Отечественная индология в 50—90-х гг.

 

В СССР изучение социальной истории Древней Индии, по существу, началось лишь в послевоенные годы. Еще в конце 20-х годов перед востоковедами была поставлена в качестве центральной научная проблема определения характера общественных отношений. В этой связи академик С. Ф. Ольденбург организовал группу индологов для перевода «Артхашастры» и буддийских джатак. Он справедливо полагал, что начинать работу надлежит с анализа и перевода наиболее важных источников. При его активном участии «Артхашастра» переведена Е. Е. Обермиллером, Ф. И. Щербатским и А. И. Востриковым (черновой вариант перевода был опубликован лишь в 1959 г.). Однако основное содержание этого памятника Ф. И. Щербатскому и его ученикам было совершенно чуждо — их основные интересы лежали в области буддийской философии и тибетологии.

 

Кроме того, скоро выяснилось, что руководство советской наукой было заинтересовано отнюдь не в кропотливом исследовании источников, а лишь в применении к историческому материалу марксистской терминологии. Индию, как и другие страны Древнего Востока, стали причислять к рабовладельческой общественно-экономической формации. Впрочем, соответствующие разделы в общих трудах и учебниках писались обычно людьми, не знавшими языков и не знакомыми с научной литературой.

 

Между тем внимание к характеру общественных отношений, прежде всего к рабовладению, было привлечено. И в 40-е годы появилось первое исследование, посвященное положению рабов в Древней Индии, — диссертация Григория Федоровича Ильина (1914-1985), основное содержание которой было раскрыто в его статьях в «Вестнике древней истории» в начале 50-х годов. Автор, естественно, не подвергал сомнению общую концепцию рабовладельческого строя на Древнем Востоке. Однако внимательный и непредвзятый анализ источников привел его к следующим заключениям:

 

Варну шудр нельзя рассматривать в качестве класса. Их социально-экономическое положение могло быть весьма различно.

Количество рабов в Древней Индии, очевидно, не было значительным, во всяком случае в основных отраслях производства.

 

Источники перечисляют множество категорий рабов — даса, положение которых представляет самые разные формы и оттенки зависимости. Некоторые из них по своему классовому, социально-экономическому положению не могут быть определены как «рабы», поскольку они владели средствами производства и были правоспособны.

 

В конечном счете Г. Ф. Ильин объяснял все эти «особенности древнеиндийского рабства» его неразвитостью.

 

В конце 50-х и в 60-е годы, когда вновь оживились дискуссии о социально-экономических формациях на Востоке, Евгений Михайлович Медведев (1932—1985), опираясь на те же факты, выступил против определения Древней Индии как страны, где господствовал рабовладельческий строй. Занимаясь генезисом феодальных отношений, он стал обнаруживать последние еще на заре индийской истории. В этом отношении существенной грани между древностью и Средневековьем ученый не видел, по существу склоняясь к концепции «вечного феодализма» (с преобладанием в древности форм «государственного феодализма» в виде взимания ренты-налога и постепенным возрастанием удельного веса частных форм эксплуатации).

 

Полемизируя с Е. М. Медведевым и другими критиками, Г. Ф. Ильин отстаивал принципиальное единство всего древнего мира. Отказываясь от ранее сделанных им наблюдений и выводов, в своих работах 60-х-80-х годов он подчеркивал то общее, что было в положении рабов в Греции, в Римской империи — и на Древнем Востоке, в Индии.

Развитие исторической науки в 50-60-е годы заставило существенно расширить круг рассматриваемых вопросов и отказаться от ряда догматических формулировок. В частности, обратила на себя внимание проблема политического устройства страны — обычная его характеристика как «восточной деспотии» явно не соответствовала действительности. Г. М. Бонгард-Левин писал о немонархических образованиях (ганах и сангхах), о коллегиальных органах управления (царском совете-паришаде) в монархических государствах Древней Индии.

 

Социально-экономическая структура не сводилась более к проблеме рабства. Стали ставиться такие важнейшие вопросы, как характер общины и земельной собственности. Первоначально общинная организация рассматривалась лишь в качестве пережитка первобытной эпохи. Позднее, отчасти под влиянием изучения средневекового и современного материала, исследователи пришли к выводу о том, что община — органическая часть структуры древнеиндийского общества. Б. Алаев писал о сложном ее составе и иерархическом устройстве уже для эпохи древности.

 

Среди вопросов, которые стали подниматься в работах историков в 70-80-е годы (например, у Е. М. Медведева) следует назвать такие, как роль первобытной периферии для развития классового общества, происхождение и социальная роль касты, организация городского самоуправления и характер купеческих гильдий. Таким образом, сама проблема рабства или других форм зависимости решается теперь не изолированно, а в широком контексте всей системы социальных отношений.

 

С конца 50-х — начала 60-х годов возобновляется широкий интерес к проблемам истории духовной культуры. В Россию возвратился известный буддолог и тибетолог Юрий Николаевич Рерих (1902-1960), сын художника. С его помощью удалось организовать занятия пали с профессором Малаласекарой, который был тогда цейлонским послом в Москве. Событием стало издание (1960) русского перевода «Дхаммапады» — изречений Будды.

Постепенно готовились кадры индологов для различных академических институтов (прежде всего Института востоковедения в Москве и Ленинграде) и университетов (кафедры индийской филологии в ЛГУ и ИСАА при МГУ, кафедра истории древнего мира истфака МГУ). К настоящему времени в отечественной науке есть серьезные публикации практически по всем аспектам индийской истории и культуры. По ведийской литературе особо следует отметить многолетний труд Т. Я. Елизаренковой по изучению вед, их языка, поэтики, мифологии. Вышел, в частности, ее полный перевод «Ригведы» с обширными комментариями. В. С. Семенцову (1941-1986) принадлежит монография об интерпретации текстов брахманической прозы, которые он рассматривает как предназначенные для медитации. Переводы упанишад и их монографическое исследование в 60-е годы были выполнены А. Я. Сыркиным (ныне живущим в Израиле). Следует, впрочем, отметить, что все это — труды лингвистов и литературоведов, редко затрагивающие собственно историческую проблематику.

 

Большое внимание уделяется санскритскому эпосу. Ленинградские ученые с 1950 г. публикуют полный академический перевод «Махабхараты». В исследованиях, посвященных эпическим поэмам (П. А. Гринцер, Я. В. Васильков), ставится проблема их генезиса в связи с особенностями устного творчества. Я. В. Васильков также анализирует мифологию и эпические повествования с точки зрения отразившихся в них этнографических реалий («мужской дом», ритуальные сообщества, игра в кости и обмен дарами и т. д.).

 

Классической литературе, поэзии, театру, эстетике посвящают свои работы Ю. М. Алиханова, П. А. Гринцер, В. Г. Эрман. Некоторые из идей Ю. М. Алихановой (например, о разных видах классической санскритской драмы, ориентированных на придворный и на городской театр), имеют важное значение для историка. Тамильская литература и ритуал — предмет исследований А. М. Дубянского. Палийские тексты («Милинда-паньха», джатаки) недавно опубликованы в переводах А. В. Парибка. По истории индийской философии следует отметить работы В. К. Шохина.

 

Советские археологи внесли существенный вклад в решение двух комплексов проблем, связанных с историей Индии. Во-первых, речь идет о раскопках в Средней Азии — преимущественно памятников I тыс. н. э. Их результатом является открытие интенсивных культурных связей с Индией, путей распространения буддизма. Здесь в первую очередь следует упомянуть раскопки буддийских монастырей в Кара-тепе (Б. Я. Ставиский) и Аджина-тепе (Б. А. Литвинский). В изучении Кушанской эпохи есть примеры плодотворного сотрудничества с зарубежными учеными, в частности индийскими. В 1968 г. в Душанбе состоялась международная конференция по этой проблеме.

 

В Средней Азии найдено довольно много индийских надписей, они изданы и переведены в книге В. В. Вертоградовой «Индийская эпиграфика из Кара-тепе в Старом Термезе». Автор исследовала общие проблемы проникновения буддизма в этот регион, распространение отдельных буддийских школ, характер контактов монастырей с местным населением. В этой же связи следует сказать о публикации санскритских рукописей из Центральной Азии (Г. М. Бонгард-Левин, М. И. Воробьева-Десятовская, Э. Н. Темкин).

 

Второй аспект пересечения интересов индийских и отечественных археологов — этнические перемещения II тыс. до н. э., так как миграции индоевропейских племен должны были проходить по территории юга России, Казахстана и Средней Азии. Этой тематике посвящено множество публикаций (в частности, Е. Е. Кузьминой), а также материалы международного симпозиума (Душанбе, 1977).

 

Особо следует сказать о группе ленинградских ученых под руководством Ю. В. Кнорозова. Результаты их исследований письменности и изображений на печатях Индской цивилизации регулярно публиковались в сборниках Proto-Indica. Анализ текстов показал структурную близость языка Индской цивилизации с протодравидийским. Этот вывод позволил и всю культуру Хараппы интерпретировать в дравидийском контексте, находя аналоги изображениям в позднейших индуистских мифах. Н. В. Гуров пытается определить глубину дравидийского влияния на ранние ведийские памятники и на основе изучения протодравидийской лексики реконструировать характер данного общества.

 

В области политической истории Древней Индии многое сделано для изучения эпохи Маурьев Г. М. Бонгард-Левиным. В частности, он занимался анализом античной традиции о Нандах и первых Маурьях, установлением хронологии событий правления Чандрагупты и Ашоки. Его монография «Индия эпохи Маурьев» (1973), содержащая большой фактический материал и взвешенные суждения по общим проблемам, была издана в Индии и считается одной из основных работ по теме.

 

В 60-70-е годы опубликованы четыре книги, охватывающие древнюю, средневековую, новую и новейшую историю Индии. Авторами первого тома «Древняя Индия. Исторический очерк» были Г. М. Бонгард-Левин и Г. Ф. Ильин. В 1985 г. вышло 2-е переработанное издание этой монографии под названием «Индия в древности». Она охватывает период от каменного века до конца Гуптской эпохи и представляет историю страны комплексно, включая главы по экономике, социальным отношениям, политическим событиям, религии и культуре. Существенно и то, что авторы стремились не ограничиваться лишь Северной Индией, а уделили должное внимание дравидийскому Югу. В отечественной науке она является основным общим трудом по истории Древней Индии.

Авторы связывают происхождение Индской цивилизации с местными земледельческими культурами и указывают на постепенность ее развития. Они придерживаются точки зрения относительно протодравидийской принадлежности создавшей ее народности. Термин «цивилизация» употребляется ими вполне сознательно, ибо, судя по материальным остаткам и письменности, речь идет об обществе с развитым социальным расслоением и с оформившейся государственной структурой. Говоря о причинах падения городов долины Инда, Г. М. Бонгард-Левин и Г. Ф. Ильин решительно отвергают тезис об «арийском завоевании». В то же время не исключается возможность того, что позднехараппские памятники могли существовать вплоть до того времени, когда на территорию Индостана стали переселяться индоарийские племена. Дается краткий очерк археологических материалов из Центральной Индии, энеолитических культур Западного Декана. Относительно этнической принадлежности культуры медных кладов и желтой керамики высказывается гипотеза о связи ее с племенами, говорившими на языках мунда.

 

Арийскую миграцию авторы рассматривают как постепенное расселение, растянувшееся на века. Создатели вед к тому времени находились на грани образования классов, они имели зачатки сословной (варновой) организации, появление которой, таким образом, никак не связано с отношениями, складывавшимися у ариев с аборигенами. Подчеркивается интенсивно происходивший в поздневедийский период процесс смешения арийских и неарийских компонентов, приведший в конце концов к формированию новой, собственно индийской, этнокультурной общности. Социальное и политическое развитие Индии привело к образованию классов и государства.

 

В следующий, магадхско-маурийский, период в Индии было несколько крупных государств, имевших как монархическое, так и республиканское устройство. Авторы придают принципиальное значение созданию державы Маурьев как первому общеиндийскому государству с четкой административной структурой, делением на провинции и округа. В то же время Г. М. Бонгард-Левин достаточно осторожно оценивает достигнутую при Маурьях степень централизации управления и бюрократизации государственной системы.

 

В оценке социально-экономических отношений особое значение авторы придают рабству. Другие формы эксплуатации (как наемный труд кармакаров) Г. Ф. Ильин стремится сблизить с рабовладельческой. Он подчеркивает, что речь идет главным образом не об удельном весе рабского труда в производстве, а о роли самого института рабства в общественной структуре, его влиянии на характер семьи и общины, государство, психологию древних индийцев и их культуру.

 

В научной литературе существуют самые различные мнения о том, кому принадлежала в Древней Индии земля — основное средство производства. Авторы стоят на точке зрения множественности форм земельной собственности: частной — на участки обрабатываемой земли, общинной — на совместные угодья, государственной — на полезные ископаемые, леса и пустоши. По этой причине категорически отрицается совпадение налога с земельной рентой, а само взимание налогов Г. Ф. Ильин не признает эксплуатацией.

 

Кушано-гуптский период авторы рассматривают как время наступившего кризиса рабовладения и постепенного вызревания феодальных отношений. Для доказательства кризиса рабовладения Г. Ф. Ильин стремится найти материалы, свидетельствующие о том, что рабов отпускали на волю и сажали их на землю. Основным признаком феодальных отношений он считает распространение земельных дарений, главным образом религиозным учреждениям (монастырям и храмам) или отдельным брахманам. На юге полуострова этот процесс происходил быстрее и раньше, чем на севере.

 

В работах А. А. Вигасина некоторые проблемы социального и политического строя Индии получают иную трактовку. «Артхашастра» и дхармашастры позволяют констатировать «общинный принцип» древнеиндийской социальной организации, проявляющийся в сельской общине и в территориальном самоуправлении целых округов, в большой семье и патронимии, в ремесленных объединениях и торговых гильдиях, городских кварталах и кастах. Индиец был частью целого комплекса таких больших и малых сообществ, каждое из которых обеспечивало ему поддержку и в то же время ограничивало его самостоятельность и проявления индивидуальности. В этой связи особое внимание привлекает каста как замкнутый коллектив, принадлежность к которому определяется рождением. Каста входит в иерархическую систему и связана с другими кастами сложными отношениями взаимных прав и обязанностей. Ее внутренняя структура напоминает племенную, а возникновение прослеживается вплоть до самого начала индийской истории, когда в источниках появляются упоминания архаичных ритуальных рангов. Понятие варны издавна стало оценочным, оно являлось способом классификации реально существовавших общественных слоев, каст. С этой точки зрения совершенно иное освещение получает вся «история шудр» и в особенности проблема их «возвышения» в конце периода древности. Речь может идти скорее об изменении критериев оценки земледельческих каст, чем о том, что шудры переходили к земледельческому труду.

 

Проводится резкое различие между собственно рабами и лицами, временно находившимися в частной зависимости. С точки зрения древнеиндийского права первые являлись собственностью своих хозяев (хотя и не полностью лишенной элементов личности), а вторые рассматривались как принадлежащие хозяевам лишь на правах владения со всеми существенными ограничениями прав рабовладельца. В этом контексте теряет убедительность тезис о кризисе рабовладения в конце древности.

 

Кроме того, рабский статус рассматривается в контексте сословно-кастового деления. Согласно сложившимся в Древней Индии представлениям, рабство должно являться уделом чужаков-«варваров» — тем самым варновая структура оценивается как своего рода гражданский коллектив. Более сложная картина выясняется и при анализе отношений найма. С одной стороны, работа по найму сама по себе ничуть не уподоблялась рабству, а с другой — для ряда категорий работников она являлась постоянным занятием, часто наследственной кастовой обязанностью, и положение последних трудноотличимо от «рабской службы».

 

Особый интерес вызывает характер древнеиндийской государственности. В последнее время ряд историков (например, Жерар Фюсман) отмечает, что организация Маурийской державы как централизованной и бюрократической была бы в принципе невозможна в силу чисто технических сложностей (транспорта, коммуникаций и т. п.). Однако не менее важна и суть отношений между властями разного уровня. Они оформлялись скорее как личная зависимость, чем чисто административное подчинение. Знатность происхождения и клановые связи в Древней Индии значили безусловно больше, чем чисто бюрократическая карьера. В целом государство представляется достаточно архаичным по типу и чрезвычайно рыхлым по структуре — в этом свете можно легче понять все неожиданные и драматические повороты в индийской истории. Основные общие вопросы только начинают подниматься — о сути и причинах возникновения крупных держав, об их исторической роли и условиях распада. Изучение литературных источников непосредственно подводит к этим проблемам, но их решение будет зависеть главным образом от конкретного (в частности, эпиграфического) материала из разных регионов страны.

 

Положение индологов, живущих в России, радикально отличается от того, в котором находятся их индийские коллеги. Практически не имея доступа к новому нумизматическому и эпиграфическому материалу, историки вынуждены сосредоточивать внимание на давно опубликованных литературных памятниках. Соответственно, речь может идти не об исследовании отдельных регионов, а обо всем субконтиненте — самых общих характеристиках социального и политического строя Индии.

 

Это — тот путь, от которого чаще всего отказываются современные индийские ученые, разочарованные степенью достоверности религиозно-этических книг (дхармашастр) или так называемого политического трактата «Артхашастры». Но в изучении их — как и произведений ведийской литературы — еще многое предстоит сделать для того, чтобы можно было использовать их как полноценные исторические источники. В источниковедении до сих пор, по существу, сделано не так уж много — речь шла обычно лишь о традиционных вопросах авторства и датировки произведений. Возникала иллюзия, будто можно излагать историю, просто расположив источники в хронологическом порядке. Распространен и иной подход: историки в духе какой-либо социологической школы конструировали общую схему развития, а затем из бесчисленного множества сведений санскритских памятников выбирали для нее иллюстративный материал.

 

На самом же деле датировка отдельных санскритских сочинений так же мало достоверна, как и их авторство. Ведь речь идет, главным образом, об изложении некоей традиции, которая складывалась и передавалась веками. В ней главное для историка — не случайное отражение конкретных событий и явлений, а сам характер этой традиции.

 

Разочарование историков нередко объясняется тем, что в древнеиндийских дхармашастрах они искали «сборники законов», а в «Артхашастре» — описание государства Чандрагупты, научную теорию государства или, на худой конец, некий утопический план. Между тем речь идет о «шастре», само возникновение которой связано с древним ритуалистическим мировоззрением. Круг терминов и логика изложения представляют огромную ценность для исторического исследования, но предварительно необходимо уяснить не только смысл слов текста, но и те намерения, с которыми он создавался, сам язык породившей его культуры.