Мария и я

 

Хотя в политическом плане мы с Марией находились по разные стороны баррикад, именно политика свела нас вместе географически, когда Мария в 1980 году приехала в Калифорнию, чтобы участвовать в президентской кампании Тедди Кеннеди. В американской политике было неслыханным делом, чтобы действующему президенту, претендующему на второй срок, бросил вызов представитель его же собственной партии. Однако первый срок Джимми Картера оказался полным разочарованием, и Америка находилась в таком подавленном состоянии, что Тедди решил бороться за президентское кресло. Разумеется, когда один из Кеннеди баллотировался на какой‑либо пост, в семействе объявлялся общий аврал. Каждый член семьи должен был полностью забыть о своей личной жизни и участвовать в избирательной кампании.

Первым делом Мария и ее подруга Бонни Рейсс облепили избирательными плакатами Кеннеди и наклейками весь мой джип. У меня был коричневый «Чероки‑Чиф», которым я очень гордился. По сравнению с другими машинами он выглядел массивным – это была первая машина такого класса, – и я ездил за ней аж в самый Орегон, чтобы сэкономить тысячу долларов на цене. Я оснастил свой джип динамиками и сиреной, чтобы распугивать водителей, мешающих мне на дороге. Но теперь, разъезжая по городу, я старался сползти на сиденье как можно ниже, чтобы никто меня не увидел. Мне было не по себе, когда я каждый день подкатывал к тренажерному залу: как и большинство его завсегдатаев, я был стойким республиканцем, и вот теперь моя машина была обклеена призывами избрать президентом Тедди Кеннеди.

Лично я надеялся на то, что президентом будет избран Рональд Рейган, однако моего мнения никто не спрашивал; все хотели увидеть Марию. Разумеется, Голливуд – большой либеральный город, и у семейства Кеннеди здесь были обширные связи. Дед Марии Джо Кеннеди занимался кинобизнесом и в двадцатых годах владел сразу тремя студиями. И вообще Кеннеди славились тем, что привлекали к своим политическим кампаниям шоу‑бизнес. Поэтому все члены семейства были хорошо знакомы с Голливудом и обращались к актерам, режиссерам и администраторам с просьбой помочь финансированием. Дядя Марии Питер Лоуфорд сам был большой звездой и дружил с Фрэнком Синатрой и Дином Мартином. Мария еще в детстве слышала обо всех этих актерах из «Крысиной стаи»[15], видела их в доме родителей, бывала у них в гостях в Палм‑Спрингс, штат Калифорния. Приехав сюда в 1980 году, она первым делом познакомилась с их женами.

Избирательный штаб Кеннеди обзванивал киностудии и агентства и устраивал Марии встречи со всеми большими шишками и знаменитостями. «Мария хотела бы заехать к вам и поговорить об одном надвигающемся событии», – говорили они, и практически неизменно реакция была следующей: «О господи, к нам приезжает одна из Кеннеди!» Перед Марией открывались все двери. Как правило, она отправлялась с визитом с кем‑нибудь из членов избирательного штаба, но иногда ее сопровождал я. Изредка мне даже приходилось возить ее на своей машине. Кандидатура Тедди была настолько противоречивой, что завоевать поддержку было непросто. Нередко мне приходилось слышать, как люди вроде продюсера Нормана Лира объясняли Марии, что не станут поддерживать Тедди, а или примкнут к независимому кандидату, конгрессмену от штата Иллинойс Джону Андерсону, или останутся верны Картеру.

Марии не было еще и двадцати пяти лет, но она уже стала силой, с которой приходилось считаться. Мне это было очевидно с самого начала. Еще в 1978 году, месяцев через шесть после нашего знакомства, я фотографировался для журнала «Плейгерл». Работа была поручена Эйре Гэлленту, модному нью‑йоркскому фотографу, моему другу. Я предложил сниматься в пивной. Это должен был быть обыкновенный зал, но вместо дородных немецких женщин с кружками пива, булочками и жареными колбасками, меня окружали бы сексуальные девушки с обнаженными сиськами. Эйра поддержал мою безумную идею. Однако когда я поделился ею с Марией и сказал: «Мы как раз прорабатываем детали», та тотчас же заявила, что все это будет большой ошибкой.

– Я полагала, ты хочешь заняться кино, – сказала она. – Но если ты снимешься в окружении этих девиц с болтающимися сиськами, неужели продюсеры скажут: «Ого, здорово! Я непременно приглашу этого парня»? Сомневаюсь. Какова твоя цель во всем этом?

Я вынужден был признать, что ответа на этот вопрос у меня нет. Просто я тогда пребывал в глупом настроении и предложил Эйре: «Давай сделаем что‑нибудь смешное». Я не рассчитывал ни на какие дивиденды.

– Значит, поскольку цели у тебя никакой нет и это никуда не приведет, отменяй все к черту. Тебе это не нужно. Ты повеселился, теперь нужно двигаться дальше.

Мария говорила напористо и убедительно, и в конце концов я уговорил редакцию «Плейгерл» отказаться от материала и выплатил 7000 долларов в качестве компенсации за фотосессию.

Мария очень тонко чувствовала настроение общества, поскольку родилась и выросла в этом мире. Впервые я встретил девушку, которая не относилась к моим амбициям как к какому‑то досадному недоразумению, какому‑то безумию, заслоняющему ее видение будущего, а именно семью, детей и уютный маленький дом – стереотип жизни среднего американца. Мир Марии не был таким ограниченным. Он был огромный, благодаря тому, что сделал ее дед, что сделали отец, мать, дядья. Наконец я встретил девушку, чей мир был такой же большой, как и мой собственный. К тому времени я уже добился некоторых своих целей, однако многое еще оставалось мечтой. Но даже когда я делился с Марией самыми грандиозными своими замыслами, она никогда не говорила: «Угомонись, это невозможно».

Мария видела, как все это происходило у нее в семье. Ее прапрадедушка был иммигрантом, дед сколотил огромное состояние в Голливуде, а также вкладывая деньги в производство алкоголя, в недвижимость и во многое другое. В этом мире не было ничего удивительного, когда кто‑нибудь из близких родственников баллотировался на пост президента или сенатора. Мария слышала, как ее дядя Джон Фитцджеральд Кеннеди в 1961 году торжественно обещал, что к концу десятилетия Соединенные Штаты отправят человека на Луну. Ее мать стояла у истоков создания Специальных олимпийских игр. Отец был основателем и первым директором Корпуса мира, он создал такие организации как «Корпус рабочих мест», «Добровольцы на службе Америке» и Корпорацию юридических услуг бедным, при администрациях Кеннеди и Джонсона. Помимо того, Сарджент Шрайвер был послом Линдона Джонсона и Ричарда Никсона во Франции. Поэтому если я говорил: «Я хочу зарабатывать по миллиону за фильм», мое заявление не казалось Марии чем‑то абсурдным. Оно лишь пробуждало в ней любопытство. «Как ты собираешься этого добиться? – спрашивала она. – Я восхищаюсь твоей целеустремленностью. Не представляю себе, как можно обладать такой внутренней дисциплиной». Больше того, наблюдая за мной, Мария воочию видела то, свидетелем чего ей прежде никогда не доводилось быть: как превратить один доллар в два, как создать собственный бизнес и стать миллионером.

Выросшая в семействе Кеннеди, Мария получила блестящее образование; к тому же она могла опираться на богатые знания и опыт своих родителей. С детства она встречалась с влиятельными людьми и слышала их разговоры. Когда ее отец был послом во Франции, Мария жила в Париже, и у нее была возможность поездить по миру. Она росла, играя в теннис, катаясь на горных лыжах и участвуя в конных состязаниях.

Но были в этом и свои слабые стороны. Юнис и Сардж так сильно давили на своих детей, что у тех начисто отсутствовало собственное мнение о чем бы то ни было. Родители с малолетства внушали детям, какие те исключительно умные. «Очень дельная мысль, Энтони, – говорила Юнис своему младшему сыну, который тогда учился в старших классах школы. – Я бы подошла к этому так‑то и так‑то, но у тебя очень хорошее предложение. Я бы до такого не додумалась». Однако в доме царила строгая иерархия, и все важные решения принимали родители, как правило, Юнис. Она была очень властная женщина, но Сардж ничего не имел против.

Человеку, выросшему в такой обстановке, непросто самостоятельно принимать решения, и в конце концов ему начинает казаться, что он не способен функционировать без поддержки родителей. Так, например, Юнис и Сардж решали, какие колледжи следует рассматривать. Да, дети высказывали свое мнение, но в целом парадом командовали родители. Опять же, в ключевых моментах парадом командовали даже не они, а семейство Кеннеди. Царившее в нем согласие было просто поразительным. В частности, из тридцати двоюродных братьев и сестер Марии никто не поддерживал Республиканскую партию. Если взять тридцать членов какой‑либо большой семьи, просто невозможно ожидать от них подобного единообразия. Вот почему я постоянно подначивал Марию:

– Твоя семья похожа на сборище клонов. Если попросить твоего брата назвать свой любимый цвет, он не будет знать, что сказать, и ответит: «Мы любим синий».

Мария смеялась и говорила:

– Неправда! Ты только посмотри, какие мы все разные!

– Вы все боретесь за охрану окружающей среды, все занимаетесь спортом, все демократы, все поддерживаете одних и тех же кандидатов и все любите синий цвет, – говорил я.

Другим серьезным недостатком было отношение окружающих. Каких бы успехов ни добивался представитель семейства Кеннеди и Шрайверов, он никогда не удостаивался заслуженного признания. Вместо этого люди говорили: «Ну, если бы я был Кеннеди, я бы тоже смог это сделать». По всем этим причинам Марии, формируя свою личность, приходилось бороться упорнее большинства людей.

Сардж и Юнис приняли меня радушно. Когда Мария впервые привела меня с собой в гости к ним в особняк в Вашингтоне, Сардж спустился ко мне навстречу с книгой в руке. «Я как раз читал о ваших великих достижениях», – сказал он. Он встретил упоминание обо мне в книге про иммигрантов, которые приехали в Америку, не имея ничего, и добились успеха. Для меня это стало приятной неожиданностью, поскольку я еще не думал, что обо мне пишут в книгах. Культуризм по‑прежнему оставался чем‑то редким. Я думал, что писать будут про таких иммигрантов, как бывший государственный секретарь Генри Киссинджер, но никак не про меня. И отец Марии поступил очень любезно и великодушно, обратив внимание на этот отрывок и показав его мне.

Юнис тотчас же нагрузила меня работой. Она пришла в восторг, узнав о том, что я принимал участие в исследованиях, которые проводил в Университете Висконсина Специальный олимпийский комитет. Не успел я опомниться, как уже помогал ей продвигать предложение добавить силовое троеборье в программу Специальных олимпийских игр и наблюдал за созданием тренажерных залов для умственно отсталых повсюду, где мне приходилось бывать по делам.

Если бы Шрайверы не встретили меня так благосклонно, первый ужин у них дома оказался бы для меня весьма непростым. Четверым братьям Марии – Энтони, Бобби, Тимоти и Марку – в то время было от двенадцати до двадцати трех лет, и кто‑то из младших сразу же выпалил: «Папа, а Арнольд любит Никсона!» Сардж был близким другом Хьюберта Хамфри; больше того, когда в 1968 году Хамфри боролся с Никсоном за президентское кресло, он пригласил Сарджа идти на выборы в тандеме с ним, однако семейство Кеннеди выступило категорически против.

Поэтому я почувствовал себя крайне неуютно. Но Сардж, прирожденный дипломат, как ни в чем не бывало сказал: «Что ж, в этих вопросах у каждого собственное мнение». Когда мы позднее заговорили об этом, я объяснил, почему восхищаюсь Никсоном. Это было следствием того, что я родился и вырос в Европе, где государство полностью контролирует всё и вся, где семьдесят процентов населения работают на государство и где заветной мечтой каждого является работать в государственных структурах. В частности, именно из‑за этого я и уехал в Соединенные Штаты. Как выяснилось, Сарджент хорошо знал Германию, поскольку у него были немецкие корни. В середине тридцатых он студентом ездил на летние каникулы в Германию, где разъезжал в кожаных штанах на велосипеде по деревням, знакомясь с немецкой и австрийской провинцией. В первое лето пребывания Сарджа в Германии, в 1934 году, недавний приход к власти Адольфа Гитлера не произвел на него особого впечатления. Однако в следующий свой приезд, в 1936 году, он близко познакомился с одетыми в коричневые рубашки бойцами так называемых «штурмовых отрядов» (СА), военизированных формирований нацистской партии, и облаченными в черные мундиры членов «охранных отрядов», элитной гвардии Гитлера (СС). Сардж прочитал о концентрационных лагерях, куда бросали политических заключенных. Однажды ему довелось слышать выступление Гитлера.

Сардж вернулся в Америку, убежденный в том, что Америка должна держаться подальше от разрастающегося в Европе кризиса. Больше того, в 1940 году он стал одним из тех, кто учредил в Йельском университете антивоенный комитет «Америка прежде всего». В числе учредителей были также его однокурсники Джеральд Форд, будущий тридцать восьмой президент, и Поттер Стюарт, впоследствии председатель Верховного суда. Тем не менее, незадолго до Перл‑Харбора Сардж пошел добровольцем в военно‑морской флот, в котором прослужил всю войну. Мы с ним много раз подолгу говорили по‑немецки. Его владение языком было далеко не свободным, но он исполнял немецкие песни.

Семейные трапезы в доме Шрайверов были абсолютно не похожи на то, что я помнил по своему детству. Сардж спрашивал меня за обеденным столом:

– Как бы поступили ваши родители, если бы вы разговаривали так, как разговаривают со мной мои дети?

– Отец не задумываясь отвесил бы мне затрещину.

– Ребята, вы это слышали? Арнольд, повторите. Повторите еще раз. Его отец отвесил бы ему затрещину. Вот как мне следовало бы вести себя с вами.

– О, папа! – отвечали мальчишки и бросались в него куском хлеба.

Вот так они шутили за столом, и я был поражен. Первый мой ужин в гостях закончился тем, что один из мальчишек пукнул, другой рыгнул, а третий начал качаться на стуле и свалился на пол. Он остался лежать, жалобно причитая:

– О, твою мать, как же я обожрался!

– Не смей говорить такие слова в этом доме, ты меня слышишь? – строго одернула его Юнис.

– Прости, мам, но я вправду обожрался. Твоя стряпня невероятно вкусная.

Конечно, это тоже была шутка. Юнис не умела сварить яйцо всмятку.

– Радуйся тому, что тебя накормили, – отрезала мать.

Определенно, родители Марии относились к поведению детей гораздо более спокойно, чем выпало на нашу с Мейнхардом долю. Нам постоянно приказывали умолкнуть, в то время как в семье Шрайверов детей приглашали принять участие в общем разговоре. Если, скажем, разговор заходил о Дне независимости и бурных празднованиях по этому поводу, Сардж спрашивал: «Бобби, а что для тебя означает день Четвертое июля?» В семье все вместе обсуждали политику, общественную жизнь, то, что сказал президент. От каждого члена ожидали участие.

Хотя мы с Марией жили на противоположных побережьях, наши жизни быстро переплелись друг с другом. Мария приехала на мой выпуск в Университет Висконсина – после десяти лет всевозможных курсов я наконец получил диплом в области бизнеса, со специализацией по международному продвижению фитнеса. Мария как раз начинала карьеру на телевидении. Она выпускала программы местных новостей в Филадельфии и Балтиморе. Я приезжал к ней и пару раз участвовал в передаче ее приятельницы Опры Уинфри, которая тогда только начинала на балтиморском телевидении. Мария всегда выбирала в друзья интересных людей, но Опра выделялась даже на их фоне. Она была талантливая и агрессивная, и чувствовалось, что она верит в себя. Для одной из своих передач Опра пришла в тренажерный зал и занималась вместе со мной, демонстрируя своим примером, как важно поддерживать себя в форме. В другой раз мы беседовали о том, насколько важно учить детей читать и развивать в них интерес к книгам.

Я гордился Марией. Впервые я видел, как она решительно настроена занять свое место в жизни. Кроме нее, в семье журналистов больше не было. Когда она пришла на собеседование, чтобы устроиться на работу, у нее спросили: «Вы готовы работать по четырнадцать часов в сутки, или же вы ждете, что все будут вас обхаживать как члена семьи Шрайверов?» Мария ответила, что готова напряженно трудиться, и сдержала свое слово.

Мы вместе ездили на Гавайские острова, в Лос‑Анджелес, в Европу. В 1978 году мы отправились кататься на горных лыжах в Австрию, и тогда Мария впервые встретила Рождество вдали от семьи. Я также сопровождал ее на семейные сборища, которых устраивалось немало. Одним следствием принадлежности к клану Кеннеди, быстро выяснил я, является то, что человек никогда не может полностью распоряжаться собой. Летом Марию ждали в Хайянис‑Порте, зимой ей нужно было отправляться с семьей на каникулы, она должна была быть дома на День благодарения и на Рождество.

Если кто‑то отмечал день рождения или свадьбу, Мария непременно должна была присутствовать. Поскольку родственников было много, количество обязательных мероприятий было большим.

Когда Марии удавалось оторваться от работы, она приезжала ко мне в Калифорнию. Она тепло относилась к моим друзьям, особенно к Франко, а также к моим знакомым актерам и режиссерам. Но были и те, кого Мария не любила: всевозможные прихлебатели и те, кто, на ее взгляд, хотел как‑то меня использовать. Мария также близко сошлась с моей матерью, они много общались во время ежегодных приездов матери в Америку на Пасху.

Чем более серьезными становились наши отношения, тем чаще Мария заводила разговор о том, чтобы перебраться в Калифорнию. Так что для нас президентская кампания 1980 года Тедди пришлась как нельзя кстати. Я был готов купить дом, и нашим первым крупным решением, принятым сообща, стало то, что мы принялись искать его вместе, называя «нашим домом». В конце лета мы нашли дом в испанском стиле, построенный в двадцатых годах в живописном районе Санта‑Моники, неподалеку от авеню Сан‑Винсенте. Мы называли его нашим домом, однако на самом деле все было не так. Это был мой дом. Слева от входа начиналась изогнутая лестница, полы были вымощены старинной плиткой, в просторной гостиной был высокий потолок с балками перекрытий, в гостиной, телевизионном зале и главной спальне наверху имелись красивые камины. Кроме того, там был плавательный бассейн и домик для гостей, где могла останавливаться моя мать во время приездов в Америку.

То обстоятельство, что это наш дом, мы с Марией сохраняли в тайне, поскольку она не хотела открывать своим родителям то, что мы живем вместе. Им Мария говорила, что живет в нескольких кварталах от меня, на Монтана‑авеню, и мы действительно сняли там квартиру с мебелью, поэтому, когда Сардж и Юнис приезжали в Лос‑Анджелес, Мария могла пригласить их туда на обед. Не сомневаюсь, Юнис догадывалась о том, что происходит на самом деле, однако две отдельные квартиры имели очень большое значение для имиджа семьи.

Разумеется, соблюдать в Голливуде полную анонимность было невозможно, особенно для члена клана Кеннеди. Одна агент недвижимости, знавшая о том, что Мария входит в семейство Кеннеди, сказала нам как‑то, когда мы искали дом: «У меня есть очаровательный дом в Беверли‑Хиллс, который мне хотелось бы вам показать. Не буду раскрывать заранее, чем он так интересен. Вы сами все увидите». Мы отправились туда, и женщина показала нам дом. Затем она сказала: «Знаете, кто здесь жил? Глория Суонсон!» И она провела нас в подвал и показала подземный ход, ведущий в соседний дом. Этим подземным ходом пользовался в двадцатые годы Джо Кеннеди во время своего долгого романа с актрисой Глорией Суонсон. Впоследствии Мария спросила у меня: «Зачем она нам показала все это?» Она была рада возможности прикоснуться к прошлому своего знаменитого деда, но при этом ей было очень стыдно.

Избирательная кампания Тедди предоставила мне замечательную возможность увидеть вблизи, что это такое – участвовать в президентской гонке. В феврале я отправился вместе с Марией в Нью‑Гемпшир, чтобы познакомиться с первичными выборами. Предвыборный штаб разместился в маленькой гостинице, бурлившей словно растревоженный улей, от всех этих журналистов, членов предвыборного штаба, добровольных помощников и всех этих людей с газетой под мышкой, спешащих прочитать последние известия. Марию то и дело посылали на какой‑нибудь местный завод, чтобы пожать кому‑то руку.

Для меня все это выглядело несерьезной глупостью, потому что я понятия не имел, как ведется избирательная кампания. Тедди Кеннеди был политическим тяжеловесом. Когда он объявил о своем решении участвовать в выборах, его фотография попала на обложку журнала «Тайм». Поэтому я воображал, что он будет выступать на многолюдных митингах. В том году мне уже довелось побывать на нескольких митингах кандидата‑республиканца Рональда Рейгана, неизменно собиравшего по две‑три тысячи человек, а то и больше. Даже если Рейган просто заглядывал на какую‑нибудь фабрику, чтобы поговорить с рабочими, это все равно напоминало полноценный митинг, с флагами, плакатами и патриотической музыкой.

Но здесь мы торчали в какой‑то убогой гостинице. С кем‑то встречались, ходили по магазинам и в рестораны. «Все это так странно, – размышлял я. – Почему мы остановились в этой ужасной маленькой гостинице? Почему не в роскошном отеле?» Я еще не знал, что на первых порах общение должно быть тет‑а‑тет. Не знал, что предвыборному штабу нельзя размещаться в роскошном отеле, поскольку рано или поздно кто‑нибудь непременно напишет материал про то, как впустую растрачиваются средства избирательного фонда, созданного за счет пожертвований простых людей труда. Я не понимал, что в зависимости от обстоятельств одни события бывают крупными, а другие – маленькими и более интимными.

Избирательная кампания 1980 года проходила у демократов особенно жестко. До того как Тедди объявил о своем участии в выборах, он по данным опросов опережал президента Картера более чем вдвое. Все призывали его выдвинуть свою кандидатуру. Журналисты превозносили его до небес, предрекая ему легкую победу над Джимми Картером, что должно было значительно усилить позиции демократов. Любые шаги Тедди наперед объявлялись правильными. Однако стоило ему в ноябре 1979 года выставить свою кандидатуру, как все круто изменилось. Начались нескончаемые нападки. Я не мог поверить своим глазам. Свою лепту внесло и то, что Тедди в интервью каналу Си‑би‑эс, транслировавшемся на всю страну, не смог внятно объяснить, почему хочет стать президентом. Ему припомнили автомобильную аварию 1969 года на острове Чаппакуиддик, штат Массачусетс, в которой погибла ехавшая с ним в машине Мэри Джо Коупчин, бывший член предвыборного штаба Роберта Кеннеди. Тедди также обвиняли в том, что он живет за счет славы своих братьев, несмотря на то что он уже восемнадцать лет был сенатором.

Я был потрясен. Мне выдалась возможность сидеть в первом ряду и видеть, как все разворачивается прямо у меня перед глазами.

Тедди проиграл решающие первичные выборы в Нью‑Гемпшире и Айове, что привело к существенному сокращению финансирования его избирательной кампании. Как следствие, избирательную кампанию пришлось сворачивать еще до первичных выборов в больших штатах. Однако затем Тедди удалось отвоевать утерянные позиции и одержать победу в нескольких основных штатах, в том числе в Нью‑Йорке в марте, в Пенсильвании в апреле и – во многом благодаря усилиям Марии – в Калифорнии в июне. Однако в большинстве остальных штатов он проиграл, и, судя по результатам опросов общественного мнения, ему так и не удалось догнать Картера. В итоге Тедди победил на первичных выборах только в десяти штатах из тридцати четырех. В первый же день открывшегося в августе общенационального съезда Демократической партии стало ясно, что большинство делегатов выступает в поддержку президента Картера, и Тедди был вынужден сойти с дистанции.

Совершенно внезапно, после нескольких месяцев напряженных усилий, все окончилось. Мария была подавлена и опечалена. Семья получила столько сокрушительных ударов, и все на памяти Марии, начиная с убийства президента Джона Кеннеди, когда ей было шесть лет, затем убийства Бобби Кеннеди, когда ей было двенадцать, и трагедии в Чаппакуиддике летом следующего года. В довершение ко всему она видела, как в 1972 году ее отец потерпел полное поражение на президентских выборах, на которые шел вторым номером у Джорджа Макговерна, а затем в 1976 году не получил поддержки Демократической партии, когда уже сам выдвигал свою кандидатуру. И вот теперь в выборах принимал участие Тедди, и это окончилось еще одной катастрофой.

Мария вложила в избирательную кампанию всю душу. Я увидел, какой бурной и неуправляемой может быть политика. Тот, кто борется за президентское кресло, постоянно испытывает на себе огромное давление. Общенациональные и местные средства массовой информации отслеживают и придирчиво анализируют каждый его шаг, каждое слово. Мария видела, как ее дядя прошел через все это и потерпел поражение, и ей было очень тяжело. И я был счастлив, что в этих нелегких обстоятельствах мог ее поддержать. «Ты великолепно поработала, – говорил я. – Ты так мастерски вела себя со средствами массовой информации, так вкалывала ради Тедди». Этот опыт подтвердил скептическое отношение Марии к политике как к карьере.

Я делал все возможное, чтобы утешить Марию. Я увез ее отдохнуть в Европу, где мы замечательно провели время в Лондоне и Париже, после чего объехали всю Францию. Вскоре Мария перестала чувствовать себя членом предвыборного штаба проигравшего кандидата, и к ней снова вернулись энтузиазм и чувство юмора.

Прежде чем вернуться на Восточное побережье, Мария сделала один очень смелый карьерный шаг. Она начинала, имея перед собой цель стать редактором, человеком, которого никто не видит на экране. Теперь же она решила появиться перед телекамерами и включиться в борьбу за считаные места ведущих служб новостей общенациональных каналов. Я добивался успеха, начиная с четким представлением о поставленной цели и работая изо всех сил, чтобы ее достичь. И вот теперь я видел, как та же самая целеустремленность раскрывается в Марии. Я находил, что это замечательно.

До этого в семействе Кеннеди не было журналистов, работающих перед телекамерой. Это было нечто совершенно новое, что целиком принадлежало Марии. Я уже имел возможность видеть, как кое‑кто из ее двоюродных братьев и сестер вырывает для себя ниши, однако практически всегда речь шла лишь о том, чтобы выбрать узкое направление в общей сфере интересов семьи. Поэтому Мария, шагнув за рамки семейных занятий и оказавшись под прицелом камер, заявила во всеуслышание о своей независимости.

Как только мы вернулись в Санта‑Монику, Мария деятельно принялась за работу. Она налаживала нужные связи и проходила необходимое обучение, во многом повторяя тот путь, который я сам прошел в актерском искусстве. Что требуется для того, чтобы добиться успеха перед телекамерой? Марии предстояло это определить. Как ей нужно изменить свою внешность, свой голос, свой стиль? Что лучше оставить как прежде? Наставники говорили ей: «У вас слишком длинные волосы, необходимо их подстричь. А вы можете зачесать их назад? Давайте попробуем. Глаза у вас чересчур выразительные, давайте сделаем их чуть менее яркими». И так далее в таком же духе. Марии требовалось усвоить, что именно помогает ведущему день за днем появляться на экране телевизоров, не вызывая раздражения, не отвлекая внимания от новостей, на чем нужно сделать упор.

Следующей зимой во время съемок «Конана», проходивших в Мадриде, мы не виделись друг с другом целых пять месяцев. Мария присылала мне по почте фотографии, показывая, что она похудела на десять фунтов, укоротила волосы и чуть добавила им волнистости. Тем временем срок начала работ над «Конаном» то и дело переносился. Летом мы должны были отправиться на натурные съемки в Югославию, однако ситуация в этой стране стала нестабильной, после того как в мае умер бессменный диктатор маршал Тито. Продюсеры решили, что будет дешевле и проще перенести съемки в Испанию, на осень. Затем, когда мы с Марией вернулись из Европы, я узнал, что проект отложили снова, на этот раз до Нового года.

Это открыло мне дорогу осуществить один сумасшедший план, который до того лишь смутно вырисовывался у меня в сознании: устроить неожиданное возвращение в профессиональный культуризм и вернуть себе титул Мистер Олимпия. За четыре года, прошедшие после выхода на экраны «Качая железо», культуризм как вид спорта значительно вырос. По всей стране, как грибы после дождя, появлялись оздоровительные клубы, и ключевой частью занятий в них были силовые упражнения. Джо Голд продал свой старый клуб и построил новое большое заведение у самого пляжа, получившее название «Уорлд джим», двери которого были открыты не только для мужчин, но и для женщин.

Состязания за титул Мистер Олимпия процветали. Джо Уайдер периодически продолжал предпринимать попытки расширить границы культуризма, и в этом году Международная федерация культуризма проводила первенство в Австралии, в Сиднее. На самом деле мне предстояло освещать это событие в качестве специального корреспондента телекомпании Си‑би‑эс. Эта работа сулила неплохие деньги, однако всякое желание заниматься ею испарилось бесследно, как только во мне вспыхнуло желание снова участвовать в соревнованиях. Этот образ, кристаллизуясь в моем сознании, становился все более неотразимым. Возвращение титула Мистер Олимпия явилось бы лучшей подготовкой к съемкам «Конана». Это показало бы всем, кто на самом деле король – и кто на самом деле варвар. В течение трех последних лет титул удерживал Фрэнк Зейн; помимо него, еще не меньше десяти участников рассчитывали на победу, в том числе те, кого я ежедневно видел в тренажерном зале. Одним из них был Майк Ментзер, уроженец Пенсильвании пяти футов восьми дюймов роста, с черными отвислыми усами, который в прошлом году финишировал вторым с минимальным отрывом. Ментзер представлял себя как нового гуру силовых занятий и глашатая культуризма, постоянно цитируя философские высказывания писателя Эйна Рэнда. То и дело появлялись слухи о том, что я вернусь в большой спорт, и я знал, что если стану до последнего опровергать их, неопределенность не будет давать покоя таким, как Ментзер.

Сперва Мария посчитала мою затею глупой. «Теперь ты сам устраиваешь соревнования, – резонно заметила она. – Ты покинул культуризм чемпионом, и твое возвращение может настроить людей против тебя. К тому же, ты ведь можешь и проиграть». Я понимал, что Мария права, однако стремление участвовать в состязаниях не проходило. «Если тебе некуда девать энергию, лучше выучи испанский язык перед тем, как ехать на съемки в Испанию!» – сказала Мария. Она только что стала свидетелем поражения Тедди в борьбе за выдвижение кандидатом в президенты от Демократической партии, и новые подобные потрясения ей были не нужны. Всего несколько дней назад Мария страшно расстроилась, когда Мухаммед Али, возвратившийся в большой спорт, чтобы попытаться впервые стать четырехкратным чемпионом мира в тяжелой весовой категории, проиграл по всем статьям нынешнему чемпиону Ларри Холмсу. Ей это показалось очень символичным.

Но я просто не мог отказаться. Чем больше я обдумывал эту мысль, тем притягательнее она становилась.

Затем, к моему удивлению, Мария резко изменила свою позицию. Она объявила, что если я по‑прежнему полон решимости участвовать в соревнованиях, она меня поддержит. Мария стала мне прекрасным помощником.

Она была единственной, с кем я поделился своими планами. Разумеется, Франко догадывался. Теперь мой давнишний друг работал массажистом, но он продолжал заниматься в паре со мной, помогая мне готовиться к съемкам в «Конане». Франко то и дело говорил мне: «Арнольд, приближается Олимпия. Ты должен принять участие в первенстве и поразить всех». Кое‑кому из ребят, занимавшихся вместе с нами, стало весьма неуютно. Увидев, что я начал напряженные двухчасовые тренировки по два раза в день, они не поняли, в чем дело. Им было известно, что мне предстоит играть роль Конана, и я им объяснял, что для этого я должен находиться в прекрасной форме. Да, я отправляюсь в Сидней, но ведь в качестве телекомментатора, разве не так? К тому же, до первенства за титул Мистер Олимпия оставалось всего пять недель, и никто не смог бы подготовиться к таким крупным состязаниям за настолько короткий срок! И все же сомнения оставались, я это чувствовал. Недели шли, первенство приближалось, и в конце концов я уже выводил Ментзера из себя, лишь многозначительно улыбнувшись ему из противоположного конца зала.

Мне еще никогда не приходилось заниматься так напряженно, что доставляло бесконечную радость. Меня поразило, насколько глубоко проникала Мария в каждый мой шаг, несмотря на то что ей хватало своих забот. Она выросла в окружении спорта – разумеется, не культуризма, но бейсбола, американского футбола, тенниса и гольфа, однако принцип везде один и тот же. Мария прекрасно понимала, почему мне нужно вставать в шесть утра и заниматься два часа, и нередко сопровождала меня в тренажерный зал. Если за ужином она видела, как я тянусь за мороженым, то буквально вырывала его у меня из рук. Весь тот энтузиазм, который прежде был сосредоточен на избирательной кампании Тедди, теперь Мария перенесла на меня.

Первенство Мистер Олимпия должно было пройти в сиднейском оперном театре, впечатляющем архитектурном шедевре в форме парусов, поднявшихся на краю Сиднейской бухты. Незадолго до нас там выступал Фрэнк Синатра. Выступать в таком зале было большой честью – еще одно свидетельство возросшего престижа культуризма. Призовой фонд составил 50 000 долларов – больше, чем когда‑либо предлагалось на состязаниях по культуризму. Пятнадцать участников зарегистрировались заранее, что также было рекордом.

Оперный театр оказался идеальным местом для этого первенства, поскольку с первого же дня, как только мы приехали, происходящее было наполнено драмой, эмоциями и интригой. Когда я объявил, что приехал в Сидней не наблюдать за состязаниями, а участвовать в них, это вызвало взрыв. Руководителям федерации пришлось решать, может ли спортсмен заявить о своем участии в самый последний момент, без предварительной заявки? Как оказалось, никаких правил, запрещающих это, нет, поэтому меня допустили до первенства. Далее последовал бунт против определенных правил самих состязаний, в виде петиции, которую подписали все участники, кроме меня. Организаторам пришлось идти на уступки, чтобы избежать хаоса. После долгих споров они не только согласились на все изменения, но и дали участникам право утверждать кандидатуры судей.

Все эти закулисные махинации открыли мне Марию с новой стороны, и я буквально увидел Юнис, занятую кипучей деятельностью. Хоть Мария и старалась дистанцироваться от происходящего, она обладала политическим чутьем своей матери и не свойственной ее возрасту мудростью. В политике, как только возникают разногласия и начинают оформляться группировки, необходимо тотчас же брать ситуацию в руки и действовать решительно и быстро. Мария оказалась на месте. Она молниеносно откликалась на все изменения и помогала дельным советом; не теряя времени, говорила с нужными людьми, помогая мне избежать изоляции и ударов исподтишка. Мария была неукротимой. Я недоумевал, как человек, до тех пор никак не связанный с миром культуризма и едва знакомый с действующими в нем лицами, сумел действовать так быстро и так эффективно.

В конце концов я завоевал свой седьмой титул Мистер Олимпия. Однако победа эта и по сей день вызывает неоднозначное отношение. Мнение судий разделилось, и победа была присуждена мне пятью голосами против двух, отданных за моего ближайшего преследователя Криса Дикерсона из Соединенных Штатов. В истории первенства за титул Мистер Олимпия впервые решение не было единогласным. Когда объявили мою фамилию, лишь половина из двух с лишним тысяч зрителей, заполнивших зал оперного театра, встретила это аплодисментами, и впервые в жизни я услышал свист и крики недовольных таким решением. Сразу же после этого один из пяти призеров принялся крушить за кулисами стулья, другой разбил вдребезги свой кубок на автомобильной стоянке, а третий заявил, что навсегда уходит из большого спорта.

Подготовка к первенству и победа в нем доставили мне удовольствие, однако сейчас, оглядываясь назад, я вынужден признать, что для спорта в целом последствия были отрицательными. Этот скандал породил раздробленность в рядах культуристов, и я в данной ситуации вел себя не лучшим образом. От былой дружбы не осталось и следа. Со временем я восстановил отношения со всеми своими прежними друзьями, однако в некоторых случаях на это потребовались годы.

До полномасштабного начала съемок «Конана» оставалось еще два месяца, однако в конце октября мне пришлось вылететь в Лондон для работы над первой сценой. Бросив на меня всего один взгляд, Джон Милиус сказал: «Я должен просить тебя начать тренировки заново, – сказал он. – Мне не нужен Конан, похожий на культуриста. Это не фильм из серии про Геркулеса. Ты нужен мне более коренастым. Тебе придется набрать вес. Ты должен выглядеть как боец, как воин, как раб, проведший много лет прикованным к Колесу боли. Вот какое тело мне нужно». Милиус хотел, чтобы все выглядело как можно более достоверным. Это было логично, несмотря на то что Конан обитал в вымышленном мире. В той сцене, которую мы сняли в Англии, мне нужно было изобразить Конана в старости. Он царь, и произносит монолог, который должен был стать предисловием к фильму.

– Знай, о князь, что в промежутке между тем годом, когда океан поглотил Атлантиду, и возвышением арийских сынов была неслыханная эпоха… И вот пришел я, Конан, чтобы грабить и разорять, беспощадно расправляясь с врагами, и попирать ногой украшенные драгоценными каменьями троны. Но теперь мои глаза ослабли. Сядь на землю рядом со мной, ибо ты еще слишком молод. Позволь поведать тебе о днях великих свершений…

Я был укутан в одежды и меха, скрывавшие телосложение Мистера Олимпия. Однако прежде чем в декабре 1980 года отправиться на место съемок, я должен был снова полностью переделать свое тело.

Возвращаясь из Сиднея в Лос‑Анджелес, я размышлял, как перипетии последних месяцев сплотили нас с Марией. Я был так рад тому, что вытерпел плакаты Тедди Кеннеди на своем джипе и не стал заострять внимание на своих собственных политических взглядах. Потому что впервые я почувствовал, что у меня появился настоящий партнер. Всю весну и лето я был рядом с Марией, переживая вместе с ней взлеты и падения избирательной кампании, и мне казалось, что я поступил совершенно правильно, забрав ее потом в Европу. И вот теперь я увидел, что и она приняла самое живое участие в моем начинании, помогла мне, хотя все это было для нее абсолютно чуждым.

Я мог только гадать, какое ей приходилось терпеть давление со стороны голливудских знакомых, которые стремились заставить ее выбрать более подходящего ухажера. В первую очередь речь шла о женщинах в годах – подруги матери Марии и Пэт Кеннеди Лоуфорд, бывшей жены Питера, говорили Марии: «Зачем ты связалась с этим культуристом? Давай мы познакомим тебя с одним замечательным продюсером…» или «… одним молодым очень приятным бизнесменом». А бывало и такое: «У меня есть для тебя самый подходящий мужчина! Правда, он здорово старше тебя, но он миллиардер. Давай я вас сведу».

Окружающий мир смотрел на наши отношения в упрощенном ракурсе, видя только смачную историю небывалого успеха. «Просто поразительно, он побеждает на первенстве Мистер Олимпия и прочих чемпионатах по культуризму, затем получает этот большой контракт в кино, а теперь у него еще и подруга из семейства Кеннеди!» Если так рассуждать, Мария была очередным трофеем в моей коллекции.

Однако на самом деле она не была трофеем. И ее фамилия не имела никакого значения. Если бы Мария не подходила полностью мне, а я бы не походил ей, у нас бы ничего не получилось. Для меня важным были ее внешность, личные качества, ум, чувство юмора, то, что она отдавала мне, как участвовала во всех моих начинаниях. Мария сливалась с тем, кем я был, во что верил, что делал. Именно поэтому я впервые задумался, что эта женщина может стать моим спутником по жизни. Я привязался к ней. В Испании мне без нее было плохо.

Я понимал то, чего хотела добиться в жизни Мария. Она хотела стать новой Барбарой Уолтерс[16]. А я хотел стать крупнейшей кинозвездой, поэтому нами обоими двигали мощные побудительные стимулы. Мне был понятен тот мир, куда стремилась попасть Мария, а ей был понятен тот мир, который пытался исследовать я и куда хотел попасть, и на этом пути мы были спутниками друг друга.

Я также понимал, какими своими качествами привлекаю Марию. Она была настолько сильная личность, что просто подавляла парней, сразу же превращая их в рабов. И вот был я, и подавить меня было невозможно. Я был уверен в себе, я многого добился в жизни, я стал человеком, с которым нужно было считаться. Мария восхищалась тем, что я был иммигрантом, который приехал в Америку никем и построил себе здесь новую жизнь. Она чувствовала, что в ее семье меня принимают за своего.

Мария стремилась вырваться из дома не меньше меня – а разве может для этого быть лучший способ, чем влюбиться в честолюбивого выходца из Австрии, культуриста, мечтающего о карьере в кино? Ей нравилось находиться вдали от Вашингтона, политиков, юристов и всех этих столичных разговоров. Ей хотелось быть неповторимой, не такой, как все.

Если Марии и было с кем в своей семье сравнить наши с ней отношения, так это с отношениями своих дедушки и бабушки. Джо Кеннеди сделал себя сам, и я сделал себя сам. Он зарабатывал деньги агрессивно, и то же самое можно было сказать про меня. Роза выбрала его, еще когда у него не было ни гроша, хотя сама она была дочерью мэра Бостона Джона Френсиса Фитцджеральда по прозвищу «Сладкий Фитц», потому что была абсолютно уверена в его способности преуспеть в жизни. У меня было достаточно целеустремленности, самодисциплины, трудолюбия и житейского опыта, чтобы также добиться успеха. Вот почему Мария хотела быть рядом со мной.

Существенным фактором было и то, что я представлял из себя в физическом плане. Марии нравились сильные, атлетичные мужчины. Она рассказывала мне, что когда была совсем маленькой, а Джон Кеннеди тогда был президентом, она любила играть в Хайянисе с сотрудниками секретной службы. Ночью, во время дежурства, чтобы не заснуть, они читали журналы про культуризм – с моей фотографией на обложке! Тогда она была еще слишком маленькой, чтобы обращать на это внимание, и все же она понимала, что телохранители также занимаются силовыми упражнениями. Это настолько прочно засело у нее в памяти, что когда вышла книга «Качая железо», Мария купила ее в подарок своему старшему брату Бобби.

В декабре, перед тем как я должен был уехать на съемки «Конана», мы начали обставлять наш новый дом. Мария предложила занавески в цветочек и консервативную мебель, и я одобрил ее выбор: это было в духе Восточного побережья, с европейским привкусом. Все это Мария унаследовала от своих родителей. Они сами выросли среди обоев и занавесок в цветочек, диванов и кресел, как мягких, так и с деревянными спинками. Во всех домах, во всех квартирах у них в гостиной стоял рояль, на комодах и сервантах были расставлены десятки фотографий родственников, и тому подобное.

Мой стиль был более сельским, поэтому когда нам понадобилась мебель в обеденный зал, я отправился на ярмарку антиквариата в центре Лос‑Анджелеса и купил массивный дубовый стул и стулья. Мария занялась гостиной. Она заказала большие мягкие диваны и обтянула их гобеленами в цветочек; под стать им были и кресла. Одна из знакомых Юнис занималась оформлением помещений, и она помогла нам советами.

Мы с Марией сошлись в том, что наш дом должен быть уютным. Мы оба были против обилия мебели, когда нельзя шагу сделать, чтобы на что‑то не наткнуться. Я понял, что у Марии есть вкус, и дал ей карт‑бланш, а она поняла, что у меня тоже есть вкус. Было так здорово общаться с человеком, обладающим собственным мнением, но с которым при этом можно было работать вместе. До этого я жил в вакууме, мне приходилось все делать самому и при этом гадать: «Это ей понравится? А это понравится? Или же этот дом является моим отражением?» Мария принесла с собой прочный фундамент знаний; работать вместе с ней было здорово, поскольку при этом мы оба росли.

Марии нравилось, когда я возил ее по антикварным магазинам, где мы вместе разглядывали старинные вещи. С годами у меня развился вкус, отчасти оттого, что я имел возможность наблюдать, как собирает свою коллекцию антиквариата Джо Уайдер. Однако вкус мой оставался еще достаточно грубым, и подниматься выше определенного уровня я еще не решался. Все зависело от того, сколько у меня есть денег и сколько я готов потратить. Я никогда не обивал мягкую мебель тканью на заказ; я просто покупал то, что имелось в наличии, или продолжал поиски. Но теперь, когда у меня был контракт на съемки «Конана», я решил, что можно раскрыть бумажник пошире и обивать мебель тканью, которая нравится Марии.

Все это получалось как‑то само собой, без споров. Постепенно нам становилось ясно, что мы хорошая пара и могли бы жить вместе, и нам хотелось это проверить. У меня был вкус к произведениям искусства, опять же отчасти благодаря влиянию Джо Уайдера. Для того чтобы развить собственный вкус, я много ходил по музеям, аукционам, выставкам, и нам с Марией нравилось смотреть произведения искусства вместе. Я начал собирать свою коллекцию. Вначале я мог позволить себе лишь что‑то недорогое – например, литографии Марка Шагала, Джоан Миро и Сальвадора Дали. Но я быстро перешел к живописным полотнам и скульптурам.

Мысль жениться пришла мне в голову незадолго до того, как я должен был уехать в Испанию. Я хотел, чтобы Мария была со мной там, чтобы она стала частью моей карьеры. Особенно после всего того, через что нам пришлось пройти прошлым летом и осенью, было очевидно, что она для меня идеальная женщина.

Я предложил Марии отправиться на съемки со мной и остаться в Испании, или хотя бы приезжать ко мне в гости не меньше чем на месяц. Она ответила, что не сможет, поскольку этого не одобрят ее родители. Им будет неприятно от мысли, что она проводит ночи вместе со мной, хотя мы официально не женаты.

– В таком случае, почему бы нам не жениться? – спросил я.

Но так только стало еще хуже. Мария страшно боялась того, как к этому отнесется ее мать. «Нет, нет, нет! – воскликнула она, качая головой. – Я ни за что так с ней не поступлю».

Сама Юнис вышла замуж поздно – настолько поздно, что это стало частью семейного предания. Было много других вещей, которыми она хотела заняться в первую очередь. Окончив в годы Второй мировой войны Стэнфордский университет по специальности «социология», Юнис устроилась работать в Государственный департамент, где помогала бывшим военнопленным возвращаться к нормальной жизни. Затем после окончания войны она занималась проблемой подростковой преступности в Министерстве юстиции, работая в федеральной женской тюрьме в Западной Виргинии и в женском приюте в Чикаго. Сардж, красавец‑мужчина с внешностью кинозвезды, управлявший Чикагским торговым центром Джо Кеннеди, влюбился в Юнис в 1948 году и целых семь лет ухаживал за ней. Он уже практически потерял надежду, когда она как‑то раз после утренней мессы неожиданно отвела его в часовню и сказала: «Сардж, пожалуй, я выйду за тебя замуж».

Итогом стало то, что Юнис вышла замуж, когда ей было уже за тридцать, но несмотря на это с тех пор ей удалось многого добиться. Поэтому Мария не спешила выходить замуж сейчас, когда ей было только двадцать пять, предпочитая подождать как минимум до тридцати. Сперва она хотела осуществить много дел.

Я обрадовался, поняв, что проблема не во мне, что брак просто пока еще не значится в планах Марии. И для моих планов брак не был обязательным, хотя я так сильно хотел получить Марию, что был готов и на это. Я понимал, что во время съемок мне будет очень ее недоставать. С другой стороны, на самом деле так оно было к лучшему. Мы могли растянуть все на годы, без того чтобы мне приходилось выслушивать: «Куда все это идет? Мы встречаемся уже четыре года, и ты до сих пор не смог определиться…» Или: «Я для тебя недостаточно хороша? Ты ищешь кого‑то другого?» А так тема просто заглохла сама собой.

Я мог часами размышлять о том, что влечет меня к Марии, но все равно не мог полностью разобраться в этом волшебстве. Как известно, Рональд Рейган садился за стол и писал любовные послания на десяти стр. х своей жене Нэнси, которая все это время сидела в противоположном углу комнаты. В свое время я ломал голову: «Почему он просто ей не сказал?» Но затем я понял, что сказать и написать – это далеко не одно и то же. И все большие истории любви построены на человеческих причудах.