Послесловие академика А. Назаретяна

…Таки темпераментный мыслитель – Александр Петрович Никонов! Никаких предрассудков не оставил в утешение бедному читателю, даже Господа Бога нашего, Всемогущего и Всеблагого, не пощадил. Сами, говорит, думайте, будьте хозяевами своей судьбы. А я, говорит, подскажу, сооружу вам «адекватный взгляд на мир»…

Должен признать, книга читается запоем, на одном дыхании. Напор, эрудиция, журналистская хватка – все это вовлекает в бурлящий водоворот авторской мысли. И раззадоривает, и на всем протяжении побуждает (чтобы не сказать – возбуждает) к спору.

Во многих принципиальных выводах я согласен с автором, хотя то и дело, в силу бурного темперамента, он уплощает справедливые тезисы до неузнаваемости. Пока же оставлю читателю удовольствие спеть дифирамбы Александру Петровичу и выскажу лишь отдельные недоумения, игнорируя частные неточности.

Вот, скажем, А. Никонов обрушивается на всякого рода «истины», призывая нас мыслить скептически, толерантно, признать модельный, функциональный характер всякого знания и опираться на принцип дополнительности. Все бы ничего, да только неясно, как с этим призывом монтируются характерные обороты, которыми пестрит текст: «наука считает», «никто из ученых не использует», «все физики придерживаются», «на самом деле», «адекватный взгляд на мир». Вкупе с характеристиками оппонентов, самые мягкие из которых – «чушь», «бредни»… По‑моему, такая лексика не пристала скептику с «модельным» мышлением. Да еще при обсуждении столь деликатных предметов, как сингулярность, космологические модели, психофизическая проблема или нравственность.

Или вот, читаю: «В мире нет энергии. В мире нет времени, есть только движущаяся материя». И невольно вспоминаю булгаковскую сцену на Патриарших, где ехидный Воланд вопрошает: «Что же это у вас, чего ни хватишься, – ничего нет!»

Действительно, время и энергию можно хотя бы измерить и посчитать. А что такое «материя»? В школе нас заставляли зубрить, как стихи, знаменитое ленинское определение (то самое, про «объективную реальность, данную нам в ощущениях»), о котором уже тогда в коридорах рассказывали анекдоты. Потому что это была лавина логических недоразумений. Сегодня я не знаю серьезного философа, который бы работал с таким понятием.

В физической литературе иногда используют это слово как не совсем удачный русский эквивалент английского «matter» – вещество. Его соотносят то с полем, то с вакуумом, то различают поля материи и поля взаимодействий (фотоны, глюоны). Короче, в физике, как и в философии, материя – это, скорее, профессиональная феня, чем строгий термин. Несколько точнее можно было бы говорить о «масс‑энергетическом мире». Но ведь энергии, по Никонову, не существует, а значит, наверное, не существует и массы. И времени не существует, хотя автор признает необратимость, стрелу времени и даже «начало» времени (Большой Взрыв)…

Кстати, с этим самым «началом» вообще здорово получилось. Всякие тугодумы доказывают, будто сингулярность – математический кошмар релятивистской космологии, накручивают все новые версии и модели, чтобы физически интерпретировать этот образ или избавиться от него. А на самом‑то деле все проще пареной репы! Ну, была геометрическая точка, лишенная измерений, – обыкновенный идеальный объект. А в ней сосредоточено все вещество Метагалактики. Ну, взорвалась эта идеальная точка – и образовалась Вселенная. Эка невидаль. У нас вон в соседнем шапито один хохмач из пустого рукава аж живую курицу вынул – и никакой «гипотезы Бога» не понадобилось.

К сожалению, с этой «гипотезой» справиться не так легко – говорю это как убежденный атеист. Как нелегко разрешить противоречие между вторым началом термодинамики и фактами поступательной эволюции от более вероятных к менее вероятным состояниям. Аргумент А. Никонова насчет того, что закон возрастания энтропии действует только в абсолютно закрытых системах, а все реальные системы являются открытыми, только смазывает проблему. Потому что всегда можно выявить такую систему отсчета, совокупная энтропия которой растет в процессе жизнедеятельности. А общая энтропия общества, биосферы, Метагалактики в долгосрочной тенденции, судя по всему, снижалась. За счет чего? Где источник отрицательной энтропии?

Нет, Бог – это бесконечно хитрая и навязчивая «гипотеза». Ты ее в дверь – она в окно. Чтобы задвинуть ее подальше, нужно очень много работать. А то ведь, после таких скороспелых решений, наедет какой‑нибудь образованный попик – век потом не отмоешься…

Но предположим даже, что с «объективной реальностью» мы разобрались. А как насчет субъективной реальности? Психея, душа, ощущения, образы, мысли, информация – всего этого тоже не существует? Автор изливает на нас в своей книге потоки материи? Да, были товарищи, доказывавшие, будто «мозг выделяет мысль так же, как печень выделяет желчь». Но от этой чертовщины и К. Маркс с Ф. Энгельсом, и даже В.И. Ленин с его апологетами открещивались, а уж на что крутые были материалисты.

Неужели «современная наука», к которой регулярно апеллирует Александр Петрович, всего лишь вернулась к откровениям тех, кого еще полтора столетия тому назад называли вульгарными материалистами? Закрыла вопрос о том, каким образом «идеальная» человеческая мысль способна управлять потоками вещества и энергии? Перестала интересоваться механизмами творчества и законами морали?

В ответ можно было бы привести массу ключевых цитат из размышлений крупнейших естествоиспытателей. Но ведь и сама книга А. Никонова полна свидетельств обратного. В ней указано на то, что по мере исторического развития интеллектуальный фактор оказывал возрастающее влияние на ход материальных событий. Упомянуто и о законе техно‑гуманитарного баланса, по которому общество катастрофически подрывает природные основы своей жизнедеятельности, когда технологический потенциал превосходит качество культурных регуляторов. Так ведь научные открытия, технические изобретения, религиозные мифы, равно как ценности, мораль, право и прочие регуляторы, – все это уже не есть «только движущаяся материя»…

Морали и близким ей категориям в книге уделено немало внимания, о чем тоже стоит поговорить.

«Все, что естественно, не стыдно», – уверяет нас автор, повествуя о будущем «хрустальном» (прозрачном) мире. Знакомая идея. В европейской культуре ее проповедовали от древних киников и софистов до маркиза де Сада и Фридриха Ницше. Диоген, по преданию, любил свою даму на многолюдной городской площади. Правда, под плащом. Потом философы столетиями спорили, действительно он ее «любил» или только имитировал сексуальные движения ради эпатажа публики. Сенека, например, доказывал, что ни один мужчина не способен достичь полноценной эрекции в окружении любопытствующих зевак, а потому «любовь Диогена» была всего лишь спектаклем.

С Сенекой я бы еще поспорил, но против Армянского радио не попрешь. Когда спросили, может ли мужчина овладеть женщиной на улице Еревана, последовал категорический ответ: абсолютно исключено – прохожие замучают советами.

Оказывается, даже с таким сладким естеством, как плотская любовь, не все ясно. А ведь естество ох как многолико. Это и злоба, и насилие, и самый примитивный эгоизм. Что может быть естественнее, чем врезать стулом по затылку соперника, положившего глаз на ту же девушку, что и я? Отнять драгоценности у беспомощного старика? Стянуть у доверчивого соседа что плохо лежит? Да и слабым полом – на то он и слабый – овладевают не только по взаимной любви… Можно было бы уповать на альтруистические инстинкты, но пока они проявятся, общество рухнет.

Нет, естество не так безобидно, как кажется. Согласно тому самому закону техно‑гуманитарного баланса, на него (естество) тем меньше можно полагаться, чем выше технологическое могущество общества. Потому что технологии – фактор противоестественный, а наши природные инстинкты подстроены под безобидную обезьяну, у которой даже естественного оружия не было (клыков, рогов, копыт и проч.), а тем более топора или пистолета в руках. Общество же остается жизнеспособным до тех пор, пока уравновешивает растущую искусственную силу искусственными же регуляторами силы.

Если современные люди, владея огнестрельным оружием, не уничтожают друг друга (а я не понаслышке знаком со странами, где оружие у граждан в порядке вещей), то только потому, что они воспитаны в культуре, имеющей за плечами драматический опыт катастроф и выработавшей адекватные регуляторы. Этнографическая литература полна примеров того, как первобытные охотники, получив в руки винтовки или карабины, в считанные годы истребляют фауну, потом друг друга, и быстро деградируют. Поэтому, кстати, спор между сторонниками и противниками огнестрельного оружия в нашей стране сводится к вопросу о том, достаточно ли далеко российская культура ушла от первобытной дикости. При этом стоит чаще напоминать, что Россия – одна из очень немногих стран, десятилетиями владеющих баллистическими ракетами…

За полвека до А. Никонова о хрустальном мире писал выдающийся российско‑американский социолог Питирим Сорокин. Но в несколько ином смысле. Планетарная цивилизация, оснащенная атомной бомбой, приблизилась к «порогу хрустализации», т.е. стала хрупкой, ее все легче разрушить, поддавшись естественным импульсам агрессии.

С атомной бомбой и баллистическими ракетами человечество худо‑бедно справилось, и это величайшее достижение ушедшего века. Вот только справилось ценой переноса глобальных противоречий в русло локальных войн, в которых погибли, в общей сложности, десятки миллионов людей (все же не миллиарды, которые погибли бы в тотальном ядерном конфликте). Но и такой механизм безнадежно устаревает, становясь контрпродуктивным.

А. Никонов очень интересно повествует о генной инженерии, робототехнике, нанотехнологии. И раскрывает их грандиозные перспективы в разрешении острейших проблем современности. Но опять‑таки, в силу природной горячности, раскрывает перед нами очень одностороннюю картину светлого завтра. Как говорится, Вашими бы, дорогой Александр Петрович, устами – да мед пить.

Между тем беспримерные возможности – это всегда и беспримерные опасности. Хотя бы потому, что речь идет о потенциально новом оружии. Притом все более дешевом и, благодаря широчайшему распространению знаний и умений, все более доступном.

Приведу только один пример. Лет через тридцать человека, не владеющего компьютером, будут, наверное, изучать в лабораториях как реликтовую особь. А мощность компьютеров возрастет в миллионы раз. Специалисты предсказывают появление нанобактерий, способных уничтожать людей выборочно, по запрограммированным особенностям генотипа: например, только негроидов, или монголоидов, или голубоглазых и т.д. И ответственные государственные органы уже не смогут, как прежде, контролировать такое оружие – оно легко попадет в руки интеллектуально убогих, но технологически «продвинутых» террористов.

Имея в виду такие угрозы, компьютерный инженер из США Билл Джой заметил недавно, что на смену ушедшему веку оружия массового поражения приходит век знаний массового поражения . Страшно даже вообразить, каким обвалом планетарной цивилизации обернется такое развитие событий, если общество не успеет своевременно выработать адекватные механизмы внешнего и внутреннего контроля. Между прочим, и возможность того, что нанобактерии вовсе вырвутся из‑под человеческого контроля и быстро истребят все белковые клетки на Земле, не журналистская страшилка, как полагает А. Никонов. О такой угрозе предупреждал сам Эрик Дрекслер, отец нанотехнологии.

Не говоря уже о том, какими чудовищными последствиями способно обернуться даже не злонамеренное, а недостаточно продуманное использование возможностей той же нанотехнологии, робототехники или генной инженерии.

Так какая же мораль может быть адекватна новому веку? Автор предлагает нам конфуцианско‑кантовский императив: не делай другому то, что не хочешь, чтобы тебе сделали. Боюсь, и здесь все не так просто. Потому что абсолютная мораль есть и абсолютное недеяние.

Наиболее красноречиво это демонстрируют наблюдения клинической психологии. Молодой пациент психиатрического отделения отказывается вставать с постели и объясняет это тем, что, двигаясь по комнате, по больничному парку, он может ненароком раздавить букашку, сломать ветку или как‑либо еще нанести ущерб окружающему миру. Если такого больного не лечить, ему может грозить голодная смерть, когда он додумается, что при поглощении пищи способствует убийству животных, разрушает растительные плоды и т. д.

Это, конечно, крайний случай. Но и социальная история дает нам примеры того, как состояние абулии (безволия) охватывало социальные сословия, пораженные комплексом вины. Или как целая цивилизация, обеспечив заметное превосходство гуманитарной культуры над мощью технологий, впадала в длительную спячку.

К сожалению, свойства этого мира, физического и социального, таковы, что всякое созидание оплачивается разрушениями, всякое приобретение – потерями. Между прочим, это как раз следствие того закона термодинамики, который А. Никонов объявил не играющим решающей роли в реальных процессах. А ведь недаром один англичанин сравнил термодинамику со старой властной теткой, которую все недолюбливают, но которая всегда оказывается права. И без учета ее следствий суждения о безоблачном будущем и безупречной нравственности неизменно оказываются утопиями.

Грубо говоря, постулат «Не делай другому…» предполагает, что, коль скоро я не хочу быть съеденным, то и сам не должен есть. Но, допустим, «другой» включает только человеческие существа. И в этом случае, будучи возведен в абсолют (а императив и есть абсолют), принцип отсекает всякую состязательность. Я же не хочу, чтобы меня кто‑то опередил, победил, превзошел – в экономической, политической, спортивной, любовной конкуренции…

Мне представляются более плодотворными те места в книге А. Никонова, где он говорит о неуместности авторитарной, заповедной морали в динамично меняющемся обществе. О жизненной потребности в приоритете критического мышления и критической морали (или нравственности). Многообразие уникальных ситуаций растет, и все меньше шансов обнаружить однозначные модели решений в авторитетных источниках. За ними не укроешься от необходимости самостоятельно думать.

Это, кстати, относится и к проблеме индивидуального бессмертия, с которой автор, в своем стиле, так лихо разделался – никто, мол, и не хочет. Аргументы автора сильно напоминают старинную басню про Лису и виноград. И популярный анекдот эпохи «застоя», где хитрый экскурсовод объяснял интуристу, почему в советских магазинах нет зернистой икры. Не любят, видите ли, русские икру, вон у прилавка никто не спрашивает…

Здесь не место углубляться в эту очень сложную проблему. Отмечу только, что отказ от детских сказок о Рае и Аде вовсе ее не упраздняет. Тысячелетняя проблема бессмертия по‑своему решалась в каждой эпохе, в каждой культуре и субкультуре. Над ней продолжают упорно работать философы, психологи, биологи, специалисты по семиотике и информатике. Есть интересные концепции, демонстрирующие неограниченное сохранение личности в информационном поле культуры. А биологические и информационные технологии развиваются так, что, вероятно, через пару поколений понятия рождения, старения, смерти и бессмертия станут приобретать совершенно новые смыслы. Что, в свою очередь, потребует такой ревизии ценностей и норм, какую сегодня даже трудно вообразить…

Книга А. Никонова будет интересна всякому, кто любит отвлечься от сиюминутности, поразмышлять на досуге. Читать ее можно, как детектив, но я бы не советовал этого делать. Лучше использовать ее как своеобразный тренинг критического мышления. Кто сумеет прочесть эту книгу, не попав под гипноз авторского обаяния, тот обязательно узнает для себя много нового, а главное, получит полезный урок интеллектуальной независимости.