Моя хата с краю, ничего не знаю!

(Народная мудрость)

В начале этой фазы этническая система восстанавливается и вновь обретает устойчивость. Энергии в этот период сравнительно немного, но зато она вполне поддаётся координации. Это позволяет консолидировать этнос, установить порядок в стране и даже совершить рывок вперёд. В Древнем Риме это период с конца I века до н.э. по II век н.э. После окончания гражданских войн Рим начинает экспансию, богатеет и становится империей. В Западной Европе – это эпоха капитализма и колониальных войн XVII – XIX вв. (в ходе которых цивилизованные европейцы ограбили полмира).

Инерционная фаза – это время стабильности, когда происходит быстрое развитие производства (техносферы), накапливаются материальные и культурные ценности, благоустраивается быт, растёт комфорт, повышается уровень жизни.

«Этнос жиреет и постепенно слабеет». Но происходит это так медленно, что современники эту нарастающую слабость не замечают. (А если, некоторые и замечают, как, например, Шпенглер в «Закате Европы» (нач. XX в.), то это вызывает бурю негодования.)

«В этой фазе мы наблюдаем торжество особей гармоничных – обывателей», – писал Гумилёв. Посредственность становится идеалом. Количество пассионариев небольшое, и оно постепенно снижается. Однако и субпассионарии уходят в тень. В фазе инерции появляется новый императив: «будь таким как я!». Это идеал среднего человека, которому следует подражать. В Риме это «золотая посредственность Августа». В Европе XIX века – «джентльмен-буржуа», в XX веке – зажиточный «массовый человек» из среднего класса.

Если в Европе на ранних стадиях этногенеза образцом для подражания был благородный рыцарь, который денег не копил, а всю добычу пропивал - прогуливал с друзьями («зачем копить – всё равно в ближайшей войне убьют, а если не в этой, так в следующей»). То в фазе инерции начинают доминировать люди буржуазного типа – аккуратные, трудолюбивые и эмоционально пассивные накопители денег. Можно называть таких людей шкурниками, кулаками, торгашами и т. д., но они – главные герои. «В это время, – писал Гумилёв, – риска уже избегают. Доходы помещают в банк. Внутренние войны заменяются голосованием в парламенте». Вместо вызова на дуэль на обидчика подают в суд. Внешние войны становятся делом военных, а не всего народа. Фаза инерции – это, по сути, буржуазная фаза.

Немногочисленным идейным пассионариям в эту эпоху жить скучно и противно; они зачастую не находят себе применения в жизни и превращаются в «неуспешных» людей. У многих из них возникает вопрос: Ради чего все было?.. Об этом хорошо сказал великий русский мыслитель Константин Леонтьев: «Не ужасно ли и не обидно ли было думать, что … апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтоб французский, немецкий или русский буржуа в безобразной и комической своей одежде благодушествовал бы «индивидуально» и «коллективно» на развалинах этого прошлого величия?..»

Однако, писал Гумилёв, «эта эпоха обывателю так нравится, что он придумал для неё почётное название «цивилизация», состояние, по его мнению, бесконечное»... Но, конец рано или поздно наступает. История учит, что именно цивилизованные империи древности, («колоссы на глиняных ногах») распадаются с потрясающей лёгкостью, под напором малочисленных и «отсталых» варваров.

Важно подчеркнуть, что в «цивилизованную» эпоху, особенно ближе к её концу, усиливаются безнравственность и беззаконие. При предшествовавшем повышении пассионарности характерными чертами были суровость, твёрдость, требовательность, как к себе, так и к другим. «При снижении – характерно «человеколюбие», прощение слабостей, потом небрежение к долгу, потом преступления… Уровень нравственности этноса – такое же явление природного процесса этногенеза, как и хищническое истребление живой природы», – утверждал Гумилёв.

Нарастающее в этот период беззаконие вытекает из чрезмерной мягкости, «демократичности» закона, его постоянной изменяемости в угоду разжиревшему и обнаглевшему правящему слою и ориентированному на безграничное потребление «массовому человеку», который хочет жить «в своё удовольствие».

Безнаказанность даёт «право на безобразие», которым широко пользуются субпассионарии. Это «право на безобразие» », писал Гумилёв, переносится и на окружающую природу, которую безжалостно уничтожают. Именно в это время в Европе складывается «теория прогресса», согласно которой человек должен взять от природы как можно больше. Ведь она для того и создана, чтобы «царь природы» её покорял и эксплуатировал.

Надо заметить, что такой «прогрессивный» подход существовал и в древние времена, но поскольку доиндустриальная техника была намного слабее, испорченный ландшафт в основном успевал восстанавливаться. (Как это произошло после распада Римской империи.) Но природа – мстит. За 15 тысяч лет до н.э., отмечал Гумилёв, на Земле почти не было пустынь, а теперь куда ни глянь – пустыня… Сегодня уже очевидно, что если все так пойдет и дальше, то «цивилизованный» человек сам себя закопает…

«Но самое плохое в фазе цивилизации, писал Гумилёв, – это стимуляция противоестественных миграций, а точнее – переселение целых популяций из натуральных ландшафтов в антропогенные, т.е. в города». В них могут жить пришельцы из совсем непохожих стран. Поэтому, рано или поздно мигранты начинают вытеснять аборигенов, города теряют национальный облик, становятся полиэтничными.

Яркий пример – Рим, который в конце инерционной фазы представлял собой огромный город с многонациональным населением, среди которого коренных римлян почти не осталось. Жители древнего мегаполиса почти полностью оторвались от своих корней, т.е. от земли и родных этносов. (Заметим, что сегодня все это происходит в куда больших масштабах.)

К концу II века в римском обществе начинают проявляться симптомы грядущего упадка. Быстро увеличивается число субпассионариев, которые не хотят работать, а хотят «хлеба и зрелищ». И государство идёт им на уступки – даёт хлеб и бесплатные зрелища… «В сытое время цивилизации, писал Гумилёв, для каждого найдётся крыша над головой, кусок хлеба и женщина». На этой почве нарастает социальная апатия, подскакивает уровень преступности, в первую очередь уличной (субпассионарной), становится очень популярной «древнейшая профессия» – проституция.

Характерный признак фазы цивилизации – снижение прироста населения. Замужние женщины в городах Римской империи не стремятся иметь детей. Они берегут фигуру и занимаются куда более важными делами – то есть собой… В моду входит гомосексуализм. Мужчины начинают делать маникюр, завивать волосы и подкрашивать глаза. Расслабленный римлянин III – V вв. очень непохож на своего предка – сурового воина эпохи республики.

Следующий признак упадка Рима – постепенная деградация культуры, точнее – снижение качества произведений культуры и увеличение их количества. Шедевров в это время почти нет (а в конце – совсем нет), происходит тиражирование уже наработанного, – отмечал Гумилёв. В Римской империи II – IV вв. увеличивается производство статуй и фресок, но качество этих произведений искусства – невысокое. Но главное – классическую культуру вытесняет массовая культура. Культурная жизнь сосредотачивается на зрелищах и спортивных состязаниях. Создаётся целая индустрия зрелищ, рассчитанная на вкусы субпассионарной толпы. Это кровавые представления в цирках, примитивно-пошлые постановки в театрах, пьяные празднества, перетекающие в массовые оргии.

Надо сказать, что развлекались поздние римляне довольно гнусно. Обжорство и пьянство вошло в норму. Например, на пирах обожравшиеся гости проталкивали в глотку гусиное пёрышко, вызывали рвоту и, освободив желудок, опять начинали есть и пить – растягивали удовольствие. И такие пиры могли длиться неделями...

Разврат и половые извращения в римских городах становятся привычным делом. Коллективный секс уже никого не смущает. Зажиточные люди заводят себе гаремы не только из девочек, но и из мальчиков. Рабы в Риме дешевы, их навезли со всего света. От скуки над ними можно и поиздеваться. А если это надоест, можно пойти в цирк и посмотреть, как людей разрывают на куски дикие звери.

В эпоху «цивилизации» происходит постепенный упадок религии. В конце фазы инерции наступает пора безверия. Например, в Риме уже во II – III вв. н.э. в языческих богов уже никто не верил, хотя они стояли на каждом углу. Языческая религия, писал Гумилёв, обретает роскошные формы, но утрачивает внутреннее содержание. То же самое мы наблюдаем в «просвещенной» Европе, где с XVIII века всё больше и больше людей перестают верить в Бога, и начинают верить в «прогресс». На этой почве безверия расцветают разнообразные лжеучения и жизнеотрицающие концепции: появляется множество сект, в первую очередь, тоталитарных. Увеличивается число «антисистемных» людей, не любящих окружающий мир. Свою злобу они переносят на общество и природу…

Начавшись так хорошо, фаза инерции кончается некрасиво. «В этой фазе, – писал Гумилёв, – этнос, как Антей теряет связь с почвой, т.е. с жизнью и наступает неизбежный упадок.Облик этого упадка обманчив. На него надета маска благополучия и процветания».

 

Фазу инерции в Западной Европе и США Гумилёв подробно не описывал, но очевидно, что там происходили те же самые процессы. В начале-середине фазы инерции (XVII – XIX вв.) – стабилизация, подъём, экспансия, накопление богатств; затем, с конца ХIХ века, – прогрессирующий упадок. То, что Шпенглер описал в «Закате Европы». И то, что Достоевский назвал «дорогим кладбищем», на котором каждый камень говорит о «горячей минувшей жизни». Признаки пассионарного упадка Запада – это безверие, безнравственность (утрата «души культуры» по Шпенглеру), культ денег, торжество «массового человека» и массовой культуры, «демократическое бессилие власти». Плюс к этому, в XX веке – тотальная урбанизация, массовые миграции, и вытеснение национального космополитическим. Но здесь, повторим, уже надо делать поправку на глобализацию (с XIX в.) и технический прогресс, ускоряющий многие процессы, например, процесс урбанизации.

Западная экономика в середине фазы инерции бурно развивается на рельсах промышленного капитализма. Европа превращается в «мастерскую мира», становится безусловным экономическим лидером, накапливает огромные материальные ценности. Однако с начала XX в. приоритеты меняются – экономика из национально-индустриальной превращается во все более интернациональную, спекулятивную и ростовщическую. Гумилёв специально не рассматривал закономерности экономического развития в различных фазах этногенеза, но очевидно, что в позднюю «цивилизованную» эпоху экономика «всеобщего благосостояния» – это не показатель расцвета, а напротив – показатель этнического упадка, т. е. начало конца. В это время сгорает тот жир, который копился веками. С точки зрения этнической истории экономика всегда вторична, первичен природный процесс этногенеза, который порождает и разрушает вместе с народами и созданные ими экономики.

Другое дело, что с появлением первых земледельческих цивилизаций развитие техносферы шло своим путём – по нарастающей. Это общемировой процесс. Все суперэтносы, когда-либо создававшие культуры (начиная с Древнего Египта и Древнего Китая), вносили в общечеловеческую научно-техническую копилку что-то своё. Накопление происходило в течение многих тысячелетий, и, наконец, количество перешло в новое качество. Произошёл взрыв – научно-техническая революция XIX – XX вв. (от изобретения парового двигателя до компьютера). И тут важно подчеркнуть, что этот технологический скачок совпал по времени с фазой инерции в Европе. То есть самой благоприятной фазой для роста техносферы. Это придало дополнительный, мощный импульс развитию Западной цивилизации. Очень много было построено, изобретено, открыто. Европейская культура, безусловно, достигла небывалого расцвета, далеко обогнав все остальные культуры (цивилизации). И казалось, что это – навсегда. На этой почве возникла модная до сих пор «теория догоняющих цивилизаций», согласно которой весь остальной мир должен следовать за Западом, копируя его образцы. И, надо согласиться, до поры до времени так оно и было, особенно если говорить о научно-технических заимствованиях. Но всему приходит конец. Уже сегодня наступает пора передавать эстафету другим, в первую очередь Китаю, Индии, Исламскому миру…

 

Гумилёв не затрагивал вопрос о непосредственном влиянии НТР на природный процесс этногенеза. Он ставил вопрос шире: «Каким образом один из видов млекопитающих сумел до такой степени испоганить всю Землю, на которой он живет?»…

Сегодня уже очевидно, что научно-технический прогресс вступил в неразрешимое противоречие с природой в целом и, видимо, с процессом этногенеза в частности.

Если посмотреть на данную проблему, как учил Гумилёв, «с высоты полета орла», то мы увидим такую картину. «Человек разумный» появился на планете около 40 – 50 тысяч лет назад. Первый ресурсный кризис ударил по человечеству в X тысячелетии до н. э. Он был вызван совершенствованием орудий и способов охоты (загонной), что привело к резкому сокращению поголовья животных. С X – IX тыс. до н. э. начался переход к земледелию и скотоводству – неолитическая революция. Встав на путь цивилизации, т. е. выделившись из природы, человек тут же начал природу разрушать. Вначале это шло почти незаметно. Затем, приблизительно с IV – III тыс. до н. э., нажим на природу усилился. Древнее земледелие и скотоводство стало наносить биосфере уже заметный ущерб. Правда, при этом какая-то часть ландшафтов самовосстанавливалась. Но с появлением крупной промышленности все стало стремительно ускоряться, и – в эпоху НТР произошёл экологический обвал. Вдумайтесь, только за один XX век людьми на Земле разрушено больше, чем за многие тысячелетия всей человеческой истории! А ведь это краткий эпизод в истории человечества, не говоря уже об эволюции всей живой природы. Сегодня «цивилизованный» человек думает, что природу можно обмануть. Он не понимает того, что отлично понимает любой «дикарь» – в природу грубо вмешиваться нельзя, она отомстит. Современный «глобальный» человек торопливо изобретает искусственную природу – моделирует, клонирует, геномодифицирует…. Пилит сук, на котором сидит сам. Очевидно, что такой «технический прогресс», несмотря на кажущуюся бесконечность, тоже прерывист – он имеет своё начало и свой конец…

 

Фаза обскурации (сумерки этноса)

Если в начале фазы инерции, по словам Гумилёва, преобладает эмоционально пассивный, но трудолюбивый обыватель, то в конце её на арену выходят субпассионарии – люди нетворческие, нетрудолюбивые, эмоционально и умственно неполноценные, но обладающие повышенными требованиями к жизни. «Наступает фаза обскурации. В героические эпохи роста субпассионарии имеют мало шансов выжить. Они плохие солдаты, никакие рабочие, а путь преступности в строгие времена быстро приводит на эшафот». Но в мягкое время цивилизации при общем материальном изобилии «жизнелюбы-субпассионарии» начинают размножаться без ограничений. Получив большинство, они тут же создают новый императив: «Будь таким, как мы», т.е. аморальным, асоциальным эгоистом-потребителем, равнодушным ко всему, что выходит за рамки животных потребностей. О будущем такие люди не думают, живут одним днём.

«Трудолюбие подвергается осмеянию, интеллектуалы вызывают ярость... Ценятся не способности, а их отсутствие, не твёрдые убеждения, а беспринципность», – писал Гумилёв. В искусстве идёт снижение стиля, наука сосредотачивается на технических изобретениях и благоустройстве быта. Оригинальные научные работы вытесняются компиляциями. В политической и общественной жизни узаконивается коррупция: «В армии солдаты держат в покорности офицеров и полководцев, угрожая им мятежами.… Всё продажно, никому нельзя верить, ни на кого нельзя положиться, и для того, чтобы властвовать, правитель должен применять тактику разбойничьего атамана: подозревать, выслеживать и убивать своих соратников».

Морально-нравственное разложение общества в этой фазе достигает своего предела. Религиозное напряжение не просто снижается до нуля, оно переходит в отрицательную величину. Наряду с большинством, которое уже ни во что, кроме животных инстинктов не верит, появляется множество людей, которые начинают «молиться наоборот», то есть, поклоняться «силам зла». Все переворачивается с ног на голову: верующие в Бога объявляются преступниками и обманщиками, а верующие во всякую нечисть провозглашаются праведниками и учителями. Традиционная религия, как языческая, так и монотеистическая, утрачивает свое влияние на людей и превращается в лучшем случае в культурный реликт, в худшем – объявляется сектантами «рассадником мракобесия» и врагом «свободы». Вследствие потери веры резко возрастает уровень психических заболеваний и связанный с ними рост самоубийств. Жизнеотрицание правит бал…

По мере обострения духовно-нравственного кризиса в фазе обскурации происходит демографический спад. Семейная жизнь заменяется «свободной любовью» (или сожительством в «гражданском браке»). Растет количество абортов, увеличивается число брошенных детей, а те дети, которые имеют родителей зачастую не получают должной заботы и ласки. Ведь никто никому ничего не должен…

Последняя фаза этногенеза деструктивна. В конечном счете, от этноса остаются небольшие периферийные субэтносы. Они либо прозябают как реликты, либо входят в состав других этносов на правах второсортных.

«Субпассионарии могут только паразитировать на жирном теле объевшегося за время цивилизации народа. Сами они не могут ни создать, ни сохранить. Они разъедают тело народа, как клетки раковой опухоли, но, победив, т.е., умертвив организм, они гибнут сами», – писал Гумилёв.

Так было в Древнем Риме в III – V вв. н. э. – от римлян даже реликта не осталось. (Это не значит, что всё население исчезло физически, какая-то его часть сохранилась как поголовье. Но этноса как системы не стало.) За период с 235 по 285 гг. н. э. было убито 17 императоров. Простых людей, отмечал Гумилёв, убивали куда больше: «Инстинктивные реакции, раздражение, жадность, лень, не имея противовеса в утраченной пассионарности, сделали из римского войска скопище злодеев и предателей». Почти вся римская армия к началу III века оказалась укомплектована иноземцами. Римский этнос, потеряв пассионарность, перестал поставлять добровольных защитников родины. Император Диоклетиан, придя к власти в 285 году, понял, что только «отсталая» провинция может его спасти, и окружил себя войсками из иллирийских и фракийских горцев, ещё не потерявших боеспособности. «Он создал жёсткую систему бюрократии, потому что с полным основанием не доверял растленному обществу….Он использовал инерцию не этноса, ибо таковая иссякла, а культуры, созданной предыдущими поколениями. Но и он капитулировал перед силой вещей. В 305 году он отрёкся от власти и уехал домой в Иллирию.»

В V веке немногочисленные, но пассионарные варвары добили умирающий Рим, который, надо заметить, агонизировал максимально возможный срок. Сказался мощный запас прочности, заложенный в героическую эпоху. А вот восточная часть Римской империи – Византия – не только сохранилась, но и просуществовала еще целую тысячу лет. Это произошло потому, подчеркивал Гумилёв, что её ядро составили пассионарные христиане, давшие начало новому, византийскому суперэтносу. Фаза подъёма в Византии почти совпала с фазой обскурации в Риме. «На Востоке варвары были отражены, а на Западе они просто заменили исчезнувших римских граждан…»

Тот же процесс обскурации происходил в Византии в XI –XII вв. и закончился падением Константинополя в 1204 году. Симптомы упадка тысячелетней империи были не новы – это нарастающая слабость центральной власти, засилье олигархов, переход экономики и финансов под контроль иностранцев (в основном итальянцев) и антипатриотизм прозападной интеллигенции. Так же как и в Римской империи в Византии в это время наблюдалось снижение рождаемости и вытеснение коренного населения напористыми мигрантами. В конце концов, после католической унии 1274 года византийцы потеряли свою самую главную ценность – Бога. А вместе с этим и смысл жизни. Потомки доблестных ромеев, как когда-то за тысячу лет до них эллины, просто «перестали хотеть жить»... Кто-то сошел с ума, кто-то покончил жизнь самоубийством, кто-то впал в тяжелую депрессию, большинство же предались языческим оргиям – разврату и беспросветному пьянству. Агония Византии продлилась до 1453 года, когда полумиллионный город, не имевший воли к защите, захватило войско турок-османов.

В связи с этим весьма показательным является следующий эпизод. Когда турки вошли в Константинополь, они обнаружили совершенно пустую государственную казну. В то же время у местных богачей-олигархов были найдены огромные богатства. Удивленный турецкий султан спросил пленных олигархов: «Почему вы не дали денег на оборону собственного города?». Те лукаво ответили: «Мы берегли их для тебя!». Турецкий султан был из фазы подъема, поэтому ему стало противно. Он приказал отрубить олигархам головы, а тела бросить собакам…

«Фаза обскурации ужасна тем, что она является серией резких изменений уровня пассионарности, хотя и незначительных к абсолютной величине. Адаптация при столь быстрых и качественных изменениях среды неизбежно запаздывает, и этнос гибнет как системная целостность», – подчеркивал Гумилёв. Что-то похожее, добавим, происходит и в фазе надлома, но там пассионарность резко снижается от максимальной величины до средней, поэтому в этой фазе всегда есть свет в конце туннеля…

Таким образом, можно констатировать, что ослабление этноса и, как следствие, вытеснение его из своего жизненного пространства, явление отнюдь не социально-экономическое и политическое, но природное. Навечно закреплённых за каким-то народом территорий не существует, как не существует вечных этносов. Поэтому на вопрос «кто виноват?», можно ответить словами Гумилёва: никто не виноват. Так есть.

 

А теперь обратимся к Западной Европе и её продолжению – США. В какой фазе они сегодня находятся? В своём трактате «Этногенез и биосфера земли», написанном в 60-е годы ХХ века, Гумилёв отмечал, что «народы Европы… не настолько стары, чтобы впасть в состояние маразма», т.е., другими словами, фаза обскурации там ещё не наступила. Однако в одном из последних интервью ученый смотрит на современную Европу уже иначе: «Через 1200 лет даже обскурация кончается. А что – разве сейчас не обскурация наблюдается в Западной Европе? Она живёт за счёт накопленных богатств, которых у неё очень много. Пока их проест, это лет сто пройдёт. А за это время.…Впрочем, от прогноза пока воздержусь».

Больше о фазе обскурации в Европе Гумилёв ничего не говорил и не писал. Но у нас есть его метод и мы им воспользуемся.

Сегодня, в начале XXI века, уже очевидно, что Западный суперэтнос вступил в фазу обскурации. (За исключением немцев, южных итальянцев, ирландцев и немногих других.) Произошло это приблизительно в 70 – 90-х гг. ХХ века. Нет нужды вновь перечислять все проявления этой неприятной фазы в современной Западной Европе и США. Остановимся на самых ярких моментах. Это – прогрессирующий демографический спад, интенсивные миграции и духовно-нравственный кризис. При рассмотрении этих процессов, разумеется, необходимо делать поправку на ряд антиприродных факторов, являющихся следствием бурного развития современной мегаполисной цивилизации.

В начале XXI века прирост населения в большинстве западноевропейских стран и США (среди белых) имеет устойчивую отрицательную динамику. Уровень рождаемости там составляет в среднем 1.5 ребенка на семью, при необходимом для воспроизводства коэффициенте – 2.5. Западные женщины больше не хотят рожать. Почему? В России тоже наблюдается демографический спад, да ещё посильнее, чем в Европе (смертность гораздо выше). Но у нас налицо причины – материальная неустроенность большинства населения, особенно молодежи, потеря высших смыслов и страх перед будущим – от одной системы (коллективистской) ушли, а к другой никак не придём. В 1990-е годы наш народ перенёс «шоковую терапию» – как будто дубиной по голове ударили. Он ещё не опомнился, и до сих пор живет в состоянии вялотекущего устойчивого стресса…

Но на Западе всё относительно благополучно. Что же им не хватает? А не хватает им пассионарности. В «отсталых» но высокопассионарных этносах семьи, как правило, многодетные и крепкие. Системные связи (этнос-система) очень прочные, – как между членами семьи, так и между членами этноса. Как уже упоминалось, крепкие семейные связи – показатель здоровья и силы любого этноса. В слабопассионарных – всё наоборот. Сравните Западную Европу и США с Китаем, Индией и мусульманскими странами (с поправкой на фактор урбанизации). В Европе и, особенно, в США дружные многодетные семьи большая редкость, количество разводов и неполных семей огромно. В США наряду с матерями-одиночками все чаще стали появляться отцы-одиночки, а стариков-родителей там давно уже принято помещать в дома престарелых…

В фазе обскурации системная целостность на уровне этноса рушится окончательно. Внутренние связи разрываются, и члены этноса-семьи перестают чувствовать свое родство. Вместо принципа: «один за всех – все за одного» начинает главенствовать принцип: «каждый сам за себя», который в конце фазы обскурации сменяется принципом – «все против всех»... (А начинается все с того, что в фазе инерции люди говорят друг другу: «Это твои проблемы!»)

С потерей пассионарности теряется материнский инстинкт. Постепенно меняется природа людей, как женщин, так и мужчин. Происходит маскулинизация женщин и феминизация мужчин. Попросту говоря, женщины становятся всё более мужеподобными, а мужчины всё более женственными. Отсюда – расцвет однополой любви. Гумилёв подробно не пишет об этом характерном симптоме упадка, лишь вскользь упоминает о популярности однополой любви в позднеримскую эпоху. Но совершенно очевидно, что это явление напрямую связано с процессом этногенеза. (Видимо в период обскурации число мутирующих особей в популяции резко возрастает.)

В суровые высокопассионарные эпохи закон, церковь, общественное мнение, всегда и везде настроены против мужеложцев. Их преследуют и наказывают. В «человеколюбивые», «либеральные» времена гомосексуалисты и лесбиянки, точнее менее радикальная их часть, размножаются без ограничений, плодя себе подобных. (Весьма характерно, что всякая либеральная революция первым делом освобождает гомосексуалистов от уголовного наказания. Так было после революции XVIII в. во Франции, так было после Февральской революции 1917 г., и переворота 1991 г. в России.) Когда гомосексуалистов и лесбиянок (в т. ч. латентных) в составе этноса становится значительно больше обычной нормы, они начинают бороться за свои права, и рано или поздно побеждают. После обретения «свободы» сексуальные меньшинства начинают навязывать свои «нетрадиционные» ценности всем остальным людям. Спокойно, без «эпатажа» и демонстраций они жить не могут. Это такое свойство психики.

Сегодня на Западе мы наблюдаем настоящее наступление секс-меньшинств. Во многих странах уже приняты законы об однополых браках с правом усыновления детей. На этом фоне происходит распространение педофилии, и уже раздаются отдельные голоса о получении права заключать браки с несовершеннолетними детьми(!) Одновременно набирает силу движение «защиты детей от родителей», принимаются законы, согласно которым под предлогом зашиты «прав детей» можно легко изъять ребенка из любой нормальной семьи. (Это к вопросу в чьи руки переходит государственная власть в «цивилизованных» странах.)

Параллельно со всем этими явлениями нарастает «феминизация». Это когда женщины берут на себя традиционно мужские функции. Причем, сегодня им в этом помогает технический прогресс – физическая сила уже не главное. Женщины идут служить в армию, в полицию, становятся менеджерами. В конце концов, они начинают вытеснять мужчин из святая святых – политики – становятся министрами и даже президентами… А начиналось всё, казалось бы, с пустяков – борьбы женщины за равные политические права с мужчинами, т.е. движения эмансипации в конце XIX – начале ХХ вв.

В фазе обскурации возникает дефицит на мужчин – в это время настоящих мужчин-пассионариев почти не остается, да и крепких середнячков-гармоничников на всех уже не хватает. Поэтому даже нормальные, нефеминизированные женщины, как существа от природы более выносливые, вынуждены взваливать на себя чисто мужские обязанности. При этом им остается только тосковать в ожидании «настоящего мужчины» и незаметно превращаться в рабочих лошадей. Таким образом, срабатывает этнический инстинкт самосохранения, точнее то, что от него осталось. Это, заметим, к вопросу о легендарных «временах матриархата»…

И здесь надо подчеркнуть, что все эти явления для данной деструктивной фазы этногенеза закономерны. Ненормально то, что все эти «ценности» и стереотипы навязываются другим, «нецивилизованным» этносам как общечеловеческие нормы, которым надо следовать. Приведем следующий пример: как-то два мэра-гомосексуалиста (парижский и берлинский) подвергли критики московского мэра Лужкова за то, что он, ретроград эдакий, не разрешает парад сексуальных меньшинств в Москве. Им и в голову не приходит, что для нас это ещё рановато. Даже в «продвинутой» Москве… Надо подождать лет двести.

Впрочем, все это для нас не ново. Так, например, в России на волне либерально-буржуазных реформ 1860-х – 70-х гг. «вдруг» возникает завезенный из Европы «женский вопрос». В результате «освобождение женщины» на нашей почве выливается с одной стороны в оправдание распущенности, с другой, в отрицание всех традиционных общественных устоев. Как писал И. Щербина: «Теруань-де-Мерикуры / Школы женские открыли, / Чтоб оттуда наши дуры / В нигилистки выходили»…

Повторим, что, между процессами, идущими в фазе обскурации и процессами в фазе надлома, довольно много общего. В этом одна из причин, почему мы с такой лёгкостью переняли от Запада то, что давно вредит самому Западу. Как сказал один европейский культуролог: «Вы подключились не к западной цивилизации, а к западной канализации»…

Одно успокаивает – у европейцев и белых американцев уже нет шансов на выживание – счёт, судя по всему, пошёл не на столетия, а на десятилетия. А у нас пока ещё есть, ибо наша болезнь связана не со старостью (хотя ещё не дряхлостью) как в Европе, а с «кризисом позднего среднего возраста».

Таким образом, возвращаясь к вопросу о кризисе института семьи и причинах демографического спада, можно сделать вывод, что на Западе не рожают по старости, а в России – по болезни…

Второй явный признак фазы обскурации – интенсивные миграции. В последние десятилетия ХХ века и в начале XXI века Западную Европу буквально захлестнула волна мигрантов из стран Азии и Африки. Европа стремительно (в масштабах исторического времени) темнеет, коричневеет и желтеет. Срабатывает железный закон сохранения энергии... Те же процессы мы наблюдали и в Древнем мире, особенно в Римской империи и в Византии. Однако в наше время естественные для обскурации миграционные потоки ускоряются процессом глобализации, небывалым развитием средств транспорта и связи, а так же резким приростом населения в «отсталых» странах.

Первыми в 1950 – 60-х гг. широко открыли двери для мигрантов французы. Они надеялись, что арабы и негры со временем переделаются в настоящих европейцев и гармонично вольются в тело французской нации. К сожалению, они не знали законов этногенеза. Либеральная политика «мультикультурности» потерпела крах. Стало ясно – выходцы из Азии и Африки никогда не растворятся среди европейцев. Скорее они сами «растворят» аборигенов Европы. Антифранцузские погромы, устроенные арабами и неграми в Париже осенью 2005 года – это только начало. Сейчас во Франции десятая часть населения страны – мусульмане. А к 2025 году уже 30 % (!) французского населения будет арабского происхождения. И это, не считая других мигрантов. В Великобритании и Германии дела обстоят не лучше… В старых европейских столицах – Лондоне и Париже выходцы из афро-арабских стран составляют почти треть(!) населения.

В США, начиная с 1965 года (после принятия нового закона об иммиграции) доля европейских иммигрантов, которые всегда преобладали, резко сократилась в пользу иммигрантов из «развивающихся стран». За два последних десятилетия XX в. в США въехало больше иммигрантов, чем за всю американскую историю. Большинство из них – выходцы из Латинской Америки и Азии. По оценкам американской миграционной службы, каждый год в США прибывает почти миллион официальных иммигрантов и почти полмиллиона (!) незаконных, в основном латиноамериканцев.

Отсюда вывод: Этническая система старого Запада на наших глазах начинает трещать по швам. Уже очевидно, что мигранты рано или поздно подточат дряхлеющее тело западного суперэтноса и разорвут его изнутри. Причем, в этом им помогут доморощенные субпассионарии, которых в западных мегаполисах, особенно в США, скопилось огромное множество. И которые уже провели первую репетицию во время так называемых молодёжных революций конца 1960-х. годов. (Большинство «хиппи» были типичными субпассионариями – они протестовали не против «несправедливости буржуазного строя», а против строя как такового. То есть против элементарного порядка.)

Ко всему этому надо добавить, что сегодняшняя интеграция «мультикультурной» Европы – это не признак силы, а напротив – признак слабости. Объединенная Европа – это слабые национальные государства и аморфная надстройка над ними – Европарламент и прочие структуры. Сложная, многообразная (и поэтому устойчивая) суперэтническая система старой христианской Европы уступает место упрощённой системе Нового Интернационала – Евросоюза: одно политическое поле, одна финансово-экономическая система, один язык (английский), одна идеология (неолиберализм), одна масс-культура (американизированная). Из этого нарастающего однообразия раньше выпадала более пассионарная Германия, отставшая на одну фазу. Однако, после двух страшных ударов, нанесённых ей в ХХ веке (1-я и 2-я мировые войны), пассионарное напряжение в немецком этносе заметно снизилось. Сегодня Германия отстает от остальных уже не на фазу, а на половину фазы. (В связи с этим заметим, что глубинное противоречие между Германией и другими странами Западной Европы в XX в. заключалось не в каких-то исторических обидах или культурной непохожести, а в различных уровнях пассионарного напряжения. Германия просто не вписывалась в общий ряд, поэтому и вела себя «неадекватно».)

Таким образом, сегодня мы наблюдаем на Западе типичное упрощение системы. А простые системы, как мы знаем, будущего не имеют. То, что происходит сегодня в Европе и Сев. Америки – это завершение первого этапа глобализации под контролем правящих кругов США. В лучшем случае это строительство будущего Нового Вавилона (при возможных попытках отдельных «неофашистов» этому строительству воспрепятствовать), в худшем – уже скорый «Большой взрыв». Причем самое слабое звено в этой системе – сами США… И здесь важно подчеркнуть: чем сильнее мы «интегрируемся» в Западный суперэтнос, тем больнее эта интеграция по нам ударит. Уже ударяет…

Со всеми этими процессами этнического разложения связан следующий признак – нарастающий космополитизм. Или, по иному, потеря национальной идентичности – когда люди теряют чувство Родины и перестают ощущать принадлежность к своей нации (или ощущают её очень слабо). Космополиты могут жить в любой стране, «лишь бы деньги платили». Это люди мира. Гумилёв тему космополитизма впрямую не затрагивает, но очевидно, что в старых этносах (особенно при отрицательной пассионарности) людей такого типа значительно больше чем в молодых. Поэтому, в фазе обскурации всегда возникает дефицит на патриотизм. Например, в средневековой Франции за родину было принято умирать. (Последний мощный всплеск французского патриотизма – наполеоновские войны.) Сегодня за «прекрасную Францию» умереть уже мало кто захочет. Ведь есть же Иностранный легион – пускай воюют и умирают наёмники из «отсталых стран».

Происходит это расстройство национальной идентичности потому, что, во-первых, в фазе обскурации быстро нарастает субпассионарность (субпассионарий о родине не думает); во-вторых, размывается изначальный базовый генотип (особенно при частых контактах на суперэтническом уровне). Эти процессы, вероятно, идут параллельно. Хотя надо сразу оговориться, что генотип – штука тонкая и до конца не изученная. Практика показала, что генотип у отдельных этносов может быть идентичен, но ментальность – различной (хотя ментальность – это тоже генный (верхний?) уровень.)

Известно, что в старых, в том числе реликтовых, этносах людей с первоначальным генотипом остается совсем немного. Большинство относится к смешанному (гетерогенному) типу. Например, анализ ДНК белых американцев из числа потомков старых европейских эмигрантов, показал, что у 30 процентов них имеются негритянские гены (не считая других примесей). Разумеется, здесь нужно делать поправку на расовую специфику США, но, например, в той же Франции изначальный генотип – большая редкость. Несколько тысяч антропологических фотопортретов коренных французов, наложенных друг на друга, дали в результате обобщённый портрет, на котором вместо лица оказались лишь мутные пятна. А вот в Центральной России обобщённые портреты получились достаточно чёткие – три родственных генотипа: ильмено-белозерский, валдайский, вологдо-вятский. Но это, заметим, на исторической родине великороссов. Если бы такие исследования провели на Урале, в Сибири, или на юге России, то обобщённые портреты, вероятно, были бы менее чёткими – этническое смешение на периферии шло интенсивнее, особенно в Сибири. (Но, с другой стороны, запас пассионарности в Центральной России сегодня меньше, чем на окраинах. Он был вычерпан за несколько веков постоянных войн и переселений.)

Последний, рассматриваемый нами признак фазы обскурации на Западе – духовно-нравственный кризис. К началу XXI в. Западная Европа и белая Америка стали фактически безрелигиозными. Протестантизм и его сектантские ответвления – это уже давно не христианство, а его жалкая имитация. Что-то еще теплится в Южной Европе, у католиков. Но и там многие католические храмы все больше напоминают музеи. С одной стороны Католическая церковь продолжает «реформироваться» и приспосабливаться к греховной реальности, с другой – ее потрясают внутренние скандалы. Наряду с этим Ватикан подвергается резким нападкам СМИ за отсутствие «толерантности» к различным «меньшинствам». И в последнее время это дает свои «либеральные» результаты.

Свобода совести на Западе уже доведена до абсурда – в США с 1966 г. официально разрешена «церковь сатаны»(!); деструктивные тоталитарные секты («сайентологов», «иеговистов», «мунитов» и др.) не только не преследуются, но даже защищаются американским правительством от нападок «мракобесов», т.е. здоровой части общества (причем не только в США, но и в Европе). Магия и оккультизм становятся все более популярной темой на телевидении и в кино (экстрасенсы, помогающие ближнему, волшебники спасающие мир и пр.). А многие западные массовые шоу все больше напоминают бесовские шабаши... Не забывают и про детей – юным зрителям и читателям в качестве образца для подражания предлагается добрый колдун Гарри Поттер (который, очевидно, является прообразом грядущей магической, «оккультной власти», к принятию которой уже пора готовить подрастающие поколения.).

Это уже не просто нарастающее безверие, это – воинствующее богоборчество! На языке Православия – наступление на мир царства антихриста…

Одно из следствий духовного кризиса фазы обскурации – небывалое распространение низкопробной массовой культуры. Её расцвет, помимо естественных этнологических причин, сегодня связан с глобализацией, резкой урбанизацией (т. е. потерей традиционной деревенской культуры) и быстрым развитием СМИ, в первую очередь, телевидения и «Всемирной сети». Об этом следует сказать подробнее.

В Древнем Риме периода упадка тоже была примитивная массовая культура, но в те времена не было возможности её тиражировать и распространять с такой скоростью, как это делается сегодня посредством глобальных СМИ и Интернета. В наше время американизированная поп-культура – это уже больше, чем просто низкопробная культура. Это разновидность информационного оружия, которое бьёт по всему миру, поражая, в первую очередь, больные и слабые этносы.

Массовая культура бывает здоровая и нездоровая. Здоровая – это когда Шекспиров и Моцартов уже нет, но на театральной сцене в обнаженном виде не появляются, на метле не летают, матом не ругаются. И мультфильмов, после которых у детей случается истерика, не снимают. Например, мультфильм «Ну, погоди!» – это относительно безобидная массовая культура, а «Покемоны» – не безобидная. Пахмутова и «Голубой огонек» – это здоровая массовая культура, «Петросян» и «Дом-2» – уже нездоровая…

Однако бывает еще хуже. Когда в составе этноса начинают доминировать антирелигиозные субпассионарии и разные другие деструктивные «меньшинства», массовая культура превращается в антикультуру. Это то, что на наших глазах набирает обороты: воинствующее мракобесие, культ насилия, секса, разрушения. Кровавые зрелища становятся не просто модными, а востребованными. Пускай сегодня в западных городах нет цирков с гладиаторами, но есть возможность увидеть какое угодно кровавое насилие на экране. Психиатрами давно установлено – потребность в кровавых зрелищах возникает преимущественно у людей слабых, безвольных, неуверенных в себе – то есть субпассионарных. Для людей данного типа это является своеобразным допингом, визуальным наркотиком. Еще римлянин Сенека писал, что после подобных цирковых представлений люди возвращаются домой опустошенными и еще более порочными, чем были.

Пошлость на современном экране и на сцене становится почти нормой. Если юмор – то «ниже пояса». Любовь заменяется «свободной любовью», то есть грубым сексом. Порнография выходит из тени и превращается в целую отрасль индустрии зрелищ, пускай формально запрещенную, но вполне доступную.

Появляется новая эстетика – «эстетика безобразного». Это когда радикальное отклонения от нормы, страхолюдство – преподносится как нормальное явление, или как «милое уродство», не более. Мы это видим в мультфильмах, где вместо зайчиков и мишек фигурируют отвратительные монстры-мутанты и «герои» с уродливыми лицами и телами. А так же в фильмах ужасов, в компьютерных играх, книгах, журналах и т.д. Корни подобной «эстетики» уходят в модернистские художественные направления «авангарда» и «абстракционизма» начала XX в. (Известно, что среди авангардных художников-эксперементаторов было немало пациентов психиатрических лечебниц.)

Характерная черта деградации массовой культуры – качественный переворот западном кинематографе. Совершился он совсем недавно, приблизительно, в конце 80-х – 90-х годах XX века. Сравните американские или французские фильмы, сделанные до и после этого времени. Ну, например, французский фильм про добрых людей – «Игрушка», или американский про недобрых – «Крестный отец», с такими фильмами как «Властелин колец» или «Матрица». Позитива резко убавилось, негатива – прибавилось. И дело даже не в содержании («хорошие парни», по-прежнему побеждают «плохих парней»), а в духе этих произведений. От современного западного кинематографа все больше отдает сатанизмом. Даже цвет кинопленки стал какой-то – мертвенно синий.

В литературе мы наблюдаем то же самое, но в несколько меньших масштабах. Помимо резкого снижения качества литературных произведений и отказа от буржуазных традиций «Модерна» (бульварщина, нарастание нигилизма), в конце XX в. в западной литературе происходит знаковый мировоззренческий переход от «нормальной» научной фантастики к мистико-оккультному жанру – «фэнтези». А это уже означает наступление мира инфернального на мир рациональный.

Антикультура бьет по всем направлениям…

И дело здесь не только в кознях глобализаторов, контролирующих «мировые Масс-медиа». Понятно, что против человечества ведется крупномасштабная информационно-культурная война, и что глобальные СМИ отравляют умы и души людей вполне осознано и целенаправленно. Однако все дело в том, что умы и души огромного количества западных людей уже подготовлены к отравлению и разложению всем ходом тысячелетнего европейского этногенеза…

При этом весьма показательно, что сама фаза обскурации уже получила на Западе «культурное» название – «постмодерн». (Заметим попутно, что сегодня многие российские интеллигенты, точно так же как и их «образованные» предшественники 100 – 200 лет назад, дружно ухватились за очередную западную сказку о переходе всего человечества к новой культуре постмодерна, которая есть вовсе не деградация, а просто новое качество, характеризующееся всеобщим плюрализмом, «полной свободой самовыражения» и восприятием мира как «нормального хаоса».)

Среди так называемых художников и творцов в фазе обскурации появляется всё больше людей с нездоровым, злобным взглядом на мир. Сами себя они называют «художниками не для всех», а Гумилёв называл это «негативным мироощущением». Ученый писал: «для выражения мироощущения (как негативного, так и позитивного) логических доказательств не требуется. Например, одни люди считают, что собак можно и нужно бить, а другие полагают, что бить беззащитных животных нельзя. Доказательств ни те, ни другие вам не приведут: каждому его правота очевидна, он ее ощущает. И вот один говорит: «Ну, какая свинья – взял и ударил собаку!» А другой ему возражает: «Ты, что, дурак, что ли? Что ж ее не бить, она же собака!»

Отношение к собаке кажется мелочью, но именно из таких поведенческих мелочей слагаются глобальные симпатии и антипатии этнического и суперэтнического значения. И поэтому невозможно логическими доводами примирить людей, взгляды которых на происхождение и сущность мира полярны. Ибо они исходят из принципиально различных мироощущений, одни ощущают материальный мир и его многообразие как благо, другие – как безусловное зло».

Но возникает вопрос, откуда же берутся люди с искривленным, злым мироощущением? Ответ мы находим у Гумилёва, – они берутся из этнических химер и их порождений – антисистем, которые в фазе обскурации плодятся как ядовитые грибы после дождя.