ПОДЧИНЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ, СПОСОБЫ ПОВСЕДНЕВНОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ И ВЗАИМОПОМОЩЬ

1рестьянин пребывает на низших ступенях социальной иерархии. Это задает особенности габитуса, т.е. правила жизненной игры. Кре­стьяне прибегают к специфическим тактикам и стратегиям, направ­ленным, прежде всего, на продолжение существования.

Крестьянство всегда на грани. Существование неопределенно и зависимо от капризов погоды, капризов приходящего из города «начальства». Решения начальства почти всегда непонятны и чуж­ды. Угроза голода почти постоянна. Отсюда — феномен моральной экономики как этики выживания. Периодические кризисы продо­вольствия, урезанные нормы потребления, обременительная зави­симость и унижения, заданные условиями существования. Отсюда, например, значимость местных традиций агрикультуры, ориенти­рованных на снижение риска неурожая.

Но есть собственно социальные приемы «жизни вместе»: взаи­мопомощь, вынужденная щедрость, общинная земля, разделение труда. Отсутствие угрозы индивидуального голода (испытания пре­терпеваются совместно) позволяет характеризовать крестьянские общности как более гуманные, чем рыночные системы. Писатель А.Платонов писал о «равенстве в страдании». В качестве альтерна­тивы рыночному эгоизму деревенская общность предлагает аль­труизм, основанный на обычае и на религиозных установлениях, нормы моральной экономики. Отчасти поэтому религия крестьян отличается от религий других общественных групп.

Вырабатываются способы совместного существования, кото­рые помогают преодолеть угрозу сталкивания людей с уровня вы­живания.

Как реально это происходит? Приведем описание старинного русского крестьянского обычая раздачи «кусочков», описанные уже упомянутым Н. А.Энгельгардтом:«... подают «кусочки» в ка-

крестьянском дворе, где есть хлеб, — пока у крестьянина есть свой или покупной хлеб, он, до последней ковриги, подает кусочки. Я ничего не приказывал, ничего не знал об этих кусоч­ках. «Старуха» сама решила, что «нам» следует подавать кусоч­ки, и подает.

В нашей губернии и в урожайные годы у редкого крестьяни­на хватает своего хлеба до нови; почти каждому приходится при­купать хлеб, а кому купить не на что, то посылают детей, стари­ков, старух в «кусочки» — побираться по миру... В конце декаб­ря ежедневно пар до тридцати проходило побирающихся кусоч­ками: идут и едут, дети, бабы, старики, даже здоровые ребята и молодухи. Голод не свой брат: как не поеси, так и святых прода-си... Есть дома нечего — понимаете ли вы это? Сегодня съели последнюю ковригу, от которой вчера подавали кусочки побира­ющимся, съели и пошли в мир. Хлеба нет, работы пет, каждый и рад бы работать, рад бы, да нет работы. Понимаете — нет рабо­ты. «Побирающийся кусочками» и «нищий» — это два совершен­но разных типа просящих милостыню. Нищий — это специалист; собирать милостыню — это его ремесло. Он большей частью не имеет ни двора, ни собственности, ни хозяйства, и вечно странст­вует с места на место, собирая и хлеб, и яйца, и деньги. Нищий все собранное натурой — хлеб, яйца, муку и пр. — продает, пре­вращает в деньги. Нищий — большей частью калека, дурачок. Нищий одет в лохмотья, просит милостыню громко, иногда даже назойливо, своего ремесла не стыдится. Нищий — божий чело­век. Нищий по мужикам редко ходит: он трется больше около купцов и господ, ходит по городам, большим селам, ярмаркам. У нас настоящие нищие встречаются редко — взять им нечего. Со­вершенно иное побирающийся «кусочками». Это крестьянин из окрестностей. Предложите ему работу, и он тотчас же возьмет­ся за нее и не будет более ходить по кусочкам. Побирающийся «кусочками» одет, как и всякий крестьянин, иногда даже в новом армяке, только холщовая сума через плечо; соседний же кресть­янин и сумы не одевает — ему совестно, а приходит так, как буд­то случайно, без дела зашел, как будто погреться, и хозяйка, ща­дя его стыдливость, подает ему незаметно, как будто невзначай, или, если в обеденное время пришел, приглашает сесть за стол; в этом отношении мужик удивительно деликатен, потому что зна­ет, — может, и самому придется идти в кусочки. От сумы да от тюрьмы не отказывайся. Побирающийся кусочками стыдится просить и, входя в избу, перекрестившись, молча стоит у порога, проговорив обыкновенно про себя, шепотом: «Подайте Христа ради». Никто не обращает внимания на вошедшего, все делают свое дело или разговаривают, смеются, как будто никто не во­шел. Только хозяйка идет к столу, берет маленький кусочек хле­ба, от 2 до 5 квадратных вершков, и подает. Тот крестится и ухо­дит. Кусочки подают всем одинаковой величины — если в 2 вер-

шка, то всем в 2 вершка; если пришли двое зараз (побирающие­ся кусочками ходят большей частью парами), то хозяйка спраши­вает: «Вместе собираете?»; если вместе, то дает кусочек в 4 вер­шка; если отдельно, то режет кусочек пополам» (Энгельгардт А.Н. Из деревни. 12 писем 1872—1887. — М.,1987. — С. 56—58.) В процессе интерпретации такого рода ситуаций достаточно ча­сто происходит перенос и модернизация понятий. Возникает со­блазн полагать, что эти люди так поступают оттого, что моральны и «высокодуховны», что следуют моральному императиву,в то вре­мя как они, скорее, выполняют социальный запрет. В их тело встроены техники выживания общности. Во всяком случае, разли­чение между следованием моральному долгу и социальным запре­том представляется затруднительным.

Крестьянская община в определенном смысле организована во­круг проблемы минимального дохода и снижения риска, сохране­ния культурно зафиксированного уровня существования.

Крестьяне действуют подобно полипам, создающим коралло­вый риф. Они могут провалить реформы, задуманные в столицах: растаскивание эффективнее мятежа. Единое общественное мне­ние, нормы, безоговорочно разделяемые всеми, — источники силы как оппозиции власти.

Повседневное крестьянское сопротивление более мощно, чем восстания. Извечна борьба между крестьянством и теми, кто стре­мится отнять у них труд, еду, содрать налоги и процент с урожая. Каковы техники сопротивления «листьев травы»? Волокита, симу­ляция, дезертирство, воровство, мнимое неведение, саботаж, под­жоги и другие способы, позволяющие избежать явного столкнове­ния с властями. Координация и планирование в борьбе такого рода незначительны".

Французский историк М.Блок говорил, что великие мессианские движения были бурями в стакане воды по сравнению с терпеливой и молчаливой борьбой за существование, которую ведут общины для того, чтобы избежать покушения на пастбища, лес и пашню. Посто­янные мелкие конфликты по поводу съестного, защита ритуалов, от века установленных прав — симптоматика сопротивления и силы. Мыши стремятся похоронить кота. Правда, от этого принципиаль­ное соотношение котов и мышей в мире не меняется.

Речь идет, однако, не только о сопротивлении власти, но и о са­мой первичной социальности, о том социальном «слипании», о той человеческой солидарности, на которой стоит общество. Мы остро ощущаем: не только политическими решениями, институциональны­ми взаимодействиями и замечательными реформаторскими планами держится мир, но и тем, как человек «упирается», спасает детей от всяческих напастей, «оттягивается» за бутылкой и беседой.

См.: Scott J. Weapons of Ihe Weak. Everyday Forms of PeasantResistance. London, 1985.

New Heaven;

Испытанная ценность этих социальных образцов позволяет раз-ть «упрямство солдата Швейка». Они принадлежат к числу яе-дредвамеренных социальных изобретений, которыми пользуются все. Родившись в сельских общинах, техники проскальзывания и ус­кользания продолжают жить в городе. Во времена мирной жизни их не замечают. В условиях угрожающих кризисов они спасают жизнь людям и целым обществам.

Упрямство — форма сопротивления. Жить в лагере, в ссылке, коммунальной квартире, избежать репрессий. Пообедать у друзей, когда совершенно нет денег... Не выходить на улицу с лозунгом, а просто не платить за квартиру и электричество, за проезд, избежать призыва в армию... Здесь сохраняется род моральной экономики, что-то вроде обычая крестьянских «кусочков», о котором говори­лось выше. Такими техниками пользуются, прежде всего, люди, ко­торые пребывают на низших ступеньках социальной лестницы. Эти люди не в силах поменять социальные правила. Они действуют в рамках тех, которые есть и которые они воспринимают как дан­ность. Эта черта рассматривается как иждивенчество и очень не нравится интеллектуалам и политикам. Долготерпение видится со­пряженным с уступчивостью, готовностью повиноваться приказам. Жизнь по пословице «гром не грянет — мужик не перекрестится», стремление поживиться за счет государства кажется неотъемлемой чертой русского человека — и досоветского, и постсоветского. Од­нако скорее можно сказать, что это «родовые» черты людей, при­надлежащих к доминируемым социальным группам.

Эти техники можно уподобить странам, которые упорно со­храняют свое своеобразие, несмотря на неоднократные инозем­ные вторжения. Имеет место своего рода нерациональная, нерефлексивная, неспециальная игра. Вести ее людей научило общество в его истории, и они научились ей сами. Двойствен­ность, изменчивость, напоминающая о греческом боге Протее, — в этом и слабость, и огромная сила данных техник и умений. Раз­мышления над этим предметом вызывают из памяти создание Ч.Чаплина — бессмертный образ бродяги Чарли, человека сугу­бо городского. Его бьют, но он увертывается и даже —- если об­стоятельства позволяют — дает сдачи. Его запихивают б машину, которая должна его сожрать, но он остается жив. Он улыбается и продолжает жить...

Здесь культивируются ценности равенства не столько в смысле переделения всего и вся, но в смысле права каждого на существова­ние, на жизнь. Не радикальная уравнительность, но взгляд, согласно которому все имеют право на жизнь на основе наличных деревен­ских ресурсов. Бунты происходят не от того, что много отнимают, но потому, что мало остается. Крестьянское равенство легко становит­ся объектом критики, в особенности критики либерального толка. Но не лучше ли воспринимать его как нечто исторически величест­венное? Не этот ли идеал воспроизводится в современном экологи-

ческом мировоззрении, утверждающем право каждого на жизнь в пределах имеющихся ресурсов?

Не об этом ли знаменитый «Очерк о даре» М.Мосса⁷? Даю, что­бы ты дал... Здесь тратят, расточают, чтобы обязать к ответному да­ру. Здесь отсутствует экономическая рациональность и индивиду­альное стремление к полезному, как мы понимаем их сегодня. Чело­век не просто отдает «кусочек», он отдает часть самого себя. Во вза­имообменах повседневной жизни имеет место не жажда материаль­ной выгоды, но механизм выживания, стремление к благу, удоволь­ствию от совместной жизни, представление о чести и достоинстве. Если пользоваться теми понятиями, которые введены ранее, то речь идет о реализации не столько практического, сколько экспрессивно­го порядка. В ряд этих социальных изобретений входят также дары и подарки, обычай принимать приглашение, отдавать долг вежливо­сти и другие столь привычные для нас образы действия. Они не связа­ны прямо с крестьянской жизнью и восходят к архаическим социо­культурным механизмам обмена. По-русски это называют «жить по-соседски».

Приведем еще один отрывок из книги А.Н.Энгельгардта, по которому можно хорошо проследить противоположность город­ского утилитаризма и деревенского «обмена дарами».

Описывается следующая ситуация. Владельцу деревенского поместья надо починить плотину. Он желает сделать это за день­ги. Однако богатый крестьянин его от этого отговаривает:

«Не так вы сделали..., — заговорил Степан. — Вы все по-пе­тербургски хотите на деньги делать; здесь так нельзя. —Да как же ина че ?

— Зачем вам нанимать? Просто позовите на толоку; из чес­ти к вам все придут и плотину, и дорогу поправят. Разумеется, по стаканчику водки поднесете.

— Да проще, кажется, за деньги работу сделать ? Чище рас­чет.

— То-то, оно проще по-немецки, а по-нашему выходит не проще. По-соседски нам не следует с вас денег брать, а «из чес­ти» все приедут — поверьте моему слову...

— Мне кажется, гораздо проще за деньги делать. Теперь та­кое время, что работ полевых нет, все равно на печи пролежат. Цену ведь я даю хорошую ?

—Конечно, цена хороша, да мужик-то «из чести» скорее сде­лает. Да позвольте, вот я сам: за деньги совсем не поеду на такую работу, а «из чести», конечно, приеду, да и много таких. «Из че­сти» все богачи приедут; что нам значит по человеку да по лоша­ди со двора прислать ? Время теперь свободное, — все равно гу-

ляем.

⁷ Мосс М. Очерк о даре//Мосс М. Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной ан­тропологии. — М., 1996.

—Постой, но ведь хозяйственные же работы, полевые все на деньги делаются ?

— Хозяйственные, то другое дело. Там иначе нельзя,

— Не понимаю, Степан.

— Да как же. У вас плотину промыло, дорогу попортило — это, значит, от Бога. Как же тут не помочь по-соседски? Да вдруг у кого, помилуй Господи, овин сгорит, разве вы не поможете ле­ском? У вас плотину прорвало — вь; сейчас на деньги нанимаете, значит, все по-немецки на деньги идти будет. Сегодня вам нужно плотину чинить — вы деньги платите; завтра нам что-нибудь по­надобится — мы вам деньги плати. Лучше же по-соседски жить — мы вам поможем, и вы нас обижать не будете. Нам без вас то­же жить нельзя: и дровец нужно, и лужок нужен, и скотину вы­гнать некуда. И нам, и вам лучше жить по-соседски, по-Боже-ски» (Энгельгардт А.Н. Цит. соч. — С. 100—101).

*Ф*

Что приносят крестьяне с собой, перемещаясь в город? Подоб­но улитке, неотделимой от своего домика, они несут с собой в но­вую жизнь крестьянский габитус, социальность, встроенную в те­ло как антропологическое качество. Каков этот ресурс, если трак­товать его как исходный капитал? Вероятно, феноменальная вы­носливость, крепость физическая, витальность, умение склоняться как лист травы и снова разгибаться, привычка к жизни в тесной близости и подозрительное отношение к сложным видам труда и людям, которые их выполняют. Для крестьянина труд, в котором не участвует тело, который не выполняется с телесным напряже­нием, это не труд.

В чем дискомфортность модернизаций? В систематическом раз­рушении крестьянского видения социального равенства, которое приводит к пополнению рядов бунтарей. Еще раз повторим: это ра­венство — право каждого на жизнь.

Нужны огромные усилия, прежде всего властные, для того что­бы эти отношения разрушить. Разрушение подобных, от »ека суще­ствующих социальных структур — момент социального ряска. Не является ли тоталитаризм платой за раскрестьянивание в XX sexe? Огромная проблема — крестьянин в «большом обществе», в исто­рии. Русский литератор В.В.Розанов употреблял меткое выражение: «глубокая неопытность в истории» — понятно, не только в отноше­нии крестьян.

Для человека, живущего в мире личной связи, свои — члены об­щины, а по отношению к чужакам культивируется инструменталь­ное отношение. В категорию чужаков входят и местный чиновник, и царь, и Киров, и Сталин, сколько бы ни писали поколения мыслите­лей разного толка о наивном монархизме крестьянской массы.

Еще раз подчеркнем, что жизнь этих общностей базируется на

личной связи. Люди здесь общаются с людьми, а не с абстрактными системами (представленными деньгами, наукой, правом, системами легитимации и т.д.). Личная связь — это множественная сложная связь, базирующаяся на личном доверии. Современные функцио­нальные отношения могут переосмысливаться в терминах личной, полифункциональной и многомерной связи.

Здесь нет категории честно нажитого богатства. Нет идеи вне-лкчностных, внеморальных сил, которыми человек прямо опериро­вать не может. Можно сказать, что отсутствует привычка и умение жить в мире практических абстракций. Крестьянин может не пони­мать, как можно получать деньги за возку песка, который бесплат­но дает природа, к которому не приложен труд. Здесь нет представ­ления об инновации, ибо человек живет в Круге времени. Измене­ния приходят от Бога, от мистических природных сил. Политика, обещающего хорошую жизнь для всех, крестьяне слушают так же, как того, кто обещает им выигрыш на тотализаторе. Понятно, что в определенных обстоятельствах они попадаются в ловушки.

Здесь господствует двойственное отношение к городу. С одной стороны, город — место враждебное. Из города приходят чиновни­ки. Город несет новые зависимости людей деревни от недеревенских. Город, в особенности с развитием современных средств коммуника­ции, все время напоминает деревенскому человеку, что он — часть большого общества. Отсюда острота комплекса неполноценности. Крестьянин интуитивно ощущает различие городского и сельского представления об истине: истина-неопределенность в деревне, и ис­тина-определенность в городе. С другой стороны, крестьянин вос­принимает город как место ярмарки и праздника.

Крестьяне трагически переживают крушение мира крестьянской утопии. Они смутно ощущают, что не получат того, что обещают «развитие и прогресс», городская культура. Крестьяне, которые попа­дают или которых загоняют в «большое общество», ощущают утрату достоинства и чести, лишаются уверенности в себе и сплоченности.

Сегодня требуется переосмысление случившегося, случившегося не только в Советской России. Оно, впрочем, уже началось. Вера в исключительную ценность модернизации разрушена. Деревенская жизнь уже не видится идиотизмом. Ощущается ложность идеи об­реченности деревенского хозяйства и человека, становится про­шлым презрение к деревенской жизни.

Крестьянство служит источником пополнения городских классов и страт, и в этом отношении значимость изучения его культуры и со­циальности невозможно приуменьшить. Сегодня активно развивает­ся область знания, которую называют крестьяноведением. Исследо­вания крестьянства имеют огромное значение для России как быв­шей крестьянской страны.

Ключевые слова:

локальность существования, социальная связь личного типа, нераз­дельность культурного и социального, жизнь на границе природы и

общества, формы взаимопомощи, дар и обмен, формы повседневно-_го сопротивления, техники проскальзывания/ускользания, крестьян­ское равенство, ритм и ритуал.

Вопросы для самоконтроля:

Перечислите детерминанты крестьянского габитуса.

Какие из способов совместной жизни людей можно отнести к социальным изобретениям крестьянства?

Можно ли разделить социальность и культуру при анализе кре­стьянского образа жизни? Почему?

Что такое крестьянская честь?

Попробуйте описать мировосприятие крестьянина. В чем оно отличается от взгляда на мир человека городского?

Литература для дополнительного чтения:

Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. (Гл. 1 «Смерть приру­ченная») — М., 1992.

Великий незнакомец: Крестьяне и фермеры в современном мире. Хрестоматия/Сост. Т.Шанин. — М., 1992.

Голоса крестьян: Сельская Россия XX века в крестьянских ме­муарах. — М., 1996.

Громыко ММ. Мир русской деревни. — М.,1991.

Лурье С. Культурно-антропологические факторы распада кре­стьянской общины //Человек. —1992. — № 4.

Никольский С. Сознание крестьянства и аграрные модерниза­ции России//Свободная мысль. — 1993. — № 9.

Энгельгардт А.Н. Из деревни. 12 писем 1872—1887. — М., 1.987.