КНИГА ВТОРАЯ.

1. По истечении восемнадцати лет царствования, Феодор оставил настоящую жизнь, назначив преемником своей власти зятя по дочери Ирине, Иоанна Дуку 1, потому что у него не {21} было ни одного дитяти мужеского пола. Положение вдовствующей царицы было незавидное, частью потому, что она не имела детей, частью же потому, что недолго жила с мужем. Что же касается до царя Феодора Ласкаря, то это был стремительный и неудержимый боец: он подвергал себя опасности во многих битвах; он поправил множество городов, не жалея издержек на прекраснейшие здания и на укрепления, чтобы останавливать и сдерживать движения латинян. Но нередко он помрачал свою славу, поступая неосмотрительно. Зять же и преемник его, Иоанн Дука, соединяя в себе с богатством умственных дарований благородство и твердость характера, прекрасно вел и устроял дела правления: в короткое время он увеличил и внутреннее благосостояние римского царства и в соответственной мере военную силу; он ничего не делал, не обдумав; и не оставлял ничего, обдумав; на все у него были своя мера, свое правило и свое время. Кто-нибудь, пожалуй, здесь кстати заметит, что время царя Феодора требовало поспешности, от того он и был тороплив; а следующее затем время царствования Иоанна требовало обдуманности, от того он и отличался ею. Господь, производящий существующее из несуществующего, верно, нашел этих людей годными, когда восхотел чрез них воскресить умершее и истлевшее римское царство. В это время царствовал в Византии Роберт, племянник по сестре умершего не-{22}задолго Эрика 2. К нему-то обратились братья царя Феодора Ласкаря (Алексей и Исаак), следуя внушению зависти и сильной досады на то, что сделались преемниками царства не они, которые, как кровные родственники, ближе к Феодору, чем Иоанн, принадлежащий к их роду по свойству. При посредстве денежных подарков и обещаний собрав войско, сколько тогда было его у Роберта (а было оно очень многочисленно и сильно сколько вооружением, столько же и воинскою отвагою), они выступают против царя Иоанна Дуки, расчитывая лишить его власти и прибрать ее к своим рукам. Перешедши в Азию, они оставляют корабли у Лампсака, а сами углубляются во внутренность материка на расстояние дневного пути,— на столько, на сколько незадолго покорил земл латинянам Эрик,— и встречают царя, ведущего на них римские войска. Произошло жестокое сражение; латиняне были разбиты наголову, после чего потеряли все города, подвластные им в Азии; потому что те тотчас же сбросили иго латинского рабства и добровольно передались царю.

2. Между тем из фессалийских пропастей поднимается новое зло, брат Михаила Ангела, Феодор. Получив после смерти брата власть, он, как человек деятельный, предприимчивый и искательный, расширил пределы своей власти очень далеко. Все западные города, ко-{23}торые незадолго порабощены были латинянами, он легко покорил и подчинил себе; начав с них, он наконец взял и саму Фессалонику, главный и обширнейший город Македонии, в то время как маркграф отлучился в свое отечество, Ломбардию. Немедленно за тем он провозглашает себя царем, и помазуется на царство тогдашним архиепископом Болгарии. Этот город, как свою родину, давно еще отличил большими привилегиями Юстиниан 3; назвал его первою Юстинианою, дал ему на вечные времена право самостоятельного управления 1, исключая права епископу этого города помазывать на царство римских царей,— оно законами было предоставлено другим. Но с одной стороны страх, внушенный уже похитившим власть Ангелом, с другой — легкомыслие и недальновидность тогдашнего епископа сделали то, что отступление от законов было допущено. А как это место получило название Болгарии, я расскажу. К северу за Истром есть земля, по которой протекает немалая река; туземцы называют ее Булга; от ней получили имя и сами болгары, которые по своему происхождению не кто другой, как скифы. Когда недуг {24} иконоборства тревожил православных, болгары поднялись оттуда с детьми и женами, и в бесчисленном множестве переправились чрез Истр. Прошедши затем лежащие по Истру обе Мизии и ограбив мизийцев дочиста, что вошло и в пословицу, как саранча какая, или как молния, они занимают Македонию с лежащею за ней Иллирией, довольные теми удобствами, которые нашли там. Столицей для них на будущее время и сделался этот город, которому Юстиниан присвоил честь архиепископии и дал имя, как мы сказали, первой Юстинианы. Потом по имени народа, поселившегося там, эта страна переименована была в Болгарию, а первая Юстиниана признана митрополией Болгарии. Позднее царь Василий Болгароктон, после многих битв с болгарами, в конец их сокрушил и поработил; а тех, которые жили выше, выселил в нижнюю Мизию к Истру; имя однакож, как какой-нибудь памятник их, осталось за архиепископией. Но обратим нашу речь к тому, от чего она было отклонилась. Феодор Ангел, сделавшись, как сказано, царем, продолжал опустошать все огнем и мечом, простираясь далее и далее и оставляя за собою одни границы за другими, пока не очутился у самых ворот византийских; потому что не встречал решительно нигде сопротивления. Да иначе не могло и быть; потому что македонские и фракийские города были разорены в конец, вынесши в короткое время множест-{25}во страшных вторжений то латинян, то болгар, то скифов. Чего не делали христианам скифы,— этот кровожадный народ,— обижая их бесчеловечно? А латиняне не только не были умереннее скифов, но еще далеко превзошли их в жестокости. И не раз, не два, не три этим несчастным пришлось испытать ужасы грабительства от того и другого народа, но много раз. Теперешний же поход Ангела истребил и то немногое, что могло еще оставаться. Взорам наблюдателя не могло там представиться ничего, кроме разрытых домов, разрушенных стен, лимносских бед 2, троянских рыданий и раздолья всевозможных бедствий.

3. В эти времена управлял болгарами сын Асана 1-го, Иоанн. Он, видя, что упомянутый Феодор Ангел не хочет оставить нетронутым и болгарского царства, а простирает уже свою тяжелую и губительную руку и на него, входит в союз с скифами, завязывает с ним упорную войну, побеждает его, берет в плен и выкалывает ему глаза. Так отмстила ему судьба частью за то, что он, приняв имя царя, с пренебрежением относился к законной власти римской, частью за то, что не только не щадил своих единоплеменников, пострадавших от нашествий итальянских и болгарских и перенесших плачевные бедствия, а еще прибавлял к их несча-{26}стьям новые несчастья, к убийствам новые убийства. Между тем и царь Иоанн далеко распространил римское царство, показав себя умным, распорядительным и прекрасным кормчим государственного римского корабля. Снарядив немалое число длинных кораблей, отправляет он их к эгейским островам, и в короткое время берет все: Лесбос, Хиос, Самос, Икарию, Кос и острова смежные с ними. Этого мало: отправившись к Родосу, он берет и его. Когда же царский флот получил такую силу на море, а персидские войска в Азии оставались в покое, силы же латинян мало по малу истощились и ослабели; царь нашел удобным перенести оружие из Азии уже в Европу, чтобы освободить тамошние несчастные города от рук болгар и итальянцев. Поэтому, с весною переправившись чрез Геллеспонт, прежде всего нападает на Херсонес 3 и отсюда вносит опустошение в смежную землю, к изумлению крепостных латинских гарнизонов. Взял он весьма много и приморских городов: Каллиуполь, Сист, Кардианы и другие, находившиеся поблизости,— одни силою и приступом, другие с их собственного согласия. Во время этих трудов царя, приходят к нему послы от болгар с мирными предложениями и вместе с просьбою для дочери Асана, Елены, руки сына царя, Феодора. Царь принял их бла-{27}госклонно и с удовольствием; потому что, занятый другими важнейшими делами, он не хотел иметь себе противника в таком человеке, который, находясь так близко к приистрийским скифам, вместе с ними мог, когда угодно, делать вторжения и, подобно потоку, уносить с собою все, попадающееся на пути. По этой причине немедленно были утверждены и условия посольства и брачный договор. Съехавшись затем около Херсонеса, царь и Асан соединили браком Елену, дочь Асана, которой был десятый год от рождения, с сыном царя, Феодором, младшим Ласкарем, недостигшим еще совершеннолетия. В это время и епископ терновский получил навсегда независимость1; а до сих пор он подчинен был архиепископу первой Юстинианы, по причине старинных родственных отношений того и другого народа. С наступлением лета, царь обходит фракийские и македонские города; начав, можно сказать, от самых ворот византийских, он простерся до Стримона и подчинил себе все упомянутые города еще до окончания осени. Выполнив таким образом все свои планы, он возвратился в Никею, а войско на зиму распустил по домам.

4. Здесь, мне кажется, не неуместно рассказать о скифах, делавших в те времена {28} набеги на Азию и Европу. После нам придется еще часто обращаться к повествованию о них. Поэтому нам следует, по возможности, вкоротке представить то, что касается до них, и, чтобы яснее было то, о чем придется говорить после, сделать предварительные замечания; иначе, передавая другим то, что мы сами знаем, а они не знают, и воображая, что им это известно, мы можем поставить их в такое положение, что они будут делать ошибочные догадки, перебегая от одного известия к другому, подобно гончим собакам, которые, преследуя зайцев, постоянно должны обнюхивать то тот, то другой след. Скифы — народ чрезвычайно многолюдный, распространенный к северу больше всех других народов, если не до самого северного полюса, зато вплоть до самых северных обитателей, как передают нам древние историки и сколько мы сами знаем, при своей многолетней опытности. Их Гомер назвал галактофагами, безоружными и правдивейшими из людей. У них нет поварских затей, они не знают столового убранства. Разведение овощей и хлебопашество им и во сне не грезились. Пищею для них служат растения, сами собой прозябающие на земле, равно как кровь и мясо вьючных и других животных. Если случится им поймать какого зверя или птицу, и это идет у них в пищу. Одежда у них безыскусственная — кожи животных. Серебро, золото, жемчуг и камень лихнит для {29} них то же, что сор. Нет у них ни праздничных игр, ни зрелищ, разжигающих страсть честолюбия, ни совещаний о снаряжении кораблей, о выборе начальника флота, о поземельной собственности, но полный мир и совершенно безмятежная жизнь. Как горячка, развившись в теле человека, имеет поддержку себе в соках тела и до тех пор свирепствует, пока продолжается приток их; когда же продолжительное неядение и лекарства, принимаемые внутрь, истощат тело и уничтожат все соки, то горячка немедленно прекращается и болезнь перестает: так и у этих людей, при отсутствии того, из-за чего возникают споры и распри и предпринимаются злые замыслы и кровавые дела, не оказывается нужды ни в судилищах, ни в советах, ни в ссылках на законы, ни в увлекательности речи, ни в изворотливости языка, ни в хитросплетении доводов. Вместо этого ими управляет природная правдивость и безукоризненная самозаконность. Потому-то Гомер и назвал их правдивейшими из людей. Название их древние мудрецы передают различно. Гомер называет их киммерийцами,— Геродот, описавший персидские войны, общим именем скифов, херонеец Плутарх кимврами и тевтонами — не утвердительно впрочем, а как бы сомневаясь и недоверяя сам себе. Сами они собственное название произносят каждый на своем языке. Те же, которые называют их греческими именами, называют их каждый по-{30}своему, смотря по тому, какие места занимают те или другие из них, разливаясь по нашим странам, подобно потоку. Как есть у Бога страшные знаменья для людей: на небе молнии, громы и проливные дожди,— на земле землетрясения и провалы,— в воздухе тифоны и вихри; так блюдутся у Него и на севере эти страшилища, чтобы посылать их, на кого нужно, вместо бичей другого рода. Некоторые из них много раз, вырываясь оттуда, опустошали многие страны и на многих народов налагали иго рабства. Их движение походило на то, как если бы часть великого моря хлынула с крутизны; разумеется, она потопила бы и разметала все, что ни встретила бы на пути. Выходя оттуда нагими и нищими, они потом изменяют образ жизни и усвоивают нравы жителей тех мест, в которых поселяются. Как реки, несущиеся с высоких гор и впадающие в море, не вдруг и не у самого морского берега перестают быть годными для питья и делаются солеными, но далеко в море текут отдельной струей, и потом уже расплываются, уступая силе вод, более обильных; так и скифы, пока обитали поблизости прежней Скифии, из которой они вначале вышли, удерживали прежнее свое название, как оно есть: сами назывались скифами, а земля, прокармливавшая их, Скифиею. Это — те, которые занимали землю у истоков Танаиса и по его берегам. Потом, вышедши оттуда, они хлынули в Европу и раз-{31}местились по западным берегам великой Меотиды. Спустя много веков после того другие, ринувшись из первой Скифии, как бы из великого источника, разделились на две части: одна, устремившись на азиатских савроматов, простерлась до самого Каспийского моря,— принадлежавшие к ней, забыв родовое название, стали называться савроматами, массагетами, меланхленами и амазонами; они усвоили себе все те имена, которые имели те или другие из порабощенных ими племен, а с именами и нравы, врезавшиеся в них глубокими, неизгладимыми чертами. Другие же, уклонившись в Европу и пронесшись по всей приморской земле, принадлежавшей сарматам и германцам, стали по ним называться и сами. Впоследствии, бросившись в Кельтию и заняв ее, стали называться кельтами и галатами. Я прохожу молчанием тех, которые гораздо позднее перешли Альпы и рассыпались по Италии многочисленными мириадами; разумею кимвров и тевтонов, которые вместе с женами и детьми почти все были истреблены римскими войсками, при консулах и военачальниках Кае Марие и Луктацие Катуле. Да чего — больше, когда они нередко пробирались до самой Ливии, нападали и на западных иверов и простирались за геркулесовы столбы?— На кого ни нападут они, всех по большей части одолевают, делаясь владыками чужих стран. А отечество их самих, Скифию, едва ли кто когда порабощал. Причина {32} этому — та, что они издревле проводят жизнь простую и воздержанную; хлеба не едят, вина не пьют; а потому земли не пашут, винограда никогда не возделывают, за другими произведениями земли не ухаживают, чем пропитываются обитатели внутренней части вселенной. То, что привычным скифам приятно и вовсе непротивно, для неприятелей их невыносимо; потому что последние держат при себе гораздо больше вьючного скота, чем воинских снарядов, и, когда располагаются лагерем, нуждаются в большом и разнообразном рынке, чтобы иметь в достаточном количестве необходимое как для себя самих, так и для вьючных животных. Скифы же, постоянно проводя образ жизни простой и незатейливый, легко делают военные переходы и, подобно воздушным птицам, проносятся по земле нередко в один день столько, сколько можно было бы — для других в три дня; прежде чем успеет разнестись молва, они занимают уже одну страну за другой, потому что ничем лишним себя не затрудняют. Между тем имеют при себе все, что обеспечивает легкость победы; разумеем — их несчетное множество, их легкость и быстроту в движениях и, что еще важнее, беспощадную строгость к самим себе и их нападения на неприятелей в битвах, напоминающие характер диких зверей.

5. Но нужно возвратиться к тому, что мы было оставили. В то время, когда держал {33} римский скипетр уже Иоанн Дука, многочисленная, простиравшаяся до многих мириад, часть скифов 1, хлынув с дальних пределов севера, неожиданно достигает до самого Каспийского моря. Между тем, по смерти их правителя Чингисхана, его два сына, Халай и Телепуга, разделяют между собою власть над войсками. И Халай, оставив к северу Каспийское море и реку Яксарт, которая, вырываясь из скифских гор, широкая и глубокая, несется чрез Согдиану и вливает свои воды в Каспийское море,— спускается вниз по нижней Азии. Но речь об этом мы оставляем пока, потому что наше внимание отвлекает Европа. Другой из сыновей Чингисхана, Телепуга, положив границами своей власти на юге вершины Кавказа и берега Каспийского моря, идет чрез землю массагетов и савроматов, и покоряет всю ее и все земли, которые населяют народы по Меотиде и Танаису 2. Потом, простершись за истоки Танаиса, с большою силою вторгается в земли еврпейских народов. А их было очень много. Те из них, которые углублялись в материк Европы, были осколки и остатки древних скифов, и разделялись на кочевых и оседлых; {34} а жившие по смежности с Меотидой и наполнявшие поморье Понта, были: зихи, авасги, готы, амаксовии, тавроскифы и борисфеняне, и кроме того те, которые населяли Мизию при устье Истра; последние назывались гуннами и команами 1, у некоторых же слыли за скифов. Испугавшись тяжелого и неудержимого нашествия скифов, они нашли нужным передвинуться оттуда; потому что никому нельзя было ожидать чего-либо хорошего; трепетали все — и города и народы; потому что, будто колосья на току, были растираемы и истребляемы. Таким образом отчаявшись в возможности сопротивления скифам, они вместо плотов употребили наполненные соломою кожи и переправились через Истр вместе с женами и детьми. Немалое время блуждали они по Фракии, отыскивая места удобного для поселения, в числе тысяч десяти. Но прежде чем они перестали бродить, царь Иоанн дорогими подарками и ласками привлекает их к себе и присоединяет к римским войскам; причем предоставляет им для поселения разные земли — одним во Фракии и Македонии, другим в Азии по берегам Меандра во Фригии. Но пора нам {35} опять возвратиться на восток, к тем иперборейцам скифам, которые, как густая туча саранчи, налетев на Азию, возмутили и поработили ее едва не всю. Прошедши каспийские теснины, и оставив позади себя Согдианы, Бактрианы и согдианский Окс, питающийся большими и многочисленными источниками, они у подошвы лежавших перед ними высоких гор остановились на зимовку, довольные удобствами той страны и добычею, награбленною еще прежде. Горы те необыкновенно высоки и многочисленны; громоздясь одна на другую, они представляют собою, как бы одну сплошную гору, известную под общим названием Тавра и опоясывающую по самой средине всю Азию. Начало свое они берут на западе, у самого Эгейского моря; выходя же оттуда, они разрезывают всю Азию на две части, пока не оканчиваются у океана, встречаясь с восточным ветром. С наступлением весны, когда вся поверхность земли уже покрылась растительностью, скифы, оставив свое зимовье при подошвах гор, как стада баранов и быков, во множестве поднимаются на вершины гор; оттуда спускаются на народов, находящихся внизу, грабят их всех и пробираются в Индию, которая расположена по ту и другую сторону величайшей из рек Инда. Наложив иго рабства и на Индию, они уже не пошли далее на восток по причине безлюдности и невыносимого жара в той местности; но направили свое движение на Арахосию и Кар-{36}манию 2; легко покорив тамошние народы, отправились на халдеев и арабов. Потом, обратившись против вавилонян и ассириян и взяв Месопотамию, они остановились на удобствах этой страны и здесь закончили свои длинные переходы, уже на третьем году после того, как переправились чрез реку Яксарт, и отставши от своих соплеменников, сделались властителями нижней Азии. Но как огонь, разведенный в густом лесу, истребляет не только то место, на которое он простерся прежде всего, но поедает все, что только ни встретится на пути и в окружности; так и вождь скифов, выбрав себе для жительства местность, из всей нижней Азии самую удобную и приятную, не удовольствовался тем и не удержался, чтобы не коснуться находящегося в окружности. Но, разослав своих сатрапов и хилиархов, прежде всего покорил персов, парфян и мидян; потом, поднявшись чрез великую Армению, он устремился на север в Колхиду, и смежную с ней Иверию. Он замышлял даже — в следующие годы проникнуть и в самую средину Азии и пределами своей власти положить, приморские пески, где ведут между, собою беседу море с сушей. Для него казалось несносным, чтобы хотя один какой народ из тех, которые населяют материк Азии до морей, не чувствовал на себе его руки. Однакож там они положили успокоить-{37}ся, разделив между собою области, города, жилища и другие разного рода приобретения, доставляющие телу большую приятность и негу. Употребления золота, серебра, разных видов денег и драгоценностей (а их было очень много в тех странах) они еще не знали; поэтому и пренебрегали ими как грязью, и бросали, как вещи никуда негодные. Природа учит ценить прежде всего то, что необходимо; когда же в этом не будет недостатка и судьба доставит в изобилии необходимое, тогда заботливая природа научает отличать и выбирать, по возможности, уже то, что доставляет приятность чувствам. Когда же человек насытится и этим, она тотчас является с защитою того, что излишне, и сперва хитро заманивает разнообразием видов того же самого, а потом незаметно примешивает ко всему этому очарование удовольствия, чтобы изобилие излишнего не сделалось неприятным и противным. Так и они сперва довольствовались только необходимым, и то не в изобилии. Потом, получив доступ к удовольствиям, доставляемым страною, смежною с Вавилониею и Ассириею, уже не захотели расстаться с ними, но решили ими воспользоваться и, после тех долгих трудов и переходов, поселиться там навсегда. Затем на все народы, на которые нападали, они наложили дани; стали требовать их каждый год, приказывая покоренным народам, точно рабам, давая определения, точно с великого тре-{38}ножника, и обязывая ко всему, чего бы им ни захотелось. Наконец, усвоив утонченные нравы ассириян, персов и халдеев, они склонились и к их богопочтению, вместо отечественного безбожия; приняли их правила и обычаи как относительно употребления дорогих одежд и роскошной пищи, так и относительно других удовольствий роскоши. Прежний образ жизни изменили совершенно: прежде покрывали голову грубою войлочною шапкою, вместо всякой одежды одевались в кожи зверей и невыделанные шкуры, вместо оружия употребляли какие-то дубины, пращи, копья, стрелы и луки,— грубо сделанные из дуба и т. под. деревьев и по временам сами собой являющиеяся на горах и в чащах; но впоследствии эти же самые люди стали носить цельные шелковые и протканные золотом одежды. В изнежености и роскоши они простерлись до того, что их прежний образ жизни стал в решительной противоположности с последующим.

6. Между тем турки, жившие по сю сторону Евфрата и арабы, занимавшие Келесирию и Финикию, были немало встревожены зловещим соседством скифов. Поэтому правитель турков 1 отправляет к царю Иоанну полномочных послов для заключения прочных условий. Он боялся, чтобы, увлеченный в битвы со скифами не был поставлен он в не-{39}обходимость озираться назад, на страшных неприятелей римлян; потому что было бы делом решительно превышающим его силы и до очевидности гибельным, если бы он, едва имея возможность противодействовать одним набегам скифов, принужден был разделить свои силы на две части, для одновременных битв и с теми и другими. Этого желал и об этом крепко подумывал и царь, по многим причинам: во-первых, ему самому не только не было удобно и легко, но было очень трудно и тяжело в одно и то же время вести битвы и в Азии и в Европе; во-вторых, турки, находясь в средине, в случае войны со стороны скифов, могли служить для римлян надежнейшим и прочнейшим оплотом, и, принимая на свои плечи общую опасность, могли быть тем же, что выдающиеся камни и скалы, которыми природа ограждает иногда взморье от бушующих волн. По этим-то причинам царь со всею готовностью и большим удовольствием заключил дружеские условия с турками,— и это принесло много пользы римскому государству в тогдашнем его положении. Получив безопасность и отдых от продолжительных войн, римляне обратили свои заботы на собственные приобретения и внутренние дела. Сам царь отрезал себе земли, годной для хлебопашества, и возделывания винограда, столько лишь, сколько считал достаточным для царского стола и сколько внушило ему его доброе, благотворительное сердце (зем-{40}ля назначалась также для пропитания престарелых и убогих и для лечения одержимых всевозможными недугами); вместе с тем он поставил досмотрщиков, хорошо знающих земледелие и возделывание винограда, и каждый год начал откладывать большую и значительную часть урожая. Этого мало; он занялся еще разведением лошадей, коров и овец, также свиней, и ежегодно стал получать от всего этого большой приплод. К тому же он располагал и других, как родственников своих, так и других вельможных лиц, чтобы каждый дома находил у себя все, что нужно, и не имел побуждения налагать корыстолюбивую руку на людей простых и неимущих, и чтобы таким образом римское государство очистилось от неправд. И вот в непродолжительное время закромы у всех переполнились плодами; дороги, улицы, все хлевы, стойла, и загороди наполнились скотом и стадами домашних птиц. На счастье римлян, случился между тем у турков сильный голод и крайний недостаток в продовольствии. Все дороги запрудились этим народом, женщинами, мужчинами, молодыми людьми, шедшими в римскую землю и возвращавшимся назад. Все богатство турков — серебро, золото, ткани, драгоценности, служащие к удовольствию и роскоши, все это в необыкновенном изобилии переходило в руки римлян. Не редкость было видеть, как за небольшую меру пшеницы отдавались большие, деньги. Тогда какая-нибудь птица, бык {41} или козел шли за большую цену. Таким образом в самое короткое время домы римлян наполнились варварским богатством, а тем более денег оказалось, конечно, в царской казне. Коротко сказать: когда ходившие за стадами птиц продали от них яйца, накопленные в течение года; то в короткое время составилось от этой продажи столько денег, что на них устроена была царице корона, украшенная чрезвычайно дорогими каменьями и жемчугом. Царь и называл ее яичною короною, потому именно, что он сделал ее на деньги, вырученные за яйца. Вот одно доказательство его царской и гражданской распорядительности. А вот и другое: заметив, что римляне тратят попусту свое богатство на иностранные ткани, которые в большом разнообразии приготовляют из шелка мастерские вавилонян и ассириян и которые изящно ткут руки итальянцев, он издал постановление — никому из подданных не покупать иностранных материй; — если бы кто не захотел следовать такому постановлению, того вместе и с семейством лишать прав звания и состояния;— довольствоваться же только тем, что производит римская земля и умеют приготовлять руки самих римлян. Вещи необходимые не требуют частой перемены, а вещи излишние могут быть под силу только людям знатным. Поэтому упомянутое постановление и делает им честь, так как ими было придумано. Отсюда произошло то, что вещи излишние по-{42}теряли всю свою цену; пышность в одеждах у римлян вошла в границы, и богатство, как говорят, потекло из дома в дом же. 7. Но нам следует рассказать и о других происшествиях. Случилось, что царица Ирина, по рождении сына Феодора, упала с лошади и долго тащилась по полю. А ехала она с царем и супругом посмотреть на охоту. Повредив себе при этом матку, она больше уже не могла рождать. Как бы то ни было, но оба они прекрасно и достойным образом управляли царством, всеми мерами заботясь о том, чтобы в городах процветали правосудие и законность и вывелись корыстолюбие и хищничество. Оба они создали и храмы, отличающиеся редким изяществом, не жалея издержек на то, чтобы они были и велики и красивы: царь построил один храм в Магнезии, во имя Богоматери, названный Созандрами, другой же в Никее во имя Антония Великого; а царица в главном городе 1 Прусе, лежащем при подошве Олимпа,— во имя Честного Пророка, Предтечи и Крестителя. Приписав к этим церквам многие имения и большие ежегодные доходы, они устроили при них обители для монашествующих и аскетов, полные благодати и духовного веселия. Не довольствуясь и этим, они завели больницы; богадельни и много такого, что ясно показывало в них любовь к Богу. Между тем мера {43} жизни царицы Ирины исполнилась. Царь-супруг ее долго и сильно горевал об этой потере, пока не стал скучать одиночеством и не взял второй супруги. Это была алеманянка Анна, сестра сицилийского короля Манфреда 2, очень молоденькая. Вместе с нею приехала оттуда в качестве ее воспитательницы и наставницы, в числе многих других женщин одна, по имени Маркесина, отличавшаяся особенно красотою лица и силою взгляда, который можно сравнить с сетью, из которой не выпутаешься. Своими любезностями, кокетством, и изяществом манер она мало по малу обратила на себя внимание и царя, и внушила ему такую любовь к себе, что он уже явно стал предпочитать ее царице Анне. Впоследствии его любовь к Маркесине дошла до такого неприличия, что он позволил ей носить знаки царского достоинства. Поэтому женщина эта ничем не уступала Анне и, хотя не одна пользовалась нежностью и расположением от царя и уважением и почетом от подданных, но гораздо больше законной супруги,— разумею царицу Анну. Однакож, как человек умный, царь проводил жизнь не совсем без скорби и смущения, приличных в его положении; нет, он чувствовал уколы, как будто от иглы, от совести, имел в виду раскаяться и просил Бога исправить в нем этот недостаток. Это видно вот из чего. Маркесина, го-{44}ворят, отправилась однажды для поклонения и из любопытства в божественный храм, который построил на свои издержки Влеммид и при нем обитель для святых и боголюбивых мужей. Она приехала с большою пышностью, надменная знаками царского достоинства, в сопровождении большой свиты. Но прежде чем она взошла на паперть, сонм тех божественных мужей, по приказанию настоятеля Влеммида, затворяет двери извнутри храма и заграждает ей вход в него. Это был человек, украшенный многими добродетелями и отлично знакомый с ученостью — и с тою, которую передали потомкам древние греки, и с тою, которою ознаменовали себя к нашей пользе предстоятели и ораторы наших церквей. Божественный этот муж не нашел праведным делом, чтобы эта бесстыдница прошла своими скверными и преступными ногами по священному помосту. Да и что удивительного, если он и прежде неотступно преследовал ее резким словом, и устно и письменно 1? Полагая, что вместе с нею крайне унижено и царское достоинство, она вспыхнула от досады и гнева и дала ему полную свободу,— тем больше, что и льстецы в свою очередь воспламеняли ее. В сильном волнении {45} она входит к царю и всеми средствами возбуждает его к мести, крича, что такое бесчестье простирается и на особу самого царя. И не она одна, а и бывшие при ней льстецы, как бы подбавляя огня к огню и дров к дровам, из своекорыстных видов стараются еще больше разжечь гнев в царе. Но царь, с лицом, покрытым слезами, с глубоким вздохом и с полным сокрушением о своей слабости, помолчав немного, сказал: «зачем вы советуете мне наказать человека праведного? Если бы я жил безукоризненно и целомудренно, то сохранил бы неприкосновенным и царское достоинство и себя. Но так как я сам дал повод бесчестить и себя и свое достоинство, то вот и получаю приличное возмездие, — злые семена приносят свои плоды».

8. Между тем в эти времена Фессалиею, Этолиею и окружными областями управлял Михаил, побочный сын Михаила Ангела, который первый некогда отложился 2. Когда вымер весь его род, вся власть над теми областями перешла к этому побочному Михаилу. У него было три законных сына: Никифор, Иоанн и Михаил, и четвертый побочный, по имени тоже Иоанн. Он имел в виду скоро разделить между ними свою власть. Итак, отправив к царю Иоанну послов, он просил для своего сына Никифора руки дочери сына {46} царя, Феодора Ласкаря, Марии, и получил. Брачные условия и договоры заключены были в присутствии сына Никифора и матери его Феодоры, отправлявшихся лично на восток, частью для того, чтобы посмотреть упомянутую невесту, частью же для скрепления брачных условий. Затем, оставив невесту у ее родных, супруга Михаила, Феодора, с сыном Никифором отправилась в обратный путь, взяв ручательство с сватов царей в том, что брак будет совершен в следующем году. Между тем Михаил вскоре вздумал нарушить заключенные условия и, поднявшись, перешел свою границу с злым умыслом против западных городов, которые были подвластны царям римским. Таким образом оставалось — или царю Иоанну ополчиться на Михаила, или всем западным городам отойти под его власть. С наступлением весны, царь, собрав большое войско, идет на изменника Михаила. О его походе разносится и идет впереди его молва; западные римские города готовятся к упорной и мужественной защите; а дела Михаила подвигаются вперед плохо и расстраиваются. Когда царь достиг Фессалоники и Македонии, в его руки опять легко перешли многие западные города, которые Михаил Ангел без труда взял было и в короткое время покорил своей власти, как то: Кастория, Преспа и немалое число других городов. Видя себя в крайнем положении, Михаил отправляет к царю послов, возобновляет {47} прежние условия и сверх того отдает царю, кроме других крепостей — Приллап, Велес 3 и.... Царь, желая породниться, почтил Михаила и сына его Никифора титулом деспотов, чтобы не возникало больше никакой размолвки между ними, которая могла бы встревожить их и произвесть смуты в делах. Устроив таким образом дела, царь стал готовиться к отъезду, потому что не желал там проводить зимнее время, так как наступала пора Арктура 4. после того как он прожил уже немалое время в Филиппах, ему сделан был донос на Михаила Комнина Палеолога, будто тот замышляет сделаться царем. Были призваны и те, которые первые распустили такой слух,— друзья Михаила и лица посторонние, которые передавали слышанное от других. Но улики оказались слабыми и обвинения ложными, потому ли, что они и действительно были ложны, или по слепому случаю. Царь потребовал {48} однакож от Михаила клятвенного подтверждения, что обвинения ложны и что он никогда не думал о похищении власти,— и затем не только освободил его от взыскания и от всякого подозрения, но и оставил за ним все, чем он был отличен. Поднявшись оттуда, царь переправился чрез Геллеспонт, а войско на зиму распустил по домам. По прибытии его на восток и во время пребывания у Никеи, его постигла страшная болезнь, — не знаю как назвать, — воспалительное состояние мозга, или эпилепсия. Он впадал в какое-то отупение и онемение, которым страдают больные головным мозгом во время встреч небесных светил; тогда воздух, делаясь влажнее и холоднее, производит в них головокружение,— и они никак не могут выносить таких перемен в воздухе. Целых три дня он лишен был голоса и был мертв, если не брать в расчет дыхания, но потом опять по-видимому оправился и освободился от болезни. Искусство врачей не могло однакож прогнать ее совершенно; она как будто лишь притаилась и закралась в него глубже; он то заболевал, то, казалось, опять выздоравливал. Недуг продолжался то большее число дней, то меньшее, то появлялся, то снова оставлял царя, иной раз нападал на него дома, другой — сверх всякого ожидания, в дороге. Нередко царю угрожала опасность упасть с лошади, и его на носилках относили во дворец. Головная боль мучила царя целый год, {49} усиливаясь постоянно, хотя не заметно и мало по малу, пока наконец не преодолела всех усилий врачебного искусства и не разлучила царя с этим миром. Он умер, находясь у Нимфея, и погребен в обители, Созандрах, которую сам же и создал. Ему был шестидесятый год от рождения, когда он умер; а скипетр самодержца принял на двадцать восьмом году. Таким образом одного его царствования прошло тридцать три года, сколько прожил и преемник его, сын Феодор. Он явился на свет в то время, как его отец принял скипетр самодержца.