Главный русский инструмент

 

У большинства народов существует множество разнообразных музыкальных инструментов, именно этому многообразию мы обязаны появлением ансамблей и оркестров. Однако можно говорить и о существовании неких «самых главных» национальных инструментов. Как правило, они являются не только визитной карточкой этнической музыки за рубежом, но и некоторым устойчивым стереотипом восприятия собственной музыкальной культуры.

Таким инструментом у древних греков, например, была кифара, у современных украинцев – кобза, у карпатских русинов – труба‑трембита, у сербов – скрипка‑гусла, у шотландцев – волынка. Эти инструменты ценны не только как самобытное устройство для извлечения красивых звуков, но и как один из способов самоидентификации народа. Они не только любимы, но являются неотъемлемой частью этнической культуры, про них сложены сказки, рассказы о них вплетены в мифы, они обязательно участвуют в народной обрядности, служат неким образом‑символом в мифопоэтическом творчестве народа. Сохранность этих инструментов в культуре и определённый консерватизм по отношению к соблюдению традиций, связанных с ними, в древности воспринимался как залог сохранения обычаев в чистоте и, следовательно, укреплял этническое самоощущение, самостоятельность народа. В сочинении «Древние обычаи спартанцев» Плутарх писал:

«Спартанцы не разрешали никому хоть сколько‑нибудь изменять установлениям древних музыкантов. Даже Терпандра[158], одного из лучших и старейших кифаредов своего времени, восхвалявшего подвиги героев, даже его эфоры подвергли наказанию, а его кифару пробили гвоздями за то, что, стремясь добиться разнообразия звуков, он натянул на ней дополнительно еще одну струну. Спартанцы любили только простые мелодии. Когда Тимофей принял участие в карнейском празднике, один из эфоров, взяв в руки меч, спросил его, с какой стороны лучше обрубить на его инструменте струны, добавленные сверх положенных семи».

Так получилось, что символом русской народной инструментальной музыки за рубежом стала балалайка, инструмент, конечно очень хороший и яркий, но легкомысленный. Очень трудно найти (мне неизвестна) русскую сказку про балалайку, ещё труднее определить её уникальное, самобытное место в народной обрядности. Безусловно, что балалайку мы повсеместно встречаем в русской фольклорной традиции, но в пляске или танце она свободно заменяется любым другим подходящим инструментом. Совершенно невозможно отыскать даже следы, даже намёк на то, что балалайка в славянской мифологии является или являлась каким бы то ни было символом. Единственный смысл, который соотносит с ней русский фольклор – это символ веселья и праздности. Так, пустомелю и пустослова, в народе уничижительно называли «балалайка». Мы беспрекословно согласимся, что балалайка – это очень хороший (особенно в умелых руках) и самобытный русский народный инструмент, балалайка, безусловно, характерный атрибут традиционного праздника и веселия, однако в качестве символа русской национальной музыкальной традиции она явно сейчас занимает не своё место.

Совсем другое дело – гусли. Гусли укоренены в русской истории и мифологии, они зарождаются вместе с нашими преданиями и одновременно с нашей историей. Легендами о гуслях пронизана вся русская мифология.

Первое известное нам литературное упоминание о гуслярах, как о славянском инструменте, принадлежит византийскому автору конца VI – начала VII в. Фелфилакту Симокатте. Вот оно с некоторыми сокращениями:

«На другой день трое людей из племени славян, не имеющие никакого железного оружия или каких‑либо военных приспособлений, были взяты в плен телохранителями императора; единственным их багажом были гусли, и ничего другого они не несли с собою. Император стал их расспрашивать, какого они племени, где назначено судьбой им жить и по какой причине они вращаются в римских пределах. Они отвечали, что по племени они – славяне, что живут на краю западного Океана(…).

Гусли они носят потому, что не привыкли облекать свои тела в железное оружие: их страна не знает железа, но потому мирно и без мятежей проходит жизнь у них; что они играют на лирах потому, что не обучены трубить в трубы».

Очевидно, что славяне тогда не жили в каменном веке. И по поводу написанного высказывались разные точки зрения. Так, например, Гильфердинг полагал, что византийцы встретились со славянскими жрецами, которым нельзя было брать в руки оружие, также, что это были славянские разведчики, замаскированные под бродячих гусляров, калик. Лев Прозоров высказал интересное мнение о том, что это могли быть и славяне, соблюдавшие ритуальное перемирие во время празднования дней Матери‑Земли, когда всем запрещалась браться за оружие и прикасаться к металлу. Так или иначе, но мы хотим обратить внимание читателей на то, что уже в VI–VII веках по свидетельству греков гусли были не только распространенным славянским инструментом, но и были наделены некоторыми ритуальными чертами. Из этого отрывка можно сделать вывод, что уже тогда гусли были не просто инструментом, а инструментом, который человеческое сознание наполняло особым священным смыслом. Из отрывка следует, что гусли – инструмент каких‑то особых людей, которые не берутся за оружие и из всей прочей деятельности предпочитают только игру на гуслях и пение. Здесь очевидно не обыденное, а особое место, которое занимают гусли в мироощущении говоривших с императором музыкантов. В славянских языках остались следы представлений о гуслях как об инструменте, связанном с чудом, волшебством, чародейством:

«Язык немедленно указывает и на ближайший круг значений, соотносимых с гуслями: польск. gusla – «колдовать», guslarz и guslarka – «колдун», «колдунья», луж. gusslowasch – «языческий обряд, жертва, колдовать», gusslowar – «колдун», сюда же примыкает и литовское goslus – «чародейство». Стоит отметить, что связь гуслей с колдовством на языковом уровне прослеживается лишь у западных славян в ареале Балтийского моря»[159].

Иными словами, в те далёкие времена гусли уже были не просто музыкальным инструментом, а инструментом священным, связанным с ранней натурфилософией и духовными исканиями древних мыслителей.

Обращает на себя внимание очевидная связь гусельной символики и обрядности с древними европейскими дохристианскими религиозно‑философскими традициями. Очевидно, что все эти родственные музыкальные традиции происходят из одного корня древней арийской[160]натурфилософии.

Несомненны параллели с мистическим учением Древней Греции и Фракии (а позднее Рима), связанным с именем легендарного музыканта, поэта и певца Орфея. Он считался сыном фракийского речного бога Эагра и музы Каллиопы. Учение орфиков носило подчёркнуто эзотерический характер, что сближает его с пифагорейством и элевсинскими мистериями. Орфею приписывается создание одной из наиболее значительных предфилософских школ Древней Греции. Легендарным местом рождения Орфея, как и местом его смерти, считалась территория, издревле населённая «индоевропейцами» – фракийцами, – участвовавшими в этногенезе балканских славян.

 

Орфей у фракийцев. Роспись кратера около 450 г. до Р.Х.

 

В процессе исследования мы обратили внимание, что те остатки древней русской гусельной культуры, что дошли до нашего времени, имеют очевидные параллели с практикой «мистической музыки», принятой у древних кельтов. Кельтский бог Дагда почитался добрым подателем благ и повелителем природы. Подобно тому, как это было у Садка, женой Дагды считалась река, называемая Войн. Дагда владел двумя волшебными арфами. Когда он играл на них, времена года шли установленным чередом и в мире налаживался порядок. При помощи этих арф он мог сделать день солнечным и устроить грозу или шторм. Основная часть преданий о Дагде и его волшебной арфе утрачены. Известно, что именно они легли в основу философских воззрений древних кельтов о мистической силе арфы, пения и струнной музыки. Эти представления породили целое сословие – ветвь друидов, называемых бардами и филидами.

 

Изображение Дагды, окруженного животными. Старинная кельтская чеканка

 

С гусельной традицией балтийских финно‑угров обнаруживается не сходство, а почти полное тождество. Заимствовав от местного дофинского, «индоевропейского» населения, прямыми потомками которого являются славяне и балты, не только культурные достижения, мифологию и гусельную традицию, но и в заметной степени арийскую кровь, балтийские финно‑угры стали продолжателями той же арийской музыкальной традиции, что и славяне, окрасив её несколько своим этническим колоритом. Даже имя главного персонажа Калевалы Вяйнямёйнена, можно перевезти на русский, как Ваня, то есть Иван, в качестве этнонима это имя переводится как «русский», потому что «вене» по‑фински значит – русский.

Сделав такое пространное отступление, мы подчеркнули, что русская гусельная традиция восходит к древним пластам «индоевропейской» – арийской культуры. Именно поэтому она имеет аналоги в мифологии, например, греков, римлян и кельтов. В русской мифологии гусли, как ключевой элемент конструкции мифа, расположены в самом ядре мифологических и космогонических представлений. Они связаны с преданиями о сотворении мира, о его устройстве и упорядочивании. Сам инструмент, конструкция и название элементов являются моделью первобытного мироздания, поэтому и игра на нём считалась актом творческим, в некоторой степени символически уподобляющим гусляра Творцу. Под гусли исполнялись духовные стихи и эпические песни. Древняя история народа, мифологическая и событийная, воспроизводилась под звуки гуслей, заставляя слушателя проживать события, происходившие некогда с предками и мифическими героями. Таким образом, слышавший пение гусляра человек уподоблялся своему народу, история всех предков становилась его личной историей, легенды предков делались его личными легендами, через эти священные песни человек инициировался в свой этнос, становился тождественным ему, становился русским, возвышался мыслями до Бога.

На смену дохристианским представлениям о мире и месте человека в нём пришли представления христианские. И гусли, бывшие некогда инструментом языческих мудрецов и поэтов, зазвучали словами Евангелия и Новозаветными историям. Когда славянские духовные искания возвысились до принятия Православной веры и когда вера была принята, гусли, как инструмент философско‑религиозный, продолжали использоваться в духовной практике, выполняя ту же функцию, что и прежде, но наполнив ее новым духовным содержанием. Эта устойчивость культурной роли гуслей и признание их христианским духовенством в качестве угодного Богу инструмента показательна и удивительна. Образ боговдохновенного певца царя Давида заменил древний и забытый образ дохристианского «Великого Гусляра», культурного героя и соучастника творения, а, может, даже и самого Творца Мира. Используя описание гусельной игры как схемы, как образного примера, православные монахи стали так передавать способы овладения «умно сердечным деланием» – непрерывной молитвой, сокровенным знанием православных христиан.

Воинское сословие на протяжении длительного времени использовало гусли как свой главный, «культовый» инструмент, и об этом множество свидетельств в былинном эпосе. Не случайно, практически все былинные богатыри одновременно являются выдающимися гуслярами. Даже более того, кажется, что наш эпос не знает ни одного героя‑гусляра, который не был бы одновременно воином, включая и новгородца Садка. Да и заимствованный финнами и карелами от славян образ главного гусляра – Вяйне также не может быть примером исключительно музыканта, в первую очередь он герой‑богатырь. В обязательное образование древнерусского юноши, которого готовили стать воином, входило обучение игре на гуслях. Гусельная музыка сопровождала русского человека с рождения до смерти. В детстве он учился на них играть, позже любой досуг воина или праздничные пиры не обходились без звука гуслей. В древних русских храмах под звуки гуслей разрешалось проводить богослужение. И, насколько мне известно, этот обычай хоть и крепко забыт, но Церковью не отменён и не запрещён. Когда человек умирал, то поминальные собрания также сопровождались пением старин, духовных стихов и игрой на гуслях.

В среде простого народа гусли бытовали до конца XX века. Они не исчезли, они дожили до нас. Совершенно очевидно, что прежде они были распространены ещё шире и что талантливых музыкантов было много больше, нежели этнологам удалось зафиксировать во второй половине XX века. Гусельная традиция охватывала все проявления народного досуга. На гуслях играли во время хороводов, под пляску и под праздничные боевые состязания, играли на обрядовых действах, на святочных сборищах, на свадьбах, во время гуляний и просто для себя (своя игра).

Если посмотрим на карту, которая иллюстрирует территориальное распространение гусельной традиции, то увидим, что регион между Белым и Балтийским морями является ядром, серединой этой обширной зоны. Все неславянские народы, у которых есть подобные инструменты, находятся на периферии этой зоны и либо являются родственниками и соучастниками формирования гусельной культуры (как балты или балтийские финно‑угры) либо соседями, заимствовавшими этот инструмент от славян в процессе славянского заселения просторов Евразии, как, например, ханты и манси. Таким образом, славяне, а сейчас – русские являются основными носителями культуры крыловидных гуслей в мире и главными распространителями этой традиции среди других народов.

Примечательно, что зона «ядра» распространения гусельной традиции географически совпадает с теми территориями, которые многими исследователями, придерживающимися теории северного происхождения индоевропейцев[161], считаются исходным местом формирования «протоиндоевропейцев», то есть «протоариев». Как показали последние исследования генетиков[162], маркер мужской хромосомы гаплогруппы R1a, свидетельствующий о родстве по отцовской линии, встречающийся у многих европейцев, но наиболее характерный преимущественно для восточных славян, а также для северных индийцев высших сословий (около 100 миллионов человек), эта гаплогруппа (R1a) и является генетическим признаком потомков ариев, людей о которых рассказывает Махабхарата и Рамаяна[163].

 

 

Помня о том, что русские (наряду с украинцами, белорусами и балтами), являются прямыми потомками древних ариев – носителей маркера (R1a), что современными основными носителями гусельной традиции являются русские (и балты), что территория предположительного «ядра» распространения гусельной традиции совпадает с тем регионом, который приверженцы «арктической теории» считают местом формирования предков древних ариев, можно предположить, что истоки гусельной традиции восходят к древним насельникам этого региона – древним ариям, или точнее, даже к их предкам.

Складывается впечатление, что русские, потомки древних ариев по мужской линии, оставшиеся жить на прародине, продолжали хранить древнюю культуру и древний музыкальный инструмент, который со временем превратился не только в национальный символ, но и, совместно с гусельной культурой, в этнический маркер, помечающий места проживания славян и балтов – прямых потомков древних ариев.

Если рассуждать о гуслях как об этнокультурном феномене то, несомненно, стоит признать, что гусли – «главный» русский инструмент. И подражая неизвестному древнему поэту, сочинителю стиха о Голубиной книге, который, описывая первосущности мироздания, пел:

 

Кипарис‑древо – всем древам отец.

Индрик‑зверь – всем зверям отец.

Острафиль‑птица – всем птицам – мать.

Бела‑рыба – всем рыбам мать.

Ильмень озеро – всем озёрам мать.

Окиян море – всем морям отец…

 

Хочется с улыбкой добавить, говоря о русской музыкальной традиции: «Крыловидные гусли – всем гуслям мать!».

А подытоживая исследование, сделать очевидный и бесспорный вывод, что гусли – наш главный национальный инструмент!