Женитьба и кино

 

Когда я назначал дату и говорил: «Так, наша свадьба состоится 26 апреля», я понятия не имел, предстоит ли мне в это время сниматься в кино. Наступила весна 1986 года, я попытался перенести на несколько недель постановку «Хищника», однако продюсера Джоэла Сильвера беспокоило то, что скоро начнется сезон дождей. Вот как получилось, что меньше чем за сорок восемь часов до того, как мне предстояло подойти к алтарю, я еще торчал в глухих мексиканских джунглях неподалеку от развалин города Паленке, возведенного индейцами майя. Впервые в жизни мне пришлось заказывать частный самолет, чтобы успеть в Хайянис‑Порт к праздничному ужину накануне дня свадьбы.

В тот день, когда мне предстояло улететь, меня заменил на съемках профессиональный борец Джесс Вентура. Мы снимали динамичный эпизод в джунглях, и Вентура должен был прятаться в кустах, не показывая свое лицо. Когда я должен был кричать остальным: «Ложитесь! Ложитесь!», слышалось, как Джесс распевает своим низким голосом: «Ложусь, ложусь, ложусь!» Мы хохотали словно одержимые, запарывая дубль за дублем. Режиссер спрашивал нас: «Ну почему вы не можете сосредоточиться?»

Мария очень огорчилась тем, что я пропустил последние приготовления. Она хотела, чтобы я думал только о предстоящей свадьбе, однако когда я, наконец, приехал, мои мысли были заняты съемкой. У «Хищника» возникли большие проблемы, а по убеждению зрителей – так это на самом деле или нет, – за успех фильма отвечает звезда. Ходили разговоры о том, чтобы прекратить съемки, а когда такое происходит, высока вероятность того, что фильм так и не будет снят. Для моей карьеры это был очень рискованный момент. Разумеется, я перестроился, нацелившись на свадьбу, но не на все сто процентов. А тем временем кое‑кто из гостей недоумевал, почему жених появился с армейским «ежиком» на голове. Я отшучивался как мог. Даже несмотря на то, что ситуация была далеко не идеальной, я испытывал прилив веселой энергии, разруливая проблемы.

Я затыкал уши, не желая слушать рассказы своих друзей об ужасах женатой жизни. «Ха! Потом вы начнете спорить относительно того, кому менять подгузники». Или: «И в постели жена ведет себя уже совсем не так, как любовница». Или еще: «О, парень, подожди, когда у нее начнется климакс!» На все это я не обращал внимания. «Дайте мне попробовать самому, – отвечал я. – Я ничего не желаю знать заранее».

Думать слишком много – вредно. Отрицательные стороны есть всегда. Чем больше знаешь, тем меньше хочется что‑либо делать. Если бы мне было известно все о недвижимости, кино и культуризме, я бы ни за что не занялся всем этим. Так же в точности я относился и к семейной жизни. Возможно, я не пошел бы на это, если бы знал, через что мне придется пройти. Ну и черт с ним! Я знал, что Мария для меня лучшая женщина, и этого было достаточно.

Я всегда сравниваю жизнь с подъемом в гору – не только потому, что в ней есть борьба, но также и потому, что сам процесс подъема доставляет мне ничуть не меньше удовольствия, чем нахождение на вершине. Я представлял себе семейную жизнь как целый горный хребет небывалых препятствий – сменяющие друг друга высокие гряды: подготовка к свадьбе, сама свадьба, выбор того, где жить, когда заводить детей, сколько детей заводить, в какие ясли и школы их отдавать, как готовить их к школе, и так далее. Первую вершину я уже покорил: назначил свадьбу, осознал, что этот процесс нельзя остановить и изменить. Никого не интересовало, какой, на мой взгляд, должна была быть скатерть на праздничном столе, какие должны были быть блюда, сколько должно было быть гостей. Приходилось смиряться с тем, что мне ничего не подчиняется. Дело находилось в хороших руках, и я знал, что можно ни о чем не беспокоиться.

Мы с Марией очень осторожно относились к браку и долго выжидали: ей было тридцать, а мне – тридцать семь. У обоих как раз карьеры ракетами взмыли вверх. Сразу же после помолвки Марию назначили ведущей утренних новостей на канале Си‑би‑эс, и вскоре она должна была перейти на такую же всокооплачиваемую, ответственную работу на канал Эн‑би‑си. Эта работа была связана с Нью‑Йорком, но я ясно дал понять, что не буду стоять у Марии на пути. Если наш брак будет разорван между двумя побережьями, мы обязательно что‑нибудь придумаем, так что сейчас нечего было даже это обсуждать.

Я всегда придерживался того мнения, что жениться можно только тогда, когда достигнешь полной финансовой независимости и все самые сложные проблемы с карьерой останутся позади. Я слишком часто слышал от спортсменов, представителей шоу‑бизнеса, бизнесменов: «Главная проблема в том, что жена хочет, чтобы я был дома, а мне нужно тратить больше времени на работу». Подобный подход был для меня неприемлем. Нечестно ставить свою жену в такое положение, когда ей приходится спрашивать: «А как же я?», поскольку тебе приходится вкалывать по четырнадцать‑восемнадцать часов в день, строя карьеру. Я хотел добиться финансовой стабильности до того, как заводить семью, поскольку слишком много браков распадается из‑за финансовых неурядиц.

Большинство женщин выходят замуж, рассчитывая на определенное внимание; обычно, но не всегда, это основывается на том, какие отношения были у их собственных родителей. В Голливуде золотым стандартом супружеского внимания был Марвин Дэвис, миллиардер, сколотивший состояние на нефти, которому принадлежали киностудия «20‑й век Фокс», пансионат «Пеббл‑Бич», гостиница «Беверли‑Хиллс» и многое другое. С Барбарой, матерью своих пятерых детей, он прожил пятьдесят три года. Все женщины буквально млели от Марвина Дэвиса. Каждый раз, когда мы бывали в гостях у них дома, Барбара хвасталась: «Марвин не провел отдельно от меня ни одной ночи. Отправляясь в деловую поездку, он заботится о том, чтобы вернуться домой в тот же день. Он никогда не остается на ночь вне дома. Но если приходится куда‑нибудь уехать, Марвин обязательно берет меня с собой». И жены говорили своим мужьям: «Ну почему ты не можешь быть таким же?» А если жена в этот момент находилась где‑нибудь поблизости, можно было получить от нее толчок или удар ногой под столом. Правда, в 2004 году, вскоре после смерти Марвина, журнал «Вэнити фэйр» опубликовал большой материал о том, что Дэвис под конец жизни разорился, и теперь Барбара билась изо всех сил, пытаясь поддерживать благотворительные начинания и расплачиваться с долгами. Вот тогда многие голливудские жены действительно посмеялись над его примером.

Я дал себе слово ни в коем случае не трогать деньги Марии – ни то, что заработает она сама, ни деньги ее семьи. Я женился на ней не потому, что она была богатой. В тот момент я должен был получить три миллиона долларов за «Хищника», и если фильм покажет себя хорошо в прокате, за следующий я заработаю уже пять миллионов, а за следующий – десять, потому что это дало бы нам основания удваивать «запросы» с каждым новым фильмом. Я не знал, удастся ли мне в конечном счете сколотить такое же состояние, какое было у Джозефа П. Кеннеди, дедушки Марии, но я не сомневался в том, что нам не придется зависеть от денег Шрайверов и Кеннеди. То, что принадлежало Марии, принадлежало ей одной; я никогда не спрашивал, сколько у нее денег. Я никогда не спрашивал, сколько «стоили» ее родители. Хотелось верить, что денег у них столько, сколько они мечтали иметь, однако меня это не интересовало.

Я также понимал, что Марию не устроит жизнь в наемной квартире с двумя спальнями. Я должен был обеспечить ей такой уровень жизни, при котором она выросла.

Мы с женой бесконечно гордились своими достижениями. Сразу же после помолвки Мария подобрала дом, который я купил, значительно более просторный и роскошный, чем предыдущий. Это был особняк в испанском стиле, с пятью спальнями и четырьмя ванными, общей площадью двенадцать тысяч квадратных футов, на участке в два акра на склоне горы в Пасифик‑Пэлисейдс. Куда ни кинь взгляд, повсюду росли красивые платаны, и из окон открывался панорамный вид на весь залив Лос‑Анджелес. Улица, на которой стоял наш особняк, вела вверх по каньону к историческому парку Уилла Роджерса, славящемуся своими конными и пешими тропами и полями для игры в поло. До парка было так близко, что мы с Марией ездили туда верхом; для нас это была огромная игровая площадка, которой мы могли пользоваться днем и ночью.

В течение нескольких месяцев перед свадьбой я был занят рекламой «Коммандо» и съемками «Без компромиссов» – боевика, который я обещал Дино Де Лаурентису, – а также готовился к «Хищнику». Мария находилась в Нью‑Йорке, работы у нее было еще больше. Но нам удавалось урвать время, чтобы сделать ремонт и обставить наш новый дом. Мы расширили плавательный бассейн, поставили джакузи, построили камин, о котором оба мечтали, обновили плитку, электричество и деревья. Под домом, где склон спускался к теннисному корту, мы вырыли и отделали еще один уровень, который служил нам теннисным залом, спортивным центром и дополнительным местом для приема гостей.

Мария выбрала обивочные ткани и шторы, но когда я возвратился в мае после съемок «Хищника», ничего этого еще не было. Мария должна была вернуться из Нью‑Йорка не раньше чем через три недели. Я хотел убедиться в том, что вся отделка будет закончена именно так, как представляла себе Мария, чтобы мы могли переехать в него, как и полагается мужу и жене. Поэтому я надавил на дизайнера, чтобы он довел дело до конца. Начались лихорадочные малярные и отделочные работы. Я осуществлял контроль за подрядчиками издалека, поскольку был занят на съемках «Хищника» и имел возможность прилетать домой только на выходные. Кроме того, я приготовил для Марии «Порше‑329», который ждал ее в гараже.

На стене в гостиной лучшее место было отведено моему свадебному подарку Марии: ее портрету, выполненному методом трафаретной печати, который я заказал Энди Уорхолу. Мне нравились его знаменитые портреты Мэрилин Монро, Элвиса Пресли и Джеки Онассис, сделанные в шестидесятых годах. Он выполнял их, делая моментальные снимки на «Полароид», а затем увеличивая их до нужных размеров. Я позвонил ему и сказал: «Энди, ты должен оказать мне одну любезность. Мне пришла в голову одна безумная идея. Помнишь, ты говорил мне, что пишешь портреты звезд? Так вот, когда Мария выйдет за меня замуж, она станет звездой! Ты будешь писать портрет звезды! Ты будешь писать портрет Марии!» Мои слова вызвали у Энди смех. «Поэтому мне бы хотелось прислать ее в твою студию, чтобы она позировала тебе, ты ее сфотографируешь, а затем напишешь портрет». Плодом стало квадратное полотно размером сорок два дюйма, на котором Уорхолу удалось передать необузданную красоту и жизненную энергию Марии. Потом он сделал еще семь копий в разных цветовых гаммах: одну для моего кабинета, одну для родителей Марии, одну для себя и четыре для этой стены, где они висели все вместе, образуя огромный квадрат со стороной восемь футов. В гостиной также были собраны литографии и полотна Пабло Пикассо, Миро, Шагала и других художников. Но и в окружении всех этих прекрасных образов главным бриллиантом была Мария.

В оформлении нашего дома я принимал самое деятельное участие, однако к самой свадьбе не имел никакого отношения. У семейства Кеннеди разработана целая система проведения свадебных торжеств в Хайянис‑Порте. Они приглашают опытных распорядителей, занимаются автобусами и лимузинами, следят за тем, чтобы список приглашенных не получался настолько длинным, что гости просто начнут выплескиваться за двери церкви. Они знают, где во дворе семейного поместья расставить обогреваемые палатки для коктейлей, ужина и танцев. Они обеспечивают доступ средств массовой информации и простых людей, чтобы те могли наблюдать за приездом и отъездом гостей и производить фото– и видеосъемку, не мешая торжествам. Ни одна мелочь относительно угощений, развлечений и размещения не останется без внимания, и гости прекрасно проведут время.

Моим шафером на свадьбе был Франко, и я пригласил несколько десятков родственников и друзей – тех, кто больше всего помогал мне по жизни: Фреди Герстля, Альберта Бусека, Джима Лоримера, Билла Дрейка и Свена Торсена, датского силача, с которым я сдружился во время съемок «Конана». В списке Марии значилась целая сотня одних только родственников. Далее шли ее давнишние подруги Опра Уинфри и Бонни Рейсс, близкие товарищи по работе, такие как коллега‑ведущий Форрест Сойер. Кроме того, были наши общие знакомые, а также целое созвездие тех, кто знал Розу Кеннеди, Юнис или Сарджа: Том Брокоу, Диана Сойер, Барбара Уолтерс, Арт Бухвальд, Энди Уильямс, Артур Эш, Куинси Джонс, Анни Лейбовитц, Абигайль Ван Бьюрен («Дорогая Абби»), человек пятьдесят из Специального олимпийского комитета, и так далее, и так далее. Всего у нас было четыреста пятьдесят гостей, и я в лучшем случае знал треть из них.

Такое обилие незнакомых лиц не отвлекло меня от самой свадьбы, которая стала для меня еще более красочным событием. Это была возможность встретиться с новыми людьми. Было много веселья, много жизни, звучали тосты. Все было на высшем уровне. Особенно любезными были родные и близкие Марии. Друзья подходили ко мне и говорили: «Арнольд, все просто бесподобно!» Все прекрасно провели время.

Моя мать уже была знакома с Юнис и Сарджем – она встречалась с ними во время своих ежегодных приездов в Америку. Особенно тепло принимал ее Сардж. Он любил Германию и Австрию, говорил с матерью по‑немецки; он знал, как сделать ей приятное. Сардж пел матери немецкие застольные песни. Он приглашал ее на вальс, и они кружились по гостиной. Сардж никогда не забывал похвалить мать за то, как хорошо она меня воспитала. Он вспоминал Австрию, рассказывал о тех городах, по которым когда‑то проезжал на велосипеде, говорил о «Звуках музыки»[20], расспрашивал про то, как живется в Австрии после того, как русские ушли и она стала независимым государством; хвалил ее жителей за проделанную работу по восстановлению страны, признавался в своей любви к австрийским винам и австрийской опере. Каждый раз после общения с ним мама говорила мне: «Такой милый человек! Такой образованный. Как мало я знаю об Америке по сравнению с тем, что он знает об Австрии!» Сардж умел обаять кого угодно. Он был настоящий профессионал.

На нашей с Марией свадьбе мать также познакомилась с Тедди и Джеки. Они встретили ее очень любезно. После церемонии Тедди предложил матери руку и вышел вместе с ней из церкви. Он мастерски владел искусством подобных важных маленьких жестов; по этой части в семье ему не было равных. Джеки суетилась вокруг моей матери, когда мы пришли к ней домой накануне свадьбы. Ее дочь Кэролайн в качестве лучшей подруги невесты устроила обед для близких родственников и друзей жениха и невесты – всего собралось тридцать человек. При первой же встрече Джеки производила впечатление на всех – и моя мать не стала исключением. То же самое чувствовал и я, когда меня представили ей в гостях у Элейн. Джеки беседовала со всеми, подсаживалась и заводила разговор. Имея возможность наблюдать ее на протяжении многих лет, я видел, почему она была так популярна в качестве первой леди. Джеки обладала поразительной способностью задавать такие вопросы, что человек недоумевал: «Откуда ей это известно?» Когда я привозил с собой в Хайянис своих друзей, те неизменно встречали там самый радушный прием. Моя мать сразу же влюбилась в нее.

Вечером моя мама устроила праздничный ужин в гольф‑клубе «Хайянис‑спорт», расположенном прямо напротив дома Шрайверов. Мы представили эти торжества как пикник в австрийском стиле, и лейтмотивом стало смешение американской и австрийской культур. Мы принесли из австрийской пивной скатерти в красную и белую клетку, и я появился в традиционной тирольской одежде и шляпе. Меню представляло собой сочетание блюд австрийской и немецкой кухни: главным блюдом были шницель по‑венски и омары, а на десерт подали торт с начинкой из абрикосового джема, покрытый шоколадной глазурью, и слоеный торт с клубничной начинкой.

Весь вечер звучали тосты. Гости со стороны Марии говорили про нее, про то, какая она замечательная и как мне повезло, что я стану ее мужем. Гости с моей стороны говорили обратное: какой я замечательный парень и как повезло Марии. Вместе мы образуем великолепную пару. Кеннеди действительно умели отмечать подобные события. Они собирались по первому же зову и веселились на всю катушку. Посторонних это очень забавляло. Что касается моих друзей, они впервые соприкоснулись с этим миром. Им еще никогда не приходилось слышать столько тостов и видеть такое живое сборище. Воспользовавшись случаем, я подарил Юнис и Сарджу копию портрета Марии работы Уорхола. «На самом деле я не отнимаю у вас вашу дочь, – сказал я, – поскольку оставляю вам вот это, и Мария всегда будет с вами. – Затем я торжественно обещал перед лицом всех собравшихся: – Я люблю Марию и всегда буду о ней заботиться. Так что можете не беспокоиться». Свою лепту внес и Сарджент: он постоянно подчеркивал, что он самый счастливый человек на свете. «Ты самый счастливый человек на свете, потому что женишься на Марии, но я самый счастливый сукин сын из всех живущих в мире, потому что у меня есть Юнис. Мы оба счастливы!»

Бракосочетание состоялось в церкви Святого Франциска Хавьерского, белом деревянном здании в центре Хайяниса, всего в паре миль от дома. Оно происходило утром в субботу, и на улице собрались тысячи человек, чтобы пожелать нам счастья. Я опустил стекло лимузина и махал рукой толпам, стоявшим за ограждением. Здесь также были десятки журналистов, фотографов и съемочных групп телевидения.

Я с наслаждением смотрел, как Мария идет по центральному проходу в церкви. Она выглядела царственно роскошной, в белом кружевном платье с длинным шлейфом, в окружении десяти подруг, но в то же время буквально лучилась теплотой и счастьем. Все приготовились слушать мессу по случаю бракосочетания, в ходе которой жених и невеста дают друг другу клятву верности. Мы с Марией стояли перед священником, готовые сказать: «Да», как вдруг задняя дверь с грохотом распахнулась: бабах!

Все обернулись, желая увидеть, что стряслось. Священник смотрел куда‑то поверх нас, и мы тоже оглянулись. Там, в дверном проеме, на фоне яркого солнечного света я увидел силуэты тощего мужчины с торчащими дыбом волосами и высокой негритянки в шапке из меха горностая, выкрашенного в зеленый цвет. Это были Энди Уорхол и Грейс Джонс.

Они были похожи на ковбоев из вестерна, вошедших в салун через качающиеся двери, – или по крайней мере мне так показалось, поскольку я пребывал в возбужденном состоянии. Я подумал: «Твою мать, не могу поверить! Этот долбаный тип вздумал сорвать мою свадьбу!» Однако в каком‑то смысле это было замечательно. Энди превзошел самого себя, а Грейс Джонс просто не могла быть пошлой. Мы с Марией несказанно обрадовались, что они пришли к нам, и когда священник в своей проповеди посоветовал нам хорошо смеяться вдвоем по крайней мере десять раз в день, мы уже приступили к выполнению его наказа.

Думаю, мало кто смог бы назвать свою свадьбу мероприятием познавательным, расширяющим кругозор, однако для меня все обстояло именно так. Мой новый тесть представлял меня своим знакомым, и я не переставал поражаться, во скольких различных мирах вращались Сардж и Юнис. «Вот этот человек по моему поручению проводил операцию Корпуса мира в Зимбабве, которая тогда еще называлась Родезией…», «Этот человек тебе очень понравится; именно он взялся за дело, когда вспыхнули беспорядки в Окленде, и пришлось призывать на помощь «Добровольцев на службе Америке» и «Хед старт»[21]».

Я чувствовал себя в своей стихии, поскольку всегда стремился познакомиться как можно с большим количеством людей из самых разных сфер жизни. На Сарджа приходилась львиная доля гостей из мира политики, журналистики, бизнеса и некоммерческой деятельности. Это были люди, с которыми он работал в Корпусе мира, в администрации президента Кеннеди, с кем у него пересекались пути за долгие годы в политике, во время визитов в Москву в составе торговых делегаций, во время пребывания в Париже в качестве посла, и так далее. Еще один человек, с кем хотел меня познакомить Сардж, был из Чикаго. «Ты не поверишь, Арнольд, это необыкновенный человек. Ему удалось в одиночку осуществить программу юридической помощи, начатую мною, и теперь даже те, у кого нет денег, могут рассчитывать на квалифицированную юридическую помощь». И так продолжалось весь день. «Арнольд, иди скорее сюда! Позволь представить тебе моего друга из Гамбурга. Ха‑ха, ты будешь рад с ним поговорить – он провернул с русскими такое дело…»

Когда подошло время танцев, Мария сбросила туфли и надела белые кроссовки, чтобы поберечь палец на ноге, сломанный на прошлой неделе. Затем Питер Дучин со своим оркестром заиграл вальс, она раз пять‑шесть обернула шлейф платья вокруг запястья, и мы под гром аплодисментов продемонстрировали то, что отрепетировали заранее. Мой друг из Коламбуса Джим Лоример устроил для нас уроки танцев. Это нам здорово помогло.

Праздничный торт был точной копией той «легенды», которая была приготовлена на свадьбу Юнис и Сарджа: морковный торт в восемь слоев, с белой глазурью, высотой больше четырех футов и весом шестьсот двадцать пять фунтов. Его появление вызвало новую бурю оваций; снова зазвучали тосты.

В ходе приема я сделал одно замечание, показавшееся мне в тот момент пустяком, однако преследовавшее меня в течение многих лет. Оно было связано с Куртом Вальдхаймом, бывшим генеральным секретарем Организации объединенных наций, который в тот момент боролся за президентское кресло в Австрии. Мы пригласили на свадьбу его, как и многих других лидеров – в том числе президента Рейгана, президента Ирландии и даже папу римского. Мы не надеялись, что они придут, но было так здорово получить от них поздравительные письма для свадебного альбома. Я поддерживал Вальдхайма как лидера консервативной Народной партии, с которой был связан еще с тех пор, когда занимался культуризмом в Граце.

Однако, как оказалось, за несколько недель до нашей свадьбы Всемирный еврейский конгресс обвинил Вальдхайма в том, что тот скрывал свое прошлое: в годы войны он служил офицером в нацистской армии, был в Греции и Югославии, где отправляли евреев в лагеря смерти и расстреливали партизан. Это известие больно ударило меня. Подобно большинству австрийцев, я считал Вальдхайма великим человеком – как генеральный секретарь ООН он не просто был лидером какого‑то одного государства, но возглавлял все мировое сообщество. Как у него могли быть какие‑то тайны, связанные с нацизмом? Его прошлое неоднократно тщательно исследовалось. Многие австрийцы считали, что это был грязный ход соперничающей Социал‑демократической партии, специально приуроченный к выборам, – очень неразумный шаг, запятнавший Австрию в глазах всего мира. Я тогда сказал себе: «Я все равно буду его поддерживать».

Хотя сам Вальдхайм не приехал на свадьбу, Народная партия прислала двух своих представителей, и те преподнесли нам подарок, привлекший всеобщее внимание: сделанные из папье‑маше шаржи на меня и на Марию, в полный рост, в национальных австрийских костюмах. В ответном тосте я, благодаря всех за поздравительные письма и подарки, вставил фразу: «Я также хочу поблагодарить представителей австрийской Народной партии за то, что они приехали сюда, за то, что преподнесли такой замечательный подарок, и я знаю, что сделали они это с благословения Курта Вальдхайма. Я хочу поблагодарить и его; очень жаль, что в настоящий момент ему приходится отбиваться от нападок врагов, но, увы, таковы все политические кампании».

Кто‑то передал мои слова корреспонденту «Ю‑эс‑эй тудей», упомянувшему их в заметке о свадьбе, что породило полемику во всем мире, продолжавшуюся много лет. Когда наконец было доказано, что Вальдхайм скрыл факт своей службы в вермахте, это стало символизировать отказ Австрии признать свое нацистское прошлое. Я в то время еще сам не до конца осознал ужасы нацизма, и если бы я знал правду о Вальдхайме, я не стал бы упоминать его имя. Однако раскаиваться в своих словах я начал гораздо позже.

Мы с Марией сели в лимузин и поехали в аэропорт, оба уверенные в том, что это лучшая свадьба, на которой нам только довелось побывать. Это был особенный день. Все были счастливы. Это была чистая победа.

Мария предупредила зрителей утреннего выпуска новостей канала Си‑би‑эс, что берет несколько дней отпуска. Я также не мог выкроить под медовый месяц много времени. Мы провели три дня на Антигуа, а затем Мария отправилась на пару дней вместе со мной в Мексику, на съемки «Хищника». Я все приготовил к нашему приезду: в комнате были свежие цветы, и я устроил для Марии романтический ужин под музыку марьячи[22]. Когда мы вернулись в комнату, я откупорил бутылку замечательного калифорнийского вина, за которым, как я надеялся, последует восхитительное продолжение. Все было замечательно – до тех пор, пока Мария не отправилась в душ. Из ванной тотчас же послышались громкие крики, как в фильме ужасов.

Мне следовало бы догадаться. Джоэл Крамер и его команда каскадеров решили подшутить над молодоженами. На самом деле Джоэл лишь возвращал мне долг, поскольку я уже подкладывал пауков ему в рубашку и змей в сумку. В съемочной группе царили отношения летнего лагеря бойскаутов. И вот, когда Мария отдернула занавеску душа, она увидела подвешенных лягушек. Можно было ожидать, что Мария поймет такое чувство юмора: в Хайянисе они с двоюродными братьями и сестрами постоянно устраивали друг другу подобные шутки. Однако у нее есть одна странная особенность: хотя Мария отличается незаурядной храбростью – так, она не задумываясь ныряет в море с тридцатифутовой скалы, – при виде муравья или паука, или если в комнату залетает пчела, она впадает в истерику. Как будто взрывается бомба. И то же самое можно сказать про ее братьев. Так что лягушки спровоцировали самую настоящую драму. Разумеется, Джоэл никак не мог предположить, какими будут последствия, и все же его проделка возымела небывалый успех. Долбаный Джоэл испортил мне всю ночь.

На следующий день Мария вернулась домой, а мне пришла пора возвращаться в образ майора Датча Шефера, героя «Хищника». Это фантастический боевик, в котором я веду свой отряд по джунглям Гватемалы, и какой‑то таинственный враг похищает моих людей одного за другим и свежует их заживо. В конце концов выясняется, что это инопланетянин, оснащенный самым совершенным оружием и обладающий приспособлением, делающим его невидимым, который прибыл на Землю, чтобы охотиться на людей ради забавы. Мы с продюсерами Джоэлом Сильвером, Ларри Гордоном и Джоном Дэвисом пошли на большой риск, пригласив в качестве режиссера Джона Мактирнана. До этого он снял всего одну картину – малобюджетный фильм ужасов под названием «Кочевники» о банде, которая разъезжает по стране в микроавтобусе и устраивает повсюду кровавые бойни. Из общей массы подобных картин «Кочевников» выделяло то, что зритель пребывал весь фильм в напряжении – а Мактирнану удалось уложиться в бюджет меньше миллиона долларов. Мы подумали, что если он смог создать подобную атмосферу за такие небольшие деньги, у него есть талант. «Хищнику» требовалось напряжение с той самой минуты, как герои попадают в джунгли, – нам хотелось, чтобы зрителю было страшно и без Хищника в кадре, от одного только перемещения камеры, от тумана, от того, как внезапно надвигаются на него какие‑то предметы. Поэтому мы решили, что Мактирнан сможет добиться этого эффекта, имея в десять раз больший бюджет.

Как и съемки любого боевика, съемки «Хищника» были не столько увеселительной прогулкой, сколько мучительным испытанием. Нам пришлось иметь дело со всеми напастями, какие только можно встретить в джунглях: пиявки, топкая грязь, ядовитые змеи, удушливая влажность и жара. Местность, которую выбрал для съемок Мактирнан, была настолько пересеченной, что на ней не было ни дюйма ровного пространства. И все же, как оказалось, наибольшую головную боль доставлял сам Хищник. Бо́льшую часть времени он остается невидимым, однако когда в конце фильма он появляется на экране, он должен иметь такой чуждый, жуткий вид, что от него придут в ужас даже крепкие, закаленные парни. Тот Хищник, который у нас был, для этого не годился. Его сделала фирма по производству спецэффектов, к которой киностудия обратилась, чтобы сэкономить деньги. Стэн Уинстон, создавший Терминатора, уложился бы в полтора миллиона долларов, а эти ребята запросили вдвое меньше. Однако создание получилось не грозным, а нелепым: оно было похоже на человека в костюме ящерицы с утиной головой.

Мы почувствовали тревогу, едва приступив к пробным съемкам, и после первых же нескольких сцен все наши опасения приобрели четкую форму. Чудовище было приторно‑сентиментальным, оно выглядело неправдоподобным и просто не работало. В довершение всего Жан‑Клод Ван Дамм, исполнявший роль Хищника, постоянно на все жаловался. Мы, как могли, обходили эту проблему. И только когда мы вернулись из Мексики и приступили к монтажу фильма, стало очевидно, что сцены с участием чудовища никак не исправить. В конце концов продюсеры решили пригласить Стэна Уинстона, чтобы тот выполнил всю работу заново, и снова отправили нас в Паленке, переснимать эпизод решающей схватки. В этой ночной сцене Хищник наконец полностью показывает себя и сходится лицом к лицу с Датчем в болоте.

К тому времени уже наступил ноябрь, ночью в джунглях царил леденящий холод, Хищник Стэна получился гораздо более крупным и отвратительным, чем его предшественник: зеленое инопланетное существо высотой восемь с половиной футов, с глубоко посаженными глазами, с челюстями, как у насекомого, вместо рта. В темноте он использует для поисков добычи инфракрасное зрение, поэтому Датч, оставшийся к тому времени без одежды, обмазывает себя грязью, чтобы оставаться невидимым. Для съемок этого эпизода мне приходилось облеплять себя холодной мокрой грязью. Однако вместо настоящей грязи мастер по гриму использовал гончарную глину – ту самую, из которой делают подставки для бутылок, чтобы вино оставалось холодным на столике в ресторане. Он предупредил меня: «От этого температура твоего тела понизится на несколько градусов. Возможно, ты начнешь дрожать». Я дрожал без остановки. Меня пробовали согревать софитами, однако от них глина быстро засыхала, поэтому их использовали мало. Я пил jägertee , охотничий чай, напиток на основе шнапса, которым согреваются игроки в керлинг. Это помогало, но через какое‑то время я пьянел и уже не мог исполнять роль. Как только звучала команда: «Мотор!», я как мог старался унять дрожь, хватался за что‑либо твердое, но как только я разжимал руку, она снова начинала трястись. Вспоминая, как я мальчишкой вымазывался в грязи с ног до головы на берегах Талерзее, я думал: «И как такое могло доставлять удовольствие?»

Кевину Питеру Холлу, актеру семи футов двух дюймов роста, надевшему костюм Хищника, приходилось решать свои проблемы. Он должен был выглядеть проворным, однако костюм был тяжелый, в нем трудно было сохранять равновесие, а с надетой на голову маской Кевин ничего не видел. Поэтому он сперва репетировал без маски, запоминая, где что находится. Как правило, у него получалось. Однако в одном эпизоде Кевин должен был дать мне затрещину, но так, чтобы не попасть по лицу; и вдруг – хлоп! – его лапа с когтями смачно ударяет меня по лицу.

Все эти мучения окупились следующим летом – кассовыми сборами: «Хищник» по этому параметру стал вторым из премьер 1987 года (уступив только «Полицейскому из Беверли‑Хиллс‑2» и в итоге собрал сто миллионов долларов. Выбор Мактирнана в качестве режиссера оправдал все надежды, и как можно видеть по снятому в следующем году «Крепкому орешку», успех «Хищника» не был случайностью. На самом деле, если бы режиссер его масштабов взялся за продолжение «Хищника», эта серия могла бы получиться такой же успешной, как «Терминатор» и «Крепкий орешек».

Но тут мое мнение разошлось с мнением руководства студии. С «Хищником» произошло то, что часто происходит с дебютными фильмами начинающих режиссеров, добившимися успеха. Режиссер продолжает снимать хиты, его гонорары растут: после «Крепкого орешка» Мактирнан стал стоить уже два миллиона долларов. И, разумеется, за годы, прошедшие со времени съемок «Хищника», цены выросли, однако руководство студии хотело сделать продолжение, которое стоило бы не больше, чем первый фильм. Это автоматически исключало Мактирнана. Вместо этого пригласили другого относительно неопытного и недорогого режиссера – в данном случае, того, который поставил «Кошмар на улице Вязов‑5». Джоэл Сильвер хотел, чтобы в «Хищнике‑2» снялся я, однако я сказал ему, что фильм станет крупным провалом. Мало того, что режиссер был неподходящий; сценарий был откровенно слабым. Местом действия был выбран Лос‑Анджелес, и я сказал: «Никто не захочет смотреть на Хищников, бегающих по центру Лос‑Анджелеса. У нас и так достаточно своих хищников. Во время гангстерских разборок постоянно гибнут люди. В городе полно опасностей и без инопланетян». Я считал, что если студия не пригласит хорошего режиссера и не возьмет хороший сценарий, мое участие в фильме ничего не изменит. Джоэл стоял на своем, и я с ним расстался. «Хищник‑2», как и все последующие «Хищники», полностью провалились, и мы с Сильвером больше никогда не работали вместе.

Теперь студии уже понимают, что к чему. Они готовы платить за продолжение успешного фильма. Они платят больше актерам, платят больше сценаристу, снова приглашают того же режиссера. И неважно, что продолжение будет стоить 160 миллионов долларов. Такие сериалы, как «Бэтмен» и «Железный человек», приносят по 350 миллионов долларов за фильм. Серия о Хищнике могла бы иметь такой же успех. Однако дешевый режиссер, дешевый автор сценария и дешевые актеры привели к тому, что «Хищник‑2» стал одним из самых больших провалов 1990 года. Постановщики фильма не извлекли урок из своих ошибок и повторили их снова, когда двадцать лет спустя сняли третьего «Хищника». Разумеется, хорошо все понимать задним умом.

Я катился на гребне волны боевиков, целого нового жанра кино, переживавшего расцвет в ту пору. Начало ему положил Сталлоне своими фильмами о Рокки. В первом фильме «Рокки», вышедшем в 1976 году, у Сталлоне фигура обычного боксера. Но уже в «Рокки‑2» тело у него гораздо лучше. Фильмы серии «Рэмбо», особенно первые два, также произвели сильное впечатление. Мой фильм 1985 года «Коммандо» продолжил эту тенденцию. Он вышел на экраны вместе со вторым «Рэмбо» и «Рокки‑4». Затем «Терминатор» и «Хищник» расширили границы жанра, добавив тому фантастическое измерение. Некоторые из этих фильмов получили высокую оценку критики, и все они принесли такие деньги, что студии уже не могли и дальше считать их второсортными. В восьмидесятые эти картины приобрели такое же значение, какое приобрели в пятидесятые вестерны.

Киностудии спешно стряпали новые сценарии, сдували пыль со старых, заставляли авторов переписывать уже готовые сценарии под меня. Мы со Сталлоне стали в новом жанре лидирующими фигурами – хотя на самом деле Слай[23]опережал меня и зарабатывал больше. Однако работы было больше, чем могли осилить мы вдвоем, и в ответ на спрос появились другие актеры: Чак Норрис, Жан‑Клод Ван Дамм, Дольф Лундгрен, Брюс Уиллис. Даже такие актеры, как Клинт Иствуд, издавна снимавшиеся в боевиках, стали срывать с себя рубашки, демонстрируя накачанную мускулатуру.

И тут главным было тело. Наступила эпоха, когда мужчины с накачанными мышцами стали восприниматься как привлекательные. Героическое телосложение теперь считалось чем‑то эстетическим. Физическая сила вошла в моду. От одного взгляда на актера становилось ясно, что этот человек справится с любыми проблемами. Какие чуждые силы ни противостояли бы ему, зритель думал: «Да, он сможет». Успех «Хищника» объяснялся отчасти тем, что вместе со мной в джунглях были ребята крупные, с выразительными мышцами. Фильм стал актерским дебютом Джесси Вентуры. Я как раз находился в офисе «Фокс студиос», когда он пришел на собеседование. После его ухода я воскликнул: «Ребята, по‑моему, не может быть никаких сомнений в том, что мы его берем. Я хочу сказать, он военный моряк, аквалангист, профессиональный борец – у него есть все данные. Он большой, и у него замечательный низкий голос, очень мужественный». Мне всегда казалось, что нам в кино недостает настоящих мужчин, и Джесс как раз был именно тем, что нужно.

Мой план заключался в том, чтобы удваивать свой гонорар с каждым следующим фильмом. Не то чтобы это у меня получалось всегда, но по большей части я своего добивался. Начав с 250 000 долларов за «Конана‑варвара», к концу восьмидесятых я достиг отметки десять миллионов долларов за фильм. Прогрессия выглядела следующим образом:

 

«Терминатор» (1984) 750 000 долларов

«Конан‑разрушитель» (1984) 1 миллион долларов

«Коммандо» (1985) 1,5 миллиона долларов

«Рыжая Соня» 1 миллион долларов (роль второго плана) (1985)

«Хищник» (1987) 3 миллиона долларов

«Бегущий человек» (1987) 5 миллионов долларов

«Красная жара» (1988) 5 миллионов долларов

«Вспомнить все» (1990) 10 миллионов долларов

 

Далее последовали 14 миллионов долларов за «Терминатора‑2» и 15 миллионов долларов за «Правдивую ложь». Бам, бам, бам, бам – подъем получился очень быстрый.

В Голливуде актеру, режиссеру, сценаристу платят за то, что он может принести. Какой будет отдача с вложенных денег? Я имел основание удваивать свои запросы, поскольку фильмы с моим участием приносили в мировом прокате хорошие доходы. Я трепетно относился к зарубежным рынкам и всегда спрашивал: «Этот фильм рассчитан на зарубежного зрителя? Например, в Азии отрицательно относятся к растительности на лице, так зачем мне в этой роли носить бороду? Неужели действительно имеет смысл отказываться от всех этих денег?»

Среди остальных героев боевиков – таких как Сталлоне, Иствуд или Норрис, – я выделялся в первую очередь благодаря чувству юмора. Все мои герои выдавали короткие смешные фразы. В «Коммандо», сломав шею одному из похитителей своей дочери, я усаживаю его рядом с собой в пассажирское кресло авиалайнера и говорю стюардессе: «Не беспокойте моего друга, он смертельно устал». В «Бегущем человеке», удушив одного из преследователей отрезком колючей проволоки, я с невозмутимым лицом говорю: «Какая это была заноза в шее!» и бегу дальше.

Практика использовать короткие фразы, чтобы разрядить напряженную до предела ситуацию, родилась случайно в «Терминаторе». В фильме есть эпизод, в котором Терминатор укрывается в ночлежке, чтобы привести себя в порядок. Толстый уборщик, толкающий по коридору тележку с мусором, стучится в дверь комнаты Терминатора и говорит: «Эй, приятель, у тебя там, что, кошка сдохла?» Зритель видит, как перед глазами Терминатора появляется таблица с перечнем «возможных подходящих ответов»:

 

ДА/НЕТ

ИЛИ ЧТО

УБИРАЙСЯ ПРОЧЬ

ПОЖАЛУЙСТА, ЗАЙДИТЕ ПОЗЖЕ

СТУПАЙ К ТАКОЙ‑ТО МАТЕРИ

СТУПАЙ К ТАКОЙ‑ТО МАТЕРИ, КОЗЕЛ

 

И зритель слышит тот вариант, который он выбирает: «Ступай к такой‑то матери, козел». В кинотеатрах зал ревел от восторга. Станет ли бедняга следующей жертвой Терминатора? Терминатор его взорвет? Раздавит? Изрешетит пулями? Вместо этого Терминатор просто посылает его к такой‑то матери, и уборщик уходит. Происходит обратное тому, что ждал зритель, и это смешно, поскольку снимается напряжение.

Я сразу понял, какое огромное значение имеют подобные остроты, и специально постарался добавить их в свой следующий фильм «Коммандо». В конце фильма архизлодею Беннету едва не удается меня прикончить, но я все‑таки одерживаю верх и насаживаю его на обломок паровой трубы. «Тебе нужно выпустить пар», – шучу я. Тем, кто присутствовал при съемке этого эпизода, моя фраза очень понравилась. И потом зрители говорили: «В этом фильме мне понравилось то, что было над чем посмеяться. Иные боевики бывают настолько напряженными, что начинают неметь конечности. Но здесь нашлось место для юмора. Это позволяет немного расслабиться».

Отныне во всех боевиках с моим участием мы просили сценаристов добавлять остроты, хотя бы по две‑три строчки. Иногда специально для этого приходилось приглашать отдельного автора. Подобные короткие фразы стали моим фирменным знаком, и этот непринужденный юмор помогал частично опровергнуть обвинения критиков в том, что боевики плоские и состоят из одного только насилия.

Я мысленно перебирал все страны мира – подобно тому, как Терминатор изучает в ночлежке перечень «возможных подходящих ответов». «Как это воспримут в Германии? – спрашивал себя я. – Как к этому отнесутся в Японии? Как это воспримут в Канаде? Покатит ли это в Испании? А что насчет Ближнего Востока?» В большинстве случаев фильмы с моим участием расходились за рубежом даже лучше, чем в Соединенных Штатах. Отчасти это происходило благодаря тому, что я как сумасшедший разъезжал по всему земному шару, продвигая их. Однако объяснялось это также и тем, что все эти фильмы были прямолинейными. Они были понятны любому зрителю, независимо от того, где он жил. «Терминатор», «Коммандо», «Хищник», «Без компромиссов», «Вспомнить все» – эти фильмы были посвящены таким общим проблемам, как борьба добра и зла, месть, видение будущего, вызывающее ужас.

«Красная жара» стала единственным фильмом, приправленным капелькой политики, – впервые американской съемочной группе разрешили снимать в Москве, на Красной площади. Это было в середине восьмидесятых, в период разрядки, когда СССР и США пытались понять, как сообща положить конец «Холодной войне». Однако я в первую очередь думал о том, как снять фильм о двух друзьях. Я играл роль московского милиционера, а Джеймс Белуши в роли чикагского полицейского работал с ним в паре, чтобы перекрыть пути русским наркоторговцам, поставляющим кокаин в Америку. Режиссер Уолтер Хилл, который перед этим написал сценарий и поставил «48 часов», хотел снять фильм, сочетавший в себе как боевик, так и комедию.

Вначале у Уолтера не было ничего, кроме первой сцены, как это часто бывает с кино: сценаристу приходит в голову какая‑то мысль, затем он садится и набрасывает вчерне страниц сто. Я исполняю роль советского следователя Ивана Данко, и в этом эпизоде я преследую одного преступника, врываюсь следом за ним в московскую пивную, и когда он оказывает мне сопротивление, мы начинаем драться. Наконец поверженный преступник беспомощно распростерт на полу, и тут я к ужасу всех присутствующих поднимаю ему правую ногу и грубо ее ломаю. Зрители в этот момент ощущают негодование: как можно ломать человеку ногу? Однако уже в следующее мгновение становится понятно, что нога эта искусственная и заполнена белым порошком – кокаином. Вот какая мысль пришла в голову Уолтеру, и как только он ею со мной поделился, я воскликнул: «Замечательно! Я в деле».

Пока Уолтер работал над сценарием, мы с ним много обсуждали различные моменты, и в конце концов было решено, что дружба двух полицейских должна отражать непростые рабочие отношения между Востоком и Западом. То есть, между Данко и сержантом Артом Ридзиком, героем Белуши, существует большое трение. Они должны работать вместе, но они постоянно лезут не в свое дело и мешают друг другу. Ридзик издевается над моим зеленым мундиром и над моим акцентом. Мы спорим по поводу того, какой пистолет самый мощный в мире. Я утверждаю, что это советский «макаров». «О, только не надо! – отвечает Ридзик. – Всем известно, что самый сильный мальчик в районе – это «магнум» 44‑го калибра. Как ты думаешь, почему именно его предпочитает Грязный Гарри?»[24]На что я спрашиваю: «А кто такой Грязный Гарри?» Однако наша совместная работа – единственный способ остановить торговцев кокаином.

Уолтер заставил меня посмотреть на Грету Гарбо в фильме 1939 года «Ниночка», чтобы я получил представление о том, как должен вести себя на Западе Данко, человек, преданный советским идеалам. Мне пришлось выучить несколько русских фраз, и для этой роли мой акцент оказался преимуществом. Мне очень понравилось сниматься в Москве, но самая любимая моя сцена – это драка в бане, когда один из гангстеров бросает Данко вызов, протягивая ему раскаленный уголек. Он не может поверить своим глазам, когда видит, как Данко не моргнув глазом берет уголек и сжимает его в кулаке. Затем Данко вышвыривает бандита в окно, выпрыгивает из бани следом за ним и продолжает драку на снегу. Первую часть эпизода мы снимали в термальных банях Рудаш в Будапеште, а вторую половину – в Австрии, поскольку в Будапеште не было снега.

«Красная жара» имела успех, собрав 35 миллионов долларов в одних только Соединенных Штатах, но все же она не стала тем оглушительным хитом, на который я рассчитывал. Почему – остается только гадать. Возможно, зритель еще не был готов к России, или наша с Белуши игра была недостаточно смешной, или режиссер поработал не слишком удачно. Как бы там ни было, фильм не вполне оправдал возложенные на него надежды.

Каждый раз, заканчивая сниматься в фильме, я чувствовал, что моя работа выполнена еще только наполовину. Все фильмы нужно еще было представить на рынке. Можно снять величайшее в мире кино, но если не довести его до зрителя, если никто не будет о нем знать, результат будет никаким. То же самое в поэзии, в живописи, в музыке, в изобретательстве. Я никак не мог понять, как великие мастера вроде Микеланджело или Ван Гога жили в нищете, потому что не умели продавать свои работы. И им приходилось полагаться на какого‑нибудь придурка, агента, управляющего или владельца галереи, который занимался бы этим для них. Пикассо приходил в ресторан и в качестве платы за ужин делал рисунок или расписывал тарелку. Теперь можно зайти в эти мадридские рестораны, и работы Пикассо висят на стенах, и сто́ят они миллионы долларов. С моими фильмами такого случиться не могло. То же самое можно сказать про культуризм и политику – чем бы я ни занимался по жизни, я был убежден в том, что нужно самому продавать дело своих рук.

Как верно перефразировал изречение Бенджамина Франклина Тед Тернер: «Рано ложиться и рано вставать, вкалывать как про́клятый и заниматься рекламой». Поэтому я взял за правило обязательно присутствовать на предварительных показах. Зрителям раздают анкеты с просьбой оценить фильм, а после окончания сеанса человек двадцать‑тридцать просят остаться, чтобы обсудить их впечатления. Экспертов из студии интересуют в первую очередь два момента. Во‑первых, они хотят узнать, следует ли изменить фильм. Если анкеты показывают, что зрителям не понравился финал, эксперты просят отобранных зрителей объяснить свое мнение подробнее, чтобы уже мы могли понять, имеет ли смысл менять конец. «Я полагаю, главный герой после всей этой стрельбы просто не может остаться в живых», – скажет кто‑нибудь. Или: «Мне бы хотелось, чтобы вы еще раз показали его дочь, и тогда будет понятно, что с ней сталось». Иногда зрители обращали внимание на такие моменты, о которых мы не задумывались во время съемок.

И еще эксперты старались определить, как позиционировать фильм. Если они видели, что большинству зрителей понравилось в первую очередь действие, они представляли фильм как боевик. Если зрителям понравился маленький мальчик, мелькнувший в начале, этот кадр вставляли в рекламный ролик. Если зрители обращали внимание на какую‑то сюжетную линию – скажем, на отношения главного героя со своей матерью, – они разыгрывали и эту карту.

На такие встречи я приходил для «обратной связи». Я хотел услышать то, что скажут зрители про воплощенный мною образ, про качество исполнительского мастерства, про то, что они хотели бы видеть во мне и что не хотели бы. Так я понимал, над чем мне нужно работать и какую брать следующую роль. Многие актеры довольствуются тем, что им выдают специалисты по рекламе, но я хотел услышать все напрямую от зрителей, а не в чьем‑то искаженном пересказе. При этом моя работа по продвижению фильма становилась гораздо более эффективной. Если кто‑нибудь из зрителей говорил: «Этот фильм не только о мести. Он также учит преодолевать сложные жизненные препятствия», – я записывал эти слова, а затем использовал их в интервью средствам массовой информации.

Необходимо беречь свою зрительскую аудиторию и расширять ее с каждым новым фильмом. Очень важно, чтобы после просмотра очередного фильма определенный процент зрителей говорил: «Я обязательно посмотрю следующий его фильм». Именно эти люди скажут своим друзьям: «Вы непременно должны увидеть этого парня». Также нужно обращать внимание и на дистрибьюторов, посредников, которые уговаривают владельцев кинотеатров пустить в прокат именно твой фильм, а не чей‑нибудь еще. Дистрибьюторам нужно знать, что их не предоставят самих себе. И вот ты отправляешься в Лас‑Вегас на конвенцию Национальной ассоциации владельцев кинотеатров, фотографируешься с хозяевами кинотеатров, принимаешь от них награды, рассказываешь о своем новом фильме, устраиваешь пресс‑конференцию. Ты делаешь все то, что считают таким важным дистрибьюторы, и потом уже они в свою очередь отправляются по кинотеатрам проталкивать твой фильм. А ближе к концу недели кто‑нибудь из них позвонит тебе и скажет: «Вы тут очень хорошо сказали про свой фильм, и я хочу вам доложить, что мне это здорово помогло. Владельцы многозальных кинотеатров согласились пустить ваш фильм сразу в двух залах, а не в одном, так как им понравилось, что вы сами продвигаете свою работу, что вы в нее верите, и еще вы обещали заехать в их город, рекламируя фильм».

В самом начале своей карьеры в кино мне сложнее всего было передавать контроль в чужие руки. В культуризме все зависело только от меня. Даже несмотря на то, что я полагался на помощь Джо Уайдера и своих партнеров по тренировкам. Я полностью контролировал собственное тело, тогда как в кино с самого начала приходится зависеть от других. Когда продюсер обращается к тебе с новым предложением, ты полагаешься на то, что он подберет хорошего режиссера. А когда наступает время выходить на съемочную площадку, ты полностью полагаешься на режиссера, а также на многих других людей. Я уяснил для себя, что если режиссер хороший – такой, как Джон Милиус или Джеймс Кэмерон, – фильмы имеют оглушительный успех, поскольку мною правильно руководили. Но если режиссер сам не знает, чего хочет, если у него нет своего видения будущего фильма, жди провала. Я оставался во всех отношениях тем же самым Арнольдом; следовательно, виноват был режиссер. Осознав это, я перестал ценить себя чересчур высоко, даже если меня заваливали горами похвалы. Не я обеспечил «Терминатору» головокружительный успех – это произошло благодаря видению Джима Кэмерона: он написал сценарий, он был постановщиком, он сделал так, чтобы получился великий фильм.

Во многих фильмах я входил в круг тех, кто принимал решения: получал право утверждать сценарий, утверждать актеров и даже выбирать режиссера. Однако по‑прежнему твердо придерживался правила: после того как режиссер выбран, нужно полностью ему доверять. Если ставить под сомнение каждый его шаг, не получится ничего, кроме постоянных ссор и борьбы. Таким путем идут многие актеры, но только не я. Я сделаю все возможное, чтобы проверить режиссера заранее. Я спрошу у других актеров, что они о нем думают. «Как этот парень переносит стресс? Он любит покричать?» Но как только выбор сделан, дальше остается доверять суждению режиссера. Возможно, выбор оказался ошибочный, однако все равно спорить в течение всего съемочного процесса нельзя.

В 1987 году, всего за неделю до начала съемок «Бегущего человека», продюсеры выгнали режиссера Энди Дэвиса. Руководство студии устроило переворот в мое отсутствие – я отлучился на несколько дней, занимаясь организацией весеннего чемпионата по культуризму в Коламбусе. К моему возвращению Дэвиса уже заменили на Пола Майкла Глейзера, который занимался постановкой телевизионных спектаклей после того, как сам долгое время был актером на телевидении. (В частности, в семидесятые он исполнял роль следователя Дэвида Старски в сериале «Старски и Хатч».) До этого Глейзер не поставил ни одного фильма, однако он согласился взяться за «Бегущего человека», и с ним заключили контракт.

Решение это было ужасным. Глейзер был из мира телевидения, и фильм он снял как телесериал, растеряв все более глубокие нюансы. «Бегущий человек» – фантастический боевик, снятый по роману Стивена Кинга. Действие происходит в 2017 году, через тридцать лет после съемок фильма, в Америке, какой она может присниться только в кошмарном сне. Экономика переживает глубокий спад, Соединенные Штаты превратились в фашистское государство, в котором правительство с помощью огромных телевизионных экранов, установленных в жилых районах, отвлекает людей от мыслей о том, что ни у кого нет работы. Показывают исключительно одни развлекательные программы, комедии и спортивные трансляции. Но первую строчку в рейтингах популярности занимает программа «Бегущий человек», передающееся в прямом эфире состязание, в котором осужденным преступникам предоставляется шанс бежать на свободу, однако при этом их травят и зверски убивают прямо на глазах у зрителей. Главный герой Бен Ричардс – полицейский, осужденный по сфабрикованному обвинению, – оказывается в числе «бегущих» и борется за свою жизнь.

Если честно, у Глейзера просто не было времени изучить сюжет и задуматься над тем, какую мысль должен донести фильм о том, куда движутся шоу‑бизнес и государство и что это значит – дойти до такой точки, когда людей убивают перед объективами телекамер. На телевидении режиссера берут на работу, и на следующей неделе он уже приступает к съемкам; только это и смог сделать Глейзер. В результате «Бегущий человек» получился далеко не таким, каким должен был стать. Такая потрясающая концепция должна была бы вылиться в фильм, который собрал бы в прокате сто пятьдесят миллионов долларов. Однако все было запорото вследствие приглашения режиссера‑новичка, которому к тому же не дали времени подготовиться.

Сценарии «Вспомнить все» болтались по Голливуду так долго, что их уже начинали считать про́клятыми. В середине восьмидесятых права на фильм приобрел Дино Де Лаурентис, который дважды приступал к постановке, один раз в Риме, а затем еще раз в Австралии. Тот фильм отличался от того, что получилось в конечном счете: в нем было значительно меньше насилия, и основной упор делался на виртуальное путешествие на Марс.

Я был обижен на Дино за то, что он не предлагал мне роль во «Вспомнить все», поскольку я говорил ему, что хотел бы сняться в этом фильме. Однако у него были на этот счет другие взгляды. На римскую попытку Дино приглашал Ричарда Дрейфуса, а в Австралии должен был сниматься Патрик Суэйзи из «Грязных танцев». А я тем временем снялся у Дино в «Без компромиссов». В Австралии дело дошло уже до возведения съемочных павильонов. Все было готово к постановке «Вспомнить все», но тут у Дино возникли проблемы с деньгами. Такое в его карьере случалось неоднократно. Это означало, что ему предстояло избавиться от некоторых своих проектов.

Я позвонил Марио Кассару и Энди Вайне из «Каролко», на тот момент самой динамичной независимой кинокомпании, которая поднялась за счет фильмов «Рэмбо». Именно она финансировала «Красную жару», и я подумал, что ей можно поручить постановку «Вспомнить все». Я сказал: «Дино распродает свое добро. У него в портфеле много отличных проектов, и меня особенно интересует один из них». Марио и Энди сработали быстро. Они навалились на Дино со всех сторон, и через считаные дни права на «Вспомнить все» уже были у них в кармане. Отрадно сознавать, что движущей силой был я.

Итак, теперь встал вопрос: кто будет режиссером. Он так и оставался неразрешенным несколько месяцев спустя, когда я в ресторане случайно наткнулся на Пола Верховена. До того мы с ним ни разу не встречались, но я сразу же его узнал: худой, серьезный голландец лет на десять старше меня. В Европе у него была хорошая репутация, и на меня произвели впечатление два его первых англоязычных фильма, «Плоть и кровь» 1985 года и вышедший два года спустя «Робокоп». Я подошел к столику, за которым сидел Верховен, и сказал:

– Я с большим удовольствием как‑нибудь поработал бы с вами. Я видел вашего «Робокопа». Это замечательный фильм. Я помню «Плоть и кровь». Это также замечательный фильм.

– Я тоже был бы рад с вами поработать, – ответил он. – Может быть, мы найдем какой‑нибудь подходящий проект.

Я позвонил ему на следующий день.

– Проект у меня есть, – сказал я и вкратце описал «Вспомнить все».

Затем я позвонил в «Каролко» и сказал:

– Немедленно пришлите сценарий Верховену.

Через день тот сказал мне, что сценарий ему очень понравился, даже несмотря на то, что ему хотелось бы внести в него кое‑какие изменения. Это было совершенно нормально: каждому режиссеру хочется задрать лапу на сценарий и оставить свою отметину. Предложения Верховена были дельными и существенно улучшили сюжет. Пол тотчас же засел за изучение Марса. Как можно высвободить кислород, закупоренный в горных породах? Подо все нужно было подвести научное обоснование. Пол привнес во «Вспомнить все» реализм и научную достоверность. Теперь вопрос власти на Марсе свелся к тому, в чьих руках контроль за кислородом. Пауль высказал немало блестящих предложений. У него было видение фильма. Он был полон энтузиазма. Мы сели вместе с продюсерами, обсудили все изменения, предложенные Полом, и с ним был подписан контракт на постановку «Вспомнить все».

Это было осенью 1988 года. Мы дружно взялись за переработку сценария, затем решили, где снимать, после чего занялись предварительной подготовкой. К съемкам мы приступили в конце марта следующего года, в студии «Чурубуско» в Мехико. Съемки продолжались все лето.

Мы остановили свой выбор на Мехико отчасти из‑за архитектуры города: некоторые здания имели именно тот футуристический вид, который требовался для фильма. В то время компьютерная графика еще мало что могла, поэтому приходилось много трудиться в реальном мире – или подыскивая подходящее место для натурных съемок, или сооружая полноразмерные декорации, или прибегать к миниатюрным макетам. Постановка «Вспомнить все» была настолько технически сложной, что по сравнению с ней «Конан‑варвар» казался пустяком. Команда из пятисот с лишним рабочих возвела сорок пять комплектов декораций, которые на протяжении шести месяцев занимали восемь съемочных павильонов. Даже несмотря на экономию, обусловленную тем, что съемки проходили в Мексике, постановка обошлась более чем в пятьдесят миллионов долларов. На тот момент «Вспомнить все» занимал вторую строчку в списке самых дорогих фильмов, уступая только «Рэмбо‑3». Я был рад тому, что постановкой «Рэмбо‑3» также занималась компания «Каролко», поэтому у Марио и Энди такие огромные расходы не вызывали сердечных приступов.

В сюжете меня в первую очередь привлекла концепция виртуальных путешествий. Я играю роль рабочего‑строителя по имени Даг Куэйд, который, наткнувшись на рекламу компании «Воспоминания», отправляется заказать себе виртуальный отпуск на Марсе. «Обратившись к нам, вы получите незабываемые воспоминания», – гласит рекламное объявление.

– Присаживайтесь, устраивайтесь поудобнее, – предлагает агент.

Куэйд не хочет тратить лишние деньги, но агент, скользкий тип, с самого начала пытается раскрутить его на нечто большее по сравнению с минимальным пакетом услуг. Он спрашивает:

– Что остается абсолютно неизменным всякий раз, когда вы отправляетесь в отпуск?

Куэйду ничего не приходит в голову.

– Вы сами! – восклицает агент. – Вы сами остаетесь неизменным. – После чего он предлагает в качестве дополнительной услуги изменить личность. – Зачем вам отправляться на Марс простым туристом, когда вы можете полететь туда кутилой, знаменитым повесой или…

Тут уже Куэйда охватывает любопытство. Он спрашивает, можно ли ему стать секретным агентом.

– Та‑а‑ак, – восклицает агент, – позвольте помучить вас соблазнами. Вы глубоко законспирированный оперативник, выполняете ответственное задание. Вас пытаются убить все и каждый. Вы встречаете красивую, неповторимую женщину… Но не стану портить ваши впечатления, Даг. Просто будьте уверены, что за время путешествия вы получите эту девушку, перебьете всех плохих ребят и спасете планету.

Мне понравилась сама мысль о том, что мне продают путешествие, которое я на самом деле не совершу – оно будет виртуальным. И, разумеется, когда хирурги «Воспоминаний» собираются вживить в головной мозг Куэйда микросхему с воспоминаниями о Марсе, выясняется, что там уже есть другая микросхема, и тут разверзается преисподняя. Потому что на самом деле это вовсе не Даг Куэйд, а правительственный агент, назначенный навести порядок во взбунтовавшихся колониях на Марсе, чья память стерта и заменена памятью Куэйда.

В сюжете много неожиданных поворотов и ходов. До самого конца непонятно: действительно ли я совершил это путешествие? Я на самом деле герой? Или же все это только у меня в голове, и я простой рабочий, страдающий шизофренией? Полной уверенности нет даже в самом конце. Мне все это напомнило ощущение, которое иногда возникает у меня: в моей жизни все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Верховен знал, как уравновесить игры сознания и действие. Во «Вспомнить все» есть один эпизод, когда Куэйд, уже прилетевший на Марс, стоит перед своими врагами, и те расстреливают его в упор. В воздухе проносятся тысячи пуль, напряжение достигает апогея. Внезапно Куэйд исчезает, и где‑то поблизости звучит его голос: «Ха‑ха‑ха. Я здесь!» Враги стреляли по гологрофическому изображению, которое Куэйд снял с себя. В фантастическом фильме такое сходит с рук, и никто не задает никаких вопросов. Сюжет потрясающий, такой придется по вкусу зрителям любой страны и не устареет со временем. И через двадцать лет «Вспомнить все» будет по‑прежнему доставлять зрителям наслаждение, точно так же, как сейчас по‑прежнему доставляет наслаждение «Мир Дикого Запада». В футуристических фильмах есть что‑то неотразимое, особенно если динамичный сюжет сочетается с правдоподобными героями.

Работа над «Вспомнить все» давалась очень нелегко. Обилие трюков, много травм, безумие, ночные съемки, дневные съемки, пыль. Но снимать в марсианских шахтах было интересно. Верховен поработал отлично, направляя меня и других ведущих актеров – Рейчел Тикотин, Ронни Кокса, Майкла Айронсайда и Шэрон Стоун. Шэрон исполняет роль жены Куэйда Лори, которая на самом деле является правительственным агентом, приставленным следить за ним. Она отправляется следом за Куэйдом на Марс, врывается к нему в комнату и бьет его в живот.

– Вот тебе за то, что заставил меня прилететь на Марс! – восклицает она.

В конце следующей сцены Лори говорит: «Даг… ты меня не тронешь, ведь правда, дорогой? Милый мой, рассуждай трезво… мы с тобой женаты…», но при этом она достает пистолет, чтобы убить Куэйда. Тот всаживает ей пулю промеж глаз. «Считай, что это развод», – говорит он. В каком еще фильме можно увидеть такое: герой стреляет в голову своей очаровательной жене, после чего отпускает шутку? Ни в каком. Даже не надейтесь. Вот в чем особая прелесть фантастических фильмов. И вот почему в них так интересно сниматься.

Работать с Шэрон было очень непросто. За пределами съемочной площадки она милейший человек, но просто некоторым актерам требуется больше внимания. Особенно трудно дался нам один эпизод, в котором я должен был схватить ее за шею. «Не трогай меня! – взвизгнула Шэрон. – Не трогай меня!» Сначала я подумал, что ее просто воспитали неженкой, и попытался ее успокоить, однако на самом деле все оказалось гораздо серьезнее. Как выяснилось, в детстве Шэрон получила травму шеи. Кажется, у нее даже остался шрам.

– Шэрон, – сказал я, – мы ведь репетировали этот эпизод в гостинице. Там был Пол, там были все, мы разбирали его сцена за сценой. Почему ты не предупредила: «Кстати, когда мы переходим к сцене драки, в сценарии написано, что ты меня душишь; так вот, у меня кое‑какие проблемы с шеей»? Тогда мы смогли бы подойти к этой сцене шаг за шагом. Я осторожно положил бы руку тебе на шею, а ты дала бы мне знать, когда можно давить сильнее, а когда становится по‑настоящему больно. Потому что я как никто другой тебя понимаю.

Пол успокоил ее, и Шэрон согласилась сыграть заново эту сцену. Она хотела, чтобы все получилось безукоризненно; просто сперва нам нужно было преодолеть трудности. Вот как все обстояло.

Актеру и режиссеру приходится сталкиваться с самыми разными проблемами. Не бывает так, чтобы кто‑то проснулся утром и заявил: «Сегодня у меня отвратительное настроение», или «Я буду ставить палки в колеса», или «Я буду вести себя как стерва». У всех есть свои причуды и сомнения, и