Послеистория

Меньше всего в этой части можно сказать про Дмитрия Владимировича Философова. Потихоньку жил в Варшаве, писал для эмигрантских газет. Духовная влюбленность в Бориса Савинкова прошла сама собой. Да эсер‑писатель вообще погиб в советских застенках в 1925 году. С бывшими товарищами по семье Философов отношения поддерживал, даже возглавлял варшавский филиал издаваемого Мережковским еженедельника «Меч». Потихоньку покрывался морщинами, теряя былую красоту, меняя любовников. В конце жизни долго болел и тихо умер в Отвоцке, пригороде Варшавы. Случилось это в августе 1940 года, уже во время немецкой оккупации. Могилы не сохранилось.

Нельзя сказать, что стареющие Гиппиус и Мережковский в эмиграции совсем уж исписались, отдав все силы антисоветской публицистике. Они по‑прежнему активно работали. Мережковского целиком захватила история. Точнее, по‑прежнему историософия, где главными были не события и факты, а идеи, которые иллюстрировали факты прошлого. Он писал, что в прошлом ищет прогнозы на будущее. Такими стали его сдвоенный роман «Рождение богов. Тутанкамон на Крите», исторические эссе о Данте и Наполеоне, цикл снова из трех философско‑исторических книг «Тайна трех. Египет и Вавилон», «Тайна Запада. Атлантида и Европа», «Иисус Неизвестный», который был завершен в 1932 году.

Зинаида Николаевна с увлечением отдалась любимому делу – организации литературного общества, где бы она блистала, несмотря на очевидное увядание. Регулярными собрания на квартире Мережковских сделались в 1927 году и продолжались до 1939‑го. Название для этого литературно‑философского общества Гиппиус позаимствовала в прошлом – «Зеленая лампа». Так же называлось общество литераторов, в котором состоял юный Пушкин. В течение двух лет Гиппиус издавала журнал, выходивший от случая к случаю и освещавший работу «Зеленой лампы». А журнал она назвала «Новый корабль». Между прочим, «кораблями» называли свои общины хлысты. Намекала ли на что‑нибудь старая мистичка Гиппиус, трудно сказать. «Зеленая лампа» действительно стала притягательным центром русского литературного Парижа. Здесь бывали многие. Постоянными участниками стали Иван Бунин, Борис Зайцев, Михаил Алданов, Алексей Ремизов, Надежда Тэффи, Николай Бердяев. С посетителей взималась небольшая плата «на чай».

И, как в добрые старые времена, новых посетителей разглядывала через лорнетку пожилая, густо напудренная женщина в ярком парике, в немыслимом платье, похожая на тонкошеюю птицу. По‑прежнему она была принципиальна в литературных оценках и в человеческих. Если ей кто‑то не нравился, она еще более жестоко, чем в молодости, могла оскорбить в глаза. А лучше за глаза, пустить нелицеприятный слух. Что ж, для ведьмы это нормальное поведение. Ее женский шарм уменьшался, и слыть ведьмой ей все больше было к лицу. Наиболее уважающие враги называли ее даже сатанессой.

Гиппиус тоже много печаталась. Ее стихи и прозу переводили на французский и немецкий языки. В 1938 году вышел ее последний стихотворный сборник «Сияния», полный пессимизма.

Но главным в жизни теперь стала принципиальная борьба с Советами. Уже в 1920 году в Париже Мережковский и Гиппиус создали «Религиозный союз», позднее переименованный в «Союз непримиримых». Из видных деятелей эмиграции основателей долгое время поддерживал только великий писатель Иван Алексеевич Бунин, махровый антисоветчик, конечно. Бунин даже не признал реформу правописания в России и до конца жизни писал, а главное, издавался с «ятями» и «ерами». В итоге Мережковские не вошли ни в один эмигрантский кружок: их взгляды не находили отклика ни у правых, ни у левых. С одной стороны, они хоть и призывали к военной интервенции в Россию, но не поддерживали монархического реставраторства, что отталкивало от них апологетов белой идеи, с другой – их непримиримость к большевикам и происшедшему в России идейно развела их с левыми.

Авторитет Мережковского как писателя и политического борца признавали и сильные мира сего. Он общался с премьер‑министром Франции Э. Эррио, президентом Чехословакии Т. Масариком, супруги даже получали от них материальную поддержку. Мережковский писал гневные открытые письма с требованием прекратить сотрудничество с «царством Антихриста» знаменитому гуманисту Фритьофу Нансену, в международный ПЕН‑клуб. Положение Мережковского в мировой общественной жизни в 20–30‑е годы несколько напоминало такое же положение А. И. Солженицына в 70–90‑е. К его вескому мнению все прислушиваются, но его советам никто не следует. Выступления писателя награждаются бурными аплодисментами, за автографами к нему выстраиваются очереди, а за спиной над ним посмеиваются: «Наш старик совсем отстал от жизни и потихоньку выживает из ума». Не говоря уже о том, как посмеивались над его супругой с крашенными в яркие цвета волосами и неизменной лорнеткой.

Отличие же от Солженицына было весьма существенным. Переезжая из Германии в Швейцарию, оттуда в США, Александр Исаевич оставался весьма богатым человеком. А Мережковские все время бедствовали. Русская эмиграция времен Гражданской войны вообще отнюдь не жировала по многим причинам. Европейская экономика переживала кризис за кризисом. Эмигрантов было очень много. Интеллигенция составляла слишком большой процент бежавших от большевиков. Многие не гнушались никакой работой. Мережковский и Гиппиус были уже немолоды, никакими другими профессиями, кроме писательской, не владели. И жили только на куцые гонорары либо на случайные гранты и пособия.

В сентябре 1928 года Мережковские приняли участие в первом съезде русских писателей‑эмигрантов, организованном в Белграде королем Югославии Александром I Карагеоргиевичем. Тогда же сербский монарх наградил писателя орденом Святого Саввы первой степени за заслуги перед культурой. Мережковский и Гиппиус выступили с публичными лекциями, организованными Югославской академией, после чего при Сербской академии наук стала издаваться «Русская библиотека», в которую вошли произведения Бунина, Мережковского, Гиппиус, Куприна, Ремизова, Шмелева, Бальмонта, Северянина. Гонорары были небольшими, к югославскому ордену премия не прилагалась.

Трудно сказать, чем больше – убеждениями или материальными трудностями объясняется резко уронившее реноме супругов сотрудничество с фашистами. И тем, и другим. В июне 1936 года правительство Бенито Муссолини предложило семидесятилетнему Мережковскому большую стипендию для работы над книгой о Данте. Дуче показалось, что русская книга возрождаемому им итальянскому величию не повредит. Супруги переехали в Италию почти на три года, лишь наездами бывая теперь в Париже. Сняли виллу в Риме. Писательская чета и диктатор несколько раз встречались. И постепенно в мозгу Мережковского возникла иезуитская мысль о том, что цель оправдывает средства. Для великой цели свержения большевизма на родине годится и фашизм. В беседах писатель высказывался за священную войну с СССР.

Теперь даже Зинаиде Николаевне иногда казалось, что ее богоданный муж потихоньку выживает из ума. Вот, например, что он писал Муссолини: «…Лучшее из всех свидетельств о Данте, самое правдивое и самое живое – это Вы. Дабы понять Данте, надо им жить, но это возможно только с Вами, в Вас… Ваши души изначально и бесконечно родственны, они предназначены друг для друга самой вечностью. Муссолини в созерцании – это Данте. Данте в действии – это Муссолини…» Чем это отличается от советских формул «Сталин – это Ленин сегодня» или, там, «Ленин – это Сталин вчера»?

Мережковский, однако, понимал, что у фашистской Италии недостаточно сил для того, чтобы возглавить крестовый поход против коммунистов. Еще меньше сил у Испании, с диктатором которой Франциско Франко он также пытался войти в контакт. Единственная фигура, которая могла устроить Дмитрия Сергеевича, – Адольф Гитлер. А он по системе Мережковского подходил на роль Антихриста ничуть не меньше, чем Сталин. Пришлось писателю бороться с собой и даже с собственной половиной, которая называла Гитлера «идиотом с мышью под носом». Борьба с собой продолжалась до самой смерти.

В начале июня 1940 года, к удивлению всех умиротворителей Гитлера, немцы начали наступать на Западном фронте, бомбардировать Париж. Мережковские перебрались на юг Франции, в зону, которая вскоре оказалась подконтрольной коллаборационистскому правительству Петэна и Лаваля. 14 августа в Биаррице чествовали Мережковского, которому исполнилось 75 лет. Из видных лиц присутствовали писатели И. А. Бунин, М. А. Алданов, бывшие политики П. Н. Милюков, В. А. Маклаков. Самым большим подарком юбиляру стали собранные в складчину 7 тысяч франков, которые позволили семье экономно существовать почти год.

В июне 1941 года Мережковские вернулись в Париж. Выселенные из своей квартиры за коммунальные долги, они были вынуждены снимать комнатку. И вот тут нужда и укоренившиеся убеждения толкнули старика Мережковского на самую большую ошибку в своей жизни. Русские эмигранты, оставшиеся в Париже во время оккупации Германией, относились к новой власти в подавляющем большинстве враждебно. Большевизм, от которого они бежали, сам пришел к ним в форме национал‑социализма. К тому же оккупанты закрыли все русские газеты и журналы. Но некоторые эмигранты сотрудничали. В частности, неутомимый Владимир Злобин. Вскоре после нападения Германии на Советский Союз Злобин со своей новой немецкой подругой привели старенького Мережковского на германское радио Парижа. Причем, говорят, без ведома Зинаиды Гиппиус. Выступление Дмитрия Сергеевича, озаглавленное «Большевизм и человечество», услышала вся Европа. В ней он благословлял германские войска в их крестовом походе против коммунистов. Приветствовал освобождение русского народа от власти Сталина. Желание освобождения от большевиков понять было можно. Но ведь он знал, какими методами действуют нацисты. Гитлера Мережковский сравнил с Жанной д’Арк. Тоже мне, деву нашел.

После этой речи Гиппиус сказала: «Нам конец». Действительно, от них отвернулись почти все. И Мережковский умер 7 декабря 1941 года, аккурат в день атаки японцев на Перл‑Харбор, от кровоизлияния в мозг. Из уважения к былым заслугам отпевание в православном храме и похороны на знаменитом кладбище Сен‑Женевьев‑де‑Буа прошли за счет русской общины. На надгробный камень с барельефной иконкой и надписями скинулись парижские издатели. Эпитафия из молитвы получилась какой‑то двусмысленной: «Да приидет Царствие Твое».

Зинаида Николаевна сразу поняла, что одна, вне комбинации из троих или двоих она долго не просуществует. Андрогины при потере части себя страдают больше других. Вначале она пыталась покончить с собой, выбросившись из окна. Потом потихоньку стала сходить с ума, рассказывать посещавшим ее, что Дмитрий Сергеевич не умер, часто появляется в квартире и она с ним ведет долгие беседы. При этом она писала вполне здравые воспоминания о Мережковском. Закончить не успела.

Она дожила до победы. Умерла в освобожденном Париже 9 сентября 1945 года. На похороны пришло еще меньше народа, чем к ее мужу. Но интересно, что Иван Бунин, боявшийся похорон и старавшийся их избегать, явился и не отходил от гроба. Зинаиду Николаевну погребли рядом с Дмитрием Мережковским.

И мы простим, и Бог простит.

Мы жаждем мести от незнанья.

Но злое дело – воздаянье

Само в себе, таясь, таит.

И путь наш чист, и долг наш прост:

Не надо мстить. Не нам отмщенье.

Змея сама, свернувши звенья,

В свой собственный вопьется хвост.

Простим и мы, и Бог простит,

Но грех прощения не знает,

Он для себя – себя хранит,

Своею кровью кровь смывает,

Себя вовеки не прощает –

Хоть мы простим, и Бог простит.

(Зинаида Гиппиус. 1938 год)