Книга 10

 

1. Когда наступило лето[563]и по всей земле установилась ясная погода, император выступил из Византия в поход против населяющих внутреннюю Сирию агарян. Пройдя всю сухую часть пути, он переправился через Евфрат. Это величайшая из рек, пересекающих Азию, одна из тех, которые вытекают из Эдема, что известно нам из Священного писания[564]. В то время некий писарь по имени Никита, муж, достигший вершин учености и мудрости, находившийся в расцвете лет, следовал на свою беду за государем в этом походе, несмотря на то что отец просил его не делать этого, а остаться дома, лелеять старость своего родителя и всеми силами угождать ему, преступившему уже порог преклонных лет и приблизившемуся к закату жизни. Он пренебрег против долга своего увещеванием отца, не принял во внимание его наставлений и отправился в лагерь в чем был[565]. При переправе через реку водоворот увлек его на глубокое место, он соскользнул с коня и, унесенный течением, жалким образом захлебнулся в Евфрате, претерпев кару за свое ослушание[566].

А государь со всем своим воинством быстро продвигался по Сирии, и никто из врагов не выступал против него; устрашенные молвой о его наступлении, все они заперлись в своих крепостях и городках. Таким образом, Иоанн напал на укрепленный и славный город Эмет[567]; он принял сдачу города, взял с них огромный выкуп и тотчас же поспешил оттуда по направлению к Миефаркиму[568]. Это замечательный, славный город, превосходящий богатствами и стадами все другие поселения в тех местах. Он и этот город принудил к сдаче и, взяв с его жителей прекрасные многочисленные дары, состоящие из золота, серебра и расшитых золотом тканей, направился к Нисибису[569], где великий Иаков, стоявший у кормила епископии, сдержал некогда натиск персов, подошедших к городу с большим войском, – он напустил на них рой мух и комаров, тотчас же обратил их в бегство и таким образом победил врагов[570]. Император нашел город пустым: жители, напуганные вторжением ромейского войска, покинули его и убежали в глубь страны.

2. Пройдя и подчинив ромеям соседнюю область, [Иоанн] поспешил к Экбатанам[571], где установлена власть агарян[572]. Там было несметное количество серебра, золота и всяких иных богатств; Иоанн намеревался внезапным ударом овладеть городом. Говорят, что в Экбатанах больше золота и сокровищ, чем во всех других городах, находящихся под солнцем. Причина этому та, что экбатанцы обогащаются за счет многих стран, а сами до сего времени не испытали ни одного вражеского нашествия. Но недостаток воды и необходимых припасов удержали Иоанна от нападений на город. В тех местах простирается пустыня, именуемая Карманитидой[573]; в ней нет источников, и ничего не произрастает, она суха, безводна: путь по ней неровен и труднопроходим. Поэтому он вернулся в Византии, везя с собою полученные от агарян дары – на триста мириад серебра и золота. С торжеством провез он по площади золото, серебро, серские ткани[574]и ароматические вещества и прочие дары, взятые у агарян, горожане смотрели и дивились их множеству, восторженно встречали его, провожали приветственными кликами во дворец и прославляли его победы.

Тем временем епископы[575]из зависти оклеветали перед императором патриарха Василия, будто он обещает верховную власть какому‑то из могущественных лиц и что в управлении церковью он не соблюдает установления божественных канонов. Патриарх был вызван в императорский дикастирий. Но так как он не явился, а настаивал, чтобы был созван вселенский собор, на котором он опровергнет [выдвинутые против него] обвинения (боговдохновенные предписания святых отцов требуют, чтобы для низложения патриарха созывался вселенский собор), то император сослал его в построенный им же монастырь, расположенный на Скамандре[576]. А был он мужем как бы бесплотным, изможденным; с младых ногтей предавался он подвигам отшельничества, носил зимою и летом одну и ту же одежду, не снимал ее, покуда она не истлеет и не станет негодной к употреблению; он не вкушал никакой еды и питья, кроме воды и сока древесных плодов. Говорят, что во все время своего подвижничества он спал не на ложе, а на полу. Единственным недостатком его считали то, что он слишком много стремился разузнать об образе жизни и нравственности людей, слишком много хотел разведать и совершенно попусту собирал сведения.

3. После того как Василий был приговорен к ссылке, кормило патриаршества взял в свои руки Антоний[577], муж, который с юности принял монашество в Студийском монастыре[578]и вел апостольский образ жизни. Он не носил ничего, кроме того, что нужно для покрытия тела, хотя вельможи и сами государи щедро награждали его за присущую ему добродетель. Не только [эти дары], но и все, что он получал сообразно своему сану (ибо прежде был он почтен саном синкела[579]), он раздавал бедным, подражая в милосердии Богу, а божественной и мирской ученостью будучи богат более других. В глубокой старости лицо и осанка его сияли чудодейственной прелестью. Всякий изнеженный и исполненный суетной гордыни человек, придя к нему, сразу же убеждался в том, что жизнь – тень и сон[580], и удалялся укрепившимся в благоразумной умеренности, а всякий, кто влачил жизнь, полную непоправимых бедствий, от которых не чаял избавиться, учился у него не унывать в скорбях и прибегать к тому, кто может уберечь от бед, и искать там спасения[581]. Таким, если говорить о главном, был по образу жизни и речам Антоний, муж божественный и ангелоподобный[582].

В это время по всему ромейскому государству бродили два брата‑близнеца, родом из Каппадокии. Странное и удивительное представляли они зрелище; я сам, составитель этой [истории], часто видел их в Азии[583]. Члены этих близнецов были невредимы и соразмерны, по бокам они срослись от подмышек до бедер, так что тела их составляли одно целое. Соприкасающимися руками они обнимали друг друга за шеи, а в свободных руках держали палки, на которые опирались во время ходьбы. Им было по тридцати лет, и они были хорошо сложены, полны сил и имели цветущий вид. В дальних путешествиях они передвигались на муле, сидя по‑женски в седельном кресле. Нрава они были необыкновенно мягкого и кроткого. Но довольно об этих близнецах.

4. Когда снова засияла весна[584], император Иоанн собрал ромейские силы, надежно вооружил их, выступил из столицы и прошел через Палестину, счастливую страну, текущую, как говорят пророки, молоком и медом[585]. Он подступил к укреплению, называемому по‑сирийски Мемпеце[586], подчинил его войной и всякими хитростями и взял как дар небес найденные там сандалии Спасителя Христа, а также волосы святого Предтечи и провозвестника[587]. Сандалии он поместил как драгоценное сокровище в знаменитом храме богоматери, воздвигнутом в императорском дворце[588], а волосы – в храме Спасителя, который был основан самим [Цимисхием]. Выступив оттуда, он подошел к сильной, неприступной крепости Апамее[589]. В несколько дней он взял и подчинил эту крепость, а затем направился с войском к Дамаску. Жители Дамаска встретили императора у ворот этого торгового города с богатыми дарами в руках, надеясь успокоить его гнев и склонить к милости[590]. [Иоанн] обязал их платить установленные подати и покорил ромейской власти, а затем выступил оттуда, пересек Ливан (этот длинный утесистый горный хребет простирается в тех местах, отделяя Палестину от Финикии) и, пройдя по самому хребту, взял внезапным приступом сильно укрепленный город Ворзо[591]. Выступив оттуда, он спустился в Финикию, захватил крепость Валанею[592]и осадил Верит[593]. Найдя в Верите изображение распятия Христа, он, забрав его оттуда, отправил в построенный им храм Спасителя.

5. Говорят, что с этой божественной иконой произошло необыкновенное чудо[594]. Некий муж, исповедовавший христианское вероучение и проживавший в одном из домов Верита, водворил в этом доме упомянутую икону и почитал ее. Спустя некоторое время он будто бы переселился в другой дом, а об иконе как бы по воле божественного провидения забыл и оставил ее в прежнем жилище. Это помещение занял какой‑то иудей с намерением в нем поселиться; на следующий день он угощал там некоторых своих единоверцев. Войдя в дом и увидев на стене изображение Спасителя, распятого на кресте, иудеи якобы начали осыпать хозяина проклятиями за то, что он отступил от их веры и стал исповедовать христианство. Тот клятвенно заверял их, что он до того времени не замечал этой иконы. Тогда нечестивцы ему сказали: «Ежели ты не признаешь христианской веры, то докажи это на деле – возьми копье и пронзи на изображении бок назарея точно так же, как наши предки пронзили его, распятого на кресте!» Иудей схватил в руки копье и, воспламенившись гневом и испытывая сильное желание уверить гостей в своей правоте и снять без промедления нависшее над ним обвинение, проткнул на иконе бок. Как только копье задело икону, потекла в обилии кровь, смешанная с водой[595]. Это страшное зрелище привело бесчестных иудеев в оцепенение. Когда распространилась молва о случившемся, христиане вторглись в дом еврея, схватили святое распятие Спасителя, еще сочащееся божественной кровью, поместили его в священном храме и стали воздавать ему величественное служение. Взяв оттуда этот богочеловеческий образ, император, как я уже говорил, отправил его в Византии.

6. С боем захватив Валанею и Верит, [Иоанн] подошел к Триполису[596]. Этим городом император не мог овладеть сразу, потому что он расположен на крутом холме и огражден со стороны материка прочными стенами; с другой стороны он омывается морем, имеет пристань и безопасную, укрытую от непогоды гавань. Отступив оттуда, [Иоанн] пошел вдоль берега и стал занимать по пути прибрежные местечки.

В это же время, в начале месяца августа, появилась хвостатая звезда[597]– нечто божественное, небывалое и превышающее человеческое разумение. Ничего похожего не видели в наш век, и никогда прежде не случалось, чтобы подобное явление длилось столько дней подряд. Появившись на северо‑востоке, комета поднималась в форме гигантского кипариса на огромную высоту, затем постепенно уменьшалась в размерах и склонялась к югу, пылая сальным огнем и распространяя ослепительные, яркие лучи. Люди смотрели на нее, преисполнившись страха и ужаса. Появившись, как я сказал, в начале августа, комета была видна целых восемьдесят дней, восходя в середине ночи и светясь до самого утра. Видя это непостижимое чудо, император спрашивал у изучающих небесные светила, что может означать такое странное явление. Эти люди неправильно истолковали появление кометы, не так, как требовало их искусство, а согласно желаниям государя: они пообещали ему победу над врагами и долгие дни жизни. Ложное предсказание дали логофет и магистр Симеон и проедр Никомидии Стефан[598], мужи наиболее знаменитые из тогдашних мудрецов. Однако появление кометы предвещало не то, что предсказали эти мужи в угоду императору, а пагубные мятежи, вторжения иноплеменников и гражданские войны, бегство [населения из] городов и областей, голод и мор, страшные землетрясения и почти полное уничтожение ромейской державы – все то, что мы узнали по дальнейшему ходу событий.

7. После переселения императора Иоанна из этой жизни[599]магистр Варда, по прозванию Склир[600], обуреваемый жаждой власти и алчностью, обольстил и одурачил многочисленную и легковерную толпу, замыслив опасный мятеж против правителей[601]. Четыре года передвигался он по Азии, опустошая огнем целые области, уничтожая города, прогоняя и яростно истребляя выступавшее против него ромейское войско. Первое поражение потерпело воинство ромеев под начальством патрикия и стратопедарха Петра[602], когда произошла битва в граничащей с землею армян Лапарской долине[603], где и сам патрикий Петр, пораженный копьем, упал с коня и прямо посреди строя испустил дух; погибло вместе с ним и множество воинов.

Второе поражение [ромеи потерпели] под начальством магистра Варды Фоки[604], который, получив от правителей достоинство доместика схол, выступил против Склира в Панкалию – это удобная для передвижения верхом долина недалеко от Амория[605]. В этой битве Фока был поражен древком копья в голову, упал с лошади и распростерся на земле. Он был бы схвачен врагами и бесславно убит, но неприятели не знали его в лицо и не обратили на него внимания, как на одного из многих, а наступившая ночь спасла полководца. Склир же, гордясь и кичась такими победами стал считать себя неотразимым и непобедимым[606]. После этого он взял приступом Никею[607], Авидос и Атталию[608], подчинил себе все владения ромеев в Азии[609], захватил множество триер, стал господствовать на море и причинил большой вред купцам и даже самой столице, не давая возможности приплывать, как прежде, судам с хлебом. Это длилось до тех пор, пока правители не выслали тайно из Византия огненосные корабли. Начальствовавший над ними магистр Варда Парсакутин[610]неожиданно пристал к Авидосу, зажег корабли тирана, перебил находившихся там воинов и овладел крепостью. Вслед за тем Фока набрал многочисленный отряд воинов[611], напал на Склира, победил его и заставил бежать в Экбатаны[612], к агарянам.

8. Когда грабительская шайка Варды Склира была полностью рассеяна, император Василий[613]собрал войско и выступил против мисян. Это дикое, жестокое племя помышляло только об убийствах; оно наносило вред ромейскому государству, немилосердно опустошая Македонию и уничтожая всех людей цветущего возраста[614]. Поэтому [Василий], побуждаемый более горячностью, чем благоразумием[615], торопился одним ударом покорить [Мисию]. Но из‑за Несправедливости судьбы он обманулся в своих надеждах.

Совершив путь по узким, крутым тропам и приблизившись к городу Сардике, который скифы обычно именуют Тралицей[616], [Василий] разбил вблизи него лагерь и двадцать дней осаждал город. Но он не имел в этом деле успеха, так как войско склонилось из‑за непригодности стратигов к беззаботности и лени. Сначала, 'когда ромеи вышли из лагеря в поисках зеленой травы и сена, мисяне напали на них из засады, учинили страшное побоище и увели множество вьючных животных и лошадей. Затем произошло следующее: осадные орудия и другие машины ввиду неумелости тех, кто их подводил к стенам, не действовали и были сожжены врагами; кроме того, воины чрезмерным потреблением израсходовали взятые с собою припасы и стали испытывать нужду во всем необходимом; поэтому император, собрав снаряжение, направился со всем войском в Византии. После целого дня пути он расположился лагерем в лесной чаще и дал воинам отдых. Еще не прошло время первой ночной стражи, как вдруг с восточной части неба устремилась на лагерь довольно большая звезда; озарив шатры ярким светом, она упала на западе у самого рва и, рассыпавшись множеством искр, погасла.

Падение этой звезды предвещало истребление войска. Всякий раз, когда происходит подобное падение звезды, предвидится полное уничтожение всего, там находящегося. Это убедительно подтверждает звезда, упавшая на троянское войско как раз тогда, когда Пандар направлял стрелу в Менелая[617], – ведь в тот же самый день фаланга троянцев была обращена ахейцами в постыдное бегство. Всякий, следуя за указаниями истории, обнаружит, что и во время ромейских войн часто бывали подобные случаи, когда войско гибло на том же месте, где появлялось знамение. Да и сами мы видели, как такая же [звезда] упала на дом проедра Василия, и спустя недолгое время после этого он ушел из жизни, а состояние его было предано разграблению и расхищению[618]. Но достаточно о появлении звезды.

На следующий день войско проходило по лесистому, изрытому пещерами ущелью; едва пройдя его, оно попало в изобилующее расселинами, трудно проходимое место; там на ромеев напали мисяне, перебили большую часть воинов, захватили шатер императора, казну и весь обоз. Был там и я, рассказывающий с горечью об этом; на беду мою я сопровождал правителя, неся службу дьякона[619]. Едва не поскользнулись стопы мои[620], и я стал бы добычею скифского меча, если бы не избавило меня от этой опасности некое божественное попечение, внушившее мне быстро погнать коня, взобраться по склону ущелья, покуда он не занят врагами, и поспешно достичь вершины горы. Остатки войска с трудом нашли спасение в бегстве по непроходимым горам от преследовавших мисян и вернулись, потеряв почти всю конницу и обоз, в ромейские пределы[621].

9. Еще не успели опомниться от этой беды, как магистр Варда Фока поднял мятеж[622]против правителей, подчинил себе войско ромеев, находившееся в Азии, занял все морские пристани и города, кроме Авидоса, привел множество кораблей и загородил ими Геллеспонтский пролив, не давая грузовым судам прохода к столице, и высадил на берег у Авидоса большое войско под начальством магистра Льва Мелиссина[623]для охраны своих триер и для осады этого города. Затем он возвел перед Византием сильное укрепление на Хрисопольском холме[624]и направил туда немалое конное и пешее войско, начальником которого назначил своего брата, патрикия Никифора, а также патрикия Калокира, по прозванию Дельфин[625]. Но император Василий, переправившись с большими силами через Босфор[626], победил их в бою и захватил в плен; брата Фоки Никифора он заковал в цепи и заключил в темницу, а Калокира Дельфина там же, на Хрисопольском холме, на том самом месте, где был разбит его шатер, посадил на кол. Варда Фока, узнав о гибели войска у Хрисополя и о том, что брат его пленен и заключен в тюрьму, а Дельфин посажен на кол, собрал все свои силы и, придя в Авидос, пытался захватить тамошнюю крепость и переправиться в Европу, чтобы покорить ее себе.

Узнав, что тиран подошел к Авидосу[627], император Василий собрал находившееся при нем войско, вооружил огненосные корабли и выступил против него. Перейдя Геллеспонт, он раскинул на равнине перед Авидосом царский шатер и, ежедневно наставляя и упражняя фалангу, размышлял о том, как подступиться к мятежнику. И вот однажды ночью он, разбив войско на отряды, двинулся по морскому берегу на врагов; к рассвету, не переставая их истреблять, он сжег все неприятельские триеры. Варда Фока, пораженный внезапным приближением и нападением императора, вышел из укрепления навстречу ему: сражаясь в пространстве между двумя войсками, он внезапно свалился с лошади, и ему отсекли голову[628]. Гигантское тело его погребли в Авидосе, а надетую на копье голову доставили в столицу, с торжеством пронеся по улицам, и отправили затем к мятежникам в Азию. Так прекратилось это возмущение и наступило глубокое спокойствие[629].

10. И на другие тягчайшие беды указывал восход появившейся тогда звезды[630], а также напугавшие всех огненные столбы[631], которые показались затем поздней ночью в северной части неба; ведь они знаменовали взятие тавроскифами Херсона[632]и завоевание мисянами Веррии[633]. И сверх того, звезда появлялась на западе при заходе солнца, восходя по вечерам, она не имела какого‑либо постоянного места на небе. Распространяя яркие, видные на далеком расстоянии лучи, она часто передвигалась, показываясь то севернее, то южнее, а иногда за время одного и того же восхождения меняла свое положение на небе, производя внезапные, быстрые движения. Люди, смотревшие на комету, удивлялись, страшились и полагали, что ее странные перемещения не приведут к добру. И случилось как раз то, чего ожидал народ. Вечером того дня, когда обычно праздновалась память великомученика Димитрия[634], страшное землетрясение, какому равного не бывало в те времена, опрокинуло башни Византия, повалило множество домов, которые стали могилами для их обитателей, соседние с Византием селения разрушило до основания и причинило смерть многим деревенским жителям. Помимо этого, оно разрушило и сбросило на землю купол и западный свод великой церкви; император Василий восстановил эти разрушения потом в шесть лет[635]. И крайне бедственный голод, болезни, засухи, наводнения и бурные порывы гибельных ветров [случились тогда]. Именно в то время в районе Евтропия[636]был сокрушен напором воды столп, и стоявший на нем монах[637]страшным образом захлебнулся в морских волнах. И неплодородие земли и все обрушившиеся бедствия свершились после падения звезды. Но это в свое время разъяснит история по порядку[638].

11. Между тем император Иоанн, выйдя из Сирии (я возвращаюсь к тому месту, от которого отступил в сторону), шел по направлению к Византию, по пути он увидел угнетаемые проедром и паракимоменом Василием Лонгиаду[639]и Дризу[640], благодатные, цветущие области, которые ромейское войско отвоевало ранее для империи ценой обильного пота и крови. Как и следовало ожидать, император испытал печаль и досаду; он порицал корыстолюбивую жестокость [проедра]. Опасаясь гнева повелителя, Василий не мог возражать ему открыто, но втайне посмеялся над его словами; видя, что впал в немилость, [проедр] замыслил устранить его каким‑либо образом[641]. Когда император прибыл в равнину Атроады[642], прилегающую к Олимпу[643], он остановился в доме патрикия Романа[644], украшенного достоинством севастофора[645]. Там, говорят, какой‑то евнух из слуг, то ли сам нерасположенный к императору, то ли прельщенный и совращенный обещаниями даров[646]со стороны тех, которые из зависти к хорошему стремятся к переворотам (об этой второй причине больше говорят, чем о первой, и больше ей верят), подал императору отравленный напиток, а тот, ничего не подозревая, выпил яд как полезное для здоровья питье[647]. На следующий день члены его одеревенели и всем телом овладела слабость, а искусство врачей оказалось пустым и тщетным – они не могли распознать признаки этого внезапного заболевания[648].

Почувствовав, что вдруг иссякла его гигантская сила, император поспешил вернуться в Византии: он торопился в построенный им самим храм Спасителя, желая, чтобы как можно скорее был закончен готовящийся для его тела гроб. Продвигаясь весьма быстро, он прибыл в Византии уже обессиленный, с затрудненным, прерывистым дыханием и был великолепно принят горожанами. Едва вступив в императорский дворец, он слег в постель, пожираемый ядом. Сознавая, что ему не поправиться от такого бедствия, ибо ужасная отрава безжалостно сжигала его внутренности, он стал щедро черпать из царской казны и раздавать беднякам, а особенно прокаженным и тем, тела которых изъедены священной болезнью[649](он с большим состраданием относился к ним, чем к прочим несчастным). Позвав проедра Адрианопольского Николая[650], мужа почтенного и святого, он открыл ему все грехи своей жизни. Проливая ручьи слез, он смывал в их потоке мерзости и грязь прегрешений и взывал к богородице, моля ее стать его заступницей[651]в день суда, когда перед сыном ее и Богом будут взвешены на непогрешимых весах все деяния, смертных. Исповедовавшись таким образом, государь, не сомневаясь разумом и горюя душою, ушел из этой жизни и перешел к покою иного мира десятого января, четвертого индикта, шесть тысяч четыреста восемьдесят пятого года[652], похоронен он был в храме Спасителя при Халке, который он сам пышно воздвиг от самого основания. Такой конец жизни обрел император Иоанн, муж небольшого роста, но геройской силы, который в боях был доблестен и непобедим, в опасностях же храбр и бесстрашен. Прожил он всего пятьдесят один год, а государственную власть удерживал в своих руках шесть дет и тридцать дней[653].

 

[1]Представление об истории как о самой полезной для общества науке – «учительнице жизни» характерно и для античности. Господствующей теорией исторического процесса была Полибиева цикличность. Естественно, что если явления повторяются, то людям необходимо извлекать уроки из истории. Лев Диакон Заимствовал последовательность первой главы из исторического сочинения Агафия «О царствовании Юстиниана» (5). Агафий, историк VI в., в свою очередь, опирался здесь на Диодора Сицилийского (Кэмерон. 1970, 58).

 

[2]Введение Льва Диакона отличается от введения Агафия попыткой выделить движущие силы исторического процесса. Агафий в своем зачине делает упор на том удовольствии, которое доставляет читателю историк; у Льва об этом ни слова.

 

[3]Общий пессимистический тон введения Льва Диакона, вероятно, отразил настроения византийского общества. Подобное мироощущение было свойственно самому императору Василию II, в правление которого писал Лев. Новелла от 4 апреля 988 г. пронизана таким же пессимизмом: «До настоящего дня никакой, даже самомалейшей удачи мы не встретили в нашей жизни, но, напротив, не осталось такого вида несчастья, которого мы не испытали бы» (Ц.‑Л. III, 303‑304). Введение Льва созвучно концу его «Истории». Возможно, причиной ожидания конца света был каббалистический расчет: приближавшийся 992 год был 6500 г. от сотворения мира. Христос родился в 5500 г., а согласно Новому завету (2 Петра. III, 8), «Божий день» равнялся тысяче человеческих лет. См.: Васильев. 1942.

 

[4]Парафраз Нового завета: 1 Коринф. VII, 31.

 

[5]Почти дословно из введения к «Истории» Агафия (8).

 

[6]Подражание Агафию (8‑9), который таким же образом представил себя читателям. Агафием же такая форма самохарактеристики заимствована из, стихотворных эпитафий (Кэмерон. 1970, 2).

 

[7]Калоэ – совр. Гёлёз, Келез (Рэмси. 1890, 105; Томашек. 1891, 91‑92).

 

[8]Лев в данном случае использует текст Гомера (Ил. II, 461). В Х в. провинции с названием «Азия» не существовало. Имеется в виду Фракисий‑ская фема, занимавшая юго‑западную часть Малой Азии и образованная в 741 г.

 

[9]Тмол (совр. Боз‑Даг) – горный хребет на западе Малой Азии (Ил. II, 886; XX, 385).

 

[10]Каистр – река, упоминаемая Гомером (Ил. II, 461), совр. Кучук‑Мендерес.

 

[11]Кельвианские поля простирались вдоль среднего течения Каистра. По Стра‑бону (XIII, 13), «Кильбианская равнина» лежала в Лидии (ср. Томашек. 1891, 91).

 

[12]Эфес – крупный город в устье реки Каистра (Страбон. XIV, I, 21), столица Фракисийской фемы, совр. Аясулуг (Томашек. 1891, 32‑34).

 

[13]Правдивость как основное требование, предъявляемое историку, – общее место всех античных и средневековых авторов. В данном пассаже Лев Диа‑, кон подражает Агафию (9‑10). Противопоставление поэтики и риторики – истории полностью заимствовано у ранневизантийского историка Прокопия (I, 1, 4).

 

[14]Василевс – официальный титул византийских императоров, начиная с Ираклия (626 г.).

 

[15]Константин VII Багрянородный (17‑18 мая 905‑9 ноября 959), с июня 911 г.‑соправитель отца, Льва VI, с июня 913 г. – самодержец, с 17 декабря 920 г. – соправитель Романа I и его сыновей, с 27 января 945 г. – самодержец.

 

[16]О комете упоминают многие авторы: Георгий Монах (864), Продолжатель Феофана (463), Лев Грамматик (279), Продолжатель Амартола (786– 787), Симеон Магистр (708) и др.

 

[17]Быть может, имеются в виду сочинения Симеона Логофета и Продолжателя Феофана, но не исключено, что Лев и здесь подражает Агафию (14). См.: Сюзюмов. 1916, 135; 141.

 

[18]Цитата из Геродота (I, 8, 2) передана Львом неточно, очевидно, по памяти. Можно ли на основании этих слов Льва делать вывод, что он не пользовался никакими письменными источниками, а описывал только им самим виденное и слышанное? (так считают: Крумбахер. 1897, 267; Мо‑равчик. 1958, 398‑399, и др.). Видимо, нет. Он обращался и к официальным документам, и к историческим трудам; неоднократно ссылается он и на эпистолографические источники.

 

[19]Византийский историк XI в. Скилица (247) датирует смерть Константина 9 ноября 959 г. Та же дата – в кратких хрониках (Шрайнер. 1975, 164; 1977, 120), в них к тому же сообщается, что император скончался в среду, в третьем часу. Но Продолжатель Феофана (469) и Псевдо‑Симеон (756) дают 15 ноября, а императорский некрологий – 19 ноября (Грирсон. 1962, 58).

Индикт – летосчисление по 15‑летним циклам. По ^данным папирологии, оно сложилось в римском Египте при проверке списков налогового обложения каждые 15 лет. В Византии этот счет введен в 312 г. Константином I. Начинался индикт в Византии и на Руси 1 сентября. Для проверки соответствия индикта году нужно год от сотворения мира разделить на 15; цифра в остатке означает индикт.

Лев Диакон (в отличие от арабских авторов) очень редко приводит развернутую хронологию. В его труде только четыре полных даты, из них единственно правильная (верное соотношение индикта и года от сотворения мира) – дата смерти Никифора Фоки. Даты смерти Константина, вступления на престол Никифора и смерти Цимисхия (о нем см. кн. III, примеч. 9) верно вычислены по индиктам, но не по годам от сотворения мира. При определении года от сотворения мира в византийской хронологии использовались различные 'системы: кроме основной, Константинопольской, существовали еще александрийская и протовизантийская (Грюмелъ. 1958, 73‑84). Видимо, ошибки Льва связаны с пересчетом из одной системы в другую (Там же. 126‑127). В данном случае следует читать: 6468, ноябрь, 3 индикта (959 г.).

 

[20]Цитата из Ветхого завета (2 Маккавеев. V, 5).

 

[21]Роман II вступил на престол в 959 г., 21 года от роду. (Прод. Феоф. 469). Его старшему сыну – будущему императору Василию II‑был в то время год. Еще через год императрица Феофано родила второго сына – будущего императора Константина VIII. Удивительным образом Лев Диакон не выказывает интереса к детским годам своих повелителей.

 

[22]Аналогичную характеристику Романа II дают и другие историки (Скилица. 248; Прод. Феоф. 471‑472). О том же рассказано в «Чудесах св. Евгения» и неопубликованной «Краткой истории» Пселла (см.: Маркопулос. 1981, 95‑96). Можно предполагать, что все правительственные ‑акты исходили от фаворита Иосифа Вринги или от императрицы Феофано.

 

[23]Организатором похода был Вринга, являвшийся друнгарием флота; см. примеч. 6, кн. VI (Арвейлер. 1966, 114). Умалчивая об этом, Лев Диакон уже здесь обнаруживает к нему свою антипатию (ср. примеч. 40, кн. II).

 

[24]Завоевание Крита арабами из Египта относится к 823‑828 гг. С того времени остров стал базой для нападений на византийское побережье и острова (Христидис. 1984, 81‑97). Первый неудачный поход с целью отвоевания Крита относится к 843 г. (Прод. Феоф. 203); дальнейшие попытки предпринимались Михаилом III и Василием I (Прод. Феоф. 291). В данном случае речь идет о походе Константина VII. Подготовка к нему подробно описана в «Книге церемоний» (664‑678). О самом походе см.: Скилица. 236. Эту экспедицию датируют как 949, так и 956 г. (Рамбо. 1870, 429); слова Льва Диакона о том, что несчастье произошло «недавно», свидетельствуют скорее в пользу второй даты.

 

[25]В византийском флоте обычно употреблялся термин «дромон». Но историки предпочитали в целях архаизации пользоваться древним словом «триера» (ср. Тактика Льва. XIX, 1). Дромон (дословно «бегун») представлял собою длинный весельный корабль (Арвейлер. 1966, 411). Для такого судна требовалось 230 человек команды, оно вмещало 60 воинов. Дромоны снабжались специальными сифонами для выбрасывания на вражеские корабли «греческого огня». Этот состав из нефти, смолы и серы был впервые применен в 678 г. Секрет .его приготовления содержался в строжайшей тайне.

 

[26]Пафлагония – византийская фема на севере Малой Азии со столицей в Гангре (Икономидис. 1972, 349).

 

[27]Патрикий – придворный титул высшего ранга, введен Константином Великим. Этот титул давал право присутствовать на заседаниях синклита и занимать самые ответственные должности. Последние упоминания о патри‑киях относятся к началу XII в. (Успенский. 1898, 131; Икономидис. 1972, 294‑295).

 

[28]Кубикулярий Константин Гонгила был фаворитом императрицы Зои, а впоследствии‑и ее сына Константина VII (Гийян. 1967, 279‑282). О нем как виновнике поражения см.: Скилица. 246.

 

[29]При дворе Романа II было много противников опасной и дорогой экспедиции на Крит. Однако Иосиф Вринга, прекрасно подготовив флот, настоял на походе (Прод. Феоф. 474).

 

[30]Термин «стратиг» Лев употребляет в двух значениях: правитель фемы и полководец вообще. В данном случае имеется в виду второй смысл. Стра‑тиг‑автократор – полководец, имевший право вести войну по своему усмотрению, т. е. верховный главнокомандующий (Арвейлер. 1960, 56, и ел.). В таком качестве слово «стратиг» перестало употребляться в конце Х в. (Гийян. 1967. 381).

 

[31]Никифор Фока происходил из фемной знати, владевшей крупными земельными богатствами в Каппадокии. Род Фок возвысился в IX в., прославился победоносными полководцами в войнах против арабов (ТгурыЙ. 1976). Особенно знаменит был Никифор Старший (см.: Грегуар. 1953), приходившийся дедом герою Льва Диакона.

 

[32]Уже к середине IX в. титул магистра стал чисто декоративным. Обладание им не обязательно сопровождалось ответственной должностью. Исчез в начале XII в. (Икономидис. 1972, 294).

 

[33]С IX в. до 60‑х годов Х в. доместиком схол называли главнокомандующего. Деление на доместиков Востока и Запада было принято при Романе II (Икономидис. 1972, 329). Востоком считалась Малая Азия, Западом – Балканы.

 

[34]Наиболее правдоподобное число кораблей – 250 – названо в житии Афанасия Афонского (Маркопулос. 1985, 1064‑1066).

 

[35]Немецкий перевод «Истории», выполненный Ф. Лоретте в 1960 г., во многих случаях грешит чрезмерной описательностью. Например, это место переведено так: «Он построил своеобразный мост, связавший корабли с берегом» (Лоретте. 14). В дальнейшем мы будем указывать на самые явные расхождения с этим переводом, и на те неточности, которые не отмечены в рецензии: Гляйкснер. 1962.

 

[36]Дата высадки на Крите Львом не указана. Согласно Яхъе Антиохийскому (84), это произошло 13 июля 960 г. Скорее всего, войско сошло на берег залива Альмирос (Панайотакис. 1960, 55). В житии Афанасия Афонского содержится интересная подробность о высадке Никифора на Крите; чтобы арабы не узнали о численности его войска, он несколько раз произвел высадку с одних и тех же кораблей (Лампсидис. 1976).

 

[37]Выше Лев говорит о «фаланге», здесь же употребляет слово «эниалий». Между тем византийская армия уже давно не строилась фалангой. Что же касается боевого клича, то «эниалием» называлось возглашение в честь бога войны Ареса (ср. Ил. XVII, 211) – естественно, византийцы не могли взывать к этому богу. Подобные анахронизмы допустимо объяснить тем, что Лев Диакон изучал в школе античных авторов и в качестве упражнения написал эпопею о взятии Никифором Крита, которую потом и использовал в «Истории». Школьные годы Льва как раз пришлись на правление Никифора, и естественно, что упражнения на тему о его подвигах были в обычае. (Пример прославления Никифора – и поэма Феодосия о взятии Крита.)

 

[38]Согласно арабским источникам, византийское войско состояло из 7200 пеших воинов и 5000 всадников (Панайотакис. 1960, 47). Хотя Скилица также рассказывает, что битва произошла немедленно после высадки, другие источники этого не подтверждают; видимо, если стычка и была, ее масштабы явно преувеличены Львом (Там же. 48‑49).

 

[39]Это был город Хандак (Скилица. 249)‑совр. Ираклион. Лев Диакон ограничился описанием его осады и взятия. В действительности же и лагерь Никифора располагался далеко от города, и к блокаде его византийцы приступили позже.

 

[40]Феодосии (172‑173) называет место, где был разбит лагерь, – Финикия. Этот топоним существует и сейчас на юго‑запад от Ираклиона (Панайотакис. 1960, 57).

 

[41]Фортиды – грузовые корабли. Они обычно служили для перевозки продовольствия и снаряжения (Тактика Льва. XIX, 13). Феодосии (139‑144) сообщает, что Никифор приказал вытащить корабли на берег.

 

[42]В течение восьмимесячной осады крепости Хандак никто не пришел ей на помощь из других арабских земель. Причина этого как в дипломатической подготовке похода – византийцы умело использовали разобщенность арабского мира (Христидис. 1984, 186‑191), так и в их преобладании на море, достигнутом в этот период (Арвейлер. 1966, 114‑117).

 

[43]Так называли арабов‑мусульман по имени египтянки Агари – служанки Сарры, жены Авраама, от которого, согласно Библии (Бытие. XVI, 10‑15), Агарь родила сына Измаила, признававшегося родоначальником арабов. Поэтому иногда арабов называли еще исмаилитами.

 

[44]Побережье Фракисийской фемы как самой близкой к Криту больше других подвергалось пиратским набегам (ср. Газе. 408), и ее ополченцы испытывали, должно быть, сильную ненависть к арабам.

 

[45]Перед нами – цитата из Первого послания к фессалоникийцам (V, 6).

 

[46]Немецкий переводчик толкует эти слова по‑другому: «...не недооценивать легкомысленно трудностей поручения» (Лоретте. 15).

 

[47]Популярнейший в античной литературе топос о непрочности человеческого счастья в силу «зависти богов» (ср. Ил., IV, 320; Софокл. Антигона, 1158; Еврипид. Андромаха, 100 и т. д.) проник и в Византию.

 

[48]Само имя Никифора Пастилы приводит один Лев Диакон, но история его гибели подробно изложена и Феодосием; рассказывает тот и о случившемся некогда пленении Ннкифора (860‑866), уточняя, что оно произошло из‑за бегства воинов Македонской фемы. Согласно Феодосию, на Крите Пастила действовал против десятитысячной армии под командой Карамун‑тиса, которая, несмотря на гибель самого Пастилы, была разгромлена (810‑914). Однако в поэме «О взятии Крита» этот эпизод датируется полугодом позднее (Панайотакис. 1960, 77).

 

[49]Хотя Лев был дьяконом, его мировоззрение «пропитано» античными представлениями «о божественном произволе» Тихи, капризной богини судьбы.

 

[50]Эпизод, вероятно, относится к войнам с сирийскими арабами, в которых Никифор участвовал с юных лет. См.: Васильев. 1902, 295‑300.

 

[51]Вряд ли стены Хандака были сложены только из земли и шерсти – их каменные фундаменты послужили основой для позднейших византийских укреплений. Хотя слово «хандак» означает «ров», но все‑таки рвов там было не два, а один, что отмечают и Феодосии, и сам Лев Диакон в других пассажах (Панайотакис. 1960, 61‑62).

 

[52]Подражая античным авторам, Лев придумал речь, которую Никифор мог бы произнести перед войском. В ней, впрочем, нет преувеличений. Все источники подтверждают, что, Крит превратился в главную опорную базу арабских пиратов, разорявших Грецию и Малую Азию. Однако взгляд византийских авторов односторонен; нельзя считать Крит только «пиратским гнездом»: на острове существовала стабильная административная структура, Чеканилась монета, развивались ремесла и торговля, кстати и с Византией. См.: Христидис. 1984, 114‑156.

 

[53]Цитата из посланий апостола Павла Титу (I, 12) приведена Львом Диаконом неточно – видимо, по памяти.

 

[54]Борьбе с арабами Никифор стремился придать характер священной войны. В «Стратегике Никифора» (20) есть строжайшее требование к войску молиться утром и вечером, а при появлении неприятеля взывать к Христу о помощи.

 

[55]В Х в. византийцы все еще считали себя римлянами (по‑греческн «ромеями»), гордились славой древнего Рима.

 

[56]Греческое население, подвластное арабам, помогало Никифору (ср. Атта‑лиат. 227; Прод. Феоф. 476, 480), но не так активно, как это представляется многим современным исследователям, – ведь арабы не преследовали христиан за их веру (Христидис. 1984, 184).

 

[57]Об этой битве рассказывает и историк XI в. Михаил Атталиат (226‑227), добавляя, что о замысле арабов прорвать осаду Хандака Никифору стало известно от двух перебежчиков.

 

[58]Армяне‑перебежчики из стран Арабского халифата образовывали особые отряды; о них Лев Диакон упоминает и дальше. Армяне в то время достигали на военной службе самых высоких постов (Каждан. 1975).

 

[59]Всю эту фразу Ф. Лоретте (21) сводит к словам: «....и они поступали, как он сказал».

 

[60]О том же эпизоде повествует Феодосии (338‑345) и Атталиат (228), объясняющий эту жестокость стремлением показать осажденным, что помощь че придет.

 

[61]Ф. Лоретте (21) понимает последние слова как «...отвергали перемирие».

 

[62]Описание штурма Хандака очень похоже на описание взятия готской крепости в книге Агафия (32). Сомнительно, чтобы на вооружении у арабов Крита были секиры, какими пользовались готы времен Юстиниана (Сю‑зюмов. 1916, 142‑143).

 

[63]Византийские осадные орудия мало отличались от позднеримских: метательные машины, тараны, «черепахи»; при войске были искусные мастера‑техниты по их изготовлению (Мишулин. 1940, 383, и ел.). Это были работники государственных мастерских по производству военного снаряжения.

 

[64]Фемное войско, собранное Никифором, состояло в основном из крестьян‑стратиотов: им не хватало опыта в действиях против осажденного города. Поэтому Никифору и пришлось заниматься их военной подготовкой. Лев несколько раз заостряет на этом внимание (ср. Прод. Феоф. 226; Тактика Льва. VII). В неопубликованной пока «Краткой истории» Пселла (XI в.) тоже есть обширный пассаж о занятиях Никифора с воинами: «Крестьян он делал мечниками, упражнял их руки в пускании стрел и дротиков и в метании копья, [учил] стрелять во всадника и поражать бегущих, и всему, что нужно для войны, штурма и осады» (Маркопулос. 1985, 1063).

 

[65]Лев по обыкновению не приводит дат. Речь идет е зиме – 6469 г., 4 индикта (960‑961 гг.).

 

[66]Хамвдан – Абуль Хасан Али ибн Хамдан (ок. 910‑967) из арабской династии Хамданидов – эмир Алеппо, известный в истории Ближнего Востока как Сейф‑ад‑Даула («меч царства»), неутомимый воин, враг Византии и наиболее опасный ее сосед. Его владения распространялись на Сирию, часть Армении, Верхнюю Месопотамию, Киликию (Хонигман. 1935, 93). Набеги Сейф‑ад‑Даулы на территорию Византии (особенно в середине 950‑х годов) наносили большой ущерб населению. Императоры, опасаясь могущества Хамдана, старались вооружить против него багдадского халифа. Только победы, одержанные полководцами из семейства Фок, значительно потрясли государство Сейф‑ад‑Даулы (Канар. 1951; Васильев. 1950).

 

[67]Киликия – область, занимавшая большую часть северо‑восточного побережья Средиземного моря. В Х в. была в руках арабов и стала ареной упорных боев между византийцами и арабскими эмирами (Хонигман. 1935, §8, и ел.). После завоевания ее Никифором Фокой превращена в фему.

 

[68]Выражение «живущих по соседству с Киликией агарян» могло быть заимствовано Львом из литургического текста, воспевавшего перенесение в Константинополь святынь Мембиджа (Алькен. 1963, 256). Эта служба была написана в 967‑969 гг. и содержала невероятные славословия Никифору.

 

[69]Подробнее о войне см.: Леонгардт. 1887.

 

[70]По Яхъе Антиохийскому (80‑82), боевые действия начал Лев Фока (см. ниже), напав на область Тарса. Сейф‑ад‑Даула, в свою очередь, вторгся в пределы Византии только после начала марта 960 г. (Яхъя. 83).

 

[71]Лев Фока был назначен стратигом Каппадокии еще при Константине VII; впоследствии – доместик схол Востока, доместик схол Запада (Бурас. 1981, 186‑187). Как и его брат Никифор, был пожалован саном магистра в 960 г. После прихода к власти Никифора II стал куропалатом и логофетом дрома (Гийян. 1974). Лев Фока в этом походе как бы мстил за брата Константина, взятого в плен Сейф‑ад‑Даулой и погибшего.

 

[72]Никифор Фока пытался придать войне против арабов форму кретивигы похода (см. кн. I, примеч. 54). Но византийская . церковь на основании канонических правил не решалась принять тезис, который так воодушевлял впоследствии западных крестоносцев.

Слова «какая‑то божественная сила» в устах дьякона звучат странно, не по‑христиански. Можно было взывать к богу или святым, но упоминание о «божественной силе» равносильно возведению ее носителя в ранг божества. Правда, в монашеских кругах идея соединения с божеством имела некоторый успех, но Лев Фока вовсе не походил на мистика.

Исключительное обилие восхвалений по адресу семейства Фок дает основание предполагать, что источником для Льва Диакона послужил либо специальный исторический труд, либо официальные записи кого‑нибудь из сторонников семейства Фок (Сюзю‑мов. 1916; 1946; Карышковский. 1953, 47; Каждая. 1961, 116‑128). Юношу Льва, учившегося в то время в Константинополе, конечно, не могли не восхищать победы. Фок; впоследствии всем версиям о них он предпочитал только панегирические.

 

[73]Истр – античное название нижнего течения Дуная.

 

[74]«Скифы», переправившиеся через Дунай, – это венгры, которые в IX‑Х вв. появились в Юго‑Восточной Европе и стали грабить византийские и болгарские владения. Интересно, что Лев, зная распространенное тогда название «турки», тем не менее считал научным именовать венгров еще архаичнее – «скифы». В то время историки называли народы теми именами, которые были приняты в классической Греции

 

[75]Победа над венграми относится к 961 г. (Афанасий Афонит. 23, 29). О венгерско‑византийских отношениях см.: Люттих. 1918; Макартни. 1930; (Моравчик. 1934; 1970.

 

[76]Видимо, именно эту тактику использовали Фоки в войнах против арабов, что послужило основой для написания трактата «О военных схватках», который, хотя и не является трудом самого Никифора Фоки, однако принадлежит кому‑то из его окружения. См.: Кучма, 1979, 58.

 

[77]В этой речи, несомненно, отразилась практика школьных сочинений. Подражание стилю речей Велизария, как они воспроизведены у Агафия, здесь очевидно.

 

[78]Никаких точных данных о сражении у Льва Диакона нет. Место битвы не названо. По Скилице (250) и Продолжателю Феофана (479), это – г Адрасса. Согласно Ватиканскому Анониму (199), сражение происходило в клисуре (ущелье) Килиндр. По Яхъе Антиохийскому (83‑84), который! датирует битву 8 ноября 960 г., – в клисуре Дарб‑Мгарах. Ни одно из этих названий не поддается точной локализации (Маркопулос. 1979, 112). Согласно арабскому историку Мискавейху, жители Тарса предупреждали Сейф‑ад‑Даулу о засаде в ущелье и просили идти другой дорогой. По его же свидетельству, после битвы от войска осталось 300 человек (Там же. 112). О победах над Сейф‑ад‑Даулой упоминается и в трактате Никифора (О сшибках. 192).

 

[79]Раздел добычи между воинами был узаконен императорами исаврийской династии. Согласно своду «Эклога», при разделе добычи шестую часть следовало отдать в казну, остальное – разделить между воинами. При этом полководец и командиры не участвовали в разделе: они довольствовались жалованьем (Эклога. XVIII; Прохирон. 40). О разделе добычи говорится в «Стратегике» Маврикия и в действовавшей в Х в. «Тактике Льва» (XX, 192; см. также: Дэн. 1948, 347).

 

[80]Обычай триумфального шествия победителя в столицу (которую Лев обычно называет не Константинополем, а архаически Византием) с добычей и пленными сохранился в Византии почти во всех подробностях со времен Римской республики. Триумф входил в число актов придворного церемониала, его порядок описан в «Книге церемоний» Константина Багрянородного (607‑615).

 

[81]Лев пишет о триумфе в театре. Но согласно Книге церемоний, торжество проводилось на ипподроме, а здание Большого театра уже с V в. стало местом казней (Жанен. 1950, 190). В Константинополе и его окрестностях было несколько ипподромов (Там же. 177‑189)‑здесь имеется в виду центральный. Полное исследование об ипподроме и его роли в истории Византии см.: Гийян. 1962.

 

[82]Все источники отмечают для второй половины Х в. значительный рост числа рабов в связи с победами Византии. Это был не рецидив рабовладельческой формации, а лишь временное приспособление устаревшего общественного института к процессу феодализации. Рабы затем становились и стратиотами, и членами крестьянских общин. Их приток усилил имущественную дифференциацию. Крупные чины фемного войска, имевшие значительные земельные владения, расселяли рабов как зависимых поселенцев. Из рабов‑челядинцев составлялась вооруженная свита динатов, которую они использовали для внеэкономического наступления на общину, для прямых захватов крестьянских участков. Таким образом, в исторической ситуации Х в. рабство послужило ускорению феодализации (Сюзюмов. 1963).

 

[83]Торжественный вывод Льва, хотя и звучит как преувеличение, но подтверждает, что в третьей четверти Х в. произошел перелом в отношениях Византии и Арабского халифата. Общность интересов феодализирующейся знати и централизованного государства, использование фемного войска, длительное существование свободной крестьянской общины – вот главные причины, которые обусловили подъем военной мощи Византии во второй половине Х в.

 

[84]Перебранка между осажденными и осаждающими была делом обычным. В частности, идентичный эпизод приводит Киннам, когда рассказывает об осаде Мануилом Комнином одной венгерской крепости (Газе. 419).

 

[85]Все религии, кроме христианства, византийцы считали суевериями, в том числе верования манихеев (имеются в виду павликане) и мусульман. Биография Магомета реалистично изложена Константином Багрянородным (Адм. 90‑91), но, как только он переходит к описанию учения пророка, рассказ становится недостоверным.

 

[86]Нарисованная Львом картина штурма Хандака очень похожа на соответствующий рассказ у Агафия (34‑35). Начиная со слов «множество воинов» и до этого места, Лев Диакон позаимствовал у него двадцать семь слов; за исключением зачина, это самая обширная компиляция Льва. Почему из‑за подкопа одного участка стены рухнули две башни, можно объяснить, ‑лишь учтя, что Лев сократил более развернутое и логичное описание Агафия.

 

[87]О страшной резне в Хандаке повествует и Феодосии (1009‑1025), но,

по его словам, Никифор был озабочен лишь тем, чтобы воины не «запятнали» себя насилием над женщинами‑иноверками. Более чем через восемь лет автор диалога «Филопатрис» (330) вспоминал о жестокости византийцев на Крите. Эта расправа, в свою очередь, вызвала антихристианские погромы по всему Ближнему Востоку (Панайотакис. 1960, 82‑83)

 

[88]Хандак был взят 7 марта 4 индикта 961 г. (Скилица. 250). Яхъя (84) дает 6 марта, но правоту Скилицы подтверждает надпись на одной иерусалимской рукописи (Маркопулос. 1985, 1067).

 

[89]Керы – демонические существа греческой мифологии; олицетворяли беды и смерть.

 

[90]Теменос.– совр. Канли Кастелли (Панайотакис. 1960, 58‑59).

 

[91]Любопытно, что юго‑западнее Ираклиона сохранился топоним Арменокампос, т. е. «армянское поле», как раз поблизости от лагеря Финикия (Панайотакис. 1960, 57).

 

[92]Арабские источники сообщают, что ромеи вывезли с Крита 300 кораблей с добычей и пленными. Двери эмирского дворца Никифор послал в Лавру Афанасия на Афон, где они находятся и поныне (Панайотакис. 1960, 83).

 

[93]Неясно, удостоился ли Никифор триумфа сразу же после взятия Крита или, если предпочесть версию Скилицы (250, 252), его не впустили в столицу, а направили в Азию продолжать борьбу против Сейф‑ад‑Даулы. Распространилось поверье, что взявший Крит захватит императорскую власть, вследствие этого будто бы возникла интрига со стороны Вринги. Лев Диакон пишет о двух триумфах Никифора Фоки‑в 961 г. и 963 г. Скилица же упоминает только об одном – в апреле 963 г., после смерти Романа. Можно было бы предпочесть версию Скилицы и Зонары: император немедленно направил Никифора против Сейф‑ад‑Даулы, который, пользуясь отходом войск европейских фем из‑за набегов венгров, возобновил наступление на византийские владения; только после победы над Сейф‑ад‑Даулой Никифор мог приехать как триумфатор в столицу, везя 5 с собой добычу с Крита и из Веррии (Скилица, 253). Тем не менее мы в данном случае предпочитаем версию Льва Диакона. Симеон Магистр г (759‑760), Продолжатель Амартола (858), Ватиканский Аноним (99) и арабский географ Якут (Маркопулос. 1979,113) также сообщают о триумфе Никифора сразу после покорения Крита. Видимо, люди, благосклонно относившиеся к Никифору, нарочно распространяли слухи о нанесенных ему обидах.

 

[94]По Скилице (252) и Яхъе (85), Никифор Фока двинулся к Веррии (Ха‑лепу) и Аназарбу. Ему удалось овладеть крупными центрами – Аназарбом (10 января 962 г.), Дулухом, Марахом и Рабаном (от 9 апреля до 8 мая 962 г.), Халепом же – только 23 декабря 962 г. (Яхъя, 86; Ватиканский Аноним, 100; Симеон Магистр, 760; Бар‑Эбрей, 168 и т. д.). См.: Маркопулос. 1979. 113‑117.

 

[95]Эта колоссальная добыча дала возможность создать в византийской армии многочисленные отряды закованных в броню и кольчугу всадников – ка‑тафрактов (новелла Никифора XXIII: Ц.‑Л., III, 300). Таким образом, часть стратиотов превратилась в мелких рыцарей. Фемная знать разбогатела на грабеже арабских владений, и позднее Никифор стремился закрепить за динатами их собственность, не допуская ее распыления между мелкими владельцами.

 

[96]Ф. Лоретте (35) оставил без перевода эти слова.

 

[97]В Х в. народное ополчение еще составляло основу военной силы Византии. Стратиоты вели свое крестьянское хозяйство. Зонара (XVI, 23) повествует, что Никифор Фока, после того как ему были предоставлены полномочия набрать войско, «обращал серпы в мечи, плуги в копья»; таким образом, прибегая к выражениям из Священного писания (Иоиль. IV, 10), хронист подчеркивает народный состав армии Никифора. Походы Фоки и Цимисхия знаменовали собой последние победы фемного строя. С конца Х в. оно стало слишком дорогим для крестьянства: стратиоты не могли больше покупать необходимое снаряжение. И, самое главное, такое войско перестало быть политически благонадежным: многие стратиоты участвовали в мятежах второй половины Х в. Армия начала дифференцироваться .по социальному принципу, все большее значение приобретали иностранные наемники.

 

[98]О пристрастии императора к охоте с неодобрением пишет и Продолжатель Феофана (472). Эта рыцарская забава в то время лишь начала распространяться, а настоящую популярность приобрела уже при Комнинах (Кукулис. 1952, 5, 388‑389). Такая склонность у Романа – один из признаков начавшейся феодализации византийского общества; возросло также значение военных доблестей императора (Каждан. 1984, 47‑48).

 

[99]По Скилице (253), Роман II умер 15 марта 6 индикта 6471 (963 г.). По Яхъе (89‑90),‑16 марта. Одна из кратких хроник сообщает, что Роман прожил 25 лет и 4 месяца, а болел перед смертью пять дней (Шрайнер. 1975, 164). Лев Диакон повторяется, давая еще раз характеристику Романа II (см. I, 2). В упоминании о «женской половине дворца» содержится намек на причастность императрицы Феофано к смерти мужа.

 

[100]Ф. Лоретто при переводе этой фразы, во‑первых, оставляет без истолкования *** – «когда тот умер», а во‑вторых, понимает *** – «вручают царскую власть» как «возводят в регенты царства» (36), что спорно, поскольку из источников не ясно, кем стала Феофано – императрицей или регентшей.

 

[101]Полиевкт – патриарх с 3 апреля 956 по 5 февраля 970 г. (Грюмвль. 1958, 436) – один из наиболее влиятельных иерархов византийской церкви. После неожиданной смерти Романа вопрос о составе правительства был особо важным, и Полиевкт совместно с сенатом (синклитом) приобрел ведущую роль в делах.

 

[102]Синклит – совет высшей византийской знати, главным образом служилой. В него входили протоспафарии, патрикии и магистры. Слова Льва Диакона свидетельствуют о том, что при всех ограничениях, наложенных на синклит Львом VI (Новелла LХХVIII), он в соединении с патриархом мог играть ключевую роль в сложных ситуациях междуцарствия. О синклите см.: Элиссен. 1887; Христофилопулос. 1949; Бекк. 1966.

 

[103]В отличие от Льва Диакона Продолжатель Феофана уверяет (458), что Феофано (ее девичье имя Анастасия) происходила от благородных предков; то же сообщает и Ибн‑ал‑Атир (Розен, 140). Согласно Скилице (337), Феофано – дочь трактирщика, ставшая императрицей только благодаря красоте, он же сообщает, будто по совету этой женщины молодой Роман принял участие в отравлении своего отца Константина Багрянородного.

 

[104]Лев характеризует Иосифа Врингу явно односторонне, с позиций сторонника Никифора. Между тем Врйнга, несомненно, был яркой личностью: к 956 г. он уже – препозит и патрикий; в апреле или мае того же года назначен сакеларием и друнгарием флота. В последние годы жизни Константина VII, по мере того как падало влияние Василия Нофа, Врйнга приобрел большую власть. При бездарном Романе II Врйнга фактически управлял государством. Вражда его с Никифором Фокой началась, видимо, после взятия Крита в 961 г. Лев Диакон – единственный из авторов, кто приписывает Иосифу зловещие замыслы против Никифора (Марко‑пулос. 1981). Скорее всего, зачинщиком в этом соперничестве были именно Фока и его окружение, недовольное всевластием столичной бюрократии, – ниже Лев прямо говорит о стремлении Никифора совершить переворот (ср. примеч. 42).

 

[105]Паракимомен‑собственно, спальник – придворное звание высокого ранга; введено на рубеже VI‑VII вв. С IX в. назначался один паракимомен. Им мог быть только евнух (Икономидис. 1972, 305). Паракимоменам пору; чалось выполнять иногда важнейшие функции в правительстве – Вринга, например, был друнгарием флота; иногда доверялось и гражданское управление и военные должности, как, например, Петру Евнуху (см. ниже VI, 11). До Вринги должность паракимомена занимал Василий Ноф. Этот период, как видно также из «Истории» Льва Диакона, – время наивысшего могущества евнухов (Гийян. 1967, 183‑184). О причинах засилия евнухов в Византии см.: Аверинцев. 1977, 20‑21.

 

[106]Здесь Лев Диакон «проговорился»: оказывается, Никифор уже в начале апреля 963 г., отправляясь на триумф, хотел поднять мятеж. В дальнейшем, правда, это им оспаривается и вся вина возлагается на Врингу. Характерно, что, не имея командного поста, даже такой важный представитель феодализирующейся знати, как Никифор, был бессилен. Для свершения политической акции необходимо было иметь должность, а не только родичей, челядинцев и сторонников. Централизация государства в Византии еще не была ослаблена феодализацией. Борьба провинциальной знати велась поэтому не против центральной власти, а за овладение ею.

Сам Никифор был сложной, противоречивой личностью. Любовь к военной славе и честолюбие совмещались в нем со стремлением к религиозному аскетизму. Всю жизнь проводя в походах, он в то же время поддерживал связи с монашеством, щедро осыпая милостями монахов‑аскетов. Согласно житию Афанасия Афонского (246), Никифор перед Критской кампанией посетил его на пустынной горе Афон и обещал ему закончить жизнь монахом. (О роли Никифора Фоки в истории Афона см.: Успенский. 1877, 68‑78.) Но к стяжательским монастырям городского типа Никифор испытывал неприязнь, ср. его знаменитую XIX новеллу (Ц.‑Л., III, 292‑296).

 

[107]Слова *** Лоретте (36) понимает иначе, чем мы, а именно: «принять из их рук высшее командование».

 

[108]Эта версия в других источниках отсутствует. Мало вероятно, чтобы Врйнга мог безнаказанно расправиться с блестящим полководцем. Видимо, так оправдывали мятеж Никифора его сторонники.

 

[109]Так византийцы называли храм Святой Софии, грандиозное здание которого существует и поныне.

 

[110]Победа Никифора была обусловлена не столько поддержкой патриарха и синклита, сколько популярностью полководца среди столичного плебса (Каждан. 1960, 389– 390).

 

[111]Лев Диакон любит щеголять астрономическими познаниями и иногда вместо даты указывает положение Солнца по отношению к созвездиям зодиака. В данном случае имеется в виду период с 21 апреля по 21 мая. Этому вполне соответствует сообщение Ватиканского Анонима (100), что переход Никифора в Азию состоялся 6 индикта, т. е. в 963 г., после пасхи, приходившейся в тот год на 19 апреля.

 

[112]Каппадокия‑старинное название центральной части Малой Азии; в Х в. центр византийской экспансии на Востоке. В то время в Каппадокии быстро развивалось крупное землевладение военно‑феодальной знати. См.: Ранович. 1949, 117‑126; Хонигман. 1935, 43‑47; Каждан. 1960. 70.

 

[113]Троглодитами Страбон называет людей, которые «жилища свои вырывают в земле» (XVII, 3, 7). Потому так стали именовать вообще всех, кто ютится в пещерах. Жители Каппадокии часто были вынуждены прятаться от арабских нашествий в тайниках; кроме того, пещеры служили кельями монахам‑отшельникам (Рэмси. 1890, 293, 356; Васильев. 1902, 84).

 

[114]О том, как обучали стратиотов, см. примеч. 64, кн. I. Однако в данном случае Лев Диакон «по‑детски», по выражению Газе (428), почти дословно следует Агафию (Сюзюмов. 1916, 142).

 

[115]Город Тарс располагался у реки Кидн в Киликии; совр. Тарсус.

 

[116]В данном рассказе можно усмотреть домыслы врагов Вринги, желавших оправдать последующий захват власти Никифором. Эта версия была почерпнута Львом все из того же источника, восхвалявшего род Фок. Она прослеживается в «Книге церемоний» (433), у Скилицы (256), у Зонары (XVI, 13, 75).

 

[117]Мариан, по прозвищу Апамбас, происходил из знаменитого рода Аргиров. В 955 г. он был назначен стратигом Лагувардии и успешно воевал там с арабами. В 959 г. получил пост катепана Запада (ср. примеч. 8, кн. IV). В 961 г. разгромил венгров. Сторонник Вринги (Фалькенхаузен. 1967, 37, и сл.; 81; 165, и сл.).

 

[118]Словарь «Суда» поясняет, что обезьяной византийцы могли называть низкорослого человека.

 

[119]Иоанн Цимисхий происходил из армянской фемной знати и состоял в родстве с семейством Куркуасов (Прод. Феоф., 428). Был стратигом фемы Антоликов. Род Цимисхиев существовал до XIII в, (Гийян. 1973, 64).

 

[120]Пример непоследовательности Льва Диакона: ниже он пишет (III, 7), что брат Никифора и его отец оставались в Константинополе.

 

[121]Фема Анатолики со столицей Аморий лежала в сердце Малой Азии. Образована около 669 г.

 

[122]Ф. Лоретте (42) понимает это обращение как: «тебя, знаменитого полководца».

 

[123]Эндимион, посягнувший на честь богини Геры, был осужден на вечный сон. Возможно, сравнивая Никифора с Эндимионом, автор намекает на – его близость с императрицей.

 

[124]Это единственное в историографии упоминание о родине Вринги. Ф. Ло‑ретто (43) здесь добавляет от себя «ко всеобщему несчастью» точно так же, как чуть выше (42) присочиняет целую фразу.

 

[125]Город Кесария – совр. Кейсери‑центр фемы Каппадокия, военная база на восточной границе Византии, мощная крепость.

 

[126]Слова *** – «обнажив мечи» у Льва Диакона повисают в воздухе. Эти же слова у Зонары вполне закономерны: ими он пытается убедить читателя в том, что Никифора силой заставили принять провозглашение. Эта профокадская версия известна из многих источников (Аль‑Макин, Ибн‑ал‑Атир, Скилица, Книга церемоний, Зонара). Прослеживающийся у них общий прототип был знаком и Льву Диакону, но тем не менее от профокадской тенденции в его «Истории» сохранился лишь «осколок» – слова ***, остающиеся без объяснения: Лев не готов утверждать, будто