, скрывавшим часть зала для маскарадов, когда в спальню вбежала Анна Болейн. Она была одета точно так же, как принцесса, но еще без маски. За ней еле поспевали две служанки, несшие маскарадный костюм в серебристых тонах.

— Прошу простить мое вторжение, ваше высочество, — задыхаясь, произнесла Анна, — но мисс Найт съела что-то такое, от чего ее теперь непрерывно тошнит, и не может сыграть свою роль. Король попросил заменить ее какой-нибудь из ваших фрейлин, ваше высочество.

Она обвела нас пятерых, сгрудившихся вокруг принцессы, внимательным взглядом своих черных глаз и остановилась на мне:

— Вот эта девушка подойдет. Та, которая выше всех ростом. Тебя зовут Томасина? Я правильно помню? Ты больше всех похожа фигурой на мисс Найт, и на тебя будет легче всего подогнать ее костюм.

— Одного сходства недостаточно, ведь я не знаю самого танца, — возразила я.

— Просто смотри, как будут танцевать другие, и повторяй за ними, — торопливо сказала Анна, вручая мне одну из двух серебряных масок, которые она держала в руках.

— Ты отлично танцуешь, Тэмсин, — подбодрила меня принцесса Мария, — и никто тебя не упрекнет, если пропустишь несколько па. Ты и так окажешь всем огромную услугу, заменив заболевшую участницу в последний момент.

Слова ее высочества придали мне храбрости, да и особого выбора у меня не оставалось. Служанки, которых привела с собой Анна, принялись за работу: меня раздели до сорочки, обернули вокруг талии кусок ткани, а затем отвернули его на бедра, чтобы придать юбкам пышность, надели незаконченное верхнее платье, закололи длиннющими булавками лишнюю материю мелкими складками спереди и большими — сзади, чтобы у платья появился шлейф. Потом они приметали кружево по краю глубокого выреза и туго затянули корсаж, что сразу же придало соблазнительность моим формам. Верхнее платье село как влитое, но я тотчас поняла, что принцесса была права — рукава у этого наряда были слишком длинные и мешали танцевальным движениям. Я обулась в серебряные туфельки, пока служанки торопливо убирали мои волосы под сетку. Когда на меня наконец надели венок и кокетливую маленькую шапочку, принцесса настояла, чтобы я посмотрелась в ее зеркало.

С несказанным удивлением и удовольствием взирала я на свое отражение. Передо мной стояла особа, выглядевшая гораздо старше моих пятнадцати лет, красиво одетая, победно улыбающаяся, уверенная в том, что справится со своей ролью в представлении.

Спустя короткое время мы — восемь девушек, одетых в одинаковые наряды, — укрылись за огромной деревянной стенкой, на которой был нарисован вход в грот, в то время как другая часть авансцены изображала эту пещеру внутри. Я вздрогнула при звуке фанфар, хотя и ожидала услышать рев труб. По этому сигналу раскрашенный занавес, скрывавший «пещеру» от взглядов зрителей, был отдернут.

Зрители — придворные, дипломаты, важные сановники — все как один замолчали в ожидании начала действия. Зазвучали флейты и тамбурины, принцесса вывела нас из пещеры, и мы начали спускаться по ступенькам ближе к зрителям. На второй ступеньке я засмотрелась на собравшихся в зале и чуть не упала. Они сидели с трех сторон на нескольких галереях, располагавшихся одна над другой и доходивших почти до потолка.

Потолок сам по себе был настоящим произведением искусства. На нем была нарисована земная твердь, окруженная со всех сторон морем. Изображение было выполнено с такой точностью, что напоминало огромную карту. Чуть ниже находился прозрачный занавес, расшитый знаками зодиака. Звезды, планеты и созвездия сверкали в свете сотен восковых свечей, стоявших в кованых подсвечниках и причудливых канделябрах. При виде этого великолепного зрелища у меня перехватило дыхание, и я чудом удержала равновесие и не нарушила наш строй.

С обеих сторон авансцены появились восемь джентльменов в масках, одетых венецианскими аристократами. Мы притворились, что никого не узнали, но нам сказали, что один из них — французский посол, а уж короля Генриха, даже в маскарадном костюме, не узнать было трудно.

Помимо роста, отец принцессы Марии выделялся статью и осанкой. И не мудрено: за что бы ни брался этот человек — будь то верховая езда, охота, стрельба, танцы, борьба, фехтование, — везде он первенствовал. К тому же его наряд по обыкновению был буквально усыпан драгоценными камнями. Хотя все «венецианцы» были одеты в камзолы красного бархата с шелковыми вставками и пуговицами из самоцветов, а на их плечах возлежали золотые цепи, только король позволил себе украсить камзол огромными бриллиантами чистейшей воды, а плечи у него были самые широкие. Рыжие кудри и смеющиеся серо-голубые глаза недвусмысленно подсказали мне, что это действительно наш повелитель. И хотя он был тогда уже немолод, его облик не мог не вызывать восхищения.

Все восемь «венецианцев», как и было задумано, присоединились к восьми девушкам на сцене. Теперь мы должны были начать наш танец перед придворными. В унисон с флейтами и тамбуринами зазвучали рожки и дудки. Полилась веселая мелодия. Меня взял за руку один из джентльменов, чье лицо покрывал сильный загар, свидетельствовавший о том, что мой партнер много времени проводил под солнцем. Я понятия не имела, кто это такой.

— Вы — не мисс Найт, — прошептал он.

— Она заболела, — прошептала я ему в ответ.

Он храбро попытался повести меня в сложном танце, и его попытка дорого ему стоила. Я очень волновалась, к тому же поверх тростниковых циновок пола был положен огромный кусок шелка, расшитый золотыми лилиями в честь французских гостей, поэтому я не один раз путалась в шагах и наконец пребольно наступила ему на ногу. В довершение всех неприятностей одна из булавок, которыми мой наряд был заколот на талии, впилась в руку моего несчастного кавалера так глубоко, что показалась кровь.

Когда танец закончился, мы сняли маски. Мы все искусно изобразили удивление оттого, что в наши ряды затесался сам король. Дамы присели в глубоком реверансе, мужчины поклонились.

— Сэр Николас Кэрью[63] к вашим услугам! — воскликнул мой галантный партнер, украдкой заматывая кровоточащую ладонь носовым платком.

В смятении я представилась и принесла извинения за причиненную ему рану.

— Мисс Лодж из Хартлейка? — переспросил мой визави. — Ну, тогда вы прощены, моя дорогая. Светоч Хартлейка — один из лучших жеребцов, которого мне когда-либо приходилось видеть.

— Значит вы... вы теперь хозяин этого прекрасного скакуна, принадлежавшего раньше моему отцу?

— Не я, мисс, а сам король. Я всего лишь главный конюший его величества. А вороного он получил в подарок — наверное, от вашего опекуна.

Зычный смех короля вдруг заполнил собой зал и заставил всех присутствующих повернуться в его сторону. Король поздравил свою дочь с прекрасным выступлением в пантомиме, но не ограничился этим, а жестом отеческой любви, казавшимся нечаянным, но на самом деле отрепетированным гораздо лучше нашего танца, снял с принцессы покрывавшую ее волосы бархатную шапочку, притворившись, что желает рассмотреть венок, украшавший ее голову. С кажущейся неуклюжестью он задел сетку для волос, и щедро покрытые серебристой пудрой локоны Марии волной рассыпались по ее плечам. Этим движением король Англии еще раз напомнил французским послам о девственности своей дочери — и о ее богатстве.

Вообще, всякие символы, знаки и прочие проявления куртуазности были при дворе в большом ходу. Да, признаюсь, пока мы путешествовали по замкам Уэльской Марки, я развлекала своих слушательниц выдуманными историями про отважных рыцарей и прекрасных дам, но здесь, при королевском дворе, его обитатели не просто слышали о мире фантазий — они жили в нем. Все джентльмены, и даже король, писали стихи и распевали песни в честь дам, которым они клялись в вечной любви. Эти дамы никогда не были их женами, как, впрочем, и любовницами, хотя пылкие поклонники объявляли себя их ничтожными слугами и верными рабами. По правилам куртуазности рыцарь возводил объект своего поклонения на пьедестал и беспрекословно выполнял все повеления избранницы. Он окружал ее восхищением и осыпал несчетными подарками, носил ее цвета и защищал ее честь на турнирах. А в ответ рассчитывал лишь на доброе слово или нежный взгляд, ибо такая любовь была единением сердец, но не тел. То была игра, но игра заразительная, и при дворе в нее играли на полном серьезе. Даже мы — юные фрейлины, служившие принцессе, — оказавшись при королевском дворе, начали изо всех сил осваивать искусство флирта, хотя и не имели достаточно возможностей, чтобы отточить свое мастерство.

Стояла теплая, напоенная весенними ароматами майская ночь. Официальная часть праздника завершилась в тот момент, когда мы сняли маски, но развлечения на этом не закончились. Король дал знак своим музыкантам играть павану[64]. Его величество обожал танцы.

Когда я повернулась к сэру Николасу, оказалось, что мой кавалер воспользовался возможностью и тихонько ретировался. Видит Бог, я его за это не винила, да и сама не хотела бы танцевать с ним еще. В то же время других джентльменов не отпугнула ни моя неловкость, ни скользкий шелк на полу. Перед тем как ответить на приглашение другого молодого человека, я успела вытащить злополучную булавку, дабы предотвратить дальнейшее кровопролитие.

Когда шелковое покрытие пола пообмялось, танцоры больше не оступались, и танцы затянулись далеко за полночь. Недостатка в кавалерах у меня не было. Некоторые из них были молоды и хороши собой, другие годились мне даже не в отцы, а в деды. Но я наслаждалась каждой фигурой каждого пассамеццо или сальтареллы[65], ибо наш обычный распорядок дня не предусматривал для принцессы и ее свиты участия в подобных увеселениях. Родители ее высочества предпочли оградить дочь от любого намека на фривольности и беспутство.

Когда пришло время последнего танца, король дал знак, чтобы французский посол повел в паване принцессу Марию. Королева уже давно удалилась, и его величество пригласил мисс Анну Болейн. В его выборе не было ничего предосудительного или нескромного, однако, двигаясь рядом в танце, я не могла не заметить самодовольного выражения на лице Анны.

 

ГЛАВА 16

 

Прошло менее двух недель, и до моих ушей дошел странный слух: говорили, что король обратился к некоторым высокопоставленным служителям церкви с вопросом, возможно ли аннулировать его брак с королевой Екатериной.

— Быть такого не может! — совершенно искренне воскликнула я, когда Эдит рассказала мне об этих пересудах дворцовой челяди.

— Провалиться мне на этом месте, если я вру, — ответила она обиженным голосом. Эдит очень старалась говорить «как благородные», но часто переходила на местный говор или использовала простонародные выражения, когда волновалась. — Тут все дело в мисс Анне Болейн. К тому же Роуз...

— Камеристка мисс Анны? — прервала я ее.

Эдит кивнула:

— Она толкует, что король со своей королевой ложа не делит уже давно.

— И что с того?

— Любовницы! — вдруг брякнула Эдит.

— Ну, ни для кого не секрет, что мужчины часто заводят любовниц. И это вовсе не значит, что король собирается жениться на одной из своих пассий. Или еще на ком-нибудь. Не стоит тебе, Эдит, пересказывать эти домыслы даже мне! Опасно так говорить о нашем государе. Ты же не хочешь, чтобы тебя обвинили в измене?

Эдит замолчала, сохраняя на лице выражение оскорбленной невинности, но того, что она мне успела рассказать, было достаточно, чтобы я забеспокоилась. Пусть королева Екатерина, по-видимому, уже и вышла из детородного возраста, так и не подарив королю наследника престола, но неужели он действительно намеревается избавиться от нее и взять в жены другую женщину в надежде, что та родит ему сына?

Ответ пришел сам собой — да, король пойдет на это, если получит согласие Папы Римского. У нас в семье такого не водилось, но я слышала о расторжении браков, особенно среди аристократов. Я вспомнила, что не так давно один из французских королей развелся с бесплодной женой и женился на другой женщине, дабы получить потомство[66]. Но королева Екатерина не была бесплодной. Она родила дочь, которая жила и здравствовала по сей день. Если король осуществит свой замысел, принцесса Мария станет таким же бастардом, как и юный Генри Фицрой.

Я места себе не находила от беспокойства и страстно желала обсудить услышанное с кем-нибудь старше и мудрее меня, но слишком хорошо понимала, что пересказывать злую молву неразумно и опрометчиво. В лучшем случае я была бы изгнана со службы за распространение ложных слухов.

Принцессе я тоже ничего не сказала. В первую очередь, я хотела просто потянуть время — вдруг слух окажется всего лишь слухом, не имеющим под собой никакого основания. Когда в конце июля принцесса Мария и ее родители воссоединились в Болье под Челмсфордом в Эссексе, где должны были прожить все вместе целый месяц, я решила, что это хороший знак и в королевской семье все в порядке.

Просторная королевская резиденция в Болье только что была перестроена. Фасад выложили красным кирпичом, а сам дом расширили, чтобы он мог вместить толпу придворных, сопровождавших короля, королеву и принцессу. Пристроили даже четыре ванные комнаты. Неописуемая роскошь!

Принцесса посещала свою мать каждый день, сопровождаемая двумя фрейлинами. В тот раз, когда наступила очередь моя и Марии Витторио, мать и дочь уединились в «секретных покоях» — маленькой комнатке вдалеке от королевской опочивальни, куда никто не мог войти без приглашения. Тогда я не придала этому значения.

Мария оставила меня дожидаться возвращения принцессы, а сама заговорила с одной из испанских придворных дам королевы Екатерины. Они вели беседу на испанском, и я вспомнила, что родители Марии состоят на службе ее величества. Потом я сравнила внешность собеседниц и поняла, что они — мать и дочь. Когда же их лица исказились в сходной гримасе беспокойства, я сама начала волноваться. Волнение сменилось сильной тревогой, когда Мария вернулась ко мне и села рядом, ибо я увидела в ее глазах блеск непролитых слез.

— Что стряслось? Какая беда приключилась? — шепотом спросила я ее.

Мария только покачала головой и ничего не ответила.

Теперь я с нетерпением ждала возвращения принцессы. Напряжение, сгустившееся в комнате, ощущалось почти физически. Меня раздражала неопределенность и еще больше — сознание того, что я не понимаю причин своего волнения. Пока мой тревожный взгляд перебегал с одного лица на другое, я увидела, что кто-то опечален, кто-то хмурится, а кто-то не может скрыть свою радость (правда, таких было совсем немного). Я не так хорошо знала придворных дам королевы, чтобы запомнить, как кого зовут, но с одной из фрейлин я разговаривала раньше — с мисс Анной Болейн. Ее нигде не было видно.

Я сказала себе, что отсутствие Анны еще ничего не значит. Королева взяла с собой свой, как говорится, «походный» двор, как и король, и принцесса. Лишние придворные были отправлены домой, где отдыхали в кругу семьи, чтобы вернуться на службу тогда, когда их венценосные хозяева окажутся в какой-нибудь из самых больших резиденций — в Ричмонде, Гринвиче или Виндзоре. Что касается фрейлин принцессы, то их «в строю» оставалось совсем немного: вскоре после того как мы прибыли в Болье, Сесилия Дейбриджкорт вышла замуж за Риса Мэнсела и оставила службу.

Когда принцесса Мария вернулась в комнату, где мы все сидели, она постаралась скрыть свои истинные чувства под маской невозмутимости, но я слишком хорошо ее знала, чтобы попасться на эту уловку. «Принцесса вне себя от горя...» — подумала я. Мое предположение подтвердилось тотчас, как только мы вышли с половины королевы. Вместо того чтобы вернуться в свои комнаты, ее высочество устремилась в крохотную часовню в западном крыле главного здания. Не замечая ничего и никого вокруг, она сразу же проследовала к алтарю и там опустилась на колени. Голова ее склонилась на грудь, но спина осталась прямой и несгибаемой, губы шевелились в беззвучной молитве.

Как предписывали правила, мы с Марией также опустились на колени за спиной нашей госпожи. Не знаю, как юная Витторио, но я точно не могла молиться, ибо мои мысли пребывали в полном беспорядке и в душе не нашлось истинного благочестия. К тому же я не знала, за что молиться. Единственное, что я решилась попросить у Господа, так это терпения.

Ее высочество замерла в своей безмолвной молитве на добрую четверть часа, а я тем временем украдкой принялась рассматривать убранство часовни. Помимо икон, фресок божественного содержания и пыльных статуй, она была украшена королевскими гербами. Они были вырезаны из дерева, раскрашены, позолочены и сверкали гораздо ярче украшений, предписываемых святой матерью церковью для места вознесения молитв.

Вдруг принцесса зашаталась. С тревожным криком я вскочила на ноги, чтобы подхватить ее до того, как она упадет на каменные плиты пола. Мария Витторио поддержала ее с другой стороны. Все еще стоя на коленях, принцесса обмякла в наших руках, слезы ручьем бежали по ее лицу. Она по-прежнему не произносила ни слова, не пыталась утереть потоки слез. Мы были одни в часовне, но принцесса так привыкла сдерживаться, что боялась открыться и излить душу даже двум своим самым преданным фрейлинам. Как такое возможно?

Нас с Марией Витторио внезапно захватила волна сочувствия и сопереживания этой двенадцатилетней девочке. Когда-то мы дали ей клятву верности, но сейчас были преданы Марии Тюдор не по приказу и не по обязанности. Я вдруг поняла, что готова сделать все, что в моей власти, чтобы спасти ее жизнь и защитить от невзгод. Я готова была сокрушать драконов подобно святому Георгию.

Когда я только начинала службу при дворе, то зачастую пропускала мимо ушей наставления леди Солсбери. Слишком часто графиня требовала от нас безоговорочного подчинения наследнице престола и самопожертвования. Но проводя целые дни бок о бок с принцессой, я полюбила ее, и слова «не щадить живота своего» более не казались мне смешными или нелепыми.

Мария Витторио тихо заговорила с принцессой по-испански. Ее высочество, нашедшая в себе силы выпрямиться и устоять на ногах без нашей помощи, ответила на том же языке. Услышав этот ответ, Мария страшно побледнела.

— В чем дело? Что случилось? — как будто бы со стороны услышала я свой собственный срывающийся и слишком громкий голос. Я тут же сдержала себя, ибо не стоило нам сейчас привлекать к себе внимание. — Что случилось? — повторила я уже шепотом.

Мария с трудом выдавила из себя:

— Королева сообщила нашей госпоже весьма огорчительную весть. Чуть более месяца назад король Генрих попросил у ее величества официального развода. Он желает жениться вновь, чтобы обзавестись наследниками мужского пола. Его величество уже отправил кардинала Вулси во Францию для переговоров с королем Франциском — он ищет невесту во французском королевском доме.

Сердце мое сжалось от жалости к принцессе. Стоя посреди часовни, она казалась такой одинокой... как маленький брошенный ребенок... Мария смотрела прямо перед собой невидящими глазами, губы ее тряслись, она не в силах была смириться с ужасным признанием, которое сделала ее мать. Как же тяжело быть королевской дочерью! Принцесса была слишком юной, чтобы нести это нелегкое бремя в одиночку. Отбросив дворцовый протокол, наплевав на правила, я порывисто бросилась к ней, схватила за руку, крепко сжала ее холодные пальцы, передав в этом жесте все утешение, всю любовь, на которую была способна.

С жалобным криком Мария Тюдор упала в мои объятия.

 

ГЛАВА 17

 

Когда королевский двор покинул Болье и вернулся в Гринвич, свита принцессы Марии двинулась своим путем: мы гостили то в одном, то в другом поместье, удаляясь все дальше и дальше от Лондона. В течение более чем двух месяцев мы почти не получали известий о том, что происходит при королевском дворе. Письма принцессе от ее матери были полны наставлений дочери о том, что той надлежит проявлять усердие в учении. И ни слова о том, что уже прозвали Великим Королевским Делом[67].

Без сомнения, старшие придворные дамы принцессы, в особенности графиня Солсбери, получали вести из «большого двора» и иногда даже присоединялись к нему, но мы — четыре оставшиеся фрейлины принцессы — вели жизнь столь же уединенную, как и она сама.

За молитвой следовали уроки, а за уроками — занятия для поддержания и преумножения телесного здоровья, и так каждый день. Единственная перемена, коснувшаяся меня, заключалась в том, что теперь я отвечала за наряды принцессы. Вскоре оказалось, что основная моя обязанность на этом поприще — постоянное сражение с пылью и грязью, пятнавшими драгоценные ткани. Особенно тяжело приходилось в поездках. Хотя каждый наряд помещался в отдельный мешок, а потом эти мешки складывались в деревянные сундуки, обитые кожей, содержать платья принцессы в чистоте все равно было сложной задачей. При носке они быстро покрывались пятнами от еды, свечного воска или чего похуже. Ткань протиралась там, где к ней пришивались или иным образом крепились драгоценности. Рукава цеплялись за гвозди и неровности дверных проемов и деревянной обшивки стен, подолы вытирались оттого, что волочились по земле и по полу. А самые тонкие ткани можно было вообще протереть насквозь, стоило применить щетку для одежды со слишком большим усердием.

К счастью, наряды принцессы можно было отправлять в ее гардеробную для починки. Помещение под нее всегда отводилось под личными покоями принцессы. Всеми делами там заправлял йомен, носивший титул «Хранителя гардероба ее высочества», а ему помогали грум, паж, который мог при случае подшить подол или подрубить рукав, и клерк[68]. Там хранились все туалеты Марии, а также запасы ткани и швейных принадлежностей для пошива новых платьев.

Хранитель гардероба Дженкин Кент, плотно сбитый, улыбчивый коротышка, выделял ткани из своего запаса мастерам швейных дел. Также в гардеробной что ни день трудился портной, занимавшийся перешиванием, перелицовкой и починкой одежды. У принцессы были также личный скорняк и вышивальщица. В течение нескольких недель, которые мы провели, переезжая из поместья в поместье, я познакомилась со всеми ними.

В конце октября мы отправились в Гринвич, чтобы участвовать в празднестве по случаю принятия короля Генриха в члены французского Ордена Святого Михаила[69]. Покои принцессы располагались рядом с покоями ее отца, но она редко виделась с его величеством и никогда — наедине. Принцесса решила, что пора привлечь к себе внимание своего венценосного родителя и заявила, что она и ее фрейлины желают участвовать в представлении, которое давалось во дворце в честь этого знаменательного события. Соответственно, принцессе понадобились особые костюмы, и вот меня, вооруженную длинным списком всего необходимого, отправили на встречу с миссис Пинкни — знаменитой мастерицей из Лондона, которая поставляла всевозможные изделия из лучших шелков, призванные оживить убранство участников маскарада.

Я спустилась в гардеробную, располагавшуюся в Гринвичском дворце там же, где и в других резиденциях, но значительно превосходящую по размерам сходные комнаты в других королевских апартаментах. Она была полна людей, и каждый был занят делом: подрубал, шил, кроил, чистил, подшивал. Все до одного портные и подмастерья были мужчинами. Комнату наполнял сильный аромат благовонных курений и дым от углей, горящих в нескольких каминах. Они не только отапливали помещение, но и служили для просушки, которой время от времени подвергали сложенную на хранение одежду.

Я без труда нашла миссис Пинкни, потому что она была единственной женщиной в гардеробной. Высокая, стройная, одетая на манер купеческой жены, она была занята беседой с мистером Кентом, который, отвечая, принужден был задирать голову, настолько она была выше его ростом.

Рядом с миссис Пинкни с ноги на ногу переминался юноша старше меня всего на год или два. В тонких руках он держал огромную плетеную корзину, обшитую кожей и обитую железными полосами. Он уставился на меня своими огромными карими глазами, а затем улыбнулся во весь рот, когда я резко остановилась, буквально прикованная к месту его пристальным взглядом.

Я нахмурилась, встряхнула головой и подошла ближе. Что этот юнец возомнил о себе? С чего это он так бесцеремонно уставился на меня? Или он думает, что может пялиться на любую девушку лишь потому, что у него кудрявые черные волосы, орлиный нос и лицо с крупными, мужественными чертами?

— А вот и мисс Лодж, — представил меня тем временем мистер Кент, обращаясь к миссис Пинкни. — Она выберет то, что нужно ее высочеству.

Последние слова мистер Кент проговорил с видимым облегчением и тотчас удалился. Он был счастлив переложить это задание на меня и вернуться к другим своим обязанностям. Я осталась с мастерицей по шелку и юношей, который, очевидно, был ее учеником или подмастерьем.

— Ну-ка, Рейф, покажи наши образцы, — распорядилась миссис Пинкни.

Парень опустил корзину на пол и открыл ее. Глазам моим предстал богатейший выбор изделий из шелка. Тут были ленты, нашивки, тесемки, позументы, игольное кружево, полотно, которым обшивали пуговицы, яркие нити для вышивания. Миссис Пинкни вынула из корзины поднос и показала мне кружева, искусно сплетенные из тончайших шелковых нитей, самого различного рисунка.

Она вынимала одну за другой кружевные ленты, приговаривая:

— Вот этим можно подвязать чепец, это подходит для отделки брыжей[70], а вот таким шнурком можно перевязать кошелек...

Меня же поразили тончайшие сетки для волос, всевозможные кисточки, бахрома и тесьма для отделки. Миссис Пинкни не предлагала такие крупные вещи, как рукава, верхние юбки, накидки. Мне сказали, что она и ее товарки по цеху занимаются только тем, что плетут и ткут из шелковых нитей различные мелкие изделия, чаще всего не шире обычной ленты, и не торгуют готовым платьем или большими отрезами тканей.

Я взяла несколько готовых шнурков, свитых из испанского шелка, на концы которых уже были надеты наконечники, и была поражена качеством работы. Однако, пока я их разглядывала, я не могла отделаться от чувства, что сама стала объектом пристального внимания со стороны подмастерья миссис Пинкни. Его взгляд буквально буравил мне спину.

Я откашлялась, чтобы скрыть смущение, и сказала:

— Ее высочество желает получить ленты, кружева и тесьму для нарядов, в которых она и ее фрейлины появятся на маскараде. Вы можете достать страусовые перья?

— Я достану все, что пожелает ее высочество.

— И проволоку для кринолинов?

Миссис Пинкни кивнула.

Я заглянула в список:

— Еще нам нужно тринадцать ярдов зеленой шелковой бахромы и пряденое золото[71] и серебро, которыми можно вышивать.

— Такие нити идут по три пенса за унцию, — прервала меня мастерица.

Я заколебалась. Никто не дал мне указаний, как будут платить за товар. К счастью, мистер Кент находился неподалеку. Он слышал наш разговор и тотчас отвел миссис Пинкни в сторону. Они принялись приглушенными голосами оживленно обсуждать условия сделки, а я осталась один на один с подмастерьем.

— Значит, во дворце будет маскарад, — проговорил он низким приятным голосом, звучавшим не хуже, чем у любого придворного. — А кем вы нарядитесь? Юной сарацинкой?[72] Венецианской принцессой?

— В Венеции нет принцесс![73] — резко бросила я.

Я почувствовала, что краснею. Юноша притворился, что перебирает содержимое своей корзины. Если он хоть что-то знал о Венеции, то он надо мной насмехался. Если нет, то я повела себя грубо и неучтиво, прямо указав ему на его невежество. И то и другое меня злило, хотя я не понимала, почему так переживаю из-за какого-то подмастерья. Я повернулась к парню спиной и уставилась в список, хотя к тому времени запомнила его наизусть.

Ее высочеству нужна была красная витая шелковая тесьма в итальянском стиле, чтобы обшить ею накидки, которые мы должны были носить на маскараде. И еще три гросса[74] более коротких готовых шелковых шнурков, чтобы подхватывать рукава, повязывать плащи, закреплять шляпы, шнуровать ботинки — и не только для пантомимы, но и на каждый день. Кроме того, требовались пуговицы, обтянутые синим шелком, и шелковые сетки для волос с золотой нитью.

— А король придет на представление, в котором будет участвовать принцесса? — спросил меня неугомонный ученик.

Я не ответила, надеясь, что Рейф — так, кажется, его звали — оставит эту тему. В конце концов, я гораздо выше его по положению: я служу принцессе, а он — представительнице гильдии ремесленников. Но юноша не отставал:

— Я слышал, будет еще и турнир. Как вы думаете, его откроет сама королева? Или ее «заместительница», которая так часто на праздниках сидит рядом с королем?

Я резко повернулась к нему лицом, вне себя от гнева. Меня больше рассердило даже не само предположение о том, что король имеет любовницу, а то, что простой слуга больше знает о раздоре между королем и королевой, чем их собственная дочь.

— Вам следует попридержать язык! — гневно бросила я. — Вы забываетесь!

Парень должен был бы смутиться. Я бы не удивилась, если бы он испугался. За любое публичное высказывание о частной жизни короля могло последовать весьма суровое наказание. Вместо этого он засмеялся. Смех у него был приятный, звонкий, но не раскатистый, как у его величества. Не походил он и на жеманное хихиканье, которое издавали некоторые придворные, дабы показать, что они разделяют веселье своего повелителя.

— Я говорю не больше других, мисс. Ухаживания короля за Анной Болейн давно стали притчей во языцех в Лондоне, равно как и его желание развестись с королевой.

«Интересно, он действительно такой храбрый или просто глуп?» — подумала я. Пока я, прищурившись, разглядывала его, тщась найти ответ на этот вопрос, он лишь широко улыбался мне в ответ, не отводя взгляда. В глубине его темно-карих глаз заплясали искры, а мне вдруг стало трудно дышать. «Наверное это оттого, что я его презираю», — сказала я себе и огляделась по сторонам, чтобы сосредоточить свое внимание на чем-нибудь другом.

Тут я поняла, что никто в гардеробной не обращает никакого внимания ни на меня, ни на Рейфа. А почему бы не воспользоваться моментом и не выпытать, что еще он знает? Я смело (возможно, даже слишком смело) сделала шаг к нему и, понизив голос, спросила:

— Вы имели в виду мисс Анну Болейн, когда говорили о «заместительнице» нашей королевы?

— Кого же еще? Все знают, что она спит и видит, как бы самой стать королевой вместо своей госпожи.

— Так-таки и все?

Я сомневалась в этом. Эдит часто пересказывала мне сплетни, которые слышала от других слуг. Но она ни разу не заикнулась о том, что мисс Анна собирается ни много ни мало выйти замуж за короля. Правда, в последнее время Роуз, камеристка Анны, перестала быть для Эдит верным источником новостей, как это было раньше. Неужели Роуз заставили принести клятву молчания или пригрозили выгнать со службы, если она будет продолжать давать волю языку?

— Вполне возможно, что Анна не прочь стать королевой, — сказала я Рейфу, — но ее желание никогда не исполнится. Даже если его величество сможет получить разрешение на признание своего брака недействительным, он женится на заморской принцессе. Именно так скрепляются союзы между государствами. И именно поэтому принцесса Мария в один прекрасный день выйдет замуж за короля или принца другой страны, — я была совершенно уверена в том, что говорила. — Король Генрих никогда не женится ни на одной из своих подданных. Ведь Англии от этого не будет никакой выгоды.

Рейф придвинулся совсем близко ко мне, и я почувствовала его теплое дыхание на моей щеке. От него слабо пахло корицей.

— Тогда почему король осыпает мисс Анну богатыми подарками? — спросил он.

— Откуда вы знаете об этом?

— А вы думаете, шелка и драгоценности с неба падают, даже если их желает приобрести сам король? Лондонским купцам заплатили полновесной монетой личные казначеи короля за кольца с изумрудами, за алмазы и рубины, оправленные в золото, за серебряные переплеты для книг.

«Так, значит, простые люди в Лондоне имеют гораздо больше свободы, чем те, кто служат при дворе, и не считают необходимым держать свои мысли при себе», — подумала я, а вслух заявила самым высокомерным тоном, на который была способна:

— Возможно, вы неправильно истолковали те немногие сведения, которые есть у вас. Придворные, и даже короли, часто играют в любовь. Они клянутся в верности госпоже своего сердца, называют ее своей возлюбленной, дарят ей подарки, но это не более чем галантная прихоть.

Брови Рейфа поползли вверх:

— Не может быть, чтобы вы были такой наивной, мисс! Любовницы короля не только слушают песенки в свою честь, но и греют ему постель. А откуда появился Генри Фицрой? Его что, ветром надуло?

— Допускаю, что мисс Анна действительно может состоять с королем в плотской связи, но не более того. С чего бы ему жениться на ней?

Рейф только пожал плечами:

— Он — король и может делать все, что пожелает.

Я нахмурилась, вдруг поняв, что совсем запуталась и не знаю, чему верить.

— Кстати, лондонцам очень не нравится сама возможность развода короля, — продолжал меж тем Рейф. — Если мужчина получает право избавиться от своей стареющей жены и заменить ее более молодой женщиной, то к чему катится наш мир и что останется от святости брака?

— Сдается мне, что у лондонцев слишком много свободного времени для праздных умствований, — нашлась я с ответом, стараясь говорить сурово.

Рейф осмелился дотронуться одним из своих заскорузлых пальцев до моего лба:

— Вы слишком жарко спорите, мисс Лодж. Не стоит горячиться, а то ваше прекрасное лицо все пойдет морщинами.

Я быстро отступила назад, и щеки мои вспыхнули. Он даже не носил перчаток! Его пальцы дотронулись до моей кожи! Я было открыла рот, чтобы как следует отругать его, но вдруг его взгляд остановился на ком-то за моей спиной. Я обернулась и увидела, что миссис Пинкни и мистер Кент возвращаются.

— Все в порядке, мама? Вы обо всем договорились? — спросил Рейф.

Я споро закончила свои дела с мастерицей по шелку и вернулась в покои принцессы по черной лестнице. Воспоминание о слишком вольном поведении Рейфа Пинкни я задвинула в дальний уголок памяти и решила не рассказывать принцессе о тех сплетнях, которыми он поделился со мной. Ее высочество превыше всего почитала правду, а была ли правда в словах моего нового знакомого? Мне не хотелось без причины расстраивать мою юную госпожу.

И еще мне подумалось, что мисс Анна Болейн вполне могла пойти по стопам своей сестры и стать любовницей короля, но никак не возомнить себе, что его величество на ней женится. Анна была одной из фрейлин королевы Екатерины. Самое большое, на что она могла рассчитывать, — это пост в свите королевы, как бы ни наслаждался король сейчас ее обществом. А когда его величество охладеет к Анне, он подыщет ей мужа, как подыскал мужа Бесси Блаунт после того, как та родила ему сына.

— Ты поговорила с мастерицей? — спросила меня леди Солсбери, заметив, что я мешкаю на пороге покоев принцессы.

— Да, миледи. Она выполнит все наши заказы в срок.

— Отлично, — отозвалась графиня. Она забрала у меня список, который я до сих пор сжимала в руке, а потом пристально взглянула на меня: — Тебя что-то беспокоит, Тэмсин?

— Нет, миледи.

Я заставила себя улыбнуться в подтверждение своих слов. В тот момент я дала себе слово: ничего не скажу принцессе о том, что поведал мне Рейф Пинкни. Он опрометчиво поделился со мной дворцовой сплетней, которая может и не подтвердиться. Дабы не ранить чувств ее высочества, я замкну свои уста и буду горячо молиться, чтобы подлый слух так и остался слухом.

 

ГЛАВА 18

 

Принцесса провела при королевском дворе весь ноябрь и декабрь 1527 года. Она часто сопровождала своего отца, что вызывало крайнее неудовольствие Анны Болейн. На другой день после дня святого апостола Фомы[75] Анна уехала в замок Хивер в Кенте в тридцати милях от Гринвича праздновать Рождество со своей семьей. На всех последующих праздниках и пиршествах королева Екатерина сидела подле своего супруга на самых почетных местах. Сначала провели рыцарский турнир, но он закончился рано, потому что день оказался слишком пасмурным. Последующие святочные увеселения и маскарады прошли как всегда весело к вящему удовольствию всех присутствующих.

Нашей пантомиме, для участия в которой мы нарядились благородными мантуанками[76], сопутствовал успех, но и после него король как будто избегал любых встреч и разговоров один на один со своей дочерью.

В этот раз я обратила внимание, как же много шелка пошло на костюмы и декорации для рождественских представлений и пантомим. Из него были сделаны даже искусственные деревья: боярышник, символизирующий дом Тюдоров, и шелковица — эмблема французской королевской династии Валуа.

Вести о том, что Папе Клименту VII удалось бежать из Рима, были встречены новой чередой праздников. В тот год Вечный город был захвачен войсками императора Карла V[77]. Англичане, как и положено добрым католикам, радовались освобождению Папы из плена. Тогда я не понимала того значения, которое имели любые новости, касающиеся его святейшества, для Великого Королевского Дела. Меня обманула кажущаяся гармония, воцарившаяся между королем Генрихом и королевой Екатериной, и я предпочла считать, что король оставил мысль об аннулировании своего брака.

Зима 1528 года выдалась очень холодной. Даже море у берегов Англии кое-где замерзло. В феврале в замке Хансдон в Хертфордшире, который наиболее часто служил резиденцией принцессы, когда она на время оставляла королевский двор, я встретила свое шестнадцатилетие.

Через несколько дней меня вызвали в комнату, где обычно леди Солсбери в одиночестве предавалась молитвам и иным занятиям. Там у камина меня ждал сэр Лайонел Даггет. Прошло полтора года со времени нашей последней встречи, слишком хорошо отпечатавшейся в моей памяти. Сразу же насторожившись, я замерла в дверях.

— Заходи, дитя мое, — подбодрила меня леди Солсбери и, видя, что я мешкаю, неодобрительно поморщилась. — Поприветствуй сэра Лайонела.

Я быстро сделала обязательный реверанс и приблизилась к своему опекуну, проговорив:

— Прошу прощения, сэр. Не ожидала увидеть вас здесь.

За прошедшие месяцы сэр Лайонел изменился, и далеко не к лучшему. Раньше он был худ и строен, но теперь на его фигуре отразилась невоздержанность в еде и питье. Появился даже намек на второй подбородок.

Благосклонно покивав головой в одобрение моих слов, леди Солсбери взяла в руки вышивание и принялась за работу. Она явно стремилась сохранять приличия и не собиралась позволить моему опекуну остаться со мной наедине. Сэр Лайонел поморщился, но счел за благо не спорить с графиней, в чьих жилах текла королевская кровь.

— Могу ли я узнать, каковы причины вашего визита, сэр? — произнесла я сладким голосом. Я почувствовала себя гораздо увереннее, когда поняла, что разговор наш не будет проходить с глазу на глаз.

Мой опекун достал из-за пазухи какой-то документ и развернул его на деревянной столешнице письменного стола графини.

— Надеюсь, вы желаете, чтобы поместье Хартлейк управлялось с толком?

Я нахмурилась, глядя в документ, ибо не могла понять ни слова:

— Что здесь написано? Это не по-английски.

— Документ написан на латыни, чтобы придать ему юридическую силу.

— А что в нем говорится?

— Не стоит смотреть на меня с таким подозрением, мисс Томасина. Эта бумага всего лишь подтверждает полномочия Хьюго Уинна как вашего управляющего. Я думал, что вы одобрите его назначение, но если вы предпочитаете видеть на этой должности кого-нибудь другого...

— Нет, нет. Мистер Уинн знает поместье как свои пять пальцев. Я против него ничего не имею... — торопливо проговорила я, но почему-то медлила и не решалась обмакнуть перо в чернильницу.

«А что, если Хьюго затаил в душе обиду на меня?» — подумала я. Ведь я получила все, а его внучка — ничего. Будет ли он верен мне? Но я не знала никого другого, кто бы так хорошо умел управлять моим поместьем. Поэтому когда сэр Лайонел указал мне место, где я должна была поставить свою подпись, я отбросила колебания и написала свое имя крупными буквами.

Мой опекун самолично посыпал лист песком, чтобы чернила на моей подписи не расплылись, аккуратно скатал документ в свиток и спрятал его обратно за пазуху.

— Вы приехали к нам только за этим? — быстро спросила я, ибо сэр Лайонел выглядел слишком довольным собой.

— А какие еще вопросы мы могли бы с вами обсудить? — осторожно спросил он, бросив взгляд на графиню, мирно вышивающую в уголке.

Я могла бы сказать ему, что старшая придворная дама принцессы Марии в последнее время стала туга на ухо, но промолчала. Мне совсем не хотелось вести доверительные разговоры с сэром Лайонелом.

Мой опекун снял дорожный плащ с крючка в стене и отвесил мне короткий поклон:

— Я должен отправляться в путь. Не хочу злоупотреблять гостеприимством принцессы. Вдобавок у меня есть еще кое-какие дела, которые я должен завершить, перед тем как вернуться в Корнуолл.

Я не знала, каковы были обязанности сэра Лайонела в Корнуолле, да и знать не хотела. Пусть убирается как можно скорее! Хорошо, что его должность не позволяет ему много времени проводить при дворе короля и принцессы Марии. Хотя в этот раз мой опекун вел себя вполне учтиво, мне совсем не хотелось проводить в его обществе больше времени, чем нужно. Как только он вышел из комнаты, я вернулась в покои принцессы, взялась за шитье и выкинула из головы любые мысли о сэре Лайонеле Даггете.

 

ГЛАВА 19

 

К тому времени, когда мы вернулись в Гринвич на ежегодные майские праздники[78], весна уже давно вступила в свои права. Однако тотчас по прибытии принцесса Мария свалилась в лихорадке, а кожа ее покрылась сыпью. Несколько придворных дам королевы стали жертвой того же недуга. Сперва королевские врачи испугались, что началась эпидемия оспы, но затем решили, что это корь.

Ухаживать за принцессой поставили пожилых и опытных придворных дам, а мы — фрейлины — были предоставлены сами себе. Мария Витторио воспользовалась этой возможностью, чтобы навестить своих родителей.

Я сидела одна в нашей спальне, когда она вернулась.

— Что стряслось? — спросила я, приметив мокрый от слез платок, судорожно сжатый в ее кулаке. — Еще кто-нибудь заболел?

Мария покачала головой, смахнула слезы с глаз и яростно прошептала:

— Нет, но хорошо бы кое-кто заболел и умер.

Я промолчала, давая ей время справиться со своими чувствами. После сцены в часовне нас связывали незримые нити доверия, сотканные из нашей преданности и верности принцессе. Мария вздохнула, вытерла глаза и рассказала мне, что же ее так расстроило:

— Я имею в виду мисс Анну Болейн, Тэмсин. Король постоянно выделял ее из всех прочих фрейлин, оказывал ей знаки внимания, а сейчас, когда до него дошли вести о болезни, распространившейся в свите королевы, он велел приготовить для нее отдельные покои на галерее рядом с ареной для турниров, и переселить ее туда. Она будет жить отдельно от всех фрейлин. Наверное, его величество хочет таким образом оградить ее от заразы.

— Это меня не удивляет, — заметила я. — Она уже некоторое время состоит с королем в связи.

Мария закусила губу, а потом проговорила:

— Мой отец считает, что она буквально влюбила короля в себя. Возможно, не обошлось и без колдовства, — тут она понизила голос до шепота. — Кстати, отец уверен, что она пока так и не отдалась его величеству. Похоже, она затеяла игру с более высокими ставками.

Насчет последнего, то есть желания Анны стать женой короля, мне толковал Рейф Пинкни еще несколько месяцев назад, а я ему не поверила...

— Она очень рискует, дразня его величество, — заметила я. — Я слышала, наш король подвержен приступам ярости.

Все при дворе знали об этом, даже такие, как я, которым никогда не доводилось быть свидетелями королевского гнева.

— Говорят, что и мисс Анна не уступает ему, когда у них дело доходит до ссор.

«Это что-то новое...» — подумала я. Неужели кто-то мог прекословить Генриху? Король с его огромным ростом, могучим телом и громким голосом подавлял всех, с кем сталкивался. И он обладал ничем не ограниченной властью!

— Еще отец сказал, что король Генрих старается угождать леди Анне чем только может, — добавила Мария.

— А ом пойдет на то, чтобы сделать ее нашей королевой? — шепнула я.

— Сохрани нас Господь от этого, но кто же может знать? — прошелестела в ответ Мария.

Той ночью, когда Эдит пришла в нашу спальню, чтобы раздеть меня, я напрямую спросила ее, не виделась ли она недавно с Роуз.

Эдит только скорчила в ответ недовольную гримасу.

— Она все еще прислуживает леди Анне?

— О да, — подтвердила моя камеристка. — И очень этим гордится.

Я заметила, что Эдит почти полностью избавилась от своего сельского выговора.

— Что же заставляет ее думать, что она лучше других служанок? — спросила я у Эдит, когда она встала у меня за спиной, чтобы распустить шнуровку корсажа.

— То, что король оказывает ее госпоже особое внимание, что же еще, — последовал быстрый ответ.

Я промолчала, и тут Эдит не утерпела.

— Король посетил Виндзорский замок в марте, — заговорила она, развязывая последний шнурок, крепивший юбку к корсажу, и давая юбке упасть на пол. — Его величество даже не взял с собой свой «походный двор», а только нескольких самых близких друзей.

Я переступила через упавшую юбку и подождала, пока Эдит собирала и встряхивала ее. Мне ужасно хотелось услышать продолжение истории, но я сдерживала нетерпение.

— Что из того? — заметила я равнодушным голосом. — Король вправе отправиться на охоту лишь с горсткой своих лучших приятелей, разве не так?

— В Виндзоре его величество встречался с Анной Болейн.

— В отсутствие королевы?

Если в резиденции не проживает королева, то там не должно быть женщин, кроме разве что жен придворных, следящих за замком, и, естественно, служанок.

— Одним из тех, кто сопровождал короля, был брат Анны, — сказала Эдит.

— Ну, от этого присутствие его сестры в замке не становится менее скандальным.

— Роуз говорит, что король велел ей прийти в его покои, и она явилась на зов, но в сопровождении своей матери.

— Дабы мать охраняла ее репутацию?

— По-моему, мисс Анна ни в грош не ставит свою репутацию. Ее поведение в последнее время было совершенно недопустимым.

— Она делила ложе с королем?

— Мне про то неведомо, — пробормотала Эдит, освобождая меня от рукавов, чтобы без помех снять с меня корсет. — Одно могу сказать: король и мисс Анна ездили на охоту каждый день и иногда мисс Анна скакала вместе с королем.

Я промолчала. Тут Эдит легонько ткнула меня пальцем под ребра и прошептала:

— Они скакали на одной лошади, мисс Тэмсин. Она устроилась на пристяжном дамском седле за спиной короля и крепко обнимала его за пояс!

Меня поразила смелость Анны, граничившая с наглостью. Никому не дозволялось дотрагиваться до королевской особы в присутствии других лиц, тем более касаться ее тела столь фамильярным образом. Даже законная супруга короля такого себе не позволяла. Перед моим мысленным взором нарисовалась картина этой странной пары, подпитанная моим собственным ужасным опытом езды в таком седле всю дорогу до Торнбери. Едва подавив смешок, я заметила:

— Интересно, как же она собиралась стрелять из лука на той охоте...

Эдит только фыркнула в ответ. Я бы подумала, что она тоже сдерживает смех, но выражение лица моей служанки было самое серьезное, даже мрачное.

— Не думаю, что мисс Анна отправилась в Виндзорский лес на охоту за оленем, — только и сказала она.

 

ГЛАВА 20

 

Мы все еще находились в Гринвиче, когда в середине июля в Лондоне началась потница[79]. За один день в столице заболело более двух тысяч человек. А потом болезнь поразила и королевский двор. Роуз, служанка Анны Болейн, слегла первой.

На следующий день король спешно покинул Гринвич и перебрался в аббатство Уолтэм в двенадцати милях от Гринвичского дворца. Переезд двора в резиденцию поменьше был задуман уже давно, но предполагалось, что король, королева, принцесса и мисс Анна поедут туда все вместе. Теперь же страх перед болезнью победил желание короля держать свою любовницу подле себя. Анна Болейн и ее заболевшая служанка были оставлены, чтобы не сказать брошены, в Гринвиче.

— Мисс Анна, наверное, вне себя, — заметила я, когда Эдит отчищала от дорожной пыли мою юбку. Мы с нею стояли у входа в комнатку, отведенную для фрейлин принцессы в Уолтэме — маленькую, тесную, всего с одной кроватью для нас четверых. Впрочем, нашим служанкам повезло еще меньше; они должны были спать в палатках, спешно разбитых в саду.

— Я думаю, мисс Анна скорее напугана, чем взбешена, — вмешалась Мэри Даннет, услышавшая наш разговор.

Ни для кого уже не было секретом, что Анна Болейн мечтает выйти замуж за короля и что его величество дал своей любовнице основание надеяться на такой возможный исход Великого Королевского Дела. Однако на людях Генрих вел себя так, словно ничего не изменилось. На всех приемах и пирах королева занимала свое обычное почетное место рядом с супругом. Он, в свою очередь, обязательно проводил несколько вечеров в неделю в ее обществе. Они вместе ужинали, а затем его величество играл на лютне, а королева вышивала.

По крайней мере так нам рассказывали. Свита принцессы жила своей жизнью и не соприкасалась с приближенными ее родителей. Как и все остальные, я утоляла свое любопытство исключительно сплетнями и слухами.

— Нам всем следует опасаться болезни, — пробормотала Эдит.

Я тут же почувствовала стыд. Как я могла забыть о том, что Эдит и Роуз давно были подругами, а сейчас, скорее всего, Роуз уже нет на свете. Мало кто из заболевших потницей выздоравливал. Анна Болейн может сколько угодно сердиться на то, что она лишена общества своего венценосного возлюбленного, но теперь ее должно заботить другое — ее собственная жизнь.

Потница приходила без предупреждения. Сперва жертва недуга ощущала боли в спине или плечах, потом у нее скручивало живот, затем начиналось сердцебиение, раскалывалась голова. Тела несчастных покрывались обильным потом, а затем следовали бред, судороги и смерть. Лекарства от потницы не было. Через несколько часов человек был мертв или, в редких случаях, выздоравливал, будь на то воля Божья.

Мэри Даннет, Мэри Фицгерберт и я, а также наши служанки сгрудились в отведенной нам комнатке в аббатстве Уолтэм, когда туда буквально ворвалась Мария Витторио. Она прибыла из Гринвича вместе со своими родителями, так как ее мать прислуживала королеве, а отец Фернандо Витторио был королевским врачом.

— Потница последовала за нами сюда! — дрожащим голосом проговорила она. — Двое королевских стражников и двое грумов, прислуживавших в покоях его величества, слегли. И еще заболел брат Анны, Джордж Болейн[80].

Я торопливо перекрестилась, как и все в комнате.

Мэри Фицгерберт схватила Марию за руку:

— Что же нам делать? Может быть, есть какое-то снадобье, которое мы должны принять, чтобы не заболеть?

Благодаря профессии своего отца Мария хорошо разбиралась в лекарствах — гораздо лучше большинства придворных дам и фрейлин, хотя всем нам в свое время подробно рассказали, какие целебные травы хранятся в дворцовой кладовой.

— Говорят, король принимает какой-то порошок, дабы отвратить заразу, — не удержалась я, — но, скорее всего, он стоит слишком дорого, чтобы каждый мог его купить.

— Отец говорит, что его величество запасся пилюлями Разеса[81], — сказала Мария. — Разес был знаменитым арабским врачом.

— Моя старая няня утверждает, — вновь вмешалась Мэри Даннет, — что лет десять назад, когда потница в последний раз разразилась на нашем острове, ей спасла жизнь смесь цикория, осота, календулы, ртути и паслена.

— Да такая смесь скорее убьет тебя, чем спасет, — вознегодовала Мария. — Паслен иначе называется «белладонной». Это опасный яд.

— Три столовые ложки драконьей мочи и половина чайной ложки рога единорога, — пробормотала я, вспомнив рецепт из какой-то старинной легенды, и вымученно улыбнулась. — Но я сомневаюсь, что мы сможем достать эти ингредиенты.

Мария задумалась:

— Я слыхала о философском яйце. Его называют лекарством от всех болезней. Нужно взять яйцо прямо в скорлупе, растолочь его и перетереть с шафраном, горчичным семенем, кое-какими травами, а потом добавить... — тут голос моей товарки задрожал, и она испуганно замолчала.

— Добавить что? — спросила я.

— Рог единорога, — пролепетала Мария.

Мы все горько рассмеялись.

— Любая из нас с утра может находиться в добром здравии, а к вечеру уже переселиться на кладбище, — проговорила Мэри Фицгерберт замогильным голосом.

— Вообще-то, иногда умирают еще раньше, — пожала плечами Мария. — Некоторых потница уносит всего часа за два после того, как появятся ее первые признаки.

Замерев от ужаса, я слушала, как она делится с нами еще кое-какими сведениями, полученными ею от своего ученого отца:

— Если заболеешь, то нужно тотчас лечь в постель в закрытой комнате с зажженным камином и укутаться в одеяла с ног до головы. Первые сутки нельзя из-под них даже носа высовывать, если, конечно, не помрешь за несколько часов. Отец рассказывал, что когда один пациент выпростал из-под одеяла руку, она вмиг закостенела и осталась такой, хотя тот человек и выздоровел.

— Моя мама, — вмешалась Мэри Фицгерберт, — считает, что лихорадку усмиряет разведенная водой патока, а боли в животе — настой валерьяны.

— Ну, это нам вряд ли поможет, — презрительно поморщилась Мария. — Думаю, лучше всего использовать старый добрый способ: нарезать пополам как можно больше луковиц и разложить их везде в нашей спальне. Лук вберет в себя всю заразу, какая есть в воздухе.

В течение следующих нескольких месяцев в нашей спальне было не продохнуть от запаха лука. Еще мы развесили везде связки чеснока, ибо это растение, по слухам, также защищало от многих хворей.

Все эти недели мы не находили себе места от беспокойства. Тысячи людей умерли в Лондоне и в близлежащих графствах. В попытках обогнать быстро распространяющийся недуг королевский двор переезжал чуть ли не каждый день. Из Уолтэма мы перебрались в Хансдон, что в шести милях от Хертфорда. В этой резиденции мы чувствовали себя как дома, поскольку здесь часто и подолгу обитал весь двор принцессы Марии. Знакомый дом красного кирпича давал нам иллюзию защиты, но мы знали, что даже за его стенами нам грозит опасность.

В первый же день нашего пребывания в Хансдоне я отправилась на конюшню. Для меня всегда было огромным удовольствием лишний раз взглянуть на лошадей, вне зависимости от того, кому они принадлежали. Когда я возвращалась в главное здание, во двор въехал гонец, одетый в цвета лорда Ромфорда. Я все еще вспоминала о ладной грациозной лошадке, доверчиво подбиравшей нежными губами куски морковки с моей ладони, когда что-то в облике посланца заставило меня обратить на него более пристальное внимание. На его лице смешались скорбь и страх — нетрудно было догадаться, что он принес дурные вести.

«Ну, для кого дурные, а для кого — и вполне благоприятные...» — подумалось мне. Если окажется, что мисс Анна Болейн, дочь лорда Ромфорда, слегла с потницей, многие среди приближенных королевы и принцессы встретят эту новость с ликованием.

Чтобы выяснить, что же все-таки случилось, я последовала за спешившимся всадником. Никто не обратил на меня внимания — всего лишь очередная девушка в темном, торопящаяся с каким-то поручением. К тому времени, когда гонец достиг приемной зала короля, я отставала от него всего на несколько шагов. Мне удалось войти в зал вслед за ним как раз вовремя для того, чтобы услышать, как король потребовал у гонца полного отчета о том, что происходит в замке Хивер — родовом гнезде Болейнов в Кенте. Там, как я и предположила, укрылась Анна, после того как король оставил ее в Гринвиче.

— Лорд Рочфорд заболел, — объявил посланец, — а также его младшая дочь, мисс Анна Болейн.

Вся кровь отлила от обычно румяных щек короля. Он повернулся к одному из своих приближенных и распорядился немедленно привести доктора Баттса. Я замерла в темном уголке, перебирая четки, подаренные мне принцессой. Хорошо ли молить Господа о чьей-нибудь кончине? Я знала, что это великий грех, но уста мои против воли шептали страшные слова.

Когда доктор Баттс вошел в зал, король велел ему скакать в Хивер.

— Спасите ее, — приказал он.

— Я сделаю все, что в моих силах, — обещал лекарь.

В течение нескольких следующих дней все джентльмены, прислуживавшие королю в его покоях, кроме одного, заразились смертельной болезнью. Его величество переезжал из одного поместья в другое, оставляя в каждом из них заболевших. Мы не ночевали дважды в одном месте до тех пор, пока не добрались до Титтенхэнгера рядом с Сент-Олбансом. Этот замок, как и многие другие дома и угодья в королевстве, принадлежал кардиналу Вулси.

Король распорядился, чтобы к нашему прибытию весь дом был очищен от заразы: сперва в каждой комнате развели камины, а затем все полы и стену вымыли с уксусом. В качестве еще одной меры предосторожности каждый придворный и каждый слуга должен был носить с собой кипу салфеток, намоченных в настойке, приготовленной из крошек черного хлеба, уксуса, полыни и розовой воды.

— По крайней мере, пахнет получше, чем от лука с чесноком, — пробормотала я, поднося салфетку к носу.

Всем нам велели нюхать эти мокрые салфетки, словно то были шарики с душистыми травами. Однажды я неосторожно приложила салфетку к лицу — и тотчас с громким криком бросила ее на пол! Кожа моя горела, а из глаз потекли слезы. Смесь, которой была пропитана салфетка, оказалась чересчур едкой. Как тут было не вспомнить слова Марии о том, что некоторые лекарства не менее опасны, чем те болезни, которые они призваны излечить.

В Титтенхэнгере король, королева и принцесса каждое утро ходили к мессе и исповедовались. Я последовала их примеру и даже покаялась в грехе возжелания смерти ближней своей, то бишь Анне Болейн. Правда, священник из-за распространяющегося поветрия был очень занят, слушал меня вполуха и не наложил на меня строгую епитимью[82]. Всю следующую неделю я должна была в каждый уставный час[83] возносить молитвы во здравие леди Анны.

Ежедневно к нам прибывали все новые и новые гонцы. Они приносили печальные вести о том, что болезнь скосила то одного, то другого из друзей короля. Муж Мэри Болейн, Уильям Кэри, проиграл свою битву с недугом, равно как и сэр Уильям Комптон, многолетний хранитель королевской уборной. Но среди траурных вестей жемчужинами сверкали новости о чудесных исцелениях: Джордж Болейн, его отец и его сестра Анна выжили и полностью поправились.

 

ГЛАВА 21

 

Нам повезло — никто из свиты принцессы Марии не заболел. Короля с королевой также пощадил недуг. Постепенно болезнь пошла на убыль. Генрих и Екатерина двинулись в свое обычное летнее путешествие, а принцесса и мы вместе с нею вернулись в Хансдон.

А как же мисс Анна Болейн? Страх короля за ее здоровье и самую жизнь недвусмысленно показал, что она занимает в его сердце особое место. Но продолжит ли гордая дочь лорда Ромфорда свои попытки завладеть короной? «Вряд ли», — сказала я себе. Что до его величества, то он по-прежнему проводил тихие вечера в обществе королевы Екатерины. Супруги вместе посещали мессу, восседали рядом на всех официальных церемониях. Внешне казалось, что в их браке ничего не изменилось.

Новости о летнем путешествии королевского двора, а затем и из резиденции Брайдвелл в Лондоне, где король с королевой поселились по возвращении, доходили до Хансдона урывками. Несмотря на то что королева уже давно сама сообщила принцессе о намерении короля расторгнуть их брак, Мария до сих пор пребывала в неведении о чувстве, связывающем ее отца и леди Анну. Ее высочество во многих смыслах оставалась совершенно невинной. А мы — ее преданные приближенные — продолжали защищать и оберегать ее всеми силами.

Да и какой толк пересказывать принцессе те слухи, которые наверняка расстроят ее? Ну а леди Солсбери, как всегда, в своем рвении пошла еще дальше и запретила нам обсуждать друг с другом Великое Королевское Дело, чтобы принцесса случайно не услышала больше того, что ей полагалось знать.

Честно говоря, нам особо не о чем было судачить, ибо, как я уже говорила, дворцовые новости доходили до нас редко и были отрывочными. Мария Витторио время от времени получала письма от своего отца. Они были написаны по-испански и, по уверениям самой Марии, не содержали ничего интересного, кроме описаний различных целебных трав и выражений любви родителей к своему чаду.

Отсутствие вестей не успокаивало меня. Я молилась о том, чтобы его величество постиг всю ошибочность той стези, на которую он встал, но опасалась, что молитвы мои пропадают втуне. Я перебирала в памяти воспоминания о моих немногих встречах с леди Анной и не могла не признать, что она всегда производила на окружающих сильное впечатление. Она не была красива, но привлекала внимание всех и каждого. А уж мужчины вились вокруг нее, как пчелы вокруг меда.

На Рождество мы отправились в Гринвич. Принцесса распорядилась, чтобы я снова воспользовалась услугами миссис Пинкни, как и в прошлом году. В этот раз мастерица попросила встретиться с ней в Большом королевском гардеробе в Лондоне, где она могла бы показать весь свой товар.

Здание Большого гардероба располагалось к востоку от знаменитого доминиканского аббатства Блэкфрайерз. Сюда свозились ткань, кожи, меха и прочие материалы, из которых должна была шиться одежда и обувь для короля и его двора. Делались отрезы по меркам, которые направлялись портным, вышивальщицам, белошвейкам, шляпникам, чулочникам, сапожникам и скорнякам. Клерки королевского гардероба объезжали мастеров и забирали у них готовые изделия, а также отвечали за закупки необходимых материалов в потребных количествах.

Впервые за последние три года и четыре месяца с тех пор, как я уехала из Гластонбери, я оказалась вне пределов королевского двора. Я радовалась этому поручению так, как будто бы королевская баржа, двигавшаяся вверх по течению, несла меня навстречу неизведанным приключениям. Мы поднимались на веслах вверх по Темзе, поэтому дорога до Лондона заняла целых два часа.

Ветер пытался сорвать зимний плащ с моих плеч, а ледяные брызги мочили подол платья, но я отказывалась укрыться в крохотной каюте, ибо не хотела упустить ни одного мгновения поездки. Я и ранее пересекала Лондон по реке, но тогда у меня не было возможности смотреть по сторонам. Принцесса Мария предпочитала оставаться в каюте, и ее фрейлины должны были находиться подле нее.

В этот раз меня сопровождали мистер Кент, двое йоменов и Эдит, и потому я была вольна стоять на палубе, сколько захочу, несмотря на погоду. Начался отлив, во время которого баржи могли проходить под Лондонским мостом[84]. Я глаз не могла отвести от домов, толпящихся на мосту и буквально висевших над быстрой водой, и от могучих мостовых опор, мимо которых несло нашу баржу.

В прилив пассажиры сходили на берег до моста и ждали свои лодки или баржи ниже по течению, если, конечно, судам удавалось пройти под мостом.

Мы миновали морские корабли, стоявшие на якоре, и берег, застроенный складами, высокими зданиями и церквями, а затем пришвартовались у пристани Святого Павла. Хотя ехать по суше оставалось всего ничего, нас ждали лошади. Я села в столь ненавистное мне дамское седло за спину мистеру Кенту, а Эдит — за спину одного из йоменов. Второй слуга, одетый в сине-зеленую ливрею принцессы, шел пешком впереди нас, чтобы расчищать дорогу на запруженных толпой улицах.

Большой гардероб размещался в просторном городском доме с несколькими флигелями и пристроенными к нему лавками. Внутри были не только склады, но и конторы торговцев. Мы направились как раз в одну из таких контор: мистер Кент шел впереди меня, а Эдит замыкала наше шествие. Когда мы оказались на месте, нас попросили подождать миссис Пинкни.

В комнате почти не было мебели: только стол, заваленный бухгалтерскими книгами, и несколько сундуков. Во двор выходило лишь одно окно. В ожидании миссис Пинкни я развлекалась, наблюдая за работниками, разгружавшими кипы товара и рулоны материи, но через толстое стекло видно было плохо.

За моей спиной открылась дверь, я обернулась, готовая улыбкой приветствовать мастерицу, и оказалась лицом к лицу с ее сыном.

Рейф Пинкни заметно возмужал за тот год, пока мы не виделись. Плечи у него стали широкими, а руки — мускулистыми. Уверена, что и во мне он увидел определенные перемены. Конечно, я по-прежнему казалась слишком высокой для женщины, но мое тело приобрело соблазнительные округлости и выпуклости. Я больше не походила на своих худых теток-монахинь. Рейф так пристально уставился на меня своими бездонными карими глазами, что я невольно смешалась.

Пришлось даже прочистить горло, перед тем как сказать:

— Я ожидала встретить миссис Пинкни.

— Она послала меня вместо себя.

Я заколебалась. Я даже не знала, как обращаться к нему. Он не был джентльменом, потому негоже было называть его «мистером Пинкни». Но и до «шелковых дел мастера» он еще не дорос, ибо, скорее всего, еще не закончил обучения. Рейф уже не был мальчиком на побегушках, как в тот раз, когда я увидела его впервые, но не был он и купцом, обладавшим всеми правами на ведение торговли.

Если сын миссис Пинкни и заметил, что я не называю его по имени, то не подал виду. Вместо этого он предложил мне посмотреть все товары, которые они с матерью продавали покупателям в своей лавке в Большом гардеробе, и я согласилась. Эдит шла за нами, широко открыв глаза и рот от удивления. Никогда прежде не видела она такого богатого выбора драгоценных тканей и пряжи в одном месте. На полках высились рулоны материи всех возможных цветов и оттенков, стояли катушки с намотанными на них шелковыми нитями. Наконец мы дошли до полок, где хранились шелковые ленты, шнуры, тесьма, кружева и прочие изделия из шелка, которые его мать поставляла ко двору.

— Большую часть этих товаров мы получаем из других стран. Вот тесьма каленая, — скороговоркой зачастил Рейф, намекая, что она и в подметки не годится той, что делается в Англии.

— Каленая? — мне казалось, что так можно говорить только о железных лентах.

— Это на нашем языке значит «из Кельна». Знаете такой город? Эту тесьму пускают на женские пояса и петли для ношения ключей.

Он ткнул пальцем в другую катушку на полке и, усмехнувшись, произнес:

— А эта лента потуренная, не скажу что потыренная. То есть из французского города Тура. Из нее хорошо делать искусственные розы.

Рейф находил ехидное словцо для каждого заморского товара, попадавшегося на нашем пути, и я решила его поддразнить, легко перейдя с ним на ты:

— Тебя послушать, так твоя мать — единственная во всем мире, которая умеет делать из шелка что-то путное...

— Никто не сможет лучшее нее свить сетку для волос или изготовить нарядную кружевную ленту. — Рейф повернулся ко мне, и в его карих глазах блеснул вызов.

Мы замерли. Напряженный взгляд Рейфа остановился на моем лице. Я смело встретила этот взгляд и не отвела глаз. В какое-то мгновение показалось, что мы оба перестали дышать. Потом он протянул руку и нежно дотронулся до моей щеки. Его пальцы (а руки у него снова были без перчаток) едва уловимым, неожиданно нежным движением убрали локон, выбившийся у меня из-под чепца.

Я отпрянула назад, лицо мое пылало.

— Ты забываешься, братец! Видно, ваша семья возомнила о себе бог знает что! — воскликнула я.

Он только усмехнулся в ответ:

— А почему бы нам не гордиться? Мы — честные купцы в нескольких поколениях.

— Да что ты говоришь? А я подумала, у тебя в роду сплошные пираты!

Рейф рассмеялся:

— Говорят, что у хорошего купца и у пирата много общего.

Я рассердилась не на шутку. «Неужели он знает, что мои дед и прадед — из бристольских купцов, ходивших по морю в дальние страны и не гнушавшихся обзавестись при случае корсарским патентом?»[85] — подумала я. Но нет, Рейф со знанием дела толковал о лондонских торговцах и их достославных женах:

— Знаете ли вы, мисс, что профессия мастерицы, работающей по шелку, — единственная, которой лондонские жены могут заниматься без разрешения своих мужей? Моя мать сама ведет дело. Она от своего имени приобретает шелка и сейчас заключила договоры с самыми известными итальянскими поставщиками шелка в Англию.

В голосе Рейфа звучала такая гордость за мать, что я не могла больше на него злиться. К тому же мне захотелось уточнить кое-какие детали его рассказа:

— А миссис Пинкни может оставлять прибыль себе? Или ее получает твой отец?

— Отец в дела матери не вмешивается. Он говорит: «Пусть занимается своей торговлей, у нее это отлично выходит».

Мы продолжили наш путь по складу.

— А что твоя мать делает с шелком после того, как она его купила? Она его красит? — спросила я.

Рейф покачал головой:

— Чаще всего шелк-сырец продается уже крашеным. Мама сначала крутит нить, а потом прядет ее. А из нее она сама и женщины, которых она нанимает, делают всякие мелкие изделия: от шнурков и тесьмы до игольного кружева. Ну, это вы уже знаете.

— Тогда расскажи мне что-нибудь, чего я не знаю, — поддразнила я его.

Высокие полки со всех сторон окружали нас, словно отгораживая от окружающего мира. Мы свернули за угол и потеряли из виду Эдит, остановившуюся, чтобы получше рассмотреть мотки золототканой тесьмы.

— Что-нибудь, чего вы не знаете... — задумчиво повторил мои слова Рейф, а потом усмехнулся и добавил: — Ладно, слушайте. Знаете, о чем гудит сегодня весь Лондон? Хотя, наверное, вам про то рассказывать негоже. В прошлый раз вы здорово отругали меня, мисс, за пересказ досужих сплетен.

Я удивилась, что он запомнил, о чем мы говорили год назад, хотя сама могла воспроизвести каждое слово того разговора.

— Люблю послушать хорошую историю, — язвительно заметила я, — даже если в ней нет ни слова правды.

Похоже, Рейфа мои слова сильно обидели:

— Мне нет нужды придумывать истории, мисс. То, что я вижу вокруг себя каждый день, затмевает фантазии любого поэта.

— Ну, так приведи пример, — потребовала я.

Ждать пришлось недолго. Рейф оглянулся по сторонам и начал издалека:

— Принцесса сейчас в Гринвиче, не так ли?

Я кивнула.

— И там же находится ее мать королева?

— Да. И король скоро присоединится к ним. Он, если ты не знаешь, нынче проживает во дворце Брайдвелл, что рядом со стеной, окружающей Лондон.

Строго говоря, Брайдвелл был совсем рядом с тем местом, где мы сейчас находились.

— Я хорошо знаю, где король проводит свои дни... и свои ночи, — бросил Рейф. Губы его исказила гримаса неодобрения, и он добавил: — Впрочем, все в Лондоне это знают, тут я тайны не открою.

Заговорщицки поглядев по сторонам, он взял меня за руку, притянул к себе так, что я почувствовала запах сандалового дерева, идущий из складок его одежды. Даже сквозь многослойные рукава я ощущала его пальцы на моей коже и не пыталась освободиться.

Рейф заговорил тихим голосом:

— Перед тем как королева Екатерина отбыла в Гринвич, она делила Брайдвелл с королем. В этом дворце нет ни церкви, ни часовни, поэтому тот, кто хочет послушать мессу, должен пройти над рекой Флит по галерее, которая ведет прямо в аббатство на другой стороне.

— Ну да, в аббатство Блэкфрайерз, — пробормотала я, не в силах сосредоточиться из-за приятной теплоты, разливавшейся из-под пальцев Рейфа по моей руке. — Живущие там монахи-доминиканцы надевают черные накидки поверх своих белых ряс, отсюда и название обители[86].

Рейф нетерпеливо выдохнул:

— Не в этом дело, мисс Лодж. Слушайте внимательно, что я вам говорю. Эта галерея длиной более двухсот футов. Любой человек, находящийся на улице под нею, видит, кто по ней идет. Когда королева жила в Брайдвелле, ее верные сторонники из числа жителей столицы собирались на улице напротив галереи, чтобы посмотреть на свою повелительницу. Каждый раз, когда она появлялась, они выкрикивали слова поддержки.

— Поддержки? — я знала, что королева пользуется любовью народа, но выбор Рейфом именно этого слова удивил меня.

Мой собеседник вновь оглянулся по сторонам. Было очевидно, что он очень боится, как бы нас не подслушали. Эдит догнала нас, но все ее внимание было сосредоточено на рулоне небесно-голубой ткани, который она рассматривала на почтительном расстоянии от нас. Больше вокруг никого не было.

Вдохновившись тем, что мы одни, Рейф продолжал:

— Простые лондонцы кричали: «Пусть вам сопутствует удача, миледи! Не давайте королю развода, иначе Англия падет во прах!» и еще всякое разное в этом роде.

Я широко раскрыла глаза от удивления:

— Те лондонцы, о которых ты толкуешь, — очень смелый народ. Или очень глупый.

— Они любят королеву Екатерину и ненавидят фаворитку, метящую на трон.

Мне не нужно было спрашивать, кого Рейф имеет в виду, но я нахмурилась:

— Мисс Анна Болейн так и не вернулась ко двору после того, как излечилась от потницы.

— А вы действительно думаете, что болезнь положила конец ее притязаниям? Или ее ненависти к королеве Екатерине и принцессе? Когда король с королевой вернулись в Лондон в августе, Анна переехала в Дерем-Хаус. Это прекрасное поместье с лужайками, уступами спускающимися к самой реке. Но мисс Анна посчитала, что оно для нее недостаточно роскошное, — тут Рейф усмехнулся и с неожиданной для такого молодого человека проницательностью добавил: — Или она испугалась за свою жизнь, хотя сидела за высокой оградой и крепкими воротами. Те, что собирались у дворца Брайдвелл, желали лишь приветствовать и подбодрить королеву, но лондонцы, толпившиеся на Стрэнде перед Дерем-Хаусом, твердо дали понять, что не хотят видеть Анну в столице. Она перебралась в Саффолк-Хаус в Саутворке, а потом, в начале сентября, укатила обратно в родовой замок Хивер.

Чувствуя, что это не конец истории, я спросила:

— А что случилось дальше?

— Очень странная вещь. Король призвал к себе лорда — мэра Лондона и олдерменов[87], а также высших сановников, судей, пэров и других важных персон. Все они собрались в большом зале дворца Брайдвелл, где король, как бы это получше выразиться... прочел им лекцию. Как будто бы они — школьники-несмышленыши. Он объявил, что с некоторых пор его ужасно мучит совесть и причина тому — его брак с королевой Екатериной. Она, дескать, была женой его брата Артура, и теперь его величество опасается, что все эти годы он жил с королевой во грехе. В Библии есть стих, запрещающий любому человеку, даже королю, открывать наготу жены брата своего[88].

— Быть такого не может... — пробормотала я. Неужели король действительно почитает ныне свой брак недействительным и греховным? Если так, то дела королевы и принцессы обстоят гораздо хуже, чем я предполагала.

Рейф сжал мою руку так, что я чуть не вскрикнула от боли, и произнес:

— Это не все. Король Генрих заявил, что он затеял судебное дело об аннулировании брака только для того, чтобы успокоить свою совесть. Он даже как будто случайно обмолвился, что будь у него возможность вновь выбрать жену, он выбрал бы Екатерину Арагонскую, оказав ей предпочтение перед другими женщинами. Все дело якобы лишь в том, что она была женой его брата...

— И его слушатели ему поверили? — дрожа, я попыталась освободиться от хватки Рейфа.

Внезапно он разжал пальцы, а я успела подумать, что теперь на предплечье у меня останется синяк.

— Жителей Лондона никак нельзя назвать простаками, — бросил мой собеседник, казалось, ничуть не раскаиваясь в том, что причинил мне боль. — В первую очередь, они увидели в словах короля предупреждение. Теперь только сумасшедший рискнет в полный голос заявить о своей поддержке королевы после тех резонов, которые привел король в пользу расторжения брака. И теперь никто не сомневается, что его величество жаждет получить развод, избавиться от старой жены и взять новую.

— Но уж, конечно, не леди Анну! Какая-нибудь заморская принцесса — вот кто составит ему партию.

— Ничуть не бывало. Король хочет Анну Болейн. Он отослал королеву одну в Гринвич, и спустя неделю его любовница прибыла обратно в Лондон. Его величество поселил ее во дворце Брайдвелл, в покоях, смежных с его собственными. Она и сейчас там — купается в неслыханной роскоши и дает приемы, как будто бы уже стала королевой Англии!

 

ГЛАВА 22

 

— А этот Рейф Пинкни — лакомый кусочек, — мечтательно проговорила Эдит, когда мы взошли на баржу, чтобы пуститься в путь обратно в Гринвич.

— Он — сын простой мастерицы по шелку, — заметила я.

— Ну, если вам, мисс, он не пара, то оставьте его мне.

По какой-то необъяснимой причине игривое предложение Эдит вывело меня из себя. Я сурово посмотрела на свою служанку и ответила:

— Поскольку мы с тобой больше его никогда не увидим, то о нем лучше забыть.

Но я не могла выбросить из головы те сведения, которыми Рейф поделился со мной. Заявление короля о греховности его брака должно было иметь самые серьезные последствия для его дочери, а также для всех, кто служил ей. Переезд леди Анны в Брайдвелл вызывал еще большие опасения.

— Что тебя тревожит? — спросила меня Мария Витторио спустя несколько часов, когда она вдоволь насладилась лентами и кружевами, образцы которых я привезла с собой.

Притворившись, что показываю ей вещицу особо тонкой работы, я пересказала ей то, что услышала от Рейфа Пинкни, и спросила:

— Как ты думаешь, мы должны предупредить принцессу?

Пальцы Марии вцепились в кружево:

— Скоро король уедет из Брайдвелла и прибудет в Гринвич. Он всегда приезжает сюда на Рождество. Неужели он привезет с собой свою любовницу?

— Он — наш повелитель. Он делает то, что пожелает.

В тот раз я промолчала и оставила принцессу Марию в неведении, хотя, как я теперь понимаю, я поступила неправильно. Если бы я заговорила, для нее не был бы столь большим ударом приезд леди Анны Болейн в Гринвич. Последняя расположилась в особо выделенном ей крыле дворца и вдобавок ко всему посмела устраивать свои собственные святочные праздники. Хотя королеве Екатерине отводились почетные места на официальных рождественских торжествах, придворные гурьбой перебежали ко двору ее соперницы, дабы заручиться благосклонностью женщины, поселившейся в сердце их короля.

Принцессе Марии скоро должно было исполниться тринадцать лет. Во многих отношениях она была еще очень наивна, ибо ее оберегали от всех треволнений жизни, но даже она в конце концов узнала про мисс Анну. Для своих юных лет она хорошо умела скрывать свои чувства. Только те из нас, кто были ей особенно близки, знали, как сильно принцессу задевала благосклонность короля к бывшей фрейлине ее матери и — в особенности — заискивания придворных перед королевской любовницей.

Мы же в темноте нашей спальни часто обсуждали линию защиты, которую избрала королева против иска короля об аннулировании их брака. Она утверждала, что вступала в брак с Генрихом девственницей.

— Как вы думаете, королева говорит правду? — спросила нас Мэри Фицгерберт, когда наша четверка собралась в алькове, который я делила с Марией. — Когда она выходила замуж за старшего брата короля, то уже достигла возраста, позволяющего молодым осуществить их брак. Говорят, что принц Артур хвастался после своей первой брачной ночи, что побывал в Испании.

Дело было в том, что, если принц Артур так и не познал свою нареченную, основание для признания королевского брака недействительным отпадало. Коль скоро между Екатериной Арагонской и старшим братом короля не было супружеских отношений, то никаких препятствий для ее последующего замужества с Генрихом не существовало.

Мэри Даннет захихикала:

— Мужчины всегда хвастаются своими победами — истинными или мнимыми.

Она угостилась засушенным и засахаренным кусочком апельсина из коробочки, которую везде носила с собой, а затем пустила сласти по кругу.

— Свадьба Артура и Екатерины состоялась почти тридцать лет тому назад, — напомнила я, — и только сама королева точно знает, что произошло на брачном ложе.

«И она, не задумываясь, солжет о тех давних событиях, если такая ложь поможет сохранить права на английский престол ее дочери», — мысленно закончила я эту фразу.

Первый муж королевы Екатерины, Артур Тюдор, принц Уэльский, умер вскоре после их свадьбы. Его вдова задержалась в Англии на несколько лет, пока король Генрих не унаследовал престол своего отца и, в свою очередь, не женился на ней. То был брак по любви, как считали все вокруг. Грустно было сознавать, что люди не только влюбляются, но и перестают со временем испытывать друг к другу это светлое чувство.

— Не представляю, чтобы муж, будь он даже самим королем, мог вот так просто избавиться от своей жены, — заметила Мэри Фицгерберт. — Брак длится до тех пор, пока один из супругов не умрет. Какая разница, было ли у нее что-нибудь с братом короля или не было?

— Это всего лишь предлог. На самом деле его величество боится, что Екатерина слишком стара, чтобы иметь детей. Ему нужен законный наследник, а для этого требуется новая жена. — Мэри Даннет, которая недавно обзавелась поклонником, считала теперь себя знатоком в сердечных делах нашего монарха.

За ней ухаживал Джордж Медли, сын от первого брака маркизы Дорсет[89]. Сам маркиз, отчим Джорджа, был двоюродным братом короля и его близким другом, хотя и не занимал при дворе никакого важного поста. Вот такими непростыми путями мы получали сведения о том, что на самом деле происходит в окружении короля.

— Его величество никогда не захотел бы избавиться от королевы Екатерины, если бы не леди Анна, — проговорила Мария Витторио. От негодования она даже сжала кулаки.

— Должен быть какой-то способ разрушить чары, которыми она приворожила нашего короля, — пробормотала я и положила в рот засахаренную апельсиновую дольку. Она оказалась горькой на вкус.

— Его величество вбил себе в голову, что хочет жениться на Анне Болейн и ни на ком другом, — заметила Мэри Даннет. — И теперь даже кое-кто из свиты королевы Екатерины считает, что так и будет. Некоторые дамы уже покинули королеву и переметнулись в стан фаворитки.

Мне сразу вспомнилось выражение «бегут как крысы с тонущего корабля», но я не решилась произнести его вслух. Мария замолчала, и на лице у нее появилось задумчивое выражение.

— А что, если одна из нас поступит так же? — вдруг произнесла она.

— Я никогда не предам нашу госпожу! — воскликнула Мэри Фицгерберт.

— И я, — эхом откликнулась Мэри Даннет.

Я пристально вгляделась в лицо Марии, остававшееся в тени. В спальне горела лишь одна свеча. Мы задернули все занавеси вокруг алькова и оказались в своем собственном, обособленном со всех сторон мирке.

— Что ты предлагаешь? — прошептала я.

Губы Марии раздвинулись в коварной улыбке:

— Если любая из нас поступит на службу к Анне Болейн, она будет соглядатаем друзей королевы в стане врага.

В первый момент эта мысль показалась очень соблазнительной, но затем здравый смысл подсказал мне, что это невозможно.

— У твоего замысла, Мария, имеется один существенный недостаток, — проговорила я. — Наша преданность принцессе Марии хорошо известна, а леди Анна умна и никогда ни на йоту не будет доверять ни одной из нас.

 

ГЛАВА 23

 

После рождественских праздников принцесса со своей свитой покинула королевский двор. Жизнь наша опять потекла, как и раньше, заполненная уроками, молитвами, шитьем рубах для бедных и вышиванием алтарных покровов. Я многие часы посвящала совершенствованию в искусстве письма, хотя мне некому было писать письма, и продолжала развлекать принцессу и других фрейлин различными историями.

Временами кто-нибудь из мужчин — приближенных принцессы — начинал оказывать мне знаки внимания, но ни разу ответная искра во мне не вспыхнула, и мне, всегда казалось, что за мной ухаживают из-за моего наследства. Меня несколько удивляло, почему сэр Лайонел до сих пор не нашел мне мужа, но я решила, что он медлит по двум причинам. Во-первых, если я выйду замуж, то должна буду оставить службу у принцессы, как раньше уже сделали Анна Рид и Сесилия Дейбриджкорт. И тогда я уже не смогу быть полезной сэру Лайонелу... хотя, признаться, до сих пор я ничего не сделала, чтобы завоевать для него благосклонность короля или его дочери. Во-вторых, в случае моего замужества мой опекун больше не смог бы распоряжаться моими землями, движимым имуществом и слугами. Вся моя собственность перешла бы моему мужу. Вторая причина, полагаю, была главной.

Вне зависимости оттого, каковы были резоны опекуна, мое незамужнее положение меня вполне устраивало. Двор принцессы стал мне настоящим домом. В ее высочестве я видела младшую сестру, которой у меня никогда не было. Образ мачехи, хотя я отчаянно скучала по ней в первые недели после отъезда из Гластонбери, померк в моей памяти. В тот день, когда я выехала за ворота нашего городского дома, я почувствовала, что, возможно, вижу ее в последний раз.

В мае 1529 года в аббатстве Блэкфрайерз начались судебные слушания о признании брака короля недействительным. Мы ничего не знали об этом, пока Мария Витторио не получила письмо от своего отца. Он писал, что королева Екатерина отказалась признать юрисдикцию английского суда. Она настаивала, что у этого суда нет никаких прав, чтобы выносить решение относительно ее замужества. «Вопрос может быть решен только Святым Престолом», — твердила она. Папа же делал все возможное, чтобы тянуть с ответом.

В сентябре король, королева и принцесса, как обычно, открыли сезон охоты. Двор медленно переезжал с места на место, останавливаясь поочередно в аббатстве Уолтэм, Барнете, Титтенхэнгере, Виндзоре, Ридинге, Вудстоке, Лэнгли, Бекингеме, а также в новом дворце, который король построил в местечке Графтон в Нортгемптоншире. Строительство было закончено всего три года назад, и дворец был настолько велик, что позволил разместиться здесь и леди Анне со всей ее свитой.

Королева Екатерина старалась игнорировать самое присутствие своей соперницы. Принцесса Мария пыталась в этом подражать матери. Однажды в Графтоне, когда принцесса вышла на свою обязательную дневную прогулку в сопровождении Марии Витторио и меня, она увидела короля с его фавориткой в дальнем конце сада.

— У моего отца и раньше были любовницы, — заявила она, — и со временем он утрачивал интерес к каждой из них.

Мы продолжили прогулку как ни в чем не бывало. Мария и я обменялись взглядами, но не стали противоречить ее высочеству.

В декабре лорду Рочфорду, отцу Анны Болейн, был пожалован титул графа Уилтшира. Король также распорядился, чтобы, вопреки традициям, ко всем трем детям новоиспеченного графа обращались по его прежнему титулу. Таким образом, в одночасье мисс Анна стала не просто леди Анной, но леди Анной Рочфорд.

Рождество мы вновь праздновали в Гринвиче, но в тот год меня не отправили в Лондон для выбора шелковых лент и отделки для наших туалетов, в которых мы должны были танцевать на балах и маскарадах. Миссис Пинкни сама прибыла ко двору. Все фрейлины и больше половины придворных дам принцессы собрались в личных покоях Марии, куда мастерица принесла свой товар.

Рейф был с нею, но в присутствии такого количества знатных дам постарался выглядеть совсем незаметным. Мне не удалось выкроить ни минуты, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз, и я почему-то очень расстроилась по этому поводу.

Мне так хотелось узнать, что же теперь думают жители Лондона о королевской фаворитке, и ничего больше! Так, во всяком случае, я себе говорила.

Несколько часов спустя я бежала по длинному коридору, чтобы принести принцессе ее меховую муфту, забытую ею в спальне, когда мы собирались к мессе. И тут темная фигура выступила из ниши, закрытой гобеленом, и преградила мне дорогу. Я вскрикнула от неожиданности, а потом нервно рассмеялась, когда вдохнула знакомый запах корицы и сандала и узнала сына миссис Пинкни.

— Как ты меня напугал! — воскликнула я. — Негоже так бросаться на людей!

Губы Рейфа болезненно изогнулись:

— Прошу меня простить, мисс Лодж, если я вас напугал, но я специально ждал вас здесь, надеясь увидеться с вами.

— Ты знаешь новости, которыми хочешь со мной поделиться? — выпалила я.

Рейф нахмурил лоб в удивлении, а мне бросилась краска в лицо. Мы не договаривались с ним о том, что он будет снабжать меня последними слухами каждое Рождество, так получилось случайно. Вполне возможно, что он даже не понял, что сообщает мне столь важные сведения.

Чувствуя себя совсем неловко, я замолчала, ожидая, что скажет Рейф. У него должны были быть какие-то веские причины, чтобы попытаться перехватить меня, и я очень надеялась, что он мне их откроет. Мое отсутствие в церкви будет замечено, если я так и не появлюсь с муфтой принцессы.

Рейф ничего не сказал, но достал из-за пазухи маленький сверток и неуклюже попытался мне его всучить.

Я отступила, пряча руки за спину, и спросила:

— Что это?

— Это новогодний подарок для вас. Я знаю, что еще рано, но, скорее всего, не смогу вас позже увидеть, — он перестал мямлить и, оторвав взгляд от каменных плит пола, увидел мое замешательство. — Это для вас, мисс Томасина Лодж.

— Ах! — впервые я не знала, что еще сказать. К тому же у меня не было ответного подарка.

— Возьмите его, — повторил Рейф, вновь настойчиво вкладывая сверточек мне в руки.

Мне ничего не оставалось, как принять подарок.

— Очень мило с твоей стороны, — пробормотала я.

Он выглядел таким же смущенным, какой и я себя чувствовала, переминался с ноги на ногу и старался не встречаться со мной глазами. Пока я пыталась подобрать слова, чтобы еще раз поблагодарить его, Рейф развернулся и обратился в бегство.

— Сейчас я должен возвращаться в Лондон, — крикнул он мне через плечо, — но обещаю, что мы увидимся на следующее Рождество. Жди меня, Томасина!

Рейф исчез, а я, потрясенная до глубины души, продолжила свой путь в церковь, отклонившись лишь на минуту, чтобы спрятать таинственный сверток в свой сундук в спальне фрейлин.

Я собиралась дождаться Нового года, чтобы открыть его, но к ужину выдержка меня покинула. В свертке была коробочка, а в ней шелковая лента для волос искуснейшей работы цвета благородного бургундского вина. Я подумала, что, должно быть, Рейф, так внезапно перешедший со мной на ты, подарок мне изготовил сам, и представила себе, как его длинные сильные пальцы перебирают драгоценные шелковые нити.

И эта картина взволновала меня до глубины души.

 

ГЛАВА 24

 

Святки закончились, и двор принцессы обосновался в Болье, ставшем ее постоянной резиденцией. Как уже повелось, новости о короле и жизни при дворе приходили к нам от случая к случаю, но мы вскоре узнали, что королева удалилась в Ричмондский дворец, а король в сопровождении леди Анны прибыл в Вестминстер и обосновался в Йоркском дворце.

Хотя Эдит исправно пересказывала мне то, что слышала от других слуг, ничего нового в последнее время она мне не поведала. С одной стороны, челядь в отсутствие новостей перемалывала старые сплетни, а с другой стороны, Эдит больше не ловила жадно каждую весточку из большого мира. За ней ухаживал один из конюхов — молодой парень родом из Саффолка, и Эдит, кажется, отвечала ему взаимностью. Она призналась мне, что пытается отучить своего поклонника от говора Восточной Англии, поскольку сама полностью избавилась от отзвуков Глостершира и Сомерсетшира в своей речи, и только временами с ее губ слетало какое-нибудь образное местное выражение.

Сэр Лайонел также не давал о себе знать. Вести о нем пришли окольными путями, когда графиня Солсбери поведала мне, что его жена умерла, однако подробностей о кончине леди Даггет она не знала.

 

Весной мы переехали в Ричмондский дворец, чтобы резиденцию в Болье можно было убрать и проветрить. Среди всех величественных королевских дворцов Ричмондский мне нравился больше всего. Он стоял в дивном саду, который пересекали галереи, соединявшие дворец и аббатство, располагавшееся к югу от него. С этих галерей открывался прекрасный вид на ухоженные сады. Отсюда же можно было смотреть, как играют в теннис в северо-восточном углу двора. С этой стороны главного здания окна комнат были забраны металлической сеткой, дабы защитить их обитателей и зрителей от срывавшихся с ракеток мячей.

Принцессу Марию пребывание в Ричмонде не очень радовало, потому что ее мать не дождалась дочери и убыла еще до нашего приезда. Однако в июне приехал король, чтобы провести целый день с принцессой. Он собирался начать обычное летнее путешествие, которое в этот раз должно было растянуться на целых четыре месяца. Принцесса буквально расцвела от внимания, которое отец оказывал ей с самой первой минуты своего короткого визита, и, беседуя с ним, не преминула с похвалой и любовью отозваться о своей матери.

Поприветствовав друг друга и поговорив приватно, отец с дочерью рука об руку вышли в сад. Я шла за ними вместе с другими фрейлинами. Затейливый рисунок клумб и живых изгородей просматривался хуже на уровне земли, чем с галерей, и сад уже не казался таким совершенным, но аромат доброй дюжины сортов роз и душистой жимолости кружил голову.

Двигаясь вслед за принцессой и ее венценосным родителем, я подумала, что мои молитвы услышаны и семейные дела дома Тюдоров наладились. И в последующие месяцы мы — свита принцессы и она сама — только глубже уверились в своем приятном заблуждении.

 

ГЛАВА 25

 

Когда вновь наступила пора рождественских праздников, нам показалось, что между королем и королевой действительно воцарился мир. Леди Анна в Гринвичском дворце не появлялась, а королева Екатерина по обыкновению председательствовала на всех рождественских увеселениях.

За последний год я часто вспоминала о Рейфе. Он мне даже пару раз приснился. И я часто надевала ленту, которую он мне подарил. В тот день, когда он и его мать должны были явиться ко двору со своими товарами, я приколола эту ленту к рукаву. Среди шума и суеты, вызванной тем, что с десяток женщин перебирали шелковые кружева и громко восхищались ими, мы с Рейфом смогли перекинуться словечком и договорились встретиться в саду перед его возвращением в Лондон.

Завернувшись в свой самый теплый зимний плащ, я спешила на свидание с Рейфом по засыпанной снегом тропинке. Я сменила комнатные туфли на толстые ботинки и почти не чувствовала холода, особенно когда мой друг вышел мне навстречу и взял обе мои руки в свои.

— Ты принес мне очередной новогодний подарок? — шутливо спросила я его. Теперь-то я знала, что не ударю в грязь лицом, ибо заранее вышила ему в дар красивый носовой платок.

— У меня для тебя кое-что приготовлено, — пробормотал он в ответ, и голос его звучал глухо и странно. В нем мне послышались какие-то новые нотки. Глаза Рейфа смотрели на меня неотрывно, но я не могла понять, что значит этот взгляд.

Внезапно я постеснялась подарить Рейфу свою вышивку. Да, стежки мои были аккуратны, но я, конечно же, не могла сравниться с ним в этом деле. Как глупо с моей стороны было вышивать платочки для сына и ученика искуснейшей мастерицы по шелку! Конечно же, он гораздо ловчее меня обращается с иголкой... Хорошо еще, что платок лежал у меня во внутреннем кармане плаща. «Ни за что не покажу Рейфу свой жалкий подарок!» — решила я.

Меж тем он подвел меня по смерзшемуся гравию к беседке, которая летом стояла вся увитая розами. Теперь голые чахлые ветви давали лишь видимость укрытия, но в этом уединенном уголке сада мы могли свободно говорить друг с другом. Рейф жестом попросил меня сесть на каменную скамью под аркой беседки, а сам остался стоять.

— Я не надеялся увидеть тебя в этом году, — признался он.

— Когда мы расставались в прошлый раз, ты пообещал, что мы встретимся вновь.

— Так и есть, но я не знал, захочешь ли ты прийти.

Я открыла рот, но не нашлась, что ответить, ибо слишком хорошо понимала ход его мыслей. Ведь я была богатой наследницей благородного происхождения, фрейлиной дочери короля, то есть стояла гораздо выше него по своему положению. Рейф же, хотя был старше меня на год или два, все еще ходил в учениках. Я не слишком разбиралась в том, какие правила существуют в гильдиях купцов и ремесленников, но была уверена — во всем, что касалось выбора невесты и женитьбы, свободы у учеников и подмастерьев было еще меньше, чему меня в выборе мужа, а я шагу не могла ступить без разрешения своего опекуна. Очевидно, Рейф всецело зависел от воли своего хозяина, а в его случае — хозяйки. То, что он был учеником своей собственной матери, означало, что в один прекрасный день он унаследует ее дело, но сейчас он был в полном ее подчинении. Даже у слуг было больше прав, чем у подмастерьев...

«Господи, о чем я только думаю...» — пронеслось у меня в голове. Я была в полном смятении, меня обуревали противоречивые желания, мороз не остужал щек. «Довольно, остановись! — сказала я себе. — Откуда эти мысли о сватовстве и свадьбе? Не важно, сколько Рейфу лет и каким искусным мастером он может стать — ему нет места в твоей жизни. Он никогда не станет джентльменом, и потому сэр Лайонел никогда не разрешит ваш брак».

Я тотчас встала, собираясь уйти из беседки до того, как поставлю себя в еще более неловкое положение. Рейф схватил меня за руку и удержал. Мы стояли совсем близко, касаясь друг друга плечами.

— Ты забыла свой подарок, — прошептал он.

— Не нужно мне ничего дарить...

— Нет, нужно. Хочу, чтобы ты меня запомнила.

И с этими словами он обнял меня и поцеловал так крепко, что у меня перехватило дыхание и вся кровь бросилась в голову. Когда Рейф отпустил меня, я была на грани обморока и судорожно хватала ртом воздух. Все тело мое трепетало, губы горели. Неодолимая сила заставила меня потянуться к Рейфу, когда он в конце концов разомкнул объятья. Но руки мои безвольно упали, стоило мне лишь взглянуть ему в лицо. Рейф смертельно побледнел, зрачки расширились, он казался потрясенным не меньше меня.

Наконец к нему вернулся дар речи:

— Не забывай меня, — только и смог вымолвить он, повернулся и ушел.

Я все еще дрожала с головы до ног, когда вернулась в дом из замерзшего сада. Мария Витторио подвела меня к ближайшей жаровне с углями и заставила погреть руки.

— Что он сказал тебе? — прошептала она.

Я была в таком замешательстве, что сначала даже не поняла, о чем она меня спрашивает.

— Ты обычно приносила новости о происках королевской фаворитки после встреч с сыном шелковых дел мастерицы, — напомнила мне Мария.

— В этом году новостей не было, — я тряхнула головой, попытавшись собраться с мыслями. — Мне нечего рассказать тебе.

Похоже, Марию это обрадовало:

— Возможно, король наконец-то охладел к леди Анне.

Мы не знали тогда всей правды и потому питались ложными надеждами.

Эти надежды были грубо развеяны, когда леди Анна Рочфорд вновь заняла свое место при дворе перед самым Новым годом. Сразу после святочных гуляний она и король укатили куда-то вместе, оставив королеву одну.

 

В марте принцесса Мария нанесла продолжительный визит своей матери. Король отсутствовал. Ее величество и ее высочество проводили долгие часы вместе. Когда принцесса возвращалась в свои покои, она была замкнутой и тихой и не рассказывала ни мне, ни Марии, о чем беседовала с матерью.

Жена доктора Витторио и другие испанки, служившие королеве Екатерине, также были немногословны. От них удалось узнать только одно: Папа отказывается дать разрешение королю Генриху на аннулирование брака.

— Вся надежда на то, что со временем король излечится от своей страсти к Анне, — подытожила Мария мнение верных королеве придворных, вернувшись в спальню фрейлин после вечера, проведенного со своими родителями.

Я очень сомневалась, что такое возможно, и не преминула сообщить Марии об этом.

— Эта мерзавка приворожила к себе его величество, — заявила Мария. — Уверена, тут не обошлось без колдовства.

Дочь испанского врача не в первый раз высказывала такое мнение.

— Слишком просто, — возразила я. — Леди Анна не решится на такое, ведь за это можно угодить в тюрьму.

Мария топнула ногой:

— Пусть только попадется! Тюрьмой она не отделается! За такое сжигают заживо! Вот бы это было правдой и ее бы вывели на чистую воду...

Я вспомнила те случаи, когда судьба сталкивала меня с леди Анной, вспомнила и то, что ни одного человека она не оставляла равнодушным. Было ли здесь колдовство? Или притяжение сильной личности? Скорее — последнее, а если дело касалось мужчин — то и зов плоти, который после поцелуев Рейфа и мне стал доступен.

Про себя я решила, что леди Анне нет нужды прибегать к чародейству, дабы сохранить и преумножить любовь короля.

 

ГЛАВА 26

 

Как только мы вернулись в Болье, принцесса почувствовала себя нездоровой: у нее заболели голова и живот. Ее врач не понимал причины недуга. Он давал ей всевозможные снадобья, которые ее желудок извергал. Он пустил ей кровь, но от этого она только ослабела.

На следующий день Мария отказалась есть, отворачивалась от наваристых бульонов и соблазнительных сластей. На третий день болезни глаза ее запали, а щеки ввалились. Бедняжка кусала губы, чтобы не разрыдаться, а ее тоненькое тело то и дело скручивал новый приступ боли.

У меня сердце разрывалось от жалости, когда я видела, как ее высочество, задыхаясь, вновь хватается за живот, пытаясь унять очередной спазм.

— Что может вызывать такие страдания? — шепотом спросила я у Марии Витторио. Та в ответ бросила что-то резкое, возможно, ругательство, по-испански. Потом она сделала мне знак, и мы спешно вышли из спальни принцессы. Ни слова не говоря, она устремилась на кухню, а я за ней, С растущей тревогой я наблюдала, как она проверила каждый пучок пряностей, свешивавшийся с балок. Не до конца удовлетворившись исходом этой проверки, она резко повернула к выходу.

— Что ты ищешь? — спросила я.

Мария была уже во дворе. Я бегом пустилась вслед за нею и догнала ее у винокурни. Здесь гнали спирт, делали настойки и ликеры, смешивали духи и притирания. Внутри на меня обрушилась лавина запахов, от аромата лаванды и розовой воды до более утонченного запаха жасминовой эссенции, который так любила графиня Солсбери. На столе в специальном оборудовании шла перегонка, но никто не надзирал за совершаемым процессом.

Я схватила Марию за руку и заставила посмотреть мне в лицо:

— Что мы тут делаем?

— Я ищу яд.

Я вскрикнула и отпустила ее руку, а она вновь принялась исследовать травы, запасы которых в винокурне были весьма обширны. Руки ее дрожали, когда она перебирала пучок за пучком, открывала банку за банкой, что-то нюхала, а что-то даже пробовала на вкус.

Я едва могла шевелить языком от ужаса, но решилась спросить:

— Ты думаешь, принцессу Марию отравили?

— Вполне возможно, особенно в свете того, что случилось с епископом Рочестерским[90]. Отец недавно написал мне об этом. — Она отодвинула в сторону перегонный куб и принялась внимательно рассматривать ступку и пестик.

— Расскажи мне, что произошло с епископом.

Не прерывая своих поисков, Мария начала:

— Это случилось в конце февраля. Епископ Джон Фишер находился в Рочестер-Хаусе в Лондоне. Повар сварил ему суп, но епископ не стал его есть. Он — святой человек и часто постится. В тот раз это спасло ему жизнь.

— Что было в супе?

— Никто не знает. Какой-то порошок. Позже повар признался, что добавил его в котел. Признался под пыткой... — добавила Мария, понизив голос до шепота.

Я невольно содрогнулась.

— Повар уверял, — продолжала моя подруга, — что ему сказали, будто это какая-то шутка и что порошок — всего-навсего слабительное, от которого епископ и его домочадцы почувствуют лишь легкое... неудобство. Вместо этого почти все в доме серьезно заболели, а двое — один из слуг епископа и бедная старая вдова, получавшая объедки у дверей кухни, — умерли.

— Почему кому-то понадобилось извести епископа? — спросила я.

— А ты не понимаешь? Леди Анна Рочфорд на него разгневалась за то, что епископ Фишер поддерживает королеву Екатерину в Великом Королевском Деле. А коль скоро у Анны поднялась рука на духовное лицо, она вполне может попытаться отравить принцессу. Если кто-то из приспешников королевской фаворитки работает на кухне, то ему добавить злое зелье в еду труда не составит. Не все яды имеют плохой вкус или запах.

— Ее высочество умрет? — прошептала я.

— Я могу ошибаться. Я молю Бога, чтобы так и было. Отец много рассказывал мне о травах, потому сейчас я хочу посмотреть, не найдется ли вокруг чего подозрительного. Если я пойму, что дали ее высочеству, возможно, я смогу составить противоядие.

— Но на кухне ты ничего не нашла.

— Ничего. Впрочем, и здесь тоже все в порядке, — призналась Мария, ставя обратно на полку мерный стакан.

— И никто из нас не заболел.

Но Мария была уже снаружи.

— Я иду на огород, — крикнула она мне через плечо.

Мне вновь пришлось следовать за ней.

— Как можно спрятать здесь ядовитые травы? — спросила я ее, когда мы стояли под холодным апрельским солнцем между аккуратно посаженными рядами базилика и огуречной травы, фенхеля и розмарина, щавеля и других полезных и вкусных растений.

Пока я жила дома, меня учили распоряжаться на кухне и винокурне, но при дворе эти уроки прекратились, хотя полученных знаний хватало, чтобы, например, поставить припарку с настоем черноголовки, вином и водой, призванную вытянуть заразу из раны.

— Некоторые травы могут не только излечивать, но и причинять вред. — Мария нагнулась, изучая стройные ряды растений и повторяя их названия: чистец, петрушка, лебеда, кориандр, шалфей, ясенец, иссоп, мята, рута, сальвия, пижма...

— Ну, пижму никак нельзя назвать ядовитой, — заметила я. — В конце Великого поста мы всегда пекли пироги с пижмой.

— В эти пироги кладут не сами растения, а сок пижмы, смешанный с яйцом. А масло из хорошо вымоченной пижмы можно использовать как успокаивающее средство и для лечения женских болезней. Но в больших дозах это растение ядовито. Съешь его, и начнутся судороги и спазмы.

— У принцессы болезненные спазмы...

— Но судорог нет.

Мария продолжала осматривать грядки:

— Фиалка, фенхель, — бормотала она, а затем прошла мимо нескольких растений, не называя их имена, но не отрывая взгляда от земли и наморщив лоб.

— Наверняка повар принцессы сразу же обнаружит ядовитое растение в своем огороде или на кухне, — сказала я.

— Не обязательно. Некоторые опасные травы легко спутать с вполне безобидными. Отец говорит, что аконит напоминает петрушку и на нее же похожи части цикуты. Молодой цветущий окопник трудно отличить от наперстянки, попробовав листья которой можно умереть в один день. Даже болиголов, про который все знают, что он ядовит, можно спутать с тмином.

— Я не знала, что болиголов опасен, — пробормотала я.

— Ну, так знай. Правда, его никто и в рот не возьмет, уж больно он противно пахнет.

Мария наклонилась, чтобы получше рассмотреть высокое растение с волосистым стеблем, но вскоре выпрямилась и покачала головой:

— Здесь не растет ничего подозрительного.

— А что ты ожидала найти?

— Ну, например, белладонну. Ее часто выращивают на огородах, потому что она может применяться как снотворное и предотвращать выкидыши. И еще от нее расширяются зрачки и глаза кажутся больше и красивее. Некоторые женщины капают сок ягод белладонны прямо себе в глаза.

— Если это растение ядовито, то почему они не умирают?

— Потому что оно наносит наибольший вред, когда его едят, хотя абсолютно все его части содержат смертельный яд.

Тут внимание Марии переключилось на рощу примерно в двух полетах стрелы[91] от того места, где мы находились.

— Некоторые ядовитые растения можно найти прямо в лесу или в поле, — объяснила она. — Белена повсеместно растет здесь по обочинам дорог, а цикута любит канавы со стоячей водой.

Еще битый час мы осматривали рощу. Я узнала гораздо больше о ядовитых растениях, чем мне бы хотелось знать, но и здесь мы их не нашли. Темнело, когда мы решили вернуться в покои принцессы.

— Ее высочество все еще мучают спазмы, но ей не стало хуже, — сказала нам Мэри Фицгерберт. — Ей дали настойку огуречной травы по совету аптекаря мистера Перестона.

Мария одобрительно кивнула. Она сделала шаг в сторону, чтобы Мэри не могла нас услышать, и прошептала мне:

— Огуречную траву еще называют бурачником, она хорошо очищает кровь от отравы. И такую настойку проще приготовить, чем, например, добыть сердце оленя.

— Господи помилуй, а зачем может понадобиться сердце оленя?

— Его кусочки помещают в шелковый мешочек, вешают больному на шею, и они вытягивают яды из тела.

— Наверное, надо спросить на кухне...

Мария только презрительно фыркнула:

— В некоторые средства я не верю. Такие ученые люди, как мой отец, отвергают их. По-моему, целебные свойства сердца оленя, мягко говоря, сильно преувеличены. Недавно я услышала, как советуют насыпать мышьяк в ладанку и носить на шее под одеждой, и тогда якобы не заболеешь чумой. Какая глупость! Скорее, мышьяк убьет такого человека, если просыплется из ладанки и попадет на кожу.

— Мышьяк? — повторила я незнакомое слово. — Это еще одно растение?

— Нет, это минерал. Его можно добавлять в мази, но в очень небольших количествах, потому что он ядовит, — Мария нахмурилась. — А больше я о нем ничего не знаю.

— Наверное, стоит узнать побольше.

Я отправилась на поиски Томаса Перестона и нашла его неподалеку от покоев принцессы. Туда ему путь был закрыт, и он коротал время в ожидании возможного вызова у подножия широкой лестницы, ведущей в комнаты, отведенные для членов королевской семьи.

— Расскажите мне все, что знаете о мышьяке, — потребовала я.

Аптекарь с подозрением уставился на меня:

— С чего бы вам, мисс Томасина, интересоваться такими вещами?

Я заколебалась, а затем бросила выразительный взгляд в сторону дверей, ведущих в спальню принцессы.

— Понимаю, — пробормотал мистер Перестой, — но вы ошибаетесь, считая, что дело в мышьяке.

— Все равно расскажите мне, — настаивала я. — Мне виднее, как распорядиться этими сведениями.

Аптекарь снял с себя очки с крохотными стеклышками, подул на каждое из них и тщательно протер носовым платком. Только после того как он водрузил очки обратно на нос, он снизошел до моей просьбы:

— Наверное, не будет большой беды, если я поделюсь с вами своими знаниями. И возможно, когда-нибудь вам они понадобятся, хотя я надеюсь, что такой день никогда не наступит.

— Что ж, вижу, мы с вами понимаем друг друга, — подбодрила его я.

Если даже сейчас принцессу и не отравили, угроза того, что кто-нибудь может прибегнуть к смертельному зелью, оставалась весьма вероятной.

Мистер Перестой откашлялся и продолжал:

— Мышьяк опасен, если его принять внутрь. И жертва этого не почувствует, потому что, когда его разводят, у него нет ни вкуса, ни запаха. Вот почему так уж повелось, что иметь запас мышьяка и обращаться с ним могут лишь те, кто умеет готовить лекарства — аптекари и врачи.

— А как он выглядит в естественном состоянии?

— Это серый кристаллический порошок. Бывает еще сульфид мышьяка. Он желтого цвета и так и называется: желтый мышьяк. Есть и красный мышьяк — реальгар. Это вещество, которое добавляют в краску и в пороховые смеси для фейерверков. Если реальгар нагреть, из него выделится белый мышьяк. Его кристаллы напоминают сахар.

— И все эти формы мышьяка ядовиты?

Аптекарь кивнул:

— Да, мисс. Очень ядовиты.

— А каково их действие?

— Резкие боли в животе, — увидев, как я вздрогнула, мистер Перестон поспешил разуверить меня: — Я не наблюдал симптомов отравления мышьяком у... ни у кого из пациентов, которых мне пришлось осматривать в последнее время.

Он принялся перечислять признаки отравления мышьяком: липкая кожа, тошнота, першение в горле, рвота, кровавый понос. Конвульсии, обморок и смерть.

Когда аптекарь закончил, у меня у самой закружилась голова и тошнота подступила к горлу.

— А как лечить?

— Смерть наступает так быстро, мисс Лодж, что почти не остается времени на лечение.

— Но если время все же есть? — настаивала я. — Или если жертва получила совсем маленькую дозу?

Я почувствовала, что почти исчерпала терпение моего собеседника своими расспросами. Или он уже пожалел, что был так откровенен со мной. Глаза аптекаря забегали, и он принялся оборачиваться, словно боялся, что нас могут подслушать.

— Я слышал, что те, кому удалось извергнуть яд, а потом выпить много молока, могут выжить, даже если они получили большую дозу, — выпалил он, — но сам я никогда не видел никого, кто вылечился бы подобным образом.

Тут мистер Перестон откланялся и быстро ушел, явно не желая больше вести столь опасные беседы.

Врачи, пользовавшие принцессу, в том числе особо приглашенный для консультаций знаменитый лекарь, заглянули в свои ученые книги, составили гороскопы и изучили мочу принцессы. Они пришли к выводу, что ее высочество страдает от бешенства матки, которое, в свою очередь, вызывает припадки. Они довели до сведения графини Солсбери свой вердикт и еще добавили, что принцессе от увеличения этого деликатного внутреннего органа может стать трудно дышать.

— Ее высочество может просто-напросто выблевать свои легкие, — перевела нам на простой и понятный язык приговор врачей леди Солсбери, изрядно всех напугав.

Хотя графиня за последнее время сильно сдала и еле ходила из-за болей в суставах, она по-прежнему железной рукой управляла свитой принцессы. Она собрала нас не только для того, чтобы сообщить о состоянии ее высочества, но и чтобы дать новые указания.

— Нужно, чтобы все время рядом с принцессой находилось не менее четырех человек, — распорядилась она. — Вы должны внимательно следить, не начнут ли оказывать свое вредное воздействие нездоровые флюиды, распространяемые ее маткой.

— Что такое «флюиды»? — шепотом спросила я Марию.

— Не важно, — нахмурилась та, — если все дело в матке, то надо не ждать, а дать больной лечебные травы. В этих случаях помогают мать-и-мачеха, лакрица, девясил и алтей. Также можно использовать некоторые части других растений, таких как венерин волос и иссоп.

Вполне возможно, что Мария дерзнула бы предложить графине применить эти средства, если бы страшный крик, донесшийся из спальни принцессы, не заставил нас всех кинуться к постели ее высочества. Я замерла на пороге, пораженная увиденным. Принцесса стояла между своим ложем и особым стулом с ночным горшком под ним, который был для удобства принесен из уборной и поставлен рядом с ее постелью на время болезни. Ее высочество с ужасом смотрела на то место на простынях, откуда она только что встала. Простыни были все в крови.

— Я истекаю кровью, — прошептала принцесса. — Я умру?

Леди Солсбери проковыляла вперед. На лице ее боролись смущение и облегчение.

— Вы не умрете, ваше высочество. Благодарение Богу, перед вами объяснение ваших болей. У вас начались женские месячные истечения.

К принцессе первые крови пришли позже, чем к большинству девушек. Несколько месяцев тому назад, в феврале, ей уже исполнилось пятнадцать лет, но для своего возраста она была очень маленькой и худенькой. Оказалось, что ни одна из придворных дам не удосужилась объяснить своей юной госпоже особенности женского естества. Я мысленно поблагодарила Бланш за то, что она в свое время спокойно и просто все мне растолковала задолго до того, как в ее наставлениях возникла нужда.

Хотя было очевидно, что живот у принцессы болит по-прежнему, она заулыбалась, стоило лишь ее старшей придворной даме заполнить столь важный пробел в образовании Марии. Ее высочество была рада тому, что она достигла желанной вехи своей жизни, предписанной самой природой. Она приняла свою боль так же стойко, как будущую боль деторождения — удел женщин со времен грехопадения Евы.

Что касается Марии Витторио, то она не понимала, почему принцесса должна страдать. Она убедила ее высочество выпить толченый дягиль, разведенный розовой водой, призванный унять боль. Леди Солсбери бросила неодобрительный взгляд, но не воспрепятствовала приему лекарства. Она лишь велела нам всем удалиться, чтобы принцесса могла отдохнуть.

— Во всяком случае, теперь у нас нет повода для беспокойства, — сказала я Марии Витторио, когда мы вчетвером шли в отведенную для нас спальню. Я чуть поотстала, чтобы мы с Марией оказались позади двух Мэри.

— Да, в этот раз обошлось, — отозвалась Мария. — Но это не значит, что опасности отравления больше нет. Только представь себе: если король потеряет своего единственного законного ребенка, не окрепнет ли его решимость взять новую жену, чтобы обеспечить страну наследником?

Я опасливо огляделась по сторонам, совсем как недавно мистер Перестон, надеясь, что никто не услышал слова моей подруги. Ибо то, что Мария только что произнесла, слишком сильно смахивало на попытку предсказать будущее короля Генриха, а в наше смутное время лишь одного намека на это было достаточно, чтобы быть обвиненной в государственной измене.

 

ГЛАВА 27

 

В июне мы все еще находились в Болье. Как-то раз у меня выдалась свободная минутка, и я отправилась на прогулку в сад, чтобы насладиться редкими мгновениями одиночества. Я остановилась на пешеходном мостике и засмотрелась на рыб, игравших в искусственном ручье, через который этот мостик был перекинут. Вдруг я заметила, что какой-то человек в дорожном плаще, стоявший в воротах фруктового сада, наблюдает за мной. Сперва я не узнала его, а когда узнала, сердце мое упало.

То был сэр Лайонел Даггет собственной персоной. Он шел ко мне по усыпанной гравием дорожке, а на губах его играла недобрая улыбка. Взойдя на мостик, он снял шляпу в знак приветствия, но то был лишь формальный жест. Никогда он не испытывал ко мне ни малейшего уважения или симпатии. Тон его показался мне издевательским, когда он произнес:

— Вижу, мисс Томасина, вы в добром здравии...

Я быстро присела в реверансе, опустив голову, чтобы не выдать своего смятения. Этот человек оставался моим опекуном и имел надо мной полную власть.

Прошло более трех лет с тех пор, когда я видела сэра Лайонела последний раз. Голос его оставался все таким же хриплым, но облик изменился. Он заметно потолстел, у него появился тройной подбородок, нос покрылся сеткой сосудов — верные признаки того, насколько несдержан мой опекун был в еде и в питье.

Когда он протянул мне руку в знак приветствия, я была вынуждена принять ее. Даже через два слоя кожи наших перчаток от его прикосновения у меня пошли мурашки по всему телу.

Сэр Лайонел решил не тратить время попусту. Грубо взяв меня повыше локтя, он заявил:

— Ты не очень-то мне помогала все эти годы, Томасина.

— А что я могла сделать? Как прикажете мне способствовать вашей карьере при дворе короля, коль скоро наш повелитель нечасто встречается со своей дочерью, — парировала я.

Долгая служба в глубинке отнюдь не улучшила характер сэра Лайонела.

— Умная девчонка давно нашла бы способ помочь мне, — прорычал он. — Впрочем, это уже не важно. Теперь ты мне понадобишься для другого. Жена моя умерла, и я нынче завидный жених на ярмарке невест.

Сердце мое сжалось от дурных предчувствий. Я отшатнулась, но натолкнулась на перила моста: бежать было некуда. Мне лишь удалось пробормотать внезапно севшим от волнения голосом:

— А мне-то до этого какое дело, сэр Лайонел?

— Самое прямое, дорогуша. Я собираюсь жениться на тебе!

Страшные слова повисли в воздухе меж нами. Рот у меня заполнился желчью, а живот свело от ужаса. Сначала я просто уставилась на моего опекуна, а затем выдавила из себя первое возражение, пришедшее на ум, моля Бога, чтобы оно показалось ему убедительным:

— Этот брак невозможен без разрешения принцессы.

Сэр Лайонел только рассмеялся:

— Твоя молодая госпожа эти вопросы не решает. Как, впрочем, и леди Солсбери, если ты надеешься убедить старую графиню в том, что я тебе не пара. Это ее не касается.

— Но... но у меня есть определенные обязательства перед принцессой. Я давала ей клятву верности...

Я отвернулась от моего мучителя, обеими руками схватилась за перила моста и посмотрела вниз в бегущий поток. Мне захотелось броситься в него. Все лучше, чем выйти замуж за сэра Лайонела...

Мой опекун стащил меня с моста и силой усадил на деревянную скамейку у одной из клумб. Возвышаясь надо мной, он одной ногой, обутой в дорожный сапог, наступил на подол моего платья. Потом наклонился ко мне и, обдав ненавистным мне запахом гвоздики, которую жевал для улучшения дыхания, прохрипел:

— Мне теперь нет смысла оставлять тебя в свите принцессы Марии. Только глупец не видит, куда нынче дует ветер.

Мне хотелось кричать от отчаянья, и я с трудом себя сдерживала. В голове кружились самые разные мысли, но казалось, что все пути к бегству для меня отрезаны. Сэр Лайонел был моим опекуном. В этом качестве он имел все права на устройство моего брака, хотя бы и с ним самим. Могущественный герцог Саффолк[92], когда-то женатый на сестре самого короля, получил опекунство над юной девушкой и собирался выдать ее замуж за своего сына. Но когда его жена умерла, он сам на ней женился. А ей в то время исполнилось всего четырнадцать.

Я слышала, что девушка имела право отказаться от замужества, если предстоящий брак унижал ее достоинство. Но я также знала, что родители не гнушаются силой заставить своих дочерей идти под венец, если те прибегают к этому последнему средству. Вместо отца опекун вполне мог взять в руки хлыст, палку или даже пустить в ход кулаки, дабы добиться подчинения от своей подопечной, и делать это совершенно безнаказанно, пока она не согласится... или пока он не забьет ее до смерти.

Не могла я не вспомнить и о том, что сэр Лайонел в свое время похитил свою покойную жену, чтобы силком жениться на ней. Не сомневаюсь, что он ее еще и изнасиловал. При этой мысли мне стало совсем плохо. Я представила себе, что лежу в объятьях сэра Лайонела и позволяю ему делать с собой все, что он пожелает, — и меня чуть не стошнило. Я не могла вынести мысли, что он может поцеловать меня так, как целовал когда-то Рейф, и ударилась в панику, но потом каким-то чудом мне удалось взять себя в руки и сказать себе: «Думай! Всегда есть какой-нибудь выход».

Почему бы не убедить сэра Лайонела, что ему выгоднее будет на время отказаться от женитьбы на мне? В этом был мой единственный шанс. Я заставила себя поднять голову и взглянуть прямо в лицо своему опекуну:

— Я все еще могу быть вам полезной в качестве фрейлины.

Сэр Лайонел только презрительно фыркнул:

— Каким же образом, позволь тебя спросить?

— Вступив в свиту леди Анны Рочфорд.

Есть! Стрела попала в цель! Глаза его загорелись неподдельным интересом. Стараясь говорить как можно убедительней, я поведала ему свой замысел:

— С каждым днем окружение леди Анны становится все более многочисленным. В него теперь входят многие из тех, кто раньше служил королеве Екатерине. Леди Анне будет лестно заполучить в свою свиту одну из ближайших фрейлин принцессы Марии. Она сочтет это верным знаком победы своей партии.

Я не имела ни малейшего представления о том, был ли в моих словах хоть один гран правды, но они заставили сэра Лайонела задуматься. Теперь мой опекун явно что-то прикидывал в уме. Я едва могла дышать, пока он взвешивал все преимущества моего предложения и выискивал в нем недостатки.

— Если мне удастся пристроить тебя в свиту леди Анны, я сделаю это, — задумчиво произнес он, — но сначала мы обвенчаемся.

Я прекрасно понимала, зачем ему нужна эта свадьба — он хотел заполучить все мое наследство на веки вечные. Но, с другой стороны, пока я не замужем ни за кем другим, он и так распоряжается моими землями и имуществом.

Я решила выложить свой последний и самый весомый аргумент:

— Фрейлины должны оставаться незамужними. Таковы правила! Недаром их еще называют «почетными девственницами».

— Ну, придворным дамам из самого близкого окружения знатной госпожи не возбраняется иметь мужей.

— Однако только фрейлины могут завоевать полное доверие своей хозяйки и им легче всего нашептывать ей на ушко всякие разности. — Мои слова были далеки от действительности, но я надеялась, что сэр Лайонел не особо сведущ, в тонкостях уклада жизни королевы, принцессы или просто очень знатной дамы.

В течение долгих минут он хранил молчание. Похоже, он вполне серьезно оценивал мое предложение, ибо, по-видимому, долгое отсутствие при дворе оставило его без влиятельных покровителей. Я вспомнила, что сказала мне леди Анна, когда она еще прозывалась мисс Анной, — король недолюбливает сэра Лайонела. Только деньгами и подарками он добился для меня места при дворе принцессы. Почему бы ему вновь не прибегнуть к этому испытанному средству, если, конечно, сэр Лайонел посчитает, что такие затраты окупятся?

Внезапно он снял обутую в сапог ногу с моей юбки, оставив на ней грязный след, и отступил назад.

— Посмотрим, что я смогу сделать, — заявил он, развернулся и ушел, оставив меня сидеть на скамье.

Спустя всего неделю в Болье прибыл гонец с сообщением, что я должна собрать вещи и отбыть в Виндзорский замок следующим утром.

 

ГЛАВА 28

 

Мажордом Марии Тюдор также получил уведомление о моем грядущем отъезде, которое одновременно являлось разрешением мне оставить двор принцессы. Он рассказал леди Солсбери, куда я направляюсь, и она, облив меня презрением с головы до ног за мое, как она думала, предательство, сообщила ее высочеству и всем ее придворным дамам, что я променяла двор принцессы на окружение королевской фаворитки.

Я начала возражать, а потом только горестно повесила голову и замолчала. Что я могла сказать в свою защиту? Если бы я рассказала им правду, она могла дойти до леди Анны. Я была уверена, что у королевской фаворитки были шпионы среди слуг принцессы.

Несмотря на риск последующего разоблачения, я умолила принцессу дать мне последнюю частную аудиенцию. Это означало, что при нашем разговоре с ее высочеством будут присутствовать только двое йоменов, стоявших на страже личных покоев принцессы на достаточно большом расстоянии от их хозяйки, а также Мария Витторио и Мэри Даннет.

Едва Мария закрыла за нами двери, принцесса повернулась ко мне лишь с одним вопросом:

— Как ты могла?

Руки ее сжались в кулаки, губы собрались в тонкую линию, и я видела в ее глазах боль и обиду.

Я упала на колени перед моей юной госпожой:

— Ваше высочество, клянусь, что я по-прежнему вам верна!

И тут я не выдержала и рассказала ей все: и как сэр Лайонел замыслил забрать меня из ее свиты и сделать своей женой, и в какое отчаянье я впала, и как предложила ему выхлопотать мне местечко под крылом леди Анны, чтобы спастись от постылого брака или хотя бы отсрочить его. И добавила еще кое-что, о чем вспомнила совсем недавно:

— Мария Витторио как-то раз высказала такую мысль, ваше высочество, что хорошо бы кому-нибудь из нас втереться в доверие королевской фаворитки, чтобы шпионить за ней. Учитывая мои обстоятельства, сейчас эта хитрость может сработать.

Лицо принцессы тотчас смягчилось. Она положила мне руку на плечо и произнесла:

— Ты верно служишь мне, Тэмсин.

Мария сказала что-то по-испански, и принцесса тотчас кивнула в ответ:

— Эту женщину нужно остановить любой ценой. — Ее высочество редко позволяла себе признать само существование Анны Болейн, да и то никогда не называла ее по имени, а только «фавориткой», «любовницей» или «этой женщиной».

— Не ожидала, что сэр Лайонел будет действовать так споро, — сказала я, поднимаясь с колен по знаку принцессы. — У меня не было времени, чтобы придумать, как я смогу связываться с вами, ваше высочество, для передачи добытых мной сведений.

— Может быть, письма, написанные невидимыми чернилами? — рискнула предложить Мэри Даннет, чьи глаза тотчас загорелись в предчувствии интриги. — Я слышала, эти чернила делают из сока лимона.

— В одной из тех историй, которые ты нам рассказывала, речь шла о коде, — напомнила мне принцесса.

— Так-то оно так, но там не объяснялось, как именно надлежит им пользоваться, — я бросила взгляд на обоих йоменов, чтобы убедиться, что они не могут услышать наш разговор. — Думаю, я просто буду писать письма — достаточно найти надежного человека, который будет их вам передавать.

Я возблагодарила Бога за то, что меня обучили письму, пока я находилась на службе ее высочеству.

— Это может оказаться трудной задачей, — задумалась принцесса.

— Жаль, что на вашей голубятне не разводят почтовых голубей, — сказала я.

Моя шутка вызвала легкую улыбку на губах принцессы:

— Боюсь, что, если ты отправишься от нас в Виндзор с огромной птичьей клеткой, это не останется незамеченным.

— Но должен же быть еще какой-то способ... — я замолчала, потому что ответ лежал на поверхности. — Отец Марии Витторио служит при дворе. Не смог бы он стать нашим передаточным звеном, если я, конечно, не прошу слишком многого?

Принцесса радостно захлопала в ладоши, на миг превратившись в обычную девчонку пятнадцати лет, каковой, в сущности, и была.

— Прекрасная мысль!

Мария нехотя кивнула:

— Отец пишет мне несколько раз в месяц.

Письма приходили ей почти так же часто, как и письма от королевы Екатерины принцессе.

— Ты найдешь доктора Витторио тотчас по прибытии в Виндзорский замок, — распорядилась принцесса.

— Нет, ваше высочество. Я не хочу возбуждать подозрений. Если я сразу же попрошу встретиться с человеком, который известен как ярый приверженец королевы, пойдут пересуды.

— А что, если у тебя будет письмо от его дочери, которое ты должна будешь ему вручить? Очень даже правдоподобно. А в этом письме Мария на испанском объяснит своему отцу, на чьей ты стороне. Потом тебе останется только измыслить какой-то способ время от времени встречаться с доктором Витторио, — тут принцесса усмехнулась. — Тебе стоит придумать себе какое-нибудь легкое, но трудно поддающееся полному излечению недомогание.

— Вроде хронической неприязни к королевской фаворитке? — пошутила я.

На этой веселой ноте я попрощалась с принцессой, но на сердце у меня все равно было тяжело. Я чувствовала себя примерно так же, как тогда, когда меня, как тепличное растение, вырвали из знакомой почвы Хартлейка. Я оставляла за собой свой новый дом, своих подруг, все самое дорогое, что у меня было... за исключением Эдит.

Моя верная служанка также страдала из-за нашего скорого путешествия ко двору Анны Болейн. В спальне фрейлин, которую я уже не могла называть своей, мне пришлось выслушать нескончаемый поток ее жалоб. В конце концов у меня лопнуло терпение и я попросила ее замолчать:

— У нас нет выбора, Эдит. Либо Виндзорский замок, либо какая-нибудь Богом забытая дыра на корнуолльском берегу и общество сэра Лайонела Даггета.

Эдит лишь ахнула в ответ. Ее лицо можно было читать как открытую книгу, и ни малейшей симпатии к сэру Лайонелу на нем не было написано. Без лишних слов она продолжила собирать и упаковывать мои вещи.

Оставался один последний и самый неприятный разговор перед отъездом. Меня хотела видеть графиня Солсбери. Я ожидала, что она обрушит на меня упреки за то, что я оставляю службу принцессе, но вместо этого она одобрительно посмотрела на меня, как только мы остались одни в комнатке, где она молилась и писала письма. Принцесса Мария открыла ей мой тайный замысел.

Кабинет графини, несмотря на малые размеры, был богато убран. Здесь горел камин, стоял письменный стол и даже два удобных кресла, которые делают мастера в Гластонбери. Графиня оглядела меня с головы до ног, словно искала во мне какие-то скрытые изъяны, а затем указала на одно из кресел. Я уселась на самом краешке мягкого сиденья, не зная, чего мне ожидать от старшей придворной дамы.

— Ты отправляешься к королевскому двору, — начала она. — Вряд ли тебе придется там умирать за нашу принцессу, но вот солгать во имя нее — вполне возможно. Ты готова взять на душу этот грех?

В устах графини необходимость время от времени бросить пару лживых слов разрасталась до подвига самопожертвования и ввергала меня в пучину смертного греха.

— Я сделаю все, что в моих силах, ради интересов моей истинной госпожи — ее высочества, — поклялась я. — И если я должна буду согрешить, я покаюсь в своих прегрешениях и понесу за них кару.

Леди Солсбери усмехнулась:

— Ты — девушка храбрая, надо отдать тебе должное. Надеюсь, что и умом Господь тебя не обидел, хотя раньше особо сметливой ты не казалась. Будь начеку, Томасина, не доверяй никому, даже своему духовнику, ибо в окружении Анны Болейн друзей у тебя не будет.

Я пообещала следовать ее наставлениям и на следующий день в назначенный час уже готовилась двинуться по дороге в Виндзор. Меня пришла проводить только Мария Витторио, и никто больше. Моя подруга обняла меня на прощание и украдкой сунула мне в руку письмо своему отцу. Я быстро спрятала послание во внутренний карман моего дорожного плаща.

Когда мы с ней разомкнули руки, в глазах моих стояли слезы.

— Я буду очень скучать по тебе, — прошептала я.

— Нечего было просить о переводе ко двору, — бросила она в ответ, говоря так громко и зло, что все слуги, включая моего сопровождающего, услышали ее.

Я была поражена резкостью ее тона и смогла ответить лишь взглядом, в котором читался упрек. Мария уже повернулась, чтобы уйти, но в последнее мгновение замешкалась, и, когда никто, кроме меня, не мог видеть ее лица, она мне подмигнула.

 

ГЛАВА 29

 

Путешествие из Болье в Виндзорский замок заняло целых три дня. Я могла бы добраться и быстрее, если бы нас не сопровождала телега со всем моим имуществом, которое я обязана была взять с собой. Я ехала верхом на послушном коньке, взятом взаймы из конюшни принцессы. С той поры как я покинула поместье Хартлейк, собственных лошадей у меня не было.

За эти три дня у меня было время поразмыслить над своим будущим, и тут я поняла, какую трудную задачу взвалила на себя. Как примут меня в окружении леди Анны? Как смогу я убедить королевскую любовницу, что более не являюсь верной тенью принцессы? Если мне это не удастся, она никогда не доверится мне и не приблизит меня к себе. «Что ж, — сказала я себе, — в первую очередь, нужно перестать, даже мысленно, называть мою новую госпожу королевской фавориткой или королевской любовницей. Ведь для своих сторонников она является леди Анной Рочфорд, будущей королевой Англии».

Я уже раньше бывала в Виндзорском замке. Именно сюда переехал двор принцессы, когда было решено, что ее высочество оставляет земли Уэльской Марки. Но теперь замок показался мне каким-то другим. Когда к нему приближаешься по Темзе, его башни и высокие стены на крутом косогоре выглядят пугающе. Дорога к замку по суше, которой я следовала в тот день, несколько сгладила давнее зловещее впечатление, но когда я очутилась внутри под защитой древних стен, меня поразило, насколько мрачным выглядело это место, несмотря на все его величие. Здесь не было ни садов, ни галерей, и глазу не на чем было отдохнуть.

Даже в жилых покоях на последнем и предпоследнем этажах, несмотря на цветные стекла в окнах, было довольно уныло. А уж если выглянуть из такого окна, то от высоты кружилась голова, ибо замок стоял на вершине холма.

Мое прибытие ко двору почти не вызвало интереса и могло остаться вообще не замеченным, если бы не одно досадное недоразумение. Я потребовала, чтобы меня провели в спальню фрейлин. Но, когда я появилась там, ожидая найти постель и место для хранения своих сундуков, оказалось, что я ошиблась. Сэр Лайонел выхлопотал для меня место постельничей леди Анны, а отнюдь не фрейлины. Должность эта стояла гораздо ниже в дворцовой иерархии, нежели почетный пост фрейлины, но она давала мне возможность войти в ближайшее окружение леди Анны. Ведь я должна буду прислуживать ей в спальне и выполнять ее самые интимные поручения.

Я не слишком расстроилась из-за такого понижения в придворном звании, но моя новая должность имела один очень существенный недостаток: если фрейлина не могла быть замужней дамой, то постельничей не возбранялось иметь мужа. В первый день моего пребывания в Виндзоре я страшно боялась, что сейчас появится сэр Лайонел и поведет меня под венец, несмотря на все мои ухищрения. Я смогла вздохнуть спокойно только тогда, когда убедилась, что он отбыл в Корнуолл для выполнения своих обязанностей.

Лорд — управляющий двором отвел мне маленькую комнатку без окон на некотором расстоянии от спальни леди Анны. В ней едва нашлось место для моих сундуков и для раскладной кровати, а также для еще одной маленькой кровати, задвигаемой под нее, на которой предстояло спать Эдит.

— Как здесь тесно, — пожаловалась моя верная служанка. Она стояла посреди нашей комнатушки, уперев руки в боки, и с неодобрением оглядывалась по сторонам. Не только я опустилась на ступеньку ниже, но и ее утянула с собой.

— В тесноте, да не в обиде, — ответила я, пытаясь не терять присутствия духа в любых обстоятельствах. — Зато эта комната принадлежит нам одним. И над кроватью есть балдахин с драпировкой.

Эдит даже не потрудилась мне ответить. Она прекрасно видела, как, впрочем, и я, что драпировки эти изготовлены из шерстяной ткани унылого темно-зеленого цвета и кое-где трачены молью. Никаких гобеленов или ковров на стенах не было, и ничто не защищало нас от холода, которым несло от голого камня. Угля для жаровни не было, и нам нечем было согревать нашу спальню. Да и сама жаровня, по правде говоря, тоже отсутствовала. Хотя на дворе стоял июнь, ночью мы вынуждены были натянуть на себя кое-что еще из одежды, тесно прижаться друг к другу и укрыться для тепла дорожными плащами.

На следующее утро я явилась за указаниями к лорду-управляющему, и он сообщил мне о моих обязанностях. Они были простыми, но такими, которые скорее пристало выполнять простой служанке, а не бывшей фрейлине принцессы. Я должна была чистить одежду, наполнять кувшины вином, водой и элем, а также выносить оловянный ночной горшок, спрятанный под специальным табуретом в уборной леди Анны.

Первые несколько дней моя новая хозяйка не обращала на меня никакого внимания. Можно было подумать, что она меня не узнала, ведь мы разговаривали всего дважды, и то несколько лет назад, но леди Анна, помимо острого ума, была наделена и цепкой памятью, и потому я нисколько не удивилась, когда в один прекрасный день она обратилась ко мне по имени.

— Томасина Лодж, причеши меня! — распорядилась она.

Волосы у леди Анны были густыми и красивыми, и она ими так гордилась, что отказывалась носить высокие чепцы, полностью скрывающие прическу. Она предпочитала головной убор, именовавшийся «французский чепец», или «арселе»[93], а иногда обходилась только маленькой шапочкой и сеткой, удерживавшей ее локоны.

Я взяла гребень из слоновой кости, богато украшенный драгоценными камнями, и с некоторым трепетом принялась за свою работу, чувствуя, что леди Анна обратила на меня внимание неспроста.

— Насколько я помню, твоим опекуном был сэр Лайонел Даггет, — обронила она, когда я принялась осторожно разбирать спутавшиеся за время сна пряди.

— Он и остается моим опекуном.

Леди Анна рассмеялась резким и немного пугающим смехом:

— Неужели? Сколько тебе лет?

— Девятнадцать, миледи.

— И ты все еще не замужем?

— Нет, миледи.

— Что ж, Томасина Лодж, думаю, мне следует просветить тебя относительно законов об опекунстве. Я их неплохо изучила, потому что имею на своем попечении нескольких детишек, в том числе Генри Кэри, сына моей бедной милой сестрички.

Она послала быструю улыбку той, о которой заговорила, — присутствовавшей здесь же леди Мэри Рочфорд, вдове придворного Уильяма Кэри, умершего несколько лет назад от потницы.

Леди Мэри совершенно не походила на свою младшую сестру. Если Анна была стройной, темноволосой, смуглой и беспокойной, то Мэри имела округлый стан, светлые волосы, белый лоб и покладистый, легкий нрав.

— Значит, тебе еще не было четырнадцати, когда твой отец умер?

— Нет, не было, миледи.

— Жаль. Тогда бы все его земли перешли прямо тебе в руки. И вопрос об управлении твоим наследством вообще не выносился бы на рассмотрение суда по делам опекунства.

— Да, мне так сказали, миледи.

Анна повернулась ко мне так внезапно, что я чуть не вырвала у нее клок волос и только чудом успела отдернуть руку с гребнем. Она посмотрела на меня так пристально, что мне стоило большого труда не стушеваться под этим внимательным взглядом. Ее глаза были огромными и почти черными, даже темнее, чем у принцессы Марии, и казалось, они проникали в самую душу.

— Значит, раз тебе не было четырнадцати, когда твой отец умер, ты попала под опеку, — повторила она.

— Да, миледи.

Она отвернулась от меня и уставилась в отполированное до блеска металлическое зеркало, в котором виднелись оба наших отражения, и медленно проговорила:

— А когда тебе исполнилось шестнадцать, ты вышла из-под опеки.

— Простите, миледи, но я вас не понимаю... — пробормотала я и попыталась возобновить свое занятие, но гребень выпал из моих ставших внезапно такими неуклюжими пальцев.

В одно мгновение Анна развернулась, стремительная, как кошка, и ловким движением успела поймать драгоценный гребень прежде, чем он коснулся пола. Она не рассердилась на меня за мою неловкость, а только расхохоталась, и вместе с нею — с полдюжины девушек и женщин из числа ее придворных дам и фрейлин, слышавших наш разговор.

Лицо мое запылало, когда до меня дошел смысл слов леди Анны. Неужели она говорила правду? Но какой резон ей лгать мне? Неужели я была настолько глупа, что не освободилась от опеки сэра Лайонела три года назад?

— В то же время, — продолжала леди Анна, когда смешки вокруг улеглись, — до двадцати одного года ты не вправе продавать или сдавать в аренду свои земли и во всех делах должна следовать советам уважаемых людей, в первую очередь сэра Лайонела. Ну а если выйдешь замуж, тогда все твое имущество перейдет к твоему супругу. Значит, надо мне приискать для тебя хорошего муженька. А твоими поместьями сейчас управляет надежный человек?

— Надеюсь, миледи, — пробормотала я, думая про себя: «А вдруг я не права?»

Ни разу после отъезда из Гластонбери я не требовала отчета о состоянии моего наследства. Я приняла как само собой разумеющееся, что сэр Лайонел и мой управляющий Хьюго Уинн заботятся о Хартлейке и других моих имениях, ибо их доход напрямую зависел от процветания поместий. Какой же наивной я была! Возможно, сэр Лайонел вел себя как рачительный хозяин земли и людей, обрабатывавших ее, рассчитывая, что когда-нибудь все это будет принадлежать ему. А возможно, мое наследство сейчас пришло в полное запустение, если сэр Лайонел выкачал все доходы от имений, дабы подкупить влиятельных лиц при дворе и добыть мне эту должность в свите леди Анны.

Пока голова моя была занята этими невеселыми мыслями, мои руки продолжали расчесывать шевелюру моей госпожи, утратившей к тому времени ко мне всякий интерес. Когда наконец она закончила свой туалет и проследовала в покои, где принимала узкий круг своих близких друзей, я, как тень, сопровождала ее.

Апартаменты леди Анны были обставлены дорогой мебелью, на стенах висели яркие гобелены с изображением мифологических сцен, пол покрывали роскошные ковры, а столы были застелены плотными скатертями. Здесь всегда стояли три кресла — одно из железа и два из дерева. На всех трех красовались подушки малинового бархата, обшитые шелковой бахромой и украшенные золотом. Леди Анна села в одно из кресел и взялась за лютню. Тут же ее окружили несколько молодых галантных придворных. Она играла, а они пели, болтали и смеялись.

Забытая всеми, я опустилась на широкий подоконник, сцепила руки на коленях и изо всех сил попыталась собрать воедино разбегавшиеся мысли. Меня не удивило, что моя мачеха была столь же невежественна во всем, что касалось законов, как и я сама. От женщин иного и не ожидали. Даже графиня Солсбери, как я теперь поняла, не увидела ничего дурного в том, что я подписала в ее присутствии какой-то документ по просьбе моего опекуна, хотя к тому времени мне уже исполнилось шестнадцать лет. Тот документ, как я вспомнила, был написан на латыни, и прочесть его я не могла. А вот сэр Лайонел наверняка законы об опекунстве знал досконально. Следовательно, тот лист, который я так опрометчиво подмахнула, скорее всего, представлял собой доверенность, продлевающую его право присматривать за моим наследством.

Меня захлестнуло чувство вины. Мне нужно расшибиться в лепешку, но добыть верные сведения о том, в каком состоянии мое богатство. Ведь его сумели собрать и приумножить мой отец, мой дед и прадед, а значит, пренебрегая им, я была неверна их памяти. Мне нужно было сразу же вступить в переписку с Хьюго Уинном, чтобы точно знать, как обстоят дела на конюшне и на фермах. Остались ли вообще у меня лошади? Вполне возможно, что нет. Сэр Лайонел быстро избавился от Светоча Хартлейка. Я же думала только о себе, погрузилась в свою новую жизнь при дворе принцессы, тратила усилия лишь на пересказ забавных историй и обретение новых друзей. А потом, мы, связанные этой самой дружбой и преданностью принцессе Марии, сами были рады отгородиться от внешнего мира, пока этот мир насильно не вторгся в наш тесный круг.

Я вздрогнула, когда увидела перед собой фигуру в черном.

— Не сердитесь на мою сестру, — раздался нежный и мелодичный голос леди Мэри Рочфорд. — У нее своеобразное чувство юмора.

Я подвинулась на подоконнике по знаку моей собеседницы. Усевшись и расправив пышные юбки, она взяла мою руку своей полной белой ручкой и спросила:

— Не хотите ли поговорить с тем, кто смыслит в законах, моя дорогая? У меня как раз есть такой человек на примете. Если ваш опекун вас обманывает, всегда можно попробовать отстоять то, что принадлежит вам по праву.

— Существует документ на латыни, — призналась я. — Сэр Лайонел обманом заставил меня подписать его после моего шестнадцатилетия. Наверное, я передала ему все права на свои поместья.

Глаза мои наполнились слезами. Как же глупо с моей стороны было попасться в сети, коварно расставленные моим опекуном!

— Вполне возможно, что вы сможете получить ваше имущество обратно по суду, — утешила меня леди Мэри. — В любом случае, стоит посоветоваться с законником...

Я всхлипнула, кивнула и проговорила:

— По крайней мере мое наследство у него не навсегда. Леди Анна сказала, что оно вернется ко мне, когда я достигну совершеннолетия.

Участие леди Мэри тронуло меня, хотя я не надеялась, что ее поверенный сможет мне помочь. Только одно утешало: через два года мне исполнится двадцать один. И сэр Лайонел должен будет рассчитаться со мной сполна по всем счетам, которые я ему предъявлю.

 

ГЛАВА 30

 

В течение следующих нескольких дней я временами слышала сдавленные смешки, когда оказывалась в поле зрения придворных дам леди Анны, но этим дело и ограничилось. Больше надо мной не насмехались. Что еще важнее, никто не смотрел на меня с подозрением из-за того, что раньше я состояла при особе принцессы Марии.

Все — от Анны до последнего поваренка — решили, что мой переход в свиту леди Анны продиктован теми же соображениями, которыми руководствовались они сами, — желанием находиться рядом с сильными мира сего. Жажда почестей и богатства, по их мнению, всегда первенствовала над верностью.

Леди Анна никогда не скрывала, что не жалует дочь короля. Принцесса Мария, а не королева виделась ей первейшей соперницей в борьбе за привязанность его величества. Она не знала, сколь мало внимания уделяет король Генрих своей дочери.

— Расскажи мне о своей бывшей госпоже, — велела она мне как-то раз, когда пошла вторая неделя моей службы. — Я слышала, что принцесса чуть что, сразу укладывается в постель, как слабый плаксивый ребенок.

— Принцесса проболела почти весь май, — осторожно ответила я, вспомнив, что до того, как к моей юной хозяйке пришли первые месячные, она мучилась болями почти три недели.

Никто не пытался тогда ее отравить — ни леди Анна, ни кто другой. Ее высочество принадлежала к той несчастной породе женщин, которые каждый месяц страдают за грех нашей прародительницы Евы. Несмотря на это, я крепко держала в памяти историю о происшествии в доме епископа Рочестерского. Леди Анна Рочфорд была тем человеком, который, не дрогнув, может отдать приказ извести своих врагов, поэтому я постоянно была начеку.

— Почему эта девочка постоянно навязывается, требует у своего отца позволения навестить его? Его величество это раздражает, — воскликнула леди Анна.

Я знала только об одной такой просьбе, и сделана она была в один из тех страшных дней, когда принцесса думала, что умирает.

— Ее мать ничуть не лучше, — продолжала леди Анна, не дожидаясь моего ответа, — она умоляет короля переселить Марию сюда.

Я с трудом переборола страстное желание указать леди Анне на ее бессердечие. Теперь мне хотелось защитить не только мою прежнюю юную госпожу, но и ее мать — королеву. Я чуть не выдала своих истинных чувств, но вовремя сдержалась. Вместо этого я прошептала нечто нечленораздельное, надеясь, что королевская любовница примет это бормотание за согласие с ее словами.

Я напомнила себе, что проникла в свиту леди Анны с целью завоевать полное доверие последней. А для этого я должна говорить королевской фаворитке лишь то, что она желает услышать. Мысленно попросив у Господа прощения за грех лжи, я тотчас впала в него: призвала на помощь все мое умение сочинять занимательные истории и поведала Анне несколько выдуманных на ходу рассказов, в которых принцесса Мария — да простит она меня за это — выглядела избалованной и взбалмошной юной особой. Я исподволь намекнула на ее слабое здоровье, прямо заявила, что ее нельзя причислить к писаным красавицам, и пожурила за то, что она вслед за своей матерью-королевой проводит слишком много часов в посте и молитвах.

— Значит, французский посол был прав, — проговорила Анна.

— Простите, миледи, я вас не понимаю...

Анна засмеялась, но смех этот шел не от сердца, ибо был слишком громким и каким-то неестественным:

— Знаешь, как выразился он много лет назад, когда она еще была помолвлена с французским принцем? «Чересчур тонка, чересчур бледна, слишком мала ростом, чтобы рожать здоровых детей», — вот что он сказал.

Слова опровержения так и рвались у меня с языка, но я вновь смолчала. Не стоило противоречить моей новой госпоже. Не указала я и на то, что принцесса Мария в то время была еще совсем ребенком.

— Больше никаких браков с французскими принцами, — продолжала меж тем леди Анна. — Король Франциск решил найти жену для своего сына в Италии. Кажется, это будет какая-то девушка из дома Медичи[94], как я слышала из самого надежного источника, облеченного высшей властью в нашей стране.

Ее темные глаза засверкали. Она получала огромное удовольствие каждый раз, когда могла подчеркнуть свою близость к королю. Я тешила себя надеждой: он не сообщает ей ничего такого, что должно держать в строгой тайне, зная, что она непременно проболтается.

Леди Мэри Рочфорд подняла голову от вышивания. Она была молчаливой свидетельницей нашего разговора и держалась так тихо и незаметно, что я забыла о ее существовании.

— Я уверена, что появятся другие женихи, — тихо сказала она. — Брак принцессы — лучшее средство закрепить договоры между правителями.

Ее сестра бросила на нее пронзительный взгляд:

— Женихи-то не переводятся, но все какие-то захудалые: то сын герцога Клевского[95], то король Шотландии[96], то князь Трансильванский, — леди Анна захохотала, и теперь ее смех звучал не только странно, но и пугающе. — Я сказала королю: «Ваше величество, отправьте ее в Трансильванию». Это Богом забытое княжество лежит так далеко от нашей прекрасной Англии...

Трансильвания! Это название показалось мне знакомым, а когда я поняла почему, то вздрогнула и перекрестилась. Те, кто знали о моем умении рассказывать всякие истории, часто делились со мной своими любимыми легендами и преданиями. Вот так я и услышала о Владе Дракуле[97], или Колосажателе, и эту историю я поклялась никогда никому не пересказывать, даже если мой запас занимательных повестей истощится. Князь Влад был ужасным человеком... если он вообще принадлежал к роду человеческому. У меня живот свело от ужаса, когда я представила себе, как мою нежную, милую принцессу насильно отправляют в страну, породившую такого монстра.

Сестра отвлекла леди Анну, и она прекратила выспрашивать меня о принцессе Марии. Я вздохнула с облегчением, но страх за дочь короля был настолько велик, что мое сердце еще какое-то время билось так отчаянно, словно готово было выпрыгнуть из груди.

С самых первых минут моего поступления на службу к Анне Болейн я внимательно наблюдала за ней, чтобы понять, чем она так привязала к себе короля. Очень скоро расхожее мнение о том, что она завоевала любовь его величества с помощью магии и вдобавок заколдовала половину придворных, показалось мне просто смехотворным. Анна Болейн была рождена очаровывать и привлекать — вот и вся разгадка!

Мало кто мог сопротивляться ее обаянию. Одним из таких людей был епископ Фишер, а другим — кардинал Вулси[98]. Еще недавно Вулси был самым могущественным человеком в Англии после короля, но в феврале Генрих сослал его далеко на север — в Йорк, где кардинал занимал пост архиепископа. После себя кардинал оставил два великолепных дворца — Йоркский и Хэмптон-Корт. Он построил их на свои деньги, а затем вынужден был подарить своему повелителю. Королевская фаворитка оказалась для него слишком опасным противником.

Проводя ежедневно много времени бок о бок с леди Анной, прислуживая ей в опочивальне, я видела, что натура у нее была изменчивой и подвижной как ртуть. То она предавалась легкомысленному веселью, то впадала в дикую ярость. Иногда она умела обуздать свой буйный нрав, но тогда ее гнев бурлил под внешним спокойствием, как суп под крышкой. И горе тому, кто оказывался рядом, коли этот гнев прорывался наружу.

Почти такой же пугающей была та легкость, с которой леди Анна завоевывала сердца. В ней жила неукротимая энергия, которой она заражала всех окружающих. Когда вокруг нее в ее покоях царили музыка, смех и веселье, я иногда забывала, что у натуры королевской фаворитки есть и темная сторона.

Даже жизнь в тени леди Анны Рочфорд кружила голову. Слава Всевышнему, что мои новые обязанности забирали все мое время, не то мне захотелось бы проникнуть в избранное и изысканное общество друзей и родственников королевской фаворитки, стать его частью. Вес эти люди обожали музыку, танцы и маскарады. Все они были остроумны и злоязычны. В покоях леди Анны от рассвета и до поздней ночи царило оживление, особенно когда туда приходил сам король.

Вместе король Генрих и его Анна были потрясающей парой. Оба яркие, сильные, влекомые друг к другу страстью, озарявшей все вокруг… Приходя к своей возлюбленной, король преображался. На лице его загоралась такая обаятельная улыбка, не ответить на которую было невозможно.

По правде говоря, король Генрих был не только моим повелителем, но и самым привлекательным мужчиной, с которым я сталкивалась в своей жизни, хоть он и был вдвое старше меня. Огромного роста, с отличной фигурой, поддерживаемой постоянными играми и турнирами, он не ведал усталости и целыми днями мог пропадать на охоте с гончими или соколами. Король следил за собой: борода у него всегда была аккуратно подстрижена, а короткие волосы подчеркивали прекрасную форму головы. Когда он бывал в благодушном настроении, его серо-голубые глаза сверкали, а громовой хохот наполнял комнату.

Большую часть времени, проводимого в личных покоях леди Анны, его величество не обращал внимания ни на кого, кроме своей милой, но однажды, когда меня отослали за ее лютней и я вернулась с инструментом в руках, он пристально посмотрел на меня и спросил:

— Кто вы, мисс? Ваше лицо мне знакомо.

— Меня зовут Томасина Лодж, ваше величество. Я из поместья Хартлейк, что под Гластонбери.

Я не знала, нужно ли говорить, что моим опекуном считается сэр Лайонел. Я до сих пор не предприняла никаких шагов для того, чтобы получить обратно свое имущество, а лишь написала письмо сэру Джасперу — тому самому священнику, которого так почитала моя мачеха Бланш, — с вопросом, в каком состоянии находится имение Хартлейк и управляет ли им по-прежнему Хьюго Уинн. Ответа я не получила.

На мгновение я подумала, что леди Анна сейчас перескажет своему венценосному любовнику историю моего невежества и глупости. Каков же будет результат? Король может разгневаться на сэра Лайонела. А может просто посмеяться надо мной, как и все остальные...

— Ступай, Тэмсин, — леди Анна была явно раздосадована тем, что внимание его величества переключилось на кого-то, помимо нее самой. — Ты такая высокая, что у меня шея болит смотреть на тебя, когда ты стоишь рядом.

Повзрослев, я стала очень женственной, но высокий рост по отцовской линии унаследовала сполна. Я на целую голову возвышалась над большинством женщин при дворе. Рядом с низенькой королевой Екатериной я казалась просто великаншей, Хотя леди Анна была гораздо выше королевы, я и ее переросла на несколько дюймов.

Я торопливо поклонилась и отступила на несколько шагов. Леди Анна принялась наигрывать на лютне.

— Мисс Лодж, у вас прекрасный рост, самый подходящий... — добродушно заметил король. Он не без удовольствия оглядел меня с ног до головы.

Когда я покраснела, он усмехнулся.

— Теперь я вспомнил, — воскликнул он, повернувшись к своей возлюбленной, пока я, продолжая пятиться, еще могла слышать его голос. — Отец этой девушки вырастил великолепного жеребца. Этого скакуна зовут Светоч Хартлейка, и он стал отличным пополнением для моих конюшен.

— Так вот почему вы заинтересовались ею, ваше величество, — ответила ему леди Анна, пока я слышала, о чем они говорят. — Эта нескладная девчонка, похожая на жеребенка, напомнила вам о вашем скакуне.

 

ГЛАВА 31

 

— Позвольте представить вам мистера Томаса Кромвеля[99], адвоката его величества, — проговорила леди Мэри Рочфорд, указывая на плотного мужчину в годах, стоявшего рядом с нею. — Надеюсь, он сможет помочь вам в вашем деле о наследстве.

Знакомый леди Мэри был одет для придворного очень просто: в шерстяной темный кафтан, отороченный золотисто-коричневым бархатом. Я проследовала с ним в небольшой кабинет, который был предоставлен ему как члену королевского Тайного совета[100], и леди Мэри нас не сопровождала. Поскольку я не получила ответа на мое письмо сэру Джасперу и не имела ни малейшего представления о том, каково состояние моего имущества и как я смогу выпутаться из хитро расставленных сетей сэра Лайонела, я рассказала мистеру Кромвелю все, что знала, без утайки.

Королевский адвокат был осторожен и не дал мне никаких обещаний.

— Вы расскажете королю о том, что совершил сэр Лайонел? — отважилась спросить я.

— Король не тратит свое время на такие малозначительные дела.

Я не знала, что заставляет мистера Кромвеля тратить на мое дело свое время, возможно, он был чем-то обязан леди Мэри Рочфорд, но, выходя из его кабинета, я почувствовала себя гораздо увереннее, ибо отважилась сделать первый шаг на пути восстановления своих законных прав.

Когда я вернулась на половину леди Анны, то застала там суету и переполох. Моя госпожа отсутствовала, а ее дамы во главе с леди Мэри укладывали вещи своей хозяйки.

— Куда мы поедем? — спросила я леди Мэри, надевая на одно из бархатных парадных платьев ее сестры полотняный мешок, сшитый точно в размер и предназначенный для защиты роскошного наряда от дорожной пыли.

— Будем ночевать в аббатстве Чертси, а потом двинемся в Вудсток, — ответила она. По выражению ее лица я поняла, что леди Мэри пребывает в большом волнении.

— Что случилось? — спросила я.

Моя собеседница принужденно улыбнулась:

— Ничего не случилось. Наоборот, все складывается наилучшим образом... для Анны.

— Не понимаю.

Леди Мэри могла и не отвечать мне, ведь мое дело — укладывать вещи ее сестры, а не приставать к окружающим с вопросами, однако у нее была добрая душа и она снизошла до объяснений:

— Вы ведь знаете, мисс Томасина, что здесь, в Виндзоре, король взял в обычай ездить на охоту почти каждый день?

Я кивнула, продолжая готовить наряды леди Анны в дорогу.

— Моя сестра с несколькими слугами обычно сопровождали его, но королева — никогда. Впрочем, его величество обедал с ней не реже одного раза в неделю, ведь она все еще наша королева, и иногда навещал ее, когда она занималась рукоделием.

Все это было мне прекрасно известно. Леди Анна всегда обиженным голосом принималась жаловаться на поведение короля, стоило лишь тому зайти на половину королевы.

— Несмотря на то что его величество больше не делит с королевой ложе, он заходил к ней проститься каждый раз, когда уезжал в Виндзорский лес на охоту. Но сегодня заведенный порядок изменился раз и навсегда. Его величество отбыл с леди Анной, не сказав королеве ни слова. Моя сестра упросила его не говорить королеве, что он оставляет ее навсегда. Только когда его величество будет далеко, королеве Екатерине передадут его приказ: она должна тотчас уехать из Виндзора. Королева теперь будет жить в поместье Мур под Рикмансвортом в Хертфордшире, и ей нельзя будет покидать свою новую резиденцию. Ей также запрещается писать королю, и она больше никогда не увидит свою дочь.

Пораженная такой жестокостью, я прошептала:

— Принцессу Марию эта новость просто убьет...

Бесс Холланд[101], одна из фрейлин леди Анны, услышала мои слова.

— Этого можно было ожидать, — протянула она, подозрительно глядя на меня. — Леди Анна недолюбливает принцессу.

Я было открыла рот, но вовремя сдержалась. Все, что бы я ни сказала, будет немедленно доложено леди Анне, а сейчас мне как никогда требовалось оставаться у нее на хорошем счету.

— А мне принцессу жалко, — проговорила леди Мэри. — Она не сделала ничего дурного, чтобы заслужить ненависть Анны.

— Плохо уже то, что она существует на белом свете, — проницательно заметила Бесс. — Мария Тюдор отправляется в Ричмондский дворец и будет жить там. По мне, так ей еще очень повезло.

— Принцессе никогда не нравился Ричмонд, — пробормотала я, вспомнив, как сама любила там бывать. — Она предпочитает Болье. Возможно, ко... возможно, леди Анна знает об этом.

Бесс и леди Мэри уставились на меня во все глаза. Догадались ли они, что я чуть не назвала леди Анну Рочфорд прилюдно королевской фавориткой?

Я еще раз сказала себе, что лучше вообще ничего не говорить, чем проболтаться и выдать себя.

«По крайней мере у принцессы Марии останутся ее приближенные, — подумала я, — все ее верные слуги, состоявшие при ней много лет... мои дорогие подруги...»

Никогда я не скучала по ним так сильно, как в те минуты.

Пока я засовывала одежду в мешки и укладывала мешки в сундуки и лари, разговор вокруг меня не затихал. Мысли мои были в таком беспорядке, что я не сразу поняла, какие последствия будет иметь для меня ссылка королевы в Мур — теперь я не смогу посылать весточки принцессе Марии.

Когда я уезжала из Болье, мы договорились, что испанский врач королевы будет отправлять письма своей дочери — фрейлине принцессы, — содержащие в том числе и сообщения от меня. Я дважды встречалась с ним после того, как прибыла в Виндзор: один раз для того, чтобы передать ему письмо его дочери Марии, а другой раз для того, чтобы попросить снадобье от головной боли, которой у меня не было. В тот раз я мало что могла сообщить. Но что же мне делать теперь, если я узнаю что-то действительно важное? Как мне связаться с принцессой? Написать напрямую кому-нибудь из ее фрейлин я не могла. Это сразу вызвало бы подозрения и, что еще хуже, такое послание тут же перехватили бы.

Миновало чуть больше месяца моего пребывания на новом месте службы, куда я поступила отчасти для того, чтобы быть полезной своей истинной госпоже, и вот теперь оказалось, что все мои усилия напрасны.

 

ГЛАВА 32

 

В ноябре принцессу переселили из Ричмонда во дворец епископа Винчестерского, стоявший за стенами замка Франхэм, то есть удалили еще дальше от двора. Король и леди Анна заняли Йоркский дворец в Вестминстере, принадлежавший раньше кардиналу Вулси. Величественное здание из розового кирпича с живописными террасами, спускавшимися к реке, высилось на берегу Темзы как раз в том месте, где река поворачивает на восток к Лондону.

Вестминстер считается обособленным районом Лондона и соединяется с городом лодочной переправой и широкой улицей, именуемой Стрэндом, которая тянется параллельно реке. К югу от Йоркского дворца раскинулось Вестминстерское аббатство и когда-то стоял старый Вестминстерский дворец, большая часть которого была уничтожена пожаром в первые годы царствования короля Генриха. После пожара Палате общин Парламента приходилось заседать в доме капитула аббатства.

Перестройка Йоркского дворца началась года два назад и все еще не была закончена, но новое крыло для короля было готово. Он занял свои апартаменты, а леди Анна поселилась в бывших покоях кардинала, которые, вообще-то, предназначались для королевы. Теперь у нее были зал для ожидающих аудиенции, зал приемов, личные покои и опочивальня. Последняя выходила на галерею, откуда открывался великолепный вид на Темзу. Во все окна галереи было вставлено драгоценное прозрачное стекло, и мы любовались панорамой реки до самого Ламбета, а в хорошую погоду могли разглядеть даже шпили лондонских церквей.

Приближались рождественские праздники: на каждом из них леди Анна собиралась не просто присутствовать, но и занимать место королевы. Ей срочно понадобились новые туалеты, а значит, и услуги мастериц по шелку. Леди Анна вознамерилась обзавестись собственной мастерицей, о чем и было объявлено: желающие получить эту должность должны были в условленный день и час принести образцы своих изделий на галерею, где новая полновластная хозяйка Йоркского дворца могла бы их осмотреть и сравнить. Сердце мое учащенно билось, пока я тихонько пробиралась на галерею вслед за леди Анной, ее придворными дамами и фрейлинами. Строго говоря, меня на этот «праздник шелков» никто не приглашал, но я понадеялась, что останусь на нем незамеченной. Точнее, что мое присутствие заметит лишь один человек... если он, конечно, придет во дворец.

На призыв леди Анны откликнулись четыре мастерицы. Одной из них была миссис Пинкни, но даже если она и узнала меня в платье цветов леди Анны и в последнем ряду ее свиты, то не подала виду. Она разложила свой товар, как и три ее соперницы, и галерея наполнилась блеском драгоценных тканей. Леди Анна и ее дамы целиком погрузились в это море лент и кружев, а я, не найдя того, кого искала, собралась незаметно ускользнуть. Но в это самое мгновение за моей спиной раздался знакомый тихий голос:

— В конце галереи, прямо у входа в гардероб, есть полукруглое окно в нише. Жди меня там.

Когда я обернулась, Рейф Пинкни уже отошел от меня. Вот он поставил перед своей матерью очередную корзину с шелковыми лентами, а затем скромно отступил в тень: обнаженная голова почтительно опущена, шапка сжата в руке. Ни одна из дам леди Анны даже не посмотрела в его сторону!

«Как они могли пропустить такого красавца?» — с удивлением подумала я. Мы не виделись почти год, и за это время Рейф стал еще привлекательнее. Какие у него широкие плечи, какое выразительное лицо — с резкими мужественными чертами, которые не портила начавшая пробиваться бородка... На нашем последнем свидании год назад он меня поцеловал. Руки мои задрожали, когда я вспомнила, как он сжимал меня в объятиях...

Пока другие женщины перебирали тесьму, бахрому, сетки для волос, шнурки и пояса, я выскользнула из галереи и ступила в нишу под аркой окна. Мне показалось, что здесь могло свободно укрыться трое или четверо человек, и их не было бы видно с галереи. Но когда Рейф через мгновение оказался рядом, он заполнил собой все пространство без остатка, оставив место лишь для меня. Аромат сандала окутал меня с ног до головы.

Я опустилась на деревянную приоконную скамью, обитую кожей, ибо ноги мои вдруг перестали меня держать. Утратив дар речи, я ждала, что Рейф первым нарушит молчание. С галереи долетали смех и болтовня леди Анны и ее дам. Издалека доносился стук молотка. Король распорядился, чтобы его галерею в Эшере разобрали и перенесли в Йоркский дворец: она должна была соединить бывшие апартаменты кардинала с личными покоями его величества.

— Принцесса шлет свой привет, — прошептал Рейф.

Я готова была услышать все что угодно, но только не это.

— Великий Боже! — только и смогла вымолвить я.

— Ты сохранила преданность принцессе? Ваш договор с ней в силе? — настойчиво допытывался Рейф, склонившись надо мной так, словно хотел отгородить меня от всего остального мира.

Я подняла голову и смело встретила его взгляд:

— А кто ты такой, чтобы спрашивать?

Озорная улыбка озарила его лицо, а темные глаза утратили настороженное и подозрительное выражение.

— Узнаю твой колючий нрав, о Томасина! — весело воскликнул он, а затем, вновь обретая серьезность, предупредил: — Времени у нас мало, а мне столько надо тебе рассказать, поэтому слушай внимательно.

Он сел рядом, склонился ко мне и продолжил говорить очень тихим голосом:

— Запомни, какую мастерицу выберет леди Анна. Ты сможешь через нее посылать мне весточки.

— Разве я могу доверять каждой из них? — шансы миссис Пинкни на то, что леди Анна назначит ее поставщиком своего двора, составляли один к четырем, а я ничего не знала про трех других мастериц.

Рейф только пожал плечами:

— Всем им время от времени нужна лишняя пара рук. Если я предложу доставить товар ко двору, любая из них с радостью наймет меня. В крайнем случае, я могу явиться сюда под предлогом того, что моя мать хочет передать подарок твоей нынешней хозяйке. Это вполне в порядке вещей. Леди Анна решит, что одна из мастериц хочет подольститься к ней, чтобы также войти в число поставщиков двора. Мой приход во дворец ни у кого не вызовет подозрений.

— Твоя мать по-прежнему поставляет шелковую тесьму принцессе? — Мне было трудно сосредоточиться на том, что говорит Рейф, потому что мы сидели, тесно прижавшись друг к другу и соприкасаясь бедрами так, что по моей ноге пошел жар. В горле у меня пересохло, и голос мой вдруг зазвучал хрипло.

— Да, все по-старому. — Он неотрывно смотрел на мои губы, по которым я только что провела кончиком языка, а потом моргнул и, смутившись, опустил глаза на шапку, которую мял в руках. — Я самолично доставляю заказы ее высочеству, невзирая на большое расстояние до ее нынешней резиденции. В последний раз твоя подруга Мария представила меня принцессе. Я пообещал передавать тебе весточки от них и им сообщения от тебя, если понадобится.

Мое облегчение было столь велико, что я чуть не разрыдалась. Отбросив осторожность, я пустилась в подробный рассказ о том, что смогла выведать, находясь при дворе королевской фаворитки. Откровения мои не заняли много времени, ибо я узнала совсем мало нового сверх того, что нам — то есть принцессе и ее окружению — уже было известно.

— Леди Анна тебе доверяет? — спросил Рейф.

— Я… я не знаю. Она обращается со мной не лучше и не хуже, чем с другими своими фрейлинами и служанками. И она вообще никому не верит, за исключением, может быть, родной сестры. Да и то о вещах серьезных, наверное, предпочтет поговорить со своим братом, а не с леди Мэри.

Те разы, когда леди Анна хвасталась всем той или иной своей маленькой победой над королевой, были не в счет.

— Тебе нужно постараться по-настоящему втереться ей в доверие. И стать незаменимой — сделай так, чтобы, когда она отправится с его величеством во Францию на встречу с королем Франциском, ты была в ее свите. Иначе как узнать, что она замышляет?

— А что такого она может замышлять? — с некоторым удивлением спросила я.

— Ходят слухи, что Анна и Генрих поженятся в Кале, а почетным гостем на их свадьбе будет король Франции.

— Но как же Папа Римский? Ведь он так и не дал своего разрешения.

— Папа действует по указке общего врага Франции и Англии, племянника королевы Екатерины императора Карла. Кое-кто из наших законников — тех, кто пытаются освободить короля от уз его нынешнего брака, — считают, что его святейшество не в состоянии беспристрастно вынести решение по этому делу.

Я тотчас осознала всю серьезность того, что говорил мне Рейф. Значит, я должна любой ценой снискать благорасположение леди Анны и убедить ее в своей совершеннейшей преданности. Тогда она, скорее всего, возьмет меня с собой во Францию. Тут мне пришла в голову еще одна мысль:

— Если бы я могла сделать ей какой-нибудь роскошный новогодний подарок, это помогло бы нашему делу. Анна — женщина алчная, если уж называть вещи своими именами.

Рейф задумался, а потом вновь озорно улыбнулся. Эта его улыбка меня просто покорила:

— Кажется, я знаю, что ей понравится.

Тут он заторопился, но успел рассказать, что знал, про других мастериц по шелку, чтобы я по крайности могла связаться с ним через них. Миссис Уилкинсон была вдовою и имела собственный дом на Соупер-Лейн, миссис Бринклоу была женою богатого торговца шелком и бархатом, а миссис Вон и ее муж, также торговавший шелком, обитали в Чипсайде у церкви Сент-Мэри-Ле-Боу.

— Я и сам живу в Чипсайде, — добавил Рейф, вставая, чтобы дать мне возможность покинуть наше убежище, — у таверны «Золотое сердце» рядом с Большим водоводом[102].

Я протиснулась мимо него в узком пространстве приоконной ниши: стоило мне повернуться лишь на дюйм, я оказалась бы в его объятиях.

Я вернулась в галерею как раз вовремя, чтобы услышать решение леди Анны, Она выбрала миссис Джоан Уилкинсон. Объявив об этом, королевская фаворитка покинула галерею, ее дамы и фрейлины потянулись за ней, а я вновь замыкала процессию. Напоследок я обернулась, стараясь запомнить до мельчайших деталей, как выглядит миссис Уилкинсон. Она была маленькой хрупкой женщиной с совершенно заурядными и незапоминающимися чертами лица.

Спустя две недели, когда мастерица с Соупер-Лейн появилась без предупреждения в дверях длинной узкой спальни, выделенной для постельничей и горничных леди Анны в Йоркском дворце, я не сразу узнала ее. К счастью, я была одна в комнате и могла разглядывать пришедшую столько, сколько мне заблагорассудится.

— Вы — Тэмсин Лодж? — голос миссис Уилкинсон был таким высоким, что напоминал чириканье птиц. Когда я кивнула, она сунула мне в руку маленький сверток, обернутый куском шелка и перевязанный витой шелковой лептой. — Молодой Рейф Пинкни попросил вручить это вам. Для передачи леди Анне, как он сказал.

Она смотрела на меня, склонив голову, словно любопытная сорока, и я решила тотчас развернуть сверток, дабы удовлетворить ее любопытство. В руках у меня оказалась колода карт.

— Только никому не говорите, — попросила я, — хочу сделать новогодний подарок моей госпоже.

— Положитесь на мое молчание. Я очень надеюсь, что леди Анна и в будущем не оставит меня своими милостями, коли вы замолвите за меня словечко.

Похоже, миссис Уилкинсон по своим личным соображениям влилась в ряды ярых сторонниц королевской фаворитки. Что ж, это надо будет учесть в дальнейшем. Но почему Рейф остановил свой выбор именно на таком подарке? Чем колода карг могла бы понравиться леди Анне? Азартные игры были весьма распространены при дворе, но Анна, кажется, предпочитала кости.

— Какие красивые! — вежливо сказала я. Каждая карта была расписана вручную яркими красками, а на рубашке была изображена роза — символ Тюдоров. — Передайте Рейфу Пинкни мою благодарность.

Мастерица хихикнула:

— Тут не только в красоте дело. Посмотрите внимательно на эту даму.

Я принялась разглядывать ту карту, на которую она мне указала. Женщина в одеждах королевы была изображена как живая: длинная шея, удлиненный овал лица, темные глаза и волосы, высокие скулы, большой рот, волевой подбородок — передо мной был портрет леди Анны собственной персоной, за исключением крохотной родинки сбоку на подбородке. Художник пропустил эту деталь в очевидном желании польстить своей модели, но, я думаю, поступил он так напрасно. Я слышала, как король называл это пятнышко самой верной приметой красавицы. Его величество был очарован столь крохотным изъяном не меньше, чем всеми многочисленными достоинствами своей возлюбленной.

На Новый год, который мы все встречали в Гринвиче, я, как и полагается, поднесла леди Анне этот подарок «со значением». Мне показалось, что карты ей понравились.

Церемония вручения подарков оказалась самым ярким событием рождественских торжеств, которые проходили в этом году как-то уныло. Слишком сильное напряжение было разлито в дворцовом воздухе, чтобы король, его фаворитка и придворные могли безоглядно предаваться веселью.

Все чаще и чаще в последнее время подданные короля, не страшась монаршего гнева, поднимали свой голос в защиту Екатерины Арагонской. А герцогиня Норфолкская, жена родного дяди леди Анны, покинула двор, чтобы не видеть свою племянницу на месте королевы.

Король Генрих подарил на Новый год своей возлюбленной занавеси для алькова и личных покоев, чудесно дополнявшие друг друга. Они были изготовлены из златотканой и сребротканой парчи, со вставками из малинового атласа, на которых золотом были вышиты геральдические знаки. Леди Анна презентовала его величеству набор богато украшенных копий для охоты на пиренейского вепря. Король пришел в восторг!

Этот восторг заметно поубавился, когда его величеству принесли золотую чашу — подарок от королевы Екатерины. Еще раньше король распорядился, чтобы в это Рождество никто ничего не дарил ни королеве, ни ее придворным дамам. Сам он также не послал королеве никаких подарков. И теперь он с таким неистовством обрушился на незадачливого прислужника, пытавшегося вручить ему злосчастный кубок, что безвозвратно испортил и себе, и всем нам этот веселый праздник.

 

ГЛАВА 33

 

Наступил февраль, который весь двор проводил в Хэмптон-Корте — еще одном великолепном дворце, полученном королем от кардинала Вулси. Здесь только что были закончены работы по отделке нового крыла, которое решено было назвать Банная башня. На первом этаже в башне располагались конторы дворцовых служб, кабинеты чиновников и кладовые. На втором — библиотека из двух залов и королевская сокровищница. А на третьем находилось помещение, давшее название всей этой части дворца и примыкавшее к спальне короля и его кабинету, — то была ванная комната. О ней судачил весь двор. Говорили, что там прямо в пол вделана огромная ванна с двумя кранами — из одного текла холодная вода, а из другого горячая! Я мечтала хоть одним глазком взглянуть на такую диковинку, но не имела права даже близко подходить к личным покоям короля. Нам — придворным дамам и прислуге женского пола — даже не дозволялось заходить на новую галерею, соединявшую Банную башню с опочивальней короля в старой части дворца.

Впрочем, у меня был доступ почти во все остальные помещения. Ведь никто дважды не взглянет на девушку в форменном платье, торопящуюся куда-то по дворцовым переходам, в доме, где проживает почти две тысячи человек.

Как только мне представилась возможность, я отправилась на поиски мистера Томаса Кромвеля. До меня дошли слухи, что здесь, в Хэмптон-Корте, у него есть свой кабинет. Я не видела королевского адвоката со дня нашей краткой встречи в Виндзоре. С тех пор у меня не были никаких известий о состоянии поместья Хартлейк ни от сэра Джаспера, ни от мистера Кромвеля. А ведь последний в присутствии леди Мэри Рочфорд подтвердил, что выяснит, какие действия предпринял сэр Лайонел Даггет и что за документ я подписала сразу после своего шестнадцатилетия.

Очень скоро мне должно было исполниться двадцать лет. И еще через двенадцать с небольшим месяцев я смогу вступить во все права наследства... если от этого самого наследства вообще что-нибудь осталось.

Мистер Кромвель не узнал меня. Пришлось напомнить, кто я такая.

— Ах да, — поморщился он. — Вы — наследница поместья Хартлейк и других имений в Сомерсетшире и Глостершире. Я послал человека, чтобы он разобрался в вашем деле на месте.

— И ваш человек вернулся? — я изо всех сил старалась не повышать голоса. Покровительственный тон мистера Кромвеля очень меня раздражал.

— Подождите минутку...

Я ожидала, что сейчас адвокат примется рыться в высоченных стопках документов, загромождавших его письменный стол. Некоторые из них были так высоки, что грозили обрушиться в любой момент. Вместо этого королевский законник закрыл глаза. Я заметила, как под веками у него шевелятся глазные яблоки, словно он просматривал страницу за страницей некоего гроссбуха в поисках нужных сведений. Прошла минута или две, и глаза мистера Кромвеля широко открылись.

— Вы не получали недавно писем от своей мачехи? — спросил он.

Меня как будто ударили обухом по голове, ноги мои подкосились, и я схватилась за край стола:

— От Бланш? Что с ней стряслось?

Двигаясь гораздо быстрее, чем можно было ожидать от человека столь плотного телосложения, он обошел стол, сбросил тяжеленный свод законов с одного из табуретов и усадил меня на него:

— Садитесь, мисс Лодж. И не надо слез и причитаний. Леди Лодж жива, если вы опасаетесь за ее жизнь.

— Тогда что с ней? Почему вы спросили, не получала ли я от нее писем? — Испуг мой миновал, но на смену ему пришло чувство вины. Я почти не вспоминала о Бланш все эти годы, теша себя мыслью о том, как она живет-поживает в тишине и покое своего дома в Бристоле, оставленного ей отцом.

Мистер Кромвель вновь сел за стол и принялся внимательно разглядывать меня, поигрывая пальцами сложенных перед собой рук. Затем он изрек:

— Сэр Лайонел Даггет месяц назад женился на вашей мачехе.

Я онемела от изумления. Конечно, и речи не шло о том, что Бланш и сэр Лайонел могут полюбить друг друга. Наверняка он женился на ней, чтобы завладеть ее состоянием и прибрать к рукам мое имущество, да так, чтобы я и пикнуть не смела. Отказавшись от первоначального замысла сделать меня своей женою, сэр Лайонел воспользовался другим способом. Он явно собирался сыграть на моей привязанности к мачехе. Жена всецело находится во власти мужа, значит, во имя благополучия Бланш я должна буду прекратить оспаривать его притязания на мое наследство.

— Естественно предположить, — продолжал мистер Кромвель, подтверждая мои выводы, — что коль скоро вам еще не исполнился двадцать один год, вы, оставаясь на службе при дворе, позволите вашему новому отчиму управлять вашими поместьями.

— Значит, я не могу подать на него в суд?

Мистер Кромвель сощурил глаза и внимательно посмотрел на меня:

— Вы, должны быть довольны тем, что столь уважаемый джентльмен будет и впредь заботиться о ваших интересах.

Я с трудом сдержала себя, чтобы не высказать мистеру Кромвелю все, что я думаю о нем и сэре Лайонеле. Я лишь поблагодарила королевского адвоката за его совет и выскочила вон. Чувства захлестнули меня уже в коридоре, за дверями его кабинета. Из глаз хлынули слезы, и я побежала, не разбирая дороги и чуть не сбив с ног проходящего мимо стражника. Тот со смехом отстранился и пошел своей дорогой на дворцовую кухню. Я осталась стоять там, где он оставил меня, трепеща от отчаянья, горя и гнева. Никогда еще я не чувствовала себя более беспомощной, чем сейчас. Я оказалась всего лишь пешкой в коварной игре, разменной монетой, переходящей из рук в руки.

Я не сомневалась, что сэр Лайонел подкупил Кромвеля, а тот посулил не давать делу хода. Как же еще объяснить вдруг возникшее у него благожелательное отношение к моему опекуну?

Я ничего не могла сделать, чтобы помочь Бланш. Если попытаться найти другого адвоката и попробовать с его помощью получить обратно свои земли, мне придется оставить двор и вернуться в Хартлейк. А я не могла бросить службу у леди Анны, когда наконец-то мне удалось более или менее расположить королевскую фаворитку к себе. С того самого дня, как я вручила леди Анне в подарок игральные карты, она очень подобрела ко мне. Если я уйду, то нарушу клятву служить принцессе Марии и защищать ее.

Через несколько дней я получила письмо от сэра Лайонела. Начав его читать, я сразу поняла, почему помощник священника, которого столь уважала моя мачеха, так и не ответил мне. Сэр Джаспер умер в ноябре. Дочитав послание сэра Лайонела до конца, я скомкала письмо и подавила в себе желание разразиться самыми отборными ругательствами. Каким-то образом мое письмо сэру Джасперу после его смерти попало в руки сэра Лайонела. И мой опекун, столкнувшись с тем, что я заинтересовалась судьбой своего наследства, сделал ответный ход. Ему удалось убедить или заставить мою мачеху выйти за него. А теперь он мог сделать с Бланш все, что угодно: избивать, не выпускать из дома, морить голодом — никто его не остановит. «Муж жену учит», — только и скажут люди. И он сполна воспользуется своей властью над новой женой, ежели я причиню ему хоть малейшие неприятности.

С особой тщательностью я разгладила письмо и перечитала одну фразу в нем, от которой у меня мурашки побежали по телу. Сэр Лайонел аккуратно подбирал слова, но его намек был так же прозрачен, как вода чистого пруда в спокойный летний день: «Ваша мачеха и ваши земли будут в полной безопасности под моим попечением, коль скоро вы ныне и впредь будете поддерживать меня при дворе».

 

ГЛАВА 34

 

Единственным заслуживающим внимание событием в последующие несколько месяцев стала состоявшаяся в апреле свадьба графа Саррея[103] и леди Фрэнсис де Вэр[104], дочери графа Оксфорда. Герцогиня Норфолкская, мать Саррея, была против этого брака на том основании, что леди Фрэнсис не имела состояния. Но леди Анна поддержала этот союз, и новая графиня Саррей вошла в число придворных дам королевской фаворитки.

В июле двор отправился в летнее путешествие из Хэмптон-Корта в Вудсток и Эбингдон, а затем в сторону Ноттингэма. Новый посол Франции Жиль де ла Поммерэ[105] сопровождал короля в этом путешествии как его почетный гость. Как обычно, основным времяпрепровождением его величества и придворных была охота; на оленя с арбалетом и на зайца с гончими. Но кое-что изменилось: если раньше по пути следования королевского двора собирались толпы, приветствовавшие его величество и особенно королеву Екатерину, то сейчас те, кто выходил навстречу королевскому поезду, были настроены враждебно по отношению к леди Анне. Стоило этим людям завидеть ее, как они свистели, улюлюкали, а иногда и выкрикивали оскорбления. Королю приходилось делать вид, что он их не замечает — нарушителей порядка было так много, что схватить их всех не представлялось возможным.

Помимо недопустимого поведения подданных, настроение королю портила и мучившая его в то лето зубная боль. Не знаю, по какому маршруту изначально должен был бы тем летом двигаться королевский двор, если бы появление леди Анны как будущей королевы встречалось криками ликования, но в августе мы повернули обратно. Когда мы достигли поместья Хэнгворт в Миддлсексе неподалеку от Хэмптон-Корта, нам сообщили, что король и леди Анна останутся здесь до конца лета.

К тому времени король уже подарил дом и землю, на которой он стоял, леди Анне. И теперь Поммерэ стал ее почетным гостем. Сделано это было явно для того, чтобы подготовить почву для «секретного» визита короля во Францию.

Окруженный рвом дом красного кирпича, стоявший в центре поместья Хэнгворт, был красив и очень удобен. Он был перестроен отцом короля, а его величество приказал заново его отделать, перед тем как подарить своей фаворитке. Среди прочего, ворота поместья были украшены терракотовыми барельефами, привезенными из Хэмптон-Корта. В большом зале поставили новую мебель, включая огромный стол для придворных дам леди Анны.

Поместье процветало: здесь выращивали клубнику, знаменитую во всем графстве, а к аккуратным грядкам по мостикам и переходам можно было пройти прямо из дома. Тут же располагались птичник, фруктовый сад, несколько прудов, где разводили рыбу. В отдалении раскинулся живописный парк. Я старалась как можно больше времени проводить на свежем воздухе, но чаще всего оставалась в четырех стенах, среди тяжелого аромата крепких духов, принужденного смеха придворных, в атмосфере интриг и опасностей. Были ли эти опасности реальными или воображаемыми, я сказать не могла.

Леди Анна с удовольствием пользовалась моими услугами, однако я еще не стала для нее незаменимой и не знала, как этого добиться. Мой день всегда начинался одинаково: я являлась в спальню леди Анны, дабы присутствовать и помогать при ее утреннем туалете. Однажды утром в середине августа я, как обычно, готовилась принять из рук камеристки пеньюар зеленого дамаста, подаренный Анне королем, который в этот час заменялся парадным платьем. Этот утренний наряд был не так красив, как роскошный халат из черного шелка, отороченный бархатом и подбитый черной тафтой, но гораздо лучше подходил для ежедневной носки.

В этот момент леди Анна начала жаловаться своей сестре на французского посла. Если ей что-то не нравилось, как часто случалось, она не стеснялась давать волю языку в четырех стенах собственных покоев. Вот и теперь она негодовала:

— Я уже подарила этому человеку одну из своих лучших борзых, а еще охотничий костюм, шляпу и рог. А он потчует меня рассказами о том, что Маргарита Ангулемская[106] все еще нездорова и не может сопровождать своего брата короля Франциска в Кале. Если при встрече королей не будет присутствовать от Франции дама благородных кровей и соответствующего ранга, то и мне нельзя будет там находиться.

— Принцесса Маргарита не виновата в том, что заболела, — попыталась успокоить сестру леди Мэри.

— Она здорова как бык и таким образом намекает, что недовольна намерением Генриха жениться на мне.

— Что ж, тогда король Франциск найдет другую столь же знатную особу.

— Какую? Королева Франции не в счет. Она — племянница Екатерины[107].

Леди Мэри передала мне пеньюар. Мягкая ткань легкими складками легла на мои руки, и я вдохнула терпкий запах мускуса, который леди Анна теперь предпочитала всем другим ароматам.

— Может быть, там будет герцогиня Вандомская?[108] — предположила леди Мэри.

Я должна была тотчас унести переданный мне пеньюар, однако замешкалась, ибо любопытство победило здравый смысл.

Леди Анна могла надавать прислуге затрещин, если та не была достаточно расторопной. И со мной она бы не стала церемониться. Однако же я осталась и увидела, как лицо королевской фаворитки покраснело от гнева:

— Эта шлюха? Ты что, думаешь, я хочу, чтобы люди нас сравнивали? Необходимо, чтобы этот визит во Францию проходил с соблюдением всех требований этикета!

— Может, и лучше, если никаких дам ни с одной из сторон не будет?

В ответ на эти слова леди Мэри ее сестра лишь бросила на нее сердитый взгляд.

— Подумай, Анна, — быстро добавила леди Мэри, — ты сможешь находиться рядом с Генрихом в Кале, где тебя и посетит король Франциск после того, как первая встреча монархов пройдет на французской земле[109].

— Этого недостаточно. Я заслуживаю того, чтобы меня признали как будущую королеву Англии. Нужно придумать что-то еще, чтобы завоевать расположение этого чертова лягушатника-посла.

Она протянула руку, не глядя взяла из ларца со сластями, стоявшего рядом на столике, пригоршню миндаля в сахаре и принялась его грызть. Все дамы при дворе обожали это лакомство, и я не составляла исключения, однако не могла себе позволить такое дорогое угощение.

Я призвала на помощь все свое мужество и предложила:

— Подарите послу хорошую охотничью лошадь, чтобы он мог угнаться за своей борзой.

«Даже король может не устоять перед великолепным скакуном, как я уже имела несчастье убедиться», — добавила я про себя, вспомнив Светоча Хартлейка. Стоит отметить, что в конюшне леди Анны были отличные лошади, которых она покупала в Ирландии.

Анна повернулась и обожгла меня пронзительным взглядом своих темных глаз, от которого меня бросило сначала в жар, а потом в холод. Неужели я навлекла на себя ее гнев? Однако, если королевской фаворитке удавалось сдержать свой буйный нрав, ум ее мог соперничать только с ее дальновидностью. Она поразмыслила и важно изрекла:

— Возможно, это не такая уж глупая затея... — а потом, усмехнувшись, вздернула бровь и спросила: — Есть ли у тебя еще какие-нибудь мысли, Томасина Лодж?

И тут я выпалила, даже не задумываясь о том, какие последствия могут иметь мои слова:

— Вы, миледи, можете попросить короля дать вам титул, коим будете владеть, находясь в своем праве. Титул, который сделает вас равной любой высокородной даме Франции или, если уж на то пошло, Англии.

 

ГЛАВА 35

 

Первого сентября 1532 года от Рождества Христова леди Анне Рочфорд, ранее известной как мисс Анна Болейн, на церемонии в Виндзорском замке был пожалован титул маркизы Пембрук в своем праве[110]. Новоявленная маркиза не забыла, кто из ее свиты подал ей идею попросить его величество возвести ее в пэрское достоинство, чтобы она могла прибыть на встречу с королем Франции. И когда леди Анна увеличила штат своих фрейлин, в их числе оказалась и я. Так она меня вознаградила. Нам всем были сшиты платья синего и пурпурного цветов — именно эти цвета королевская фаворитка сделала своими. Она велела заново обставить и украсить свои покои при дворе. Но это ее не удовлетворило, ибо она хотела большего: уже не первый год она стремилась стать королевой Англии.

Король открыто заговорил о том, что желает сочетаться браком с новоиспеченной маркизой. А сама Анна надеялась стать королевой уже в этом месяце и не делала из этого секрета. Однако человек предполагает, а Бог располагает... Подданные короля по-прежнему противились новой женитьбе, а Папа не давал своего разрешения на признание союза Генриха и Екатерины недействительным.

Анна нервничала и срывала свое раздражение на слугах. Если раньше она умела заставить свой голос звучать нежно и певуче, то теперь чуть что срывалась на визг. Приказы не отдавались, а выкрикивались, а коли выполнялись не так быстро, как хотелось нашей госпоже, то расплата следовала немедленно. Очень скоро я научилась ловко уклоняться от летящих предметов, но дважды получала от миледи маркизы оплеухи за дерзость.

Только связь, которую я поддерживала с принцессой Марией, давала мне опору среди той круговерти перемен, которая закрутила всех нас. Я не решалась заводить друзей среди приближенных леди Анны из боязни предательства. Я даже не могла открыться Эдит — она была девушкой простой и безыскусной и по неведению могла проговориться кому угодно. Вместо этого я позволила ей думать, что завела отчаянный и совершенно неподобающий моему положению роман с Рейфом Пинкни. То был предлог, чтобы видеться с ним как можно чаше.

Как и предсказывал Рейф, миссис Уилкинсон с удовольствием принимала его помощь в доставке шелковых лент и тесьмы ко двору. Мы с ним встречались в любом месте и в любое время, где и когда нам предоставлялась возможность, и обменивались новостями, хотя иногда делиться было особо нечем. К неудовольствию королевской фаворитки, в ее делах наступил застой. Дни проходили за днями, и ничего не происходило.

Арена для рыцарских турниров в Гринвиче оказалась идеальным местом для наших с Рейфом тайных свиданий. Либо там не было вообще никого, кроме нас, либо в то время, когда рыцари выезжали на ристалище, чтобы совершенствоваться в искусстве брать препятствии или вести поединок, на трибунах толпилось столько зрителей, что наше присутствие оставалось незамеченным.

— Принцесса сейчас живет в замке Байнард, — сказал мне Рейф как-то солнечным днем в конце сентября, когда мы с ним притворялись, что наблюдаем за двумя противниками, орудовавшими друг против друга копьями с затупленными концами.

— Значит, она в Лондоне? — удивленно спросила я. До нас вести о прибытии принцессы в столицу пока не дошли.

Рейф кивнул:

— Она приехала вчера.

— Как ты думаешь, ее пригласят ко двору?

— Мария Витторио просила передать тебе, что король попросил ее высочество оказать ему честь и осмотреть его новый дворец, который он строит рядом с Йоркским дворцом.

— А вот об этом я кое-что знаю. Госпожа маркиза весьма недовольна этим новым начинанием короля, — я не смогла сдержать улыбки, вспомнив, как леди Анна рвала и метала, услышав о том, что его величество собирается сделать новый дворец лондонской резиденцией для обоих своих детей — Марии и Генри Фицроя.

Я рассказала об этом Рейфу, но тот не разделил моего веселья:

— Получается, что король Генрих считает их обоих незаконнорожденными.

— Об этом я как-то не подумала... В любом случае принцессе нельзя гневить своего родителя, а, напротив, следует приложить все усилия, чтобы задобрить его. Предупреди ее высочество, что ей в разговорах с королем лучше вообще не упоминать свою мать, как бы ей ни хотелось испросить у его величества позволения навестить королеву.

— Ты права, я так и сделаю.

Глаза наши встретились. Каким-то образом во время этих наших кратких и редких свиданий мы научились понимать друг друга с полуслова. Иногда мы буквально читали мысли друг друга, так случилось и в этот раз. Неведомая сила неудержимо повлекла меня к Рейфу. «Хочу, чтоб каждое слово той сказки о нашей любви, которую я придумала для Эдит, было правдой...» — успела подумать я.

Звон мечей на ристалище заставил меня очнуться и вернул к действительности. Я быстро натянула на голову капюшон, пробормотала, что меня уже, должно быть, хватились в покоях леди Анны, и убежала.

На следующий день, когда я украшала французским чепцом пышные темные кудри моей госпожи, леди Анна сама заговорила на тему, которую мы накануне обсуждали с Рейфом — о желании принцессы провести день в обществе своего отца.

— Мне не нравится, что Генрих хочет остаться с дочерью наедине, — раздраженно начала она.

— Не волнуйся, Анна, — попыталась успокоить ее леди Мэри Рочфорд. — Король любит только тебя. Он ведь всего лишь собирается прогуляться со своей дочерью по полям, где намерен развернуть строительство. Почему бы нет? Тебе от этого не будет никакого вреда.

— Мне наплевать, кто где гуляет, но не все равно, кто что болтает! — взорвалась Анна. — Очень хотелось бы знать, о чем эти двое будут говорить друг с другом. Бьюсь об заклад, Генрих мне этого не скажет, особенно если эта несносная девчонка по обыкновению начнет ему вливать в уши свой яд.

При упоминании яда я вздрогнула и уронила булавки, которые подбирала с пола. Анна резко обернулась и посмотрела на меня с раздражением. А затем вдруг заулыбалась и промолвила сладким голосом, от которого у меня мурашки побежали по телу:

— Тэмсин, дорогуша, ты ведь много лет служила принцессе.

— Да, миледи, немало, но потом мне удалось перейти на вашу службу.

— Но вы расстались дружески?

— Да, миледи, насколько это было возможно. Я постаралась убедить принцессу Марию, что перехожу в вашу свиту по решению своего опекуна.

Анна рассмеялась, вспомнив историю о том, как я целых два года считала сэра Лайонела своим опекуном, каковым он давно не являлся. А потом спросила:

— Так, значит, Мария не знает, что могла бы, будь на то ее воля, не отпускать тебя ко мне?

— Ее высочество — девушка очень ученая, но совсем не знает жизни.

К сожалению, это было правдой, хотя я и чувствовала себя предательницей, выдавая этот секрет принцессы Анне Болейн.

— Ну что ж, — промолвила меж тем миледи маркиза. — Ты встретишься со своей прежней хозяйкой и выскажешь ей свое почтение. И еще — ты будешь сопровождать короля в Сент-Джеймский дворец, а когда вернешься, перескажешь мне каждое словечко, которым его величество и принцесса обменяются друг с другом.

Ликуя в душе, я склонилась в глубоком поклоне, чтобы мое лицо меня не выдало. Это поручение могло служить доказательством того, что я наконец-то завоевала доверие королевской фаворитки. И самое приятное — у меня появилась возможность вновь увидеть принцессу Марию.

«Дворец-Святого-Джеймса-в-Полях» — так король Генрих назвал новые здания, возводимые по его приказу рядом с Йоркским дворцом. Мы поднялись по реке вверх от Гринвича на одной из малых королевских барок, так как его величество взял с собой лишь немногих приближенных. Он не возражал против моего присутствия, но и не обращал на меня никакого внимания.

В Лондоне мы простояли в шлюзе достаточно долго, чтобы взять на борт принцессу и сопровождавших ее придворных дам, а затем на веслах обошли излучину Темзы и пристали к дворцовой пристани. Из-за своей близорукости принцесса Мария не сразу меня узнала, а когда поняла, кто я, то ее первым порывом было заговорить со мной. Однако она подавила его и принялась озираться по сторонам, вглядываясь в окружающие нас лица. У меня защемило сердце от этих признаков крайней осторожности. Невинной и наивной девочки, которую я когда-то встретила в Торнбери, больше не было. Оставаясь чистой душой, принцесса на собственном горьком опыте поняла, что должна постоянно быть начеку и не может никому доверять.

Я быстро сделала реверанс и позволила себе заговорить первой:

— Ваше высочество, примите мое почтение. Как приятно видеть вас в добром здравии.

— Здравствуй, Тэмсин, — Мария слегка кивнула мне, как и полагалось особе королевской крови, — надеюсь, тебе нравится твоя новая должность.

— Я довольна, ваше высочество, — только и сказала я.

Губы принцессы задрожали от легкой улыбки, показавшей мне, что она знает: я по-прежнему ее преданная служанка, а все остальное — лишь видимость и притворство. Больше нам разговаривать не стоило — слишком много людей толпилось вокруг. До меня вдруг дошло, что любой из них может быть шпионом леди Анны. Любое слово, сказанное мной, станет известно моей нынешней хозяйке.

Когда мы сошли на берег, нас уже ждали лошади. В сопровождении лишь горстки слуг, в числе которых была и я, король и принцесса выехали в поля за поместьем, примыкавшем к Йоркскому дворцу. Хотя я ехала достаточно близко, чтобы слышать, о чем говорили отец и дочь, я не собиралась ни единой живой душе пересказывать содержание их разговора. Я внимательно слушала лишь с одной целью — выбрать то, что я потом без ущерба для принцессы смогу передать маркизе, дабы сохранить ее доверие. Я не собиралась предавать свою истинную госпожу, а значит, ни в коем случае не должна была сообщать леди Анне ничего важного.

Честно говоря, отец и дочь почти не затрагивали личных тем. Король не спросил мнения принцессы о его готовящемся браке, а имя королевы Екатерины вообще не упоминалось. Вместо этого его величество пустился во всех подробностях рассказывать Марии о новом строительстве. Оказывается, он приобрел старинную Сент-Джеймскую лечебницу, в которой содержали прокаженных, назначил пенсию немногим оставшимся больным, чтобы те могли спокойно дожить свой век в другом месте, и снес старые здания. Над воротами в новый дворец он, насколько я поняла, распорядился возвести дом для привратников, украшенный восьмиугольными башенками.

— На этих башенках будут барельефы о изображением розы Тюдоров и вензелем с переплетением инициалов Г и А[111], — увлеченно говорил король дочери.

Принцесса слегка побледнела, получив очередное свидетельство скорого нового брака короля, но вежливо ответила:

— Продолжайте ваш рассказ, отец, мне очень интересно.

Его величество показал дочери, где раскинется каждый из четырех дворов, поведал, какие здания будут их окружать, точно указал местоположение королевских покоев, дворцовой церкви, теннисных кортов и арены для рыцарских турниров.

— Я распорядился осушить почти шестьдесят акров[112] болота, — продолжал он, — чтобы разбить парк. В нем будут водиться олени. А мои охотничьи угодья протянутся до самого Хэмпстед-Хита и Ислингтона.

Принцесса Мария выказала приличествующий случаю интерес к грандиозным планам отца, но меня, признаться, его рассказ утомил. Однако я смогла без изъятий и с множеством скучных деталей передать его леди Анне, когда вернулась в Гринвич.

Миледи маркиза тотчас пришла в бешенство от того, что мне не удалось выведать ничего полезного. Стоило мне замолчать, как она накинулась на меня с упреками:

— Что за нудными историями ты меня здесь пичкаешь? А еще считаешься искусной рассказчицей...

Уязвленная в самое сердце, я не преминула возразить:

— Придуманные истории всегда более занимательны, чем пересказ реальных событий. Действительность суха, а сказки — они вдохновляют, возбуждают любопытство...

Губы леди Анны изогнулись в презрительной ухмылке.

— Тогда потешь меня выдумкой. Да такой, чтобы у меня дух захватило, и не только у меня, а еще кое у кого, кого мне понадобится вдохновить и возбудить!

Я не поняла, что она имеет в виду, однако тут же выполнила ее приказ и завела старинную повесть о прекрасных девушках, феях и колдунах, утерянных сокровищах и чудесах.

 

ГЛАВА 36

 

Седьмого октября король Генрих и его возлюбленная отбыли из Гринвича с большой свитой. В нее входили тридцать дам и девиц, которые должны были прислуживать миледи маркизе во Франции. Я напрасно волновалась, что меня не возьмут: леди Анна забрала с собой в путешествие почти всех женщин своего двора, добавив к ним несколько придворных дам благороднейших кровей для пущей важности.

По дороге в Дувр мы провели первую ночь в Стоун-Мэноре в Кенте, вторую — в Шерленде на острове Шиппи, а третью — в Кентербери. Одиннадцатого октября мы отплыли в Кале. Король и леди Анна взошли на борт судна, называвшегося «Ласточкой», на него же погрузились и мы — фрейлины миледи маркизы. Если бы я все еще оставалась постельничей Анны, мне пришлось бы довольствоваться менее изысканным обществом и суденышком поплоше.

Я никогда раньше не путешествовала по морю, и мой первый опыт мне совсем не понравился, хотя погода нам благоприятствовала. Дул попутный ветер, и мы достигли Кале меньше чем за пять часов. Одетые в синий и пурпурный — цвета маркизы, — мы сошли с корабля и длинной процессией растянулись по мощеным улицам, застроенным высокими и узкими домами. Первая остановка была у нас в церкви Святого Николая, покровителя моряков, где мы возблагодарили Бога за наше благополучное плаванье. Далее мы проследовали в Казначейство — самый большой и красивый дом в Английском анклаве (как называли Кале и его окрестности), где госпоже маркизе было предоставлено целых семь комнат. Одна из этих комнат соединялась дверью со спальней короля. Мне не удалось подробно рассмотреть убранство последней, но я успела увидеть альков зеленого бархата и огромную кровать.

Все придворные дамы и фрейлины, сопровождавшие маркизу, были уверены, что король женится на ней во время их пребывания в Кале. Да и сама королевская фаворитка ожидала стать королевой в самом недалеком будущем, и даже щеголяла в драгоценностях, когда-то принадлежавших Екатерине Арагонской. Впрочем, никакой подготовки к свадьбе не велось, и первые десять дней в Английском анклаве были посвящены охоте с гончими и соколами, игре в карты и кости и, конечно, бесконечным пирам и прочим увеселениям. Коннетабль Франции[113] прислал невиданные яства для королевского стола: от груш и винограда до морских деликатесов.

Двадцать первого октября двое великих королей встретились в Сэндингфилде на границе Английского анклава и французских земель. Ни единой женщины на этом свидании монархов не должно было быть, но нам позволили наблюдать, как король Генрих выезжает из Кале. В лучах неожиданно яркого осеннего солнца он являл собой необыкновенно величественную фигуру. На темно-красном бархатном камзоле короля сверкали драгоценности и жемчуга. Сопровождали английского властителя сто сорок дворян и сорок стражников.

Миледи маркиза смотрела вслед королю и его эскорту, пока они не скрылись из виду, а потом со вздохом повернулась к своим придворным дамам. Ей предстояло пережить четыре долгих дня в ожидании возвращения Генриха.

— Как жаль, что его величество забрал с собой всех мало-мальски интересных джентльменов, — пожаловалась она своей сестре.

— А ты не находишь юного Генри Фицроя интересным? — поддразнила Анну леди Мэри, указывая на герцога Ричмонда, незаконного сына короля от Бесси Блаунт. Мальчику было всего тринадцать лет, и король намеревался представить его Франциску, когда оба монарха вернутся в Кале. Пока же мальчика оставили с женщинами.

— Мы должны подумать о том, чтобы женить его на одной из наших кузин, например на леди Мэри Говард, — тут же начала строить планы миледи маркиза.

Одна из фрейлин Анны, Бесс Холанд, стоявшая рядом со мной, рассмеялась:

— Представляю, как это обрадует высокочтимую и благородную мать леди Мэри!

На лице Анны появилась довольная улыбка, как у кошки, добравшейся до миски со сметаной. Королевская фаворитка обожала устраивать браки, хотя день ее собственной свадьбы так пока и не был назначен.

Леди Мэри Говард была сестрою того самого графа Саррея, чьей женитьбе на леди Фрэнсис де Вэр маркиза весьма способствовала. «Действительно ли Анна так любит устраивать чужую жизнь, — подумала я, — или ей доставляет удовольствие досаждать герцогине Норфолкской, ее тетке по мужу, которая из чувства верности королеве Екатерине отказалась оставаться при дворе, когда законная королева была отправлена в ссылку своим супругом». В одном я была уверена: Бесс Холланд получила место в свите Анны только потому, что последней хотелось позлить герцогиню — сия новоиспеченная фрейлина много лет была любовницей герцога Норфолка.

Мне нравилась Бесс — возможно, потому, что она, как и я, воспитывалась в деревенском поместье, среди сельских дворян, и не задирала нос. Подобно Анне, она стремилась к богатству и не скрывала, что хочет обеспечить себя на случай, если прискучит герцогу. Подобно сороке-воровке Бесс обожала все яркое и блестящее, отдавая явное предпочтение драгоценностям. При этом по натуре мисс Холланд была девушкой жизнерадостной и веселой, большой любительницей всевозможных развлечений. Впрочем, такими же были и две другие фрейлины, с которыми я делила как обязанности, так и часы досуга: Энн Гейнсфорд и Энн Сэвидж. Мне приходилось соблюдать осторожность, общаясь со всеми ними, потому что они долгое время служили леди Анне и были верны ей. Впрочем, эти обе Энн в подруги и не набивались. Надо отдать им должное, они и не насмехались надо мной, и не кичились своим положением, что меня вполне устраивало.

Двадцать пятого октября оба монарха въехали в Кале. Их вышли встречать все — от слуг в коричневых ливреях и красных шляпах до солдат в красно-синих мундирах. Король Англии был одет с немыслимой роскошью — поверх украшенного рубинами и алмазами камзола был наброшен парчовый плащ, казавшийся сделанным из чистого золота. Когда кавалькада всадников въехала в город, три тысячи орудий дали одновременный приветственный залп, оглушивший всех нас. Короля Франции с почетом сопроводили в Стейпл-Инн на главной площади Кале, где он должен был ночевать, однако, надо признаться, выглядел правитель Франции не столь представительно на фоне своего английского собрата.

В тот же вечер король Франциск отправил мэра Парижа к леди Анне с подарком — огромным бриллиантом. Маркиза была заметно польщена таким знаком внимания, но этот подарок не мог сгладить того прискорбного для ее гордости факта, что ни одна из благородных французских дам не сопровождала Франциска в Кале. Соответственно, как того требовал этикет, все дамы и девицы в свите короля Англии должны были держаться на вторых ролях.

В воскресенье, двадцать седьмого октября, король Генрих давал большой пир в Казначействе. Перед тем как торжественно встречать на правах хозяина своего союзника, он пришел в покои леди Анны. Маркиза радостно его приветствовала.

— Это — знаменитый рубин Черного Принца?[114] — спросила она, указывая на огромный красный камень размером с гусиное яйцо. Он был частью ожерелья, состоявшего из крупных рубинов, подобранных одна к одной жемчужин и сверкающих бриллиантов. Красота его почти затмевала великолепие пурпурного наряда короля, шитого золотом.

— Да, это тот самый камень, — с улыбкой ответил король своей возлюбленной.

Я украдкой наблюдала за его величеством, пока он тихо беседовал с леди Анной. Даже не будь он королем, он все равно был мужчиной, притягивающим к себе сердца. Он казался благородным рыцарем из тех старинных легенд, которые я так любила пересказывать. В нем были величие и утонченность, сила и царственность. Признаю, что я, как, наверное, любая женщина при дворе, была немного влюблена в нашего монарха.

Как только король вышел из покоев леди Анны, началась суета, обычно предшествующая каждому дворцовому празднику, а сейчас удесятеренная в связи с важностью момента. Для вечернего маскарада были сшиты роскошные костюмы свободного покроя из золотой парчи со вставками из золотого кружева. Они дополнялись одеваемыми сверху перевязями из малинового атласа, расшитыми серебром. Одно из этих драгоценных платьев предназначалось для маркизы, остальные — для шести придворных дам, которым выпала особая честь сопровождать леди Анну в Кале и участвовать в вечернем пиршестве. Ими были леди Дороти Говард, дочь деда леди Анны от его второго брака, в замужестве графиня Дерби; леди Лайл, жена виконта Артура Плантагенета, побочного сына короля Эдуарда IV; виконтесса и дочь барона леди Джейн Рочфорд[115], жена Джорджа Болейна, брата леди Анны; леди Фицуолтер, сестра графини Дарби, супруга барона, которому предстояло наследовать графский титул; леди Мэри Рочфорд, дочь графа, и, наконец, Элизабет Уоллоп. Ее отец, как и мой, был простым рыцарем, но замужем она была за английским послом во Франции.

Поскольку столь знатные особы даже на маскараде не могли передвигаться без почетного эскорта, мы — четыре фрейлины — должны были сопровождать их. Мой костюм был сделан из малинового атласа с накидкой из темно-зеленого льняного батиста.

Мы были давно готовы, но должны были ждать, пока оба короля отужинают. На пиршественный стол подали сто семьдесят различных блюд, поэтому знак, по которому мы должны были начать наш танец, запаздывал.

Наконец заиграла музыка, и мы вошли в пиршественные покои, скрывая лица за разукрашенными масками. В огромном зале было светло как днем. Я насчитала двадцать серебряных канделябров, и в каждом было не меньше сотни восковых свечей. Канделябры были вделаны в стены, обитые серебряной парчой, в которой отражался свет свечей. Стены также были украшены венками, свитыми из золотой парчи и усыпанными драгоценными камнями и жемчугом.

Когда мы вошли, наступила тишина, которая затем была нарушена радостными возгласами, стоило семи дамам начать свой танец. Король Генрих сиял. Он был посвящен в замысел своей возлюбленной и радовался его успеху, как ребенок. Король Франциск казался слегка смущенным.

Когда танец закончился, маркиза смело поднялась на возвышение, где стоял стол с почетными гостями, и на безупречном французском пригласила короля Франции спуститься и станцевать с ней. Остальные дамы также выбрали себе кавалеров среди принцев и пэров Франции, сидевших за этим «высоким столом», а фрейлины довольствовались дворянами попроще. Я пригласила какого-то француза, которого выбрала совершенно случайно. Я так и не узнала его имени, но танцор он был хоть куда. Мне так понравилось выписывать сложные фигуры танца вместе с ним, что я чуть не забыла о цели нашего маскарада.

Мы прошлись, в двух паванах и закончили гальярдой[116], когда король Генрих, как будто бы повинуясь внезапному порыву, отвел в сторону руку Анны, державшую маску. Король Франции изобразил удивление, хотя, по-моему, он прекрасно знал, с кем танцует. Возможно, он узнал леди Анну еще и потому, что сестры Болейн в юности много времени провели при французском дворе.

Сняв маски, мы продолжали танцевать, а леди Анна и король Франциск присели на скамью под окном, где продолжали почти час вести оживленную беседу. Переливчатый смех маркизы свидетельствовал о том, что она наслаждается обществом повелителя соседней страны. Постепенно Генрих мрачнел все больше и больше. Наконец он не выдержал и прервал их разговор, прямо заявив французскому монарху, что тому пора отправляться в Стейпл-Инн. Генрих лично проводил Франциска, дабы убедиться, что король Франции действительно ушел и не вернется.

Ревность короля удивила меня, хотя, возможно, леди Анна нарочно вызвала ее. Во всяком случае, она выглядела очень довольной тем, как повел себя Генрих.

Когда маркиза вернулась в свои покои, то я уже была там, чтобы помочь ей снять маскарадный костюм и переодеться в шикарный черный шелковый пеньюар. Она отослала всех своих служанок, оставив только свою сестру и меня.

— Сыграем в карты, — объявила маркиза. Я сняла накидку и осталась в малиновом атласном платье. Леди Мэри не стала менять наряд из золотой парчи. В течение следующего часа я проиграла в «Папу Иоанна» гораздо больше, чем могла себе позволить, и закончила тем, что поставила на кон свое жалованье за следующие три месяца.

— Она с нами? — задала своей сестре довольно странный вопрос леди Анна, тасуя колоду перед следующей сдачей.

Сердце мое затрепетало. Что хочет узнать королевская фаворитка? Неужели она усомнилась в моей верности? Я всегда вела себя очень осторожно, но любая мелочь или промашка могли меня выдать. Но тут леди Мэри кивнула, и я смогла вновь вздохнуть свободно.

— Я не сомневаюсь в искренности Тэмсин, — произнесла она своим тихим и нежным голосом. — Ты можешь доверять ей. Она не выдаст твои секреты.

— Отлично, — неожиданно отбросив карты, леди Анна встала из-за стола и потянулась с грацией кошки. — Поклянись мне, Тэмсин, что ты никому не скажешь о том, что увидишь и услышишь сегодня ночью в этой комнате, если только я не потребую от тебя нарушить этот обет. Клянешься?

Что еще я могла сделать? Я кивнула и, не краснея и не заикаясь, принесла требуемую клятву.

Тут дверь, соединяющая покои леди Анны со спальней короля открылась, и Генрих вошел к нам. В мгновение ока он уже держал в объятиях свою возлюбленную.

— Дорогая моя, — прошептал король.

Страсть, обуявшая этих двоих, была столь явной, что лицо мое запылало. Если бы мне не велели остаться, я бы тотчас убежала в соседний покой. На лице леди Мэри отразилось такое же, как и у меня, смущение и еще какое-то чувство. Очень скоро я поняла, что то была зависть. Если слухи были правдивыми, раньше эта страсть короля была обращена на нее. Ее, а не ее сестру он когда-то желал с тем же пылом.

— Ты готова принести брачные обеты? — спросил король у Анны. Я вздрогнула и побледнела.

Леди Анна только улыбнулась своему возлюбленному и кивнула.

— Здесь и сейчас я беру тебя, Анна, в свои законные жены, — произнес король Англии.

— А я беру тебя, Генрих, в свои законные мужья, — твердым и звонким голосом ответила маркиза.

Громовой хохот короля встретил эти слова:

— Свершилось, Анна. Мы заключили наш брак per verba depraesenti[117] и перед свидетелями. Когда мы осуществим наши брачные отношения, то ты станешь моей, а я твоим, и да будет так, пока смерть не разлучит нас. И ни Божьи заповеди, ни воля людей не разорвут наш союз.

Слава Всевышнему, нам с леди Мэри не нужно было присутствовать, чтобы засвидетельствовать то, что произойдет дальше между этими двоими. Меня, лишившуюся дара речи, леди Мэри просто увела прочь. Для короля и его супруги наш уход остался незамеченным.

Голова моя кружилась. Значит, король все-таки женился на Анне... И я была тому свидетельницей, но до сих пор не могла в это поверить... Неверной походкой я двинулась в сторону комнаты, отведенной фрейлинам.

Леди Мэри схватила меня за руку и отвела в сторону, чтобы нас не услышали те, кто еще не лег спать.

— Я поручилась за твою верность, Тэмсин, — напомнила она мне. — Постарайся сделать так, чтобы мне не пришлось жалеть об этом. Если хоть что-то выйдет наружу, Анна будет знать, кого обвинять.

— Я никогда никому ничего не скажу, — пообещала я. Мне даже думать не хотелось об увиденном, не то что говорить.

Получалось, что король сдержал данное им много лет назад обещание и все-таки взял в жены ту, с которой находился в незаконной связи. Пока он не сделал этого последнего шага, оставалась надежда, хоть и слабая, что Анна Болейн ему прискучит и он, возможно, вернется к королеве Екатерине.

Теперь эта надежда умерла. Церемония, пусть и тайная, была столь же действительной, как если бы ее совершил священник.

И помогла в ее осуществлении я — тайная сторонница принцессы.

И пусть теперь никто не усомнится в моей верности новой королеве, что с того? Для достижения сомнительной цели, оказавшись в милости у королевской фаворитки, я предала принцессу Марию самым непростительным из всех возможных способов.

 

ГЛАВА 37

 

Спустя два дня Генрих лично проводил короля Франциска до границы с Францией. После этого весь двор должен был переправиться обратно в Англию, но сильные штормы не давали нашим судам выйти в море. Пришлось ждать благоприятной погоды в Кале.

Хотя женитьба короля так и оставалась тайной, новобрачные не скрывали своего наслаждения обществом друг друга. Несмотря на бушевавшее ненастье, настроение у них было прекрасное, они то и дело заливались смехом, а потом вдруг, обменявшись многозначительными взглядами, надолго уединялись, даже средь бела дня.

— Так значит, наш король наконец-то ее поимел, — пробормотал один из придворных, после того как влюбленная парочка прошествовала мимо него. Я едва не спросила говорившего, что он имеет в виду, но тут до меня — правда, слишком поздно — дошло, чем же леди Анне удавалось столь долго удерживать при себе короля. Она отчаянно флиртовала с ним, заигрывала, завлекала его, без сомнения позволяла ему многие вольности, одним словом, всячески распаляла своего возлюбленного, но не давала ему удовлетворить то желание, которое буквально сжигало их обоих, до тех пор, пока он не принес ей обет при свидетелях.

Получалось так, что моя вина за то, что я поспособствовала их браку, возросла десятикратно. Поэтому, пока король и будущая королева превратили две недели нашей вынужденной задержки в Кале в свой медовый месяц, я все глубже и глубже погружалась в пучину отчаяния.

Наконец штормить перестало, и, несмотря на внезапно предательски опускавшийся туман, королевская флотилия пустилась в плавание в полночь двенадцатого ноября. Благополучно высадившись на английский берег, мы отправились в Лидский замок, затем вновь посетили Стоун-Мэнор, а напоследок остановились в Элтаме, рядом с Гринвичем, где у короля был еще один дворец.

Все время нашего путешествия я ломала голову над тем, что же мне предпринять по возвращении в Англию. Я хотела предупредить принцессу о том, что у нее теперь есть мачеха, но страшилась написать письмо из опасения, что его перехватят. Если откроется, что я раскрыла секрет леди Анны, меня тут же выгонят со службы и, скорее всего, бросят в лондонский Тауэр. Я не знала точно, каково наказание за разглашение королевских тайн, а выяснять это на собственной шкуре мне совсем не хотелось.

Элтам отстоял на дюжину миль от Лондона и на четыре от берега Темзы, поэтому сообщение со столицей было несколько затруднено по сравнению с Гринвичем, Ричмондом или любым другим из дворцов, стоявших прямо на реке. Не только удаленность нашей новой резиденции мешала мне отправить весточку Рейфу Пинкни, но и то, что леди Анна вовсе не была расположена сейчас заказывать шелковую тесьму.

Мне пришлось специально испортить все свои шелковые ленты и кружева. Я сделала вид, что это произошло случайно, и бросилась в ноги миледи маркизе, умоляя послать за миссис Уилкинсон, чтобы она привезла мне новые кружева на замену. «Только бы Рейф смог приехать с товаром», — молилась я про себя, ведь чем раньше принцесса Мария узнает о женитьбе отца, тем лучше она будет вооружена для защиты от козней своей мачехи.

Два дня спустя я воспользовалась минутой отдыха и вышла на галерею. Посмотрев в окно, я увидела одинокого всадника, подъезжавшего ко дворцу. Окна галереи выходили на запад, и оттуда открывался чудный вид на долину Темзы в сторону Лондона. По мере того как всадник приближался, сердце мое билось все сильнее. Даже на расстоянии, я узнала Рейфа. Он еще даже не въехал на каменный мост, переброшенный через ров, который окружал дворец, а я уже была в гардеробной и ждала его там.

— Рейф, — прошептала я, и голос мой предательски прервался от охвативших меня чувств. Я собрала все свое самообладание и уже громче твердо произнесла: — Приветствую вас, юный Рейф Пинкни!

— Мое почтение, мисс Лодж! — ответил он мне столь же официально. — Я привез вам ленты, которые вы заказывали.

— Весьма вам признательна. Как поживает ваша мать?

— Очень хорошо, благодарю вас, мисс. Она шлет вам свое почтение, как и миссис Уилкинсон.

Заскучав от нашего обмена вежливыми фразами, йомен, надзиравший за гардеробной миледи маркизы, перестал прислушиваться к нашему разговору и отошел.

— Следуй за мной, — прошептала я и тотчас поспешила в сторону маленькой кладовки, которая сейчас стояла почти пустой и которую я обнаружила, когда исследовала дворец.

В Элтаме было полно таких укромных уголков. Я могла бы отвести Рейфа в любую из полудюжины оконных ниш, скрытых шпалерами на стенах, но я слишком хорошо помнила, как мы целовались как-то раз в другой такой нише, в другом дворце… Сегодня же нам нужно было обсудить очень серьезные вещи. Я закрыла за нами толстую деревянную дверь, зажгла свечу, слабо осветившую каморку, и быстро заговорила:

— Срочно сообщи принцессе: король женился на своей фаворитке.

— Но это невозможно! Ни один священник не пойдет против Папы Римского...

— Священника не было. Король и маркиза обменялись клятвами в порядке частной церемонии, но перед свидетелями. В суде их брак посчитают законным и действительным. Сам король так сказал.

Рейф уставился на меня во все глаза:

— Так ты там была?

— Да, к огромному моему сожалению. Похоже, я даже слишком преуспела в завоевании доверия леди Анны, — голос мой задрожал, в этих словах выплеснулась вся горечь, которая скопилась в моей душе за эти дни.

В ответ Рейф ничего не сказал, а только обнял меня. Прижавшись к его широкой груди, я услышала ровный стук его сердца под простой шерстяной тканью камзола, и меня окутал знакомый аромат сандала и корицы. Руки мои, словно живя своей отдельной жизнью, сами обвились вокруг его стройного стана. Я подняла голову, и мы замерли — глаза в глаза, а потом губы наши встретились.

Я выбрала отличное место — здесь нам никто не мешал, — но, скорее, для любовного свидания, а не для серьезного разговора. И вот я уже плотно прижата к двери, чувствую каждый дюйм его мускулистого тела, и горячая волна поднимается во мне, и нет сил ей противиться, а хочется только целовать его и чтобы он целовал меня в ответ... Но в этот моменту меня хватило воли воспротивиться зову моего тела — я разомкнула руки, уперлась в грудь Рейфа и оттолкнула его.

— Нельзя нам этого делать, — сдавленно прошептала я.

Рейф отступил всего на несколько дюймов. Голова его бессильно упала на грудь, словно он соглашался со своим поражением, но руками он уперся в дверь по обе стороны от меня, не давая мне уйти.

— Ты хоть знаешь, как часто я думаю о тебе? — спросил он прерывающимся голосом. — Как часто ты мне снишься?

В этих словах была такая тоска, что я едва не поддалась первому порыву броситься вновь в его объятия. Кровь моя кипела, голова кружилась от желания. Но я недаром провела столько времени при дворе: я слишком хорошо знала, что бывает с теми, кто поддался соблазну, и какова судьба тех, кто бросил вызов обычаям и нашел себе супруга или супругу ниже себя по положению.

Впрочем, о женитьбе Рейф и не заикался.

Выпрямившись и расправив плечи, я нашла в себе мужество сказать своему другу жестокую правду.

— Мы не должны поддаваться своим желаниям. У нас с тобой нет будущего, и ты должен это знать.

Он резко отступил, и расстояние между нами вдруг стало непреодолимым в замкнутом пространстве комнатки, где вообще-то было тесно, хотя ничего, кроме нескольких пустых сундуков, трехногого хромого табурета и шаткого поставца для свечей, в ней не было.

— Прощу простить меня, мисс Лодж. Я вел себя неподобающе, — сухо сказал он.

Я хотела крикнуть ему, чтобы он бросил этот официальный тон после таких горячих поцелуев, но поняла, что это будет по меньшей мере неразумно. Вместо этого я попыталась привести в порядок путавшиеся в голове мысли и строго напомнила себе, зачем мы вообще встретились с ним здесь, в этой тесной комнатке.

— Принцесса Мария... — пробормотала я.

— Да. Ее надо предупредить обязательно. Не следует скрывать истинного положения дел. Я лично расскажу ей. — Рейф склонил голову набок, изучая мое лицо. — Что-то еще?

— Только то, что нам нужен более быстрый и безопасный способ связи. Может быть, мне направлять заказ прямо твоей матери, а не миссис Уилкинсон? Ты все еще считаешься ее подмастерьем?

Я знала, что Рейф старше меня, и была уверена, что он уже достиг больших высот в своем ремесле.

Он хотел ответить, но вдруг замолчал, а потом сказал, не переставая держаться вдруг взятого им официального тона:

— Письмо от вас, мисс, всегда найдет меня, если отправить его в таверну «Золотое сердце», что в Чипсайде, рядом с Большим водоводом.

— Наверное, нужно придумать какой-то код, — предложила я, решив не обращать внимания на его обиду. — Допустим, если я закажу красную шелковую ленту, значит, у меня есть такие новости, которые нужно передать принцессе немедленно.

— Да, так я пойму, что дело срочное. А коль скоро заказ будет на голубой шелк, значит, король вознамерился сообщить о своем новом браке всем своим подданным, и я должен тотчас оповестить об этом принцессу.

Я обрадовалась, что мы с Рейфом думаем сходно, а он, забыв о своей обиде, тут же назвал добрую дюжину разных товаров из шелка, для которых мы оба принялись придумывать тайные значения.

— А ты сможешь все это запомнить? — спросил он, с сомнением глядя на меня.

— У меня прекрасная память! Впрочем, если тебе понадобится записать...

— Не понадобится.

Мы стояли друг напротив друга в слабом свете колеблющегося пламени единственной свечи. Игра света не давала мне прочесть выражение лица Рейфа. Мне показалось, что он снова хочет меня поцеловать. И я пожелала этого поцелуя больше, чем своего следующего вдоха. В истоме я закрыла глаза и вся потянулась вперед, мечтая, чтобы мой друг снова распахнул для меня кольцо своих рук, когда за дверью раздался звук, который ни с чем не спутаешь — звук шагов.

Я замерла, испугавшись, что нас сейчас найдут, и обрадовавшись, что мы так ничего и не записали из нашего тайного кода. Рейф быстро задул свечу, погрузив нас в темноту. Мы ждали, и воздух меж нами был густым от напряжения и неудовлетворенного желания.

Мимо прошли двое мужчин, они смеялись и болтали.

— Тебе надо вернуться к своим обязанностям, — прошептал Рейф, когда все стихло. — Я сам найду выход из дворца.

Я кивнула, а потом поняла, что в темноте он не может увидеть моего кивка.

— Счастливого пути тебе, Рейф.

— А ты позаботься о себе, Томасина, — проговорил он, открывая дверь и выглядывая наружу, чтобы убедиться, что рядом никого нет, а затем сделал мне знак, чтобы я первая покинула наше убежище.

Хотя мы с ним встречались уже несколько лет, никогда он не называл меня вот так запросто, по имени. Я заторопилась в одну сторону, а он в другую, но, сделав всего несколько шагов, я не смогла удержаться, обернулась, побежала за ним и успела крикнуть ему вслед:

— Мои друзья зовут меня Тэмсин!

 

ГЛАВА 38

 

В этом году принцессу Марию на рождественские праздники ко двору не пригласили.

Перед самым рассветом двадцать пятого января меня и Энн Сэвидж разбудили чуть свет и велели помочь нашей госпоже одеться. В сопровождении двух доверенных приближенных короля мы сопроводили миледи маркизу в помещение на самом верху надвратного дома. Там нас ждали священник, родители Анны — граф и графиня Уилтшир и их сын Джордж Болейн, виконт Рочфорд.

Священник, судя по его облачению, принадлежал к ордену Святого Августина[118]. Руки святого отца тряслись от волнения, и он с трудом держал в руках книгу священных обетов, освящавших таинство брака. Дрожащим голосом он задал королю вопрос: «Получено ли его величеством разрешение Папы на этот союз?»

Король пробормотал что-то в ответ. Не удовлетворившись услышанным, священник собрал все свое мужество и попросил зачитать ему вслух соответствующий документ.

Генрих улыбнулся одними губами и произнес, свирепо сверкнув глазами:

— Разрешение в моих личных бумагах, — голос нашего повелителя был так холоден, что меня пробрал озноб. — Если я сейчас, когда солнце уже взошло, вернусь за ним в свои покои, мое внезапное появление вызовет ненужные кривотолки. А их я как раз хочу избежать. Так что именем Господа заклинаю вас, святой отче, сделать то, зачем вас сюда призвали.

Священник не осмелился обвинить короля во лжи. Церемония продолжилась.

Когда все закончилось и мы уходили, я услышала, как мать Анны спрашивает своего сына:

— А такое разрешение существует?

Лорд Рочфорд с усмешкой ответил:

— Да. Папа дал его величеству разрешение на новую женитьбу.

— Тогда в чем же дело? Почему было не огласить его?

Брат леди Анны лишь пожал плечами:

— Разрешение действительно только в том случае, если брак короля и Екатерины Арагонской будет аннулирован. А вот о том, кто вправе вынести такое решение, в документе ни слова. Если Папа этого не сделает, предшествующий королевский брак будет признан недействительным новым архиепископом Кентерберийским[119], которого король только что назначил.

«Значит, король не солгал, но и не сказал всей правды», — подумала я. Впрочем, теперь это уже не имело никакого значения. Король есть король, и этим все сказано. И слово его — закон для его подданных. Я даже удивилась, зачем он откладывал свою женитьбу на Анне так долго, ибо все равно пошел под венец с ней даже без благословения Ватикана.

Только позже, по здравому рассуждению, я поняла, что король не хотел, чтобы его как ослушника воли Папы Климента отлучили от церкви. Сейчас же такое отлучение ему действительно грозило. «Какой же великой любовью должен Генрих любить Анну Болейн, коль скоро он готов рискнуть своей бессмертной душою», — подумала я. От этой мысли у меня стало еще тяжелее на сердце.

Я послала закодированное сообщение Рейфу. Нам не было нужды видеться. О том, что произошло, он мог легко догадаться по списку тех товаров, которые я «заказала» у его матери.

Через несколько дней я узнала, что король торопился с женитьбой на Анне еще по одной причине — его возлюбленная ждала ребенка. Король Генрих желал, чтобы ни у одной живой души не возникло никаких поводов усомниться в законности будущего наследника престола.

У нас с Рейфом не было предусмотрено секретного кода для такого развития событий, но я была уверена, что он поймет мое сообщение, когда я дополнила свой «заказ» одной пурпурной тесемкой, слишком короткой для того, чтобы ее можно было хоть как-то применить.

В конце марта было объявлено, что коронация Анны состоится на Троицу, которая в этом году пришлась на первое июня. К этому времени двор новой королевы должен был быть существенно расширен и переустроен. Поскольку я находилась в явном фаворе ее величества, место фрейлины было надежно закреплено за мной.

В мае Энн Сэвидж покинула наши ряды, дабы выйти замуж за лорда Беркли, а Энн Гейнсфорд готовилась стать женой сэра Джорджа Зуша, который уже давно служил у нашей новой королевы конюшим. Обе они должны были вернуться ко двору в качестве придворных дам. Им на замену появились новенькие, в том числе кузина королевы Анны Мэдж Шелтон[120] и тихая, застенчивая Джейн Сеймур из свиты королевы Екатерины.

— Мне нужно больше слуг, — задумчиво произнесла королева Анна однажды вечером, постукивая длинным пальцем по подбородку. Я замерла, ибо заметила, как ее темные глаза загораются злобой. — Придумала! Я возьму в свою свиту не по чину загордившуюся дочь бывшей королевы.

Невестка Анны виконтесса Рочфорд рассмеялась:

— Эту худышку с вечно кислым лицом? Ваше величество, вы, верно, забыли, что фрейлины должны быть привлекательными.

— Пусть будет моей постельничей. Тогда она никому на глаза не будет попадаться. Или я определю ее на кухню. Так будет даже удобнее: из нее получится отличная судомойка.

— Лучше уж держать ее подальше от двора, — рискнула я вмешаться, зная, что для принцессы самым безопасным было бы сейчас тихо жить в дальней резиденции. — Не собирались ли вы, ваше величество, когда-нибудь выдать ее замуж за иностранного принца?

— Слишком много чести! И потом, если мне удастся добиться своего, я заставлю короля отобрать у этой бледной немочи ее титул. Она будет называться просто леди Марией, а никакой не принцессой.

Анна задержалась, чтобы посмотреть на свое отражение в высоком зеркале, повертелась перед ним, полюбовавшись очередным новым туалетом, а потом смерила меня внимательным взглядом.

— Возможно, ты и права, Тэмсин, — протянула она. — Здесь, при дворе, от Марии будут одни неприятности. Надо мне срочно подыскать ей в женихи какого-нибудь худородного дворянчика. Скажем, из Нортумберленда или Вестморленда. И тогда дело можно считать устроенным наилучшим образом...

Я провела бессонную ночь, раздумывая, как лучше поступить. Утром я отправила еще одно закодированное послание Рейфу: «Ее высочеству требуется немедленно вернуть благорасположение короля любыми средствами!»

То ли в ответ на мое сообщение, то ли по своей собственной инициативе принцесса Мария написала королю письмо, которое его очень обрадовало. Я не знала, что в нем говорилось, но королеве Анне пришлось на время отказаться от черного замысла по устранению своей падчерицы из жизни короля. Когда архиепископ Кентерберийский официально объявил брак Генриха Английского и Екатерины Арагонской недействительным, принцесса Мария сохранила и свой титул, и свое место в очереди престолонаследия.

 

ГЛАВА 39

 

В дни, предшествовавшие коронации, королева Анна придумывала все новые и новые правила дворцовой жизни, дабы придать своему окружению елико возможно большую респектабельность. Теперь мы все должны были проводить долгие часы за шитьем одежд для бедных, которые королева собиралась раздавать в своем летнем путешествии. Заботясь о наших душах, королева каждой из нас вручила книгу молитв и псалмов, а также шелковый пояс, к которому эта книга крепилась. Всех слуг одели в ливреи синего и пурпурного цветов с вензелями, на которых значился девиз Анны, написанный по-французски: «La plus heureuse» — «Самая счастливая». Гербом Анны стал белый сокол с короной и скипетром, стоявший, расправив крылья, на пеньке, увитом розами Тюдоров. И этот геральдический символ теперь можно было увидеть везде.

Я почти все время проводила с другими фрейлинами, но в нашем укладе появилось одно существенное отличие: королева Анна ввела новую должность «матери фрейлин» и назначила на нее миссис Маршал. Эта достойная дама должна была следить за нашим поведением и блюсти нашу нравственность, особенно по ночам. Бесс Холланд выказывала открытое неповиновение нашей наставнице и бежала в постель герцога Норфолкского по любому его зову. Все остальные подчинялись правилам. Быть фрейлиной королевы было весьма почетно, и никто из девушек не хотел, чтобы ее отправили домой с позором.

Впрочем, наша первейшая обязанность оставалась неизменной: мы должны были выгодно оттенять красоту нашей госпожи, то есть быть привлекательными, но не чрезмерно. И королева с ее смуглыми щеками, сверкающими черными глазами и волосами цвета черного дерева заметно выделялась на нашем фоне, ибо все мы, как на подбор, были светловолосыми и белокожими. Я все еще оставалась самой высокой из всех фрейлин, а Мэдж Шелтон была самой красивой. Я завидовала очаровательным ямочкам на ее щеках, когда она улыбалась. Как и моя старая подруга Сесилия Дейбриджкорт, Мэдж говорила очень тихим голосом. У Джейн Сеймур была прекрасные голубые глаза, а вот остальные черты казались слишком мелкими, за исключением крупноватого носа и длинной верхней губы.

Королева Анна решила, что восемь фрейлин — как раз то, что нужно. Из четверых новеньких двое служили ранее в свите королевы Екатерины — Мэри Зуш и Марджери Хорсман. У Мэри были блестящие золотые кудри, твердый подбородок и прекрасный цвет лица, но по-настоящему красивой назвать ее было нельзя. То же можно было сказать и о Марджери, которую я вовсе не жаловала, ибо манеры у нее были резкими и грубыми. Маргарет Гэмидж, пухленькая, как куропатка, и рябенькая, как перепелка, только-только перевалила за восемнадцатилетний рубеж и была новенькой на королевской службе, как и Джейн Эстли, которой едва сравнялось шестнадцать. Маленькая и худенькая Джейн привлекала внимание своими широко расставленными карими глазами, светлыми бровями и правильными чертами лица.

За три дня до коронации королева Анна отплыла из Гринвича на борту богато украшенной барки. Ее сопровождали первые леди двора. Мы, фрейлины, вместе с другими придворными дамами следовали за ней на второй барке. За нами двигалось третье судно — баржа, взявшая на борт йоменов-стражников и королевских музыкантов. Флотилия на реке состояла из ста с лишнем больших судов, не считая почти двухсот лодок поменьше. Среди них было пятьдесят барок ливрейных компаний[121]. Они пришли на веслах вниз по реке к Гринвичу лишь этим утром. Их нельзя было не заметить, так как на их мачтах реяли флажки и вымпелы из золотой фольги, а колокольчики, пришитые к концам вымпелов, издавали веселый перезвон.

Среди лондонцев на этих баржах я искала глазами Рейфа, однако вокруг нас было слишком много людей. Все были одеты в свои лучшие наряды, поражавшие роскошью даже нас, придворных. Впрочем, удивляться тут было нечему, ибо многие преуспевающие купцы были побогаче любого пэра.

На многих судах были установлены пушки, палившие в честь молодых, и воздух был наполнен пороховым дымом. Одно из суденышек даже имело на борту статую дракона, изрыгавшего пламя. Дракон был как живой! За ним следовала баржа, на которой было воздвигнуто сооружение, повторявшее герб королевы: белый сокол, расправив крылья, стоял на золотом пеньке, на склоне зеленого холма. А на холме сидели юные девы, перебиравшие струны лютней и услаждавшие нежным пением слух пассажиров лодок и собравшихся на берегу зевак.

До самого дня коронации Анна не должна была покидать специально отведенных для нее покоев в Тауэре. Я никогда раньше не была за этими грозными и крепкими стенами, а едва оказалась в знаменитой крепости, как мне сразу же захотелось ее покинуть. Да, Тауэр был королевской резиденцией, но также и темницей, и местом казней. Здесь расстались с жизнью отец и брат леди Солсбери[122].

Впрочем, я совсем позабыла о дурных предчувствиях, когда мы достигли апартаментов королевы Анны, вход в которые находился во внутреннем дворе, с северной стороны Фонарной башни, и которые были перестроены и заново отделаны. Радуясь, как маленькая девочка, и хлопая в ладоши, ее величество осмотрела зал приемов и столовую, заглянула в спальню и в туалетную комнату. Все помещения были обставлены с неслыханной роскошью.

— Зажгите все светильники, — распорядилась королева, проведя рукой по гладкой поверхности орехового стола. — Хочу разглядеть здесь каждый уголок.

Светильники в этой части крепости были особенными и представляли собой гигантские квадратные свечи из лучшего пчелиного воска, в середину которых медленно погружался горящий фитиль. В их неверном свете нам удалось разглядеть драпировки алькова с вышитыми на них переплетенными инициалами Г и А, стулья с мягкими сиденьями, отделанными позументом и кистями, скамеечки для ног. Анна рассмеялась, увидев, что здесь есть даже круглый столик с бархатной скатертью, предназначенный для игры в карты. А когда в покои внесли с полдюжины ларцов и шкатулок, полных драгоценностей, в глазах ее заблестели слезы радости.

Торжественный въезд королевы в Лондон через два дня сопровождался артиллерийским салютом и фейерверками, но многие простые люди на улицах на нашем пути хранили пугающее молчание. Хотя представители ливрейных компаний издавали приветственные клики и подбрасывали шляпы в воздух, остальные зрители бросали на свою новую повелительницу откровенно враждебные взгляды. Слишком многие из лондонцев не пожелали даже обнажить головы.

Коронация продолжалась девять часов. То была изматывающая процедура для женщины на шестом месяце беременности, и после нее королева, конечно же, нуждалась в отдыхе. Она удалилась в свою спальню, но — кто бы мог подумать? — вместе с королем. Много часов провели они там вместе и на следующий день, и никому другому туда хода не было.

Предоставленным самим себе придворным дамам, джентльменам и фрейлинам осталось только рассесться вдоль стен и тихими голосами судачить о прихотях своих господ.

— Как вы думаете, — начала Бесс Холланд, — будет ли его величество придерживаться своих обычных привычек в последние месяцы беременности королевы?

— Что ты имеешь в виду? — спросила Джейн Сеймур. Она была уже не первой молодости и могла бы догадаться, особенно учитывая репутацию Бесс и ее любовь к соленым словечкам и колким репликам, но, как и принцесса Мария, Джейн была не по возрасту наивной.

Бесс расхохоталась:

— Сдается мне, для его величества самое время найти себе любовницу, чтобы... ну, понимаете... не беспокоить жену.

— При королеве Екатерине так и было, — добавила Мэдж Шелтон, — однако нынче все по-другому: король без ума от своей новой супруги.

— А королева Анна все еще молода и прекрасна, — заметила Джейн Эстли, — а не стара и безобразна, как...

Мэри Зуш ущипнула дерзкую новенькую фрейлину, и та не смогла закончить фразу.

Повисло тяжелое молчание. Все мы дали клятву верно служить королеве Анне, но многие из нас сохранили тайную верность прежним своим хозяйкам.

В течение следующих дней я забыла об игривых намеках Бесс. Астрологи его величества и лекари королевы в один голос утверждали, что Анна носит под сердцем мальчика. Король строил грандиозные планы празднеств в ознаменование рождения наследника и готов был носить свою жену на руках. Только в конце июля, когда Генрих оставил Анну почти что на сносях с ее придворными дамами в Виндзоре и отправился погостить в домах некоторых своих придворных, разговоры о неутоленных королевских желаниях зазвучали снова. Наш повелитель отсутствовал почти две недели.

— Король Генрих — здоровый мужчина с большим аппетитом к плотским наслаждениям, — со своей всегдашней откровенностью заявила как-то раз Бесс, когда мы с ней сидели на подоконной скамейке и подрубали алтарный покров. — В последние недели перед родами жены обычно отказывают мужьям в супружеских удовольствиях, чтобы соитие не повредило еще не рожденному ребенку.

После этого разговора с Бесс я особенно внимательно принялась следить за его величеством, когда он вернулся в Виндзор. При встрече с женой он выглядел очень обрадованным, но ночь с ней не провел.

Был ли это знак того, что его величество охладел к Анне Болейн? «Не торопись радоваться, — сказала я себе. — Король взял Анну Болейн в законные жены. Даже если он и не делит с ней сейчас ложе, она остается королевой. И у нее имеется огромное влияние на супруга, которое только прибудет после того, как у нее родится сын».

Но если в жизнь короля войдет какая-нибудь другая женщина, не уменьшится ли власть королевы? Сможет ли эта другая заставить короля новыми глазами взглянуть на свою дочь и защитить плоть от плоти своей от козней злой мачехи? Это казалось возможным... Но как же могла я помочь моей истиной госпоже принцессе Марии, коли я не только не имею понятия, кто сейчас состоит у короля в любовницах, но и вообще не уверена, есть ли она у него?

А затем в один прекрасный день все изменилось.

Как-то вечером в числе прочих развлечений мы участвовали в представлении о храбром рыцаре и его даме сердца. По ходу действия его величество танцевал по очереди со всеми фрейлинами и каждой отпускал какой-нибудь комплимент. Когда наступила моя очередь, он крепко прижал меня к себе в танце, и я почувствовала, как его теплая ладонь проникла под свободный рукав моего наряда и мягко, но решительно сжала мою руку. При этом его величество так мне улыбнулся, что у меня перехватило дыхание.

Позже, когда мы вернулись в нашу спальню, остальные фрейлины тотчас окружили меня.

— Что он сказал тебе? — спросила Мэри Зуш, которая, хоть и поджимала неодобрительно губы, просто с ума сходила от любопытства.

— Ничего особенного, — ответила я. — То же, что и всем нам.

По правде говоря, я не могла вспомнить, что именно сказал мне король. Я слишком разволновалась и не могла поверить, что нахожусь в его крепких объятиях. Никогда раньше я не испытывала такого сильного и всепоглощающего чувства, даже тогда, когда Рейф Пинкни целовал меня. Впрочем, так и должно было быть, потому что одно дело, когда тебя добивается мальчишка, и совсем другое, если пытается соблазнить опытный мужчина.

— Мы все видели, как он на тебя смотрел, — заявила Бесс. — Держу пари, то был не просто вежливый интерес к хорошенькой девушке.

— Вы придумываете бог знает что, — отмахнулась я, стараясь преодолеть охватившее меня смятение чувств.

— Королева уж точно заметила! — воскликнула Бесс.

Я уставилась на нее как громом пораженная, а Бесс пожала плечами, словно говоря: «Королева ревнует — и что с того?»

— Его величество не сказал мне ничего особенного, — вновь повторила я.

Как-то раз королева надавала мне оплеух за то, что я принесла ей не ту коробочку с душистыми травами. Страшно представить, что она сделает со мной, если подумает, что я собираюсь украсть у нее любовь ее мужа.

— Король просто говорил комплименты, как принято у нас при дворе, ничего больше, — я схватилась за это объяснение, как утопающий за соломинку.

Но едва я успела произнести эти слова, как в дверях нашей спальни появился королевский паж. Он вручил мне две розы: красную и белую.

— От вашего преданного слуги! — провозгласил он, а потом хитро подмигнул мне.

— Король преследует тебя, Тэмсин, — заявила Бесс, как только королевский посланец удалился. — Он желает тебя и не отступится, пока ты не разделишь с ним ложе.

— Ты ошибаешься!

Бесс только покачала головой, и в глазах ее появилось понимающее выражение:

— В этих делах я никогда не ошибаюсь.

— Ухаживания его величества — лишь игра. Он влюблен в свою королеву. Вспомните, какой роскошный подарок он ей недавно сделал.

Перед тем как мы отбыли в Гринвич, Генрих подарил своей беременной жене огромную кровать, которая когда-то была частью выкупа за французского герцога. На этой кровати она должна будет дать жизнь его сыну.

Бесс отвела меня в сторону и порывисто зашептала:

— Неужели ты не понимаешь, что у нашего короля горячая кровь, Тэмсин. Да, ему уже сорок два, но он еще мужчина хоть куда. Стоит ему захотеть, и любая женщина побежит за ним на край света. В твоих же интересах поощрять его ухаживания.

Я затрясла головой, отметая самую возможность того, что король хочет соблазнить меня:

— Его величеству нет дела до любовных утех со мною, он просто придумал себе даму сердца. А по законам куртуазной любви жена такой дамой сердца быть не может. Ему нужна всего-навсего партнерша для танцев, которая... не в тягости. Ты же знаешь, как он любит танцевать, а сейчас королева с ним танцевать не может.

— Ты просто глупа, если сама веришь в это! — отчеканила Бесс.

В эту ночь мне с трудом удалось заснуть. Мысль о том, что король меня домогается, одновременно пугала и искушала меня. Если я понравлюсь ему, то, возможно, смогу противостоять козням королевы, направленным на то, чтобы настроить его против принцессы Марии. Но тогда я должна стать его любовницей, отдать ему свое тело...

Я знала или, во всяком случае, предполагала, что когда-нибудь выйду замуж. И я уже достаточно повидала жизнь, чтобы понимать: большинство браков заключается вовсе не по любви, что бы там ни говорили поэты и менестрели. Значит, я должна буду разделить ложе с полузнакомым мужчиной, который станет моим мужем. Хорошо, если с течением времени мы сможем понравиться друг другу.

Но одно дело — возлечь с мужем после свадьбы, с благословения Божьего и человеческого. И совсем другое — отдать свою девственность королю в обмен на его милости. Я содрогнулась от одной мысли, что могу совершить прелюбодеяние. Ведь это — смертный грех. К тому же о том, что происходит между мужчиной и женщиной, я знала по игривым намекам и грязным шуткам из уст придворных. И однажды я увидела, как жеребец кроет кобылу...

Еще до того, как королева Анна решила, что репутация ее фрейлин должна быть белее свежевыпавшего снега, я сторонилась как легкого флирта, так и серьезных ухаживаний. Я решила выполнить свой долг — посвятить себя делу принцессы — и почти не замечала, пользуюсь ли успехом среди придворных джентльменов. Что же до Рейфа Пинкни... я запретила себе желать недостижимого. Девушки из свиты королевы не выходят замуж за сыновей лавочников.

Я вздохнула, перевернулась на другой бок и взбила подушку в попытке устроиться поудобнее на моем девичьем ложе. И помолилась, чтобы я оказалась права, а Бесс Холланд — нет. Потому что, размышляя о том, что король может взять себе любовницу, которая уменьшит влияние на него королевы, я и представить себе не могла, что такой любовницей могу оказаться я сама!

 

ГЛАВА 40

 

Решение моей дилеммы во сне ко мне так и не пришло, и проснулась я с тяжелым сердцем. И еще ночью я вспомнила, что говорила мне леди Солсбери перед моим отъездом ко двору леди Анны. В моей памяти всплыли слова «ложь» и «грех», одно из которых вдруг сменилось на «ляжь», хотя вряд ли благородная графиня стала бы употреблять такие простонародные выражения. Впрочем, возможно, она действительно намекала, что я должна «лечь» с королем, дабы защитить интересы принцессы Марии... Неужели она искренне верила, что я смогу привлечь внимание его величества, стать его любовницей и вытеснить Анну Болейн из его сердца?

В тот вечер, когда все придворные собрались в большом зале перед королевскими покоями, подозрительный взгляд королевы Анны сопровождал меня повсюду. Она терпеть не могла, когда ее супруг оказывал даже самые невинные знаки внимания любой особе женского пола, и сейчас я чувствовала, как ее недовольство мною растет как снежный ком. Впрочем, король ничего не замечал и продолжал в тот день флиртовать со мною и отвешивать мне самые изысканные комплименты. Весь строй его ухаживаний был таков, что всем, кто видел нас вместе, становилось ясно, что чувства он ко мне испытывает вовсе не платонические.

Когда его величество в очередной раз оказался у стола на возвышении, за которым сидела королева, она встретила его взглядом, полным ярости. А потом напустилась на него так, словно он был не властитель Англии, а самый обыкновенный человек. Я не могла расслышать, что в точности говорила Анна, но было очевидно, что она ставит королю в вину его заигрывания со мною.

Такого его королевское величество снести не мог. Если сначала он выглядел лишь ошарашенным внезапным нападением своей супруги, то потом заревел на весь зал:

— Заткнись, закрой глаза или смотри в другую сторону, как делали женщины во сто раз лучше и достойнее тебя! А не то я тебя спихну обратно в грязь гораздо быстрее, чем вознес.

Придворные замолчали и замерли. Некоторые из них посмотрели в мою сторону, и мне захотелось тотчас провалиться сквозь землю.

— Ты не посмеешь! — заорала в ответ королева.

— Еще как посмею! И не тебе рассуждать, что я смею делать, а что нет. Да будет так, как мне угодно! — и с этими словами король Генрих унесся из зала, как ураган.

В ту ночь я вообще не спала. Мне казалось, что вот-вот на пороге нашей спальни возникнет королевский посланец с требованием, чтобы я следовала за ним в опочивальню его величества.

Этого не случилось, но король с королевой не разговаривали друг с другом два дня. К концу третьего дня они помирились. Краткий срок моего пребывания в положении «отрады королевских глаз» закончился.

 

ГЛАВА 41

 

В четверг двадцать первого августа двор переехал из Виндзора в Йоркский дворец, а уже в понедельник следующей недели мы обосновались в Гринвиче, где во все время нашего отсутствия плотники работали не покладая рук. Во вторник королева Анна удалилась в родильные покои, где заперлась со своими придворными дамами, фрейлинами и служанками в ожидании появления на свет будущего короля Англии.

Временное «заточенье» королевы проходило в обстановке роскоши и изысканности. Зал приемов разделили ширмой. Ни один мужчина, кроме врачей, не мог пройти во внутренние покои. Спальня ее величества была перестроена и стала более просторной. В ее уголке отгородили отдельную молельню, украшенную гобеленами, изображавшими святую Урсулу и одиннадцать тысяч девственниц[123].

Рядом с огромным ложем, подаренным Анне королем, стояла кушетка под малиновым балдахином, на которой, собственно, королева и должна была рожать, а если потребуется, на ней могли и немедленно окрестить ребенка, дабы спасти его душу. Тут же была приготовлена купель, доставленная из самого Кентербери.

Седьмого сентября в три часа пополудни королева родила здоровую рыжую девочку. Король дал ей имя Элизабет[124] в честь своей матери.

Я испытывала к королю теплые чувства (которые, впрочем, ничуть не распространялись на его нынешнюю супругу), и мне было жаль, что его опять постигло разочарование — у него так и не появилось наследника мужского пола. В то же время я тайно радовалась: если король умрет, оставив лишь двух наследниц, принцесса Мария, как старшая из них, будет иметь более весомые права на трон.

Во всяком случае, я так думала.

Но жизнь показала, что я ошибалась. Королева убедила Генриха — как уж ей это удалось, мне неведомо — отобрать у Марии титул принцессы. Теперь старшая дочь короля должна была именоваться просто «леди Марией». Когда моей прежней госпоже сообщили об этом, она сгоряча написала очень резкое письмо отцу, отказавшись подчиниться ему. Его величество пришел в бешенство и поклялся добиться от дочери повиновения.

Несмотря на то что Анна Болейн так и не смогла подарить своему супругу сына, король вновь попал под ее чары. Говорили, что он даже публично объявил, что скорее пойдет собирать милостыню, чем покинет ее.

Новое сближение короля и Анны имело для принцессы Марии катастрофические последствия. Четырнадцатого декабря король распустил ее двор и велел своей семнадцатилетней дочери прибыть в Хэтфилд и поступить в свиту своей сводной сестры.

В Рождество Рейф сумел устроить так, что именно он сопровождал миссис Уилкинсон в Гринвич, куда она должна была доставить шелковое кружево для отделки и ленты, а также шелковую тесьму и позумент. И еще благодаря его стараниям мы смогли остаться ненадолго с ним наедине на борту небольшой барки, на которой мастерица по шелку перевозила свои товары вниз по реке.

У меня задрожали губы, и я смогла вместо приветствия вымолвить лишь:

— Я подвела принцессу.

— Ерунда, — спокойно ответил мне Рейф. — Ты сделала все возможное.

— Ты правда так думаешь?

Мне очень хотелось верить в это, ибо в моем теперешнем положении лишь Рейф оставался мне опорой. Сбивчиво я рассказала ему о том, что всего лишь пару вечеров назад король хотел сделать меня своей фавориткой, но даже из этого я не смогла извлечь никакой пользы для дела принцессы. Слезы застилали мне глаза, и лицо Рейфа расплывалось — я не могла прочесть его выражения, но стоило мне запнуться в своем печальном повествовании, как мой друг одним движением преодолел расстояние между нами и заключил меня в свои объятья.

— Успокойся, — раздался его настойчивый голос. — Выше головы не прыгнешь, даже если встанешь на цыпочки.

Я невольно улыбнулась и попыталась утереть слезы, но Рейф меня опередил. Он осушил мои щеки нежными движениями кончиков пальцев. А потом глаза наши встретились, его лицо медленно приблизилось к моему лицу и его губы тронули мои губы. Мне хотелось, чтобы наш поцелуй продолжался вечно. Никогда еще мне не было так хорошо, и в то же время хотелось еще чего-то большего... Я не желала отпускать Рейфа от себя и спрятала лицо у него на груди, уткнувшись щекой в теплую ткань его шерстяного плаща. Как всегда, от Рейфа пахло сандалом и корицей.

На Темзе было холодно. Ветер гнал барашки волн, и стоявшую на якоре барку качало. Мы постоянно теряли равновесие на кренящейся палубе и волей-неволей должны были цепляться друг за друга. Ни один из нас против этого не возражал, и какое-то время мы оба молча раскачивались, слившись друг с другом. Потом Рейф приподнял мой подбородок тыльной стороной руки, посмотрел мне в глаза и произнес:

— Выходи за меня замуж, Тэмсин.

Я заморгала от неожиданности:

— Что ты сказал?

Он усмехнулся:

— Ты меня слышала. Выходи за меня замуж. Коль скоро ты сама сказала, что от твоей службы при дворе принцессы нет никакого толку, я заберу тебя отсюда, и мы поженимся.

Я ждала, что он скажет мне о своей любви. И не дождалась... Противный голосок у меня в голове принялся нашептывать, что Рейфу нужна не я, а только мое состояние, которое пойдет со мною под венец и перейдет в руки моего мужа.

— Я не могу просто так взять и оставить двор, — схватилась я за самый очевидный предлог. — Я поклялась служить королеве Анне столько, сколько она пожелает.

— Только не говори мне, что ты и вправду собираешься выполнить эту клятву!

— Не в этом дело. Королева считает, что может распоряжаться моей жизнью, а я не имею права оставлять двор без разрешения лорда-управляющего. У нее возникнут подозрения, если я внезапно исчезну.

— Тогда попроси ее отпустить тебя со службы. Если ты считаешь, что она не разрешит тебе выйти за меня замуж, сошлись на болезнь.

— Рейф, я правда не могу. — Мне стало страшно от того, как сильно я вдруг захотела все бросить и убежать с Рейфом куда глаза глядят, и я привела еще один довод: — Кроме того, сэр Лайонел поднимет шум, если я скроюсь.

Я кое-что рассказала Рейфу про моего отчима, но немного.

— Мы не будем беспомощны, — убеждал меня Рейф, крепко обнимая меня, словно старясь отгородить от враждебного мира. — Я найму лучших законников Лондона, которые сокрушат любые препятствия на пути к нашему счастью.

«И ты должен будешь заплатить им целое состояние», — подумала я. А вслух сказала:

— Если я убегу с тобой, мне придется исчезнуть, никогда не появляться ни при дворе, ни в поместье Хартлейк.

Перед глазами встал образ коварного и вероломного сэра Лайонела, каким я его видела последний раз. Я вспомнила, какими глазами он смотрел на меня, когда я его рассердила. А потом я подумала о короле. Вполне возможно, мое бегство навлечет на меня и его гнев. И он использует свои поистине безграничные возможности, чтобы найти меня и разорить все семейство Пинкни. Ни Рейфу, ни даже его преуспевающей матери с королем не тягаться. Мой друг только-только закончил свое ученичество. У него не было ни средств, ни смекалки, ни знаний, чтобы защитить себя, не говоря уже про будущую жену.

Я решительно высвободилась из объятий Рейфа и отступила, чуть не упав, когда очередная волна обрушилась на борт барки.

— Я останусь там, где мое место, то есть при дворе, — отрезала я, попытавшись придать своему тону уверенность, которой не испытывала. Но тут голос мой предательски задрожал. Рейф замер, ожидая продолжения, но я молчала. Снова подступили слезы, и я часто-часто заморгала. «Не буду больше плакать! — решила я. — Слезами горю не поможешь».

И когда, откашлявшись, я заговорила, то нашла действительно правдивые слова, ибо вспомнила, что на деле первая и самая главная клятва верности была дана мною не королеве Анне, а принцессе Марии:

— Двор — это единственное место, где у меня есть надежда оказать такое влияние на короля, чтобы он проявил милосердие и любовь к своей дочери. Моя первейшая обязанность — служить ей, нашей будущей королеве.

Лицо Рейфа потухло. Потом на нем появилось упрямое выражение, скрывавшее, как я чувствовала, такие же противоречивые чувства, которые раздирали и меня. Ведь и он не желал отступиться от той тайной задачи, которую мы сами на себя возложили, — помочь девушке, звавшейся теперь леди Марией, пережить женитьбу ее отца на королеве Анне.

— Твоя верность достойна всяческого восхищения, — в голосе Рейфа была нескрываемая горечь.

После долгого напряженного молчания я решилась заговорить:

— Нам нужны новые коды для обмена сообщениями. И их должно быть достаточно, чтобы мы могли вовремя предупреждать друг друга о самых разных вещах.

— Как скажешь...

Мы по-прежнему говорили с ним на одном языке, но близость меж нами исчезла. Следующий час мы провели, придумывая, что будет значить упоминание в заказе того или иного изделия из шелка, и голоса наши звучали так чопорно и холодно, словно мы вели пустую официальную беседу.

Я решила, что пошлю сигнал Рейфу немедленно прибыть ко двору только в самом крайнем случае. Пусть просто передает принцессе то, что будет зашифровано списком товаров.

— Расскажи, как ты собираешься доводить мои новости до принцессы? — Я не представляла, станет ли он действительно отправлять ленты, кружева и тесьму, чтобы передать мое сообщение принцессе Марии, либо будет лично встречаться с нею.

— Лучше тебе этого не знать. Так будет безопаснее, — Рейф не смотрел мне в глаза.

Больше нам сказать друг другу было нечего. Я поднялась со скамьи, на которой сидела, и приготовилась сойти с барки.

— Будь осторожна, Тэмсин, — услышала я голос Рейфа у себя за спиной. Что-то в его тоне подсказало мне, что он имеет в виду гораздо большее, чем способность пройти, не споткнувшись, по спущенным на берег сходням.

Я вернулась во дворец в полном отчаянии — вполне возможно, что больше мне никогда не удастся увидеть Рейфа Пинкни. Чтобы заглушить горечь потери, я, очертя голову, кинулась в веселую кутерьму рождественских праздников.

 

ГЛАВА 42

 

Однажды солнечным мартовским днем королева Анна отправилась в Хэтфилд, чтобы навестить свою маленькую дочку. Она взяла с собой только нескольких дам, фрейлин и служанок, и еще крохотного песика Перки[125]. Ее величество обожала его, как своего ребенка, и я, должна признаться, до некоторой степени разделяла это чувство.

Перки не был похож ни на одну из собак при дворе. Он был мал ростом — не более фута[126] в холке, но крепок, покрыт курчавой белой шерсткой, имел пышный, как плюмаж, хвост, задранный на спину, длинные уши, скрытые волнистой гривой, и смотрел на мир круглыми черными блестящими глазками. Любвеобильный и необычайно любознательный, он везде бегал, пытался со всеми подружиться и не стремился исследовать. Вот почему, после того как он устроил беспорядок в детской принцессы Елизаветы, мне было велено вывести его в сад на прогулку.

Схватив Перки под мышку, я отправилась в свою первую прогулку по окрестностям Хэтфилдского дворца, принадлежавшего ранее епископу Илийскому. Квадратный внутренний двор обступали здания красного кирпича, а к находившейся рядом церкви вела галерея. Оказавшись снаружи, я без труда поняла, где находится большой зал, выходивший окнами в один из садов. Я поспешила туда, ибо около него должна была встретиться с той, кто проведет меня к принцессе.

Когда принцессу — а в мыслях своих я отказывалась называть ее леди Марией — определили присматривать за ее маленькой сестрой, ей сказали, что она может взять с собой только двух женщин, которые прислуживали бы ей как простые служанки. Одна из них и была такой служанкой, взятой в какой-то бывшей резиденции принцессы — что называется, девушка на все руки, а другая была Мария Витторио. Она добровольно отказалась и от своего статуса, и от привилегий, чтобы последовать за своей госпожой.

В тот день именно Мария высматривала меня у большого зала, чтобы проводить в крохотные, заставленные мебелью апартаменты, выделенные в Хэтфилде сестре принцессы Елизаветы.

Войдя, я склонилась в глубоком поклоне перед Марией Тюдор. Она была и оставалась моей принцессой, какие бы указы ни издавал ее отец.

Со дня нашей последней встречи прошло почти три года. За это время она очень похудела и оттого выглядела истощенной и нездоровой. Но ее улыбка была прежней — она действительно была мне рада. Ее высочество обняла меня вместе с песиком и рассмеялась, когда Перки ткнулся носом ей в руку.

— Какой же он маленький! — воскликнула она.

— Это порода такая. Этих крох сейчас держат при французском дворе. Леди Лайл прислала его в подарок из Кале. Мне сказали, что она хочет устроить одну из своих дочерей на должность фрейлины.

— Несомненно, леди Лайл преуспеет. Эта женщина обожает все французское, — ядовито заметила принцесса. Но не в ее правилах было обвинять невинное животное в грехах его хозяйки, поэтому она посадила Перки к себе на колени и принялась гладить его мягкую шерстку, а затем прямо спросила: — Как обстоят дела при дворе?

— Она вновь беременна.

Королева Анна объявила об этом королю в январе, а затем сообщила эту радостную новость своим придворным дамам.

Мария Витторио разразилась звучными испанскими ругательствами.

— Ваше высочество все еще имеет много верных сторонников среди придворных, — быстро добавила я. — Вы не должны терять надежды, что когда-нибудь вернете себе благорасположение вашего отца.

— Эта женщина меня ненавидит.

— Она страшится вас, ваше высочество.

Мария, караулившая у дверей, прервала меня, не дав договорить:

— Кто-то идет сюда. Тебе надо скрыться, Тэмсин, пока тебя не обнаружили.

Ее высочество передала мне песика, и Мария тут же схватила меня за руку и вывела через дверь, завешенную шпалерой. Я успела увидеть, что в комнату принцессы входит слуга в ливрее королевы. Я хотела освободиться и остаться, чтобы подслушать, но Мария не ослабляла своей хватки. Когда я непонимающе взглянула на нее, она молча указала на Перки. Она была права: если бы песик залаял, мы бы попались.

Спустя четверть часа, после того как я вывела Перки в сад, чтобы он мог сделать свои дела, я вернулась к двери в детскую. Тот же самый посыльный, который заходил в покои принцессы Марии, ждал снаружи. Я его узнала — он служил при дворе камердинером.

Я тихонько тронула его за рукав:

— Ты не болен, Дикон?

Его лицо было искажено ужасом, на лбу блестел пот, хотя в покоях было прохладно.

— Это вы, мисс Лодж? Нет, нет, я здоров... но я страшусь гнева нашей королевы.

— Чем же ты можешь прогневать ее величество?

Смятение Дикона было столь велико, что он поддался на мой участливый тон и рассказал то, что вообще-то должен был хранить в секрете:

— Ее величество отправила меня с письмом к леди Марии. Королева предлагает с почетом вернуть дочь короля ко двору, если она признает брак своего отца и право ее величества на корону Англии.

— И что?

Дикон судорожно сглотнул:

— Ее величеству не понравится ответ. Леди Мария заявила, что единственная королева, которая ей известна, — это ее мать.

Я вздохнула:

— Ответ упрямицы, но его можно было ожидать.

— Этим дело не ограничилось. Леди Мария добавила, что будет очень благодарна, если королевская любовница не будет становиться между нею и ее отцом.

— Быть не может!

— Она именно так и сказала, мисс Лодж, а теперь я должен в точности передать ее слова королеве.

— Может быть, не стоит? По крайней мере, последние из них.

Но Дикон слишком хорошо знал свою службу. Не в силах ничего изменить, я ждала вместе с ним, когда королева Анна выйдет из детской. Я передала ей ее любимца прямо в руки, надеясь, что присутствие Перки как-то смягчит ее величество.

— Ты выполнил поручение? — резко бросила Анна Дикону.

Тот пересказал ответ принцессы целиком и полностью, без всяких изъятий.

Темные глаза Анны зажглись такой ненавистью, что я подумала: «Сейчас она велит высечь свою падчерицу за дерзость. С нее станется!»

К моему удивлению, королева обуздала приступ ярости. Все еще держа Перки на руках, она лишь скривилась в высокомерной ухмылке и вышла из покоев, высоко подняв голову.

 

В конце месяца, после того как Парламент объявил короля Генриха главой церкви Англии, король подписал «Акт о престолонаследии». Этот документ отменял все права на трон леди Марии[127]. Теперь каждый подданный должен был поклясться, что признает брак Генриха Английского и Анны Болейн, равно как и законнорожденность всех детей от этого брака. Отказ принести такую клятву рассматривался как государственная измена, каравшаяся смертью.

Я принесла требуемую клятву.

 

ГЛАВА 43

 

Спустя несколько месяцев двор малютки Елизаветы переехал в Элтам. В это же время ее августейшие родители расположились всего в нескольких милях — в Гринвиче. Повинуясь внезапному порыву, королева Анна решила нагрянуть в Элтам и провести несколько часов с дочерью. Пока королева была занята в детской, я неслышно выскользнула из покоев Елизаветы. Мне указали путь в домовую церковь, где в это время обычно молилась принцесса Мария. Новая церковь в Элтаме была выстроена рядом с большим залом, и из нее две винтовые лестницы вели в личные молельни короля и королевы. Мария Тюдор замерла на коленях у дальней стены. Она не посмотрела на меня, пока я искала ее взглядом под сумрачными сводами, и не повернула головы даже тогда, когда я опустилась на колени рядом с нею. Тогда я вознесла краткую молитву, попросив Господа укрепить и направить меня в разговоре с принцессой.

Дочь короля в полной мере унаследовала отцовское упрямство. Конечно, я восхищалась ее стойкостью, но искренне не понимала, для чего Мария вступила на путь мученичества. Стоило ли так упорствовать? Вот я, например, принесла ложную клятву, что поддерживаю парламентские акты, сделавшие короля Генриха главой церкви Англии и лишившие принцессу прав на престол, как и многие другие подданные нашего короля, и что с того? Ведь за отказ произнести несколько слов могла последовать страшная кара. И так, я уверена, поступили многие. Почему же та, которой эти законы касались напрямую, не могла заставить себя последовать нашему примеру, зная, что ее отказ подчиниться приведет короля в бешенство.

В результате король запретил любые встречи леди Марии с королевой Екатериной, которая теперь должна была именоваться «вдовствующей принцессой»[128]. Более того, Марии, до тех пор пока она не принесет клятву, нельзя было даже переписываться с собственной матерью.

— Ваше высочество, — прошептала я, — вы должны подумать о своем будущем. Что вам стоит хоть немного смягчить свое отношение к королевской фаворитке? Этим вы поможете и себе, и своей матери. Сделайте всего лишь один маленький шаг навстречу, и король вас вновь полюбит.

— Я не могу признать наследницей незаконнорожденную и не могу согласиться с тем, что меня объявили ублюдком. И не стану ставить своего отца выше Папы Римского.

— Клятву, данную по принуждению, не обязательно исполнять, — заспорила я. Правда в качестве аргумента на ум мне пришло только освобождение от брачных обетов будущей жены сэра Ричарда Эгертона, похищенной и выданной замуж насильно.

Принцесса продолжала молиться и ничего мне не ответила. Тогда я попыталась привести другой довод:

— Скоро родится еще один ребенок. Если это будет мальчик, то он по рождению станет наследником трона впереди всех дочерей короля Генриха, что бы там ни говорили о браке его родителей.

Как и в прошлый раз, его величество излучал уверенность в том, что на этот раз у него точно будет сын. Он уже велел своим ювелирам выковать колыбель из чистого серебра. Я видела эскизы колыбели, которые выполнил сам мастер Гольбейн[129] — придворный живописец короля. Ручки, за которые качают колыбель, был увиты искусно выкованными розами Тюдоров, а по краю шел позолоченный пояс, инкрустированный драгоценными камнями. Еще колыбель украшали золотые фигурки Адама и Евы. Королева тут же потребовала, чтобы были изготовлены шитые золотом простыни и одеяла, а также одежда для младенца из золотой парчи.

— Я знаю о предстоящих родах. Покои королевы здесь, в Элтаме, переделаны в детскую для будущего наследника, — принцесса Мария недовольно скривилась. — Стропила зачем-то покрасили в желтый цвет. У принца будет зал приемов, столовая, туалетная комната и спальня.

— Король скучает по вам — своей старшей дочери, — я очень надеялась, что говорю правду. — Он готов простить вам ваши слова, которые вы произнесли сгоряча, не подумав. Сердце его величества можно смягчить почтительностью, лестью, наконец, простой учтивостью. Неужели даже на это вы не можете пойти?

Принцесса при этих словах обратила на меня взгляд своих близоруких глаз, которые, как оказалось, были наполнены слезами. Она открыла рот, но не успела заговорить, потому что у подножия одной из винтовых лестниц показались двое придворных.

Жаль, что я не знала любимых ругательств Марии Витторио, а то бы они сорвались у меня с языка, когда я узнала одного из них — это был Дикон, камердинер королевы. Второй тоже носил цвета ее величества. Значит, королева Анна и ее дамы скоро должны были появиться в церкви.

— Останьтесь, — взмолилась я, обращаясь к принцессе. — Поговорите с вашей мачехой. Если вы возьмете на себя почин к примирению, она пойдет вам навстречу.

Взгляд, который бросила на меня принцесса Мария, был холоднее вод Темзы в самую суровую зиму. Прошелестев юбками, она поспешила вон из церкви, задержавшись лишь для того, чтобы склониться в быстром поклоне перед алтарем. Она выбежала в боковую дверь как раз в тот момент, когда королева Анна подошла к подножию винтовой лестницы, направляясь в свою молельню.

Я осталась на прежнем месте, склонив голову и надеясь раствориться в полумраке. К сожалению, девушке с моим ростом трудно остаться незамеченной, к тому же королева наверняка еще раньше заметила мое отсутствие в своей свите.

Впрочем, королева Анна хотела послушать мессу и не собиралась отвлекаться по пустякам. Только после того как священник произнес заключительные слова службы, ко мне подошли слуги в ливреях ее величества. Мне ничего не оставалось, как только подняться вслед за ними в личную молельню королевы. Как только я вошла в крохотную комнатку, королева Анна отослала всех, за исключением своей сестры.

— Ты говорила с леди Марией, — резко бросила мне королева.

Я опустилась в особо глубоком реверансе, словно на плечи мне лег тяжелый груз ее неудовольствия. Я была полностью в ее власти, и она могла сделать кое-что похуже, чем просто надавать мне пощечин. Тем более теперь, когда у нее — из-за явных ухаживаний за мной короля — появилась веская причина не любить меня. Если я хочу сохранить не только свою должность при дворе, но и свою свободу, я должна немедленно развеять любые подозрения в том, что я злоумышляю против королевы за ее спиной.

— Я зашла в церковь помолиться, когда леди Мария уже была там... — начала оправдываться я, стараясь не обращать внимания на чувство горечи, возникшее оттого, что приходилось так называть мою бывшую госпожу.

Королева лишь сверкнула глазами, и в этот момент я поняла: что бы я ни делала, что бы ни говорила, она никогда больше не будет благоволить мне, не доверит мне своих тайн. Значит, у меня остается последний шанс задобрить Анну, чтобы добиться примирения отца с дочерью... И я решилась.

— Леди Мария научилась смирению и покорности за то время, пока она находится на службе у принцессы Елизаветы, — не моргнув глазом, солгала я. — Если ваше величество убедит короля вернуть ее ко двору, я уверена, что она...

— Эта девчонка мне как заноза в боку! — бросила королева. — Почему я должна делать что-то ей в угоду? Почему я должна слушать твоих советов, Тэмсин Лодж, ведь ты была готова закрутить шашни с моим мужем, если б я не вмешалась.

Произнося это, Анна беспокойно меряла шагами молельню, сложив обе руки на животе, в котором рос ее ребенок. Остановившись напротив меня, она воскликнула:

— Мне следует вышвырнуть тебя отсюда, отправить тебя обратно к твоей мачехе и ее милому муженьку!

От этой угрозы я покрылась холодным потом.

— В этом нет нужды, — вмешалась леди Мэри Рочфорд. — Может быть, мои глаза меня обманывают, но я видела, как леди Мария поклонилась тебе, Анна, перед тем как столь стремительно покинуть церковь.

Я вовремя прикусила язык, чтобы не, проговориться и не противоречить сестре королевы.

— Почему ты мне сразу об этом не сказала? — воскликнула Анна. — Король очень обрадуется, если его дочь наконец-то примет меня и признает наш с ним брак. Я даже готова предложить ей в ответ свою дружбу. Его величество не дает мне покоя с тех пор, как Мария отказалась принести клятву. Стоит этой упрямице произнести всего несколько слов, и она тотчас получит свой собственный двор и резиденцию... подальше от нашего двора, — добавила она вполголоса.

Королева тотчас велела подать перо и чернила и быстро написала записку своей падчерице.

Ответ от принцессы Марии еще не был получен, когда королева и ее свита отбыли из Элтама в Гринвич, но вечером леди Шелтон, тетка королевы и мать Мэдж, управлявшая женской частью свиты принцессы Елизаветы, передала этот ответ в письме своей племяннице.

— Неблагодарная нахалка! — Анна смяла послание от леди Шелтон и швырнула его на пол.

Королева готова была затопать ногами от ярости, и даже нежное пение коноплянки, жившей в клетке в зале приемов, ее не успокоило. Она велела вынести клетку с птицей вон.

— Слава богу, что птичке совсем не отказали от двора, — прошептала неугомонная Бесс Холланд.

Прочие фрейлины захихикали. Ранее птицы уже навлекали на себя неудовольствие нашей госпожи: павлины, которых королю прислали из-за моря — с самого мыса Ньюфаундленд, что в Новом Свете, — громко кричали по утрам и не давали ей всласть поспать. Чтобы потрафить прихотям своей беременной жены, король приказал построить птичник рядом с домом сэра Генри Норриса[130] в деревне Гринвич неподалеку от дворца, куда и были «сосланы» павлины, а с ними и пеликан — еще один подарок королю, прибывший из Нового Света.

Я не разделяла веселья своих подруг. Сейчас я была при дворе на таких же птичьих правах, что и пресловутый пеликан. В наше время людей легко выгоняли со службы, отправляли в ссылку, а иногда и держали в клетках, как диких зверей.

Я подождала, пока ее величество отвлеклась, дабы поприветствовать появившегося в ее покоях короля, и осторожно подняла письмо леди Шелтон с камышовой циновки, покрывавшей пол. Поздно ночью, будучи полностью уверенной в том, что остальные фрейлины спят крепким сном, я разгладила смятый листок и принялась читать, заслонив пламя одинокой свечи, которого едва хватало, чтобы разобрать написанное.

Леди Шелтон сообщала, что на обеде леди Мария громко заявила буквально следующее: «Ее величество королева Англии никак не могла послать мне ту записку, что я получила сегодня, ведь моя мать находится на расстоянии многих миль от Элтама, Посланец должен был сказать, что эта писулька — от леди Анны Болейн». А потом строптивица прямо объявила, что не признает никакую другую королеву, помимо своей матери, и не примет дружбы никого, кто не может считаться другом королевы Екатерины. Тот поклон, о котором упоминала «леди Анна», предназначался нашему Создателю и никому другому.

Немудрено, что после такого ответа Марии на предложение мира и дружбы королева Анна впала в ярость.

 

ГЛАВА 44

 

Традиционное путешествие королевского двора летом 1534 года было короче обычного ввиду приближающихся родов королевы. Мы побывали в Муре, Чинизе и Уокинге, а затем ввернулись в Элтам, где Анна обосновалась рядом со своей дочерью. При этом она старалась избегать любых встреч с леди Марией, которая тем не менее оставалась с ней под одним кровом. Король со своими ближайшими друзьями отправился в Гилдфорд, куда через несколько дней должен был переехать и его двор.

Лишенная общества своего мужа, королева Анна захандрила. Ей и раньше были свойственны перепады настроения, случались приступы нервного смеха, а теперь она была подавлена, не отпускала от себя своего любимчика — песика Перки — и не желала видеть никого из своих дам, кроме кузины Мэдж и юной графини Вустерской[131], к которой в последнее время особенно привязалась и чью сестру также жаждала видеть на своей службе.

В июне леди Мэри Рочфорд покинула нас: она отправилась навестить своих детей. У нее их было двое: дочь Кэтрин и сын Генри. Поговаривали, что их отец — сам король, но его величество никогда публично не признавал их своими. Именно по этой причине я считала слухи о происхождении Кэтрин и Генри не соответствующими действительности, поскольку в свое время король с радостью признал своим сыном юного Фицроя. Этот мальчик был живым свидетельством того, что у короля могут быть сыновья.

В первую неделю августа, когда мы перебрались в Гилдфорд, случилось несчастье. Внезапно у королевы начались преждевременные роды, и она произвела на свет недоношенного мертвого младенца мужского пола. Когда Анне сказали об этом, она впала в истерику, колотила кулаками по подушкам, а затем, совершенно обессиленная, забылась сном, похожим на смерть.

Для короля потеря наследника стала не меньшим, а возможно, и большим ударом, чем для королевы. Никогда не смогу забыть потерянного выражения, появившегося на его лице, когда он пришел в покои жены и услышал, что произошло. Его яркие глаза потухли, плечи поникли, и он резко отвернулся, чтобы никто из придворных дам леди Анны не смог увидеть слез, ручьем хлынувших по его щекам и потерявшихся в бороде.

Неимоверным усилием воли взяв себя в руки, Генрих подошел к постели жены. Внезапно он не смог найти слов утешения, что было так не похоже на него. Но королева отсутствием дара речи не страдала. Она вдруг злобно закричала на мужа:

— Это твоя вина, Гарри! Ты заставил меня мотаться из одного дворца в другой, когда я этого вовсе не хотела. Ты знаешь, что простые люди меня ненавидят.

Сначала король старался как мог успокоить Анну, понимая, что она просто не в себе, но, не отличаясь от природы терпением, в конце концов сам вышел из себя. Его гневный голос сотряс плотно закрытые ставни:

— Молчи, женщина! Не смей так разговаривать со своим повелителем!

Словно бы осознав дерзость и поспешность своих обвинений, Анна упала обратно в подушки и зарылась в них. Она захныкала, и в унисон с ней заскулил Перки. Утонув в огромной кровати, обе они — женщина и собачка — смотрели на угрожающе нависшую над ними могучую фигуру короля удивительно похожими блестящими черными глазами, полными ужаса. Генрих сжал кулаки. На мгновение мне показалось, что сейчас он ударит свою жену.

— Прощайте, мадам, — пробормотал король сквозь стиснутые зубы. — Я поговорю с вами, когда вы выздоровеете.

Не знаю, что на меня нашло, но, когда Генрих вышел из спальни, хлопнув дверью, я бросилась вслед за ним. Я схватила короля за рукав, и поступок мой оказался столь неожиданным, что никто из окружавших его придворных не успел меня остановить. Его величество повернулся ко мне со все еще искаженным от гнева лицом, а я с размаху пала передним на колени, пребольно ударившись об пол и едва удержавшись, чтобы не вскрикнуть.

— Тэмсин, — удивленно воскликнул король. — Что тебе надо?

— Умоляю, уделите мне всего одну минуту. Мне нужно поговорить с вами.

Я не смела поднять голову и не могла видеть выражения лица короля, а лишь затаила дыхание в ожидании его ответа. Внезапно перед глазами у меня появилась его крупная, крепкая рука в перстнях. Я вцепилась в нее и позволила королю поднять меня на ноги. Если бы не его помощь, сама бы я, наверное, и не встала.

Поколебавшись всего одно мгновение, король взял меня под руку и быстро увел в ближайшую галерею, где мы могли бы без помех беседовать, прогуливаясь.

— Ну, Тэмсин? — спросил он меня, когда мы немного оторвались от сопровождающих его придворных джентльменов.

— Ваше величество, простите мою дерзость. Но я должна вам сказать, как сильно я сочувствую вам, вашему горю. Ваш ребенок... понимаю, как вам тяжело...

Лицо Генриха потемнело, и я решила, что смертельно оскорбила его величество и мне нет прощения. Слова мои шли от сердца, но с королями так говорить людям вроде меня не позволено. Повисло долгое молчание, а затем, к моему изумлению, король ответил с такой же обезоруживающей честностью:

— Я не в первый раз переживаю такую потерю, — за каждым словом его величества скрывались боль, горечь и как будто даже испуг. — Неужели все опять повторяется? Мертворожденные дети, выкидыши и только одна выжившая дочь...

Мне нечего было ему ответить. Он думал о всех детях, которых они с королевой Екатериной потеряли. Я вспомнила, что у них много лет назад родился сын, проживший лишь несколько дней. Я не знала, сколько еще их детей так и не сделали свой первый вздох, но их смерть тяжелым грузом легла ему на плечи. А последний удар, который судьба нанесла ему сегодня, был особенно тяжел, если учесть, чего стоила королю женитьба на Анне. Страна оказалась расколотой надвое, когда он заявил, что его первый брак был проклят. Именно в этом, по его словам, крылась неспособность Екатерины произвести на свет наследника, ибо Мария была словно бы и не в счет — большинство его подданных считало, что женщина не способна править королевством. А теперь его новая жена дважды не смогла родить ему сына, который был ему так нужен.

Я испытала острую жалость к королю, и даже пожалела королеву Анну, но еще я поняла, что лучшего момента, дабы замолвить словечко за принцессу Марию, у меня не будет. Как мне показалось, в первый раз за эти годы пелена роковой страсти короля к его второй жене немного развеялась.

— Ваше величество! — отважилась обратиться я к нему, когда мы с королем с полдюжины раз прошли в молчании взад-вперед по галерее.

— Да, Тэмсин?

— У нас есть две дочери, и обе они, благодарение Богу, пребывают в добром здравии...

Он прервал меня:

— И у меня будут сыновья! — Он похлопал меня по руке, лежавшей на рукаве его расшитого камзола. — Я постоянно твержу себе об этом.

Разговор пошел совсем не так, как мне хотелось. Я намеревалась намекнуть его величеству, что пора ему призвать ко двору свою старшую дочь и восстановить ее в правах на престол. Но теперь я не знала, как затронуть эту тему, пока не стало слишком поздно. Его величество поцеловал мне руку и простился, оставив меня на галерее.

Следующие несколько дней между королем и королевой наблюдалась некоторая холодность. Седьмого августа король и его свита возобновили свое путешествие, направившись в центральные графства, а королева Анна осталась в Гилдфорде для поправки здоровья. Сестра ее величества все еще отсутствовала, и мы не знали тому причин, но с Анной была их мать, леди Уилтшир, а также брат Анны, лорд Рочфорд.

Как только королева поняла, что может потерять любовь Генриха, она решила присоединиться к «походному двору» его величества, едва ей это позволит здоровье. И вот проведя по совету акушерки в своих покоях меньше месяца, она воссоединилась с супругом в городе Вудсток в Оксфордшире.

Король Генрих приветствовал свою королеву тепло, но, когда он смотрел на нее, огонь сумасшедшей страсти больше не зажигался в его глазах. Я почти не колебалась, приняв решение: буду действовать немедленно, чтобы окончательно отвратить короля от Анны и склонить его в пользу старшей дочери.

Королевская резиденция в Вудстоке была одной из самых обширных. Здесь свободно размещался весь двор. Красивое, недавно перестроенное и удобное жилое здание вмещало более пятисот человек, его окружали просторные конюшни и псарни. Рядом зеленел парк, специально разбитый когда-то королем Генрихом I для его зверинца[132]. В парке был устроен лабиринт из живой изгороди, а в середине лабиринта высилась беседка, больше похожая на отдельный маленький замок.

Как только у меня появилась свободная минутка, я ранним летним утром расположилась на скамейке из дерна у входа в лабиринт. Вокруг я разложила перья и бумагу, поставила чернильницу. Его величество каждый день выходил на прогулку в сад. Я услыхала его шаги задолго до того, как он меня увидел, но притворилась слишком погруженной в работу.

— Что ты делаешь, Тэмсин? — с некоторым удивлением спросил Генрих, подходя ко мне.

Я притворилась, что чуть не уронила чернильницу от неожиданности. Его величество ловко подхватил ее на лету. Положив мне руку на плечо, он удержал меня на месте, когда я начала подниматься со скамьи, чтобы сделать обязательный реверанс.

— Обойдемся без церемоний, дорогая, если расскажешь мне, чем ты тут занимаешься, — хитро улыбаясь, проговорил король.

— Ах, ваше величество, вы слишком добры ко мне, Я всего лишь пытаюсь найти применение своим скромным талантам. Вам, вероятно, говорили, что я слыву хорошей рассказчицей?

Он кивнул, что меня, вообще-то, удивило. После того как я покинула свиту принцессы Марии, меня не часто просили поделиться моими рассказами. Воодушевившись памятливостью короля, я продолжала:

— Ваше величество, я подумала, почему бы мне не записать самые занимательные истории, которые я знаю, чтобы и другие могли их прочесть. Я слышала, что кое-кто при дворе собирает таким образом свои любимые стихи.

— Отличная идея! — ободряюще улыбнулся мне король. — Дашь мне потом почитать. А еще лучше, — тут улыбка его стала еще шире, — перескажешь мне те, которые напоминают рассказы господина Боккаччо[133].

Я заморгала и непонимающе уставилась на моего собеседника:

— Я не знаю этого джентльмена, сэр.

— Где уж тебе, — рассмеялся он шутке, оказавшейся выше моего понимания, и пообещал: — Поговорим об этом вскорости!

С этими словами его величество поднес мою руку к губам, поцеловал костяшки моих пальцев, поднялся со скамьи и ушел, все еще посмеиваясь.

Я бросила разочарованный взгляд на лабиринт: я надеялась, что король отпустит свою свиту и пригласит меня погулять там с ним... Хотя, возможно, такое развитие событий только к лучшему. Я не собиралась слишком легко сдаваться нашему повелителю и даже надеялась, что смогу затеять с ним невинную «игру в любовь», столь популярную при дворе, и все же добиться своей цели.

Я провела на скамье у лабиринта достаточно много времени, потому что на самом деле принялась записывать свои рассказы. Когда я торопливо возвращалась в покои королевы после долгого отсутствия, я услыхала доносившиеся из них крики ярости и нечленораздельные возгласы, которые могли слетать с губ лишь одной женщины — ее величества.

— Что стряслось? — быстро спросила я у Джейн Сеймур, присоединяясь к группе фрейлин, столпившихся у двери в опочивальню королевы.

— Леди Мэри Рочфорд вернулась ко двору, — объявила всезнающая Бесси Холланд еще до того, как Джейн успела раскрыть рот.

Изнутри раздался новый вопль, и мы испуганно замолчали. От крика Анны у меня зазвенело в ушах, но я смогла разобрать, о чем говорит королева:

— Как ты посмела, Мэри?! — донеслось до нас. — Как ты могла выйти замуж без моего разрешения, да еще и за это ничтожество!

Голос леди Мэри Рочфорд был спокоен и тверд:

— Не называй моего мужа ничтожеством. Он из знатного и славного рода Стаффордов[134].

— Всего-то из захудалой ветви этого рода! Да еще и младший сын.

— Я люблю его, Анна.

— Любишь? Неужели? — в голосе королевы смешались презрение и недоверие.

— Да, люблю, — спокойно подтвердила леди Мэри. — И доказательство этой любви уже растет в моем чреве, так что не надейся, что ты сможешь объявить наш брак недействительным.

Джейн Сеймур чуть не вскрикнула, а мы все обменивались испуганными взглядами. Гневные вопли за дверью достигли крещендо, за которым последовал грохот, словно Анна кинула в стену что-то большое и тяжелое.

— Убирайся с глаз моих! — кричала королева на свою сестру. — Никогда не смей появляться при моем дворе! Здесь тебе не место!

Почти сразу же дверь спальни отворилась и на пороге возникла леди Мэри Рочфорд. На губах ее играла легкая загадочная улыбка, словно она была вовсе не в обиде на сестру. Возможно, она получила то, чего хотела: теперь по приказу самой королевы она беспрепятственно могла вернуться к скромному молодому человеку, за которого вышла замуж — вышла по любви! Вдали от суеты и превратностей королевского двора она даст жизнь его ребенку.

Как же я ей завидовала!

 

ГЛАВА 45

 

Все время, пока мы оставались в Вудстоке, король постоянно оказывал мне знаки внимания, говорил, что он мой «верный рыцарь», а я — «дама его сердца», которой он обязуется верно служить. Королева Анна, еще не вполне оправившаяся после выкидыша, проделав трудный трёхдневный путь от Гилдфорда до Вудстока, не могла исполнять свои супружеские обязанности. Она приходила в бешенство, видя, как Генрих ухаживает за другой, и ругалась на чем свет стоит не только на своих слуг, но и на самого короля. Он же, избегая ссор с женой, быстро покидал ее покои, предпочитая более приятное общество. Часто компанию королю составляла я, и мне казалось, что мое присутствие его успокаивает.

Однажды его величество пригласил меня на прогулку в лабиринт, и я согласилась, но лишь после того, как он поклялся, что знает оттуда выход.

— Расскажи мне одну из твоих историй, Тэмсин, — велел он мне, когда мы уселись на каменную скамью в самом центре лабиринта. — Мне хочется услышать что-нибудь такое, что меня немного развеселит.

Я с удовольствием выполнила это приказание. Мне льстила моя нынешняя близость с королем, хотя мы почти никогда не оставались наедине. Всегда рядом находился кто-то из придворных — так полагалось по этикету. Но за долгие годы приближенные короля научились держаться на заднем плане, если его величество жаждал уединения, приватного разговора или тайной встречи, а я скоро научилась не обращать внимания на их присутствие.

Король Генрих был остроумным собеседником и галантным кавалером. Однажды он, аккомпанируя себе на лютне, спел мне песню собственного сочинения. Голос у него был очень приятный и проникал мне в душу. Он любил сажать меня к себе на колени и временами срывал поцелуй с моих губ, но никогда не понуждал к чему-то большему. Одним словом, нас влекло друг к другу и только. Во всяком случае — пока...

Я быстро убедила себя, что принимаю ухаживания его величества лишь для того, чтобы вовремя — без риска показаться слишком дерзкой — завести речь о бедственном положении принцессы Марии. Не мне было указывать королю на ошибочность его решения относительно места Марии в порядке престолонаследования, но почему бы не попытаться сделать хоть что-то, чтобы облегчить жизнь принцессы?

Однажды король пригласил меня в свою библиотеку — небольшую уютную комнату с высоким потолком, ярко освещенную и полную книг. Он опять завел речь о Боккаччо и еще о ком-то, кого звали Ариосто[135]. Смеясь, его величество протянул мне какую-то книгу.

— Я не могу ее прочитать, — запротестовала я. Она написана не на английском языке, а я не знаю ни латыни, ни итальянского, ни других языков, кроме родного.

Ухмылка короля стала еще шире:

— Читать не обязательно. Посмотри на картинки.

Подозревая подвох, я принялась осторожно переворачивать страницы, пока не дошла до первой иллюстрации — и тут же захлопнула книгу. Щеки мои горели.

— Эти люди совсем голые... На них ничего не надето, — прошептала я, потрясенная до глубины души.

Король покатывался со смеху.

Не знаю, куда завел бы нас этот вольный разговор, но нас прервал доктор Баттс, который только что вернулся в Вудсток. Оказывается, большую часть сентября он провел у постели старшей дочери короля.

Я хотела уйти, но король сделал мне знак остаться. Я опустилась на скамейку, заваленную подушками, на которой сидела до этого.

— Ну что? — нетерпеливо спросил король, едва доктор Баттс выпрямился после поклона. — Как себя чувствует леди Мария? Вновь жалуется на всякие хвори?

— Ваше величество, ваша дочь действительно была опасно больна.

Я издала звук, заставивший короля и доктора одновременно посмотреть на меня. Его величество нахмурился. У меня от испуга затряслись руки, и я постаралась сделаться незаметной и затаиться как мышка. Мне во что бы то ни стало нужно было остаться и услышать, что доктор Баттс расскажет о принцессе. Его величество надо мной сжалился и не выгнал меня.

— Что с ней случилось? — резко бросил он.

— Это долгая история, ваше величество. Сперва я подумал, что леди Мария, как обычно, страдает от головной боли и резей в животе перед началом ее месячных. Но оказалось, что леди Шелтон, управляющая в Хэтфилде, вызвала аптекаря, некоего мистера Майкла, дабы он облегчил страдания леди Марии. Аптекарь, действуя из лучших побуждений, дал ей пилюли, собственноручно им изготовленные, и пилюли эти леди Марии совсем не подошли. Ей стало от них только хуже.

«Это яд!» — подумала я и истово принялась перебирать четки, которые принцесса подарила мне много лет назад.

— Я казню этого негодяя! Голову ему оторву! — вскричал король. Уперев руки в бока и расставив ноги, он возвышался над лекарем, заметно уступавшим ему в росте, словно готовился обрушиться на беднягу.

— Нет, нет, ваше величество, — доктор Баттс замахал руками и отступил на шаг. — Особого вреда это снадобье не принесло, и леди Мария сейчас пошла на поправку. Но она действительно была очень больна. Осмелюсь сообщить вашему величеству, что ее телесные мучения усугубляет владеющая ею печаль. Если бы она не страдала духовно, то выздоровела бы гораздо скорее и ей вообще не понадобились бы никакие лекарства.

Король повернулся к доктору Баттсу спиной, быстро пересек маленькую комнатку и уставился в окно. Когда он прошел мимо меня, я увидела, что лоб его прорезали глубокие морщины. Он очень тревожился за дочь, хотя и не подавал вида. И он не знал, что делать со строптивицей, которую в глубине души продолжал любить.

После долгого молчания, в течение которого король разглядывал невидящим взглядом сад под окном, он произнес:

— Что вы имеете в виду, говоря, что леди Мария «страдает духовно»? От чего она страдает?

— Могу ли я говорить откровенно, ваше величество?

— Извольте.

— Леди Мария поправилась бы в три раза быстрее, если бы не находилась в Хэтфилде безвыездно, как в заключении.

Король глубоко вздохнул, но так и не обернулся.

— Очень жаль, — медленно и с расстановкой произнес он, — что моя дочь не желает внять доводам разума и отбросить свое упрямство. Она не дает мне возможности устроить для нее такую жизнь, которая приличествует ей по праву рождения.

Доктор Баттс искоса взглянул на меня. Наши взгляды встретились всего на мгновение, но этого оказалось достаточно, чтобы мы поняли друг друга. Но я не отважилась прямо сейчас обратиться к королю. Врачу же Генрих дал разрешение говорить без стеснения, и лекарь произнес:

— Отправьте ее к матери, ваше величество.

Я затаила дыхание. Не зашел ли доктор Баттс слишком далеко? Хотя, если король позволит своей дочери воссоединиться с матерью, Мария может добровольно отказаться от любых притязаний на трон...

В голосе короля, когда он ответил врачу, мне послышалось искреннее сожаление:

— Страдания моей дочери огорчают меня безмерно, но лишь от самой Марии зависят, сколь долго продлятся в отношении нее данные ограничения.

Признав свое поражение, доктор Баттс поклонился и вышел из библиотеки.

Терять мне уже было нечего, и я поднялась со скамьи и смело встала рядом с королем в нише окна. Я даже решилась дотронуться до его руки.

— Возможно, — тихо начала я, — лишь малого знака вашей доброты будет достаточно, чтобы все поменялось. Ваша дочь любит вас всей душой, ваше величество.

Король не смотрел на меня, он не отводил глаз от мирного оксфордширского пейзажа за стеклом. Наконец он с болью в голосе произнес:

— Ну почему она не дала клятву? Это ведь так просто. Я прекрасно знаю, что многие из тех, кто принес этот обет, поклялись ложно. Но мне нужно, чтобы определенные слова были произнесены, и я от этого не отступлюсь.

— Позвольте леди Марии вернуться ко двору, — принялась я умолять короля. — А потом скажите ей, что она может остаться подле вас, только если согласится дать клятву.

Я была уверена, что, если мне удастся переговорить с принцессой, я смогу убедить ее принять эти условия.

Король только фыркнул в ответ и пробормотал:

— Королева за это съест меня живьем!

Я вздохнула.

Король посмотрел на меня и тихо сказал:

— Впрочем, будь я проклят, если позволю Анне лезть во все мои дела...

И, заключив меня в свои объятия, Генрих принялся осыпать поцелуями мое лицо и руки. После этого все случилось очень быстро, и мне даже в голову не пришло протестовать.

Его величество подхватил меня своими сильными руками, и из библиотеки понес по тайному проходу в свои личные апартаменты. Я не могла разглядеть помещения, по которым он нес меня, а только слышала голоса его приближенных, крепко прижимаясь к его груди, обвив руками за шею и спрятав лицо в мягком бархате его камзола. Один из драгоценных камней, нашитых на нем, поцарапал мне щеку, но я не обратила на это внимание. Если бы потребовалось, я бы даже перестала дышать...

Но тут король бросил меня на пуховую перину, такую мягкую, что я буквально утонула в ней. Он резко потянул за занавеси алькова, стукнули золоченые кольца, на которых крепилась богато расшитая драпировка вокруг кровати, и я оказалась отгороженной от всего остального мира. Я услышала, как Генрих зовет слугу, который должен был помочь ему раздеться.

Я села в кровати, но на большее оказалась неспособна, так как сердце мое готово было выскочить из груди. Что делать дальше? О том, чтобы с воплями выбежать вон из королевской опочивальни, речи не шло. Я никогда не давала его величеству повода усомниться, что отвергну его как любовника... В то же время я не думала, что наш с ним флирт так быстро перерастет в нечто большее. Но теперь это уже была не куртуазная игра в любовь и я не была недоступной и безупречной дамой сердца, которую должно обожать на расстоянии.

Руки мои тряслись, а в голове пронеслась дикая мысль: должна ли я сама раздеться или подождать, когда это сделают слуги его величества. Я вздрогнула, когда дверь спальни со стуком закрылась. Слуги ушли. Я так и не успела понять, чувствую ли я от этого облегчение или тревогу, и тут занавеси полога раздвинулись.

На короле был ночной халат, надетый на голое тело, — роскошный наряд из красного бархата, отороченный горностаем. Когда он взбирался на высокую кровать, обнажилась нога — под белой кожей играли могучие мышцы. Король улыбнулся моему замешательству, знаком показал, чтобы я повернулась к нему спиной, и принялся расшнуровывать мой корсет.

Мне показалось, что он с удовольствием и необыкновенным для мужчины умением выполняет эту работу служанки. В мгновение ока я осталась в одной сорочке, а потом лишилась и ее. В следующий миг я уже лежала на спине, приняв на себя весь вес его горячего тела. Я чувствовала, что задыхаюсь, что вот-вот начну брыкаться, пытаясь освободиться, но тут услышала его шепот:

— Милая моя, нежная моя Тэмсин...

Он успокоил меня так, как, верно, укрощал норовистых лошадок, оглаживая их по бокам и тихонько приговаривая. Только убедившись в моей полной покорности, он принялся осыпать меня поцелуями.

И я стала отвечать на эти поцелуи — сначала неуверенно, а потом со все возраставшим жаром. Ведь с самого начала я знала, что пути назад нет, значит, нужно притвориться, что мне нравится все, что бы он ни делал со мной. Любовные ласки следует не только принимать, но и отдавать — об этом я была наслышана из разговоров придворных дам. Если я буду лежать подобно бесчувственной статуе, то разочарую его величество, и никому от этого пользы не будет, в том числе мне самой.

Король Генрих знал, что я девственница. Он обращался со мной осторожно и направлял меня по дороге к удовольствию. Я с охотой последовала его указаниям, и, к моему удивлению, тело мое как будто бы знало, как ему отвечать. Не скажу, что я не испытала боли, когда он вошел в меня, и несколько слезинок скатились из-под моих опущенных век, но дальнейшее меня нимало увлекло. Странное приятное ощущение поднималось во мне, но я, по своему неведению, не знала, что это такое. В тот раз мне так и не довелось изведать наслаждение сполна, потому что король сам гораздо раньше достиг своего удовлетворения. Он издал последний стон и замер, лежа на мне.

Я не знала, что мне теперь делать. Король был тяжел, но я не осмелилась его столкнуть. А если он заснет? Только на прошлой неделе одна из придворных дам королевы жаловалась, что ее муж всегда засыпает сразу же после любовных утех, и ее это выводило из себя. Внезапно король приподнялся на своих сильных руках и, все еще тяжело дыша, с улыбкой посмотрел на меня сверху вниз. Видя, что он доволен, я легко смогла улыбнуться в ответ, но не сдержалась и поморщилась, когда он скатился с меня, а я попробовала сесть.

— Тебе надо принять горячую ванну, — заявил его величество. — Говорят, это прекрасное средство унять боль, вызванную потерей девственности.

Разум мой не успел полностью постигнуть значения этих слов, когда мой любовник уже легко поднялся с постели. А после этого я могла думать лишь о том зрелище, которое открылось моим глазам. Щеки мои запылали, когда я уставилась на его наготу. А он смело смотрел на мое столь же неприкрытое тело. Вся моя одежда была разбросана по ковру, и я не могла до нее дотянуться, поэтому стала искать какое-нибудь покрывало.

— Восхитительно! — воскликнул король. — Нет ничего прекрасней краснеющей невесты. Тебе понравилось, как я приобщил тебя к миру любовных наслаждений?

«Невеста? Что ж, возможно, его величество и прав», — подумала я. Ведь то же самое переживает и невеста в свою брачную ночь. По правде говоря, на мою долю выпало гораздо больше ласки и нежности от короля, чем многие жены получают от своих мужей за всю жизнь. Браки заключаются по решению родителей или других родственников, и женщины из благородных семейств частенько выходят замуж за незнакомцев, от которых всего можно ожидать...

— Ну так как, моя дорогая? — вновь спросил король.

— Я... мне трудно описать мои чувства, ваше величество.

— Гарри! — воскликнул он. — Когда мы с тобой наедине, как сейчас, милая Тэмсин, зови меня просто Гарри.

С этими словами он отнял у меня покрывало, в которое я тщетно пыталась завернуться, взял меня на руки, как ребенка, и куда-то понес. Потом мы оказались в комнате, где к одной из стен была приделана огромная лохань для омовений, именуемая ванной. Она была сделана из дерева и вся плотно обтянута льняным полотном, и — что самое удивительное — над ней в стену намертво были вделаны два крана. Король открыл оба, и вода полилась в ванну. Поток воды из одного кран был так горяч, что от него шел пар!

Его величество... Гарри... расхохотался, увидев огромное удивление на моем лице.

— В комнате, расположенной прямо под этой, стоит печь, которая топится углем, — объяснил он. — Она нагревает воду в цистерне, куда эта вода поступает по водоводу из родника в нескольких милях от дворца. Ты, конечно же, видела трубы. Они подняты, закреплены на столбах и проходят через парк подобно древнему акведуку.

Король подвел меня к ванне, и я смогла погрузить в воду руку.

— Это просто чудо... Гарри, — пробормотала я.

Король вновь засмеялся, радуясь и моему ответу, и тому, что я назвала его по имени. Он осторожно помог мне опуститься в теплую воду. Ванна уже наполнилась настолько, что только мои плечи остались над поверхностью воды, которая своим теплом успокоила тянущую боль у меня между ног.

Со вздохом наслаждения я откинулась на сложенное полотенце, лежавшее на краю ванны, и зажмурилась. По мере того как уровень воды повышался, я наслаждалась своими ощущениями, а когда открыла глаза, оказалось, что я смотрю в потолок, обшитый золотыми рейками по белому фону.

Гарри надел купальный халат, достав его из шкафа, оборудованного под одним из приоконных сидений. Он не вызвал слуг, а сам взял два огромных полотенца голландского полотна и положил их на стул у ванной. И еще он принес мне мыло, пахнущее магнолией, и выключил краны, чтобы ванна не переполнилась.

Я посмотрела через край ванны на пол. Он был сделан из сосновых досок с маленькими отверстиями для стока воды. А потом взгляд мой упал на самый большой предмет мебели в комнате — кровать.

— Разве здесь спят? — решилась спросить я.

— Это для отдыха после омовения. Многие опытные врачи советуют обязательно полежать, когда выйдешь из ванны, чтобы не заболеть.

Пока я мылась, король собрал и принес мою одежду, а когда я вылезла из ванны, вытер меня насухо. В комнате был зажжен камин, от которого исходило приятное тепло, не давшее мне покрыться гусиной кожей. Гарри помог мне одеться и сам зашнуровал мой корсет. А когда я решила, что все происходящее со мной — длинный, странный и прекрасный сон, король нарушил его очарование и «разбудил» меня. Он вызвал одного из своих приближенных и приказал отвести меня обратно в спальню фрейлин.

 

ГЛАВА 46

 

На следующее утро я пошла на исповедь. Духовник короля дал мне отпущение грехов, но впервые в жизни я почувствовала, что несколько покаянных молитв мою совесть не успокоят. Я совершила прелюбодеяние. И моя епитимья должна быть елико возможно суровой.

В моих глазах (как, впрочем, и в глазах Папы Римского) Генрих был все еще женат на Екатерине Арагонской. Я не предавала свою нынешнюю госпожу, однако причинила ущерб законной королеве. Я была ничуть не лучше любой другой фаворитки короля.

И тут в мысли мои проник Рейф Пинкни, хотя я изо всех сил старалась не думать о нем, а проникнув — остался на целый день. Именно Рейфу я должна была отдать свою девственность. Теперь, когда было уже поздно, я поняла, что должна была выйти за Рейфа и ни за кого другого, даже если из-за этого мне пришлось бы оставить двор.

Сегодня я совсем забросила свои обязанности фрейлины и тешила себя надеждой, что этого никто не заметил. Двор готовился на следующий день отбыть из Вудстока в Графтон — нортгэмптонширское охотничье поместье короля, и все кругом были заняты. Но, оказывается, я заблуждалась. Королева Анна имела своих наушников и шпионов повсюду.

— Я более не нуждаюсь в ваших услугах, мисс Лодж, — сказала она мне, когда после обеда призвала в свои покои.

Голос ее был сух, а в темных глазах горела плохо скрываемая ненависть. Она знала, что я побывала в постели ее супруга.

— Вы должны немедленно оставить двор, — это прозвучало как приговор.

— Ваше величество, я...

Анна поднялась из кресла, руки ее сжались в кулаки. Я зажмурилась, и мне показалось, что сейчас она меня ударит.

— Как, ты еще смеешь отвечать мне, дрянь такая?! — завопила она. — Убирайся отсюда немедленно!

Я так и поступила. Пока Эдит укладывала мои вещи, я вышла во двор, чтобы глотнуть свежего воздуха и немного успокоиться. Я опустилась на каменную скамейку и уставилась на суету вокруг невидящим взглядом. Постепенно туман перед моими глазами рассеялся, и я увидела, что первые повозки уже загружались королевским скарбом, готовые отбыть в Графтон.

Это зрелище напомнило мне о моем первом дне при дворе, когда я — еще совсем девчонка — явилась в Торнбери, чтобы поступить в свиту принцессы Уэльской. Грохот повозок и крики слуг в ливреях. Шум и суматоха. Все вокруг заняты, все вокруг при деле. Все, кроме меня.

После многих лет верной службы я должна оставить двор. Так мне приказали — жестко, окончательно и бесповоротно. Выбили почву из-под ног, отобрали стержень, вокруг которого столько лет вращалась моя жизнь...

Куда мне идти? Поместье Хартлейк не могло служить мне убежищем: там поселился сэр Лайонел со своей новой женой — моей мачехой. Лишить его права находиться на моих землях и управлять моим имуществом я могла лишь через суд, а у меня не было денег, чтобы нанять толкового законника.

Не знаю, сколько времени я просидела, пока эти сбивчивые мысли беспорядочно роились в моей голове, но, когда я подняла голову, передо мной стояла Бесс Холланд.

— Ты готова? — спросила она с нетерпением.

— К чему?

— К тому, чтобы прислуживать королеве за ужином.

— Меня прогнали, Бесс. Ее величество приказала мне покинуть двор. Разве ты при этом не присутствовала? — Мое позорное изгнание происходило на глазах всех фрейлин.

— Ну да, — усмехнулась Бесс. — Но король, прослышав об этом, отменил приказ королевы.

— Быть не может!

Бесс рассмеялась:

— Еще как может. Его величество не хочет отпускать тебя. Ты ему понравилась. Значит, ты останешься при дворе в качестве его любовницы. Вначале будет немного неловко, но потом ты привыкнешь к этому.

Бесс была причиной не одного скандала между герцогом и герцогиней Норфолкскими и знала о таких вещах не понаслышке.

В этот вечер, когда король пришел в покои своей жены, Анна решила все же настоять на моем отлучении от двора. Сначала супруги спорили шепотом, но долго эти двое сдерживать свои страсти не могли. Очень скоро они заговорили на повышенных тонах, а когда повышал голос король Генрих, его слышали все в округе.

— Вам, мадам, придется смириться с моими развлечениями, как и вашей предшественнице! — проревел он.

После этого королева умышленно и подчеркнуто не замечала меня. Ни единой живой душе она не сказала и о том, что в ту же ночь — в последнюю ночь перед отъездом в Графтон — король прислал за мной.

Его величество — Гарри — пожелал показать мне еще одну диковинку Вудстока — ванну, углубленную в пол. В комнате, в которую он меня привел, стояла незажженная печь, облицованная зелеными изразцами, а в полу было сделано квадратное углубление, заполненное водой, больше напоминавшее искусственный пруд или бассейн, а не место для омовений. Мы стояли на краю него, глядя на облицованные свинцовыми листами стенки, каждая из которых была не меньше трех футов в длину. Похоже, воду давно не меняли, и в нос бил запах застоявшейся канавы.

— Эта ванна очень... большая, — только и смогла выдавить я из себя.

— Она сделана по образу и подобию древних римских терм, купален, которые до сих пор еще можно найти в различных уголках Англии, — сказал король. — Но я хочу сделать здесь паровую баню, как у турок. Представь себе — не менее шести помещений в ряд, и в одном из них будет стоять огромный бак, в котором нагревается вода.

Как и в другой ванной комнате в Вудстоке, здесь тоже стояла кровать. Я избежала погружения в отдающие тиной воды бассейна, но не смогла уклониться от любовных объятий короля.

Честно говоря, сегодня мне совсем не хотелось отдаваться ему. Во-первых, меня мучили угрызения совести. Во-вторых, его величество не обратил внимания на отсутствие у меня любовного пыла и не тратил времени на нежные ласки. Соитие наше не заняло много времени, за что я была ему только признательна.

На следующий день, когда мы выехали из Вудстока, сидеть верхом мне было тяжело. Бесс увидела, как я ерзаю в седле, и сжалилась надо мной. Она рассказала мне о травах и других средствах, способных облегчить боль. А когда мы обустроились в Графтоне, она также поведала мне еще много полезного — и о том, как ублажить любовника, и о том, как постараться избежать зачатия.

То, чему Бесс научила меня, пришлось королю по нраву. Он взял меня с собой на охоту и, к моему величайшему удовольствию, усадил меня на Светоча Хартлейка.

Жеребец, бывший когда-то источником радости и гордости моего отца, уже пережил свои лучшие годы, но все еще оставался великолепным скакуном. И я, как смогла, отблагодарила короля за то, что мне вновь довелось поездить на моем любимце.

Графтон был одним из малых королевских поместий, но, как и многие другие резиденции Генриха, недавно был перестроен и заново отделан. Среди последних новшеств, которыми король справедливо гордился, была крытая дорожка для игры в шары[136]. Она была построена вдоль северной границы сада и представляла собой длинное здание из кирпича и камня под плоской крышей.

Я наблюдала за игрой, сидя на одной из скамей, которые для удобства зрителей разместили по сторонам дорожки. До этого я видела лишь один раз, как король играл в шары, но то было в Уокинге, где дорожка располагалась под открытым небом. Здесь же она освещались светом из окон и пламенем свечей, а не солнцем.

Игроки собрались у одного конца дорожки. С другого конца их бросков ожидали слуги, готовые принимать шары, которыми сбивали кегли. Взоры всех присутствующих обратились на короля, когда его величество вышел вперед, чтобы сделать первый бросок. В это же самое мгновение виконтесса Рочфорд, невестка королевы Анны, сидевшая справа от меня, наклонилась и прошептала мне прямо в ухо:

— Тебе здесь не место, грязная шлюха. Уползай в ту канаву, откуда тебя на время вытащили.

Я повернулась к ней с изумлением:

— Миледи, я...

— Ты — мерзкая гадина, лживая и неверная тварь, — ее тихий шепот напоминал шипение змеи. — Не удивлюсь, если сюда тебя подослала леди Мария, чтобы ты шпионила для нее.

Я только ахнула.

Глаза леди Рочфорд расширились, и она засмеялась:

— Что, наступила на любимую мозоль? Правда глаза колет? Отлично. Жду не дождусь, когда смогу рассказать об этом королеве.

Я схватила ее за руку:

— Миледи, вы делаете поспешные выводы. Клянусь, я никогда не злоумышляла против королевы.

Я, конечно же, толковала о королеве Екатерине, но леди Рочфорд про это знать не стоило.

— Убери руки! — внезапно завопила она. В нашу сторону стали поворачиваться головы придворных. — Ты делаешь мне больно!

Слишком поздно я поняла, что ей приказали завязать со мной ссору. Она надеялась, что ей удастся сделать вид, словно бы я напала на нее, и я попалась в расставленные сети. Она и пославшая ее королева (в последнем я не сомневалась) рассчитали так, что король разгневается на меня и навсегда запретит появляться в своих резиденциях.

Во рту у меня пересохло от волнения, пока я наблюдала, как леди Рочфорд отходит в сторону от меня с видом оскорбленного достоинства.

Существовал очень строгий закон — нельзя было ссориться и прибегать к любому насилию в двенадцати милях вокруг особы короля. Этот закон был принят для того, чтобы придворные джентльмены не дрались на дуэлях, но он распространялся и на придворных дам королевы. Если бы я ударила леди Рочфорд в присутствии его величества, то вполне могла лишиться руки, которой наносился этот удар.

Надо отдать должное королю Генриху — он продолжил игру как ни в чем не бывало, хотя бы потому, что ставки на ее исход были очень высоки. Он подождал, когда меня приведут к нему в спальню этим же вечером, и попросил рассказать всю историю с моей точки зрения.

Внимательно выслушав меня, он издал приказ, запрещавший леди Рочфорд появляться при дворе.

 

ГЛАВА 47

 

Когда двор пустился в свое обычное летнее путешествие, чувствовалось, что между королем Генрихом и королевой Анной пробежала черная кошка. Что же касается меня, то я по-прежнему согревала ложе его величества. Теперь я уже без стеснения называла его Гарри в самые интимные моменты нашей близости, но никогда не пыталась делать это на людях. С королем о его дочери я никогда не заговаривала напрямую, а выбирала окольные пути, например пускалась в воспоминания о тех временах, когда состояла в свите принцессы Уэльской. Исподволь я хотела открыть ему глаза на то, насколько ненависть королевы Анны к падчерице очернила в его глазах плоть от плоти его, невинную и чистую сердцем девочку.

В середине октября я попросила у короля разрешения написать письмо леди Марии, которая в то время находилась в Муре, в графстве Хертфордшир, и продолжала считаться фрейлиной своей сводной сестры.

— Я думал, ты попросишь об этом раньше, — улыбнувшись, заметил король.

Мы лежали друг подле друга в огромной королевской постели — в которую могло улечься не меньше полудюжины человек, — и король пребывал в благостном настроении.

— Я бы не хотела, чтобы мое письмо прочли шпионы королевы.

Король хохотнул в ответ, и это означало, что моя дерзость прощена, а затем, подхватив мой тон, произнес:

— Не бойся, никто твое письмо не прочитает. Даже мои шпионы.

На следующий день я сочинила послание принцессе, всячески воодушевляя ее и призывая мужаться. «Несчастия вашего высочества скоро закончатся. Гораздо скорее, чем вы ожидаете, — написала я. Если представится хоть малейшая возможность, я покажу себя верной подругой и преданной служанкой вашего высочества».

Хотя король обещал, что мое письмо никто не перехватит, я не отважилась уточнить, что именно я имела в виду, да и не очень представляла себе, какую конкретно помощь смогу оказать моей бывшей госпоже. Приходилось действовать по обстановке: сегодня король во мне души не чаял, но его чувства слишком напоминали те, которые испытывала королева к своему маленькому песику Перки. Значит, с течением времени я могла надоесть его величеству. Мой «Гарри» мог быть раздражительным, вспыльчивым и сварливым, и в такие минуты мне ни в коем случае нельзя было, что называется, попадаться ему под горячую руку. Одно неосторожное слово с моей стороны, и все мои усилия по смягчению отношения его величества к своей старшей дочери будут сведены на нет.

Доказательством моего нынешнего успеха послужил подарок, который король отправил Марии: то был паланкин с бархатными занавесями — точно таким уже пользовалась принцесса Елизавета. Придворные увидели в этом даре знак того, что «леди Мария» скоро займет приличествующее ей место при дворе. Многие кавалеры и дамы — поодиночке и группами — тайком стали приезжать к ней с визитами в Мур, а потом и вовсе зачастили, когда двор принцессы Елизаветы переехал в Ричмонд.

В четверг, 26 октября, королева отправилась повидать принцессу Елизавету, захватив с собой герцогов Норфолка и Саффолка. Мы, фрейлины, прислуживали нашей госпоже по очереди, и так получилось, что в этот день именно мне выпало сопровождать ее величество. Пока королева находилась в детской, оба герцога потихоньку выскользнули с половины Елизаветы и отправились засвидетельствовать свое почтение другой дочери короля. Поняв это, королева ледяным тоном потребовала тотчас привести к ней леди Марию.

Ее посланец вернулся почти сразу же. Бедняга Дикон буквально трясся с головы до ног. Запинаясь, он выдавил из себя:

— Леди Мария отказывается выходить из своей комнаты до тех пор, пока ваше величество не уедет.

— Она будет наказана за это оскорбление, — пообещала королева и велела позвать леди Шелтон, заведовавшую женской частью свиты принцессы Елизаветы.

Не знаю точно, какие указания дала Анна леди Шелтон, но, как только я смогла сообщить королю о происшедшем, он тут же отменил приказание своей супруги.

Моя странная жизнь, когда я днем служила королеве, а ночью ублажала короля, продолжалась весь октябрь и большую часть ноября. Двадцатого ноября к нам прибыл чрезвычайный посол короля Франции Франциска, Филипп Шабо де Брион, адмирал Франции[137]. Я так и не узнала, в чем именно заключалась его миссия, но после визита адмирала король пребывал в плохом настроении. Несмотря на это, в начале декабря королева дала ужин в честь французского посла и сидела рядом с ним за почетным столом на возвышении.

Я не должна была присутствовать на этом празднике, так как была не моя очередь прислуживать королеве, однако Бесс Холланд убедила меня, что нам вполне уместно там показаться. Пусть у нас не было мест за пиршественным столом, но нам не запрещалось встать у дверей, полюбоваться пышными одеждами и украшениями французских придворных, обменяться любезностями с теми мсье и джентльменами, которых мы знали.

Я не ожидала, что король заметит мое присутствие или покинет свое почетное место, чтобы найти меня, как вдруг рядом со мной пророкотало:

— Тэмсин! Вот ты где, малышка...

Игривый тон его величества свидетельствовал о том, что сегодня вечером он вновь жаждет любви и тех наслаждений, которые приносило ему обладание мною. Должна признаться, что, заслышав этот глубокий, ни с чем не сравнимый голос, я затрепетала от ожидания наших тайных ночных утех. Как бы я ни тревожилась за свою бессмертную душу, я научилась наслаждаться теми земными радостями, которые были так по нраву его величеству и которые мы с ним делили поровну.

Были у меня и кое-какие вещественные свидетельства привязанности короля. На моем пальце сияло подаренное им кольцо. На груди под рубашкой скрывался золотой медальон с миниатюрным портретом его величества. А на королевских лугах пасся Светоч Хартлейка. Уход за ним по-прежнему был обязанностью королевского конюшего, но этот дивный скакун теперь был моим — то был еще один подарок от «милого Гарри».

Мыс Бесс сразу же присели в глубоком реверансе перед его величеством. Король склонился над моей рукой, протянутой ему, и нежно поцеловал ее, задержав в своей.

В это мгновение за почетным столом раздался взрыв истерического женского хохота. Генрих обернулся и поглядел на королеву, как, впрочем, и все в зале. Французский посол, по-видимому, обиделся и пожелал узнать, смеется ли ее величество над ним, и если да, то чем он это заслужил. В наступившей тишине слова мсье Шабо прозвучали очень отчетливо, как, впрочем, и ответ королевы:

— Я смеюсь над тем, что король, отправившись на поиски вашего секретаря, адмирал, которого он хотел мне представить, совсем забыл, зачем пошел, найдя вместо мужчины пригожую девицу.

Лицо короля потемнело. Я предусмотрительно отступила с его пути, когда он тяжелой поступью вернулся к столу для почетных гостей. Взгляд, который бросила на меня королева Анна, был полон дикой ненависти, словно она обвиняла меня в том, что повела себя так грубо и опрометчиво.

Через несколько дней я внезапно почувствовала себя плохо. В животе начались рези, горло отчаянно болело, кожа моя стала влажной и липкой на ощупь. Меня мутило, все тело охватила страшная слабость.

Эдит едва успела прийти мне на помощь, когда я почувствовала, что сейчас расстанусь со своим завтраком. В другом конце спальни Бесс Холланд, также как и я, склонилась над ночным горшком: ее, что называется, выворачивало наизнанку. Джейн Сеймур жаловалась на тяжесть в животе, и ее на целый день освободили от ее обязанностей.

Хотя в голове у меня гудело, но я ясно понимала: мое недомогание могло проистекать от естественных причин либо... О последнем мне даже думать не хотелось, ибо навсегда запомнила я темный ужас, охвативший нас с Марией Витторио в те дни, когда принцесса заболела и мы какое-то время не знали истинных причин этого недуга и подозревали худшее. Неужели меня отравили? Возможно ли это? Я с трудом собралась с мыслями и вспомнила, что мы все — Бесс, Джейн и я — ели засахаренные орехи из одной маленькой коробочки, которую я обнаружила рядом со своей кроватью. Король знал, что я обожаю миндаль в сахаре, и я решила, что этот подарок — от него. Я разделила королевскую милость с Бесс и Джейн, каждая из которых съела по маленькой горстке орехов. Мне досталось больше всех.

А что, если эту коробочку отправил кто-то другой? А что, если миндаль в ней был отравлен? Такие засахаренные орехи были любимым лакомством королевы и всегда стояли в вазе у нее в спальне.

Я вспомнила, как много лет назад в Болье, когда мы думали, что принцессу отравили, Мария Витторио рассказала мне кое-что о смертельно опасных травах. А от мистера Перестона я услыхала о яде, именуемом мышьяком.

«Белый мышьяк» — так сказал он тогда. И еще добавил, что это вещество похоже на сахар. Если ревнивая женщина желает избавиться от соперницы, то нет ничего лучше, чем добавить ядовитый порошок в сахар, в котором обваляны орехи или фрукты, и поднести эти смертельно опасные сласти той, что встала поперек дороги.

— Эдит, — прохрипела я. Горло у меня болело уже невыносимо. — Дай мне какое-нибудь перо, скорее...

Она тут же прибежала с длинным пером от костюма, который я одевала на последний маскарад. Я засунула перо глубоко в глотку и попробовала вызвать рвоту, дабы избавиться от остатков яда.

Смертельно перепуганная Эдит попробовала остановить меня, но я что есть силы оттолкнула ее и прохрипела:

— Так надо, Эдит. Меня отравили.

— Отравили? — Моя верная служанка вытаращила глаза от ужаса.

Когда я извергла все содержимое своего желудка, я отдала ей новое приказание:

— Сейчас же принеси молока и чем больше, тем лучше.

— Молока? Что вы, мисс Тэмсин! Да неужели вы эту гадость пить собираетесь? Молоко только для детишек малых годится, ну или для немощных и беззубых стариков. Вам от молока только хуже станет, помяните мое слово.

— Делай, что тебе говорят, Эдит! — не сдерживаясь, заорала я.

Поняв, что дело нешуточное, Эдит спросила:

— Так мне подогреть молоко и добавить в него фруктов или пряностей?

Обычно таким напитком потчевали пожилых людей или кормили их хлебными корками, размоченными в молоке.

— Не важно, — процедила я сквозь сжатые зубы, чувствуя, что внутренности мои горят огнем. — Главное — поторопись!

— А какое молоко лучше — от коровы или от ослицы? Может, я козье на кухне найду?

— Мне все равно, только поспеши, Эдит, во имя всего святого. А не то я умру, пока ты тут мешкаешь.

К этому времени Бесс и Джейн, испуганные моими криками и странными распоряжениями, собрались у моей кровати. Джейн держалась за живот и выглядела еще бледнее обычного. Длинные светлые волосы Бесс висели беспорядочными прядями.

— Ты думаешь, нас отравили? — прямо спросила Бесс. — Как именно?

— Коробочка с миндалем, — только и успела сказать я. Меня опять вырвало.

Джейн разрыдалась:

— Не хочу умирать...

— Тогда вызови у себя рвоту и выпей молоко, которое Эдит сейчас принесет. — Я бросила выразительный взгляд на мою служанку.

Эдит, всем видом показывая несогласие с моим приказом, наконец-то отправилась его исполнять. Как и большинство людей, Эдит была уверена, что от молока болит голова и ломит суставы и что его можно использовать только для приготовления сыра.

— Я думала, это король послал тебе гостинец, — проговорила Бесс после того, как они с Джейн последовали моему примеру и воспользовались пером.

Она взяла в руки маленькую резную деревянную коробочку, в которой лежал засахаренный миндаль, и открыла ее. Увидев, что коробочка наполовину заполнена лакомством, она тут же захлопнула крышку.

— Я тоже так думала, но такую коробку мог принести кто угодно. Любой, в чьем распоряжении эти яства находятся в неограниченном количестве...

Я не назвала королеву Анну по имени, да этого и не надо было. Глаза Бесс загорелись от гнева: она во всем поддерживала мисс Анну Болейн с самых первых дней при дворе. И вот сейчас по воле и от руки королевы Анны, обуреваемой ревностью, она — верная Бесс Холланд — оказалась на пороге смерти.

— Давайте отправим посыльного к его величеству и спросим, он ли послал орехи, — предложила Джейн, брезгливо вытирая рот батистовым платочком.

— Не хочу, чтобы король узнал о моей болезни... — Мне пришлось подождать, когда пройдет очередной приступ тошноты и головокружения, чтобы закончить свою мысль. — Я знаю, что его величество больных не жалует.

Об этом знал весь двор. Стоило хоть кому-то почувствовать легкое недомогание, Генрих делал все возможное, чтобы не встречаться с этим человеком и не заразиться. Даже в те дни, когда он был без ума от будущей королевы, он тотчас покинул ее, когда ее служанка и подруга Эдит — Роуз — заболела потницей.

Нам пришлось поволноваться, пока Эдит не вернулась с молоком, но она, хвала Всевышнему, принесла его вдоволь. Мы пили и пили это молоко, и уж не знаю как, но оно подействовало. На следующий день Бесс и Джейн были почти здоровы, если бы не слабость, накатывавшая на них временами. Мое излечение потребовало больше времени, но я притворилась, что у меня начались месячные, и потому короля не обеспокоило мое отсутствие в покоях королевы. Что касается Анны, то она даже не удосужилась справиться о моем здоровье.

Когда Бесс предложила избавиться от коробочки и ее содержимого, я с радостью доверила ей это опасное задание. Я не могла прямо обвинить королеву и не хотела рисковать здоровьем других, кто случайно мог прельститься «миндалем в мышьяке».

Прошло два дня, и на третью ночь я дремала в своей постели, когда Бесс вернулась в спальню фрейлин. Мы спали по двое на одной кровати. Поскольку мы с Бесс часто проводили часть ночи в других местах и в других спальнях, прочие фрейлины потребовали, чтобы мы с ней делили одну постель, дабы наши поздние возвращения не будили остальных. Я услыхала шорох юбок, а потом ее край кровати опустился под тяжестью тела, послышался запах ее тяжелых мускусных духов. Я думала, что сейчас Бесс уляжется поудобнее, и я без помех смогу продолжить свое путешествие в объятия Морфея. Вместо этого она прошептала мне прямо в ухо:

— Теперь я точно знаю — в сахаре на миндале действительно был яд!

Глаза у меня тотчас открылись, а все тело напряглось:

— Но как ты узнала?

— А как обычно проверяют, отравлена ли еда? Скормила немного миндаля собаке.

Я содрогнулась от страшного предчувствия:

— Какой собаке?

— Той, которую королева любит больше всех.

— Неужели...

— Да. Этому гнусному белому созданию, в котором ее величество души не чает... Перки.

— Ох, Бесс, что ты наделала! — я почувствовала глубокое сожаление.

Мне претило видеть страдания животных, даже мастифов и медведей, специально выращенных для боев друг с другом, а бедный маленький Перки наверняка умер в мучениях... Но вслед за этой мыслью пришла и более страшная, от которой у меня кровь застыла в жилах: королева подумает, что это я отравила ее любимца! Я рывком села в кровати:

— Что ты наделала, Бесс! Королева обвинит меня!

— Ты что, за дуру меня держишь? — с тихим смехом прошептала Бесс. — Меня никто не видел. Как только я поняла, что яд начал действовать, я схватила пса и выкинула его из окна. Под окном — мощеный двор, где в это время не было ни одной живой души. Да и кто там будет гулять за полночь? Когда тело найдут утром, решат, что Перки случайно выпал из окна. Всем известно, что он любил носиться по лестницам, балконам... даже на подоконники запрыгивал. Не волнуйся — правды никто не узнает.

Я потеряла дар речи, пораженная в самое сердце жестокостью и хладнокровием Бесс, а она невозмутимо повернулась на другой бок, завернулась в одеяло и заснула.

На следующий день весть о гибели Перки принесла Эдит. Я оставалась в спальне фрейлин, поскольку была еще слишком слаба, чтобы приступить к своим обязанностям. Я только смогла выбраться из постели и сидела на приоконной скамье, завернувшись в покрывало (из окна немилосердно дуло) и уставившись на унылый декабрьский пейзаж за окном. Голые ветви деревьев выделялись зловещими силуэтами на свинцовом небе.

— Сегодня любимого песика королевы нашли мертвым. Он выпал из окна и сломал себе шею, — объявила Эдит, убирая в сундук принесенное ею чистое белье. — А поскольку все знают, как ее величество обожала Перки, никто из придворных дам не решился сообщить ей об этом. Пришлось это сделать королю. Ее величество принялась кричать и плакать, и король не ушел, как он обычно делает в таких случаях, а остался и постарался утешить королеву.

— Король любит собак, — пробормотала я.

Спустя еще несколько дней я оправилась настолько, что мы с королем вновь смогли предаваться любовным утехам, но что-то изменилось, что-то безвозвратно ушло. Теперь меня не радовало ни общество его величества, ни его внимание. Когда мы с ним оставались наедине, я была вся напряжена и испытывала странную неловкость и беспокойство, а когда мы расставались, мне становилось совсем плохо, ибо меня начинал терзать самый настоящий страх.

С каждым днем я все отчетливей понимала, что следующая попытка королевы разделаться со мной — лишь вопрос времени.

 

ГЛАВА 48

 

Как всегда, на Рождество двор переехал в Гринвич, но впервые за много лет я не встретилась с Рейфом Пинкни. Он не сопровождал миссис Уилкинсон, доставлявшую по обычаю в эти дни свои товары королеве. Я и сама толком не знала, хочу ли вновь увидеться с ним. Вообще-то осматривать товары мастерицы по шелку в этот раз было поручено Мэдж Шелтон. В последний момент я упросила Мэдж разрешить мне составить ей компанию и вместе с ней отправилась в гардеробную королевы.

Несмотря на то что я делила обязанности фрейлины и спальню с Мэдж, я ее совсем не знала. Она была девушкой спокойной, довольно сдержанной в манерах, говорила еле слышным голосом, однако временами я замечала, что она пересмеивается с придворными джентльменами, приходившими в покои королевы, а значит, не чуждается любовных куртуазных игр, принятых при дворе.

Выполняя свое поручение, она, казалось, не замечала моей рассеянности и тревоги, не обратила внимания и на то, что я не вернулась с ней из гардеробной прямо в зал приемов королевы. Я же специально неспешно пошла обратно одна темным коридором, надеясь встретить Рейфа, если он караулит меня в каком-нибудь укромном месте. Но его не было... Разочарованная гораздо больше, чем готова была себе признаться, я вернулась в спальню фрейлин, чтобы хоть немного успокоиться и собраться с мыслями.

— Оно и к лучшему, что Рейф не пришел, — сказала я вслух своему отражению в зеркале, поправляя французский чепец.

Если бы мы с ним все-таки встретились, я бы не знала, что сказать ему, а о чем умолчать. Всей душой я надеялась, что он никогда не узнает, куда завела меня защита интересов принцессы. И конечно же, я не собиралась признаваться ему, что кое от чего при этом получала ни с чем не сравнимое удовольствие. Щеки мои окрасились румянцем, когда я вспомнила одно, самое запретное...

Обмен закодированными сообщениями между Рейфом и мною прервался, когда мне разрешили написать принцессе. Последнее из моих «посланий» Рейфу как раз и оповещало его об этом. Ответа я не получила, но, впрочем, на него и не рассчитывала.

В который раз я велела себе больше не думать о Рейфе Пинкни, полностью изгнать его из моих мыслей и воспоминаний. Король прислушивался ко мне, но я еще не убедила его величество восстановить все права на престол его старшей дочери и, значит, должна была продолжать свою миссию.

 

На всех святочных праздниках король и королева сидели бок о бок под вышитыми на золотой парче гербами королевства, и красно-золотые ливреи королевских слуг смешивались с сине-пурпурными цветами прислужников королевы, но между супругами мира не было. Придворные шушукались по углам: упорно ходил слух о том, что король обратился к своему Тайному совету с поручением изыскать основания для объявления своего второго брака недействительным. И королева Анна имела все основания страшиться того, что король избавится от нее точно так же, как когда-то ради нее избавился от Екатерины Арагонской.

На балу после Рождества Генрих танцевал со своей женой, но гораздо чаще — со мною. И еще он обратил внимание на другую фрейлину — очаровательную Мэдж Шелтон.

— Мэдж красивее меня, — призналась я как-то ночью Бесс Холланд, когда мы с ней лежали в нашей кровати. — Не понимаю, почему король раньше не начал ухаживать за ней.

— Наверное, потому, что она не прилагала никаких усилий, чтобы понравиться его величеству, — сонно пробормотала Бесс.

— Тогда почему сейчас она решилась на это?

Ответом мне был только тихий храп Бесс.

Возможно, Мэдж поняла, что новые драгоценности подарил мне «Гарри», и пожелала таких же красивых побрякушек. Она знала, что король передал мне Светоча Хартлейка. Возможно, ей даже стало известно, что король сделал мне еще один подарок, не дожидаясь Нового года — кинжальчик из чистого золота, украшенный бриллиантами.

И только 31 декабря мне открылась вся правда. Королева сделала очень щедрые новогодние подарки своим дамам и фрейлинам — каждая получила лошадь, выученную ходить под дамским седлом, и само такое седло, а Мэдж вдобавок был преподнесен новый пеньюар, духи с особым запахом и рубашка из тонкого батиста, казавшаяся почти прозрачной.

Теперь я все поняла — трижды пыталась королева избавиться от моего присутствия при дворе. У нее это не получилось, и тогда она прибегла к новой уловке: приказала своей верной кузине Мэдж заменить меня в постели короля.

 

ГЛАВА 49

 

В феврале жизнь моя изменилась: теперь камердинер короля приходил в спальню фрейлин уже задругой девушкой — за Мэдж Шелтон. Мой срок в качестве любовницы его величества вышел.

Король пожаловал мне годовой доход и прислал в качестве прощального дара брошь, усыпанную драгоценными камнями, но он не мог защитить меня ни от ненависти королевы, ни от ее жажды мщения. И, словно бы в качестве дополнительного напоминания о моей беззащитности, пришла весть о том, что принцесса Мария вновь серьезно больна. Она опять страдала от головных болей и резей в животе. Я опасалась, что в этот раз ее действительно отравили, и очень обрадовалась, когда нам сообщили о ее выздоровлении. Теперь всю свою еду и питье я проверяла так тщательно, как только могла.

Все шло к тому, что оставаться при дворе мне было не только опасно, но и незачем. Влияния на короля я больше не оказывала и мало чем могла пригодиться принцессе Марии. Надежды на то, что ей дадут ее собственную резиденцию и соответствующую свиту, таяли... Получалось так, что передо мною лежали только два пути. Во-первых, я могла уйти в монастырь. Но я не только не чувствовала за собой ни малейшего призвания к монашеской доле, но и имела еще одну вескую причину отказаться от пострига. Томас Кромвель — тот самый законник, который много лет назад согласился изучить дело об опекунстве надо мною, — стал очень влиятельной фигурой при дворе. В последнее время он старался убедить короля, что все мужские и женские обители в Англии должны быть закрыты как гнезда разврата, после чего накопленные ими богатства отойдут в королевскую казну. Слишком хорошо зная короля, я имела все основания предположить, что в самом скором времени его величество последует по пути, предлагаемому его советником.

А если не уход в монастырь, то оставалось лишь одно — возвращение в Хартлейк. Но в своем поместье мне придется столкнуться лицом к лицу с сэром Лайонелом. «Что ж, пришло время вступить в борьбу с мужем моей мачехи, захватившим мои земли», — сказала я себе. Я достигла того возраста, когда по закону могла потребовать назад свое наследство. И пусть сейчас отчим владеет моим поместьем, я обращусь в суд, чтобы вышвырнуть его с моей земли.

Приняв решение, я тут же написала Хьюго Уинну, моему управляющему, и приказала ему выслать эскорт верных вассалов для сопровождения меня домой. Я особо отметила в своем послании, чтобы он ничего не говорил сэру Лайонелу о моих намерениях, и стала ждать ответа.

Неделя проходила за неделей, а никаких вестей от Хьюго не было. Я начала сомневаться, в Хартлейке ли еще мой управляющий? Положение мое в свите королевы Анны стало совсем отчаянным, и я понимала, что скоро должна буду покинуть двор, даже если и не получу ответа от мистера Уинна. Королева делала все, чтобы сделать мою жизнь невыносимой. На мне живого места не было от ее ударов и щипков, и я почти ничего не ела из боязни быть отравленной. Одежда висела на мне мешком, лицо побледнело.

В апреле одна из придворных дам королевы заболела корью. Бросив ее, весь двор тотчас снялся и переехал в Хэмптон-Корт. Я решила, что самое время оставить службу, нанять вооруженных охранников — если я найду таких, которые согласятся сопровождать незамужнюю женщину, — и отправиться в поместье Хартлейк.

Но я недооценила коварство королевы Анны — она сама решила сделать первый ход. Как-то раз ее величество призвала всех своих придворных дам и фрейлин последовать за ней на балкон в ее новых роскошных хэмптон-кортских апартаментах. Его величество с ближайшими придворными джентльменами охотился в парке, примыкавшем к резиденции, и с балкона мы могли беспрепятственно любоваться королевскими развлечениями.

Слуга королевы Дикон подошел ко мне как раз в тот момент, когда внимание всех присутствующих полностью сосредоточилось на охотниках. Кого-то из спутников короля сбросила лошадь, и все кругом заключали пари, кто именно оказался на земле и насколько серьезно бедняга пострадал.

— Мисс Лодж, к вам посетитель, — прошептал Дикон. — Королева разрешает вам удалиться, чтобы встретиться с ним.

Когда я последовала за Диконом внутрь, королева Анна проводила меня внимательным взглядом, в котором сверкнули злобные искры. Внезапно я содрогнулась от недобрых предчувствий. Они оправдались в полной мере — в приемном зале ее величества меня ожидал сэр Лайонел Даггет.

За эти годы он еще больше постарел, подурнел и как-то опустился. Живот его нависал над ремнем и колыхался при ходьбе, а нос, весь в лопнувших сосудах, был красен, огромен и уродлив.

— Ваша семья нуждается в вас, мисс Лодж, — напыщенно заявил он для ушей немногих придворных, оставшихся в зале. — Королева Анна была столь любезна, что освободила вас от ваших обязанностей, чтобы вы могли сопроводить меня в Хартлейк.

Слова о том, что во мне нуждается моя семья, привели меня в трепет:

— Бланш заболела? С ней что-то случилось?

— Не извольте беспокоиться, моя супруга в добром здравии, — произнес сэр Лайонел.

С этими словами он ловко схватил меня за руку и увлек из покоев королевы вниз по лестнице.

— Во всяком случае, я так думаю, — добавил он, когда удостоверился, что нас никто не услышит. — Мы почти не виделись с тех пор, как она переселилась в монастырь и дала обет непорочной жизни.

Упершись каблуками в землю, я остановилась как вкопанная. Теперь мы стояли друг перед другом — глаза в глаза — в самой середине дворцового двора.

— Вы хотите сказать, что Бланш решила уйти в монастырь, но не принимать пока постриг?[138]

Так поступали многие благочестивые женщины, но обычно вдовы, а не чьи-то жены.

— Удивлен, что ты об этом не знаешь. А я-то, наивный, был умерен, что ты ее на это подбила, — бросил сэр Лайонел. Теперь он говорил без всяких церемоний — маски были сброшены.

— Если бы я додумалась до этого, то обязательно посоветовала бы ей скрыться от вас там на веки вечные, — бросила я в ответ, рывком освобождаясь от захвата сэра Лайонела. — В какой она обители?

— В Минчин-Бэрроу.

— Отлично.

Значит, Бланш сейчас пребывает за стенами монастыря в относительной безопасности, хотя бы до тех пор, пока мистер Кромвель не доберется до святых мест нашего королевства. Это значит, что я без угрызений совести смогу потребовать выселения сэра Лаойнела из поместья Хартлейк, в том числе и через суд. Я открыла рот, чтобы сказать об этом, но он заговорил первым:

— Она живет у монахинь с моего разрешения и за мой счет. Если я решу забрать ее оттуда, она должна будет покинуть Минчин-Бэрроу и возвратиться ко мне. Ты пойдешь со мной по-хорошему или мне придется выместить мое, скажем так, разочарование и неудовольствие на твоей мачехе?

— Вы собираетесь причинить вред собственной жене? Что же вы за человек такой?

— Я тот, который любыми путями идет к поставленной цели, и если захочешь поднять шум, то на своей шкуре узнаешь, каково мне перечить.

Я ни на секунду усомнилась в реальности его угроз. Я могла бы позвать йоменов-стражников, всегда находившихся поблизости в любой королевской резиденции, — но они избавили бы от сэра Лайонела только меня. С Бланш же этот негодяй мог, добравшись до Хартлейка, поступить так, как душе угодно. Хотя прошло много лет с тех пор, как я видела свою мачеху в последний раз, и она в течение долгого времени не давала о себе знать, она оставалась вдовой моего отца. Я не хотела, чтобы с нею случилось что-нибудь плохое по воле этого дьявола во плоти.

— Мне необходимо сложить вещи, — сказала я в надежде выиграть время.

Нужно было попробовать связаться с королем и попросить его вмешаться. К сожалению, во времена нашей с «Гарри» близости я не рассказала ему о том, как обошелся со мной сэр Лайонел. Как-то так получилось, что я всегда просила его величество только за принцессу Марию, а не за себя.

— Я уже распорядился, чтобы горничная уложила твои сундуки, — парировал сэр Лайонел. — С первыми же лучами солнца мы выезжаем в Хартлейк.

— Хорошо, — согласилась я.

«Поговорю с королем после ужина, — решила я. — Упаду в ноги его величеству и во имя того, что между нами было, попрошу защитить меня и мою мачеху».

Но королева и это предусмотрела! Она направила двух слуг с приказом проследить, чтобы я, вернувшись в спальню фрейлин, больше не покидала ее. Когда же я написала королю и отдала мое послание Эдит, ее выпустили из спальни, но письмо отобрали.

— Таков приказ королевы, мисс Лодж, — объяснил мне Дикон, возвращая мое послание королю нераспечатанным. Видно было, что ему неприятно исполнять это приказание, но и нарушать его он был не намерен.

— Я не виню тебя, ты только выполняешь свои обязанности. — Я забрала у него свою записку и сожгла ее, чтобы не навлечь на нас всех гнев королевы.

— Ты ведь собиралась вернуться в Хартлейк в любом случае, — напомнила мне Бесс, войдя с другими фрейлинами в спальню той ночью.

— Но я хотела предпринять перед этим кое-какие меры предосторожности, — прервала я ее. Я собиралась посоветоваться со знатоком по делам о наследстве и нанять стражников, которые защитили бы меня от сэра Лайонела.

— Есть ли у тебя под рукой какие-нибудь ценности или деньги? — тихо спросила практичная Бесс.

— Только подарки короля.

Доступа к моим собственным средствам у меня не было, пока моими деньгами управлял сэр Лайонел.

— Этого хватит, — быстро проговорила Бесс. — Никому не говори, куда ты их спрячешь. Нет ли у тебя сундука со вторым дном?

Такого чудо-сундука у меня не было, но я вняла ее предупреждению. Перед тем как уехать из Хэмптон-Корта, мы с Эдит зашили почти все мои драгоценности в нашу одежду.

Я выехала из дворца на Светоче Хартлейка, к несказанному удивлению сэра Лайонела. Эдит села на лошадку, которую королева подарила мне на Новый год. Нас сопровождали могучие стражники, но они исполняли приказы сэра Лайонела.

— Если ты думаешь, что тебе удастся выйти замуж и лишить меня прав на поместье Хартлейк, — начал сэр Лайонел, когда мы проехали в молчании больше часа по направлению на запад, — то ты ошибаешься.

— Я пока ни за кого замуж не собираюсь, — ответила я сделанной беззаботностью.

— А ты и не найдешь теперь себе мужа. Ты исключила любую возможность выгодного брака своим распутным поведением при дворе.

Рука моя судорожно сжала поводья:

— Я не знала, что слава обо мне достигла Сомерсетшира.

— Скорее уж — дурная слава.

— Не вам так говорить, сэр. Разве не вы требовали, чтобы я при первой же возможности завлекла короля?! А ведь я тогда была еще совсем ребенком!

— Тогда я сам собирался жениться на тебе и не погнушался бы объедками с королевского стола.

— Сейчас у вас уже есть жена, — напомнила я ему.

— Ну, от жены так просто избавиться...

Я бросила в его сторону внимательный взгляд. Он выглядел абсолютно уверенным и себе.

— Так вы хотите избавиться от Бланш? Вам это ничего не даст, я за вас не пойду.

— А я передумал. Зачем мне чужая подстилка? Ты недостойна быть моей женой, но сойдешь в качестве любовницы.

Я задрожала от отвращения и не нашлась, что ответить. Мы в молчании проделали остаток пути до постоялого двора, где должны были заночевать на нашем пути в Хартлейк. По самодовольной ухмылке сэра Лайонела я поняла: он уверен, что запугал меня и что у меня не хватит духу противиться его козням.

Когда первое замешательство прошло, я решила подыграть сэру Лайонелу: сгорбилась в седле и отвернула лицо. Пусть думает, что я его боюсь. Тогда мне будет проще осуществить мой замысел и перехитрить его.

Дело в том, что я вспомнила историю, которую много лет назад мне рассказала леди Кэтрин Гордон. Если в то время похищенная невеста смогла сбежать от злодеев, добраться до Лондона и обратиться в Звездную палату, значит, и я смогу.

Хотя мы и ехали целый день, но не удалились на значительное расстояние, так как наше продвижение замедляла повозка с багажом. Темза все еще была рядом.

Как только сэр Лайонел оставил меня наедине с Эдит и отправился в общий зал трактира, чтобы отдать должное местным яствам и накачаться элем, я торопливо связала немного одежды и все ценные вещи, полученные во время службы при дворе, в два маленьких узелка.

Двух жемчужин, украшавших мой французский чепец, хватило, чтобы подкупить хозяина постоялого двора. Он дал нам в спутники своего сына, велев тому посадить нас в маленькую лодочку и спустить как можно дальше вниз по реке, чтобы мы могли сесть на крытую барку — из тех, что перевозят пассажиров по Темзе. За следующие две жемчужины он согласился спрятать Светоча Хартлейка и лошадку Эдит. Еще одна жемчужина оплатила стоимость содержания наших скакунов до того дня, когда я смогу их забрать. Я очень надеялась, что отсутствие лошадей заставит сэра Лайонела подумать, что мы сбежали от него по суше.

— А что, если он прознает, что в действительности мы «утекли» от него по воде, и отправится в погоню? — спросила меня Эдит, когда мы спускались по реке в лодочке — такой крохотной, что она казалась скорлупкой ореха, где места едва хватило нам, нашим узелкам и юному сыну хозяина постоялого двора.

— Он не будет знать, где нас искать, — ответила я, чтобы подбодрить свою верную служанку.

— Он опасный человек, мисс Тэмсин. Один из его людей рассказал мне, что он силой заставил Гризельду Уинн стать его любовницей, после того как ваша мачеха укрылась от него за стенами аббатства.

— Сомневаюсь, что Гризельду можно силой понудить к чему бы-то ни было. Она всегда была себе на уме и знает только собственную корысть.

Впрочем, это объясняло, почему ее отец Хьюго не ответил на мое письмо.

— Что же до сэра Лайонела, то нам главное — добраться до Лондона. Там ему нас не найти. Это огромный город, Эдит. В нем мы сможем затеряться... исчезнуть.

— Я не сомневаюсь, что мы там затеряемся, — мрачно проговорила Эдит, — но как мы сможем выжить?

 

ГЛАВА 50

 

Остаток ночи мы провели в кишащей насекомыми комнате над пивной. Нас доставил сюда сын хозяина постоялого двора, и здесь мы должны были ждать первой крытой барки, которая пойдет утром. В темное время суток эти суда по Темзе не курсировали. Чтобы не тратить очередную жемчужину и не вызывать подозрения, я заплатила половиной своего давнего карточного выигрыша за сомнительное удовольствие — разделить соломенный тюфяк со своей служанкой.

Барки с навесами, защищавшими пассажиров от превратностей погоды, ходили по Темзе от Виндзора до Грейвзэнда. Оказавшись на борту в окружении более чем дюжины пассажиров, я решила, что вести разговоры с ними или с Эдит неразумно. Вместо этого я разглядывала берега, мимо которых мы проплывали, и другие суда на реке, удивляясь их разнообразию. Здесь были и простые плоскодонки, и расписные личные барки аристократов и купцов, и огромные баржи, груженные провиантом, доставлявшимся из сельской местности в город.

Вопрос Эдит о том, как нам выжить в Лондоне, лишил меня сна на большую часть ночи. Да, мне удалось вырваться из силков сэра Лайонела при первой возможности, но дальше я не заглядывала. Некоторое время мы могли жить в столице за счет продажи имевшихся у меня драгоценностей и ценных вещиц, но в любой момент я могла стать жертвой нечестного покупателя, мошенника или, упаси бог, обыкновенного грабителя. Также нам нужно было найти жилье. Если мы снимем его в приличном районе, сэр Лайонел сможет нас обнаружить. А если найдем приют в трущобах, то мы будем в постоянной опасности. Голова моя шла кругом от тех насущных дел, решение которых не требовало отлагательств.

Я почти никого не знала в Лондоне, а доверяла одному-единственному человеку. Когда барка пристала к берегу, мы сошли и двинулись на север. Никогда раньше я не ходила пешком по столице нашего королевства. Улицы были запружены народом: люди вокруг бесцеремонно толкались, прокладывая себе путь. Мне казалось, что каждый встречный либо пытается мне что-то продать, либо хочет меня обокрасть. Голова кружилась от бивших в нос со всех стороны сильных запахов. Мальчишка лет восьми вдруг вцепился в мой узелок и попытался с ним сбежать. Если бы я не так крепко держала свои пожитки, то точно лишилась бы их. Когда Эдит схватила парнишку за ухо, он ловко вырвался и, обругав ее на чем свет стоит, исчез в узком переулке. Проезжавший мимо всадник засмеялся. Гнедой мерин, на котором он ехал, чуть меня не затоптал, ибо его хозяин пустил его прямо через толпу пешеходов.

— Скорее, Эдит, — воскликнула я, бросаясь за наглецом, расчищавшим себе дорогу столь бесцеремонным образом, и мы проделали добрую часть пути за ним, пока он не дал своему коню шпоры и оставил нас глотать пыль.

Когда мы добрались до Чипсайда, то повернули на восток и пошли по широкой улице. Я перестала обращать внимание на уличный шум. Вонь мусора и нечистот, запах немытых тел, конского навоза и гниющих трупов животных смешались воедино и перестали оскорблять мое обоняние.

Эдит неотступно следовала за мной, как нитка за иголкой, пока я прокладывала себе путь вперед. Мы миновали крест Элеоноры, который даже при беглом взгляде на него поражал затейливой резьбой по камню и украшавшими его многочисленными статуями. Впереди я увидела Стэндарт — фонтан[139] знаменитого Большого водовода, снабжавшего жителей Лондона живительной влагой. Здесь также были установлены статуи, и еще, проходя мимо этого удивительного сооружения, я вспомнила, что иногда этот фонтан превращался в место казней.

Человек с полным ведром воды столкнулся со мной, обдав с ног до головы. Он шел со стороны Большого водовода. Я остановилась и принялась вглядываться в дома на северной стороне улицы, ища определенную примету. Передо мной выстроился ряд красивых высоких зданий. В некоторых из них располагались лавки, в других проживали богатые купцы. Над дверью одного из таких жилых домов я увидела знак «Золотого сердца».

На первом этаже была мастерская. С полдюжины женщин старательно превращали шелковые нити в шнурки, тесьму и игольное кружево — они оторвались от работы и посмотрели на нас с Эдит, когда мы вошли. Никто из них не был мне знаком.

Я откашлялась и произнесла:

— Я ищу Рейфа Пинкни.

— Его нет, дорогая, — весело отозвалась одна из работниц, — но здесь его мать.

Она не оставила мне выбора, как только последовать за ней на один пролет вверх по лестнице — и вот мы оказались в светлом, богато убранном верхнем покое. Мать Рейфа сидела за письменным столом, перед ней лежал открытый гроссбух. В углу стоял регаль[140], на стуле с обивкой из первоклассного шелка лежала забытая кем-то лютня.

— Мисс Лодж! — с удивлением воскликнула шелковых дел мастерица, увидев меня.

— Приветствую вас, миссис Пинкни. Прошу прощения, что врываюсь к вам вот так, без предупреждения...

— Двери этого дома для вас всегда открыты, — сказала мать Рейфа, прерывая поток моих извинений.

Она предложила нам еду и питье, которые мы приняли с благодарностью. У нас с Эдит со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было.

За пирожками и ячменным отваром я внесла изменения в мой наспех составленный вчера ночью план, заключавшийся в том, чтобы попросить помощи Рейфа в продаже моих драгоценностей, поиске жилья и найме поверенного. Когда-то Рейф делал мне предложение, но я до сих пор не знала, какие побудительные причины стояли за этим его шагом. Одно я знала точно: ни один мужчина не пожелает себе невесту, которая рассталась со своей девственностью. Даже сэр Лайонел мною не прельстился. Довольно унижений — я просто не переживу, если Рейф с презрением отвернется от меня.

В то же время его мать, миссис Пинкни, была женщиной самостоятельной и в своем праве. Она могла оказать мне помощь, не прося ни у кого на то соизволения. И ей не было никакого дела до моего поведения.

Я рассказала ей свою историю — во всяком случае, ту ее часть, которую не постеснялась открыть. Я не назвала причину, по которой сэр Лайонел угрожал сделать меня своей любовницей. Миссис Пинкни не часто бывала при дворе и вряд ли знала, что я отдалась королю.

— Почему вы пришли ко мне? — спросила она, когда я закончила описывать, как мы с Эдит спаслись бегством и добрались до Лондона.

— У меня есть драгоценности и еще другие мелкие ценные вещицы, которые я хочу продать или заложить, но я не знаю, к кому мне обратиться и как вообще повести это дело. И еще мне нужно снять жилье. — Тут в голову мне пришла еще одна мысль. — И я должна как можно скорее отправить деньги в обитель Минчин-Бэрроу, чтобы заплатить за убежище для моей мачехи.

— А в обители смогут защитить ее? Женщина, давшая обет чистоты, не считается монахиней в полном смысле этого слова.

— Если за ее проживание в монастыре заплатят, она будет в достаточной безопасности, — сказала я и подумала: «Во всяком случае, до того момента, как мистер Кромвель пойдет походом на все монастыри нашей страны». — Сестры в Минчин-Бэрроу могут оказаться для сэра Лайонела непреодолимой преградой, хотя он об этом еще не знает. Две из них — мои родные тетки. Вряд ли от них можно ожидать попустительства тому, кто захватил имущество, принадлежащее их родственнице.

Миссис Пинкни одобрительно кивнула:

— А как вы собираетесь забрать то, что принадлежит вам по праву?

— На это я пущу оставшиеся деньги от продажи драгоценностей. Я хочу найти хорошего поверенного и с его помощью подать иск в суд на сэра Лайонела за захват моих земель. И еще может понадобиться нанять людей, чтобы вышвырнуть моего бывшего опекуна из Хартлейка.

— Смелый замысел, — пробормотала миссис Пинкни. — И возможно, претворение его в жизнь обойдется вам дороже, чем выдумаете. Каждый купец вам скажет, что судебные тяжбы могут продолжаться годами. Есть ли у вас средства, на которые вы сможете жить все это время?

Когда я перечислила подарки короля, не упомянув, впрочем, Светоча Хартлейка, миссис Пинкни покачала головой:

— Все эти вещи по описанию очень красивые, но денег, которые можно будет выручить за них, вряд ли хватит для осуществления всего вами задуманного. Кроме того, любой адвокат посоветует вам вернуться под присмотр сэра Лайонела Даггета до тех пор, пока вы не выйдете замуж.

— Этому не бывать!

— Вы никогда не вернетесь к сэру Лайонелу?

— И никогда не выйду замуж.

Миссис Пинкни задумалась. Я решила, что она прикидывает, не нанять ли меня к себе работницей.

— Подождите здесь, — произнесла она наконец. — Я должна навести кое-какие справки.

Не прошло и четверти часа, как я услыхала шаги на лестнице, но то была не миссис Пинкни. Дверь открылась, и в комнату вошел Рейф.

Я смотрела на него во все глаза. Это был он — и не он, что-то в нем изменилось. Теперь его никто бы не принял за скромного ученика или подмастерья. Передо мной стоял молодой преуспевающий купец.

Он потянулся ко мне.

Я отступила.

— Ты больше не служишь королеве?

— Нет, принцессе от меня теперь никакого толку.

— Значит, ты вольна поступать, как хочешь?

Я пристально посмотрела на него:

— Что тебе обо мне рассказала твоя мать? Что ты знал о моем наследстве, когда делал мне предложение?

Улыбка сползла с лица Рейфа:

— Неужели ты думаешь, что я пытался завладеть твоим наследством? Любой, кто на тебе женится, будет втянут в судебные баталии на многие годы!

— Но я тебе отказала не потому, что видела в тебе охотника за приданым. Точнее, не совсем по этой причине. Я боялась, что навлеку на тебя и твою семью гнев и месть сэра Лайонела. А возможно, и короля.

— Мой отец умер в прошлом году. Он был торговцем шелком, и я унаследовал его дело. У меня достаточно денег, чтобы защитить тебя и обеспечить тебе достойную жизнь, Хватит и на то, чтобы привлечь этого мерзавца — сэра Лайонела — к ответственности.

— Но для чего тебе это нужно? — выпалила я в сердцах. — От меня одни неприятности.

Лицо Рейфа было серьезно, и он посмотрел мне прямо в глаза, перед тем как заговорить:

— Я влюбился в тебе с первого взгляда, Тэмсин. Просто потерял голову... Я никогда так сильно не желал ни одной другой женщины. Я хочу провести остаток жизни с тобой — и больше ни с кем. Вместе мы отвоюем обратно все, что принадлежит тебе по праву. Мы добьемся этого для наших будущих детей.

Разве не к этому будущему, о котором толковал Рейф, стремилась я всем сердцем? К чему отрицать очевидное? Я любила Рейфа Пинкни. Я хотела видеть его своим мужем, отцом моих детей. После его страстного признания я не могла представить свою жизнь без него. Но все же... все же...

— Но достойна ли я? — прошептали мои губы.

Рейф не услышал.

— Скажи, Тэмсин, я тебе небезразличен? Я тебе нравлюсь? Хоть чуть-чуть?

— Чуть-чуть — неподходящее слово, Рейф, — выдавила я из себя, — и ты это знаешь.

— Тогда для нашей свадьбы нет никаких препятствий!

— Нет, есть одно.

Как бы сильно я ни мечтала пойти к алтарю с тем, кого люблю, мне претило начинать нашу совместную жизнь с обмана. Приготовившись к тому, что буду отвергнута, я набрала в грудь побольше воздуха и высказала ему то, что незримо стояло меж нами:

— Я больше не та невинная девушка, за которую ты меня принимаешь. Перед тем как покинуть двор, я успела побывать любовницей короля.

Рейф печально взглянул на меня. А потом сжал мои руки, горько усмехнулся и заговорил:

— Признаюсь, до меня дошли слухи, и они причинили мне боль. Я проклинал судьбу, всевластие сильных мира сего, собственную беспомощность, но я никогда — слышишь меня, никогда! — не обвинял тебя. Разве у тебя был выбор? Даже если бы король принял твой отказ, ты ведь много лет назад поклялась пожертвовать собой во имя принцессы. Тэмсин, ты честная женщина, благородная женщина, и я люблю тебя за это еще больше.

— Так ты знал? — Я смотрела на него, не веря своим ушам, не решаясь надеяться, что он сказал правду.

Обаятельная улыбка — та, что когда-то давно проникла мне в самое сердце, — осветила лицо Рейфа, и он крепко обнял меня:

— Что бы там ни думали коронованные особы и их слуги, при дворе Тюдоров нет тайн. Мне наплевать на прошлое, Тэмсин, я смотрю в будущее. Прошу тебя, раздели это будущее со мною.

И потом он поцеловал меня так, что у меня не осталось никаких сомнений относительно его истинных чувств.

 

Мы поженились в церкви, по всем правилам, так скоро, как только смогли. Еще пять лет заняло у нас выдворение сэра Лайонела из Хартлейка, но в конце концов нам это удалось. Нынче мы обосновались в этом поместье всей нашей растущей семьей. Я рассказываю детям занимательные истории, в том числе о жизни при дворе, и учу их ездить верхом на широкой спине Светоча Хартлейка, не делая различия между мальчиками и девочками.

 

ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА

В письме испанского посла Эсташа Шапуи[141] от 27 сентября 1534 года сообщается, что король «по-прежнему питает нежные чувства еще к одной… Никто не знает, кем на самом деле была эта «неназванная возлюбленная короля».…  

ИСТОРИЧЕСКИХ ЛИЦ ПРИ ДВОРЕ ГЕНРИХА VIII

 

ГОДЫ

 

Болейн, Анна (впоследствии леди Рочфорд, маркиза Пембрук, королева Анна) (1501?–1536)

Нуждается ли такая яркая и известная личность, как Анна Болейн, в представлении? Фрейлина королевы Екатерины и жена Генриха VIII, она была казнена по сфабрикованному обвинению в супружеской измене. В качестве дополнительного чтения я рекомендую книгу Эрика Айвза «Жизнь и смерть Анны Болейн»[146] и исследование Дж. У. Бернарда «Анна Болейн: роковое влечение»[147].

 

Болейн, Джейн (урожденная Паркер), виконтесса Рочфорд (1505?–1542)

Фрейлина королевы Екатерины, вышла замуж за Джорджа Болейна и под именем леди Рочфорд служила в свите королев Анны Болейн, Джейн Сеймур, Анны Клевской и Екатерины Говард. В 1534 году ей запретили появляться при дворе, за то что она затеяла ссору с неизвестной молодой особой, интерес к которой проявлял сам король. Казнена за содействие пятой жене короля Екатерине Говард в тайных свиданиях с любовником.

 

Болейн, Мэри (1498?–1543)

Старшая сестра Анны Болейн. Считается, что она была одной из многих любовниц короля Франции Франциска I перед своим возвращением в Англию, где вышла замуж за Уильяма Кэри. Будучи замужем за последним, она стала любовницей Генриха VIII. По слухам, двое ее детей — Генри и Кэтрин — были рождены от короля, но я сомневаюсь в истинности этой молвы. После смерти мужа состояла в свите своей сестры. Тайный брак Мэри и сэра Уильяма Стаффорда, занимавшего очень скромную должность, привел к тому, что ей было предписано оставить двор.

 

Баттс, Маргарет (урожденная Бэкон) (ум. после 1545)

Леди Баттс, жена доктора Уильяма Баттса, состояла в свите принцессы Уэльской с 1525 года.

 

Баттс, Уильям (1485?–1545)

Один из королевских лекарей, доктор Баттс, скорее всего, состоял при принцессе Уэльской в 1525 году. После этого стал личным врачом короля и был отправлен для лечения Анны Болейн, когда та заболела потницей в 1528 году.

 

Екатерина Арагонская (1485–1536)

Королева Англии до того момента, когда ее на английском престоле сменила Анна Болейн. Екатерина до самой смерти не признавала аннулирование своего брака с Генрихом VIII и объявление своей дочери Марии незаконнорожденной. Подробная и интересная история ее жизни приведена в книге Джайлса Тремлетта «Екатерина Арагонская: испанская супруга Генриха VIII»[148].

 

Кромвель, Томас (1485?–казнен в 1540)

Будучи адвокатом, Кромвель стал главным советником короля после падения Томаса Вулси и оставался таковым вплоть до женитьбы Генриха на Анне Клевской.

 

Дейбриджкорт, Сесилия (1506–1558)

Фрейлина принцессы Уэльской, скорее всего, с 1525 года. Вышла замуж за сэра Риса Мэнселла 19 июня 1527 года.

 

Даннет, Мэри (ум. до 1562)

Фрейлина принцессы Уэльской, скорее всего, с 1525 года. Вышла замуж за Джорджа Медли после 1526 года.

 

Эгертон, сэр Ральф (1468?–1528)

Казначей принцессы Уэльской с 1525 года. В описываемый период он, по меркам той эпохи, считался человеком весьма преклонных годов, хотя ему, по-видимому, было только пятьдесят семь лет. История с похищением его невесты подтверждается документами. Она, став женой сэра Ральфа, пережила своего мужа. В некоторых источниках он назван избранником принцессы Марии в День святого Валентина 14 февраля 1526 года.

 

Фицгерберт, Мэри (ум. после 1532)

Фрейлина принцессы Уэльской. Скорее всего, состояла при дворе Марии Тюдор с 1525 года. О ней неизвестно почти ничего, кроме имени. Возможно, она происходит из дербиширских Фицгербертов. В 1532 году принцесса Мария сделала ей свадебный подарок, однако, кем был ее супруг, в документах не указывается.

 

Гордон, леди Кэтрин (1474?–1537)

Дочь шотландского графа и его третьей жены, была замужем за человеком, заявлявшим, что он — Ричард, герцог Йоркский, сын Эдуарда IV. После того как она и ее муж были захвачены в результате неудачной попытки государственного переворота в 1497 году, личность ее мужа была установлена. Им оказался простолюдин по имени Перкин Уорбек. Король Генрих VII заключил Уорбека в тюрьму, однако назначил леди Кэтрин придворной дамой своей супруги Елизаветы Йоркской. Леди Кэтрин оставалась в этой должности до самой смерти королевы, а затем служила Екатерине Арагонской. Она выходила замуж еще трижды. Во время своего третьего замужества была назначена старшей придворной дамой принцессы Уэльской (с августа 1525 и до 1530 года).

 

Генрих VIII (1491–1547)

Король Англии с 1509 года. Любовь к Анне Болейн подтолкнула Генриха к аннулированию брака с Екатериной Арагонской, привела к опале его друга и советника кардинала Вулси, а также к разрыву с католической церковью, в результате чего король объявил себя главой англиканской церкви. Точно известно, что его любовницами были две женщины: Элизабет Блаунт и Мэри Болейн. Что касается всех остальных женщин, которым молва приписывает романтические отношения с королем (за исключением тех, на которых он был женат), доподлинно неизвестно, перешли ли такие отношения в физическую близость. Согласно традиции того времени кавалер называл даму, не являвшуюся его женой, своей «возлюбленной», но в куртуазной «игре в любовь» связь между ними гораздо чаще, чем предполагалось раньше, была чисто платонической.

 

Холланд, Элизабет (Бесс) (ум. после 1554)

Фрейлина Анны Болейн до и после того, как та стала королевой. Любовница дяди Анны, герцога Норфолка, примерно с 1526 года и в течение последующих двадцати лет. Несмотря на наветы герцогини, Бесс была благородной женщиной по рождению и родственницей лорда Хасси. Возможно, что Бесс служила в свите королевы Джейн Сеймур, так как известно, что она сопровождала третью жену Генриха в последний путь в 1537 году.

 

Мария, принцесса Уэльская (1516–1558)

Будущая королева Англии Мария Кровавая никогда официально не носила титула принцессы Уэльской, но именовалась так в документах и письмах. Она была отправлена в Уэльскую Марку в 1525 году, где жила в различных резиденциях, но не в замке Ладлоу, как раньше часто утверждалось, так как этот замок в то время находился в весьма запущенном состоянии. Рекомендую великолепную книгу Дэвида Лоудса[149] «Мария Тюдор: история ее жизни», а также более поздние биографии таких авторов, как Линда Портер[150] и Анна Уайтлок[151].

 

Перки (также может произноситься как «Пуркуа»)

Кобель, скорее всего, породы бишон-фризе, весьма популярной при европейских дворах в XVI веке. Перки принадлежал леди Лайл, супруге лорда-наместника Кале. Леди Лайл отправила пса в Англию в подарок королеве Анне к середине января 1534 года. Марджери Хорсман сообщает, что 18 декабря 1534 года Перки погиб в результате падения, а поскольку королева Анна «всегда души не чаяла в крошке Пуркуа», король был единственным человеком, отважившимся сообщить об этом своей супруге. Эта история описана в «Письмах леди Лайл» под редакцией М. Сент-Клэр-Бирна[152]. Все прочие обстоятельства кончины маленького Перки, описываемые в романе, являются плодом моего воображения, но относятся к категории возможных.

 

Поул, Маргарет (урожденная Плантагенет; графиня Солсбери) (1473–1541)

Дочь герцога Георга (Джорджа) Кларенса, по преданию утопленного в бочонке с мальвазией. Была замужем за сэром Ричардом Поулом. В 1513 году, уже в период ее вдовства, была пожалована титулом графини Солсбери в своем праве. Надзирала за всеми фрейлинами при дворе принцессы Марии с 1516 по 1533 год. Казнена по сфабрикованному обвинению и канонизирована католической церковью в 1886 году.

 

Рид, Анна(1510?–1585)

Фрейлина принцессы Уэльской предположительно с 1525 года. В 1526–1927 годах за ней ухаживал сэр Джайлз Гревиль, за которого она вышла замуж в 1528 году, незадолго до его смерти. Переписка между графиней Солсбери и леди Рид, в которой обсуждается сватовство сэра Джайлза, сохранилась до нашего времени. После описываемых событий Анна еще дважды выходила замуж и служила в свитах королевы Марии и королевы Елизаветы. В 1566 году она оставила двор.

 

Сэвидж, Энн (1506–1564)

Фрейлина Анны Болейн. По некоторым данным, была свидетельницей бракосочетания Анны и Генриха VIII, которое состоялось 25 января 1533 года. Вышла замуж за лорда Беркли в апреле 1533 года. Сохранилось много писем, автором или адресатом которых она является либо в которых упоминается.

 

Сеймур, Джейн (1508?–1537)

Служила фрейлиной в свите Екатерины Арагонской, а затем и Анны Болейн. В 1536 году Джейн стала объектом ухаживаний короля, а затем — его третьей женой после казни Анны Болейн. Умерла вскоре после того, как родила наследника престола, будущего короля Англии Эдуарда VI.

 

Шелтон, Маргарет (Мэдж) (род. после 1505–1583)

Кузина Анны Болейн и ее фрейлина. По слухам, соблазнила короля по поручению самой Анны, дабы занять место «неназванной возлюбленной», которой король увлекся в 1534 году. Некоторые исследователи придерживаются версии, что такой «любовницей на замену» на самом деле была Мэри Шелтон, младшая сестра Мэдж, но мне она представляется менее вероятной. Кроме связи с королем, у Мэдж были романтические отношения с овдовевшим сэром Генри Норрисом и женатым сэром Фрэнсисом Уэстоном. Оба эти джентльмена впоследствии была казнены как любовники королевы Анны по сфабрикованному обвинению. Мэдж вышла замуж за сельского землевладельца, которому родила много детей. Когда в 1538 году в качестве одной из возможных невест Генриха VIII рассматривалась Кристина Миланская (для Генриха этот брак должен был стать уже четвертым), ее описывали королю как внешне очень напоминающую его бывшую возлюбленную мисс Шелтон.

 

Витторио (или Виктория), Мария (ум. после 1536)

Входила в свиту принцессы Уэльской с 1525 года до, по крайней мере, 1533 года. Ее происхождение неясно. При этом известно, что Фернандо Витторио был врачом королевы Екатерины, испанцем по национальности. В 1518 году он перевез в Англию свою жену. В этой семье точно был сын, а также несколько других детей, включая дочь по имени Мария (Мэри). По-видимому, жена доктора также состояла на службе королевы Екатерины. Она была упомянута в завещании королевы, по которому ей полагалось 10 фунтов.

 

Уилкинсон, Джоан (урожденная Норт) (1498?–1556)

Супруга лондонского олдермена. Овдовев, стала мастерицей по изготовлению изделий из шелка. Имела собственный дом на Соупер-Лейн. Считалась официальным поставщиком шелковой тесьмы, лент и кружев ко двору королевы Анны Болейн с 1533 по 1535 год. В это же время тайно ввозила в Англию лютеранские книги. Во время правления Марии Тюдор отправилась в изгнание. Умерла во Франкфурте-на-Майне.

 

Вулси, Томас (впоследствии кардинал) (1471–1530)

Главный советник Генриха VIII. Впал в немилость после того, как не смог организовать расторжение брака Генриха и Екатерины Арагонской. После этого король забрал себе собственность кардинала, включавшую дворец Хэмптон-Корт и Йоркский дворец. Последний именовался «королевским дворцом в Вестминстере», а затем стал называться Уайтхоллом.

 

Получить дополнительную информацию о женщинах, включенных в этот перечень, а также посмотреть на портреты некоторых из них можно, посетив мой сайт в Интернете по адресу: http://www.kateemersonhistoricals.com/TudorWomenIndex.htm.

[1] Местоположение крупных городов и поселений в описываемую эпоху см. на карте Англии.

[2] Минчин-Бэрроу (второе название Бэрроу-Герни) — бенедиктинский монастырь в Сомерсетшире, основанный в самом начале XIII века.

[3] В описываемую эпоху обязанности констебля в графствах сводились к надзору за общественным порядком и исполнению постановлений и поручений суда. В некоторых приходах эта должность была выборной, а в других констеблей назначал мировой судья.

[4] Поссет — горячий напиток ил молока, сахара и пряностей, створоженный вином.

[5] В описываемую эпоху частичное совершеннолетие по закону наступало в восемнадцать лет, а полное — в двадцать один год.

[6] В описываемую эпоху рукава пристегивались к лифу платья и являлись самостоятельной деталью туалета.

[7] Замок Торнбери находится в Южном Глостершире. Он основан в 1511 голу Эдвардом Стаффордом, герцогом Бекингемом, сохранился до наших дней и представляет собой выдающийся образец архитектуры эпохи Тюдоров.

[8] Эдвард Стаффорд, 3-й герцог Бекингем (1478–1521) — сын Генри Стаффорда, 2-го герцога Бекингема и Катрин Вудвиль, сестры Елизаветы Вудвиль, жены Эдуарда IV, королевы Англии. Занимал различные должности при дворе Генриха VIII. Первый раз впал в немилость в 1510 году, когда узнал о связи между королем и своей сестрой Анной, женой герцога Хантингтона, однако затем вновь был приближен Генрихом. Впоследствии, в 1520 году, король назначил в отношении Бекингема тщательное расследование подлинных или мнимых его преступлений, в результате которого герцог был в 1521 году заключен в Тауэр, предстал перед Судом пэров, а затем был казнен по обвинению в государственной измене, заключавшейся, по формулировке приговора, в том, что «герцог слушал предсказания о смерти его величества и умышлял на его жизнь».

[9] Уэльской Маркой называют графства Шропшир, Херефордшир и Глостершир по границе Англии и Уэльса, где с конца XIII века (то есть со времени покорения Англией Уэльса) и по XVI век землевладельцы пользовались особыми правами и привилегиями.

[10] Битва шпор (иди битва при Гюнегате) произошла 16 августа 1513 года между объединенными силами императора Священной Римской Империи Максимилиана I и Генриха VIII Английского, с одной стороны, и французской кавалерией под командованием Жака де Ла Палиса — с другой. Закончилась успехом союзных сил и получила свое название из-за стремительного бегства французской кавалерии.

[11] Акр — старинная английская земельная мера, около 0,5 га. Традиционно считалось, что акр соответствует площади, которую может вспахать за день пахарь с упряжкой волов.

[12] Дамаст — шелковая ткань, одно- или двухлицевая с рисунком (обычно цветочным), образованным блестящим атласным переплетением нитей, на матовом фоне полотняного переплетения.

[13] Леди Солсбери — один из титулов Маргарет Поул, урожденной Плантагенет. Более подробно о ней см. в списке персонажей — исторических лиц.

[14] Более подробно об Анне Рид и других фрейлинах, появляющихся в этой главе, см. в списке персонажей — исторических лиц.

[15] Капер (также корсар, арматор) — лицо, получившее патент от верховной власти воюющего государства на использование собственного вооруженного судна против судов противника.

[16] Екатерина Английская, она же Екатерина Арагонская (1485–1536) — дочь испанских их католических величеств Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского, первая жена Генриха VIII Английского. Более подробно о ней см. в списке персонажей — исторических лиц.

[17] Валлийцы (или уэльсцы) — коренное кельтское население Уэльса.

[18] Гластонбери — один из древнейших городов Англии, расположенный в графстве Сомерсетшир. В Средневековье Гластонбери прославился благодаря одноименному аббатству, которое считается древнейшим в Англии. В монастыре были похоронены три англосаксонских короля, там же, по уверениям монахов, были найдены саркофаги с именами короля Артура и его супруги королевы Гиневры.

[19] Иосиф Аримафейский — иудейский старейшина, в гробнице которого был по преданию похоронен Иисус Христос. Он же считается хранителем Святого Грааля — чаши, в которую была собрана кровь Христа (по другим версиям, Святой Грааль — камень или кристалл). В средневековой литературе были распространены истории о том, что Иосиф Аримафейский скрылся от преследования в Англию, доставил Святой Грааль в Гластонбери, где и закончил свою жизнь. Поиски этой реликвии — сквозной сюжет легенд о рыцарях Круглого стола и короле Артуре.

[20] Апостол Филипп — один из двенадцати апостолов, родом из Вифсаиды, то есть из одного города с апостолами Андреем и Петром.

[21] День святого Варнавы — 11 июня.

[22] Король Артур — легендарный вождь бриттов V–VI веков, центральный герой британского эпоса и многочисленных средневековых песен и рыцарских романов. Точный исторический прототип неизвестен. По преданию, король Артур собрал при своем дворе в Камелоте благороднейших рыцарей той эпохи, именовавшихся рыцарями Круглого стола.

[23] Авалон — мифический остров в дошедших до нас французских и английских обработках кельтских легенд, где живут могущественные феи Моргана и Мелюзина, место упокоения (по некоторым версиям — загробной жизни) короля Артура.

[24] См. список персонажей — исторических лиц.

[25] Ричард I Львиное Сердце (1157–1199) — английский король из династии Плантагенетов, прославился благодаря участию в крестовых походах, стал героем английского фольклора и многочисленных литературных произведений. Дом Тюдоров является одной из ветвей династии Плантагенетов, что дало его представителям, начиная с Генриха VII, права на трон Англии.

[26] Генрих VII (1457–1509) — король Англии и Ирландии (1485–1509), первый монарх из династии Тюдоров, взошел на престол после многолетней и опустошительной войны Алой и Белой розы между Ланкастерской и Йоркской ветвями династии Плантагенетов.

[27] Артур, принц Уэльский (1486–1502) — старший сын короля Генриха VII и Елизаветы Йоркской, наследник трона Англии. Скончался в возрасте 15 лет, так и не взойдя на престол. Был помолвлен, а 14 декабря 1501 года сочетался браком с Екатериной Арагонской, впоследствии вышедшей замуж за его младшего брата Генриха, будущего короля Генриха VIII.

[28] Эдуард I (1239–1307) — король Англии в 1272–1307 годах из династии Плантагенетов. Первым браком был женат на Элеоноре Кастильской (1241–1290), родившей ему 14 (а по версии некоторых историков 16)детей.

[29] Кресты Элеоноры — двенадцать деревянных (а впоследствии каменных) богато украшенных монументов в форме готических башен с крестами на вершинах, воздвигнутых Эдуардом I с 1291 по 1294 год в восточной части Англии. До наших дней дошли в перестроенном виде только три креста Элеоноры. Один из этих крестов дал название знаменитой улице и району Лондона Черинг-Кросс (cross — по-английски «крест»).

[30] В названии Гластонбери (Glastonbury) содержится указание на слово glass — по-английски «стекло».

[31] Экскалибур — легендарный меч короля Артура, которому часто приписывают мистические и волшебные свойства. Этот меч король Артур добыл при содействии волшебника Мерлина — его держала над водами рука могущественной Владычицы озера, после того как он потерял свой меч в поединке с сэром Пелинором. После битвы при Камлане, когда король почувствовал, что умирает от раны предателя Мордреда, он попросил последнего из оставшихся в живых рыцарей Круглого стола, сэра Бедивера, бросить меч в ближайший водоем — вернуть Владычице озера. Лишь убедившись, что его приказание выполнено, Артур умер спокойно.

[32] История о «мече в камне» — одна из ключевых в цикле о короле Артуре. Юный Артур доказал свои притязания на трон, вытащив из камня таинственным образом удерживаемый в нем меч, который мог быть извлечен только законным королем Англии.

[33] Джентльмены (или джентри) — сословие землевладельцев в Англии, использующих наемный труд или сдающих земли в аренду; йомены — землевладельцы, обладающие небольшими наделами земли и самостоятельно обрабатывающие их. По обычаю представители этих двух сословий входили в охрану британских монархов. Так, например, всемирно известные стражники Тауэра традиционно именуются «йоменами-привратниками».

[34] Грум — слуга, верхом сопровождающий всадника или экипаж; мальчик-лакей.

[35] 21 декабря.

[36] Пахотный понедельник — первый понедельник после Крещения, отмечается как символическое начало пахоты.

[37] Считается, что этот обычай лег в основу традиции создания рождественских украшений — венков из остролиста и еловых веток.

[38] Возможно, этот обычай, широко распространенный в Европе в описываемый период, берет свое начало из языческой практики жертвоприношений духам огня и дерева.

[39] Праздник кабаньей головы — один из древнейших в череде европейских рождественских праздников. Его корни лежат в язычестве, когда кабан считался олицетворением злых, но могущественных лесных сил. Вынос фаршированной и украшенной кабаньей головы на рождественском пиру в описываемое время трактовался как победа младенца Христа над грехом.

[40] Франциск I (1494–1547) — король Франции с 1515 года, основатель ангулемской ветви династии Валуа. Его царствование ознаменовано продолжительными войнами с Карлом V Габсбургом и расцветом французского Возрождения.

[41] В возрасте двух лет Мария Тюдор была обещана Франциску (Франсуа) — малолетнему наследному принцу и сыну Франциска I, по традиции именовавшегося «дофином». В 1522 году, в возрасте шести лет, была достигнута договоренность о браке между ней и ее двадцатидвухлетним двоюродным братом Карлом V, императором Священной Римской Империи. После расторжения и этой помолвки Генрих VIII предложил отдать свою дочь за самого Франциска I, ставшего в ту пору вдовцом, либо за его второго сына Генриха, герцога Орлеанского, впоследствии короля Генриха II Валуа.

[42] «До пяти» (spoil five) или «мав» («мау») — старинная карточная, изначально ирландская (по другим сведениям — шотландская) игра, о правилах которой героиня рассказывает далее. Сейчас ее разновидность популярна в англоязычных странах под названием «сорок пять».

[43] «Примеро» — карточная игра, популярная в эпоху Возрождения, происходит из Италии. Напоминает современный покер. «Папа Юлий» — карточная игра, в которую, по свидетельству современников, часто играли при дворе Генриха VIII. Правила неизвестны. «Тридцать одно» — игра известна с XIV века, происходит, скорее всего, из Франции. Современный аналог — «скат».

[44] До 1752 года, то есть до перехода с юлианского календаря на григорианский, официальный Новый год в Англии и Уэльсе начинался 25 марта, в день Благовещенья. В то же время уже с конца XIV века приход Нового года также праздновался 1 января в составе праздников, следовавших за Рождеством.

[45] Святой Дунстан (909–988) — аббат аббатства Гластонбери, епископ Вустерский, Лондонский и архиепископ Кентерберийский. Впоследствии причислен к лику святых католической церковью. Считается, что он восстановил монашество в Англии и реформировал церковь. Был советником и государственным деятелем при дворах нескольких английских королей. В течение двух веков после своей кончины был самым известным святым в Англии, о котором сложено множество преданий, в частности предание, описывающее его ум и отвагу, с которой он вступает в бой с Сатаной и побеждает его.

[46] Здесь и далее в этой главе перечислены реальные лица, служившие у принцессы Марии. Подробнее о них см. в списке персонажей — исторических лиц.

[47] Звездная палата — чрезвычайный суд при короле Англии, существовавший в 1487–1641 годах. Создай Генрихом VII для судов над дворянами после войны Алой и Белой розы. В царствование Генриха VIII стала орудием для закрытых расправ с действительными и мнимыми оппонентами короля и по многим делам выступала как единственная инстанция. Суд Звездной палаты был отменен только во время Английской революции. Название объясняется тем, что потолок зала заседаний этого суда был украшен позолоченными звездами.

[48] «Роман о Флуаре и Бланшефлер» — одно из самых популярных произведений куртуазной литературы Средневековья, рассказывает о любви сына мусульманского правителя Андалусии и дочери плененного им французского рыцаря. Пережив много приключений, влюбленные счастливо воссоединяются.

[49] Эдуард IV (1442–1483) — король Англии в 1461–1470 и в 1471–1483 годах, представитель Йоркского дома династии Плантагенетов, захватил престол в ходе войны Алой и Белой розы. Его сыновьи и наследники Эдуард и Ричард удерживались в Тауэре и были убиты, по-видимому, в 1483 году, по одной версии, братом Эдуарда IV Ричардом III, а по другой версии — будущим первым королем из династии Тюдоров Генрихом VII, дедом Марии Тюдор.

[50] В битве при Босворте, которая состоялась 22 августа 1485 года.

[51] Елизавета Йоркская (1466–1503) — старшая дочь Эдуарда IV и Елизаветы Вудвилл, сестры Эдуарда V и Ричарда. Супруга Генриха VII, брак с которой символизировал окончание войны Алой и Белой розы. Единственная королева, которая была дочерью, сестрой, племянницей, женой, матерью и бабушкой английских королей.

[52] 10 футов = 3,048 метра.

[53] Генри Фицрой, 1-й герцог Ричмонд и Сомерсет (1519–1536) — официально признанный внебрачный сын Генриха VIII и Элизабет Блаунт. Несмотря на свое происхождение, долгое время считался вероятным наследником английского престола.

[54] Изабелла I Кастильская (1451–1504) — королева Кастилии и Леона. Супруга Фердинанда II Арагонского, династический брак с которым положил начало объединению Испании в единое государство.

[55] Хуана I Безумная (1479–1555) — королева Кастилии с 1504 года и номинально — до своей смерти в 1555 году. Супруга герцога Бургундского Филиппа Красивого. Считается, что после его смерти она сошла с ума и была заключена в монастырь, а за нее правили ее отец Фердинанд Арагонский и старший сын, будущий король Испании и император Священной Римской Империи Карл V.

[56] Известно, что примерно в 1519 году король Генрих VIII решил, что титул «его величество» наиболее приличествует ему как королю Англии и его потомкам, однако титулы «его высочество» и «его светлость» по отношению к королевской особе продолжали использоваться еще длительное время, в том числе и в официальных документах.

[57] Madre (исп.) — мать.

[58] «Худородный сквайр» или «Сквайр низкого звания» — анонимный английский роман в стихах, известный с позднего Средневековья. Особой популярности достиг в эпоху Тюдоров, а затем вновь в XIX веке. Рассказывает о взаимной любви дочери короля Венгрии и простого рыцаря, которые, несмотря на противодействие короля — отца девушки, преодолевают множество препятствий и в конце концов получают у него разрешение на брак.

[59] «Уильям, принц Палермо» или «Уильям из Палермо» — английский средневековый роман в стихах, по-видимому, перевод с французского. По сюжету злая мачеха превращает в волка не главного, а второстепенного героя — Альфонсо, сына испанского правителя.

[60] Томас Болейн, граф Уилтшир (1477 (?) — 1539) — английский дипломат и государственный деятель эпохи Тюдоров. Несмотря на скромное происхождение (отец — богатый торговец тканями), был женат на Элизабет Говард, сестре герцога Норфолка. Достиг больших успехов на дипломатическом поприще, не в последнюю очередь благодаря тому, что в совершенстве владел французским и латынью.

[61] 23 апреля.

[62] Франсуа де Ла Тур д’Овернь, виконт Тюренн (1497–1532) — представитель одного из знатнейших домов Франции, приближенный Франциска I.

[63] Сэр Николас Кэрью (1496–1539) — придворный и дипломат при дворе Генриха VIII. Друг детства и приближенный короля, занимал важнейшие государственные посты. Впоследствии казнен за участие в заговоре Эксетера.

[64] Павана — торжественный медленный танец, распространенный в Европе в XVI веке. Название танца, по одной версии, происходит от итальянского названия города Падуя — Padova. По другой версии, это танец испанского происхождения (от лат. pavo — павлин), что указывает на его торжественный и церемонный характер.

[65] Пасамеццо и сальтарелло — итальянские танцы, известные с XIV века.

[66] Имеется в виду Людовик XII (1462–1515) — дядя короля Франциска I. Первым браком он был женат на Жанне де Валуа, дочери короля Людовика XI. В 1499 году развелся с разрешения Папы Александра VI, чтобы жениться на Анне Бретонской, вдове Карла VIII. Третьим браком был женат на сестре Генриха VIII, Марии Тюдор (то есть на тетке и тезке принцессы Марии).

[67] Под «Великим Королевским Делом», как его называли дипломаты, в описываемую эпоху понимались усилия, которые Генрих в течение многих лет предпринимал для аннулирования брака с Екатериной Арагонской и которые в конечном счете закончились разрывом с Папой, отказом от католицизма и созданием англиканской церкви.

[68] Клерк — здесь: писец, служащий, исполняющий письменные работы. (Примеч. ред.)

[69] Орден Святого Михаила — французский рыцарский орден, основанный Людовиком XI. королем Франции, в 1469 году.

[70] Брыжи — воротник, манжеты или другие детали мужской и женской одежды в густую сборку или частую складку; обычно служили украшением. (Примеч. ред.)

[71] Пряденое золото — это тонкая шелковая или льняная нить, которую обвивали очень тонкой золотой или серебряной проволокой. (Примеч. ред.)

[72] Со времен крестовых походов европейские авторы стали называть сарацинами всех мусульман. (Примеч. ред.)

[73] В Венеции с конца VII века и по 1797 год существовала республика. Ее глава — дож — избирался высшим органом управления (Большим советом), в который входили представители знатных и уважаемых фамилий города.

[74] Гросс — двенадцать дюжин.

[75] 21 декабря.

[76] То есть жительницами итальянского города Мантуя.

[77] Разграбление Рима произошло 6 мая 1527 года, когда наемные войска Карла V (племянника Екатерины Арагонской), осаждавшие Рим в ходе итальянских войн, вышли из повиновения, штурмом взяли и жестоко разграбили Вечный город, а Папа Римский Климент VII оказался осажден в замке Святого Ангела, откуда был выпущен за баснословный выкуп в 400 тысяч дукатов. Во время разграбления Рима швейцарская гвардия Папы была перебита на ступенях собора Святого Петра. (Это событие стало легендарным, и до сих пор ватиканские гвардейцы принимают присягу в роковой день 6 мая.) Понятно, что в такой ситуации Папа едва ли был волен в принятии решения об аннулировании брака по ходатайству Генриха.

[78] Майские праздники в Великобритании в описываемую эпоху и впоследствии включали в себя танцы вокруг майского шеста и выборы Майской королевы. Традиция ведет свое начало с языческих времен, а с введением христианства была приурочена к 1 мая — Дню святого Иосифа-работника. В этот день также отмечали окончание сева, а все работники землевладельца получали выходной.

[79] Потница — заболевание, не встречающееся в наше время, по-видимому, особая форма гриппа с осложнением на легкие или геморрагическая лихорадка. Болезнь характерна скоротечностью, и больной умирал прежде, чем понимал, что следует обратиться к врачу. Описываемая здесь эпидемия потницы не была первой. Эта же самая загадочная болезнь прокатилась по Южной Англии летом 1485 года и вновь появилась в 1508 году. Говорили, что гнев Божий на страну навлекло суровое правление Генриха VII, но страшная болезнь возвратилась уже во время правления его сына Генриха VIII.

[80] Джордж Болейн, будущий виконт Рочфорд (1503 (4?) — 1536) — придворный и государственный деятель при дворе Генриха VIII.

[81] Названы по имени выдающегося философа и врача Абу Бакр Мухаммед ибн Закарийа Ар-Рази(850–923), известного европейцам под именем Разеса (или Разиса). Разес был автором первых арабских энциклопедических медицинских трудов — «Всеобъемлющая книга по медицине» в 25 томах и «Медицинская книга» в 10 томах. Уже в XII веке эти сочинения, обобщившие медицинские знания того времени, были переведены на латынь.

[82] Епитимья — исполнение исповедавшимся христианином по назначению священника, принимавшего таинство покаяния, тех или иных дел благочестия; имеет значение нравственно-исправительной меры. (Примеч. ред.)

[83] То есть по католической традиции и вовремя заутрени (в полночь), хвалений (в три часа ночи), примы (в шесть часов утра), терции (в девять часов утра), сексты (в полдень), ноны (в три часа дня); повечерии (в шесть часов вечера) и заключительной молитвы дня (в девять часов вечера).

[84] Лондонский мост соединяет северный и южный берега Темзы. Строительство того каменного моста, который стоял в эпоху Тюдоров, началось в 1176 голу и закончилось в 1209 году. В описываемую эпоху на мосту стояло до 200 зданий, самые высокие из которых достигали семи этажей. Проезжая часть моста имела всего 12 футов (3,6 метра) в ширину, и в целях упорядочения движении по нему был издан указ о том, чтобы все повозки и карсты, направлявшиеся из Саутворка в Сити, двигались по западной стороне моста, а из Сити — по восточной стороне. Это, возможно, явилось причиной использования в Великобритании системы левостороннего дорожного движения.

[85] Корсарский патент — свидетельство, которое в военное время получал корсар от властей своей или иной страны на право грабежа неприятельской собственности. (Примеч. ред.)

[86] «Блэкфрайерз» (Blackfriars) — в переводе со староанглийского «черные братья».

[87] Олдермены — члены советов по управлению графствами и городского совета Лондона.

[88] Согласно историческим документам, король в обоснование иска о признании своего брака недействительным ссылался на книгу Левит, стих 18:16 «Наготы жены брата твоего не открывай, это нагота брата твоего», а также на стих 20:21 «Если кто возьмет жену брата своего: это гнусно; он открыл наготу брата своего, бездетны будут они». Однако коллизия заключалась в том, что во Второзаконии (пятая книга Библии) сказано: «Если братья живут вместе и один из них умрет, не имея у себя сына, то жена умершего не должна выходить на сторону за человека чужого, но деверь ее должен войти к ней и взять ее себе в жены, и жить с нею». Так, собственно, и получилось у Генриха с Екатериной. С другой стороны, имея сына от сестры Анны, Мари Болейн, Генрих, если опираться на положение книги Левит, не должен был вступать в брак с Анной.

[89] Маргарет Уоттон, маркиза Дорсет (1487–1541) — вторая жена Томаса Грея, маркиза Дорсета (1477–1530), который был сыном Елизаветы Вудвилл, бабки Генриха VIII, от первого брака. Крестная мать принцессы Елизавета Тюдор, будущей королевы Англии, бабка леди Джейн Грей, известной в истории как «королева на девять дней». О Джордже Медли известно только, что он умер в 1562 году.

[90] Джон Фишер (1469–1535) — епископ Рочестерский и кардинал. Выступал против аннулирования брака Генриха и Екатерины. В 1534 году был заключен в Тауэр, в 1535 году казнен. Впоследствии канонизирован католической, а затем и англиканской церковью.

[91] Полет стрелы — старинная мера длины, примерно 200 метров.

[92] Чарльз Брэндон, герцог Саффолк и виконт Лайл (1484–1545) — фаворит Генриха VIII и его зять, одна из самих влиятельных и колоритных фигур при его дворе. Третьим браком был женат на сестре Генриха Марии Тюдор, вдовствующей французской королеве. Каждый его брак сопровождался скандалом. Четвертая жена Брэндона. Кэтрин Уиллоуби, была дочерью Марии де Салинас, фрейлины королевы Екатерины. Она вышла замуж за Брэндона 13 лет от роду, будучи до этого помолвлена с его старшим сыном. Имел восемь законных детей, а также официально признал еще трех своих незаконнорожденных отпрысков.

[93] Арселе — женский головной убор 1510–1600 годов, представляющий собой металлический ювелирной работы каркас в форме сердца или подковы, надеваемый на плотный чепец. (Примеч. ред.)

[94] Здесь, речь идет о знаменитой Екатерине Медичи (1519–1589), впоследствии жене Генриха II, сына Франциска I, и королеве Франции.

[95] Имеется в вигу сын Иоганна III Миролюбивого Вильгельм V Богатый (1516–1592) — будущий пятый по счету герцог Клевский и брат Анны Клевской, будущей четвертой жены Генриха VIII.

[96] Яков V (1512–1542) — король Шотландии из династии Стюартов, сын Якова IV и сестры Генриха VIII Маргариты Тюдор. Будущий отец знаменитой Марии Стюарт.

[97] Влад III Цепеш, он же Влад Дракула (1431–1476) — господарь Валахии, в которую входила и Трансильвания. Прозвище «Цепеш» («Колосажатель») получил за жестокость, проявлявшуюся им при массовых расправах над врагами и подданными. Прозвище «Дракула» (Сын дракона) Влад получил в честь отца, состоявшего в рыцарском ордене Дракона, созданном императором Сигизмундом в 1408 году.

[98] См. список персонажей — исторических лиц.

[99] См. список персонажей — исторических лиц.

[100] Тайный совет, или Королевский совет — совещательный орган при английских монархах. Играл особую роль в эпоху Тюдоров, так как объединял важнейших государственных деятелей того времени.

[101] См. список персонажей — исторических лиц.

[102] Большой водовод — подземный водопровод, снабжавший район Чипсайда питьевой водой из Тайбернских источников. Существовал с середины XIII века и до Великого Лондонского пожара в 1666 году.

[103] Генри Говард, граф Саррей (1516/1517–1547) — английский аристократ, сын Томаса Говарда, герцога Норфолкского, и двоюродный брат Анны Болейн. Занимал различные государственные и военные должности. Поэт, наряду со своим другом Томасом Уайеттом считается основоположником английского сонета. Казнен в 1547 году по обвинению в государственной измене.

[104] Фрэнсис Говард, урожденная де Вэр, графиня Саррей (1516? –1577) — дочь Джона де Вэра, графа Оксфордского.

[105] Жиль де ла Поммерэ — французский дипломат, выполнявший наиболее важные поручения короля Франции Франциска I. Будучи послом в Англии, неоднократно публично выражал свое восхищение Анной Болейн.

[106] Маргарита Ангулемская, она же Маргарита Наваррская (не путать с Маргаритой Наваррской, супругой французского короля Генриха IV) (1492–1549) — французская принцесса, сестра короля Франциска I. В 1527 году вышла вторым браком замуж за Генриха д’Альбре, короля Наварры. Бабушка будущего короля Генриха IV. Самое известное сочинение Маргариты — сборник из 72 новелл «Гептамерон», во многом вдохновленный «Декамероном» Дж. Боккаччо.

[107] Элеонора Австрийская (1498–1558) — старшая дочь кастильской королевы Хуаны Безумной, сестры Екатерины Арагонской, сестра императора Священной Римской Империи Карла V и вторая жена короля Франции Франциска I.

[108] Ошибка автора: имеется в виду Анна де Писсле, герцогиня д'Этамп (1508–1576?), фаворитка Франциска I, одна из выдающихся женщин своей эпохи.

[109] В описываемую эпоху Кале оставался последним владением Англии на континенте. Англичане продолжали управлять городом до 1558 года, когда у Марии Тюдор его отвоевал герцог Гиз.

[110] Генрих VIII присвоил этот титул, дающий право именоваться пэром Англии, незамужней Анне Болейн, чтобы сделать ее самой титулованной дамой королевства после членов королевской семьи — по тем временам это был беспрецедентный поступок.

[111] Это надвратное здание над северными воротами Сент-Джеймского дворца дошло в первозданном виде до наших дней.

[112] 60 акров равно примерно24 гектарам.

[113] Коннетабль Франции — высшая военная государственная должность во Франкском королевстве.

[114] Рубин Черного Принца — на самом деле не рубин, а шпинель каплевидной формы, весящая примерно 170 каратов (34 грамма). В настоящее время вставлен в крест на короне Британской империи. Название камня объясняется тем, что он был привезен в Англию старшим сыном Эдуарда III Эдуардом Черным Принцем (1330–1376), получившим его от короля Кастилии Педро Жестокого за военную помощь в подавлении восстания, начатого сводным братом последнего Энрике Трастамарой.

[115] См. список персонажей — исторических лиц.

[116] Гальярда — танец итальянскою происхождения, распространенный в средневековой Европе (Примеч. ред.)

[117] То есть «по данному слову». Описываемая здесь форма брака, предусматривавшая обмен клятвами в присутствии свидетелей (но необязательно в присутствии священника) признавалась английским общим правом (common law), но все же не считалась союзом, благословленным церковью.

[118] Орден Святого Августина — монашеский орден, созданный в 1256 году Папой Александром IV, объединившим в единую конгрегацию несколько небольших отшельнических общин в Италии. Очень скоро он стал одним из основных так называемых «нищенствующих» орденов, наряду с доминиканцами, францисканцами и кармелитами. Облачение — белый подрясник, черная ряса с длинными рукавами и капюшоном, кожаный пояс.

[119] Имеется в виду Томас Кранмер (1489–1556), верный сторонник Генриха VIII и впоследствии один из столпов Реформации в Англии и новой англиканской церкви. Объявил предыдущий брак короля незаконным и аннулированным в мае 1533 года.

[120] См. список персонажей — исторических лиц.

[121] Ливрейные компании — компании лондонского Сити, образованные на основе старинных гильдий и занимавшиеся не только коммерческой, но и религиозной деятельностью, благотворительностью и пр. В описываемую эпоху в обязательном порядке участвовали в городских праздниках и представлениях. Существуют до настоящего времени.

[122] Отец леди Солсбери Георг (Джордж) Кларенс (1449–1478), брат Эдуарда IV и Ричарда III, был заключен в Тауэр по обвинению в измене и злоумышлении против своего брата Эдуарда IV, а затем тайно казнен (по преданию, утоплен в бочке с мальвазией). Его сын и брат графини Солсбери Эдвард Плантагенет, граф Уорик (1475–1499) был заключен в Тауэр в 10-летнем возрасте, а затем казнен в 1499 году, после того как суд признал его виновным в государственной измене, а фактически — по приказу Генриха VII, который видел в Эдварде сильного претендента на занимаемый им трон Англии.

[123] Урсула (?–383) — католическая святая, легенда о которой была широко известна в Средние века в западноевропейских странах. Согласно преданию, Урсула была обратившейся в христианство дочерью британского короля. Она поставила условием своего замужества наличие в своей свите десяти благородных девушек, каждую из которых сопровождала бы тысяча девственниц. После того как сама Урсула и сопровождающие ее одиннадцать тысяч девственниц были перебиты гуннами, она была объявлена святой мученицей за веру.

[124] Елизавета I (1533–1603) — королева Англии с 1558 года, последняя из династии Тюдоров. Время ее правления иногда называют «золотым веком Англии», как в связи с расцветом культуры (Шекспир, Бэкон, Марлоу), так и с возросшим влиянием Англии на мировой арене (разгром Непобедимой армады, Ост-Индская компания, колонизация Ирландии). При ней были укреплены позиции абсолютизма, восстановлена англиканская церковь. (Примеч. ред.)

[125] См. список персонажей исторических лиц.

[126] То есть менее 30,5 см.

[127] Поскольку брак с Екатериной Арагонской был аннулирован, Мария не считалась законной дочерью короля. Однако впоследствии Генрих VIII включил ее в число наследников престола, и Мария правила Англией с 1553 по 1558 год. (Примеч. ред.)

[128] Этот титул Екатерина Арагонская носила после смерти ее первого мужа Артура Тюдора, старшего брата Генриха VIII.

[129] Ганс Гольбейн (Младший) (1497–1543) — один ил величайших немецких художников, много и плодотворно работал при дворе Тюдоров. Его кисти принадлежит, в частности, знаменитый портрет Генриха VIII, портреты Джейн Сеймур, герцога Норфолка, Анны Клевской и др.

[130] Сэр Генри Норрис (1482 (?) — 1536) — английский аристократ и придворный, входил в ближайшее окружение Генриха VIII. Поддерживал партию Анны Болейн при дворе, а когда она впала в немилость, был обвинен в прелюбодеянии с ней (скорее всего, это обвинение было сфабрикованным) и казней за государственную измену.

[131] Элизабет Браун (впоследствии Сомерсет), графиня Вустер (ум. 1565) состояла фрейлиной при Анне Болейн и, возможно, была любовницей Генриха VIII. Дочь сэра Энтони Брауна, одного из видных сановников при дворе Генриха VIII.

[132] Генрих I (1068–1135) — младший сын Вильгельма Завоевателя, король Англии (1100–1135). Очень любил экзотических животных. В Вудстоке был организован королевский зверинец, где содержались львы, леопарды, рыси, верблюды и любимец короля — дикобраз.

[133] Джованни Боккаччо (1313–1375) — великий итальянский писатель и поэт эпохи раннего Возрождения. Наиболее известное его произведение — «Декамерон», сборник новелл, проникнутых гуманистическими идеями и юмором, многие из которых отличаются весьма вольным содержанием.

[134] Уильям Стаффорд (ум. 1556 г.), третий муж Мэри Болейн, был вторым сыном эссекского землевладельца и военным в небольших чинах.

[135] Лудовико Ариосто (1474–1533) — итальянский поэт и драматург эпохи Возрождения. Автор знаменитой поэмы «Неистовый Роланд», в которой воспевались, в том числе, подвиги рыцарей Круглого стола, и комедии положений фривольного содержания.

[136] Игра в шары — популярная в эпоху Тюдоров игра, напоминавшая, по-видимому, современный боулинг. В точности ее правила сегодня неизвестны, однако, как недавно удалось выяснить, дорожки достигали в длину не менее 60 метров, что почти в три раза длиннее современных дорожек для игры в боулинг десятью кеглями.

[137] Филипп Шабо (1492–1543), адмирал де Брион, адмирал Франции, граф Шарни, губернатор Бургундии и Нормандии — известный государственный деятель при дворе Франциска I. По некоторым свидетельствам, целью посольства Шабо было восстановление союзнических отношений между Англией и Францией, но в достижении ее адмирал не преуспел.

[138] В описываемую эпоху для того, чтобы обеспечить свою безопасность, некоторые женщины, чаше всего вдовы, могли скрываться за стенами монастырей, отдавая обители свою вдовью долю или приданое либо оплачивая свое содержание. При этом они не постригались в монахини, но давали обет больше не выходить замуж либо отказаться от плотских наслаждений и вести богобоязненную жизнь.

[139] Фонтан «Стэндарт» располагался в районе ремесленников и торговцев в Чипсайде напротив улицы Хани-Лейн и был известен, в частности, тем, что около него преступникам отрубали руки.

[140] Регаль — небольшой переносной комнатный орган, широко использовавшийся для домашнего музицирования в описываемую эпоху.

[141] Эсташ Шапуи (1494–1536) — итальянский дипломат на службе у императора Карла V, был послом в Англии с 1529 по 1545 год. Пользовался огромным влиянием при дворе, верный сторонник Екатерины Арагонской и непримиримый противник Анны Болейн. Его обширная переписка является одним из ценнейших источников сведений об описываемой в романе эпохе.

[142] David Loades. Mary Tudor. A Life.

[143] Eric Ives: The Life and Death of Anne Boleyn.

[144] Retha Warnicke: The Rise and Fall of Anne Boleyn: Family politics at the court of Henry VIII.

[145] Letters and Papers. Foreign and Domestic, of the Reign of Henry VIII. Edited by James Gairdner.

[146] Eric Ives: The Life and Death of Anne Boleyn.

[147] G. W. Bernard: Anne Boleyn: Fatal Attraction.

[148] Giles Tremlett: Catherine of Aragon: The Spanish Queen of Henry VIII.

[149] David Loades. Mary Tudor: A Life.

[150] Linda Porter. Mary Tudor. The First Queen.

[151] Anna Whitelock: Mary Tudor. Princess. Bastard. Queen.

[152] The Lisle Letters, edited by M. St. Clare Byrne.