рефераты конспекты курсовые дипломные лекции шпоры

Реферат Курсовая Конспект

КНИГА ПЯТАЯ.

КНИГА ПЯТАЯ. - раздел История, ИСТОРИКИ 1. Чтобы Наша Речь Шла Связно И Рассказ Не Прерывался От Незнания Того, Что П...

1. Чтобы наша речь шла связно и рассказ не прерывался от незнания того, что прежде следовало узнать, мы считаем необходимым повторить нечто из того, что уже сказано. Выше мы сказали, что Балдуин, избежав угрожавших ему в Константинополе опасностей, отправился в Италию и там, подружив-{116}шись с королем итальянским Карлом, сосватал его дочь 1 за своего сына и обещал дать ей в приданое тот Константинополь, который он потерял, если только Карл будет помогать ему в войне. Такое обещание глубоко запало в сердце Карла; он совершенно оставил думать о чем либо другом, и стал мечтать об одном, — чтобы сделаться владетелем Константинополя, воображая, что это значит овладеть всей монархией Юлия Кесаря и Августа. Это был человек не только предприимчивый, но и умевший весьма легко приводить в исполнение свои предприятия. Коротко сказать — крепостью тела и силою ума он далеко превосходил всех, бывших до него. Озабоченный тем, о чем мы сказали, он надеялся в скором времени достигнуть своей цели. Спешить выполнением такого предприятия побуждали его частью состояние Константинополя, во многих местах разрушенного и требовавшего много времени для своего возобновления и восстановления, частью же находчивость царя и необыкновенная быстрота в делах. Последнее обстоятельство много беспокоило Карла, сильно колебало его надежды и наводило на него большой страх. По этому самому он и спешил низложить царя прежде, чем тот успеет приобресть более силы на суше и на море и будет в состоянии довести его до крайнего положения. И во-первых, нашел нужным. {117} собрав достаточно сильное войско, приказать ему — переправившись через Ионийское море, вторгнуться в римское государство и не прежде оставить дело его порабощения, как покорив и самую его столицу. Потом, снарядив большой флот, он думал противопоставить царю опасность и с другой стороны. Но обманулся в своих расчетах, встретив в царе более сильного соперника. Царь немедленно приложил все свое старание, чтобы предупредить и уничтожить его замыслы. Для этого он со всех сторон укрепил и оградил царствующий город и вывел крепкую стену на внутренней стороне стен, обращенных к морю. Не довольствуясь этим, он посылает большие деньги и разнообразные подарки, чтобы вооружить против Карла соседних с ним королей, именно владетелей Сицилии и Венеции. На этот раз он подражал тому древнему Артаксерксу, который, испугавшись движения Агезилая спартанского, послал много денег фивянцу Эпаминонду, Пелопиду и другим лицам, которые имели вес в Элладе, чтобы вооружить их против Агезилая. И, прежде чем тот поразил его, он своими мудрыми распоряженьями сам успел поразить. Впрочем Карл хотя и встречал такой отпор от царя, хотя и был еще издали отражаем им, но еще не успокаивался, надеясь на силу своего войска и множество денег. Царь, вынужденный такими обстоятельствами, которые могли довести до отчаянья, отправляет послов {118} и к папе с предложеньем соглашения и соединения Церквей, т. е. старого и нового Рима, если только он воспрепятствует походу Карла.

2. Папа охотно принимает посольство и обещает легко устроить все, по желанию царя. Вместе с этим он немедленно присоединяет к царским послам своих, чтобы они открыли единение между Церквами. Они прибыли и единение состоялось на следующих трех условиях. По первому — на священных песнопеньях дважды поминать папу, наряду с прочими четырьмя патриархами. По второму — признать апелляцию, то есть, дозволить всякому желающему обращаться к судилищу старого Рима, как к высшему и совершеннейшему. По третьему — первенствовать папе во всем. Что же касается до прибавленья, какое они с недавнего времени допускают в священном символе, или до другого какого-либо пункта, об этом спора никакого не было поднято; такие вопросы совершенно оставлены в покое. Между тем патриарх Иосиф, не принимая такого единения, уступает свой престол, кому угодно, и, вскоре удалившись из столицы, поселяется в монастыре 1 Архистратига, у Босфора, чтобы там провести остаток дней своих спокойно и в священном безмолвии. После сего понятно, почему и все вообще духовенство не хотело успокоиться и старалось отшатнуть народ от царя, говоря, что наступи-{119}ло время мученичества и победных венцов. Отсюда произошли большие смуты, и дела доходили до крайнего положения. Царю настояла необходимость, оставив внешние дела, сосредоточить все свое внимание на внутренних. Он не мог не видеть, что внутренние опасности важнее внешних. Немало было и из знатных людей, которые весьма крепко держались своего убеждения, противоречившего царским приказаниям. Поставленный в такое затруднительное положение, царь решил идти одной какой-нибудь дорогой из двух, если уже крайняя необходимость не допускает другого исхода, т. е. или всех согласить с собой, или всех признать за врагов. Итак сначала он пытался вкрадчивыми словами и ласками заманить и завлечь умы, несогласные с ним, говоря, что это — дело благоразумия, а не желания новизны. А быть благоразумным значит принимать меры против бедствий прежде, нежели они наступили; и странно было бы отвергать какое-либо нововведение, если оно предотвращает большие опасности. Если, прибавлял он, придут неприятели, то для Константинополя, еще во многих местах разрушенного и еще возобновляемого, или, если можно так выразиться, мало по малу воскресающего из мертвых, настанут бедствия более тяжкие, чем минувшие; неприятели сделаются господами не только храмов, но и решительно всего, — наших детей, жен и имуществ; а сами господа, быв ограблены, сделаются из свободных {120} рабами не только по телу, но и по душе, и, уступая силе необходимости, станут выполнять волю врагов. Дело дойдет до того, что некому будет уже отстаивать отечественные обычаи и законоположения, равно как священные правила и догматы, но все легко извратится и уничтожится. Предвидя это, я и становлюсь покорным исполнителем того, чего требует благоразумие. А благоразумие требует того, чтобы в крайности предпочитать меньшее зло большему и большую выгоду меньшей. Говоря так, царь одних убедил, других нет. Почему, оставив убеждение, он пошел другим путем — насильем. По воле царя, оно употреблено было во многих и разнообразных видах; лишение состояния, ссылка, тюрьма, ослепление, плети, отсеченье рук,— вообще употреблено было все, чрез что только узнают мужественен ли кто, или малодушен. У которых ревность была разумная (а таких было немного), те, высказав твердое и решительное сопротивление, охотно вынесли и вытерпели все, чем только поражала их рука царя. Большая же часть,— люди не имеющие здравого смысла, чернь и торговый люд, всегда испытывающие радость при таких новостях, рисуясь своими плащами, рассеялись везде по вселенной, где только надеялись найти христиан,— я разумею, по Пелопонесу, Ахайе, Фессалонике, Колхиде и вообще по тем местам, куда не простиралась власть царя. Рассеянные и блуждающие, они переходят с {121} места на место, не желая сохранять мира ни с католиками, ни между собою. Приняв на себя разные названия, одни говорили, что держатся патриарха Арсения и следуют его учению, другие — Иосифа, некоторые же говорили еще иначе. Так в течение некоторого времени обольщались и обманщики и обманутые. Были даже такие, которые по городам и селам провозглашали предсказания, как бы только что удостоенные откровения свыше. Это делали они для наполнения своих карманов и кошельков, и потому упорно оставались при своем образе жизни, даже после церковного вразумления. В это время был хартофилаксом 1 великой церкви некто, по имени Векк,— человек умный, питомец красноречия и науки, наделенный такими дарами природы, какими — никто из его современников. Ростом, приятным и важным лицом, свободною и плавною речью, гибким и в высшей степени находчивым умом,— всем этим природа щедро наделила его, как бы для того, чтобы имя его с уважением произносили цари, правители и все ученые. Он мужественно сопротивлялся царскому решению. Царь всячески старался и {122} своими соображениями и логическими доводами тогдашних ученых убедить его — согласиться с решением. Но тот силою своего ума и слова совершенно спутал всех и их возражения распустил, точно Пенелопину ткань. Правда хотя греческою ученостью некоторые превосходили его, но по гибкости ума, по оборотливости языка и знанию церковных догматов, все перед ним казались детьми. Обманувшись в своих надеждах и на этот раз, царь избрал другой путь. Схватив Векка и с ним почти всю родню, он бросает их в ужаснейшие темницы. После того царю пришло на мысль, что лет 25 тому назад, в царствование Иоанна Дуки, был латинянами поднят такой же вопрос, и что живший в то время Никифор Влеммид, человек ученый и знаток св. Писания, начал было на досуге собирать свидетельства св. книг, по-видимому, подкрепляющие латинское учение, и писать на эту тему. Правда, он писал тайно, потому что большею частью не разделяли его мнения, но все же писал. Нашедши то, что было написано им, царь посылает Векку. Тот, прочитав написанное со всею внимательностью, потребовал творений св. отцов, из которых Влеммид приводил свидетельства. Получив их от царя, он охотно принял на себя труд — внимательно прочитать их, разобрать и проверить. Таким образом в непродолжительное время он набрал такую вереницу свидетельств, что из них могли соста-{123}виться целые книги. И вот тот, кто прежде был обоюдуострым мечом против латинян, теперь, обратившись в противную сторону, им же доставляет победу. Потому-то он взошел и на патриаршеский престол, и, стал для царя всем — и языком, и рукою, и тростью скорописца. Он говорил, писал, излагал догматы. Сотрудниками и помощниками у него были придворные архидиаконы, Мелитиниот и Метохит, и еще Георгий Кипрянин. Однакож с папистами никто не служил, ни сам патриарх, ни другой кто; однажды только некоторые из Фрериев 2 получили позволение отслужить литургию во Влахернском храме, для рукоположения кого-то из своих. Но обратимся к тому, о чем предположили сказать.

3. У царя была сестра, по имени Евлогия, у которой было много дочерей; одну из них Анну она выдала замуж за Никифора, владетеля Этолии, другую, Марию, за Константина, владетеля Загоры 3, когда прежние жены их умерли. Что эти последние были между собою сестры и дочери царя Феодора Ласкаря, об этом мы сказали прежде. Между тем в эти времена входит в силу один болгарин, пастушеского рода, но человек хитрый и чрез-{124}вычайно изобретательный, по имени Лаханá. Привлекши к себе множество людей простых и буйных, он проводил разбойническую жизнь, чрез что в короткое время составил большое богатство и значительное войско. Его частые набеги и убытки, которые он причинял, вывели Константина из терпения, и он решил, собрав свои войска, выйти на него и поразить его во что бы то ни стало. Он находил унизительным для себя, чтобы человек ничего незначущий, в короткое время собрав большое войско, не только причинял часто большие бедствия болгарам, но грозил большою опасностью и всему их царству. Приготовившись, он выступает; но проигрывает сражение и лишается не только царства, а и самой жизни. Лахана же, сверх всякого чаянья, делается не только обладателем царства, но и вторым супругом жены Константина. С окончанием зимы и наступлением весны, он подумывал отправиться на пограничные римские села и городки, чтобы, ослабив их, самому сделаться сильнее. Весть об этом царь принял не так, чтобы не обратить на нее внимания и отнестись к ней с презрением; нет, он сильно озаботился ею и встревожился. Он боялся не только за настоящее время, но и за будущее, предвидя завоевательные замыслы Лаханы, и говорил: «мало по малу он войдет в такую большую силу, что и самим римлянам будет трудно его одолеть. Тем, которые, хотят жить спокойно, должно предупреж-{125}дать и предотвращать опасности; должно теперь же с корнем вырвать растение, только что начинающее расти, а не медлить мщением за злые дела, и не дожидаться, пока оно будет соединено с опасностью, если можно отомстить теперь же без всякой опасности. Мы выше сказали, что потомок Асана, Миц, проживавший около Трои по указанным причинам, там и умер. Он оставил по себе сына, Иоанна Асана. Его-то призывает теперь царь, как имеющего на болгарский престол полное право, по преемству от предков, и, женив его на своей дочери Ирине, посылает его с большим войском для освобождения болгарского царства от тирании Лаханы, и вместе для получения болгарского скипетра, принадлежащего ему, как законному наследнику. Между тем Лахана, отправившийся тогда в Скифию в видах упрочения своей власти, по тайным проискам царя, платится там за свои дела своею кровью. А Асан без всякого труда получает царство, потому что болгаре принимают его охотно. Затем изгоняется оттуда и Мария, племянница царя по сестре, с сыном Михаилом, родившимся от Константина, и является в Константинополь. Но за большими радостями обыкновенно следуют большие горести, которые точно какие-нибудь вражеские мечи нарушают покой; не обошлось без того и здесь. Был в то время между болгарами некто человек благородный, весьма умный и известный между соотечественниками {126} своею ловкостью в делах, по имени, Тертер. Асан, желая его приблизить к себе и вместе упрочить за собою безопасность, выдал за него свою сестру, а первую его супругу удалил и отослал вместе с детьми в Никею. Затем почтил его и достоинством деспота. Но тот недолго оставался верен тому, кто удостоил его такого расположения. Познакомившись с величайшею простотою и недальновидностью Асана, он в короткое время сумел привлечь к себе умы всего войска и немалое число знатных лиц. Он намеревался уже умертвить Асана, чтобы сделаться обладателем царства. Но Асан, узнав об этом, убегает с своею женою к своему тестю царю и, тайно забрав с собою все, что было лучшего между сокровищами Болгарии, является в Византию, где и проводит остальное время жизни. А Тертер, не встречая себе ни в ком сопротивления, берет в свои руки власть над царством болгарским. Так-то.

4. Я слыхал от многих древних мудрецов, что гораздо труднее вести себя умеренно и благоразумно в счастии, чем в несчастии; а теперь знаю это по опыту, и удивляюсь. Вот, например, генуэзцы, жившие насупротив Византии, отуманившись выгодами свободной от пошлин торговли и забывшись, начали посматривать на римлян свысока и выражать им презрение, как людям, более слабым. Однажды один из генуэзцев затеял с римлянином спор о нескольких {127} овощах и, находя, что мечом скорее можно порешить дело, чем языком, в одну минуту лишил человека жизни. Услышав об этом деле, царь посмотрел на него не как на простое убийство одного человека, но вспылил и взволновался так, как бы разрушен был целый город и было оскорблено царское величество. Тотчас же он окружил войсками все домы генуэзцев, ибо у них не было еще стен и такого города, который мог бы во всякое время, противостоять столице. Быть может, их решительно всех постигла бы тогда гибель, если бы, приняв на себя жалостный вид и наложив сами на себя пеню, не позаботились они нимало не медля припасть к ногам царя, с мольбами о прощении. Это было для них первым уроком заботливости о подданных и решительности царя. А вот и второй урок, поважнее: некоторые; из их племени построили две трииры, чтобы заниматься морским разбоем, и, тайно прошедши византийский пролив, вышли было в Евксинский Понт, не отдав царю чести по принятому обычаю. Царь нашел нужным не оставить и этот поступок без наказания. Взяв значительное число триир и один большой корабль, он становится у замка Иepa 1 (это место называется Устьем Понта, где по словам {128} греков, были некогда Кианеи 2 и Плаикты) в ожидании появления пиратов, чтоб эти дерзкие и негодные люди не ускользнули невредимо. Это не утаилось от них, и для своего спасенья они придумали такое средство. Все свое богатство, добытое разбоем, они складывают как будто купеческий товар на огромный корабль, снабжают его всевозможными орудиями обороны и выжидают времени, когда сильнее начнут дуть северные ветры, чтобы, снявшись с якорей, пуститься в море и, силою открыв себе дорогу между теми, которые сторожили их в устье, благополучно совершить плаванье. В скором времени сверху понесся сильный борей, и на море вдалеке показался пиратский корабль, окаймленный множеством вооруженных людей, словно город, скользящий по волнам, или лучше птица, летящая над волнами. Царские трииры стояли уже наготове. Впрочем как он, так и большой корабль, подняв реи, еще не распускал парусов, а стоял спокойно. Когда же неприятельский корабль приблизился, то и царский распустил свои паруса и начал тревожить тот то с боков, то с кормы, преследуя упорно, бросаясь и будучи отбрасываем, и производя сражение, так сказать, на воздухе и на лету. Легко было заметить на одном и том же месте битвы разнообразные виды сражавшихся между собою воинов. Одни с палуб повер-{129}гали стоявших на палубах; другие с деревянных башен поражали стоявших на деревянных башнях; третьи с высоты самых верхних парусов стреляли в находившихся на такой же высоте. С той и другой стороны бросали булыжник и стрелы; когда же очень близко подходили друг к другу, то брались за секиры и другое оружие. А трииры, плывшие не в очень близком расстоянии, употребляли в дело только стрелы, которыми можно попадать в цель издалека. Таким образом большую часть дня и та и другая сторона крепко боролась, подвигаясь от устья проливом. Сначала перевес, казалось, был на стороне латинян; но потом ветер встретил себе препятствие в парусах царского корабля, который непрерывно и ровно плыл вперед, поддуваемый с кормы и с боку, и стал дуть в паруса неприятельские тише, сообщая неприятельскому кораблю движение не очень сильное и равномерное. А что еще больше послужило к несчастью латинян, так это то, что один из них, который был отважнее других, бросившись на корабль римский, рассек на нем острою секирою самые важные канаты. От этого мачта, упав на самую средину латинского корабля, в одно мгновение сделала большое число воинов неспособными к сраженью. После этого уже и трииры бесстрашно окружили корабль, и на близком расстоянии стали поражать его сильнее. Вот уже один римлянин впрыгнул и внутрь неприятельского корабля, {130} за ним другой, за другим третий, четвертый и т. д., пока не овладели кораблем окончательно, после чего вывели оттуда тех из неприятелей, которые были еще живы, — одних раненными, а других связанными. Это был второй урок заботливости царя о подданных и решительности. Он привел латинян в величайший страх и заставил на долгое время отложить дерзость, бросить неуместную спесь и вести себя скромнее.

5. Теперь я возвращаюсь к прерванному рассказу. Султан Азатин, хотя и убежал, как сказано, из города Эна вместе с своим сыном Меликом и перебрался за Истр, но его желанию не суждено было исполниться; тому неожиданно помешала его смерть. Мелик же, прожив там некоторое время, как пришлец, которому жить там было не слишком приятно, пробрался чрез Понт к скифам в Азию и, нашедши случай, потребовал себе власти над турками, как отцовского наследства. И одни из сатрапов согласились признать его своим властелином, а другие медлили. Некто же, по имени Амурий, собрав не малое, но большое число разбойнического люда, открыл против него войну и, обратив его в решительное бегство, преследовал до самого моря. Мелик спасся бегством в понтийской Ираклии. С наступленьем же весны он решился отправиться к царю, проживавшему у Нимфея. Однакож, и отправившись, он не явился туда, но поворотил на другую {131} дорогу и опять явился к туркам, с требованьем отцовской власти. Затем в скором времени и он умер, будучи тайно убит заговорщиками. Когда турецкое царство так растлело и его дела из счастливого и блестящего положения дошли до крайней неурядицы; то не только сатрапы и люди, отличавшиеся родом и заслугами, раздробили между собою царство на множество участков, но еще многие из людей незнатных и неизвестных, окружив себя всяким сбродом, взялись за разбой, не имея при себе ничего, кроме лука и колчана. Укрываясь в разных ущельях, они часто производили неожиданные набеги и сильно тревожили пограничные римские села и города. Случилось же так, что незадолго пред тем стража, стоявшая в расположенных на горах замках, оставила их, не получая ежегодного жалованья из царской казны. Сначала это казалось делом нестоющим внимания, а после сделалось для римлян причиною бедствий и принесло большие несчастья. Турки, наделавшие у себя множество сатрапий, будучи преследуемы скифами, в свою очередь преследовали римлян. И чем слабее становились сравнительно с скифами, тем мужественнее делались пред римлянами, так что нападение скифов было для них причиною не несчастья, а напротив большого благополучия. Много раз они разливались из Пафлагонии и Памфилии и опустошали римскую землю. Битвы происходили постоянно; но одна из них была особенно {132} жестока и послужила для римлян началом всевозможных бед. Когда турки собрали около Пафлагонии большие войска, царь решился послать туда большую и соответственную силу, чтобы их быстрому движению, по возможности, дать отпор и чтобы они, как бы разметав ворота, не разлились потом с полным бесстрашием и по остальной стране. Итак, он послал туда достаточное количество войска, но военачальники своим неблагоразумием сгубили его. Турки, намереваясь на следующий день дать сраженье, провели всю ночь без сна и еще до рассвета разместили немалое число засад на восточном берегу ближайшей реки. Потом перешли реку и выстроились. Когда же настало время, вступили в бой. Сначала они едва было выдержали напор римлян, однакож оправились и устояли, ведя битву не однообразно, но по своему обычаю — на разные лады. Они то прикидываются бегущими, то живо оборачиваются назад, и так — постоянно, чтобы спутать строй неприятельских войск сбить их с надлежащей точки опоры, а потом, напав на расстроенные ряды, уже легко обратить их в бегство. Впрочем эти обычные их приемы не удались, потому что римляне были прекрасно защищены и вооружены. Потеряв очень многих из своего войска, они бросились без оглядки к реке. Римское войско преследовало их (о! если бы этого не было!) неотступно, хотя более рассудительные военачальники, не переставая, кричали и оста-{133}навливали преследовавших, находя бегство врагов подозрительным и умышленным. Но, верно, этому сраженью надлежало сделаться началом дальнейших поражений римлян, по воле Промысла, в меру наказывающего за бесчисленные согрешенья. Римляне, переправившись чрез реку, и там преследовали турков, которые, переправившись, побежали медленнее,— пока неожиданно и сверх всякого чаянья не попали на засады и пока, изнуренные преследованьем и зноем, не натолкнулись на людей бодрых и с свежими силами. Здесь, быв окружены с одной стороны тысячами войска, а с другой рекою, исключая немногих, все они были изрублены, не будучи в состоянии сделать что-нибудь достойное рассказа и упоминания. С сих пор точно отворились ворота, и неприятели, не встречая нигде препятствия или сопротивления, начали сплошь опустошать и жечь римскую землю, пока не спустились до реки Сангария. Царь, видя себя в таком отчаянном положени, укрепил реку Сангарий частыми крепостями, чтобы, перешедши и ее, не завладели они и Вифиниею. Отвлекать же другие римские войска от их занятий нашел неудобным. Войска фракийские были заняты битвами с болгарами,— македонские сдерживали движения в Фессалии и Иллирии, находившиеся в нижней Азии (которая граничит с Фригиею и Ликиею и омывается водами Меандра) имели назначенье давать отпор разбойническим нападениям там и сям бро-{134}дивших турков. Уничтожить же флот и высадить морское войско на сушу казалось ему делом самым безрассудным; тогда бы немедленно нарушилась тишина и на море, и настали бы бури и непогоды страшнее тех, которые были в Азии. Поэтому царь приказывает каждому войску оставаться на своем месте для отражения неприятелей, предпочитая верное обеспечение того, что было в настоящем, успеху опасного предприятия в неверном будущем. После того как варвары безбоязненно засели в наших горных замках в Азии и всю отнятую землю разделили на сатрапии, их владычество распространилось от моря Понтийского и Галатийского до моря находящегося около Ликии и Карии и до реки Евримедонта. Кто будет в силах составить слово, более обширное, чем Илиада, для достойного повествования о тех бедствиях, которые они наносили римлянам постоянно, днем и ночью, так что чем более ослабевали римляне, тем более усиливались варвары! Все представить вкоротке и как бы в оглавлении было бы делом, превышающим силу мысли и языка; да в таком случае отнюдь не почувствовалось бы то, что достойно слез. А обо всем рассказывать обстоятельно не возможно ни нам, ни другому кому, у кого есть нежное и чувствительное сердце; потому что тогда пришлось бы постоянно обливаться слезами, и другому показалось бы, что мы не историю пишем, а тянем жалобную песню. Итак, мы будем не {135} обо всем рассказывать, как не все и опускать, но отделяя из многого немногое, и то кстати и к случаю. Во время первого своего нашествия, варвары, захватив несчетное множество мужчин и женщин со всем, что носят на себе отлично вооруженные люди, поделили их между собою, как добычу. В этой добыче находились между прочим две сестры, молодые девицы. Видя, что должны будут расстаться, так как достались не одному господину, они стали одна против другой и зарыдали так, как едва ли рыдали троянская Экава, вечно плачущая Ниова и все те, о которых рассказывают нам трагичесие писатели. Они с горечью били себя в грудь, ногтями открывали на себе струи крови, в отчаяньи издавали раздирающие душу вопли, наконец, крепко обнявшись, от глубокого горя тотчас умерли, как будто сама природа не хотела допустить, чтобы их тела разлучились прежде душ. Около этого времени сын царя, Андроник, отправившись по отцовскому приказанью, восстановил город, с давних пор находившийся в развалинах по ту сторону реки Меандра, так называемый Траллы, чтобы он был на будущее время обороною ближайших мест, в случае набега неприятелей. Но не прошло еще четырех лет, после его возобновления, как турки окружили его и продолжительною осадою довели находившихся внутри его до того, что они, несмотря на свое число, простиравшееся до двадцати тысяч, что-{136}бы не умереть от жажды и голода, сдались неприятелям. Отведенные в плен, они завидовали участи умерших, которые однажды навсегда освободились от рабства и тяжких трудов. Но вот чего я едва не опустил. Когда возобновляли город, нашли камень, с давних пор зарытый там; на нем было написано такое предсказанье: «красота города Тралл со временем померкнет; от него впоследствии останется самая незначительная часть, которой притом будет угрожать народ, не имеющий правителя, но никогда он не будет взят; будет же восстановлен одним могущественным мужем, которого имя происходить от победы: он со славою проживет восемь девятериц солнечных кругов, и в течении трех седмериц возвеличит город Аттала, которому подчинятся западные города и пред которым преклонятся по-детски непреклонные». Многие находили, что это предсказанье не древнего, а позднейшего происхождения. Но были и такие, которые считали его подлинным и истинным, и потому предсказывали царю многие лета; они не ограничивались одною восмеричною девятерицею, которая составляет семьдесят два года, но к ней прибавляли еще три седмерицы, так что всего выходило девяносто три года. Но так как вообще предсказанья трудно понимать, потому что они темны и допускают много толкований и догадок, до самого своего исполнения; то и это предсказанье удерживало в заблуждении многих и {137} самого царя Андроника до самой его кончины, о чем будет сказано. После же его смерти предсказанье объяснилось само собою. Семьдесят два года жизни царь Андроник прожил на царском престоле, да еще в монастыре около двух лет. А слова — «в течение трех седмериц» относили к тому, что истекал уже двадцать первый год с тех пор, как он восстановил и украсил город. Первым основателем города был некто Аттал, знатный выходец из Трои, построивший его в память этой древней Трои, после того как она была взята. Если разложить названье — Траллы, то выйдет Τρόια λλη, т. е. другая Троя. Но о жизни и кончине царя Андроника скажем обстоятельно после, в своем месте. А теперь с своим повествованьем возвращаемся на прежнюю дорогу.

6. Мы сказали выше, что король Италии, Карл, был человек способный на великие дела, необычайно изобретательный и находчивый как в составлении планов, так и в их выполнении. Но у него был соперник еще более сильный — царь, который, можно сказать, стоял на более возвышенном месте. Отсюда ни этот не позволял тому выполнить замыслы против римлян, ни тот не позволял царю выполнить замыслы против латинян. Долгое время силы их оставались в равновесии, так что об этих мудрейших людях с одинаковым расположеньем как к тому, так и к другому начали говорить: {138} если бы тогда римским государством не управлял такой царь, то оно легко подпало бы под власть короля Италии, Карла, и опять: если бы тогда делами итальянцев не заведывал такой король, то государство итальянское в свою очередь легко подпало бы под власть царя. А я только дивлюсь неисследимому Промыслу Божию, который даже крайности сводит к одному концу. Когда Он хочет, чтобы обе враждующие державы оставались независимыми и чтобы одна не усиливалась насчет другой; то равно промышляет о той и о другой. Для этого Он или находит и поставляет над ними правителей мудрых и ревностных, чтобы их порывы, взаимно встречаясь, сдерживались и теряли свою силу, и чтобы таким образом сохранялось спокойствие как там, так и здесь. Или же — обоих правителей недалеких по уму и слабых, чтобы ни один из них не мог восстать на другого, ни перейти за положенную черту, либо смешать старинные границы владений. Таким образом из двух крайностей Он созидает одно — безопасность. Вот и здесь: Карл во все время своей жизни постоянно строил замыслы и завоевательные планы против римлян, но постоянно оставался без успеха, встречая себе отпор в мудрых распоряжениях и мерах царя. Я в свое время обстоятельно рассказывал о других делах Карла, а теперь намерен рассказать о последнем. Карл постоянно томился замыслом против царя и только ждал слу-{139}чая привести его в исполнение. И вот, увидав, что здесь против царя восстал правитель Фессалии, Иоанн Севастократор, а там поднялись иллирийцы, нашел это время самым удобным для нападения с суши и с моря на римское государство, подвергшееся таким смутам, и для осуществления своей давней мечты. Он собирает большие морские силы, еще больше собирает сухопутного войска, над которым поставляет начальником человека храброго, по имени Росонсула. Тот берет сухопутные войска и переправляется через Ионийское море, расчитывая наверное, что, взяв крепость Белград и важнейшие крепости в Македонии, он потом безнаказанно пройдет до самой Византии, и что, конечно, не найдется никого, кто бы, встретившись с таким огромным и так надежно вооруженным войском, благополучно отделался от него. Узнав об этом, царь не думал медлить, но решил употребить в дело и оружие, и деньги, и все меры, какие могла внушить ему его мудрость. Отсюда можно видеть, насколько сильнее мудрость оружия, и находчивость мириад войска. Сперва он употребил в дело огромные деньги, при посредстве которых вооружил против Карла сицилийского короля, Фридриха, чтобы по крайней мере помешать отплытию морских сил Карла и озаботить его делами под рукою, вместо дел вдали. Царь находил эту меру чрезвычайно важною и больше всего расcчитывал {140} на нее. Итак находчивость царя изменила назначенье морских сил Карла, возбудив вблизи их войну. После того, объявив, чтобы совершались молебствия по всем церквам, он посылает находившееся тогда у римлян войско против Росонсула. Впрочем хотя оно и отправилось в поход, но царь не находил удобным и совершенно безопасным вести открытую войну против неприятелей,— потому что они были весьма многочисленны, надежно вооружены и прекрасно защищены, — но решил засадами, нечаянными нападеньями и стрельбой издали раздражать гордость и спесь их, чтобы вызвать с их стороны нестройное движение. У итальянцев испокон века так ведется: если они вступают в битву в порядке, то представляют из себя крепкую и несокрушимую стену; если же хотя немного нарушат обычный строй, то неприятели без всякого труда забирают и уводят их в плен. И не раз врожденная спесь и глупая гордость сильно вредили им, когда они не своевременно выходили из себя. Зная об этом издавна, римское войско прибегало к разным хитростям и уловкам: оно то из засад нападало на лошаков подвозивших хлеб и забирало находившееся при них продовольствие; то с возвышенностей стреляло в неприятелей выходивших за водой. Перенести немедленно свой лагерь из-под Белграда в более безопасное место, Росонсул находил унизительным для своей гордости и {141} крайне постыдным для себя — «долго биться и ничего не добиться». Раздраженный, он выходит с небольшим числом войска против тех, которые стреляли в черпавших воду. Наши, увидев это, спустились вниз, отважно окружили неприятелей, положили стрелами на месте их лошадей, а самих их всех отвели живыми в римский лагерь. Это привело латинян в крайнее смятение и тревогу, а римлян побудило немедленно же воспользоваться их замешательством и напасть на них. Таким образом римляне легко и без больших трудов восторжествовали над латинянами, и сверх всякого чаянья одержали над ними блистательнейшую победу. Таким образом Карл был побежден царем вместо одной легкой и удобной войны, затеянной им на суше и на море, он сверх чаянья нашелся вынужденным вести две; одно войско, перебравшееся за Ионийское море, он потерял решительно все, а другое, сражавшееся с сицилийцами, хотя потерял не все, зато лишился сына. Глубоко поражали его сердце стрелы скорби; горе делало для него самую жизнь в тягость. Спустя немного времени он умер, не будучи в силах далее выносить столько ничем не вознаградимых потерь.

7. Но чего я едва было не опустил, — Иоанн 1, внук упомянутого Алексея, завладев-{142}шего, по взятии Константинополя, землею колхов и лазов, получив от царя письменную клятву, прибыл в столицу и женился на дочери царя Евдокии. Погостив немного времени в столице, он вместе с своей супругой Евдокией возвратился в свое царство, которого столицею был Трапезунт. Здесь,— не прошло еще года, — родился у него от Евдокии сын, младший Алексей Комнин; он впоследствии и сделался преемником своего отца, о чем будет сказано. Во время такого положения дел, правитель Фессалии, Иоанн Севастократор, снова начал нарушать условия. Это и огорчило и сильно раздражило царя; потому что наконец угасла и умерла в нем всякая надежда на соблюдение дружественных отношений к Иоанну. Да и можно ли было царю питать еще какую-либо надежду, когда условия с Иоанном постоянно то нарушались им, то возобновлялись,— и в первом случае чрезвычайно скоро и легко, а в последнем не вдруг и с большими усилиями? Поэтому он, не желая и думать о каких-либо новых условиях, отправил послов к скифу Ноге, который имел местопребывание по ту сторону Истра. У него с царем вследствие родственных связей была крепкая дружба. Незадолго пред тем он вступил в брак с побочной дочерью царя, Ириной; потому-то и был в дружбе с царем. Получив от него четыре тысячи отборных скифов и прибавив к ним некоторую часть римского войска, царь хотел было послать их {143} против фессалийца севастократора Иоанна с тем, чтоб и погубить его самого и истребить все молодое поколение, на которое смело можно было положиться во время войны и которое составляло цвет фессалийского населения. Но прежде чем он успел выполнить свое намеренье, внезапно его постигла смерть и помешала успеху его планов. В то время, когда он находился неподалеку от Лисимахии, у села лежащего между Пахомием и Аллагою (это — название местностей) и там производил смотр скифскому войску и когда, поставив над ним из римлян вождей, давал им приказанья о том, что следовало делать,— в это самое время он почувствовал сильнейшую болезнь в сердце, которая предвещала скорую смерть, совершенно сбивала с толку и путала врачей и уничтожала все пособия их искусства. Страшась смерти, он, говорят, спросил бывших при нем, как называется эта местность, и, услыхав названья Пахомия и Аллаги, с глубоким вздохом сказал: «ну, друзья, наступил для меня последний конец; приходится расстаться с жизнью». При этом, говорят, много упрекал себя за то, что некогда лишил зрения одного почтенного мужа Пахомия, потому только, что в народе ходил такой оракул о царе: «под конец жизни примет тебя Пахомий». Введенный тем в заблужденье и ревниво любя царскую власть, он поспешил лишить Пахомия возможности царствовать. Может быть, кто-нибудь недоумевает, {144} откуда берутся и как появляются оракулы, которые ходят между людьми, а также почему они, непременно заключая в себе указанье на будущее, изображают его в чертах, чрезвычайно загадочных. Кто был их составителем и кто передал их последующему времени, об этом мы не находим ничего ни у историков, ни у других писателей. Все они замечают только, что в то или другое время, тот или другой оракул ходил в народе и впоследствии оправдался тем или другим событием. А кому обязан своим происхожденьем каждый из них, этого решительно никто не может сказать и объяснить, если только не захочет солгать. По мнению некоторых, какие-то служебные силы, одни добрые, другие напротив злые, обтекают воздух и землю, присматриваясь к тому, что происходит здесь, и, получив свыше знанье о будущих событиях, передают его людям, то в сновиденьях, то при помощи звезд, то с какого-нибудь делфийского треножника, то при посредстве внутренностей жертвенных животных, а иногда,— чтоб не распространяться много, — посредством голоса, сначала неопределенно раздающегося в воздухе, а потом раздельно в ушах каждого; этот-то голос древние мудрецы и называли божественным. Часто случалось также, что на скалах или стенах находили письмена, без всякого указанья на того, кто их написал. Но все оракулы даются не иначе, как загадочно и не совсем ясно, чтобы, подобно {145} царским украшеньям, оставались священными и недоступными для толпы. Известно: к чему открыт доступ всякому, то мало ценят и уважают. Нельзя однакож сказать, чтоб польза от оракулов была совершенно пустая и ничтожная, если рассматривать их не поверхностно, а с должным вниманьем. Для одних они служат наказаньем, для других благодеянием. По поводу их, одни, заранее предусмотрев и приняв умные меры, или смягчали грозившие им бедствия или даже совсем отклоняли их от себя, умилостивив Бога исправленьем своей жизни. Но для людей малодушных ожиданье грядущих бедствий становится сущим наказаньем. Они заранее страдают от того, от чего должны еще пострадать, и это по устроенью Промысла, чтобы сильнее наказать их за то, в чем они согрешили. Если же некоторые оракулы и оказываются ложными, и полагающиеся на них обманываются (их содержанье для одних бывает тягостно, для других приятно; так разрушенье Крезова царства лидян и Креза повергло в скорбь, а Кира и персов обрадовало), если, говорю, они, по-видимому, лгут, то это происходит не от свойства самих оракулов, а от того, что нетерпеливые люди, не соблюдая хладнокровия и не дожидаясь времени, забегают слишком вперед и объясняют те или другие изреченья в свою пользу. Но нужно смотреть, чтобы не было людей издевающихся над теми, которые пользуются {146} оракулами, сочиняющих свои стихи по образцу оракулов и потом тайком распространяющих их в народе, чтобы лживостью последних подорвать доверие и к первым. А это дозволяли себе многие, как известно, и в наше время. Но я возвращаюсь к рассказу. В том месте, о котором мы сказали, царь сверх всякого чаянья скончался, в 6691 (1283) году от создания мира, на пятьдесят восьмом году от рожденья. Присутствовавший здесь его сын, царь Андроник, не только не почтил своего отца приличным царю погребеньем, но не удостоил и того, какое предоставляют ремесленникам или земледельцам. Он только приказал, чтобы несколько человек, отнесши тело ночью подальше от лагеря, зарыли его глубже в землю1; он позаботился только, чтобы тело царя не досталось на растерзанье зверям. Тому причиной было уклоненье Михаила от учения православной Церкви, которое, как мы выше сказали, он допустил в своей жизни. Между тем сын тайно гнушался этого всей душой, как после скажем обстоятельнее. Он впрочем питал такое отвраще-{147}ние не к отцу, а к поступку отца, и сыновнею преданностью, почтением и должным уваженьем к отцу превзошел всех сыновей, которые когда-либо заслужили отцовскую любовь к себе. Такой-то конец постиг царя Михаила Палеолога. С природною красотою лица он соединял в себе сановитость и повелительный вид, крепость телосложения и опытность в воинских делах, приобретенную в течение долгого времени. Будучи необыкновенно силен умом и словом, он в то же время был необыкновенно скор на деле. В начале царствования он отличался особенно щедростью, для того, думаю, чтобы снискать себе расположенье подданных. Впоследствии же сделался бережливее, так как всюду вспыхивавшие войны неотступно и со всею настойчивостью требовали огромных издержек. Совесть, как говорят некоторые, постоянно нарушала его покой и тревожила его душу за нововведенье в вере, на которое он решился, чтоб только передать своим детям престол,— тем детям, которые, как и следовало, отказали ему даже в почестях царского погребения, предпочитая законоположения Церкви любви к отцу. По моему мнению, тот умно и рассудительно ведет свои дела, кто имеет в виду прежде всего свою душу, а потом уже детей и родных. А кто гоняется лишь за надмевающей мирской славой и за счастьем, доставляемым вещами минутными и изменчивыми, в которых погрязает душа, {148} кто предпочитает приятное полезному, для себя ли самого или для своих кровных родственников; тот мне кажется и жалким по своему глупому рассуждению, и суетным по своим бесплодным хлопотам. Он не только не получает от Бога содействия своим желаньям и планам, а еще встречает в действительности то, что совершенно противоположно его надеждам, и низвергается в бездну злополучия. Вот и царь Михаил Палеолог, о котором теперь идет речь, во всем прочем человек благоразумный, которому как бы постоянно сопутствовала благосклонная судьба, не устоял однакож против любви к детям и подтвердил собою справедливость слов Платона: «все любящее бывает слепо в отношении к любимому». Следовало всю заботу о себе и детях возложить на божественный Промысл, всем движущий и всем управляющий; а он, ослепленный любовью к детям, шел себе вперед, пока не упал с высоты своего величия в пропасть бедствий и пока не навлек на себя проклятий от народа. Господь еще в детстве его предопределил ему царствовать, на что было много разных указаний. Поэтому если бы он хотя на короткое время сдержал в себе нетерпеливость, если бы соблюл свой язык от клятвопреступления, а руки от крови, если бы наконец не решился на нововведение в Церкви; то, без сомнения, далеко оставил бы за собою всех своих царственных предшественников во всем, за что превоз-{149}носят похвалами. Но верно нужно было сшить сапоги Истиею, а носить Аристагору 2, чтоб мы испытали крайние бедствия за старые ли и новые грехи, или уже не знаю за что. Так-то.

– Конец работы –

Эта тема принадлежит разделу:

ИСТОРИКИ

Июнь Июль г... В фигурные скобки здесь помещены... номера для Предисловия римскими цифрами...

Если Вам нужно дополнительный материал на эту тему, или Вы не нашли то, что искали, рекомендуем воспользоваться поиском по нашей базе работ: КНИГА ПЯТАЯ.

Что будем делать с полученным материалом:

Если этот материал оказался полезным ля Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:

Все темы данного раздела:

НИКИФОР ГРИГОРА
И ЕГО РИМСКАЯ ИСТОРИЯ. Никифор Григора1 родился около 1295 г. в Азии, в царствование Андроника старшего. Патриарх Филофей представляет его пафлагонцем2, а сам он3 называет себя в

РИМСКАЯ ИСТОРИЯ
НИКИФОРА ГРИГОРЫ КНИГА ПЕРВАЯ 1. Мне часто приходилось говорить с писателями, которые историческим изображением жизни людей древнего, а равно и позднейшего времени, упрочили за ни

КНИГА ВТОРАЯ.
1. По истечении восемнадцати лет царствования, Феодор оставил настоящую жизнь, назначив преемником своей власти зятя по дочери Ирине, Иоанна Дуку 1, потому что у него не {21} было ни одного дитяти

КНИГА ТРЕТЬЯ.
1. Хотя по праву престолонаследия имел быть преемником Иоанна сын его, Феодор Ласкарь, но при жизни отца он не был провозглашен царем; провозглашен же был уже после смерти его в общем собрании всег

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.
1. Когда там шли дела таким образом, здесь у Магнезии люди знатные и родом и личными заслугами, посадив Михаила Палеолога на щит, провозглашают его царем. Патри-{73}арх Арсений, проживавший тогда в

КНИГА ШЕСТАЯ.
1. Когда верховная власть и царский скипетр перешли к сыну Михаила, Андронику, во многих местах государства явились большие смуты. Здесь начали войну против Церкви ее отсеченные члены, находя к том

КНИГА СЕДЬМАЯ.
1. Около этого времени с востока хлынули целые моря несчастий, как будто тысячи ветров, вдруг сорвавшись с противоположных концов, все взбурлили и взволновали. Когда восточные области римского госу

КНИГА ВОСЬМАЯ.
I. Теперь мы намерены заняться изложением важнейших и позднейших событий; а для связи и порядка в повествовании, считаем необходимым припомнить нечто из того, что было уже давно, чтобы речь, будучи

КНИГА ДЕВЯТАЯ.
1. Лица, окружавшие молодого царя Андроника 2, видя, что жизнь старика царя может еще очень продолжиться и по своей нетерпеливости будучи не в состоянии далее сносить разделение власти, спешили всю

КНИГА ДЕСЯТАЯ.
1. На другой день траура, по желанию дочери царя, королевы, распоряжавшейся похоронами, я должен был без приготовления сказать речь приличную времени. Поэтому я выступил и при многочисленном собран

КНИГА ОДИННАДЦАТАЯ.
1. С наступлением следующего года турки, выстроив множество кораблей, не только стали нападать на острова, находящиеся на Егейском море и за Егейским, но стали также захватывать и грабить купечески

Хотите получать на электронную почту самые свежие новости?
Education Insider Sample
Подпишитесь на Нашу рассылку
Наша политика приватности обеспечивает 100% безопасность и анонимность Ваших E-Mail
Реклама
Соответствующий теме материал
  • Похожее
  • Популярное
  • Облако тегов
  • Здесь
  • Временно
  • Пусто
Теги