На иконоборческом соборе 754 года присутствовали 338 епископов, т.е. почти весь епископат Константинопольской церкви осудил почитание святых икон. Не стоит думать, что члены этого собора испытывали какое-то давление со стороны, как, например, на Разбойническом соборе 449 года. Если иконоборчество ни с какой точки зрения не выглядело относительно чистым, то поступок 338 епископов невозможно было ничем извинить и он лег черным пятном на Восточную церковь того периода. Скорее, отцы этого собора действовали в убеждении, что, может быть, иконоборчество было правильным. «Этому можно дать только одно объяснение, — пишет проф. В.Болотов,- в иконоборчестве сатана явился в образе светлого ангела», поэтому и было возможным принять иконоборчество за истинное учение. /1/
Необходимо учитывать, какими доктринами и идеями руководствовались представители иерархии, стоявшие на стороне иконоборчества.
Некоторые еще в раннехристианский период не признавали законность и важность исторически священных изображений, и на протяжении всей церковной истории с их стороны слышались протесты. Эти протесты приобретали особенную силу, когда иконопочитание сопровождалось суеверными обычаями или иконолатрией. На YII Вселенском соборе об иконоборчестве говорили как о ереси и пришли к заключению, что иконоборчество, как по своим взглядам, так и по своей деятельности вновь повторяет дурные примеры, заблуждения и ереси прошедших времен. Иконоборчество представляет собой сумму многих ересей и заблуждений. /2/
Основой иконоборческого мышления и всего с ним связанного было не ветхозаветное запрещение образа, хотя оно и служило аргументом в начале спора; иконоборчество возникло на Востоке и часто его воспринимают как типично восточное магическое понимание образа. Все это играло определенную роль в некоторых иконоборческих кругах. Но ересь сама по себе имеет более глубокие корни, на которые указывают некоторые исследователи, в частности, например, проф. прот. Г.Флоровский. Исследуя возникновение иконоборчества с точки зрения православного богослова, автор утверждает, что традиционное для предшествующего времени понимание иконопочитания как эллинистической репаганизации Церкви необходимо пересмотреть : не православные иконопочитатели, а, напротив, именно иконоборцы представляют собой возвращение к дохристианскому эллинизму, рецидив «эллинизированного христианства», «запоздалое воскрешение оригенизма», тогда как православное иконопочитание неизменно оставалось истинным «христианским эллинизмом». /3/
Что же мы, собственно, имеем в виду под общим термином «эллинизм»? Проф. М.Поснов свел сущность эллинистического мироощущения к шести пунктам.
1. Резкое разделение на душу (дух) и тело, большее или меньшее предпочитание духа телу.
2. Явное разделение между Богом и миром.
3. Как следствие разделения появляется утонченное представление о божестве -via negations et eminentae (по пути отрицания и возвышения); теперь оно становится непонятным и неописуемым, но великим и добрым.
4. Далее, как следствие предпочитания духа появляется принижение мира и представление, что оно есть темница души.
5. Связь между плотью и духом унизительна и осквернительна для духа.
6. В конечном счете, спасение объясняется как избавление от мира и плоти. /4/
Разумеется, представленная здесь картина максимально упрощена, связь же иконоборческого учения с эллинизмом значительно более тонкая. Но какую бы сторону его философии мы не рассматривали, в ней всегда отмечаются характерные черты эллинизма. Прот. Г.Флоровский считает, что весь конфликт VII–IX веков необходимо рассматривать как новую фазу многовекового процесса, в котором иконоборчество выражало бескомпромиссную позицию оригинистического и платонического образа мышления. Осужденный на Y Вселенском соборе оригенизм не умер. Он был живым богословским течением, и его аллегорический символический метод наиболее подходил к рассуждениям иконоборцев. /5/
Ориген считал, что человеческое тело Христа не было похоже на другие человеческие тела, оно было « телом совершенно необычайным». Он предполагал, что Иисус Христос имел способность принимать различные образы. Каждый, кто смотрел на лицо Богочеловека во время Его земной жизни, видел в Нем то, чего был достоин сам. И такие моменты, как Преображение, не являются исключительными моментами Его человеческого существования, а лишь прерогативным выражением того, что всегда в Нем происходило. Трое главных апостолов удостоились видеть Христа преображенного в Славе, но и тем, кто был недостоин этого, Христос всегда являлся в различных образах. Поэтому, несмотря на то, что Иисус Христос всегда проповедовал в храме, до определенного времени враги не могли схватить Его, так как не могли заметить Его. По мнению Оригена, человеческая природа Сына не только причастна Божеству, но и, если можно так сказать, переходит в само Божество. А после Воскресения человеческое тело Христа слилось с Божеством и уже неотличимо от Него. /6/
По существу все сводилось к возврату к древней дихотомии — разделению между духом и материей. В этой системе образ может быть лишь помехой в духовной жизни: он не только сделан из грубого вещества, но и изображает тело, то есть вещество. /7/
Христология Оригена была фоном и основной предпосылкой в рассуждениях его ревностного почитателя Евсевия Кесарийского /8/, изложенных в письме к Констанции, сестре императора Константина Великого. Это письмо, по мнению прот. Г.Флоровского, «может служить ключом к пониманию иконоборческого мышления»./9/ Приведем весь текст, прочитанный на YII Вселенском соборе и использованный иконоборцами в качестве одного из основных патристических аргументов на соборе 754 года. Во мнении Евсевия Кесарийского прослеживается явная близость со взглядами Оригена, поэтому нет необходимости подробно комментировать его. «Так как ты писала относительно какой-то, будто бы Христовой иконы и желала, чтобы я прислал тебе такую икону, то какую это икону разумеешь ты, которую называешь Христовою ? Истинную ли и неизменяемую, и заключающую в себе сущность естества Его, или же представляющую то естество Его, которое Он воспринял ради нас, облекшись (плотию как бы) одеждою рабского вида ? Но то касается образа Его как Бога; то я и сам думаю, что не его ты ищешь, потому что ты научена Им, что ни Отца никто не знает, как только Сын, ни самого Сына никто не знает, как только родивший Его Отец»... «Конечно, ты ищешь икону, изображающую Его в образе раба и во плоти, которую облекся Он ради нас; но мы научены, что и она растворена славою Божества и смертное поглощено жизнью»… «итак, кто же в состоянии изобразить мертвыми и бездушными красками и тенями издающий сияние и испускающий блистательные лучи блеск славы и достоинства Его, изобразить Его таким, каков Он есть ? Даже избранные ученики Его не могли взирать на Него на горе, но пали лицом ниц, признав, что блеск света для них невыносим. И так если воспринятый им в воплощении образ получил такую силу от обитавшего в Нем Божества, то что сказать о том Его состоянии, когда Он, сложив (с Себя) смертность и смыв тление, вид рабского образа изменил на славу Господа и Бога — после того как одержал победу над смертию, взошел на небеса, возсел на царском престоле одесную Отца и вернулся в несказанные и неизреченные недра Отца?… Когда Он обратно восходил туда, Его восхваляли силы небесные…» /10/
Для Евсевия было невозможным и непозволительным живописное изображение Христа. Впоследствие это объясняли его арианством. Точнее было бы сказать, что свой «иконоборческий» вывод Евсевий сделал полностью последовательно из оригенистических предпосылок. : «конечно, ты ищешь икону, изображающую Его в образе раба и во плоти, которую облекся Он ради нас; но мы научены, что и она растворена славою Божества и смертное поглощено жизнию». Зримо ощутимое в Христе как бы растворилось в сиянии Его Божества, и потому недоступно для изображения в мертвых чертах и цвете. И не на ощутимый и земной образ Христа должно быть направлено внимание истинного христианина, потому что уже ощущается созерцание будущего века, лицом к лицу… А «по Евсевию, — пишет Кр. Шенборн, — икона, как чувственный образ воспринятой Логосом плоти, держит нас в плену того, от чего Логос хотел бы нас освободить, — в плену плоти». /11/
В рассуждениях Евсевия ясно ощущается разделение на «чувственное» и «духовное», характерное для самого Оригена. Лишь simpliciores «дети разумом» — по выражению Оригена, заняты воспоминаниями о земной и униженной жизни Спасителя, о днях Его плоти, о Кресте; истинный «гностик» же созерцает Его Божественную славу и отходит от Его домостроительного унижения (кеносиса). Христос и для Оригена — «уже не человек». Для оригеновского пафоса и отвлеченной духовности соблазном является любое возвращение к чувственному реализму. Употребление икон Евсевий называет «языческим обычаем» () /12/. Только лишь Евсевий делал «иконоборческие « выводы из Оригеновской системы? Можно ли предположить, что и другие «оригенисты» рассуждали так же? — задается вопросом о. Георгий Флоровский. /13/
В заключение скажем, что еще от Ария можно проследить эволюцию искаженной эллинистическим наследием христологии, которая неизбежно должна была привести к конфликту между оригенистическим символизмом и евангельским историзмом. Поэтому, где бы не возникала полемика против христианского образа, очень часто она находит оправдание в далеко не бесспорных богословских взглядах Евсевия, Астерия Амасийского, Тертулиана монтанического периода и т.п. Накануне иконоборческого спора Пятый-Шестой собор, отменяя символы, имел в виду именно символизм, как языческую незрелость, представленную от «Оригена, Дидима и Евагрия, возобновивших еллинские басни». /14/