Германская социология

Теперь мы с вами перенесемся из Италии, вернее из Швейцарии, где в последние годы жил Вильфредо Парето и где он сотворил свой грандиозный «Трактат по общей социологии», на север, в Германию. Там социология формировалась довольно поздно, уже в классический период, на рубеже XIX и ХХ веков, то есть заметно позже, чем в Британии, не говоря уже о Франции, но зато именно в Германии у ее истоков стоят сразу четыре харизматические фигуры, четыре безусловных классика мировой социологии. Такого нигде больше не было.

И та и другая особенности коренятся в одном – в общепризнанном высочайшем уровне германской философии. Уже в начале ХIX века она вполне справедливо рассматривалась европейцами как первая философия в мире и на иностранцев поглядывала свысока, потому социология Конта, опирающаяся на идеи французского Просвещения, на докантовскую философию, на «наивный реализм», если словами того же Канта, не могла получить широкого распространения в стране, где царствовала система Гегеля. До тех пор, пока та царствовала безраздельно. Критика гегельянства Шопенгауэром, Ницше, кантианскими школами разрушила монополию гегелевской философии и открыла дорогу другим философским концепциям, в том числе и социальным. Но для социологии была всего лишь приоткрыта форточка, в которую приходилось протискиваться любому, кто намеревался в ней преуспеть.

Четверо, которым это удалось и удалось с блеском, были Теннис, Зиммель, Зомбарт и Вебер. Они современники: родились во второй половине XIX века, и пик их творчества падает на последнее десятилетие этого века и на первые двадцать лет века следующего. Они хорошо знали друг друга, относились друг к другу по-разному, но главное, хорошо знали работы друг друга, так что их социологические и социально-философские размышления протекали в интенсивном взаимодействии. Часто их рассуждения были ответами на утверждения, обоснования кого-либо другого, то есть в определенном смысле они размышляли совместно, и такого «высокого дискурса» столь разнообразных и в то же время вполне конгениальных по уровню фигур не было нигде за пределами Германии.

Кроме того, что они были современниками, читателями и в определенной степени почитателями друг друга, их объединяла общая судьба людей, находившихся на периферии академической науки Германии. Никому из них не удалось сформировать свою социологическую кафедру, как, например, Дюркгейму. Более того, никому из них не удалось даже подолгу возглавлять какую-либо кафедру, как, к примеру, Парето. Все они преподавали либо в провинциальных университетах, либо в столичных, но тоже на обочине, то есть преподавательская, профессорская карьера, если судить с официальной точки зрения, у них не задалась.

У каждого из них для этого были свои собственные причины, но была и общая причина, которая объединяла всех: общее неприятие социологии в германской философии. В ней вообще позитивизм не слишком приветствовался, но в применении к наукам о человеке полагался совершенно нетерпимым. Именно здесь была развита наиболее сокрушительная критика позитивистской социологии представителями Баденской школы и, разумеется, Дильтеем, с которой вы уже знакомы. Это за пределами Германии можно было не обращать на нее внимания, что и делали Дюркгейм или Парето, которые остались, в целом, классическими позитивистами, но только не здесь, в Германии, да еще при той высочайшей философской образованности, характеризовавшей их всех. Безусловно, в этом они превосходят всех известных нам социологов от Конта до Дюркгейма и Парето. Хотя им, конечно, проще быть философски искушенными – они учились и работали в Германии.

Германская социология с самого своего возникновения должна была так формулироваться, чтобы быть защищенной от философской критики классической позитивистской социологии. И она, выстроенная, развивавшаяся этими четырьмя мыслителями, оказалась весьма продуктивным социологическим ответом на критику. Этот ответ можно сформулировать в виде названия, которое дал Макс Вебер – «понимающая социология», то есть социология, которая своей целью видит построение достоверных научных объяснений, но объяснений, которые включают в себя, предполагают понимание.

Объект социологии у них сохранился тот самый, который возник еще в психологическом направлении: человеческое поведение, поступки, взаимодействия. Эти человеческие поступки, взаимодействия надо было объяснить научно, объективно, то есть так, как требовала позитивистская социология, но и так, чтобы в это объяснение было включено понимание человеком смысла своих действий, ибо человек существо рациональное, способное понимать действия, которые он совершает, в отличие от других живых существ. Таким образом, их всех четверых объединял подход «понимающий», потому веберовское определение социологии как «понимающей», в принципе, приемлемо для любого из них.

Теперь вопрос в том, как они должны «понимать», с помощью каких средств? Чтобы отграничить социологию от психологии, они использовали кантианский подход, то есть создание системы категорий, понятий, позволяющих вскрывать смысл человеческих действий, поступков. Категорий, представляющих собой, как они говорили, некие идеальные типы, чистые формы, образцы, то есть сконструированные человеческим разумом априори для понимания человеческих действий. Все они намеревались создать исчерпывающий набор таких категорий, и пусть никому из них это не удалось, но по этой дороге они пошли все. Разумеется, наборы эти существенно отличались друг от друга.

Предметом, который интересовал их всех, были общие формы человеческого поведения, схемы, типы, образцы. То самое, что позволяет людям понимать, интерпретировать поведение друг друга и согласованно действовать в ответ. Именно для понимания, изучения этих общих форм, схем поведения и конструировались чистые категории, идеальные типы.

У них был также общий любимый предмет, находившийся в фокусе их внимания – это сопоставление традиционного, естественно сложившегося общества, в определенном смысле общества единства крови, единства духа, и современного, капиталистического, рационально выстроенного общества, где разум, интеллект играет законодательную роль. Не только сопоставление их как разных типов устройства общественного порядка, но также и момент перехода от одного к другому был интересен каждому из них, и у каждого оказался свой ракурс, своя точка зрения в русле в целом общего подхода.

Все четверо были харизматическими фигурами, привлекавшими к себе внимание, они были в центре многих дискуссий того времени, но властителями умов, официально признанными властителями умов они так и не стали. Так или иначе, некий налет диссидентства всегда присутствовал, лежал отпечатком на их трудах, их размышлениях.

Поскольку они официально не преуспели, вокруг них не сложилось школ, да и вообще не сложилось школы германской социологии в том смысле, в каком говорят, например, о французской социологической школе, школе Дюркгейма. Отсюда некоторое забвение их идей после смерти, коснувшееся их в разной степени. Во второй половине ХХ века этот период закончился, и с этого времени интерес к их деятельности, пожалуй, только возрастает. То, что они продумывали когда-то, становится основой для теоретизирования самых тонких и смелых теоретиков современности.

Теперь можно несколько подробнее познакомиться с концепциями каждого из них. Сначала самый старший – Фердинанд Теннис.

5.3.1. Фердинанд Теннис: «Gemeinshaft und Gezelshaft”

Кроме того, что он самый старший, с него необходимо начинать потому, что он первым опубликовал труд, принесший ему мировую известность, правда, позднее, потом. Его книга «Общность и общество» была опубликована в 1887 году, когда остальные только лишь начинали свою деятельность. Правда, известность к его идеям и к нему самому пришла уже в начале ХХ века. Но так уж получилось, что Теннис всю оставшуюся жизнь теоретически развивал, систематизировал, углублял, расшифровывал те самые идеи, которые он высказал в этой книге и которые явно продумал еще раньше, когда был еще совсем молодым человеком.

К нему больше всего подходит выражение: «с одной стороны… но с другой стороны…» С одной стороны он вот так, а с другой стороны совсем даже наоборот. С одной стороны, родился на отцовской ферме в деревне в семье скотовода на самом берегу Балтийского моря в земле Шлезвиг-Гольштейн, с другой стороны, в прямой видимости от этой деревни проходили оживленнейшие торговые пути, и люди, которые в этой деревне жили, активно в них участвовали, в том числе и его отец. Он был не просто скотоводом, но крупным скотоводом, который продавал свой скот в Гамбург, в Данию, в Англию, то есть он был, конечно, крестьянин, но такой открытый рынку крестьянин, крестьянин и в то же время акционер местного банка. Его капитал обеспечил Теннису возможность получить превосходное образование и потом заниматься научной деятельностью, не особенно переживая по поводу отсутствия профессорской зарплаты.

Сам Теннис прожил свою жизнь в провинции, преподавал в основном в Кильском университете, штатным профессором которого он стал лишь в 1913 году. Но с другой стороны, несмотря на жизнь в провинции, он был одним из главных создателей Германского социологического общества, которое первым возглавил и продолжал возглавлять до прихода нацистов к власти, до 1933 года, когда его, уже весьма пожилого человека, нацисты оттуда погнали. Кроме этого, он был одним из главных организаторов Международного Гоббсовского общества и его председателем, а также членом еще множества различных обществ международных и национальных, социологических и нет, то есть он был чрезвычайно общественной фигурой. Ведя жизнь провинциального профессора, он в то же время был в центре оживленного обмена самыми современными идеями, в первую очередь по поводу общества, поскольку был социологом и социальным философом.

С одной стороны, он был безусловным патриотом Германии, но с другой стороны, терпеть не мог империю Гогенцоллернов, радикально не принял новый нацистский рейх. И нацисты ему ответили тем же: посадить его – не посадили, он был уже старый человек, но выгнали отовсюду, и он доживал последние годы не у дел.

Вот такой он: с одной стороны глубоко укоренный в провинциальной германской жизни мыслитель, с другой стороны, социолог и философ, получивший превосходное образование в самых блистательных германских университетах и бывший членом всяческих международных и национальных научных обществ. То есть с одной стороны тишина провинциальная и преподавание в провинциальном университете, с другой – у него была полная возможность быть внутри самых передовых дискуссий об общественных проблемах и постоянные контакты с самыми известными социологами и социальными философами.

Но и о книге, которую он написал, тоже можно сказать «с одной и другой стороны». Его главная идея – это рассмотрение социального порядка как коллизии двух стилей, двух разных родов социального устройства. Эти два рода он назвал «общностью» и «обществом», «Gemeinshaft und Gezelshaft». Здесь сразу возникают терминологические сложности. То, что обычно называют «обществом», с одной стороны рассматривается как «Gemeinshaft» – «общность», иногда переводят как «община», подразумевая под этим некоторое единство, похожее на то, о чем говорят Конт и Дюркгейм, а также Спенсер, когда он уподобляет общество биоорганизму, то есть некая целостность, которая всегда дана до всякого индивида, до отдельного человека, в чем всякий человек существует как ее органическая часть; и с другой стороны как «Gezelshaft», как «общество», здесь удачнее подходит в качестве перевода английский термин «association», «ассоциация», то есть объединение индивидов, содаваемое ими для реализации своих интересов, своих целей. Такое понимание «общества» вполне органично согласуется с английским утилитаризмом и с индивидуалистической стороной концепции Спенсера. Здесь «общество» только средство, создаваемое и воссоздаваемое индивидами для реализации своих целей.

Эта противоположность является основным стержнем рассуждений Тенниса, поскольку именно она определяет характер любой социальной реальности, иными словами, любая социальная реальность по сути своей есть и общностная и общественная. Для того чтобы понимать, как происходит, как осуществляется в реальности переплетение этих типов, Теннис формирует систему чистых теоретических понятий и формирует эту систему аналитически, то есть задает ее определениями, как это принято в математике. Этих понятий должно быть достаточно для анализа социальных явлений. Он говорит: «Я называю их нормальными понятиями, или понятиями, указывающими направление; они представляют собой идеальные типы, призванные служить масштабом для познания и описания реалий». То есть само понимание социальных реалий состоит в том, чтобы с помощью понятий выделить, к каким из них склоняются те или иные реалии, к каким идеальным типам, к каким категориям приближаются. Такое выстраивание системы чистых понятий, системы по сути кантианской, априорной по отношению к любому реальному взаимодействию, четко отграничивает чистую социологию Тенниса от психологизма.

Здесь мы на секундочку остановимся. Каждый раз, когда мы стараемся приблизиться к мыслителю, мы начинаем с формулировки проблемы, которая его интересует, из-за которой он всем этим занялся, с определения объекта, на котором эта проблема разворачивается, затем предмета, то есть определенной точки зрения на объект, ракурса, который позволяет осмыслить проблему и отыскать ее теоретическое решение, и, наконец, формулировки метода (или методов), который используется в исследовании предмета и тем самым в поиске решения проблемы. Причем указанный порядок обычно не предстает у автора в виде строгой логической последовательности шагов от проблемы к методу, а скорее весьма прихотливым их переплетением, когда без формулировки метода невозможно четко определить предмет, а без этого определения не вполне обоснован выбор объекта и т. д. Но поскольку перед нами стоит цель достижения общего знакомства с определенной концепцией, а не глубокого ее изучения, то начинать определением проблемы, объекта, предмета и метода полезно для этой цели. Таким образом, сначала нас будет интересовать, для какой цели, что, под каким углом зрения и каким образом исследует здесь автор.

Итак, Тенниса интересует прежде всего то, как устроен порядок в обществе так, что он сохраняется, воспроизводится, остается в достаточной степени тем же самым, несмотря на изменения. Исходя из этого, объектом его внимания как социолога являются взаимодействия людей, причем взаимодействия как взаимоутверждения, то есть такие, которые повторяются как согласованные, такие взаимодействия, которые делают нас взаимозависимыми друг от друга. Именно их он называет «связанностями». Враждебные, негативные взаимодействия должны изучаться в биологии, в психологии, наконец.

Далее, как они, такие взаимодействия, связанности его интересуют, под каким углом зрения? Теннис говорит, чистая социология должна заниматься чистыми формами связанностей. Почему? Потому что в реальных взаимодействиях всякого намешано, поэтому, чтобы разобрать, чего именно намешано, нужно сначала выделить чистые формы взаимодействия, без них мы не сможем понять, почему люди поступают так, а не иначе. Поведение нам останется непонятным, и тем самым не будет решена главная задача социолога: понимать случаи реальных человеческих взаимодействий как взаимоутверждений, связанностей. То, что позволяет людям объединяться и поступать достаточно согласованно, если воспользоваться терминологией Спенсера, объединяться в социальные организмы, целостности.

Формируются они через посредство человеческой воли, то есть они результат волевой деятельности человека. Акцент на воле в человеческой деятельности выделяет Тенниса в ряду его современников, но только лишь выделяет, никак не противопоставляя им. Поскольку во всех связанностях проявляется человеческая воля, то тип воли задает тип связанности. Воля, которая определяет связанности, бывает либо сущностной, инстинктивной (Wesenswille), либо избирательной, рациональной (Kurwille). Сущностная воля – это воля, при которой человеческое действие, принимает во внимание то, что уже есть, то есть на волю оказывает формирующее влияние окружение человека, в котором он живет, человек действует в соответствии с духом той социальной реальности, частью которой он является, с эмоциями, чувствами, которые его окружают и которые его создали. Он поступает так, как надо той целостности, которой он принадлежит.

Эта воля вовсе не является неразумной. Напротив, разум вполне включается в такое воление, но он не обсуждает целей воления. Не имеет на это права, поскольку цели действия не выбор разума. Разум в данном случае лишь инструментален. Цели выбирает сама жизнь, сама реальность, в которую включен человек и с которой связан множественными связями. Он поступает по-христиански, потому что вера его и его предков требует этого, он поступает как дворянин, потому что этого требует его наследственная дворянская честь, и т.д.

В противоположность сущностной воле существует другой тип воли, который он назвал избирательной, или рациональной. Рациональная воля включает в себя только те элементы, которые позволяют достичь цели, рационально установленной. Цель сначала рационально устанавливается, и далее для достижения используются только те средства, которые рационально необходимы для ее реализации. Мы имеем дело в данном случае с мышлением, интеллектом, законодательствующим по отношению к воле. Здесь воля становится инструментом, а разум – законодателем. Разум предписывает воле, что и как надо делать, а воля должна выполнить указания разума, рассудка.

Еще раз о том, как эти два типа воли связаны с разумностью, рациональностью. В одном случае мы ставим цель рационально, мы ее замысливаем, потом рационально выстраиваются и средства, которые наша воля обязана реализовать. При сущностной воле цели не дело нашего разума, это дело того общества, в котором мы живем. Нельзя матери рационально поставить себе цель любить своего ребенка, это не значит, что любовь к ребенку не может быть разумной. Разум может быть очень важен в организации этой любви, в том, как ее нужно осуществлять, чтобы не навредить ребенку, но сама необходимость этой любви рационально не обсуждается, она до и вне рационального осмысления.

Вот в этом и есть принципиальная разница, и отсюда вырастают два типа общества. Один тип общества из таких поступков, в которых воля должна осуществить нечто, необходимость чего не самим индивидом определяется, но тем местом, в котором он живет, принятыми здесь привычками, верованиями, нормами, ценностями. Разум, рассудок – это всего лишь инструмент для реализации не обсуждаемых им целей. В случае определения поступка избирательной волей рациональность, интеллект становится законодателем. Законодательствующая роль ratio перед волей – это принципиально другой, новый способ поведения людей. Я сначала продумаю, установлю свою цель как закон, а воля будет тем инструментом, который будет выполнять установленное. Из этих двух типов взаимодействий вырастает с одной стороны общество как общность, которая есть, потому что она в определенном смысле всегда была, и общество как ассоциация, которое создается в результате наших рациональных действий, в некотором смысле создается мной каждый раз заново, когда я вступаю в запланированное мной взаимодействие.

Теннис говорит: «Все виды связанности, в которых преобладает сущностная воля, я называю общностью(Gemeinschaft), а все те, которые формируются посредством избирательной воли или существенно ею обусловлены, – обществом(Gesellschaft), причем оба понятия в их сущности и тенденциях суть модальности связанности». Что это значит, «модальности связанности»? Это значит, что все реальные связанности склоняются либо к типу Gemeinschaft, определенному сущностной волей, либо к типу Gesellschaft, определенному избирательной волей. Тогда общность и общество становятся основными типами, характеристиками, которые так или иначе определяют все виды, формы связанностей, существующих в обществе, а таких главных форм связанностей Теннис рассматривает три: отношения, совокупности, или группы и корпорации, или соединения, союзы. Итак, существуют три формы, и облик этих форм определяет всегда либо общностность, либо общественность, то есть тот характер, который там доминирует.

Социальные отношения – самая простая форма, вид взаимодействий и самая многообразная и распространенная. Эти отношения пронизывают всю ткань совместной жизни людей, то есть перед нами форма простых повседневных человеческих взаимоотношений. Их существует огромное множество, но одни из них определяются взаимной привязанностью людей, они как будто существуют от природы, как будто всегда уже есть. Люди выполняют эти отношения по любви, по склонности, по обязанности, по долгу, по чувству, желанию, по разумному, наконец, основанию, из них как раз и складывается общность. Они создают ткань, образующую человеческую общность, ткань, которая опутывает всего человека, и эта опутанность держит его, дает ему уверенность и покой в жизни.

В противоположность отношениям такого типа существуют абстрактные, или договорные отношения между отдельными индивидами. И те, кто заключает такие договоры, вступает в такие отношения, мыслятся как разобщенные, отдельные личности. Ничего, помимо этого договора, не объединяет их, и, более того, они рассматривают каждый другого всегда как средство для достижения своей цели. Существует некий «другой», и ему необходимо нечто отдать, чтобы получить то, чего я желаю. То, что я для тебя делаю, есть лишь средство, чтобы вызвать твое ответное действие, которое и является для меня совершенно необходимым. Оно есть то самое следствие, мною замысленное и предположенное, та самая цель, выбранная моей волей, в данном случае, разумеется, избирательной.

Вот основа типологии общностных и общественных отношений. В дальнейшем различаются они и в зависимости от того, устанавливаются ли на основе равенства или на основе господства, неравенства. Общностные отношения тогда бывают трех типов: во-первых, товарищеский, который предполагает равенство людей, равенство взаимосвязей, единство, целостность. Элементарной формой товарищества является, по Теннису, пара друзей, которая живет в братских, приятельских, дружеских отношениях. Такие дружеские пары, тройки, четверки складываются, когда есть общие занятия, общее дело, общая идея, общая жизнь и т.д.

Противоположным товариществу является тип господства. Элементарной клеточкой, образцом общностного типа господства Теннис называет отношение отца к ребенку, где отец, безусловно, господствует, управляет, командует ребенком, но это господство имеет характер охранительный. Здесь господство необходимо, поскольку оно необходимо тому, кого оно защищает. Такого рода господство характерно для традиционного общества, чья история уходит в глубокую древность, это господство внутри рода, семьи, клана, но также существует и в более поздних традиционных обществах, где власть определяется неявным соглашением между людьми, когда одни принимают подчинение, поскольку нуждаются в защите со стороны сильного, а тот осуществляет господство, потому что способен защитить.

Отношения приобретают форму отношений смешанного типа, когда отношения товарищеского типа и господства смешиваются друг с другом. Так бывает в семье, в отношениях между супругами или возлюбленными. Случается это и в небольших товарищеских компаниях, где есть неформальный лидер, которому, с одной стороны, подчиняются, с другой – он является товарищем.

Напротив, в общественных отношениях, безусловно, отсутствует товарищеский тип. Мы можем и здесь говорить об отношении равенства, но речь идет об отношении равенства в договоре, о равном партнерстве, из которого вовсе не возникает товарищества. Господство здесь также устанавливается через свободный договор либо между отдельными лицами, либо как соглашение многих принять над собой правителя, или главу и подчиняться ему безусловно или на определенных условиях. То есть при таком характере господства мы имеем дело с договором о господстве-подчинении между людьми, которые посредством этого договора обмениваются некими действиями ради определенных целей.

По Теннису, олицетворением господства «общественного» типа является государство, где господство определяется законом, формальной инструкцией, в которой точно определены границы деятельности, поступков людей, и государством в собственном смысле слова тогда является современное государство, в котором «общностность» в значительной степени изжита, и общественные, договорные отношения определяют взаимодействия людей между собой, а также между ними и государством, и форма, которую он считает предельно общественной, – это демократическая республика. Именно демократическая республика, основанная на публичном законе, является, по его мнению, совершенной формой проявления господства в его общественной форме.

Куда меньше внимания уделяет Теннис совокупностям, или группам, полагая их тоже двух видов: общностные и общественные. Общностные они как бы от природы, они существуют, поскольку даны людям и даны неизменными, люди в них рождаются и живут. Примерами их являются касты в Индии, а также сословия. В этих совокупностях человек рождается и воспринимает их неизменными от природы или от бога, и в этом смысле вопрос о справедливости или несправедливости самого сословия бессмысленен. Можно быть недовольным своим собственным положением, теперешним положением каких-то групп крестьян, но место самого крестьянского сословия в социальной структуре несомненно. Крестьяне – это те, кто работает на земле, кто помогает этой земле родить, и в этой роли они незаменимы.

В ведической Индии, как вы помните, наверное, общество состояло из четырех варн, которые вечны, потому что произошли из тела бога Пуруши, из которого весь мир произошел. Поэтому они такие же несомненные, природные части мира, как солнце, небо, вода, лес вокруг.

Вот это общностные совокупности. Общественные совокупности, по Теннису, это классы. В отличие от каст и сословий классы противоположны друг другу, антагонистичны. Моя принадлежность одному классу делает противостояние членам другого класса осознанным, я сознательно защищаю права, на которые представители другого класса посягают. С точки зрения капиталистов, предпринимателей, рабочие – это лентяи и бездельники, которые хотят только побольше денег получать. Тогда как для рабочих предприниматели – это те, кто их грабит и на эти деньги живет. Их борьба друг с другом носит безусловный характер. Они желают уничтожения или полного покорения противоположного класса. Те классы, которые считают себя угнетенными, безусловно, предполагают, что те, кто стоит наверху, должны быть уничтожены, сброшены сверху. Теннис считает, что классовая борьба характерна в основном для современного общества, в традиционном обществе такой борьбы нет, сословия не собирались уничтожать друг друга.

Куда более важна для Тенниса чистая форма – корпорация. Корпорация – это то, что воспринимается как некое единство, что имеет общую волю, которая может быть навязана членам этой корпорации. При этом корпорации также могут быть как общностного, так и общественного характера. Корпорации общностного типа – это те, которые возникают из естественных отношений, в первую очередь кровнородственных, которые связывают людей, создают родовую общину.

Кроме этого людей может связывать общее отношение к земле, совместное проживание на этой земле, соседство. Теннис говорит, что совместное проживание, соседство объединяет людей, заставляя их созывать советы и через советы принимать решения. Здесь люди находятся в двойном отношении товарищества и господства, и отношения эти естественным образом вырастают из их проживания рядом друг с другом. Это соседская община: поскольку люди – соседи, постольку у них складывается естественным образом их общая жизнь.

Еще один тип корпораций, который Теннису наиболее симпатичен всего, – городской: он основан на товариществе и складывается в совместной жизни традиционного города, под которым подразумевается европейский средневековый город. В таком городе люди объединяются, устанавливают порядок, чтобы защитить себя и установить мир внутри. Из этого желания защитить себя и установить порядок рождается политическая община, которая в определенной степени уже общественна, а не только общностна. Но все-таки общественный порядок в традиционном античном, восточном или средневековом европейском городе опирается на семейные и товарищеские связи внутри цехов, естественно вырастающие из них связи между цехами, связи, где естественным образом переплетаются общностное товарищество и господство.

Затем именно в городах начинает постепенно формироваться и распространяться индивидуализм, то есть некая другая жизнь. Общностная жизнь убывает, а на ее месте формируется новый общественный порядок, новая жизнь, новое взаимодействие людей, происходящее из потребностей, желаний, интересов индивидов, действующих личностей. Именно из этого возникает гражданское общество. То есть основанием гражданского общества является индивид, который ради осуществления своих желаний, стремлений объединяется в некое единство.

Гражданское общество, по мнению Тенниса, есть момент верхушечный, рациональный. Оно опирается на экономические взаимоотношения, то есть гражданское общество формируется на договорах о взаимоотношениях людей по поводу богатства, и затем оно формирует новый тип государства: не общностный, а общественный, где эти договорные отношения становятся главными. Классическим выражением корпорации общественного типа является современное демократическое государство.

Теперь мы вернемся к понятиям общности и общества, к тому, как они соотносятся с реальным обществом в обычном смысле слова, каким оно было тогда в Германии. Кажущееся представление, что тогдашнее общество было «Обществом» по Теннису, то есть Gesellschaft,не совсем верно. Действительно, та дорога, тот путь изменений, который наблюдал Теннис с сожалением, – это было постепенное отмирание общностных отношений и формирование на их месте отношений общественных, так что современный мир постепенно становился в основе своей общественным, а не общностным миром. Но это вовсе не значит, что современный мир становится в чистом виде общественным в смысле Тенниса. Все равно многие его связанности имеют общностный характер, и они являются телом этого общества, из которого вырастают общественные связанности.

Макс Вебер употреблял понятия «общностно и общественно ориентированные действия», показывая тем самым, что в обществе присутствуют разнонаправленные тенденции, бывает так, что на месте общественных возникают общностные взаимодействия. Но бывает и наоборот, тем самым победа общества как Gesellschaftеще не окончательна, возможно возникновение общности поверх, после этого общества. Теннис говорит о двух современных формах государства: государстве демократическом и государстве социальном, которые для него есть олицетворение общественности, то есть Gesellschaft. Но узаконенные общественные отношения часто опираются на родство, на дружбу, товарищество, которые есть безусловно отношения типа Gemeinschaft,то естьи они тоже присутствуют в этом мире и играют весьма важную роль. Нельзя сказать, что общество полностью подавило общность, хотя в современном ему мире Теннис с сожалением отмечал съеживающуюся Gemeinschaftи на этом месте распространяющийся индивидуализм, эгоизм, взаимоотношение с другим человеком как со средством, а не как с целью. В этом новом обществе все меньше места для его любимого товарищества.

После 1910 года понятия «Gemeinschaft» и «Gesellschaft»начинают жить в Германии безотносительно к самому Теннису и безотносительно к социологии вообще. Они приобретают ценностную, мировоззренческую окраску. «Gemeinschaft»чрезвычайно популярно во всякого рода «бундах», то есть в студенческих, рабочих союзах, распространившихся в Германии перед войной и революцией и во время ее. Тем самым члены этих союзов подчеркивают свою человеческую, личностную взаимосвязь, в противоположность капиталистическому стремлению к использованию другого только как средства для достижения своих целей.

Культивирование товарищеских отношений было свойственно как социализму, так и нацизму. Товарищами были как товарищи по партии коммунистической, так и нацистской, и эсесовцы были тоже «камрадами» друг для друга, то есть, по Теннису, отношение было или должно было быть в идеале вполне товарищеским.

Это противопоставление общности и общества уже давно живет в литературе, оторвавшись от своего создателя и распространившись в дискурсах далеких от социологического. Теннису удалось поймать разницу в духе взаимодействий традиционных и современных, эта разница не имеет характера внешней причинности, ее нельзя объективно наблюдать без теннисовских или подобных понятий. Это то, что мы должны понять, истолковать, интерпретировать, чего непосредственно не увидеть в статистических корреляциях.

На этом все о Теннисе и двинемся дальше по пути понимания социального поведения людей через знакомство с концепцией Георга Зиммеля.