Творческий путь и личность

Литературная деятельность Карамзина началась в середине 80х годов XVIII в. и завершилась в 1826 г., т. е. в общей сложности продолжалась свыше сорока лет и претерпела ряд существенных изменений. Ранний период творчества писателя относится ко второй половине 80х годов XVIII в., когда юный Карамзин стал одним из членов масонской ложи розенкрейцеров, возглавляемой Н. И. Новиковым. Подобно своим новым товарищам, он получает масонское имя — лорд Рамзей. Близость к масонам Карамзин рассматривает как счастливый дар судьбы. По поручению своих наставников он занимается переводами нравоучительно-религиозных произведений. Одним из них была книга швейцарского поэта Галлера «О происхождении зла». Вместе со своим другом, также масоном, А. А. Петровым он редактирует первый в России детский журнал «Детское чтение для сердца и разума» (1785 —1789), где была помещена его повесть «Евгений и Юлия». Влияние масонов ощущается в повышенном интересе Карамзина к религиозно-моралистическим проблемам. Однако в отличие от правоверных масонов, Карамзин испытывает в это время сильное влияние со стороны сентиментальной и предромантической литературы, о чем прежде всего свидетельствуют переведенные им произведения: «Времена года» Томсона, идиллия Геснера «Деревянная нога», драма Лессинга «Эмилия Галотти». Ему хорошо знакомы и произведения Руссо, Клопштока, Юнга, Виланда, Ричардсона и Стерна.

Новый, сентиментально-просветительский период начинается в 1789 г. и продолжается до лета 1793 г. В 1789 г. Карамзин порывает с масонами. Сам писатель объяснял впоследствии свое решение тем, что его раздражали «нелепые обряды» и таинственность масонских собраний. Но причина оказывалась более глубокой. Еще до поездки за границу Карамзин твердо решил начать издание собственного журнала, который бы полностью соответствовал его новым литературным вкусам. В 1789-1790 годах писатель совершает путешествие по Западной Европе. Вернувшись в Россию, он издает ежемесячный «Московский журнал» (1791-1792), в котором публикует «Письма русского путешественника», повести «Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь», а также переводы произведений западноевропейских авторов. В критическом отделе помещались рецензии на вновь выходящие книги как русских, так и зарубежных писателей. Сотрудниками журнала были И. И. Дмитриев, Г. Р. Державин, М. М. Херасков. Большая часть произведений принадлежала самому издателю. Просветительские взгляды Карамзина наиболее ярко были представлены в «Письмах русского путешественника». Автор осуждает в них деспотизм немецких правителей, религиозную нетерпимость и фанатизм церковников, восхищается республиканскими порядками в Швейцарии, подвигом Вильгельма Телля. Идея внесословной ценности человеческой личности нашла свое отражение в таких произведениях, как «Фрол Силин, благодетельный человек» (1791) и «Бедная Лиза» (1792).

Следующий этап начинается с лета 1793 г. и завершается в 1802 г. Удручающее впечатление произвело на Карамзина резкое обострение революционных событий во Франции. Если начало революции, отличавшееся сравнительно мирным характером, он встретил вполне сочувственно, то якобинский террор и казнь Людовика XVI буквально потрясли его. Ярким свидетельством этого стали письма Мелодора и Филалета, повести «Остров Борнгольм», «СиерраМорена», помещенные во второй книжке альманаха «Аглая» (1795). В своем новом журнале «Вестник Европы» (1801 —1802) писатель подводил итоги минувшему десятилетию. В его высказываниях чувствуется страх перед резкими и тем более насильственными изменениями. «Революция объяснила идеи, — писал он, — мы увидели, что гражданский порядок священ даже в самих местных или случайных недостатках, что власть его для народов не тиранство, а защита от
тиранства».[176] Если раньше в «Письмах русского путешественника» общечеловеческое и национальное начала гармонично дополняли друг друга, то теперь национальное становится главенствующим.

Отсюда — недоброжелательное отношение к Петру I, якобы унизившему патриотическую гордость русских.

И всетаки перемены, происшедшие во взглядах писателя под влиянием революционных потрясений, не привели к полному отказу от прежней, просветительской программы. В «Вестнике Европы» он указывает на ряд явлений, нуждающихся в коренном улучшении, прежде всего на законодательство. Не посягая на крепостное право, он вместе с тем требует от помещиков привести крестьян в «лучшее состояние».[177] Осуждение вызывает праздная, легкомысленная жизнь большинства дворян. «Безрассудная роскошь, — писал Карамзин, — следствие рассеянной жизни, вредна для государства и нравов».[178] В отличие от реакционеров, стремившихся забросать грязью имена великих французских философов XVIII в. — Вольтера. Дидро, Руссо, Карамзин продолжает отзываться о них с прежним уважением. Осуждая революционные действия, писатель не отказался от своих симпатий к республиканским порядкам. "

Последний период начинается с 1803 г. и продолжается до смерти писателя. Огромным подвигом была его работа над «Историей государства Российского». Карамзин получил звание историографа и соответствующую этому положению пенсию, которая позволила ему полностью посвятить себя научным изысканиям. Первые восемь томов вышли в 1818 г. Это стало событием величайшей важности. Русские читатели впервые могли узнать о прошлом своей страны из достоверного, увлекательно написанного труда. «Все, даже светские женщины, — вспоминал Пушкин, — бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную... Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка Коломбом»,[179] — писал Пушкин. Смерть застала Карамзина в 1826 г. в работе над двадцатым томом, посвященным истории «Смутного времени».

«Письма русского путешественника»

«Письма русского путешественника» открывают сентиментально-просветительский этап творчества Карамзина. Они печатались сначала в «Московском журнале», затем в альманахе «Алая». Полностью отдельным изданием вышли в 1797 —1801 гг. Материал, представленный в «Письмах», чрезвычайно разнообразен: здесь и картины природы, и встречи с знаменитыми писателями и учеными Европы, и описание памятников истории и культуры. Просветительский характер мышления Карамзина особенно четко обрисовывается при оценке общественного строя посещаемых им стран. Явное неодобрение автора вызывает феодальная Германия. Карамзина раздражает назойливый контроль полицейских чиновников. В Берлине ему предлагают длинный список вопросов, на которые необходимо ответить в письменной форме. В Пруссии бросается в глаза засилье военных. «Здешний гарнизон, — пишет Карамзин о Кенигсберге, — так многочислен, что везде попадаются в глаза мундиры».[180] Капитан, с которым автор вступил в беседу, жаловался на отсутствие военных действий: «Пора снова драться — солдаты наши пролежали бока» (Ч. 1. С. 102). Карамзин указывает на убожество общественной жизни немецких княжеств. Приездв Берлин родственницы короля, «штатгальтерши», как пренебрежительно называет ее автор, превращается в событие государственной важности: устраивается военный парад, жители выходят на улицы, играет оркестр. «Нельзя было не смеяться этому фарсу» (Ч. 1. С. 194), — замечает Карамзин. Придворная жизнь втягивает в свою орбиту даже великих писателей. В Ваймаре Карамзин не застает дома ни Виланда, ни Гердера, ни Гёте. Известие, что все они были во дворце, вызывает у него возмущение.

Совершенно по-другому пишет Карамзин о Швейцарии, которая для просветителей, особенно для Руссо, была наглядным примером республиканских порядков. «Итак, я уже в Швейцарии, — сообщает путешественник, — в стране живописной натуры, в земле тишины и благополучия» (Ч. 2. С. 228). Зажиточность швейцарских землевладельцев автор объясняет тем, что они «не платят почти никаких податей и живут в совершенной свободе» (Ч. 3. С. 89). В Цюрихе он с большим одобрением рассказывает о «девичьей школе», в которой сидят рядом дочери богатых и бедных родителей, что дает возможность «уважать достоинство, а не богатство» человека (Ч. 3. С. 45). Причину, поддерживающую в Швейцарии республиканский строй, Карамзин, в духе Монтескье и Руссо, видит в строгих аскетических нравах жителей, среди которых даже самые богатые не держат более одной служанки.

Сложно и противоречиво отношение писателя к Франции. Он приехал сюда в тот момент, когда страна пожинала горькие плоды абсолютизма. На каждой станции путешественников окружают нищие. Находясь в Булонском лесу, автор вспоминает о недавнем времени, когда великосветские куртизанки щеголяли друг перед другом великолепием экипажей и разоряли щедрых поклонников. С презрением говорит путешественник о Французской академии: половина ее членов невежественна и занимает свои места по знатности рода. Вспоминая о Людовике XIV, Карамзин осуждает его за неразумные гонения на гугенотов, в результате чего «тысячи трудолюбивых французов принуждены были оставить отечество» (Ч. 4. С. 163).

Поэтому начало революции, отличавшееся сравнительно мирным характером, Карамзин, подобно Виланду, Клопштоку, Гердеру, Шиллеру и Канту, встретил с явным одобрением. Позже сам автор вспоминал, с каким восхищением он слушал в Народном собрании пламенные речи Мирабо. Но в окончательном варианте «Писем», созданном после 1793 г., революция решительно осуждена. Самое страшное для Карамзина, как и для большинства просветителей XVIII в., — восставший народ и революционная диктатура. Напуганный якобинским террором, он готов примириться с монархическим правлением, уповая на медленные, но более верные, по его мнению, успехи нравственности и просвещения. «Всякое гражданское общество, веками утвержденное, — пишет он, — есть святыня для добрых граждан... Всякие же насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот» (Ч. 5. С. 5-7).

В Англии путешественник с большой похвалой говорит о предприимчивости купечества, что вполне соответствует представлениям просветителей об общественно полезной роли частной инициативы. Как истинный просветитель, Карамзин хвалит веротерпимость англичан, с одобрением пишет об их законодательстве, о «Великой хартии вольности», «Я живу, где хочу, уверен в том, что имею, не боюсь ничего, кроме законов» (Ч. 6. С. 255). Познакомившись с судом присяжных, он заявляет, что в Англии «нет человека, от которого зависела бы жизнь другого» (Ч. 6. С. 128).

Однако писатель далек от полного и безоговорочного восхищения жизнью англичан. Оборотная сторона кипучей деятельности купцов — эгоизм и равнодушие к людям: «...все продумано, все разочтено, и последнее следствие есть личная выгода». (Ч. 6. С. 356). Наравне с богатством купцов он отмечает и вопиющую нищету английских низов. Отношение к беднякам в Англии приводит его в негодование: «Здесь бедность делается пороком! Она терпит и должна таиться! Ах! Если хотите еще более угнести того, кто угнетен нищетою, пошлите его в Англию, здесь, среди... цветущего изобилия, узнает он муки Тантала» (Ч. 6. С. 355).

Карамзин считает своим долгом познакомить читателя с природой описываемой страны. По его млению, она определяет не только физический, но и духовный облик человека. Жители швейцарских Альп красивы, щедры и приветливы, потому что они живут среди прекрасной и благодатной природы. И наоборот, холодный, туманный климат Англии оказывает пагубное влияние на характер ее граждан, которые изображаются замкнутыми, недоверчивыми, расчетливыми и эгоистичными. «Дайте англичанам лангедокское небо, — пишет автор, — они будут здоровы, веселы... как французы» (Ч. 6. С. 342).

Как писатель-сентименталист, Карамзин считает истинными и нерушимыми те человеческие отношения, в которых главную роль играет чувство. «Делать добро, не зная, для чего, — пишет он, — есть дело нашего безрассудного сердца» (Ч. 6. С. 357). Поэтому заседание Народного собрания во Франции или выборы в английский парламент, в которых все решают политические расчеты, закулисная борьба партий, описаны им с нескрываемой иронией. И наоборот, училище для глухонемых в Париже, госпиталь для престарелых матросов в Гринвиче вызывают его полное одобрение как примеры истинной филантропии.

Карамзин стремится показать не только то, что объединяет людей, но и то, что их разобщает. К числу таких пагубных заблуждений он относит проявление национальной замкнутости и национального самомнения. «Хорош гусь!» (Ч. 1. С. 43), — говорит он о немце, который бранит русских, ни разу в жизни не встретив ни одного из них. Столь же враждебна автору религиозная нетерпимость, фанатизм, это «чудовище... с поднявшимися от ярости волосами, с клубящейся у рта пеною, с пламенными, бешеными глазами» (Ч. 2. С. 129-130). После этой инвективы приводится рассказ о крестоносце графе Глейхене, которого освободила из плена сарацинка, убежавшая вместе с ним. Жена графа простила ему невольную измену, после чего был заключен тройственный супружеский союз, признанный даже папой. В этой легенде любовь и человечность побеждают национальную вражду и религиозную нетерпимость. Карамзин посещает темницу, в которой был заключен Мартин Лютер. Писатель восхищается смелостью немецкого реформатора, восставшего против авторитета папы и императора.

Лучшим средством борьбы с религиозным фанатизмом, национальной нетерпимостью, политическим деспотизмом и нищетой Карамзин, подобно Вольтеру, Монтескье, Дидро и Руссо, считает просвещение. Вера в благотворную роль науки и искусства заставляет его искать встречи с философами и писателями. В Германии он с особенно теплым чувством посещает деревенский домик детского писателя Вейсе. Здесь же встречается с Кантом, Платнером, Гердером и Виландом, которым рассказывает о России и русской литературе. Карамзин уверен, что душа писателя и философа всегда отражается в произведении, и чем выше нравственный облик каждого из них, тем благотворнее будет их влияние на читателей. «Письма русского путешественника» были для Карамзина своеобразной школой литературного мастерства. Свободная композиция жанра «путешествия» позволяла вводить в него самый разнообразный материал. На одном из первых мест в «Письмах» оказались наблюдения автора за собственными переживаниями, подчас неожиданными и противоречивыми. «О сердце, сердце! — восклицает писатель. — Кто знает, что ты хочешь? Сколько лет путешествие было приятнейшею мечтою моего воображения?.. Но когда пришел желанный день, я стал грустить... А на следующей станции в Твери грусть моя так усилилась, что я... хотел бы, как говорит Шекспир, выплакать сердце свое» (Ч. 1. С. 1-6). Сложные чувства радости, грусти и умиления вызывают у писателя живописные окрестности Дрездена: «Тут на левой стороне представилась мне... цепь высоких холмов, покрытых песком... Вечернее солнце кроткими лучами своими освещало сию прекрасную картину. Я смотрел и наслаждался; смотрел и радовался и проливал слезы...» (Ч. 1. С. 291 —292).

В «Письма» заносятся автором легенды и рассказы о подлинных событиях, услышанные им в пути. Они представляют собой маленькие новеллы. От них — прямая дорога к будущим повестям. Такова история о графе Глейхене, немецком рыцаре-крестоносце, попавшем в плен к сарацинам. К фантастическим легендам относится рассказ о любви монаха и монахини, превращенных волей небес в каменные изваяния за нарушение монастырского устава. В Швейцарии Карамзин услышал историю о двух молодоженах, погибших в Тунском озере в день своего бракосочетания.

Интересны психологические портреты ученых и писателей, с которыми Карамзину посчастливилось увидеться. Таково описание внешности Лафатера — ученого и проповедника. «Он имеет весьма почтенную наружность: прямой и стройный стан, гордую осанку, продолговатое бледное лицо, острые глаза и важную мину. Все его движения быстры и скоры, всякое слово говорит он с жаром. В тоне есть нечто учительское или повелительное, происшедшее, конечно, от навыка говорить проповеди, но смягченное видом непритворной искренности и чистосердечия» (Ч. 2. С. 289).

Описание природы превращается в ряде случаев как бы в маленькие стихотворения в прозе. Некоторые из них перекликаются с его же лирическими произведениями. Так, например, описание осеннего пейзажа, помеченное словами «Женева, ноября 1, 1789», в сущности, повторяет тему стихотворения «Осень», созданного в то же самое время: «Осень делает меня меланхоликом... Дерева желтеют... С унынием смотрю на развалины лета; слушаю, как шумит ветер, — и горесть мешается в сердце моем с какимто сладким удовольствием! Ax! никогда еще не чувствовал я столь живо, что течение Натуры есть образ нашего жизненного течения!.. Где ты, весна жизни моей? Скоро, скоро проходит лето — и в сию минуту сердце мое чувствует холод осенний» (Ч. 3. С. 282-283).