Большинство арийцев покинули свои дома на юге России ради равнин Центральной Азии, там остались только близкородственные иранцам скифы и немногие истинные арийцы. Гирканийцы поселились на северных склонах горного массива Альборц и на прибрежной равнине у его подножия, к югу от моря, которому они дали название. Эта равнина, расположенная слегка ниже уровня моря и ежегодно заливаемая ливневыми дождями на высоту до полутора метров, находилась в субтропическом поясе, но густые леса на склонах гор давали приют охотящимся львам и тиграм. Другие иранцы поднялись на нагорье, окруженное со всех сторон горами. На западе возвышались горы Загрос, на севере – Альборц. На востоке плато неуклонно поднималось к крыше мира в Гималаях, в то время как более низкая горная цепь отделяла его от южного океана. Внутри этого кольца более мелкие горные хребты делили его на части, которые отличались лишь сочетанием в них обычных элементов – гор, пустынь и плодородных земель.
В центре были расположены большие, трудные для преодоления пустыни, покрытые отчасти солеными озерами, отчасти коричневато‑красной, пропитанной солью почвой. Такими же бесплодными были и горы, обычно лишенные деревьев или даже кустов. Между горами и пустыней была хорошая земля, нуждавшаяся только в воде – но вода была редким и драгоценным сокровищем. Если горы защищали от потенциальных врагов, они также преграждали путь дождям; лишь через такие перевалы, как перевал между Рештом (город в Иране, административный центр провинции Гилян. – Пер. ) и Казвином (город на севере Ирана. – Пер. ), могли проникнуть немногие облака. Здесь количество осадков могло достигнуть двадцати сантиметров; в других местах, таких как Исфаган, – десяти сантиметров или того меньше. Нигде этих осадков не было достаточно, чтобы вызрел урожай, но, к счастью, с гор текли тающие снега.
В течение большей части года солнце нещадно палило с безоблачного неба. К сентябрю воздух немного охлаждался, к ноябрю ночи становились неприятно холодными. За осенними дождями приходили туманы и снега и, наконец, яростные снежные бури; они спускались с гор все ниже и ниже, пока не достигали равнины. Полуденное солнце – когда оно было видно – оставалось жарким и согревало страдальцев, замерзших ночью. К январю перевалы становились непроходимыми, и деревни, спрятанные в снегах, оказывались в зимней изоляции. Весной снега таяли почти без предупреждения. Вода от растаявшего снега стекала вниз по голым склонам, размывая тропинки и снова изолируя жителей деревни от окружающего мира. Русла рек заполнялись ревущими потоками, каждую драгоценную каплю которых использовали в ирригационных канавах до тех пор, пока русла рек не высыхали. После этого воду искали в кажущихся обезвоженными горах; чтобы драгоценная влага не пропала, испарившись, ее необходимо было спрятать под землю в qanats. Таким образом ценой колоссальных затрат времени и труда для обработки у бывшей пустыни отвоевывали еще несколько квадратных метров земли.
Эти непрекращающиеся поиски воды оставили неизгладимый отпечаток на мышлении персов. В священной Авесте, поющей гимн Анахите, богине тысячи ручьев, и более поздней поэзии, воспевающей радость бегущего ручья и цветущего сада, эта тема постоянно повторяется. Для чужеземцев из более счастливых краев реки могут казаться незначительными, ряды тополей, кипарисов и платанов – редкими, садовый «рай» – чахлым. Чтобы сделать их прекрасными, необходим контраст с пустыней, голой равниной и заснеженными вершинами гор.