РАССКАЗЫ

 

 

 

Внутреннее пространство

 

 

Джордж Ронкерс – молодой уролог – работал в клинике университетского города. В нынешнее время это весьма прибыльная профессия, учитывая общий уровень непросвещенности студентов и людей более старшего возраста, а также их терпимое отношение к любовным утехам. Венерические заболевания пациентов Ронкерса отличались впечатляющим разнообразием, и работы у него всегда хватало. Большинство его пациентов по линии консультативного комитета по охране здоровья студентов прозвали доктора «похабник Ронк». Жена, искренне любившая Джорджа, ласково называла его Ронч.[36]Жену его звали Кит. Она с большим юмором относилась к работе мужа и обладала пространственным воображением. Кит училась в аспирантуре Школы архитектуры и параллельно вела курс для студентов‑дипломников, будущих архитекторов. Курс назывался «Внутреннее пространство».

Это была ее сфера деятельности. Кит целиком отвечала за внутреннее пространство в доме Ронкерсов. Она снесла внутренние стены, сломала старомодные ванные комнаты, трансформировала арочные двери, комнаты с закругленными углами и овальные окна. Короче говоря, внутреннее пространство она воспринимала как иллюзию.

– Весь трюк в том, чтобы не было видно, где кончается одна комната и начинается другая. Концепция комнаты губительна для концепции пространства. Границы должны стать неразличимыми…

И так далее. Она умела создавать пространство.

Джордж Ронкерс ходил по своему дому, как ходят по парку в незнакомом, но интригующем городе. Теории пространства не интересовали его ни с какой стороны.

– Сегодня осматривал девицу. У нее семьдесят пять бородавок, – сообщил он, вернувшись домой. – Ей к хирургу нужно. Даже не знаю, зачем она пришла ко мне. А вообще, ей следовало начать с гинеколога.

Единственной частью их владений, которую Ронкерс считал по‑настоящему своей, было большое красивое дерево черного ореха, росшее рядом с домом. Первой дом заприметила Кит; тогда он принадлежал старому австрийцу по фамилии Кеслер, у которого недавно умерла жена. Кит сообщила мужу, что дом пригоден для внутренней переделки. Ей понравились высокие потолки. Однако сам Ронкерс купился на дерево. У черного ореха было два ствола, напоминавших букву V. Такие экземпляры встречались редко. Обычно это дерево имеет один ствол и отличается высотой и элегантностью пропорций. Листья и ветви начинаются где‑то на уровне второго этажа. Листья у черного ореха небольшие, узкие; они расположены очень плотно и имеют красивый зеленый оттенок. В октябре листья становятся желтыми. Орехи неспешно вызревают все лето; их скорлупа долго остается бледно‑зеленой, а сами орехи похожи на маленькие резиновые мячики. К осени они достигают размера персика. Скорлупа темнеет, а местами даже чернеет. В это время орехи начинают падать. Белки их очень любят.

Кит тоже понравилось ореховое дерево, но главным источником ее энтузиазма был дом. Она вдохновенно рассказывала Кеслеру, какие изменения ждут его дом, когда он отсюда съедет. Старик смотрел на нее и лишь иногда переспрашивал:

– Какую стену? Ту? Вы хотите ее сломать? И эту тоже? Тогда… на чем будет держаться потолок?

Ронкерс рассказал Кеслеру о своем восхищении черным орехом. Вот тогда‑то Кеслер и упомянул о соседе.

– Der Бардлонг, – проворчал Кеслер. – Он хотел дерево срубить, но я его никогда не слушал.

Джордж Ронкерс попытался выудить у Кеслера, чем их будущему соседу Бардлонгу не нравится черный орех. Но австриец, словно что‑то вспомнив, постучал ладонью по стене и крикнул Кит:

– Только не эту стену! Я надеюсь! Я всегда имел удовольствие от этой стены!

Ронкерсы решили вести себя поделикатнее. Никаких планов вслух, пока Кеслер не съедет. Он нашел себе жилье в другом пригороде. По непонятной причине Кеслер в день выезда оделся как тирольский крестьянин. В фетровой шляпе с пером, в кожаных шортах, из‑под которых выглядывали белые старческие колени, он стоял под моросящим весенним дождем. Рядом стояли его древние деревянные чемоданы. Джордж и Кит помогали грузить его мебель.

– Мистер Кеслер, почему бы вам не зайти в дом? – предлагала ему Кит.

Пока вся мебель старого австрийца не перекочевала в кузов грузовика, он упрямо стоял на дорожке перед своим бывшим домом. Он смотрел на черный орех.

Когда прощались, Кеслер простодушно коснулся спины Кит (почти на уровне зада) и сказал:

– Не позволяйте, чтобы der pest [37]Бардлонг срубил дерево. Хорошо?

– Хорошо, – ответила Кит.

 

Весной Джордж Ронкерс любил по утрам лежать в постели и смотреть, как солнце пробивается сквозь свежую листву ветвей его дерева. Черный орех отбрасывал на кровать почти мозаичные узоры из света и теней. Кит расширила окно, чтобы дерево было лучше видно. В ее терминологии это называлось «позвать дерево внутрь».

– Ох, Ронч, как красиво, – прошептала она.

– Да. Замечательное дерево.

– Я говорю и про комнату тоже. И про окно, и про нашу высокую спальную платформу…

– Платформу? А я думал, это кровать.

Одна смелая белка подбиралась почти к самому окну. Иногда ее хвост загораживал верхнюю часть окна. Белка любила обрывать недозрелые орехи, словно предчувствовала скорую осень.

– Ронч!

– У?

– Помнишь девицу, у которой было семьдесят пять бородавок?

– Забудешь такое!

– Слушай, Ронч… а где были бородавки?

 

«Der pest» Бардлонг ничем не досаждал Ронкерсам. Всю весну и жаркое лето, когда рабочие разбирали стены и переделывали окна, мистер и миссис Бардлонг лишь улыбались, наблюдая за всей этой суматохой с безупречных лужаек своего участка. Иногда они приветственно махали с террас, а то вдруг появлялись из‑за живой изгороди. Но всегда они вели себя по‑добрососедски, молчаливо одобряя затеи молодых соседей и ни во что не вмешиваясь.

Бардлонг был пенсионером. Если вы вообще знакомы с автомобильными тормозами и амортизаторами… да, это был тот самый магнат Бардлонг. Возможно, в штатах Среднего Запада вам попадались большие грузовики с рекламой на бортах:

 

БАРДЛОНГ ВАС МИГОМ ОСТАНОВИТ!

БАРДЛОНГ ПРИМЕТ ЭТОТ УДАР!

 

Казалось, даже на пенсии Бардлонг сохранил способность амортизировать любой возможный удар, нанесенный ему соседями и их реконструкцией. Сам он жил в старом особняке из красного кирпича. Дом содержался в идеальном порядке. Стены увивал плющ, а ставни были выкрашены в благородный темно‑зеленый цвет. Архитектура особняка была выдержана в георгианском стиле, с квадратным крыльцом посередине и высокими, узкими окнами первого этажа. Дом был большим, к нему примыкали террасы, живые изгороди, садики с каменными горками, избалованные вниманием цветочные клумбы и зеленая лужайка, ровная, как поле для гольфа.

Владение Бардлонгов занимало целый угол тенистой улицы. Единственными их соседями были Ронкерсы. Два участка разграничивала невысокая стена, отделанная сланцем. Из окон второю этажа Джордж и Кит созерцали безупречный двор соседей. На их собственном дворе никто не регулировал природу, не подстригал кусты и не мешал траве вымахать на целых пять футов над низенькой стеной. Только она еще как‑то защищала мир Бардлонгов от вторжения. К несчастью, оба дома стояли слишком близко друг от друга. Когда‑то давно никакой стены не существовало, и в доме, купленном Ронкерсами, жили слуги хозяев особняка.

Черное ореховое дерево росло на участке Ронкерсов, на холмике. И с чего это герру Кеслеру взбрело в голову, что Бардлонг хотел срубить дерево? Возможно, всему причиной был языковой барьер. Старый австриец так и не овладел английским языком. Джордж считал, что Бардлонгу черный орех нравится ничуть не меньше, чем им с Кит. Дерево давало тень окнам бывшего магната, возвышаясь и над его крышей. Правильнее сказать, его половина дерева, поскольку одна часть раздвоенного ствола клонилась в сторону дома Ронкерсов, а другая – в сторону особняка Бардлонгов.

Неужели этот человек не ценил красоту неокультуренной природы?

Возможно, хотя за все лето Ронкерсы не услышали от Бардлонга ни одной жалобы. В своей неизменной выцветшей соломенной шляпе Бардлонг либо возился в саду, либо просто бродил по дорожкам и лужайкам. Почти всегда его сопровождала жена. Чета Бардлонгов была скорее похожа на постояльцев старомодного курортного отеля, нежели на хозяев дома. Даже для работы в саду оба одевались весьма официально, как будто долгие годы, проведенные Бардлонгом в мире бизнеса, отучили его от всякой другой одежды, кроме деловых костюмов. Ронкерсы видели его в вышедших из моды костюмных брюках с подтяжками и такой же уже не модной рубашке к костюму. Бледный веснушчатый лоб Бардлонга защищала уже упомянутая широкополая соломенная шляпа. Из обуви он носил только спортивные двухцветные полуботинки.

Миссис Бардлонг надевала платья, какие привыкла надевать для приема гостей в саду, дополняя свой наряд белой, с кремовым оттенком, панамой. Ее седые волосы были стянуты на затылке в пучок и перевязаны красной лентой. Чувствовалось, что больше всего миссис Бардлонг тревожили шатающиеся бруски вымощенной террасы. Она постукивала по ним тростью, указывая мужу. Мистер Бардлонг тащил за собой маленькую, почти игрушечную тележку с цементом и лопаткой.

В середине дня Бардлонга устраивали ланч. Они усаживались на задней террасе, под большим тентом. Белая металлическая садовая мебель напоминала об эпохе «охотничьих завтраков», фуршетов с шампанским и пышных свадеб, устраиваемых богатыми родителями для избалованных дочерей.

Единственным вторжением в размеренную жизнь Бардлонгов стал приезд их взрослых детей и не слишком взрослых внуков. Три дня подряд тишину разрывали детские крики, собачье тявканье и удары мяча, угрожавшие хрупкой симметрии двора. Бардлонги тревожно следили за беготней внуков, пытались распрямлять и подпирать сломанные стебли цветов, собирали в траве обертки от жвачки и восстанавливали дерн после «раскопок» невоспитанного и неуправляемого пса. Тот носился по мягкой траве с неистовством футбольного хавбека.

После этого вторжения Бардлонги целую неделю только и могли что сидеть под тентом на террасе. Им было не шевельнуть ни рукой, ни ногой, не говоря уже о ремонте шатающейся брусчатки и водворении на место веток плюща, сдернутых пробегавшим сорванцом.

 

– Знаешь, Ронч, Бардлонг примет этот удар, – шепнула мужу Кит.

«Бардлонг вас мигом остановит!» Эта надпись на бортах грузовиков встречалась Ронкерсу по всему городу. Но ни одна из машин‑монстров не подкатывала к свежевыкрашенному бордюру возле дома Бардлонгов. Магнат действительно отошел от дел. Ронкерс никак не мог представить, что когда‑то жизнь этого человека целиком вращалась вокруг тормозов и амортизаторов.

Как‑то Ронкерсу привиделась странная сцена. Он рассказал Кит, что у него было нечто вроде галлюцинации. Он видел, как массивный грузовик с рекламой «БАРДЛОНГ ВАС МИГОМ ОСТАНОВИТ!» въехал на лужайку дома Бардлонгов, открыл задний борт и с грохотом вывалил из кузова россыпь тормозных барабанов и колодок. Они блестели от густого слоя тормозной жидкости. И все это, подпрыгивая и подскакивая, катилось по зеленой траве, оставляя темные пятна и сминая цветочные клумбы.

– Ронч, – прошептала Кит.

– У?..

– А бородавки у нее были в самом влагалище?

– Внутри, на нем и вокруг.

– Семьдесят пять! Ой, Ронч! Мне даже не представить.

Было раннее утро конца лета. Солнце едва пробивалось сквозь густую листву орехового дерева. За окном покачивались ветки, отяжелевшие от орехов.

– Знаешь, почему мне так нравится здесь лежать? – спросил жену Ронкерс.

Кит прижалась к нему.

– Нет. Расскажи…

– Дерево. Мой первый сексуальный опыт был в древесном доме. Тоже высоко. Как здесь.

– Черт бы тебя побрал вместе с этим деревом! – обиделась Кит. – Моя архитектура – вот что заставило тебя влюбиться в дерево. Или даже я. А твоя история… сомнительно, чтобы ты занимался в древесном доме такими штучками. По‑моему, ты слышал это от какого‑нибудь похотливого старика…

– Если честно, то от похотливого парня.

– Ты просто жуть, Ронч… Семьдесят пять бородавок… боже мой.

– И еще столько хирургии в таком месте!

– Ты же говорил, что операцию делал Томлинсон.

– Он и делал, а я ассистировал.

– Но ведь ты обычно не ассистируешь ему.

– Нет, конечно. Только это был необычный случай.

– Страшный ты человек, Ронч…

– Чисто медицинский интерес, профессиональное желание поучиться у коллеги. Мы потратили бездну вазелинового масла и двадцатипятипроцентного подофиллина.[38]

Тонкое прижигание…

– Фу, какое дерьмо, – поморщилась Кит.

 

Но лето кончилось, и с возвращением студентов у Ронкерса уже не было времени залеживаться по утрам. Путешествия в разные уголки мира одарили студентов впечатляющим количеством инфекций мочевых путей. Своеобразный «бонус» от туристского бизнеса и крупнейшая (хотя и неизвестная) национальная статья летнего импорта.

Каждое утро к Ронкерсу выстраивалась очередь студентов. Летние путешествия остались позади. Началась учебная пора, а с нею – и растущие проблемы мочеиспускания.

– Док, мне кажется, я подцепил это в Измире, – говорил какой‑нибудь студент.

– Вопрос в том, с кем вы успели поделиться своим измирским «сувениром», – отвечал ему Джордж.

– Хуже детей, – жаловался Ронкерс жене. – Ведь прекрасно знают, чтозаработали. И часто – от кого. Но почти все надеются на чудо: «само пройдет». Хуже того, передают дальше. А ко мне приходят, когда уже терпеть невозможно.

Но к своим пациентам‑венерикам Ронкерс относился сочувственно; никогда не заставлял их каяться в грехах или сожалеть о полученных удовольствиях. Он говорил, что они не должны испытывать чувство вины за свои утехи. Но он всегда настаивал, чтобы парни уведомляли об этом свою «дарительницу». Конечно, если знали, от кого «подарок».

– Она ведь может и не знать, что больна, – говорил им Ронкерс.

– Мы больше не общаемся, – обычно говорили студенты.

– Послушайте, ваша бывшая подружка может заразить других, а те, в свою очередь… – накидывался на беспечных парней Ронкерс.

– А мне какое дело? – огрызались они.

Голос Ронкерса становился почти умоляющим.

– Вашей бывшей девушке это грозит более серьезными последствиями.

– Вот вы ей и скажите, – заявлял очередной упрямый оболтус. – Номер могу дать.

– Ронч! – не выдерживала Кит, слушая эти истории. – Почему ты не заставишь этих парней?

– Как? – спрашивал Ронкерс.

– Скажи, что не будешь их лечить, если они не проинформируют своих девиц. Наговори им всяких страхов насчет мочеиспускания!

– Тогда они пойдут к другому врачу. Или начнут мне врать. Скажут, что уже сообщили, когда на самом деле и не собирались.

– Это абсурд какой‑то! Ты вынужден обзванивать всех женщин в этом чертовом городе!

– Просто я терпеть не могу междугородних звонков, – отвечал ей Ронкерс.

– Ронч, так заставь их хотя бы платить за звонки!

– У них обычно и денег‑то нет.

– Зато есть родители. Пусть те платят!

– А это уже почти шантаж. Родители тут при чем?

– Ронч, это просто жуть. Настоящая жуть.

– Лучше скажи мне: ты что, собираешься сделать спальную платформу еще выше?

– Да, Ронч, чтобы ты потрудился, залезая туда.

– Понимаю. Мне скоро понадобится лестница.

– Вот и достань платформу со своего распрекрасного дерева. Ты ведь любишь такие штучки. А всякий, кто получает меня в награду, должен быть сильным и спортивным.

– Я, чего доброго, шею себе сверну.

– Ронч! Кому ты опять звонишь?

– Алло! – сказал в трубку Ронкерс. – Алло, это мисс Уэнтуорт? A‑а, миссис Уэнтуорт… в таком случае, мне нужно поговорить с вашей дочерью… Что? У вас нет дочери? Значит, я должен поговорить с вами, миссис Уэнтуорт.

– Ронч! Когда прекратится эта чертовщина? – крикнула Кит, но Джордж прикрыл трубку рукой и продолжил:

– С вами говорит доктор Ронкерс. Я – уролог из университетской клиники. Да, Джордж Ронкерс. Доктор Джордж Ронкерс… Здравствуйте. Да. Джордж. Вас зовут Сара? Так вот, Сара…

 

С концом лета закончилась и внутренняя перестройка в доме Ронкерсов. Кит вернулась к преподаванию и аспирантским занятиям. Когда в доме перестали появляться рабочие, когда оттуда вынесли все инструменты, а со двора убрали остатки сломанных стен, Бардлонгу, скорее всего, стало ясно: реконструкция завершена. По крайней мере, до следующего лета.

Ореховое дерево осталось на прежнем месте. Возможно, Бардлонг думал, что соседи спилят и черный орех, освобождая место для пристройки. Он и не догадывался о том, под каким девизом проходила реконструкция. «Позвать дерево внутрь».

С приходом осени Ронкерсам стало понятно отношение Бардлонга к черному ореху. Старый герр Кеслер не заблуждался. Джордж и Кит поняли это в первую же холодную и ветреную ночь. Они лежали на спальной платформе. Дерево заглядывало в их окно, нависало над крышей. Пожелтевшие листья бились в стекло. Потом у них над головой что‑то глухо стукнуло, словно на крышу свалился упругий мячик и покатился по скату в водосточную трубу.

– Ронч, это что? – насторожилась Кит.

– Орех, черт бы его побрал!

– А стук такой, будто из трубы выпал кирпич.

За ночь они еще несколько раз вскакивали, разбуженные непривычным звуком. Ветер помогал дереву освобождаться от орехов. Ближе к утру белка успешно атаковала еще один орех. Бамп! Он ударился о крышу и потом – бампам, бампам, бампам, бум! – свалился в пока еще сухую водосточную трубу.

– Этот уволок с собой и белку, – сказал Ронкерс.

– Мы хотя бы знаем, что это была белка, а не грабитель, – вздохнув, сказала Кит. – Звук очень похожий.

– Будто кто‑то отмычку уронил, – пошутил Ронкерс.

Бамп! Бампам, бампам, бампам, бампам, бампам, бум!

– Грабитель, свалившийся с крыши. – Кит вздохнула громче.

– Со временем мы привыкнем. Уверен, – подбодрил жену Ронкерс.

– Знаешь, Ронч, я думаю, что Бардлонг долго привыкал.

 

Утром Ронкерс внимательно разглядел крышу дома Бардлонга. Она была покрыта шифером. Ее крутизна заметно превышала крутизну их собственной крыши. Ронкерс попытался представить, каково Бардлонгам слушать стук падающих орехов.

– В их доме наверняка есть чердак, – сказала Кит. – Он приглушает удары.

Как Ронкерс ни силился, у него так и не получилось представить, как чердак мог приглушить звук упавшего на шиферную крышу и покатившегося к водосточной трубе ореха.

К середине октября орехи начали падать с пугающей регулярностью. В ноябре здесь дули ураганные ветры. Ронкерсам они представлялись чем‑то вроде массированных бомбардировок. Как‑то утром Кит вышла собрать упавшие орехи. В этот момент послышался знакомый звук срывающегося ореха. Вскоре тот уже шуршал в листве, пробивая себе путь вниз. Кит не рискнула поднять голову, опасаясь, что орех ударит ее между глаз или по затылку. Она скрючилась и прикрыла голову руками. Орех пролетел совсем рядом с ее спиной и ударил по почке. Ццок!

– Ронч, мне больно, – как маленькая, пожаловалась она.

Под своей половиной дерева стоял лучезарно улыбающийся Бардлонг и смотрел на молодых соседей. Ронкерс успокаивал жену. Кит даже не заметила старика. На голове Бардлонга красовалась толстая фетровая альпийская шляпа с общипанным пером. Кит подумала, что герр Кеслер выкинул эту шляпу, а скупердяй Бардлонг подобрал.

– Подарок Кеслера, – пояснил Бардлонг. – Я просил у него каску.

Он с вызывающим видом стоял под стволом черного ореха, держа грабли наподобие бейсбольной биты и ожидая, когда дерево скинет орех и на него. Лучшего момента для разговора на тему дерева не придумаешь: испуганная Кит с глазами, полными слез, и ощутимо ноющей почкой и ее растерявшийся муж.

– Вы когда‑нибудь слышали, как эти орешки шлепают по шиферной крыше? – спросил Бардлонг. – В следующий раз я непременно вам позвоню и приглашу послушать. Они любят падать по ночам. Часов так около трех.

– Орехи – это действительно проблема, – согласился Ронкерс.

– Но дерево красивое, – возразила Кит, заступаясь за своего обидчика.

– Что ж, это ваша проблема, – сказал Бардлонг, излучая дружелюбие. – Если нынешней осенью у меня опять забьет водосточные трубы, как в прошлом году, мне придется попросить вас убрать часть дерева. Ту, что нависает над нашим двором. А все остальное меня не касается.

– А что у вас с водосточными трубами? – спросил Ронкерс.

– Не только у меня. Вас это тоже ожидает, когда начнутся дожди.

– Что ожидает? – спросила Кит.

– Эти чертовы орехи плотно забивают трубы, – ответил Бардлонг. – А дожди льют. Воде деться некуда. Она течет по стенам дома. Просачивается в окна. Заливает подвал. Вот так.

Кит шумно вздохнула.

– Кеслер купил мне швабру для чистки водосточных труб, – продолжал Бардлонг. – Может, в его стране так принято. Не знаю. Мне с этим беднягой никак было не найти общего языка. Думаю, вы и сами это поняли.

Кит снова вздохнула. Бардлонг ей не понравился. Дружелюбный тон был так же далек от его истинных намерений, как торговля амортизаторами – от изящных живых изгородей на его дворе.

– Я не против, если нужно вытащить из водосточной трубы с полдюжины орехов, – все так же улыбаясь, сказал Бардлонг. – Или несколько раз за ночь проснуться, думая, что в мою крышу с лету врезался журавль.

Бардлонг сделал паузу.

– Я даже не против ходить в этой шляпе.

Он снял шляпу и церемонно взмахнул ею, как средневековый кавалер, приветствующий даму. Кит молилась, чтобы сейчас орех долбанул его прямо в веснушчатую лысину. Однако Бардлонг был иного мнения на этот счет. Он быстро вернул шляпу на голову. И вот тогда с дерева упал очередной орех. Джордж и Кит присели, обхватив головы руками. Бард лонг не дрогнул. Падающий орех со свистом рассек воздух и, ударившись о стену, отделявшую участки, раскололся пополам. Орех был крупным, величиной с бейсбольный мяч.

– Осенью с этим деревом не соскучишься, – сказал Бардлонг. – Моя жена вообще к нему не приближается. Узница своего же двора.

Он засмеялся, обнажив ряд золотых зубов – свидетельство процветающего бизнеса по производству тормозов и амортизаторов.

– Но вы правы. Красота цены не имеет, а дерево красиво. Однако вред, причиняемый водой… – У Бардлонга вдруг изменился голос. – Это ощутимый вред.

Ронкерс подумал, что Бардлонгу удалось произнести слово «ощутимый» на манер юридического термина.

– И если вы намерены потратить деньги на спиливание половины дерева, лучше не поскупиться и спилить его целиком. Когда ваш подвал затопит, вам уже будет не до шуток.

Последнее слово Бардлонг произнес как нечто непристойное. Нравилось это Ронкерсам или нет, но их сосед умел подавать серьезные вещи под видом шутки, рассчитывая, что умный человек поймет намек.

– Ронч, тебе же ничего не стоит забраться на крышу и прочистить водосточные трубы, – сказала Кит.

– Ему ничего не стоит, а вот я уже стар для таких вещей, – со вздохом сказал Бардлонг, будто любил лазать по крышам и сожалел, что больше не может этого делать.

– Ронч, ты бы мог прочищать и водосточные трубы мистера Бардлонга. Скажем, раз в неделю, пока не упадут все орехи.

Ронкерс посмотрел на гладкую поверхность крыши Бардлонга. Крутая, высокая крыша. У него в мозгу замелькали газетные заголовки: «ВРАЧ УПАЛ С ЧЕТВЕРТОГО ЭТАЖА!..», «ГОЛОВА УРОЛОГА РАСКОЛОЛАСЬ, КАК ОРЕХ!..», «ДЕРЕВО, ОБОРВАВШЕЕ КАРЬЕРУ!».

Ронкерс быстро сообразил, что к чему. В будущем победа могла быть более ощутимой; сейчас он мог победить лишь наполовину. Бардлонг скрытничал, но старик явно из тех, кто умеет принимать решения и добиваться их исполнения.

– Вы могли бы порекомендовать специалиста‑пильщика? – спросил Ронкерс.

– Ронч, ты что? – закричала Кит.

– Мы уменьшим высоту дерева наполовину, – отчеканил Ронкерс.

Он решительно двинулся к месту развилки стволов, поддевая ногами горки скопившихся орехов.

– Я думаю, отпилить надо вот здесь, – с энтузиазмом отозвался Бардлонг.

Чувствовалось, он давным‑давно наметил высоту спила.

– Конечно, придется раскошелиться, – добавил он тоном, каким, видимо, привык говорить на собраниях своей компании. – Надо будет надежно закрепить веревками ветки, чтобы они не упали на мою крышу.

«Надеюсь, они протаранят твою крышу», – злорадно подумала Кит.

– Кстати, если вы решитесь спилить дерево целиком, то сэкономите время и деньги. Тогда оно упадет вдоль разделительной стены. Представляете? До улицы остается еще приличное расстояние.

Ветви черного ореха нависали над ними. Бардлонг давным‑давно все измерил и просчитал. «Обреченный пациент, – подумал о дереве Ронкерс – И может, с самого начала».

– Я бы очень хотел, мистер Бардлонг, чтобы ваш дом ничуть не пострадал, – сказал он вслух.

Ронкерс держался с достоинством, сохраняя некоторую дистанцию. Бардлонг уважительно отнесся к деловой сметке своего молодого соседа.

– Я бы мог вам это устроить, – предложил Бардлонг. – Я знаю хороший персонал.

Услышав слово «персонал», Ронкерс почему‑то сразу подумал про водителей громадных грузовиков из бывшей фирмы Бардлонга.

– Если вы мне позволите взять эти хлопоты на себя, вся работа обойдется вам дешевле, – с раздражающей уверенностью заявил Бардлонг.

Кит уже раскрыла рот, чтобы возразить, но Ронкерс ее опередил.

– Буду вам очень признателен, мистер Бардлонг. А пока давайте уповать на везение. Это я о наших с вами водосточных трубах.

– Мы поставили новые окна. Они не потекут, – с упрямством подростка выпалила Кит. – И кого волнует вода в старом подвале? Мне на нее точно наплевать.

Ронкерс попытался ответить Бардлонгу такой же терпеливой и понимающей улыбкой, способной довести до бешенства. Улыбкой, которая говорила бы: «Да, я терплю и свою жену тоже». А Кит надеялась, что дерево обрушит на двух грешников весь груз еще не упавших орехов.

Позже, когда они вернулись в дом, она продолжила разговор.

– Ронч, а вдруг бедняга Кеслер это увидит? Он ведь иногда здесь бывает. Как ты объяснишь ему, что пошел на поводу у Бардлонга и предал дерево?

– Ничего я не предавал! – возразил Ронкерс, начиная раздражаться. – Люди не могут быть заложниками какого‑то дерева. У Бардлонга есть все основания дать законный ход этому делу. А у меня нет законных способов ему помешать. Спилить дерево наполовину – разумный компромисс. Ты должна была это понять.

– А как ты объяснишь это старому Кеслеру? – не унималась Кит. – Мы же ему обещали.

– Дерево останется.

– Половина!

– Лучше, чем ничего.

– Но что Кеслер о нас подумает? – снова спросила Кит. – Он решит, что Бардлонг убедил нас и теперь мы тоже считаем дерево досадной помехой. Еще немного, и мы спилим его полностью. Вот что он подумает.

– Кит, но дерево – помеха, и более чем досадная.

– Я только хочу услышать, какими словами ты будешь объяснять это мистеру Кеслеру.

– Мне ничего не придется ему объяснять, – сказал Ронкерс. – Кеслер в больнице.

Новость ошеломила Кит. Кеслер всегда нравился ей своей особой крестьянской открытостью. Такие люди должны жить вечно.

– Ронч, – уже не столь уверенно продолжала Кит, – но ведь он выйдет из больницы. И что ты скажешь ему, когда он снова забредет в наши края посмотреть на свое дерево?

– Он не выйдет из больницы.

– Ронч! Не говори так…

Зазвонил телефон. Обычно трубку брала Кит. Она умела отсекать ненужные звонки. Но сейчас мысли Кит были поглощены старым Кеслером. Он стоял перед ее мысленным взором в своих поношенных кожаных шортах, из‑под которых торчали тощие, лишенные волос ноги.

– Я слушаю, – сказал в трубку Ронкерс.

– Доктор Ронкерс?

– Да.

– Меня зовут Маргарет Брант.

Ронкерс порылся в памяти. Кажется, он где‑то слышал это имя. Судя по голосу, молодая девица. Наверное, студентка.

– Так, – сказал Ронкерс.

– Вы оставляли сообщение в общежитии. Просили позвонить по этому номеру.

Теперь Ронкерс вспомнил. Он взглянул на список женщин, которым вынужден был звонить на этой неделе. Их имена он выписал напротив имен своих пациентов.

– Да, мисс Брант.

Кит шевелила губами. Ронкерс прочел ее вопрос: «Почему Кеслер не выйдет из больницы?»

– Мисс Брант, вам знаком молодой человек по имени Харлан Бут?

Звонившая замолчала.

– Почему? – сердитым шепотом допытывалась Кит. – Что у него?

– Рак, – шепотом ответил Ронкерс.

– Да, я его знаю, – послышалось из трубки. – Я знаю Харлана Бута. А почему вы меня спрашиваете?

– Потому что лечу его от гонореи.

Реакции на другом конце линии не было.

– Вам назвать синоним этой болезни? У мужчин ее чаше называют триппером. У Харлана Бута триппер.

– Я понимаю, о чем речь, – ответила Маргарет Брант.

В ее голосе появилась жесткость. И подозрительность.

Кит отвернулась, и теперь Ронкерс не видел лица жены.

– Мисс Брант, если вы наблюдаетесь у гинеколога, я бы советовал как можно раньше сходить на прием. Если у вас нет своего врача, могу порекомендовать Каролайн Гилмор. Ее кабинет в университетской клинике. Естественно, вы могли бы прийти и ко мне…

– Это еще зачем? – почти крикнула Маргарет Брант. – Откуда я знаю, что вы – врач? Мало ли кто мог оставить для меня номер телефона. Харлан Бут не имеет ко мне никакого отношения. Что это за грязная шутка?

«Возможно, ты права», – подумал Ронкерс.

Харлан Бут был самодовольным, несговорчивым парнем. Помнится, на вопрос о том, кого еще он мог заразить, Бут ухмыльнулся и с показной небрежностью махнул рукой.

– Великое множество, – гордо заявил он.

Ронкерс чуть ли не клещами вытянул из него имя Маргарет Брант. Вдруг эта девица чем‑то обидела Бута и он решил ей отомстить?

– Вы вправе сомневаться, – сказал в трубку Ронкерс. – Можем сделать так. Повесьте трубку, возьмите справочник, найдите там мое имя и домашний номер телефона. Потом сравните его с оставленным. Они должны совпасть. Если вы считаете слова Бута грязной шуткой, тогда я вынужден перед вами извиниться. А с Бутом разговор у меня будет особый. К тому же, – здесь Ронкерс применил один из своих приемов, – вы можете и сами все проверить. Посмотрите, нет ли у вас выделений, особенно по утрам. И не воспалено ли где. Если что‑то покажется вам подозрительным, в городе достаточно гинекологов. Сходите к любому, и я ничего не узнаю. Но если, мисс Брант, у вас все‑таки были интимные отношения с Харланом Бутом…

Маргарет Брант бросила трубку.

– Рак? – переспросила Кит, словно их разговор не прерывался. – Рак чего?

– Легких. Бронхоскопия дала положительный результат. Врачам даже не понадобилось его оперировать.

Телефон зазвонил снова. Ронкерс взял трубку, но на другом конце трубку тут же повесили. У Ронксрса была мешавшая ему привычка представлять тех, с кем он говорил только по телефону. Он не сомневался, что второй звонок тоже был от Маргарет Брант. Он представил девушку в комнате ее общежития. Наверное, полезла в какой‑нибудь словарь. Затем включила настольную лампу и с помощью нескольких зеркал занялась осмотром. Потом спохватилась: она не знает, как это должно выглядеть. Что дальше? Возможно, побежит в библиотеку, читать медицинские энциклопедии. Или поговорит с более опытной подругой. Будет ли она звонить Харлану Буту? Этого Ронкерс представить себе не мог.

Кит разглядывала царапину, оставленную орехом. Она смотрелась в фасетчатое зеркало. Зеркало висело возле вытяжки над их открытым камином (вытяжка расширялась кверху и тоже была подвешена). Ронкерсу вдруг подумалось, что однажды он свалится со спальной платформы прямо в камин и потом будет лихорадочно бегать по спальне, созерцая пять своих отражений в фасетчатом зеркале. Брр!

– Один орех, а так тебя поцарапал, – зевая, сказал Ронкерс.

– Прошу тебя, давай не будем об этом, – попросила Кит.

Она хотела поговорить на другую тему, но теперь желание пропало.

А приговоренное к ампутации дерево терлось об их окно, как трется о ноги бездомная кошка. Иногда Ронкерсам казалось, что ветер дует прямо под крышу. Высокие потолки только усиливали тревожное ощущение. Еще немного, и крышу просто сорвет, и тогда внутреннее пространство идеальным образом соединится с внешним.

В первом часу ночи Ронкерсу позвонили из клиники. Требовалась его помощь. Старуха, которой накануне он заменил мочевыводящий тракт трубками и мешками, никак не могла излить из себя накопившуюся мочу. Скорее всего, это было последнее в ее жизни мочеиспускание. Едва Ронкерс выехал, из клиники позвонили снова. Пациентка умерла, и срочность выезда отпала.

Джорджа не было два часа. Кит не спала. Ей хотелось так много сказать мужу, когда он вернется. Все темы представлялись ей очень важными, и она не знала, с какой начать. Поэтому, когда Ронкерс вернулся, Кит вообще ничего ему не сказала. Он быстро заснул. Главное, о чем Кит хотела поговорить с мужем, – заводить ли им детей и когда. Однако сейчас, под шорохи обреченного дерева и вздохи ветра, идея обзавестись потомством показалась ей абсурдной. Кит переключилась на мысли об архитектуре, думая о сдержанной эстетике интерьеров и скудной экономичности своих проектов.

Джордж храпел, а Кит еще долго не спалось. Ветви черного ореха все так же беспокойно шуршали по стеклам. Падавшие орехи стучали по крыше. Их падение было таким же случайным, как рак, навалившийся на старого герра Кеслера, и возможная гонорея у молодой Маргарет Брант.

 

В приемной, придя раньше секретарши, Ронкерса дожидалась хрупкая девушка. Цвет ее лица напоминал цвет йогурта с зародышами пшеницы, а ей самой едва ли было больше восемнадцати. Одета она была в дорогой и несколько консервативный серо‑стальной костюм, уместный скорее для женщины возраста ее матери. Шею украшал кремовый шарф, слегка пахнущий духами. Красивая девушка, которую легче представить на борту роскошной яхты, чем в приемной уролога. Ронкерс сразу догадался, кто эта ранняя посетительница.

– Доброе утро. Мисс Брант, если не ошибаюсь? – спросил он, протягивая девушке руку.

Ее глаза великолепно сочетались с цветом костюма – такие же серо‑стальные. Сейчас они были полны неизъяснимого страха. Ронксрсу понравилась совершенная форма ее носа и широкие ноздри, где не осмелился вырасти ни один волосок.

– Доброе утро, доктор Ронкерс.

– Так я не ошибся? Вы – мисс Брант?

– Да, – вздохнула она, с ужасом разглядывая ножные крепления на смотровом столе.

– Примите мои самые искренние извинения, мисс Брант. Понимаю, насколько вам был неприятен мой звонок. Однако таких упрямых и несговорчивых пациентов, как Харлан Бут, еще надо поискать. Когда я понял, что он не собирается вам звонить, я взял это на себя.

Девушка кивала, закусив нижнюю губу. Она рассеянно сняла костюмный жакет и английские туфли с пряжками, после чего направилась к смотровому столу. Она глядела на стол и поблескивающие ножные крепления, словно перед ней была лошадь, а она не умела садиться в седло и просовывать ноги в стремена.

– Вы хотите меня осмотреть? – испуганно спросила мисс Брант.

– Прошу вас, не волнуйтесь, – успокоил ее Ронкерс. – Ничего особо неприятного в этом нет. Так у вас были выделения? Ощущение жжения? А воспаление?

– Ничего этого не было.

Ронкерс увидел, что она вот‑вот расплачется.

– Это так несправедливо! – вдруг крикнула она. – Я всегда была очень осторожна… с сексом. И с Харланом Бутом ничего такого не позволяла… Я ненавижу Харлана Бута! – во всю мощь легких закричала Маргарет Брант. – Я и подумать не могла, что он болен. А иначе… иначе я бы не позволила ему до себя дотронуться!

– Значит, вы позволили ему до себя дотронуться, – заключил смущенный Ронкерс.

– Дотронуться? – переспросила девушка. – Да. Он трогал меня… там. Вы понимаете где. И целовал меня. Очень много. Но больше я ничего ему не позволила! – снова закричала она. – Он и целовался отвратительно. Скорее всего, он уже тогда знал, что заражает меня… этим!

– Вы хотите сказать, что он всего лишь целовал вас? – недоверчиво спросил Ронкерс.

– Да. И трогал меня. Я вам уже сказала.

Она всхлипнула.

– Он засунул руку в мои трусики! А я позволила!

Маргарет Брант рухнула на левое ножное крепление. Ронкерс подошел к ней и осторожно отвел к своему стулу. Там девушка дала волю слезам, зажимая кулачками глаза.

– Мисс Брант, – тихо сказал Ронкерс. – Мисс Брант, значит, Харлан Бут лишь трогал вас рукой? И сексуального контакта у вас с ним не было?.. Это так, мисс Брант?

Девушка испуганно покосилась на Ронкерса.

– Говорю вам: нет!

Она закусила тыльную сторону ладони. Глаза ее лихорадочно блестели.

– То есть Бут трогал вас… там? – еще раз спросил Ронкерс, указав на подол юбки.

– Да.

Ронкерс осторожно зажал ее личико в ладонях и улыбнулся. Он плохо умел утешать и ободрять своих пациентов. Наверное, поэтому его жесты воспринимались совсем по‑иному. Маргарет Брант решила, что этот странный врач сейчас примется целовать ее взасос. Глаза девушки в ужасе распахнулись, спина одеревенела, а кулачки попытались оттолкнуть его ладони.

– Послушайте, Маргарет. Если все происходило так, как вы рассказываете, вы не могли заразиться. Венерические болезни не передаются через руки.

Теперь девушка вцепилась в его запястья, словно от них зависела ее жизнь.

– Но он еще и целовал меня, – с прежней тревогой в голосе напомнила Маргарет. – Ртом, – добавила она, чтобы у врача не оставалось сомнений.

Ронкерс покачал головой. Он взял со стола несколько популярных брошюр о венерических заболеваниях. Брошюры напоминали буклеты туристических агентств, и с их страниц ободряюще улыбались совершенно здоровые люди.

– Должно быть, Харлан Бут решил просто посмеяться над вами, – сказал Ронкерс. – Думаю, он разозлился из‑за того, что вы не позволили ему… вы понимаете.

– Вы что, даже не будете меня… осматривать? – все еще не веря, спросила Маргарет Брант.

– Нет. В этом нет необходимости.

– Понимаете, я вообще никогда не осматривалась, – призналась Маргарет. – Скажите, это нужно сделать? Ну… для уверенности, что все в порядке?

– В вашем случае достаточно обычного обследования у гинеколога. Я вам уже советовал доктора Каролайн Гилмор из нашей клиники. Многие студентки ее очень хвалят.

– А вы… не хотите меня осмотреть? – еще раз спросила мисс Брант.

– Нет. Не вижу необходимости. И потом, гинекология – не моя специализация. Я ведь уролог.

– Понимаю.

Маргарет безучастно посмотрела на смотровой стол и поблескивающие хромом ножные крепления, потом изящным движением надела жакет. Туфли потребовали чуть больше усилий.

– Этот Харлан Бут получит за все, – вдруг сказала она, и в тонком голосе зазвенел металл.

– Он уже получил, – напомнил ей Ронкерс, пытаясь смягчить ситуацию.

Если в начале их встречи Маргарет Брант сковывал страх, теперь ею владел гнев. В облике хрупкой девушки появилось что‑то пугающее.

– Прошу вас, не делайте того, о чем потом будете жалеть, – промямлил Ронкерс.

Однако она уже раздула свои чистые, без единого волоска, ноздри, а в серо‑стальных глазах плясали недобрые огоньки.

– Благодарю вас, доктор Ронкерс, – сказала Маргарет Брант, от которой теперь веяло холодом. – Я очень ценю ваши хлопоты и то, что вы нашли время позвонить и предупредить меня.

Она пожала Ронкерсу руку.

– Вы очень смелый и порядочный человек, – добавила она таким тоном, будто собиралась вручить ему орден за доблесть.

«Берегись, Харлан Бут», – подумал Ронкерс. Эта девушка выиграла заезд, даже не садясь на лошадь.

После ее ухода Ронкерс позвонил Харлану Буту. Он не собирался предупреждать этого оболтуса. Ронкерсу требовались имена реальных жертв его похождений.

Телефон не отвечал. Ронкерс уже собирался повесить трубку, когда из нее послышалось сонное «алло».

– Вы наглый врун, Бут, – без обиняков начал Ронкерс. – Мне требовались имена женщин, с которыми вы действительно спали. Кто мог от вас заразиться и кто, возможно, заразил вас.

– Проваливайте к черту, док, – зевнул Бут, выказывая всю свою скуку. – Кстати, как вам понравилась малышка Мэгги Брант?

– Это был грязный трюк. Вы подставили совсем юную, невинную девушку. Очень жестоко с вашей стороны.

– Нашли кого жалеть, док. Эту расфуфыренную, самодовольную богатенькую сучку, – усмехнулся Харлан Бут. – Кстати, док, вам с ней повезло больше?

– Я вас очень прошу: назовите мне имена. Бут, это очень серьезно. Проявите хоть крупицу сочувствия к другим.

– Ладно. Слушайте… Королева Елизавета. Тьюзди Уэлд,[39]Перл Бак…[40]

– Оставьте свои пошлые шутки, Бут, – перебил его Ронкерс. – Не будьте такой свиньей.

– Белла Абцуг,[41] – продолжал Бут. – Глория Стейнем,[42]Ракель Уэлч,[43]Мейми Эйзенхауэр…[44]

Ронкерс бросил трубку. «Если можешь, Маргарет Брант, воздай этой скотине по заслугам. Желаю тебе удачи!» – подумал он.

Приемная успела заполниться пациентами. Ронкерс подошел к двери и выглянул в отверстие для корреспонденции. Секретарша сразу уловила их тайный сигнал и нажала кнопку интеркома.

– Доктор Ронкерс, вы собирались позвонить жене. Пока я еще могу сдерживать натиск.

– Спасибо. Сейчас я ей позвоню.

Должно быть, Кит ждала его звонка. Она сразу же взяла трубку и поднесла к открытому окну. Ронкерс услышал характерный визг бензопилы (возможно, и двух бензопил).

– Слышишь? – спросила Кит. – Персонал на месте. Тебе Бардлонг обещал квалифицированных работников?

– Да. А что случилось?

– Приехали трое. С бензопилами. У каждого на каске написано имя. Майк, Джо и Дугги. Дугги сейчас забрался выше всех, и я очень надеюсь, что он свалится и сломает свою бычью шею.

– Кит, почему ты такая кровожадная? Что там у вас?

– Ронч, никакие они не специалисты. Люди Бардлонга. Приехали на фирменном грузовике. Знаешь, из этих: БАРДЛОНГ ВАС МИГОМ ОСТАНОВИТ! Я боюсь, они погубят все дерево. Они просто пилят, а ведь надо потом помазать этой штукой.

– Какой штукой?

– Ну, такая липкая, противная на вид. Черного цвета. Ее кладут, чтобы раны на дереве заживали. Ронч, я думала, ты знаешь.

– Я уролог, а не дендролог, – напомнил ей Ронкерс.

– Эти трое сами не понимают, что делают. Представляешь, опутали все дерево веревками, качаются на них, как обезьяны, и спиливают ветки своими гадкими пилами.

– Я немедленно позвоню Бардлонгу, – пообещал Ронкерс.

Но немедленно позвонить соседу ему не удалось. Ронкерс быстро принял трех пациентов, сэкономив на каждом по минуте, затем снова выглянул в отверстие для писем и выпросил у секретарши еще три минуты на неотложный звонок.

– Я думал, вы действительно знаете профессионалов, – сказал он в трубку Бардлонгу.

– Эти ребята – настоящие профессионалы, – как ни в чем не бывало ответил Бардлонг.

– Может, по части амортизаторов они и профессионалы.

– Не только. Дугги работал лесорубом.

– Вы мне еще скажите, что он валил исключительно ореховые деревья.

– Не волнуйтесь. Все идет отлично, – заверил его Бардлонг.

– Теперь я понимаю, почему мне это обошлось дешевле, – язвительно усмехнулся Ронкерс. – Получается, деньги пойдут вам в карман.

– Я на пенсии и не получу за это ни цента.

Красный сигнал интеркома мигал беспрерывно. Ронкерс уже собирался повесить трубку, когда Бардлонг сказал:

– Пожалуйста, не волнуйтесь. Дерево в надежных руках.

Следом из трубки раздался оглушающий скрежет. От неожиданности Ронкерс задел локтем пепельницу, и та полетела со стола в корзину для бумаг. Из трубки донесся звон разбитого стекла: казалось, в бальном зале упала люстра эпохи барокко. Следом послышался крик, старушечье оханье и причитания.

– Боже милостивый! – воскликнул Бардлонг и поспешно добавил: – Простите…

Он повесил трубку, но Ронкерс успел услышать треск ломающегося дерева, хруст стеклянных осколков и надсадное мяуканье бензопилы, которая, судя по всему, сама себя «позвала» внутрь. Ронкерсу представилась картина: Дугги, сорвавшись с ветки, влетел прямо в эркер. Его бензопила продолжала работать, и бравый лесоруб пропилил себе путь сквозь плотные бархатные портьеры к кушетке. А на кушетке в это время сидела миссис Бардлонг, читая газету и поглаживая дремавшую на коленях престарелую кошку. И вдруг…

Казалось, интерком сейчас взорвется. Ронкерс был вынужден возобновить прием пациентов. Мать привела четырехлетнюю девочку с воспалением мочевого тракта (маленькие девочки более подвержены таким воспалениям, чем маленькие мальчики). После них вошел сорокавосьмилетний мужчина с увеличенной простатой, необычайно мягкой на ощупь. Третьей Ронкерс принял молодую женщину, у которой в двадцать пять лет впервые начались проблемы с мочевым пузырем. Он прописал ей азогантризин. Порывшись в шкафчике, Ронкерс нашел рекламную упаковку лекарства – крупные красные капсулы. Женщина с опаской поглядывала на «лошадиный» размер капсул.

– А в коробочке есть аппликатор? – спросила она.

– Зачем он вам? – удивился Ронкерс. – Капсулы нужно принимать внутрь. Глотать.

Теперь мигал другой индикатор – на телефоне. Ронкерс не сомневался: это Кит.

– Что случилось у соседей? – сразу спросил он. – Бардлонг спешно отключился, но я слышал шум.

– Дугги вместе с веткой перепилил страховочную веревку. Она удерживала ветку, чтобы та не ударилась в соседский дом.

– Триллер, да и только!

– Ветка пробила окно ванной Бардлонга. Снаружи это было похоже на громадный бильярдный кий…

– A‑а, – разочарованно протянул Ронкерс, надеявшийся, что ветка попадет в эркер.

– Мне кажется, там в это время находилась миссис Бардлонг, – сказала Кит.

– Кто‑нибудь пострадал? – спросил Ронкерс, шокированный собственным злорадством.

– Дугги задел пилой руку Майка, а Джо, мне показалось, сломал лодыжку, когда прыгал с дерева.

– Боже мой!

– Никто серьезно не пострадал, – успокоила его Кит. – А вот дерево выглядит просто ужасно. Они не успели закончить работу.

– Пусть теперь с этим возится Бардлонг, – сказал Ронкерс.

– Ронч, тут не все так просто. Приезжал фотограф из газеты. Он выезжает на все вызовы «скорой». Он сделал снимки дерева и окна ванной Бардлонга. Ронч, это серьезно. Слушай, Кеслеру приносят к завтраку газету? Предупреди дежурную медсестру. Ронч, нельзя, чтобы он увидел снимки. Предупредишь?

– Предупрежу.

В приемной пациентка показывала секретарше капсулы азогантризина.

– Представляете, доктор велел мне это глотать…

Ронкерс позвонил секретарше.

– Пожалуйста, попридержите пациентов минут на десять. Мне нужно отлучиться.

Ронкерс покинул кабинет через служебный выход. Его путь лежал через отделение интенсивной терапии. Навстречу попалась бригада скорой помощи. Санитары несли пострадавшего. Он лежал, опираясь на локти. Лодыжка разутой ноги была обернута в пакет со льдом. Это был Джо, о чем свидетельствовала надпись на его каске. Рядом с носилками шел другой «специалист», держа в здоровой руке каску с надписью «МАЙК». Его вторая рука была крепко прижата к груди и от локтя до предплечья обильно залита кровью. Вместе с ним шел санитар, поддерживая его покалеченную руку. Ронкерс быстро взглянул на рану. Ничего серьезного, но рана была изрядно запачкана мазутом и опилками. «Швов тридцать нужно будет наложить», – мысленно прикинул Ронкерс. Может и меньше, учитывая, что кровотечение не сильное. Конечно, придется долго выковыривать все эти опилки. Приличную дозу ксилокаина вкатить для обезболивания… Впрочем, Ронкерса это не касалось. Сегодня на отделении дежурил Фаулер.

Ронкерс поднялся на третий этаж. Кеслер лежал в палате триста тридцать девять. Отдельная палата. Хоть умирать будет не под чужие стоны или болтовню. Ронкерс нашел дежурную медсестру, однако дверь палаты Кеслера была открыта, и старик их увидел. Он узнал Ронкерса, вот только никак не мог вспомнить, откуда знает этого человека.

– Коmmеn Sie hinein, bitte! [45]– позвал Кеслер.

Голос старика звучал как с заезженной, истертой пластинки. Пожалуй, даже с чего‑то более древнего и более истертого, чем пластинка.

– Grüss Gott! [46] – произнес Кеслер.

– Я совсем не знаю немецкого, – призналась медсестра.

Ронкерс немного знал. Он вошел в палату Кеслера и проверил оборудование, поддерживающее в старике жизнь. Хрипоту его голосу придавал назогастральный зонд, тянущийся от горла к желудку.

– Здравствуйте, мистер Кеслер, – сказал Ронкерс. – Вы меня помните?

Кеслер непонимающе глядел на Ронкерса. В больнице у него сняли вставные зубы. Морщины делали лицо австрийца похожим на морду черепахи. Такое же обвислое и застывшее. Ничего удивительного: он потерял в весе около шестидесяти фунтов.

– Ach! – вдруг воскликнул Кеслер. – Das house gebought? [47] Вы… ja! Как жизнь? Ваша жена все стены – чик‑чик?

– Да. Но вам бы понравилось, – сказал Ронкерс. – Получилось очень красиво. Окна стали шире. Больше света.

– Und der Bardlong? – прошептал Кеслер. – Он еще не срубил дерево?

– Нет.

– Sehr gut, [48] – сказал герр Кеслер. – Goot buoy! [49]

Тусклые глаза Кеслера на секунду закрылись, а когда он открыл их снова, Ронкерсу показалось, что старик видит иную сцену, из иного времени.

– Frühstück ? – вежливо попросил он.

– Это значит «завтрак», – перевел медсестре Ронкерс.

Каждые четыре часа Кеслеру вводили сто миллиграммов демерола, чтобы снимать возбуждение.

Ронкерс выходил из лифта на первом этаже, когда из динамиков внутренней связи раздались слова:

– Доктор Харт!

В университетской клинике не было ни одного врача с такой фамилией. Слова «доктор Харт» означали, что у кого‑то из пациентов остановилось сердце.[50]

– Доктор Харт, – мелодично неслось из динамиков. – Пожалуйста, пройдите в палату номер триста четыре…

Эти слова означали, что любой свободный врач должен был поспешить в названную палату. По неписаному правилу нужно было оглянуться по сторонам и медленно направиться к ближайшему лифту, надеясь, что кто‑нибудь тебя уже опередил. Ронкерс замешкался, позволив дверям шахты закрыться. Он снова нажал кнопку, однако кабина уже шла вверх.

– Доктор Харт, палата триста четыре, – спокойно призывал женский голос из динамиков.

Это было лучше, чем взволнованные крики: «Внимание! Кто из врачей свободен – немедленно в палату триста четыре. И ради бога, поторопитесь!» Такие объявления могли встревожить пациентов и посетителей.

К лифту шел доктор Хэмптон.

– У вас еще остались пациенты? – спросил он Ронкерса.

– Полно.

– Тогда идите на прием. Я сейчас поднимусь в триста четвертую.

Лифт остановился на третьем этаже. Ронкерс шел к себе в кабинет, уверенный, что «доктор Харт» уже добрался до триста четвертой. «Надо сегодня куда‑нибудь свозить Кит», – подумал Ронкерс.

 

В ресторане с длинным названием «Шестая дорога династии Мин» Кит заказала себе окуня в кисло‑сладкой подливе. Ронкерс выбрал говядину в кальмаровом соусе. Однако думал он сейчас не о своем заказе. Еще при входе в ресторан он зацепился взглядом за какое‑то объявление. Оно было выставлено в витрине. Белый лист плотного картона длиной в два фута и высотой в один. Черные буквы. Ничего особенного. Стандартный лист, и объявление тоже стандартное. Что‑нибудь вроде: ПРИГЛАШАЕМ НА РАБОТУ ДВУХ ОФИЦИАНТОК.

Ронкерс пригубил вина. Он продолжал думать об увиденном объявлении и только сейчас понял, что там было написано совсем другое. Возможно, ему показалось. Надо проверить. Ронкерс вскочил из‑за столика и, ничего не объяснив жене, вышел за дверь ресторана, чтобы еще раз взглянуть на объявление.

Ему не показалось. В нижнем углу витрины, так, чтобы бросалось в глаза каждому входящему, черными аккуратными буквами на белом картоне было выведено: У ХАРЛАНА БУТА ТРИППЕР.

Вернувшись за столик, Ронкерс рассказал об увиденном жене.

– Ну и что особенного? Разве не так? – спросила Кит.

– Так, но я о другом. Это неэтично. Этот плакат – наверняка дело рук Маргарет Брант. Я несу ответственность за разглашение конфиденциальных сведений. О таких вещах нельзя кричать на каждом углу.

– Дерьмо, – поморщилась Кит. – А Маргарет Брант – умница! Согласись, Ронч: если бы Харлан Бут играл с тобой по‑честному, такого бы не случилось. Так ему и надо.

– Согласен. Он этого заслуживает. Интересно, где еще она успела разместить это откровение?

– Нам‑то что за дело, Ронч? Давай спокойно поедим…

Но Ронкерс не мог спокойно есть. Он должен был увидеть все своими глазами, поэтому из ресторана они с Кит поехали в студенческий союз. В вестибюле взгляд Ронкерса сразу же остановился на громадной доске объявлений.

 

БМВ. Г. В. 1970. КАК НОВЫЙ…

 

 

ИЩУ ПОПУТЧИКОВ ДО НЬЮ‑ЙОРКА. ВОЖДЕНИЕ, РАСХОДЫ – ПОРОВНУ. ВЫЕЗД ЧЕТВ., ВОЗВР. ПОН. ВЕЧ. ЗВОНИТЬ «ЛАРРИ»: 351‑4306…

 

 

У ХАРЛАНА БУТА ТРИППЕР…

 

– Боже мой, – прошептал Ронкерс.

Из студенческого союза они поехали в студенческий театр. Пьеса уже началась, но Ронкерсам хватило зрелища снаружи. Им даже из машины был виден знак «СТОЯНКА ЗАПРЕЩЕНА», заклеенный сообщением об особенности Харлана Бута. Кит истерически хохотала.

Следующим пунктом их «инспекционной проверки» стал «Китовый зал» – заведение, где всегда было полно студентов. Кто выпивал, кто играл на бильярде, кто танцевал в меру своих способностей.

Каким‑то образом Маргарет Брант удалось завоевать сердце бармена. Над зеркалом, выше сверкающих рядов бутылок, выше таблички с правилами оплаты студенческих чеков был прикреплен лист картона с уже знакомой Ронкерсу и Кит разоблачительной надписью. До сведения посетителей «Китового зала» доводилось, что у Харлана Бута заразная болезнь.

Опасаясь худшего, Ронкерс настоял, чтобы они проехали мимо общежития Маргарет Брант – большого здания, которое внешне напоминало тюрьму. Его стены не были увиты плющом.

В свете уличных фонарей, над рамами, к которым крепятся велосипеды, висел длинный транспарант. Он был сшит из простыней и крепился к оконным подоконникам на уровне третьего этажа. Транспарант тянулся во всю ширину здания женского общежития имени Катрин Каскон. У Маргарет Брант хватало подруг, и их тоже возмутила наглая шутка Харлана Бута. Возмутила настолько, что каждая девушка с третьего этажа, чье окно выходило на фасад, не пожалела времени и сил, сделав свою часть работы. Каждая буква была высотой около пяти футов и шириной с односпальную кровать.

– Фантастика! – воскликнула Кит. – Отличная работа! Зрелище – потрясающее! Пусть полюбуется!

– Молодец, Маргарет Брант, – восторженно прошептал Ронкерс.

Но он знал: это еще не конец.

В два часа ночи у Ронкерсов зазвонил телефон. Джордж сразу подумал: это не из клиники.

– Слушаю.

– Что, разбудил вас, док? – спросил Харлан Бут. – Очень надеюсь, что разбудил.

– Привет, Бут, – сказал Ронкерс.

Проснувшаяся Кит уселась на постели с решительным видом, предвкушая схватку.

– Уймите ваших мартышек, док. Я не обязан выносить все это. Это ущемление моих прав. Врачи столько болтают об этике. Где она?

– Вы хотите сказать, что видели надписи? – спросил Ронкерс.

– Надписи? – переспросил Бут. – Какие еще надписи? О чем вы говорите?

– А о чем вы говорите? – искренне удивился Ронкерс.

– Не валяйте дурака, док! Вы отлично знаете, о чем! – заорал в трубку Бут. – Мне каждые полчаса звонит какая‑то девка. Уже два часа ночи. Каждые полчаса – звонок. Причем звонят разные девки. И вы это знаете лучше меня…

– Что они вам говорят? – спросил Ронкерс.

– Не прикидывайтесь, док! – завопил Бут. – Это вы‑то не знаете, что они мне говорят? Не врите! Спрашивают: «Как поживает ваш трипперок, мистер Бут?» Или: «Харлан, малыш, где от тебя можно заразиться?» Вы же отлично знаете, чтоони мне говорят.

– Не вешайте носа, Бут, – посоветовал парню Ронкерс. – Выйдите на улицу, подышите воздухом. Или прокатитесь куда‑нибудь. Например, к женскому общежитию имени Катрин Каскон. Там в вашу честь развернут изумительный транспарант. Вам просто необходимо его видеть.

– Транспарант?

– Да, Бут. А потом поезжайте в «Китовый зал», выпейте для успокоения. Там тоже найдется, на что посмотреть.

– Док, заставьте их прекратить!

– Это не моя затея, Бут.

– Значит, все устроила эта паршивая сучка Маргарет Брант? Да?

– Сомневаюсь, что она действовала в одиночку.

– Послушайте, я ведь могу подать на вас в суд, – пригрозил Бут. – Это называется вторжением в личную жизнь. Я могу обратиться в газеты. К вашему медицинскому руководству. Вас привлекут за нарушение врачебной этики.

– А почему бы вам просто не позвонить Маргарет? – предложил Ронкерс.

– Позвонить? Ей?

– Да. Позвонить и извиниться. Сказать, что вы раскаиваетесь.

– Раскаиваюсь? – заорал Бут.

– Потом вы назовете мне настоящие имена.

– Вы меня еще не знаете, док. Про это узнают все газеты штата.

– С интересом послежу за вашими действиями, Бут. Боюсь, вас распнут в первой же редакции…

– Док…

– Хватит киснуть, Бут. Я очень рекомендую вам съездить к женскому общежитию.

– Катитесь ко всем чертям, док!

– Советую поторопиться, Бут. Завтра девушки могут взяться за бамперные наклейки.

– При чем тут наклейки?

– При том, что у Харлана Бута триппер. Это будет написано на каждой наклейке…

Бут швырнул трубку. Этот звук еще долго отдавался в ушах Ронкерса. Стук падающих орехов казался ему теперь почти музыкой.

– Думаю, мы его крепко зацепили, – сказал жене Ронкерс.

– «Мы»? – удивилась Кит. – Ты тоже включился в процесс?

– Да. Утром первым делом позвоню Маргарет Брант и подам ей идею насчет бамперных наклеек.

Однако Маргарет Брант не нуждалась в подсказках. Утром, подойдя к своей машине, Ронкерс обнаружил на переднем и заднем бамперах наклейки. Чувствовалось, их поместили туда совсем недавно. Наклейки занимали половину длины бампера. Ярко‑желтый фон, синие буквы.

 

У ХАРЛАНА БУТА ТРИППЕР

 

По пути в клинику Ронкерс видел все новые и новые «украшенные» машины. На заправочных станциях кое‑кто из водителей яростно пытался содрать с бамперов наклейки – тяжелое и неблагодарное занятие. Большинству же было просто некогда возиться с бамперами.

Приехав на работу, Ронкерс позвонил жене.

– Я насчитал тридцать четыре штуки, – сообщил он. – А ведь еще совсем рано.

– Бардлонг тоже взялся за работу пораньше, – сказала Кит.

– Как это понимать?

– Теперь он нанял настоящих пильщиков. Приехали вскоре после тебя.

– Наконец‑то настоящие, а не его парни.

– У них тоже каски с именами. Микки, Макс и Харв. И они привезли с собой целую банку этой черной лечебной гадости.

– Доктор Харт, – послышался в трубке голос секретарши. – Доктор Харт, вас ждут в палате триста тридцать девять.

– Ронч? Кто вклинился в линию? – спросила Кит.

Ронкерс понимал, почему секретарша это сделала.

В такое раннее время он, возможно, был единственным врачом во всей больнице. Ронкерс приезжал на работу рано, за несколько часов до начала приема. Совершал врачебный обход, но большую часть времени просто сидел у себя в кабинете и наслаждался тишиной.

– Кит, мне нужно идти. Я потом позвоню.

– Но ведь вызывали не тебя, а какого‑то доктора Харта.

– Вероятно, ему требуется моя помощь, – соврал Ронкерс.

– Что‑то я раньше этой фамилии не слышала. Он из новых?

– Угу, – ответил Ронкерс и усмехнулся.

Он вышел из кабинета и спустился в подземный переход, соединявший его корпус с главным больничным корпусом. Динамики продолжали звать доктора Харта в палату триста тридцать девять. Стоп! Так это же палата старого Кеслера. Ронкерс поднялся наверх. Медсестры, видя его, с готовностью распахивали двери коридоров и смотрели с некоторой досадой, если он проходил не через их дверь или сворачивал не в их сторону.

У постели Кеслера стояла тележка с реанимационной аппаратурой. Возле нее хлопотал Данфорс – настоящий «доктор Харт». Во всяком случае, кардиология была прямой специальностью Данфорса.

Кеслер был мертв. С технической точки зрения, когда сердце человека останавливается, он умирает. Однако Данфорс уже приставил к груди Кеслера пластины электродов. Осталось лишь нажать кнопку и устроить телу австрийца «электрическую встряску». Оборудование было новым. Однажды с помощью дефибриллятора Ронкерсу удалось воскресить пациента, угостив его током в пятьсот вольт. Помнится, тот даже подскочил на постели. Совсем как лягушка, с которой Ронкерс экспериментировал в школе, изучая начальный курс биологии.

– Привет, Джордж. Как поживает Кит? – спросил Данфорс.

– Великолепно, – ответил Ронкерс.

Данфорс проверял иглу, через которую в тело Кеслера подавался раствор бикарбоната натрия.

– Тебе непременно стоит приехать и посмотреть, как она преобразила дом. И возьми с собой Лилли.

– Слушаюсь, – сказал Данфорс, подавая ток на пластины.

Голова Кеслера была опущена на грудь. После удара током беззубые челюсти вздрогнули. Губы сложились в подобие жутковатой улыбки, и он отчетливо произнес вполне осмысленную фразу. Фраза была немецкой, что удивило Данфорса. Вероятно, он считал старика американцем.

– Noch ein Bier! – приказал Кеслер.

– Что он сказал?

– Еще одно пиво, – перевел Ронкерс.

Электрический разряд оживил Кеслера. Дальше должна была включиться его собственная энергетика, но этого не произошло. У старого австрийца больше не осталось жизненного «электричества», и он снова умер.

– Черт! – поморщился Данфорс. – Когда мы получили эту установку, я троих подряд вытащил с того света. Я считал ее лучшим реанимационным комплексом. А потом – пять клинических смертей и четыре трупа. Общий счет: четыре – четыре. Ничья. Идеальных машин не существует. Сейчас у меня что‑то вроде дополнительного времени.

Данфорс говорил о своей работе, как профессиональный спортсмен, у которого выдался неудачный сезон.

Ронкерсу не хотелось перезванивать Кит. Он знал, что ее расстроит известие о смерти Кеслера, и обдумывал, как преподнести ей эту новость. Но Кит позвонила сама.

– Ронч, Кеслер не видел газеты? – допытывалась она. – Снимок на первой полосе. Как ты думаешь, он не видел?

– Я точно знаю, что не видел.

– Это хорошо.

Кит искала новую тему для разговора. Чувствовалось, ей не хочется вешать трубку. Тогда он сказал, что его уже ждут пациенты, и отключился.

Циничное настроение не оставило Ронкерса и к ланчу. Он сидел за одним столиком с Данфорсом. Оба доедали суп, когда по внутренней связи опять позвали доктора Харта. Будучи кардиологом, Данфорс отзывался на большинство обращений, даже если кто‑нибудь опережал его у лифта. Сейчас он молча встал, залпом выпил молоко и вышел из кафетерия.

– Noch ein Bier, – п