рефераты конспекты курсовые дипломные лекции шпоры

Реферат Курсовая Конспект

ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ МЕТОДОЛОГИИ СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКОГО АНАЛИЗА

ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ МЕТОДОЛОГИИ СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКОГО АНАЛИЗА - раздел История, ИСТОРИЯ МЕТОДОЛОГИИ СОЦИАЛЬНОГО ПОЗНАНИЯ КОНЕЦ XIX-XX ВЕК Рассмотрение Социального Мира С Точки Зрения Естественной Установки Сознания ...

Рассмотрение социального мира с точки зрения естественной установки сознания высвечивает тот факт, что монополизировавшее внимание классической методологии теоретическое социальное знание не исчерпывает собою социального запаса знания как такового. Оно составляет лишь видимую часть айсберга, его небольшую часть. И хотя с высот теоретических абстракций обыденное знание предстает непоследовательным, фрагментарным, а подчас и вводящим в заблуждение, не следует забывать, что в повседневной жизни человек живет отнюдь не по теории, и вся социальная жизнь, в конечном счете, развивается на основе именно таких представлений. Более того, сосредоточив внимание лишь на специализированном знании, социальный методолог не только существенно сужает сферу социального знания как такового, но и вне рамок соотнесения (референции) с жизненным миром человека не в состоянии составить о нем адекватного представления. Таковы когнитивные презумпции феноменологии жизненного мира, первый камень в основание которой заложил А.Шюц, осуществивший прививку феноменологической проблематики на древо немецкой социологии социального действия[cclxxxii].

С позиций социальной феноменологии именно мышление в естественной установке представляет собой ту “фабрику значений”, которая объединяет людей в культурное сообщество. Поэтому обыденное знание, убеждены социальные феноменологи, образует не только важнейшую составную часть общего запаса социального знания (stock of knowledge), но и не может быть противопоставлено научному, образуя с ним единый континуум[cclxxxiii].

Социальные феноменологи вносят свой вклад в обоснование неразрешимости проблемы демаркации. В философской методологии, как известно, выдвигались различные критерии разграничения научного и вненаучного знания: принцип верификации Р.Карнапа, фальсификации К.Поппера, “позитивного решения проблем” И.Лакатоса и др. Упомянутые выше критерии относились к естественнонаучному, высоко формализованному физико-математическому естествознанию. Однако и здесь проблема так и не была решена. С позиций же социальной феноменологии проблема демаркации в социальном познании не разрешима в принципе, поскольку социальные значения специализированного социального знания мыслятся глубоко укорененным в структурах повседневности, жизненного мира человека.

Важнейшей задачей методологии социальных наук феноменологически ориентированные социологи полагают исследование объективной и верифицируемой системы социальных значений, в которых кристаллизован человеческий опыт в жизненном мире. Следуя гуссерлевскому требованию отказа от любых метафизических предпосылок, феноменология естественной установки провозглашает свою беспредпосылочность, “близость к самим вещам”. “Вместо того чтобы начинать с теорий и методов, которые упрощают человеческий опыт или сужают его в интересах научной строгости, феноменологический подход открыт явлениям самим по себе, – утверждает Дж.Фатес[cclxxxiv]. Подобная открытость означает мотивированный отказ от построения концептуально жестких систем идеализированных объектов, “по построению” элиминирующих единичное и неповторяющееся как несущественное, незначимое и даже нереальное. Социальная феноменология – это тип рационального повествования (нарратива), описания отдельных сторон общественной жизни, которые, подобно мозаике, могут складываться в относительно целостный образ. Ее рациональность – “мягкая”, апеллирующая к логике естественного языка в обыденной жизни.

Большая часть социальной науки в состоянии абстрагироваться от смыслов человеческого действия или, используя метафору Э.Гуссерля, “вынести за скобки”. Но следует помнить, предупреждает А.Шюц, что операции с обобщениями и идеализациями на высоком уровне абстракции являются ничем иным, как типом интеллектуальной стенографии, оставляющей интенциональную работу сознания не истолкованной, а горизонт используемых понятий – непроясненным. Когда исследуемая проблема того требует, социальный ученый обязан сдвинуть фокус своего исследования на смысловые характеристики человеческой деятельности. Ибо социальный ученый не вправе всецело уподоблять феномены социального мира природным объектам. Его мир – это “мир, светящийся смыслом”. И если явление природы интерпретируется как проявление общих законов, не зависящих от сознания человека, то человеческое действие мы хотим понять не иначе, как в схеме человеческих мотивов, целей и планов, т.е. в категориях человеческого действия.

Феноменологически ориентированный социолог, предлагающий свое объяснение событий, осуществляет конструирование социального мира, а не выясняет его строение. Позитивистская социология, убеждены социальные феноменологи, оказалась не в состоянии осознать, что исследуемая ею социальная реальность оказалась ничем иным, как инобытием используемых ею “позитивных” методов, порождающих ту самую картину реальности, на исследование которой она направляет свои усилия. Что же на самом деле требует объяснения, так это процессы, посредством которых социальная реальность конституируется как опыт повседневной жизни.

Социальная феноменология имеет дело не только с многообразием форм социального знания, но и с теми процессами, посредством которых оно становится социально признанным. Именно эти процессы и являются главным предметом исследования феноменологической социологии. Сам А.Шюц формулирует задачу социальных наук как развитие методологических схем для достижения объективного и верифицируемого знания структуры субъективных значений[cclxxxv]. Их “объективность” воплощена в социально одобренных интерпретациях. При этом, основываясь на представлении о реальности как системе социально одобренных (объективных) значений, социальные феноменологи убеждены в необходимости отказаться от честолюбивых претензий классического обществознания на поиск “единственно верной” интерпретации. Утверждение о том, что смысл рождается в процессе интерпретации, методологически означает отказ от свойственной классической парадигме социального знания позиции абсолютного наблюдателя – “архимедова допущения” о возможности единственно правильного образа реальности и единственно верной перспективы его видения с внешней, а по сути божественной “точки зрения”. Стремление же классической социальной теории говорить от имени безличной объективной истины оборачивается неявно выраженной претензией на позицию абсолютного наблюдателя, игнорирующего факт собственной вовлеченности в структуры жизненного мира. Социально-феноменологический подход направлен на выявление взаимокорреляций социально-структурирующих начал и индивидуальной человеческой деятельности. Именно подобный подход “поверх” классической субъект-объектной дихотомии и ставит социальную феноменологию в ряд важнейших направлений неклассического обществознания.

Социальную науку, равно как и науку вообще, можно изучать и как систему знаний, и как социальный институт, и как особое коммуникативное сообщество. Феноменологическая перспектива позволяет взглянуть на науку как на повседневность ученого. С позиций социальной феноменологии, общественные науки рассматриваются прежде всего как особая установка ученого, отличная от естественной установки сознания. В рамках естественной установки человек не мотивирован проблематизировать структуру значений своего жизненного мира. Он “вживается” в них, как в собственное тело. Презумпция изначальной “захваченности” социального ученого миром повседневной жизни означает необходимость артикулировать особую исследовательскую установку по отношению к предмету научного интереса – установку незаинтересованного наблюдателя.

Принятие установки незаинтересованного наблюдателя означает, что социальный ученый временно покидает область повседневных значений, в рамках которых выступает центром собственного жизненного мира. Одновременно он на время сознательно исключает себя и из наблюдаемой ситуации. Она обретает для него не практический, а когнитивный интерес. Это не театр его действий, а объект размышлений. Он не действует в нем заинтересованно, но взирает на свой объект столь же отстраненно, как и естествоиспытатель на происходящее в его лаборатории. Решением занять незаинтересованную позицию внешнего наблюдателя социальный ученый временно отстраняет себя как от биографической ситуации в социальном мире, так и от связанной с нею естественной установки сознания. В ситуации научного наблюдения корпус знаний его науки замещает естественную установку, а научная проблема уподобляется прагматическому интересу в повседневной жизни. В терминах социальной феноменологии это означает, что, абстрагируясь от естественной установки, научный наблюдатель отказывается и от наивной веры в реальность повседневного мира – для того, чтобы сосредоточить внимание на процессах его конституирования. В позиции незаинтересованного наблюдателя структуру его субъективных значений определяет научная проблема, являясь “локусом” всех возможных конструктов, релевантных ее решению. При этом, любой сдвиг в рассмотрении проблемы влечет за собою модификацию структуры субъективных значений: много непонимания и противоречий в социальных науках, убеждены социальные феноменологи, проистекает из непонимания этого факта[cclxxxvi].

В отличие от человека в повседневной жизни, социальный ученый как незаинтересованный наблюдатель не имеет собственных интересов в социальном мире. Точнее, он рассматривает их как несущественные (иррелевантные) для научного исследования. Принятие научной установки означает “взятие в скобки” собственных ценностей, надежд и интересов – всего того, чем руководствуется человек в повседневной жизни. Персональным запасом его наличного знания становится корпус его науки.

Однако социальный ученый не может проникнуть в образцы взаимодействий социальной группы как одно из действующих лиц, не отказавшись на время и от своей научной позиции. Именно так он в состоянии осуществить “участвующее” наблюдение. Когнитивный анализ участвующего наблюдения – бесспорное методологическое достижение социальной феноменологии, признанное даже ее противниками. Участвующее наблюдение прочно вошло в арсенал современных научных методов и стало неотъемлемой частью методологического инструментария таких социальных наук, как социология, социальная психология, культурная антропология и др.

Самый общий методологический принцип участвующего наблюдения состоит в том, что тот, кто его осуществляет, устанавливает человеческий контакт с наблюдаемой группой как с товарищами, “как человек среди людей”. Феноменологически это означает, что он разделяет систему социальных значений той группы, в которой проводит свое полевое исследование. При этом система социальных значений, определенная его научной установкой и служившая ему схемой отбора и интерпретации данных, временно “приостанавливается”, чтобы впоследствии быть возобновленной. Наблюдаемые им образцы взаимодействия следует интерпретировать в терминах “внутренней”, субъективной структуры значений, разделяемых членами изучаемой группы. Это фундаментальный методологический императив участвующего наблюдения. На языке социальной феноменологии он означает требование воздерживаться от привнесения в исследуемую ситуацию собственных субъективных значений. Нарушая подобный императив, ученый теряет возможность “схватить” реальность, конституированную совместным опытом исследуемой им группы.

Поскольку сознание в естественной установке полагается первичной сферой социальных значений (finite province of meaning), повседневное знание становится исходным пунктом профессиональной рефлексии феноменологического социолога. Приступая к изучению тех или иных образцов социального опыта, ученый всегда располагает некой предваряющей идеей (горизонтом предпонимания), прежде, чем сформулирует свое суждение с исследовательской точки зрения. Социальные феноменологи, безусловно, правы в том, что, будучи вовлечен в структуры жизненного мира, социальный ученый всегда имеет некое практическое, дорефлексивное знание об объекте, разделяемое с теми, кто его составляет. Вопрос лишь в том, осознается ли теоретически сам факт подобной зависимости. Феноменология жизненного мира исходит из того, что значения, выработанные профессиональным ученым, рассматриваются как “значения второго порядка” вторичная рационализация повседневных интерпретаций. Иными словами, социальных феноменологи настаивают на необходимости систематически выявлять предпосылки собственных научных построений в жизненном мире ученого. Именно жизненный мир является конечной областью значений (finite province of meaning) как обыденного мышления, так и всех высокоспециализированных продуктов культуры. Это означает, что социальный ученый обязан принять во внимание тот факт, что его объект предварительно расчленен в обыденном языке и проинтерпретирован в повседневном мышлении. Поэтому критерием осмысленности социологической аргументации полагается систематическая соотносимость специализированного знания с изначально данным в естественной установке сознания.

Опираясь на представления, данные в естественной установке, социальный ученый путем рациональных логических рассуждений (по возможности, воздерживаясь от введения дополнительных идеализирующих допущений) должен продемонстрировать соответствие между “контекстом первичных значений” и специализированным научным знанием как “контекстом вторичных значений”. Установление подобного соответствуя социальные феноменологи именуют процессом “кристаллизации значений”, т.е. установлением связи специализированного знания с изначально данным в опыте жизненного мира, повседневных интерпретациях. А это означает, что феноменологически ориентированное социальное знание строится не “сверху”, путем построения особой реальности идеализированных объектов, но растет “снизу”, путем систематического выявления связи между единицами непосредственных переживаний человека и макросоциальными явлениями. Эмпирически это означает, что для того, чтобы дать описание какого-либо института, следует, прежде всего, выяснить, как он выглядит в глазах тех, кто действует в его рамках. М.Бэккас формулирует этот методологический императив в следующих словах: “Исследовательское понятие того или иного социального явления... должно основываться на понимании естественного употребления работающих понятий данного предмета”[cclxxxvii]. Аналогично тому, как люди конституируют социальный мир в повседневной жизни, социолог должен начинать с интерпретации и документирования этих первичных процедур. Он должен показать, что используемые им процедуры основываются на практическом мышлении и тем самым выявить их ситуационную обусловленность. Социологическое объяснение будет считаться обоснованным, если социальный ученый сможет продемонстрировать, что оно основано на значениях, используемых индивидами в повседневных практиках конституирования социальной реальности. Основополагающий методологический постулат социальной феноменологии, таким образом, можно сформулировать в следующих словах: чтобы постичь реальность социальной жизни, теоретические конструкты социального ученого должны сохранять преемственность с первичными повседневными интерпретациями, т.е. генетическую связь со здравым смыслом людей в естественной установке сознания. Это означает, что понятийные конструкты социальных наук являются “конструктами второго порядка”, т.е. конструктами конструктов, созданных самими действующими людьми, чье поведение социальный ученый должен объяснить в соответствии с процедурами своей науки.

Различие между социологически обоснованной и спекулятивной теорией, по мнению социальных феноменологов, состоит, прежде всего, в том, что в первом случае связи между теорией и переживаемой социальной реальностью выявлены, во втором – нет. Именно возможность продемонстрировать связи между конструктами первого и второго уровня отличает социально-феноменологическое объяснение от позитивистского, некритически основанного на естественной установке сознания. В отличие от позитивистской аргументации, феноменологические объяснения, принимая во внимание неизбежную зависимость любых объяснений от здравого смысла, осуществляют систематическое выявление, “феноменологическое прояснение” этой зависимости.

Подобный методологический императив составляет бесспорное достижение социальной феноменологии. В самом деле, осознав себя лишь полноправным участником социального процесса – “невыделенной” точкой социального пространства – социальный теоретик обязан освоить навыки саморефлексии в отношении оснований личного выбора того, что представляется значимым в определенной исследовательской ситуации. Он должен искать и пути выявления “скрытой метафизики” собственных теоретических рассуждений. Перефразируя известное изречение М.Вебера о том, что отсутствие дистанции по отношению к изучаемому объекту столь же морально осуждаемо, сколь и отсутствие дистанции по отношению к человеку, можно было бы сказать, что отсутствие рефлексии исследователя по отношению к собственным предпосылкам, почерпнутым как из личного, так и социально-группового опыта, в условиях работы с различными типами социокультурного опыта столь же морально осуждаемо, как и эгоизм в повседневной жизни.

Стремясь к постоянной экспликации зависимости социологической аргументации от здравого смысла, социальный феноменолог сталкивается с методологической проблемой особого рода, названной А.Сикурелом “парадоксом бесконечной триангуляции”. Он состоит в следующем. Исследование человеческой деятельности в повседневной жизни требует предписывать ей субъективные значения. Однако они не могут быть полностью эксплицированы. Тот же здравый смысл и обыденное повседневное понимание, которые используют действующие лица, должен обрести и использовать в своей работе научный наблюдатель. Но процесс экспликации тем самым становится потенциально бесконечным, поскольку как только такие значения выявлены, допущения, сделанные в процессе их анализа, также требуют прояснения. В свою очередь, их экспликация привлекает дополнительные допущения, требующие прояснения, и так ad infinitum. Понятие бесконечной триангуляции, по мнению А.Сикурела, способствует прояснению механизмов взаимодействия практической обусловленности и внутренней рефлексивности[cclxxxviii]. Но наблюдатель не может продолжать процесс экспликации собственных допущений бесконечно. Однако, замечает Дж.Фатес, цель, мотивирующая его анализ, и не требует экспликации каждого последующего шага, т.е. выявления предпосылок каждого вновь сделанного допущения. И хотя на каждом этапе своей работы социальный ученый не может обрести исчерпывающего и абсолютно достоверного знания, тем не менее, он в состоянии достичь практически вполне достаточного социологического объяснения. И до тех пор, пока оно не опровергнуто новыми интерпретациями, найденное объяснение должно быть временно принято. Само же обретение понимания является бесконечным процессом, и потому социальный ученый должен сознавать, что его научные открытия являются временными, относительными истинами, зависящими и от путей познания, и способов интерпретации, которые впоследствии могут быть изменены. Это означает, что феноменология социального мира не претендует на окончательное понимание своих предметов. Однако благодаря феноменологической установке, артикулирующей множественность интерпретаций и укорененность социального теоретика в структурах жизненного мира, она открывает ему доступ к условиям возможности понимания в общественных науках. Поэтому методологические установки социальной феноменологии могут служить как средством прояснения понятий классического обществознания, так и способом анализа ее собственных когнитивных процедур.

Приняв научную установку, ученый пользуется не обыденными типизациями, а научными конструктами – “идеальными типами” и правилами научной процедуры. Вместе с заменой “наивной” позиции на “место теоретической речи” (или “социологического взгляда”), значения, принятые ученым как человеком в повседневной жизни, претерпевают существенный сдвиг. И задачей научного социального знания, убеждены социальных феноменологи, является разработка метода фиксации таких смысловых модификаций. Ученые должны управлять подобными трансформациями посредством процесса идеализации.

Деятельность социального ученого, как уже отмечалось, начинается с незаинтересованного наблюдения, но далее должна развиваться в соответствии с требованиями идеально-типизирующей методологии. Она направлена на поиск типичного в индивидуальном. Ведь даже представления о конститутивной структуре феномена, без которой он перестал бы быть тем, чем является, будь то социальное отношение, организация или образец взаимодействия, берутся из материала эмпирических наблюдений. “В эйдетическом анализе мы анализируем феномен, – поясняет Дж.Фатес, – т.е. направляем наше сознание на то, чтобы обнаружить его конститутивные элементы и их взаимоотношения. Таким образом, концептуализация является “разглядыванием” и пониманием эмпирической репрезентации идеально-типического”[cclxxxix]. Поэтому научные концептуализации основаны на использовании обыденного языка. Но концептуализации первого порядка, выраженные в обыденном языке, являются приблизительными и поверхностными. Это означает необходимость концептуализации второго порядка. Однако феноменологически ориентированный социальный ученый не может надеяться на совершенство количественного или математического описания социальных явлений, поскольку смысловые характеристики, убеждены социальные феноменологи, не поддаются математизации. Идеализация и формализация в социальных науках играет ту же роль, что и в естественных, полагает А.Шюц, за исключением того, что в обществознании прибегают не к математическим абстракциям, а к типологиям.

Научная концептуализация, основанная на обобщениях обыденного языка, может стремиться к большей строгости и точности, но в той мере, в какой первичные концептуализации уже являются поверхностными и неточными, концептуализации второго порядка всегда носят искусственный характер[ccxc]. Сделать социальную теорию количественной, по мнению социальных феноменологов, – значило бы исказить свойства социальной реальности ради достижения интеллектуального комфорта. Для некоторых целей такое искажение, однако, возможно и даже необходимо, но при этом нельзя забывать, ради чего оно осуществляется и каковы его пределы. Когда же об искусственном характере вторичных конструктов забывают, замечает Дж.Сэзес, это ведет к объективирующей иллюзии. Научные конструкции являются идеально-типическими конструктами, и как таковые, отличны от тех, что развиты на уровне повседневного мышления. Будучи вторичными по отношению к первичным повседневным рационализациям, они являются теоретическими конструктами, концентрирующими всеобщий человеческий опыт. Хотя они и растут “снизу”, но впоследствии этот уровень превосходят. Поэтому и социологическая теория, по убеждению социальных феноменологов, должна расти “снизу”. И лишь будучи построенной “снизу доверху”, она в состоянии выявить взаимоотношения между макросоциологическими, социетальными феноменами и единицами непосредственных человеческих переживаний. Сама постановка подобной задачи и поиск методологических средств ее разрешения – бесспорный вклад феноменологии жизненного мира в историю социальной методологии. Ибо в настоящее время среди социологов все большее признание получает тезис о том, что связь микро- и макроуровней общественной жизни не фиксируема эмпирически. Она требует аналитической разборки. Социальные феноменологи предлагают свой, один из возможных вариантов решения этой проблемы, развивая методы феноменологического конституирования социальной реальности.

Общеметодологическое требование выявления взаимосвязи социологического мышления с изначально данным в опыте реализуется в ряде практических императивов. Дж.Фатес предлагает несколько тестов на достоверность социологических исследований. Первый тест состоит в выяснении того, насколько доверяют результатам исследования те, кто является их “объектом”. В какой мере результаты научных исследований соответствуют тому, что думают о себе сами действующие лица? Будет ли доклад социологического наблюдателя признан ими заслуживающим доверия отчетом о том, что представляет собою та или иная социальная деятельность? Методологически это вопрос о том, переводимы ли конструкты второго порядка обратно в конструкты первого уровня – конечную область социальных значений.

Второй тест состоит в том, позволяют ли, и если да, то в какой мере, описания и отчеты о наблюдаемой деятельности другим, не прямым участникам познавательного процесса, но разделяющим тот же запас социального знания, распознать эту деятельность в жизни лишь на основании такого отчета. Иными словами, сможет ли посторонний, вооруженный лишь описанием ученого-наблюдателя, узнать такую деятельность, например судопроизводство, на практике?

Наконец, третий тест, который сам автор считает наиболее строгим, таков: социологическое наблюдение может считаться достоверным, если правила игры описаны так, что дают образцы исполнения ролей и позволяют включиться в игру. Единственный риск принятия этого теста, замечает он, состоит в том, что наблюдатель может ограничиться наблюдением тех видов деятельности, которые могут быть описаны с помощью конститутивных правил. С другой стороны, это может привести и к ограничению социологического описания теми видами деятельности, образцы которых могут быть наиболее полно обнаружены в формулировках того, как эти действия осуществлять[ccxci].

Модельные конструкции социальных наук удовлетворяют изложенным выше требованиям, если они сформированы в соответствии со следующими постулатами.

1. Постулат логической последовательности (внутренней согласованности). Он гласит, что система типических конструктов должна быть выстроена в соответствии с правилами формальной логики. Строго логический характер модельных построений является одной из наиболее важных отличительных характеристик научного мышления от объектов здравого смысла.

2. Постулат субъективной интерпретируемости. Чтобы объяснить человеческие действия, социальный ученый должен спросить, какая модель индивидуального сознания может быть сконструирована и какое типичное содержание может быть ему придано, чтобы объяснить наблюдаемые факты. Этот постулат гарантирует возможность отсылки (референции) всех видов человеческого действия и их результата к субъективному, т.е. подразумеваемому самим действующим лицом, значению такого действия и его результата.

3. Постулат адекватности. Он требует, чтобы каждый термин в научной модели человеческого действия был определен так, чтобы исполняемое человеческое действие указывало бы на типические конструкты, понятные самому действующему лицу в терминах здравого смысла повседневной жизни. Постулат адекватности гарантирует согласованность конструктов специализированного социального знания с понятиями здравого смысла[ccxcii].

Все модельные конструкции социального мира, чтобы быть научными, убеждены социальные феноменологи, должны отвечать требованиям всех трех постулатов. При этом, поясняя методологические требования к рациональным конструкциям моделей человеческого действия, они стремятся четко разграничить их от моделей рационального человеческого действия. Ведь наука (например, психиатрия) может конструировать и рациональные модели глубоко иррациональных действий. С другой стороны, мышление здравого смысла часто конструирует иррациональные модели в высшей степени рациональных действий. Было бы серьезным непониманием подобных различий, убежден А.Шюц, верить в то, что цель модельных конструкций социальных наук – интерпретировать образцы иррационального поведения как рациональные. Социального ученого интересует использование рациональных образцов рационального поведения. Подобный “постулат рациональности” в терминах социальной феноменологии формулируется в следующих словах: “рациональное течение действия и персональные идеальные типы должны быть сконструированы таким образом, чтобы действующий в жизненном мире выполнял типичные действия, если у него есть ясное и отчетливое знание всех элементов, определенных социальным ученым как релевантные его действию, и тенденция использовать наиболее соответствующие средства для достижения целей, определенных этим конструктом”[ccxciii].

Такие модели дают возможность конструировать образцы взаимодействий в пределах допущения, что все коммуникативные партнеры действуют рационально. Они также позволяют моделировать стандартизованное исполнение социальных ролей и институциональное поведение. Кроме того, в отличие от непредсказуемого индивидуального поведения, рациональное поведение сконструированного персонального типа по определению предсказуемо в пределах элементов, типизированных в конструкте. Следовательно, модель рационального действия может быть использована и как схема выявления девиантного поведения в реальном социальном мире. Наконец, вариации некоторых элементов модели и даже набор моделей рационального действия может быть сконструирован для решения одной и той же проблемы и их последующего сравнения друг с другом, т.е. создания конкурирующих моделей решения проблемы. Постулируя возможность построения альтернативных моделей социального действия, социальные феноменологи заимствуют у Э.Гуссерля понятие внутреннего горизонта проблемы. Трансцендентальная феноменология использует метод варьирования условий с целью обнаружения сущности (эйдоса) априорных форм опыта. В социальной феноменологии в качестве подобных условий выступают предполагаемые мотивы, степень близости и анонимности взаимодействий, наконец, типология воображаемых действующих лиц. Экономист, например, может построить одну модель поведения производителя в условиях нерегулируемой конкуренции, другую – в условиях навязанных ему ограничений. В обоих случаях действия осуществляются персональными идеальными типами, сконструированными экономистами в искусственной среде, куда они поместили своих “гомункулусов”.

Понятие “идеальный тип человеческого поведения” социальный феноменолог используется двояким способом. В одном случае оно может означать идеальный тип персоны, в другом – идеальный тип действия или его результат. Первый тип А.Шюц назвал персональным (personal) идеальным типом, второй – идеальным типом осуществления действия (course-of-action type)[ccxciv]. Между обоими идеальными типами существует внутренняя связь. Невозможно, к примеру, определить идеальный тип почтового служащего, не имея представления о характере его деятельности. Подобное определение типа деятельности и представляет собой идеальный тип осуществления действия – объективный контекст значения персонального идеального типа. Таким образом, лишь прояснив тип осуществления действия, можно конституировать персональный идеальный тип, т.е. того, кто эту деятельность осуществляет. Процесс подобного конституирования означает представление соответствующего субъективного значащего контекста, адекватного уже определенному объективному. Таким образом, в феноменологии социального действия персональный идеальный тип является производным от идеального типа осуществления действия. Последний же может рассматриваться и независимо, в качестве объективного контекста значений. Иными словами, если социальный ученый стремится понять поведение другого идеально-типическим образом, он может начать с завершенного действия, т.е. его результата, затем определить тип самого действия, и лишь затем установить тип персоны, которая его осуществила. Напротив, если известен персональный идеальный тип, из него можно вывести типологические характеристики его действий. Таким образом, перед социальным ученым возникают две различные методологические проблемы. Одна заключается в том, как из множества характеристик завершенного действия отобрать типичные и каким образом на их основе построить персональный идеальный тип. Другая состоит в том, как вывести характерные действия из персонального идеального типа.

Первая проблема обладает большей степенью общности. Она обращена к всеобщему генезису типизации: конституирования идеальных типов, персональных или социального действия, из эмпирически данных конкретных действий. Вторая касается вывода типичных действий из персонального идеального типа. Как уже отмечалось, понимание персонального идеального типа основано на понимании типичного способа действия. Чтобы понять персональный идеальный тип через идеальный тип действия, интерпретатор должен обратиться к собственному опыту восприятия ранее манифестированных подобных действий. Его цель состоит в припоминании собственных мотивов – для и мотивов – потому-что, стоящих за этим действием, и их последующем переносе на исследуемый им персональный идеальный тип. Подобный перенос содержания собственного опыта на опыт Alter ego означает интерпретацию действия в объективном значащем контексте: один и тот же мотив приписывается всем действиям, достигшим того же результата теми же средствами. Этот мотив рассматривается как постоянный для данного действия, независимо от того, кто именно выполнял это действие и каков его субъективный опыт. Таким образом, для персонального идеального типа постулируется существование одного и того же типичного мотива для типичного действия. Рассматривая его, ученый абстрагируется от индивидуального субъективного опыта действующего, модификаций его внимания и проч. Идеально-типическое понимание действия всегда выводит его типичные мотивы-для и мотивы потому-что из идентификации постоянно достигаемой им цели. Последний шаг состоит в том, чтобы постулировать тип персоны, ориентированной типичным образом на типичное действие.

Если М.Вебер в понимании природы идеального типа колебался между эмпиризмом и логицизмом, то в рамках социальной феноменологии персональный идеальный тип – чисто логическая конструкция, научная идеализация. Он выведен из манифестированного действия, но представляется по времени ему предшествующим. Само же манифестируемое действие оказывается регулярным и повторяемым результатом процессов мысленного вывода. При этом вопрос о том, будет ли типичное действие успешным, не проблематизируется. Оно является таковым по определению. Мотив же идеально-типичного действующего лица всегда прям и определенен. Идеальный тип не выбирает. Его мотивы-для и мотивы-потому-что определены контекстом типичного опыта. Таким образом, конституирование персонального идеального типа представляет собой постулирование персоны, чьи жизненные мотивы могут быть объективным контекстом значения тех действий, которые определены как типичные. Таким образом, процедура конституирования персонального идеального типа состоит в постулировании персоны, мотивированной посредством уже определенного идеального типа осуществления действия. Наблюдаемое действие преобразуется в субъективный контекст значений, который и приписывается сознанию персонального идеального типа на основе ранее определенного объективного контекста, полагаемого базисом персонального идеального типа. Но те черты, которые отбираются как типичные, зависят от точки зрения наблюдателя. Они варьируются в зависимости от его научных интересов и решаемой проблемы. Следовательно, набор характеристик, подлежащих типизированию, детерминирован точкой зрения ученого-интерпретатора. Как в повседневном, так и в научном мышлении, характер ответа зависит от постановки вопроса.

А.Шюц трактует персональный идеальный тип не как сведенные воедино и заостренные характеристики эмпирически данного, но как чисто теоретическую идеализацию. У него нет ни собственной жизни, ни духовного мира, ни свойственных ему субъективных смыслов. Он не является центром спонтанной активности. У него нет задачи овладеть миром и, строго говоря, нет мира вообще. Он создан “в пробирке” теоретической техники. Его жизнь регулируется его создателем, социальным ученым. Именно он наделяет персональный идеальный тип тем знанием, которое ему, ученому, необходимо. Персональный идеальный тип – безликая марионетка социального мира. Его лицо – точка зрения ученого. Эта точка зрения и есть его научная проблема. С их помощью он может создавать и отвергать теории, ничего не меняя в действительном положении дел. Социальные феноменологи категорически предупреждают против реификации персонального идеального типа, т.е. придания персональному идеальному типу бытийного статуса.

Подобные предостережения приобретают особую актуальность, когда речь идет об идеальных типах коллективов. В разговорной речи часто используются предложения, в которых “коллективные” идеальные типы, такие, как “государство”, “народ” или “пресса” используются в качестве грамматического подлежащего. Поэтому носители языка склонны персонифицировать эти абстракции, рассматривать их как реальных персон, известных в непрямом социальном опыте. Иными словами, люди склонны понимать эти метафоры буквально. И в той мере, в какой мы это делаем, утверждают феноменологи, мы впадаем в вульгарный антропоморфизм, приписывая абстракциям атрибуты поведения. Но это не дает права наделять их субъективным значащим контекстом. И в этом отношении социальные феноменологи солидаризируются с М.Вебером, полагавшим, что понятие “коллективной персональности” социологически бессмысленно. В самом деле, деятельность государства слагается из деятельности лиц, принимающих решения. Она постигается с помощью персональных идеальных типов, которые можно рассматривать как анонимные идеальные типы современников. Следовательно, с социологической точки зрения термин “государство” – лишь аббревиатура для высокосложной системы независимых персональных идеальных типов. Когда говорят о каком-либо коллективе как действующем, всегда имеют в виду эту сложную структуру. Затем отдельным элементам этой структуры приписывается объективный значащий контекст, посредством которого можно понять анонимные действия персональных идеальных типов этого коллектива. Но делая это, часто забывают, предупреждают социальные феноменологи, что в то время как опыт сознания типичных индивидов постижим, опыт сознания коллективов – нет. Ибо в понятии деятельности коллектива недостает субъективного значащего контекста. Редукция социальных коллективов к персональным идеальным типам, конечно же, не означает, что такие конструкты не могут быть постигнуты социологически. А.Шюц полагает, что это может составить предмет социологии конструктивных формаций, задачей которой станет описание стратификации социальных коллективов[ccxcv]. Именно ей он завещает решение вопроса о том, каков точный смысл, если он есть, в котором субъективный значащий контекст может быть приписан социальной коллективности.

Сказанное феноменологами о социальной коллективности сохраняет свое значение и в отношении носителей определенного языка и культуры. Возможность гипостазировать, например, образ идеального “говорящего по-английски”, сохраняется и в этом случае. Здесь также необходимо воздержаться от того, чтобы трактовать идеальный тип носителя языка как индивида, обладающего субъективным контекстом значения. Поэтому идеализацию “объективного духа языка” социальные феноменологи считают социологически не оправданной.

Предостережения о недопустимости гипостазировать социальные коллективы распространяется на все культурные сообщества. Идеальной объективности культурных конструктов не соответствует никакого субъективного значащего контекста в сознании реальных людей. Логичнее считать, что всегда можно отыскать соответствующий объективному значащему контексту культурного объекта персональный идеальный тип.

Социальные феноменологи артикулируют важное различие между конституированием и применением идеального типа. Идеальный тип выполняет роль интерпретативной схемы по отношению к конкретному действию. Он определен как обладающий инвариантными мотивами, благодаря которым рассматривается как осуществляющий типичные действия. Например, если о ком-то говорят, что он бюрократ, можно предположить, что он регулярно посещает офис. Но применение идеальных типов к будущей деятельности дает лишь вероятностную точность. Если персона не действует так, как было предсказано на основании определенного идеального типа, ее идеально-типизированный статус может быть “отозван”. Это означает, что для ее понимания использован не тот идеальный тип, и надо поискать другой, который сделает ее действия более понятными. Социальные феноменологи считают этот принцип справедливым независимо от того, воспринимается ли изучаемая персона в опыте непосредственно или известна лишь как тип. При этом, чем менее она анонимна, тем меньше вероятность того, что она будет вести себя как тип. Напротив, в случае высокоанонимного персонального типа, действия наблюдаемой персоны могут обрести позитивную верификацию на основе корректной идеально-типизирующей методологии.

Каждая достигшая теоретической стадии отрасль социальных наук, убежден А.Шюц, является фундаментальной гипотезой, определяющей как поле исследования, так и регулятивные принципы построения системы идеальных типов. Основоположник феноменологии социального мира поясняет смысл сказанного в виде следующего методологического императива: “Строй свои идеальные типы так, как если бы все действующие лица ориентировались на жизненный план, и будто бы их деятельность организована так, чтобы достичь главной цели минимальными усилиями. Таким образом определенная деятельность является предметом твоей науки”[ccxcvi].

Как видим, в отличие от классических установок на объективистское описание социального объекта с присущей им интенцией элиминировать культурно-антропологические характеристики человеческой деятельности, методологические установки запечатлены в самом определении предмета феноменологии социального мира.

– Конец работы –

Эта тема принадлежит разделу:

ИСТОРИЯ МЕТОДОЛОГИИ СОЦИАЛЬНОГО ПОЗНАНИЯ КОНЕЦ XIX-XX ВЕК

ИСТОРИЯ МЕТОДОЛОГИИ СОЦИАЛЬНОГО ПОЗНАНИЯ КОНЕЦ XIX XX ВЕК...

Если Вам нужно дополнительный материал на эту тему, или Вы не нашли то, что искали, рекомендуем воспользоваться поиском по нашей базе работ: ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ МЕТОДОЛОГИИ СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКОГО АНАЛИЗА

Что будем делать с полученным материалом:

Если этот материал оказался полезным ля Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:

Все темы данного раздела:

И–90 История методологии социального познания. Конец XIX-XX век.— М., 2001. —000 c.
Рукопись коллективного труда “История методологии социального познания. Конец XIX-XX век” - сборник статей, связанных единой исследовательской целью выстроить логико-историческую последовательность

Исторический факт в потоке парадигмальных сдвигов
На заре человеческой истории мир представлялся людям живым, пульсирующим космосом, в котором повседневная жизнь человека и окружающая его природа, чередование времен года и смена поколений были нер

Методология истории и проблема ценности и оценки
В современном историческом знании парадигмальный рубеж в области методологии нашел свое выражение как в виде методологического сужения поля исторического исследования, не позволяющего включить в не

ЦЕННОСТНО-СМЫСЛОВАЯ ОРИЕНТАЦИЯ В МЕТОДОЛОГИИ СОЦИОКУЛЬТУРНОГО АНАЛИЗА
“Антропологический переворот” в самосознании европейской культуры XX века обрел зримое выражение в смене когнитивных образцов наук о человеке. Свойственный классической рациональности методологичес

В.В.Козловский
Дилемма социологического познания в России Судьба социологии, как и других социогуманитарных наук в России, типична в своей невостребованности. С самого начала своего с

Смена парадигмы в экономической науке XX века
Развитие современного экономического знания проходит под знаком синтеза натуралистических и культур-центристских ориентаций в научном познании, поскольку именно в таком синтезе воплощено адекватное

Эволюция методологических ориентаций в психологической науке конца XIX–XX вв.
Психологическая наука, быть может, острее, чем другие, нуждается в самоопределении относительно методологической и мировоззренческой ориентации на образцы естествознания либо гуманитарного знания.

На пути от натурализма к культурцентризму: история психоанализа
Психоанализ занимает особое место среди психологических направлений, зародившихся под знаком натуралистической исследовательской программы. Отнести систему взглядов З.Фрейда к числу этих направлени

Становление новой парадигмы в российской психологической науке 20–30-х гг.
Поиски новой исследовательской программы, которая позволила бы психологии синтезировать достижения предшествующих этапов ее развития и, вместе с тем, выйти на качественно иной уровень понимания пси

Гуманистическая психология как альтернатива натурализму
В зарубежной психологии к середине XX века отчетливо проявилась тенденция к преодолению жестких рамок натуралистической парадигмы и изменению соответствующих исследовательских программ. Наряду с вк

Гуманитарная исследовательская программа в логотерапии В.Франкла
В развитии зарубежной гуманистической психологии с середины XX столетия начала укрепляться особая ветвь, получившая именование логотерапии, в центре внимания которой лежит методология поиска смысла

Связь времен” в российской литературе XX столетия
Говоря о методологии социального познания, в первую очередь, мы имеем в виду, конечно, методологию наук, изучающих общественную жизнь во всех ее проявлениях, в том числе и человека в его соц

Р.Л.Розенбергс, В.Г.Федотова
От Риккерта к Шелеру Существенные методологические перемены в науках об обществе, особенно в исторической науке, науках о культуре и духе начались с Баденской школы нео

О школе Анналов
Историческое знание может конституироваться как по образцу социального знания, изучающего объективные законы развития общественных структур и институтов, так и по образцу гуманитарного знания, раск

Ортега и Гассет: человек в культуре. Опыт философии рациовитализма
Ко второму десятилетию нашего столетия окончательно выкристаллизовалась и утвердилась в сознании большинства философов концепция культуры, строящаяся (в противоположность чисто натуралистическим во

Юрген Хабермас, современность и дух времени
Юрген Хабермас – одна из интереснейших и глубочайших фигур среди ныне здравствующего философского племени. А потому без упоминания его имени не может обойтись даже более или менее фрагментарно сост

История методологии социального познания. Конец XIX – XX век
Утверждено к печати Ученым советом Института философии РАН   В авторской редакции Художник В.К.Кузнецов Технический редактор: А.В.Саф

Хотите получать на электронную почту самые свежие новости?
Education Insider Sample
Подпишитесь на Нашу рассылку
Наша политика приватности обеспечивает 100% безопасность и анонимность Ваших E-Mail
Реклама
Соответствующий теме материал
  • Похожее
  • Популярное
  • Облако тегов
  • Здесь
  • Временно
  • Пусто
Теги